ХОРОШЕЕ МЕСТО, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ 31 страница
– И правда, – произнёс он тихо. – Теперь они её ни за что не выпустят. По доброй воле – ни за что.
Он посмотрел на буквы, которые написала его дочь. Фариду они казались чем-то вроде змеиных узоров на песке.
– Что она ещё пишет?
– Что они поймали Сажерука и что она должна вывести им того, кто умертвит его. Уже завтра вечером. – Он опустил записку и провёл рукой по волосам.
– Да, об этом я тоже слышал. – Фарид сорвал травинку и разорвал её на мелкие куски. – Они, наверное, заперли его в склепе под церковью. Что ещё она пишет? Твоя дочь не пишет, кого она должна вывести Каприкорну?
Волшебный Язык отрицательно покачал головой, но Фарид понял, что он просто не хочет говорить.
– Можешь от меня не скрывать. Палача, правда ведь? Мастера рубить головы?
Волшебный Язык молчал, будто не слышал.
– Я видал такие вещи, – сказал Фарид. – Так что можешь мне сказать. Если палач умеет обращаться с мечом, всё происходит довольно быстро.
Волшебный Язык некоторое время изумлённо смотрел на него, потом покачал головой:
– Это не палач. Во всяком случае, не такой палач с мечом. Это вообще не человек.
Фарид побледнел:
– Не человек?
Волшебный Язык покачал головой. Слова не шли у него с языка.
– Они называют его Призраком, – глухо сказал он наконец. – Я уже не помню точно, какими словами он описан в книге, знаю только, что мне он представлялся фигурой из раскалённого пепла, горячей, серой, без лица.
|
|
|
Фарид не отрываясь смотрел на него. На мгновение он пожалел о своей настойчивости.
– Они… они все уже радуются в предвкушении казни, – запинаясь, продолжил он свой рассказ. – Чёрные Куртки ходят довольные. Женщину, с которой встречался Сажерук, тоже хотят казнить. За то, что она пыталась найти для него книгу.
Он ковырял землю пальцем босой ноги. Сажерук хотел приучить его к обуви из-за змей, но обутый он чувствовал себя так, точно ему зажали пальцы ног, и в конце концов ботинки полетели в костёр.
– Какая женщина? Одна из служанок Каприкорна? – Волшебный Язык вопросительно посмотрел на него.
Фарид кивнул и почесал ступни. Они были все в муравьиных укусах.
– Она не умеет говорить – немая, как рыба. Сажерук носит в рюкзаке её фотографию. Она ему уже не раз помогала. Кроме того, он, по-моему, влюблён в неё.
Ему легко было всё это разнюхать в деревне. Там было много мальчишек не старше его. Они мыли чернокурточникам машины, чистили сапоги и оружие, носили любовные письма… Любовные письма ему приходилось носить и прежде, в другой жизни. Сапог он там не чистил, а оружие доводилось, и ещё убирать верблюжий помёт. Начищать до блеска машины было определённо приятнее.
Фарид взглянул на небо. Там проплывали крохотные облачка, белые, как лебединые перья, перистые, как цветы акации. Здесь на небе часто бывали облака. Это нравилось Фариду. В том мире, откуда он пришёл, небо было всегда одинаково чистым.
|
|
|
– Уже завтра… – пробормотал Волшебный Язык. – Что мне делать? Как вызволить её из дома Каприкорна? Может быть, ночью я мог бы туда проникнуть? Мне бы такой чёрный наряд, как у них…
– Я тебе его принёс. – Фарид вытащил из рюкзака куртку, а за ней и брюки. – Это всё сушилось на верёвке. А для Элинор у меня платье.
Волшебный Язык смотрел на него с таким откровенным восхищением, что Фарид покраснел.
– Ты просто дьявол! Может, тебя нужно спросить, как вытащить Мегги из этой деревни?
Фарид смущённо улыбнулся и потупился. Спросить его? Никто никогда не интересовался его мыслями. Он всегда был только ищейкой, осведомителем. Планы строили другие: планы грабежа, разбойных нападений, планы мести. Собаку не спрашивают. Собаку бьют, если она не слушается.
– Нас только двое, а там их не меньше двадцати, – сказал он. – Это будет нелегко…
Волшебный Язык посмотрел в сторону укрытия, где под деревьями спала женщина.
– Элинор ты не считаешь? Это ты зря! Она намного воинственнее меня и страшно разъярена сейчас.
|
|
|
Фарид не мог сдержать улыбки.
– Ну, значит, трое, – сказал он. – Трое против двадцати.
– Да, звучит довольно безнадёжно, понимаю. – Волшебный Язык вздохнул и поднялся с земли. – Пойдём расскажем Элинор, что ты узнал, – сказал он.
Но Фарид остался сидеть на траве. Он поднял сухую ветку, из тех, что валялись повсюду вокруг. Отличный хворост для костра. Здесь его было сколько хочешь. В прежней его жизни за таким хворостом надо было ехать очень-очень далеко. Он был на вес золота. Фарид взглянул на ветку, провёл пальцем по сухой коре и бросил взгляд в сторону деревни Каприкорна.
– Нам мог бы помочь огонь, – сказал он. Волшебный Язык посмотрел на него, не понимая.
– Как это?
Фарид подобрал ещё ветку, потом другую. Он складывал в кучу сухие сучья и ветки, которые здешние деревья сбрасывали, будто им их девать некуда.
– Сажерук научил меня укрощать огонь. Это как с Гвином: он кусает только того, кто не сумеет его схватить, а если обращаться с ним правильно, он будет слушаться. И Сажерук научил меня этому. Если мы применим его в нужное время и в нужном месте…
Волшебный Язык нагнулся, поднял сухую ветку и провёл по ней ладонью.
– А как ты загонишь его обратно, когда он разгуляется? Дождя не было уже давно. Ты оглянуться не успеешь, как холмы запылают.
|
|
|
Фарид пожал плечами.
– Только если не повезёт с ветром. Но Волшебный Язык покачал головой.
– Нет! – сказал он решительно. – На то, чтобы играть с огнём в этих холмах, я пойду в последнюю очередь. Давай проберёмся сегодня ночью в деревню. Может быть, нам удастся прошмыгнуть мимо часовых. Может быть, они плохо друг друга знают и примут меня за одного из своих. Ведь однажды нам уже удалось от них ускользнуть. Может быть, нам это и во второй раз удастся.
– Довольно много «может быть», – сказал Фарид.
– Знаю, – ответил Волшебный Язык. – Знаю.
ВЫДУМКИ ДЛЯ БАСТЫ
– Гляди: я плюю на него! Чтоб ему сгинуть на веки веков! Увидишь владельца, скажи ему, что ты слышал! Скажи, что в тысячу двести девятнадцатый раз Дженнет Клустон призывает проклятие на его голову, на его дом, хлев и конюшню, на чад и домочадцев, на всю его родню, на его слуг и гостей – будь они прокляты до седьмого колена!
Р. Л. Стивенсон. Похищенный
(перевод М. Кан)
Фенолио быстро сумел убедить охранявшего дверь часового, что ему нужно немедленно поговорить с Бастой. Старик был мастер врать. Он плёл истории из ничего быстрее, чем паук паутину.
– Чего тебе, старик? – спросил Баста, появляясь в дверях. Он захватил оловянного солдатика. – Держи, маленькая ведьма! – Он протянул его Мегги. – Я бы бросил его в огонь, но меня здесь никто больше не слушает.
Оловянный солдатик вздрогнул при слове «огонь», усы у него стали дыбом, а в глазах отразилось отчаяние, больно кольнувшее Мегги. Ей казалось, что она слышит биение маленького сердца у себя в горсти. Она вспомнила конец этой сказки: «Тут оловянный солдатик совсем расплавился. От него остался только крошечный кусочек олова. На следующий день, когда служанка выгребала золу, она нашла в топке оловянное сердечко».
– Да, тебя здесь никто больше не слушает, мне тоже так кажется. – Фенолио смотрел на Басту сочувственно, как отец на сына, – он и был в некотором роде его отцом. – Поэтому я и хотел с тобой поговорить. – Он заговорщически понизил голос: – Хочу предложить тебе сделку.
– Сделку? – Во взгляде Басты мешались страх и высокомерие.
– Да, сделку, – тихо повторил Фенолио. – Мне скучно! Я ведь, как ты выразился, писака. Мне, чтобы жить, нужна бумага, как другим хлеб и вино или ещё что-нибудь. Принеси мне бумаги, Баста, и я помогу тебе снова получить ключи. Те ключи, что отобрала у тебя Сорока.
Баста вытащил нож. Когда он щелчком раскрыл его, оловянный солдатик так затрясся, что выронил штык.
– Как ты это себе представляешь? – спросил Баста, вычищая остриём ножа грязь из-под ногтей.
Фенолио нагнулся к нему.
– Я напишу тебе заклинание, насылающее хворь. Такое, что Мортола сляжет на много недель, и у тебя будет время доказать Каприкорну, что ключам лучше находиться у тебя. Конечно, заклинание действует не сразу, тут нужно время, но зато, когда уж оно подействует, можешь мне поверить… – Фенолио многозначительно приподнял брови.
Но Баста сделал презрительную гримасу:
– Я уже пробовал – и пауками, и петрушкой с солью. Старуху ничем не проймёшь.
– Петрушка и пауки! – Фенолио тихо рассмеялся. – Глуп же ты, Баста. Я говорю не о детском колдовстве. Я говорю о буквах. Буквы могут принести и добра и зла больше, чем что бы то ни было, уверяю тебя. – Фенолио понизил голос до шёпота: – Я ведь создал тебя из букв, Баста! Тебя и Каприкорна.
Баста отшатнулся от него. Страх и ненависть – брат с сестрой, и Мегги видела на лице Басты то и другое разом. Но она видела и другое: он верил старику! Он верил каждому его слову.
– Ты колдун! – выдавил он из себя. – И тебя, и девчонку надо бы сжечь вместе с этими проклятыми книгами, а заодно и её папашу. – И он поспешно трижды плюнул под ноги старику.
– Плюёшься? Это от чего помогает – от сглаза? – насмешливо сказал Фенолио. – Насчёт сжечь – мысль не новая, Баста, но у тебя особенно новых мыслей никогда не бывало. Ну что, мы сговорились или как?
Баста таращился на оловянного солдатика, пока Мегги не спрятала его за спину.
– Ладно, – хрипло сказал он потом. – Но я буду ежедневно проверять, что ты там нацарапал, понял?
– Конечно! – Фенолио энергично кивнул. – Да, мне бы ещё ручку. Чёрную, если можно.
Баста принёс ручку и целую стопку белой писчей бумаги. Фенолио с глубокомысленным видом уселся за стол, положил перед собой лист бумаги, сложил его, а потом аккуратно разорвал на девять частей. На каждой части он написал пять букв; буквы были везде одни и те же, витиеватые и неразборчивые. Потом он тщательно свернул все бумажки, плюнул на каждую и протянул их Басте со словами:
– Три там, где она ест, три там, где она спит, и три там, где она работает. Тогда через три дня и три ночи наступит то, чего ты хочешь. Но если проклятая найдёт хоть одну бумажку, чары тут же обратятся против тебя.
– То есть как? – Баста смотрел на бумажки Фенолио так, будто они, того гляди, нагонят на него чуму.
– Спрячь их получше, чтобы она не нашла, – ответил Фенолио коротко и подтолкнул его к двери.
– Если твоё заклинание не подействует, старик, – прорычал Баста, закрывая за собой дверь, – я исполосую тебе морду, как Грязноруку!
С этими словами он удалился, а Фенолио с довольной улыбкой прислонился к запертой двери.
– Но оно же не подействует, – чуть слышно сказала Мегги.
– Ну и что? Три дня – большой срок, – ответил Фенолио, вновь усаживаясь за стол. – Я надеюсь, что нам так много не понадобится. Мы ведь хотели сорвать им казнь уже завтра вечером, правда?
Остаток дня он то смотрел в пространство, то писал как одержимый. Уже немало листов было покрыто его крупным, неровным, торопливым почерком.
Мегги ему не мешала. Она села у окна с оловянным солдатиком, глядела на холмы и пыталась угадать, где в этой чаще ветвей и листвы скрывается Мо. Оловянный солдатик выставил несгибающуюся ногу и испуганными глазами смотрел на совершенно незнакомый мир вокруг. Может быть, он думал о картонной танцовщице, в которую был так влюблён, а может быть, он и вовсе не думал. Он не сказал ни единого слова.
РАЗБУЖЕННЫЕ СРЕДИ НОЧИ
К каждому обеду приносили и цветы. Великое множество цветов дуба, таволги и ракитника, самых красивых, самых прекрасных, какие только можно было найти в поле и в лесу.
Е. Уолтон. Четыре ветки мабиногии
За окном давно стемнело, а Фенолио все писал. Под столом лежали смятые и разорванные листы. Их было намного больше, чем тех, которые он откладывал в сторонку, – так осторожно, словно буквы могли скатиться с бумаги. Когда появилась худенькая служанка с ужином, Фенолио спрятал отложенные в сторону листы под одеяло. Баста в этот вечер больше не приходил. Он, наверное, был занят: рассовывал по укромным местам заклинания Фенолио.
Мегги улеглась, только когда темнота за окном совсем сгустилась и холмов стало не различить на фоне неба.
– Спокойной ночи, – прошептала она в темноту, как будто Мо мог её слышать.
Потом она взяла оловянного солдатика и забралась на свою кровать. Солдатика она посадила возле подушки.
– Честное слово, тебе повезло больше, чем Динь-Динь, – шепнула она ему. – Динь-Динь сидит взаперти у Басты, потому что он думает, будто феи приносят счастье. Знаешь что? Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я вырежу тебе такую же танцовщицу, как в твоей сказке.
Но он и на это ничего не ответил. Он только смотрел на неё печальными глазами, а потом еле заметно кивнул. «Может, он тоже лишился голоса? – подумала Мегги. – Или он и не умел говорить?» Рот у него действительно выглядел так, будто он его ни разу не открывал. «Была бы у меня здесь книжка, – думала. Мегги, я могла бы это проверить или попробовала бы вычитать ему его танцовщицу. Но книга у Сороки. Она и все остальные книги забрала».
Оловянный солдатик прислонился к стене и закрыл глаза. «Нет, танцовщица только разобьёт ему сердце!» – подумала Мегги, засыпая. Последнее, что она слышала, было перо Фенолио, с торопливым скрипом носившееся по бумаге от буквы к букве, как ткацкий челнок, сплетающий многослойную ткань из чёрных ниток…
Этой ночью Мегги не снились кошмары. Ни один паучок не пробежал в её сне. Она была дома, она это знала, хотя комната была как будто та, где они жили у Элинор. Здесь были Мо и её мама. Мама выглядела как Элинор, но Мегги знала, что это та самая женщина, которая висела в сетке рядом с Сажеруком. Во сне человек многое знает, в том числе и то, что глазам верить нельзя. Просто знает, и все тут. Только она собралась присесть рядом с матерью на старый диван между книжных полок Мо, как кто-то тихо позвал её: «Мегги!» Девочка решила не откликаться, ей хотелось, чтобы этот сон никогда не кончался, но голос безжалостно продолжал её звать. Голос был знакомый. Пришлось открыть глаза.
У её постели стоял Фенолио, пальцы у него были все в чернилах, чёрных, как ночь за окном.
– В чём дело? Я спать хочу.
Мегги повернулась к нему спиной. Ей хотелось обратно в тот сон. Может быть, он ещё не ушёл из-под её сомкнутых век. Может быть, к её ресницам золотой пыльцой прилипло немного счастья. В сказках от снов иногда остаётся что-нибудь в этом роде. Оловянный солдатик тоже спал, уронив голову на грудь.
– Я закончил!
Фенолио говорил шёпотом, хотя из-за двери явственно доносился храп часового. На столе в мерцающем свете огарка лежала тонкая стопка исписанных страниц.
Мегги, зевая, села в постели.
– Мы должны попытаться кое-что сделать этой ночью, – чуть слышно прошептал Фенолио. – Нужно проверить, могут ли твой голос и мои слова изменять истории. Мы попробуем отправить нашего солдатика обратно. – Он подхватил исписанные страницы и положил ей на колени. – Плохо, что пробовать придётся с историей, которую сочинил не я, но что ж поделаешь? Терять нам нечего.
– Отправить обратно? Я не хочу отправлять его обратно, – сказала ошарашенная Мегги. – Он же погибнет. Мальчик кинет его в печку, и он расплавится. А танцовщица сгорит. «А от танцовщицы осталась только блёстка. Но она уже не сверкала – почернела как уголь».
– Да нет же! – Фенолио нетерпеливо постучал пальцами по страницам у неё на коленях. – Я написал ему новую историю, со счастливым концом. В этом и заключалась идея твоего отца: изменить историю. Он хотел только вызволить твою мать, переписать «Чернильное сердце» так, чтобы книжка отдала её обратно. Но если это возможно, Мегги, – если можно изменить уже напечатанную историю, дописав к ней что-то, – то можно изменить все: кто из неё выйдет, кто войдёт, как она закончится, кому принесёт счастье, а кому беду. Понимаешь? Это всего лишь попытка, Мегги. Но если солдатик исчезнет, то мы, честное слово, сможем изменить и «Чернильное сердце». Как – это я ещё должен придумать, а пока читай. Прошу тебя! – Фенолио достал из-под подушки фонарик и протянул его Мегги.
Она неуверенно направила луч на первую густо исписанную страницу. Губы вдруг перестали её слушаться.
– Здесь правда хороший конец?
Она провела языком по губам и посмотрела на спящего оловянного солдатика. Ей почудилось лёгкое похрапывание.
Фенолио нетерпеливо кивнул:
– Ну конечно, я написал до тошноты приторный счастливый конец. Он поселяется со своей танцовщицей в этом замке, и они живут там счастливо до конца своих дней… Никаких расплавившихся сердец, сгоревшего картона – сплошная любовь и счастье.
– Я плохо разбираю твой почерк.
– Не может быть. Я очень старался.
– Тем не менее. Старик вздохнул.
– Ну, ладно, – сказала Мегги. – Я попробую. «Каждая буква важна! – говорила она себе. – Она должна звенеть, греметь, шептать, шуршать, катиться». И Мегги начала читать.
На третьей фразе солдатик выпрямился. Мегги увидела это краем глаза. На мгновение она сбилась, запнулась, прочла одно и то же слово дважды. Больше она не решалась взглянуть на солдатика, пока Фенолио не тронул её за локоть.
– Он исчез! – прошептал он. – Мегги, он исчез! И правда – постель была пуста.
Фенолио так крепко сжал её локоть, что ей стало больно.
– Ты и вправду маленькая колдунья! – прошептал он. – Но и я молодец. Правда ведь?
Он с восхищением посмотрел на свои измазанные чернилами пальцы. Потом хлопнул в ладоши и прошёлся в танце по тесной комнатушке, как дрессированный медведь.
К Мегги он вернулся, уже несколько запыхавшись.
– Мы вдвоём устроим Каприкорну неприятный сюрприз! – прошептал он, и каждая его морщина лучилась улыбкой. – Я немедленно сажусь за работу! Да! Он получит то, чего хотел: ты вычитаешь ему Призрака. Но его старый приятель станет другим, уж я об этом позабочусь. Я, Фенолио, повелитель слов, заклинатель чернил, волшебник бумаги! Я создал Каприкорна, и я же его уничтожу, будто его и не было никогда. Надо признаться, лучше бы его с самого начала не было. Бедняга Каприкорн! С ним будет то же, что с волшебником, который создал для своего племянника жену из цветов. Ты знаешь эту историю?
Мегги всё смотрела на то место, где сидел оловянный солдатик. Она по нему скучала.
– Нет, – пробормотала она. – Что за жена из цветов?
– Это очень старая история. Я тебе расскажу краткий вариант. Длинный красивее, но скоро уже рассветёт. Так вот: жил-был волшебник по имени Гвидион. У него был племянник, которого он любил больше всего на свете, но мать прокляла юношу.
– Почему?
– Долго рассказывать. Она прокляла его. Если он прикоснётся к женщине, то умрёт. У волшебника разрывалось сердце оттого, что его любимому племяннику придётся прожить всю жизнь в грустном одиночестве. Поэтому он на три дня и три ночи заперся в своей комнате и сотворил женщину из цвета дуба, таволги и ракитника. Она была прекраснее всех на свете, и племянник Гвидиона тут же влюбился в неё. Но Блодьювидд – так её звали – не принесла ему счастья. Она влюбилась в другого и вместе со своим возлюбленным убила племянника Гвидиона.
– Блодьювидд! – Мегги попробовала это имя на вкус, как невиданный плод. – Грустная история. И что же с ней сталось? Волшебник в наказание убил и её?
– Нет. Гвидион превратил её в сову, и с тех пор и по сей день у всех сов голос, как у рыдающих женщин.
– Красивая история! Грустная и красивая, – пробормотала Мегги.
Почему грустные истории так часто бывают красивыми? В жизни это не так.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 292; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!