Потенциальные плюсы раскрытия 4 страница
Я очень четко осознавала правила, которые мои друзья устанавливали для себя и своей компании, особенно если они касались поведения и других социальных навыков. У меня в голове была словно картотека, в которой я классифицировала действия людей, отмечая их различия и особенности со смесью абстрактного интереса и искреннего любопытства. Я стала хорошо подмечать мельчайшие движения и жесты своих подруг. Как они отбрасывают назад длинные волосы, или убирают прядь за ухо, или устраивают на голове невообразимую композицию из косичек, бантов и локонов. Я мысленно отмечала, что они делают глазами – как распахивают их при оживленной и громкой беседе или опускают веки, когда говорят тихо и спокойно. Меня завораживало, как двигались их руки при разговоре – они то складывались в различные фигуры, похожие на домики, то переплетались между собой, будто в самих пальцах было заложено некое послание. Я наблюдала за людьми как ученый наблюдает за экспериментом. Но я никогда не чувствовала словно смотрюсь в зеркало. Я всегда ощущала, что я – здесь, а они – там.
Так же тщательно, как я отслеживала поведение людей, я делала мысленные пометки, как они одеваются. Модные тенденции были мне любопытны, но я никогда не считала их чем-то заслуживающим серьезного отношения. Тем не менее, я видела, что сверстники подходили к выбору одежды весьма серьезно, и каждый копировал чей-то стиль. Я знала, что правила моды полагается соблюдать, но, как ни старалась, всегда их нарушала. Как и в раннем детстве, я боролась с тканями, цветами и узорами, и просто не могла заставить себя носить некоторые вещи. Узкие джинсы, сползавшие на бедра, блузки цвета охры, колючие шерстяные жакеты, натиравшие шею до красноты – все это было не для меня. Я старалась выбирать расцветку лишь слегка выходящую за рамки общепринятого и носила такую одежду, которая позволяла не слишком выделяться, но и не чувствовать себя несчастной. Но если эти «почти модные» вещи оказывались грязными, я надевала то, что подворачивалось под руку, даже если оно не сочеталось между собой. Мне было все равно. Я одевалась ради комфорта и удобства, а не ради моды.
|
|
|
Это сводило с ума моих подруг. Они постоянно твердили, чтобы я уделяла больше внимания своей внешности. Они тащили меня в школьный туалет и начинали давать советы, как пользоваться макияжем и укладывать волосы. Они повторяли, как ужасно, что я не брею ноги, или заправляю кофточку в штаны, или ношу одно и то же несколько дней подряд. Особенно их возмущала моя обувь, но мне гораздо сильнее не нравилось, как сдавливала мои ноги скользкая кожа туфель или жесткая ткань теннисных кроссовок. Поэтому я надевала в школу домашние тапочки. Я их считала довольно забавной обувью и не видела в них ничего плохого, вопреки бурным протестам подруг.
|
|
|
Когда происходящее следовало определенным правилам, я легко могла подыграть. Правила были – и остаются – моими верными друзьями. Я люблю правила. Они делают ситуацию простой и понятной. Ты знаешь, что нужно делать. Проблема в том, что правила меняются, а если и нет – люди их нарушают. Меня ужасно раздражает, когда такое происходит. В жизни есть вещи, которые существуют как данность. На «спасибо» отвечают «пожалуйста». Открывая дверь, нужно придержать ее для того, кто идет следом. К пожилым нужно относиться с уважением. Когда стоишь в очереди, нельзя лезть вперед других. Нельзя разговаривать громко в библиотеке. Когда с кем-то говоришь, нужно смотреть ему в глаза. Список можно продолжать долго, но суть остается та же: правила – это карты, по которым мы ориентируемся, как себя вести и чего ожидать. Когда правила нарушаются, все летит вверх тормашками.
Если бы все подростковые законы незыблемо делили мир на «хорошо» и «плохо», наверное, никто бы в школе и не заметил, что я чем-то отличаюсь от других. Но, как оказалось, большинство правил исчезали, как только они кого-то не устраивали. А когда нарушенные правила лишали меня твердой опоры, мне приходилось устанавливать свои. Мои правила отличались от известных мне прежде. Мои правила позволяли мне поступать так, как я считаю нужным. Кроме того, в них проявлялись некоторые из моих менее очевидных отличий.
|
|
|
Вращаясь в мире подростков, я стала замечать, что у каждого имелась некая мелкая привычка, к которой они прибегали, когда нервничали или были рассеянны. Кто-то грыз ногти, кто-то кусал губы, кто-то жевал кончики волос или подергивал мускулами. Я замечала, как друзья напевают под нос, втягивают воздух сквозь зубы, постукивают ногой по полу. Я знала, что всё это люди делают, чтобы успокоиться или занять время, но, полагаю, моя собственная привычка была уникальной – по крайней мере, в моей компании. Хотя я терпеть не могла математику, я обожала круглые числа. Со временем эта тяга превратилась в привычку все делать по десять. Я каждый день проезжала на велосипеде десять миль. Ровно десять, не больше и не меньше, даже если мне приходилось тащить велосипед на себе до дома или наматывать круги в гараже, пока счетчик не достигнет нужной отметки. Я проплывала в бассейне десять раз туда и обратно. Я делала комплексы из десяти упражнений по десять повторов. Каждую лестницу я преодолевала за десять шагов, пропуская или повторяя ступеньки для ровного счета.
|
|
|
Пройдет не один год прежде чем я пойму, что очень многое из того, что я делаю и думаю, другие люди не делают и не думают. В школе я только начинала видеть, каким странным был мой мир – не глупым или неправильным, просто иным. В то время меня это устраивало. Меня не тяготило быть одной, в стороне от других. Я не чувствовала одиночества. Мои друзья никогда не отталкивали меня, не забывали обо мне и не отдалялись. Люди занимались своими делами и большую часть происходящего воспринимали как нечто само собой разумеющееся.
Мои подростковые воспоминания полны хороших моментов и хороших людей. Даже когда в памяти возникает что-то дурное или неприглядное, что могло бы меня тогда ранить, я способна отбросить это, как бесполезную деталь. Моя школьная жизнь сулила мне яркое будущее. Она давала мне силу, уверенность и способность видеть личность в самой себе. Только одного не дал мне тесный круг друзей, учителей, советчиков и наставников; он не cмог защитить меня от пустоты, которая едва не погубила меня, когда я оставила привычную жизнь позади.
3
Сбившись с пути
Если бы можно было, я попросила бы у мира коньки,
чтобы найти гладь замерзшей воды и стать свободной,
улыбаясь, смеясь, танцуя и радуясь.
Я смотрела бы на грани мира, застывшего на месте,
и они охраняли бы меня
от талой воды, от взглядов,
от текучих мыслей и от слез.
Я бы попросила мир прокатиться со мной по льду, увидеть
обретенную мной радость, узнать,
что больше нечего бояться.
Наверное, тогда мы все могли бы жить так, как захотим,
ведь общего у нас больше, чем отличий; и тогда рассеялся бы туман,
исчезли бы недомолвки, и настоящее понимание охватило бы всех нас.
Это глава, которую не хочется писать. Мне тяжело вспоминать то время, когда мне было 18–20лет. Впоследствии я сумела извлечь несколько уроков из того периода, но это не спасает ни от плохих воспоминаний, ни от глубокого чувства стыда.
В восемнадцать лет будущее часто кажется ослепительным. Ослепительным от новых перспектив и возможностей – или ослепляющим от неизвестности и риска обжечься. Какой из вариантов претворится в жизнь, зависит не только от способностей или потенциала самого человека, но и в очень большой степени от поддержки друзей, семьи, психологов, учителей и работодателей. Это особенно верно для тех, кто имеет особые потребности, даже если эти потребности часто незаметны со стороны. В моем случае, все указывало на то, что меня ждет блестящее будущее. Прекрасные оценки в школе и высокий IQ говорили о том, что мне прямая дорога в университет, и никто не мог заподозрить, что получение высшего образования будет мне не по силам. К моменту окончания школы у меня был академический грант и возможность поступить в любое учебное заведение на любую специальность. Не было никаких объективных причин считать, что я нуждаюсь в особых условиях или дополнительной помощи. Что нужно первокурснику? Стопка книг, насыщенное учебное расписание и комната в общежитии.
Внешний облик может быть обманчив. Почему-то я была убеждена, что только крупные университеты достойны того, чтобы в них учиться. На самом деле, я была так в этом уверена, что отказалась от гранта, предложенного мне прекрасным небольшим частным колледжем, и поступила в один из крупнейших университетов своего штата.
Это было моей первой ошибкой. Огромный, запутанный и шумный университетский городок атаковал мое восприятие, лишая ориентации в пространстве. Я просто потерялась – буквально и фигурально. Я помню, как выходила из одной аудитории и не могла понять, куда идти, чтобы попасть в следующую. Толпы студентов заполняли коридоры и холлы, не давая мне собраться с мыслями. В итоге обычно я следовала за потоком людей, выходивших из здания, делая вид, будто знаю, куда иду.
Как только толпа рассасывалась, я пыталась сориентироваться. Я искала приметные детали – статуи или выделяющиеся элементы архитектуры, а затем мысленно строила карту, привязанную к этим точкам. К примеру, я знала, что если выйду из здания, где была лекция по шекспироведению, то окажусь либо у фонтана, либо на улице, либо у парковки. Там я могла остановиться и решить, в каком направлении идти на занятия по речевой коммуникации – которые проходили в здании через дорогу на другой стороне кампуса. Поэтому, если я выходила у фонтана, то сворачивала направо и оказывалась на улице, но если я выходила у парковки, то сворачивала налево и двигалась к улице уже оттуда. Потом мне надо было пройти по тротуару к центру, пока слева не окажется лестница, ведущая к заднему входу нужного здания.
Внутри тоже было сложно не заблудиться. Обычно приходилось полагаться на метод проб и ошибок, особенно если в интерьере не было ничего примечательного – картин, стендов, необычного узора на стенах – что я могла бы использовать как ориентир. Чаще всего, кругом были простые бежевые стены с висевшими кое-где досками объявлений, которые выглядели одинаково и ничем не могли мне помочь. Я могла понять, на каком этаже нахожусь, но мне приходилось долго блуждать по коридорам, чтобы найти аудиторию с нужным номером. Обычно это значило, что я опоздаю минут на десять-пятнадцать как минимум, взмокну и буду трястись мелкой дрожью от нервов. Поначалу я посещала занятия, даже если опаздывала на них. Но вскоре я обнаружила, что заходить в аудиторию посреди лекции очень неловко. Я знала, что это невежливо, я знала, что это раздражает преподавателя, и, что хуже всего, я чувствовала себя безнадежно глупой. Иногда я просто сидела в коридоре снаружи, пытаясь расслышать что-то через закрытую дверь. Потом я вовсе перестала ходить на лекции, если не успевала найти их за десять минут перерыва.
Я прекрасно понимала, что должна посещать все занятия, но по тем или иным причинам этого не делала. Тогда я не догадывалась, но теперь очевидно, что именно СА мешал мне справляться с такими простыми вещами, как поиск аудитории или способность высидеть лекцию. Я не была студентом-разгильдяем, который валял дурака, не думая о последствиях. Но синдром Аспергера играл со мной в кошки-мышки. Я была испуганной мышью, а СА был коварной кошкой, которая напрыгивала на меня в самый неожиданный момент и распугивала любые разумные мысли, на которые я была способна. Раз за разом я совершала необдуманные поступки. Я бросила биологию посреди семестра, не думая об оценках – в тот день, когда профессор положил передо мной вымоченный в формальдегиде эмбрион свиньи, потому что не могла вынести резкий, бьющий в нос запах. Я редко посещала алгебру, потому что меня крайне раздражал голос преподавателя. А один из своих любимых курсов по драматургии я бросила, потому что мы занимались в мрачном помещении без окон и с затхлым воздухом – в таких помещениях впору хранить коробки с макулатурой, а не проводить занятия.
Мое восприятие затуманивалось с каждым днем, и эту пелену невозможно было сбросить. Проблемы с ориентацией в пространстве, сенсорные нарушения, плохие навыки решения задач, склонность полагаться на визуальное мышление – СА преследовал меня повсюду, хоть я этого не понимала.
Учитывая мою посещаемость, оценки быстро поползли вниз. Я знала, что это может кончиться катастрофой, но не представляла, что делать. Не знаю, существовали ли тогда, в конце 70-х – начале 80-х, центры помощи для людей с особыми потребностями, но мне даже не приходило в голову туда обратиться. Меня всю жизнь считали одаренной, и ничто не говорило о том, что мне понадобится помощь с учебой, навыками общения или даже планированием карьеры. Я пыталась справляться сама, хотя проблемы росли как снежный ком. Плотное учебное расписание и запутанная планировка кампуса были самыми очевидными камнями преткновения, но не в них источник моих худших воспоминаний. Будь это единственные беды, думаю, я бы их пережила. Полагаю, многие студенты не успевают хотя бы по некоторым из предметов, и многим так и не удается привыкнуть к жизни вдали от дома. Настоящие трудности начались, когда я стала убеждать себя, что дело не во внешних обстоятельствах, а в недостатках моей личности.
Конечно, я понимала, что учеба в университете сильно изменит мою жизнь. Я знала, что буду жить вдали от дома, что лекции отличаются от школьных предметов, что нагрузка и ответственность будут другими.Но я совершенно не думала, что общение с людьми тоже будет другим. Я не знала, что СА лишил меня интуитивного знания о том, что значит заводить друзей и поддерживать дружбу, сотрудничать, вливаться в коллектив. Большинство тех, кто родился в любящей семье, прыгают из детства во взрослую жизнь словно подброшенные батутом. У них есть нейрологическое равновесие, которое позволяет им легко двигаться по жизни; они могут совершать ошибки с уверенностью, что снова приземлятся на этот батут и взлетят снова. Люди с синдромом Аспергера часто обнаруживают, что у них нет такой страховки, нет мягкой и упругой поверхности, от которой можно оттолкнуться и совершить новый, более подготовленный прыжок. СА мешает учиться на предыдущем опыте, мешает видеть общую картину и решать проблемы. Без этой поддержки, которая подхватит и снова подбросит вверх, люди с СА часто падают на твердую землю, разбиваясь на части. Слишком много раз за студенческие годы со мной случалось именно это.
Должно быть, я думала, что люди, которых я встречу в университете, так же легко войдут в мою жизнь, как обитатели моего родного города. Но я не учитывала, что мой городок был не просто случайным скоплением людей. Это были люди, которые знали друг друга долгие годы и научились принимать со всеми привычками и странностями. Я не думала, что в другом месте я окажусь не той, кем была: способной и умной девушкой, которую уважают сверстники. Я не представляла, что студенты окажутся так жестоки к тем, кто не вписывался в их представление о норме.
Весной, перед поступлением, мне стали приходить пригласительные письма от различных общественных и учебных организаций – не иначе, из-за моих высоких оценок. Письма меня не особо интересовали; я лишь удивлялась, почему люди так стремятся жить и работать в компании других людей. Я не собиралась вливаться ни в какую компанию – разве что примкнуть ненадолго и в чем-то поучаствовать под настроение, как делала всегда. Я была не против новых знакомств как таковых – мне это было любопытно. Я не сомневалась, что, оказавшись в большом мире, найду кого-то похожего на меня. Кого-то, кто избегает толпы и зажимает уши от громких звуков. Кто способен заблудиться в собственном дворе. Кому было бы достаточно время от времени ходить со мной в библиотеку или кататься на велосипедах. Университет представлялся мне миром свободы, где нет абсолютов. А члены всяких братств и объединений слишком напоминали мне стаю леммингов, хотя я никогда не осуждала их образ жизни. Я не знала, как важно быть частью чего-то. Мне казалось, одного-двух друзей я найду где угодно. Я недооценивала значение общности.
Не то чтобы я ожидала чего-то особенного от студенческой жизни. Мне и не нужно было многого. Я привыкла определять дружбу очень простыми понятиями. Друзьями я считала тех, с кем мне приятно провести пару минут или пару часов. Я не всегда знала их имена, но знала их в лицо и знала кое-что об их интересах и привычках. Например, если каждый день по дороге на занятия я встречала одну и ту же девочку, и знала, что она хочет стать специалистом по речевой коммуникации и приехала из той же части штата, что и я – я считала ее своей подругой. Не лучшей подругой, конечно, и не человеком, с которым хотелось бы проводить много времени – просто кем-то, кому можно улыбнуться и поболтать пару минут. Может быть, сходить вместе в библиотеку или пообедать. Мне не нужно было большего, и я не ожидала ничего большего. Поначалу казалось, это верно и для всех первокурсников. Но по мере того, как первый семестр подходил к концу, я все больше оставалась позади. Я замечала, как складываются компании, но без меня. Я встречала людей, которые напоминали мне прежних знакомых, но они, казалось, даже не смотрели на меня.
Вскоре я обнаружила, что мои улыбки остаются без ответа, приглашения без внимания, а телефон всегда молчит. Я ощутила себя невидимкой. С одной стороны, меня это не тревожило. Я любила свое личное пространство и любила быть одна. Но с каждым днем это давило все более тяжким грузом – скорее всего, потому что я не понимала, почему меня игнорируют. Когда ты сознательно избегаешь компании – это одно, но когда тебя в нее не пускают – совсем другое. Когда-то одной улыбки и пары минут разговора было достаточно, чтобы завести дружбу, и я никак не могла понять, почему теперь стало по-другому.
Ко второму семестру я стала ощущать себя совсем покинутой, и это было слишком похоже на одиночество. Я разозлилась. Я всегда знала, что мыслю иначе, и в прошлом было много моментов, когда мои отличия отталкивали от меня кого-нибудь, но я знала, как это исправить. Я просто шла в школу на следующий день, начинала болтать с соседями по парте и тут же чувствовала себя лучше. В университете я не могла этого сделать – мне просто никто не позволял. Меня злил сам факт, что меня это огорчает. Меня злило, что люди начинают влиять на мою жизнь. Это было на меня непохоже. Раньше мне просто было все равно.
Сейчас я думаю, что, возможно, именно тогда мой СА начал ослабевать. Может быть,резкие и многочисленные перемены каким-то образом повлияли на меня и изменили то, как я думаю и смотрю на вещи. Неудивительно, что, оказавшись без поддержки семьи и друзей детства, я потеряла почву под ногами. Возможно, это было необходимо. Возможно, без этого падения я никогда бы не обнаружила те свои стороны, над которыми нужно работать… Возможно, я никогда бы не поняла, как повезло мне жить в разноцветном, а не черно-белом мире.
Я начала осознавать, что, может быть, никогда не найду своего места в жизни, но не могла понять, почему и как с этим быть. Тогда я решила сделать то, что гарантирует любому студенту право на обряд инициации. Я решила вступить в один из студенческих клубов.
Как раз в то время один мой знакомый земляк рассказал, что под эгидой их братства открывается новый женский клуб под названием «Сестрички», и предложил попробовать. Должно быть, он видел, как я тону у него на глазах, и попытался помочь, хотя, наверное, знал, что вряд ли может сделать многое. Так или иначе, он был очень мил и раздобыл для меня приглашение на вечеринку, где проводился отбор. Я согласилась, хотя сама мысль обо всем этом заставляла меня содрогаться. Я чувствовала себя игрушкой, заброшенной на верхнюю полку – словно у меня вот-вот кончится завод, но я все еще надеюсь, что какая-нибудь добрая душа сжалится надо мной и спасет. Я помню, как готовилась к этому мероприятию. Я отправилась в город, чтобы выбрать платье, и бродила по людным магазинам, которые всегда повергают меня в растерянность. Мне ничего не подходило, вся одежда сидела ужасно, и никакие усилия не могли скрыть те десять фунтов, что я набрала. В итоге, я купила темно-серое платье с бордовым кантом, в котором больше походила на школьную учительницу, чем на студентку. Ну и пусть, думала я. Главное, что я нашла что-то еще кроме своей повседневной одежды – комбинезона и фланелевой мужской рубашки.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 329; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!