Необъяснимое явление 9 страница

Задолго до этих опытов Траллес, а затем Маклин и Гото, а позже немецкий ученый Ленард нашли, что дробление воды вызывает электризацию воздуха, причем Ленард нашел, что капли раздробленной воды заряжаются положительным электричеством, а молекулы газов воздуха – электричеством отрицательным, следовательно, они ионизируются. По закону сохранения электрического заряда число отрицательных зарядов должно равняться числу положительных. Я не сомневался в верности опытов Ленарда, но начал сомневаться в верности их толкования. Происходит ли ионизация молекул воздуха при дроблении воды? Не электризуются ли только частицы воды в той или другой полярности, причем в зависимости от размера частицы находится полярность заряда, а молекулы воздуха не ионизируются? Следовательно, эффект Ленарда вызывает не ионизацию, а только электризацию частиц воды. В показаниях же счетчика ионов Эберта мы имеем артефакт. Одна сильно наэлектризованная при трении капелька, несущая на своей поверхности сотни элементарных электрических зарядов, могла быть принята за сотни легких аэроионов. Мои дальнейшие опыты подтвердили возможность таких грубых-прегрубых ошибок.

Но спрашивается, чем же измерять истинные газовые аэроионы? В то время, так же как и теперь, существовал только прибор Эберта, но на него полагаться было нельзя. Значит, надо было принимать в расчет или брать на учет какие-либо параметры высоковольтной установки.

Бывая в Москве, я неоднократно заводил разговор на эту тему, но никто из физиков не разделял моей точки зрения, а биологи настаивали на том, что без точного измерения ионов в воздухе мои эксперименты будут неубедительны, недоказательны. И в то же время никто из физиков не умел измерять число истинных газовых ионов.

Константин Эдуардович, наоборот, считал, что самое важное в моих работах – их принципиальная сторона: действуют или не действуют аэроионы на животных или человека и как они действуют в зависимости от электрической полярности, а подсчет ионов – дело второстепенное, если аспирационный счетчик аэроионов не является точным прибором. Мы с ним целыми часами возились с электроскопами, электрометрами и гальванометрами. Делали опыты с различными комбинациями электроизмерительных приборов, продували ионы по трубам из картона в шесть метров длиной и ловили их на выходе.

– Поддерживайте в ваших опытах постоянное напряжение тока и сохраняйте одно и то же расстояние от сетки с остриями, и этого будет достаточно, а на претензии ваших советчиков не обращайте внимания. Не бросать же ваши опыты из-за невыполнимых требований! Впрочем, для удовлетворения их пожеланий предоставляйте им данные счетчика Эберта. Ведь мы же могли не знать, что учет заряженных частиц в. воздухе и ионов – дело довольно темное и совсем неразработанное!

Я соглашался с этим мнением Константина Эдуардовича, тем более что никто ничего более вразумительного придумать не мог. Моя точка зрения была впоследствии косвенно подтверждена в дискуссии между профессором А. П. Соколовым и профессором В. И. Барановым, также специалистом по измерению ионов на разных курортах и в горных местностях. Об этой распре красноречиво повествуется на страницах (443) сборника «Трудов Пятого всесоюзного съезда по курортному делу» (1925). Неожиданно восстал В. И. Баранов с рядом заявлений, опрокидывающих некоторые утверждения А. П. Соколова. Он говорил о значительных его промахах в объяснении простых физических явлений. Действительно, В. И. Баранов, хорошо изучивший аспирационный счетчик Эберта, пришел к ряду важных выводов о том, что счетчик этот измеряет. В своем докладе «Состав атмосферной ионизации» он говорит (с. 441): «Результаты применения прибора Эберта обычным способом дают ошибку в числе легких ионов до 80%. Полученные числа по старому методу (которым и пользовался всегда А. П. Соколов. – А. Ч.) ничего не говорят о числе всех ионов, включая и медленные, ибо улавливается не более 1 % всех ионов».

Обвиняя профессора А. П. Соколова, В. И. Баранов во время прений заявил: «Профессор А. П. Соколов указывает на то, что действие на поверхность кожи быстрых и медленных ионов одинаково в присутствии ветра. Я подтверждаю свое мнение (о счете ионов. – А. Ч.), но нахожу неудобным вступать в прения о чисто физических вопросах. Если же ионы всех сортов действуют одинаково, умаляются результаты А. П. Соколова, который подчеркивает значение наблюдаемых им сравнительно малых колебаний в числе быстрых ионов по сравнению с громадным числом ионов медленных, которые он не измерял вовсе». Далее В. И. Баранов бросает профессору А. П. Соколову второе обвинение. Он заявляет: «Прежде чем говорить о повышенной ионизации района, необходимо измерить непосредственную интенсивность ионообразования, так как одного числа ионов недостаточно для суждения об интенсивности ионообразования».

И далее профессор В. И. Баранов уже безжалостно развенчивает А. П. Соколова как физика: «Электризация воздуха при трении о твердые тела никем не наблюдалась. Опыты профессора А. П. Соколова (в которых он измерял число ионов в жбане после встряхивания в нем песка. – А. Ч.) можно объяснить наличием мельчайшей наэлектризованной пыли без всякой ионизации. Поэтому говорить об электризации молекул воздуха при трении о растения не приходится» (А. П. Соколов считал, что степная трава может ионизировать воздух. – А. Ч.).

Видя, что резкая оппозиция В. И. Баранова принимает угрожающий характер авторитету А. П. Соколова среди медиков, профессор П. Г. Мезерницкий выступил примирителем и выразил А. П. Соколову благодарность за столь интересный доклад. Инцидент был улажен, но А. П. Соколов негодовал: «...как смели ему так нагло возражать?! И кто же? Кто? О времена! О нравы!» Он вспомнил вдруг, как во времена оны перед ним трепетал даже такой человек, как князь Борис Борисович Голицын. А тут, видите ли, какой-то Баранов ему тычет в нос: «Это не так, то не так».

В самом деле, профессор А. П. Соколов производил электрометрические измерения крайне небрежно, плохо отдавая себе отчет в том, что он делает. Теперь всем известно, что счетчик Эберта является крайне неточным прибором, что эту неточность никогда нельзя заранее определить. А. П. Соколов слепо верил в авторитет Эберта и не мог допустить, что немецкий прибор неточен и что для уточнения работы счетчика необходимо было приложить более тонкую методику. И кроме всего прочего история жбана с пескрм. Это было уж совсем плохо. На одном из заседаний Лебедевского физического общества он прочел доклад «Электризация воздуха и песка при встряхивании». Доклад вызвал улыбки со стороны слушателей, ибо еще никто, в том числе и А. П. Соколов, не доказал, что воздух может ионизироваться при трении о твердую поверхность. Если бы это было так, то приземные ветры несли бы огромное число ионов от трения. Но этого не бывает. Известно также, что ветры в пустынях весьма наэлектризованы, но эта электризация прямо пропорциональна числу мелких песчинок, несомых ветром. Словом, профессор А. П. Соколов оказался в неловком положении, желая второпях воскресить приоритет своих высказываний 1904 года, которые, как мы знаем, никаким приоритетом не обладают.

Одна наэлектризованная микропылинка с десятью электрическими зарядами может проникнуть в счетчик Эберта, и наблюдатель должен будет принять ее за десятки ионов воздуха. Так легко, оказывается, спутать электризацию с ионизацией, хотя по природе своей это разные вещи. Дискуссия А. П. Соколова и В. И. Баранова укрепила мою точку зрения об отсутствии легких аэроионов при эффекте Ленарда. Однако для этого требовалось еще проведение многочисленных опытов. К сожалению, исследование я не мог завершить в течение ряда лет, ибо под эту тему средства не отпускались. Только в 1958-1961 годах прямые опыты уже в энный раз показали, что при дроблении, или пульверизации, воды легкие ионы не образуются... В те же годы было показано, что аспирационные счетчики ионов (Эберт, Израэль, Тверской и др.) в равной мере реагируют: 1) на истинные газовые ионы, 2) на раздробленную и электризованную жидкость, 3) на твердую пыль и 4) на постоянное электрическое поле.

После трех лет экспериментальных исследований у меня была полная и непоколебимая уверенность в действии на организм ионов воздуха и твердо установлено противоположное действие их в зависимости от полярности, можно было во весь голос говорить об этом. Однако попытки опубликовать два своих доклада потерпели фиаско в трех редакциях медицинских журналов. После просмотра докладов в одних редакциях любезно сообщали, что тема эта не подходит к профилю журнала; другие менее любезно, зато более откровенно говорили, что такой авторитет, как профессор А. П. Соколов, считает, что положительные ионы воздуха оказывают на организм положительное влияние, а отрицательные – вредное или что-то в этом роде. Словом, профессор Соколов не одобряет этих работ, его рецензия неблагоприятна.

– Профессор Соколов не согласен с вашими тульскими опыта ми, – заключил свой отказ секретарь очередной редакции.

– Не тульскими, а калужскими, – возразил я.

– Ну, это не меняет дела, – презрительно заторопился излить недовольство секретарь. – Ваши статьи не подходят к нашему журналу.

Это были первые явные признаки проявления подрывной деятельности профессора А. П. Соколова и его радивого и бдительного родственника Михаила Сергеевича. Мои статьи блуждали из одной редакции в другую без всякого успеха, встречая всюду отказ, и всегда «авторитет профессора Соколова», как гранитная скала, преграждал им естественный путь.

Мои отчетные статьи за два года, следуя стихам Эмпедокла, побывали в руках у ряда профессоров медицинского факультета Московского университета.

Если случится, что демон, живущий в большом долголетии,

Тяжко-постыдным убийством свое осквернит назначение

Или лжеклятву речет, нарушая богов повеления, –

Будет отринут он много мириадов веков от бессмертия,

Будет он, вечно меняя свою многотяжкую долю,

В смертных тела нисходить до богами судимого срока,

И чернопучинные хляби его низведут из эфира,

Глуби морские отбросят с проклятьем на лоно земное,

Лоно земное вручит его жаром казнящему Солнцу,

Солнце сожжет и вернет его снова в эфир бесконечный,

Примет-отринет его так одна за другою стихии:

Равно от века постыл он стихиям всем – всеми он проклят!

К сонму существ, на века заклейменных, и я сопричислен:

Волей богов обречен без конца я бродить по Вселенной.

Профессор гигиены С.С.Орлов счел необходимым передать эти статьи в пропедевтическую клинику профессору Е. Е. Фромгольду, последний месяца через три-четыре в свою очередь передал их другому клиницисту – профессору Д. А. Бурмину. Д. А. Бурмин нашел, что мои статьи могут заинтересовать физиотерапевтов, и еще через месяца три-четыре передал их профессору А. Б. Вериго, но последний, переговорив с А. П. Соколовым, сказал мне: «Профессор Соколов не разделяет вашей точки зрения о благотворном действии ионов отрицательной полярности». Круг блужданий не закончился. Совсем как у Эмпедокла... Однако мои статьи были прочитаны многими медиками, и особенно физиотерапевтами, и я увидел гримасы. Даже профессор Полиен Григорьевич Мезер-ницкий, до того внимательно относившийся к моим опытам, был недоволен выводами. Приехав как-то из Баку и встретившись со мной, он сказал:

– Полярность воздушных ионов не имеет никакого значения. Это ваша выдумка-с, батенька мой.

– Извините – экспериментальный факт.

– Никто этому не поверит, этого быть не может. Полярность воздушных ионов не имеет никакого физиологического значения, так как воздушные ионы краткоживучи. Не путайте их с ионами в электролитах. Там совсем другое дело. А в воздухе! Это ваша глубокая ошибка-с.

Я был крайне удивлен высказыванием профессора П.Г.Мезерницкого. Он знал немного физику и, казалось, должен был разбираться в этом вопросе. Но он ничего не хотел слушать. Его упрямство меня потрясло. Но, как я узнал позже, он был разагитирован профессором А. П. Соколовым. Он даже возненавидел меня, и, когда представилась возможность мне мстить, он мстил. Почему? За что? Впоследствии он написал дикое предисловие к насквозь фальшивой книге С. В. Кайфмана (1935), упомянув в ней только иностранных ученых, занимавшихся изучением биодействия ионов воздуха, ни звуком не обмолвившись о фундаментальных работах Центральной лаборатории ионификации, ибо эта лаборатория возглавлялась мною. Комариный укус профессора П. Г. Мезерницкого был даже не замечен мною, но доставил много удовольствия моим врагам. И теперь, вспоминая об этих фактах, я глубоко удивляюсь мелочности и мстительности людей подобного сорта, которые попирают науку, вместо того чтобы (вследствие отсутствия таланта) заниматься бухгалтерией. Но это были только первые цветочки борьбы за науку, до ягодок было еще далеко.

Тут стали твориться удивительные вещи. Лица, которым я послал оба доклада, как бы по сговору ответили одновременно благодарностью за их присылку, но и сомнением в том, что «положительные ионы могут действовать отрицательно». Один ученый даже договорился до того, что «в провинции трудно рассчитывать на точность исследований вследствие отсутствия необходимой консультации и электрических измерительных аппаратов». Этого было достаточно, чтобы привести наше трио в серьезное негодование.

– Ах, люди, люди, – твердил мой отец, – знали бы они, как мы работаем в провинции, позавидовали бы. Надо немедленно же поставить проверочные исследования только с действием положительных ионов.

– Ура, папа! – воскликнул я. – Замечательно! Это будет наш ответ на организованный профессором Соколовым заговор.

– Ну, насчет организации – это не доказано еще и вообще надо остерегаться недостаточно обоснованных заключений. Соколов мог просто высказать свое мнение, когда его спросили.

Так я получил выговор от отца, а это было очень много!

В жаркий июльский день было положено начало третьему циклу опытов. На другой день отбирались животные, взвешивались корма, подготавливалась аппаратура. Этот цикл был недолгим, не в пример двум предыдущим. Он длился с конца июля до середины сентября 1922 года.

Мой отчет об этих опытах был лапидарен и убедителен. Как я тогда думал, так думаю и сейчас, несмотря на то, что были люди, которые пытались переубедить меня в этом и вынудить признать мои исследования лишь «пробой пера». Нет, это было не только неверно, но и несправедливо. Слишком много эти опыты стоили мне и моим близким, нервов, крови и времени. Третий цикл опытов по изучению влияния только положительных ионов на животных показал, что влияние это губительно:

1) смертность в опытных группах была катастрофически велика и составляла по отношению к первоначальному числу животных 58,3%. За то же время в контроле из 60 животных пало только 6, т. е. 10%;

2) средний вес животных в опытных группах неизменно падал и достиг в среднем к зо-му дню опыта 92% от первоначального веса животных. Контрольные животные прибавили в весе за 60 дней опыта в среднем 5,7%;

3) средний вес съеденного опытными группами корма обнаружил ту же картину: он непрерывно падал и в результате составил 75,2% по сравнению со средним весом кормов, съеденных контрольными животными.

Из общих наблюдений можно отметить, что в опытных группах падеж животных начался с пятого дня опыта, в контроле первый случай падежа относится к двенадцатому дню. Явление общей депрессии в поведении опытных животных началось уже на второй-третий день после начала опыта. Белые крысы выглядели плохо, играли вяло, ели мало. Подстилки у опытной группы были мокрые. Животные с каждым днем становились все неряшливее, у большинства из них обнаруживался понос. В контрольных группах ничего подобного не наблюдалось.

12 сентября 1922 года этот отчет был направлен профессору Григорию Александровичу Кожевникову и некоторым моим оппонентам, в том числе профессорам А.П.Соколову и М.Н.Шатерникову. Профессор Г. А. Кожевников заинтересовался вопросом о влиянии атмосферного электричества на живые существа еще в 1898 году. Он был очень рад, что я так далеко продвинулся в этом вопросе. [ Шатерников Михаил Николаевич (1870-1939) – известный физиолог, в 1917-1939 гг. – профессор медицинского факультета Московского университета (позднее – 1-й Московский медицинский институт), организатор и первый директор (с 1920 г.) Института физиологии питания. Основные научные работы посвящены обмену веществ и энергии и физиологии питания. Изучал газообмен человека.]

Три цикла исследований о биологическом действии ионов воздуха исчерпали вопрос до дна. Им вторили медицинские наблюдения над больными, производимые совместно с С. А. Лебединским и А. А. Соколовым. Теперь оставалось лишь одно: в хорошо оснащенной физиологической лаборатории ответить на тысячи вопросов, которые, как ракушки, облипают дно корабля, отягощая основной вопрос, впервые поставленный мною на разрешение в конце 1918 года.

Профессор А. П. Соколов понял, что после столь долгого молчания, тянувшегося почти два десятилетия, надо выступить в авторитетной прессе. И вот в шикарно оформленном по тому времени журнале «Вестник радиологии и рентгенологии», издаваемом в Петрограде, том I, выпуск 5-6, в 1922 году вышла его статья «Новые задачи русской бальнео- и климатотерапии». На странице 495 этого журнала он писал: «С этой точки зрения, которую я развивал еще 18 лет тому назад, становится понятным, с одной стороны, влияние погоды на самочувствие и настроение духа у всех людей вообще, в особенности же у ревматиков, подагриков и нервнобольных, и, с другой стороны, важное значение климата горных стран в качестве «терапевтического фактора»».

На странице 496 он в первый и последний раз рискнул заговорить о благотворном влиянии именно отрицательных ионов. Он писал: «В сырую и туманную погоду, при температуре, близкой к нулю градусов, когда свинцовые тучи тяжело нависли над нашими головами и спустились на поверхность земли, содержание ионов и эманация радия понизились до минимума, причем особенно сильно упало число отрицательных ионов, в соответствии с этим мы испытали в себе подавленное и угнетенное состояние, а у ревматиков их обычные боли вплоть до припадков включительно».

Но не слишком ли последняя фраза подтверждает мои опыты и не слишком ли она потрафляет мне? Но ведь и до меня кое-кто говорил именно о хорошем действии отрицательных ионов. Да, да, был такой немецкий врач Стеффенс. Выход найден.

И Соколов тут же пишет: «По мнению Стеффенса, ослабление или усиление ревматических болей находится в прямой зависимости от числа свободных ионов в воздухе, причем отрицательным ионам он приписывает особенно благотворное действие».

В той же статье А. П. Соколов говорит о путях действия ионов на организм: «В последнее время лечение солнечными ваннами в соединении с морскими купаниями сделалось в Крыму, на берегу моря, повсеместным явлением, и такое начинание следует не только приветствовать; однако на горах от него можно ожидать еще более значительных эффектов ввиду более сильной радиоактивности и ионизации воздуха. Так как действие двух последних факторов на нас производится главным образом через обнаженную поверхность тела, то и т. д. и т. д.». Итак, в 1922 году А. П. Соколов полагал, что основное действие аэроионов происходит через кожный покров. Еще в 1780 году Пьер Бертолон считал, что основным приемником воздушного электрического флюида является широко развитая поверхность легочных альвеол.

– Статья хорошая, – сказал я, – толковая, и важно, что она опубликована в таком великолепном журнале на плотной добротной бумаге. Пусть вместо моих опытов Алексей Петрович ссылается на Стеффенса. Это не может иметь для развития науки никакого значения. Важно другое – это то, что «большой» журнал поместил статью об аэроионах. Теперь для меня статья А. П. Соколова так же важна, как и моя собственная.

Мне, вообще говоря, было присуще рассматривать данный вопрос с общей, а не с индивидуальной точки зрения. Так легче переживались обиды, и жизнь казалась лучше, и страстно хотелось жить именно такой жизнью, где кипела борьба, где каждое наблюдение давалось не даром, а бралось приступом и где войну за свои идеи надо было считать делом почти героическим.

Летом того же года М. С. Архангельский снова встретил меня и сразу же приступил к делу.

– Читали-с статью профессора Соколова? Как она вам понравилась? Вы, конечно, недовольны-с?

– Недоволен? Чем? – удивленно спросил я. – Наоборот, статья хорошая, и я очень рад ее появлению. Теперь и мне легче будет экспериментировать.

– Ишь вы какой! А! Легче экспериментировать! Значит, по-вашему, получается так: профессор Соколов прокладывает вам дорогу в науку? Да-с? Так я вас понял?

– Если хотите, да, всякое следствие имеет свою причину, профессор Соколов и до него, и задолго до него целая плеяда ученых предлагали мысль, а я подтвердил ее опытом. От мысли до факта – дистанция огромного размера. Согласитесь же со мной!

– Какая там дистанция! – воскликнул М. С. Архангельский. – Вы мне говорили о «тайне знака», а профессор Соколов прямо говорит о том, что Стеффенс установил впервые.

– Это потому, – перебил я, – что профессор Соколов не знает предшествующей литературы вопроса. О благотворном действии отрицательных ионов воздуха писал еще Бертолон в 1780 году, да еще как убедительно писал! Я же впервые подтвердил это экспериментально на животных. А Стеффенс в истории вопроса занимает далеко не первое место. Его наблюдения над подагриками и ревматиками не доказательны. Так по крайней мере думают ученые-врачи.

– Ну, так вы, Александр Леонидович, можете и меня поблагодарить. Статья-то написана профессором Соколовым под моим влиянием. Ха-ха! Восемнадцать лет он ничего не писал по этому поводу, а я ему сообщил, что в Калуге ему копают яму. Вот он и разразился.

– Понимаю весь сложный механизм. Ну, что же, спасибо и вам. Все к лучшему. Статья-то очень подходящая, и получается, что вода льется на мою мельницу. Все это хорошо. Спасибо и вам за ваше участие. Вы, Михаил Сергеевич, бдительны сверх меры, но уверяю вас, что теперь мне легче будет добиваться своего – хорошей лаборатории, опираясь на новое выступление в печати профессора Соколова с его умозрительными высказываниями, подтверждающими мои опыты и даже «тайну знака», хотя бы и через посредство Стеффенса.

– Да, вас-то, по-видимому, ничем не проберешь. Вы – оптимист и упрямы, как хохол. Ну, до свидания!

— Статский советник, по-видимому, был недоволен моим добродушным отношением к статье Соколова, и, судя по тому, как в дальнейшем развивались дела, он сообщил об этом Соколову. Действительно, во всех последующих статьях профессор Соколов уже утверждал, что только положительные ионы воздуха действуют положительно. Он колебался, как маятник. Мало того, даже в своей заявке на ионизационную аппаратуру он предлагал отрицательный полюс установки заземлять, а положительный подводить к остриям, т. е. создавать в воздухе положительные ионы. С каким упрямством он хотел преодолеть истину!

Под влиянием многочисленных споров и разговоров в течение ряда лет как в Москве, так и в Калуге я периодически терял веру в собственные наблюдения и опыты, веру в то, что для меня было совершенно очевидным при производстве опытов и что покрывалось вуалью сомнений сразу же после их окончания. У меня были десятки критиков, которые настаивали на неубедительности моих первых опытов, отрицали полярное действие ионов воздуха и в основном пытались внушить мне, что с помощью таких простых тестов, как вес и отход, ничего путного в науке сделать нельзя, так как современные лаборатории уже обладают более точными приборами и приемами научного исследования. Я буквально сотни раз возвращался к анализу моих исследований и пытался дать им справедливую, объективную оценку. Я вместе с отцом размышлял о всех деталях опытов, и мы приходили к заключению, что никакой ошибки в наших многочисленных и безукоризненно точных исследованиях не было и полярное действие разноименных ионов служило лучшим доказательством того, что полученные результаты обладают абсолютной достоверностью. Того же мнения придерживались и работающие со мной врачи, которые видели в ионах отрицательной полярности могущественный фактор терапии.

Зато другие люди были того мнения, что с окончательным решением вопроса надо подождать, пока я или кто-либо другой не получит возможности осуществить исследования при участии «настоящих» физиологов, в «настоящей» лабораторной обстановке. Это мнение о моих работах рьяно поддерживалось профессорами А. П. Соколовым и М. Н. Шатерниковым. Вообще говоря, я был доволен полученными мною результатами, но боялся говорить о них во избежание неприятных и дерзких возражений, которые угнетающе действовали на меня и сводили на нет всю работу, по крайней мере за эти трудные, напряженные годы.

Систематическое «осквернение» моих, по сути дела основных работ, открывших путь для дальнейших исследований и установивших впервые два факта – факт биологического действия ионов воздуха и факт благотворного действия отрицательных ионов, удручающим образом действовало на мою психику, вынуждая меня остерегаться высказываний и замкнуться в себе. С другой стороны, это «осквернение» стимулировало мои духовные и физические силы для борьбы за истину и за продолжение исследований во что бы то ни стало, вопреки всем и вся.

– Вы противоречите сами себе, – успокаивающе говорил Константин Эдуардович, знакомый с муками, сопровождающими эти работы, – вы поддаетесь внушению злых и недобросовестных людей. Они не верят даже самим себе, они изолгались, и не стоит обращать внимания. Я уверен, что никто бы не мог осуществить так добросовестно эти исследования, как это сделали вы с Леонидом Васильевичем и Ольгой Васильевной... Вот вы увидите: ваши опыты потом повторят во многих лабораториях и придут к тем же выводам, к которым пришли и вы. Приоритет навсегда останется за вами, хотя, как вы видите, будут многочисленные попытки вырвать его из ваших рук и теперь, и позже, и через десятилетия. Это я знаю по собственному опыту. Поэтому вам не следует поддаваться силе гипноза и опускать руки: в вашей области вы самый крупный специалист, и свое значение вы не должны уступать кому-либо из этих... Я вижу, что вас хотят разочаровать, чтобы уронить в собственных глазах и унизить, чтобы вы потеряли веру в свои исследования. Это обычный прием. А московские профессора преследуют уже явно уголовные цели – убить в вас веру в ваши работы, которые опровергают их неудачные гипотезы. Это тоже маленькие человечки, но они цепляются за свое место в мире и готовы утопить вас в ложке воды. Только вера в собственные силы и идеи может спасти вас и вашу науку. Никаких разочарований.

Константин Эдуардович вселял в меня уверенность и духовно снаряжал для борьбы за науку.

Пропавшая грамота

Не слышали такого дива на свете, чтобы гетманскую грамоту утащил черт?

Н. В. Гоголь

О некоторых предметах и событиях Константин Эдуардович не любил говорить. То ли это были неприятные воспоминания, то ли из присущей ему скромности он считал необходимым молчать или отвечал улыбкой на вопрос.

Обычно в таком случае он предлагал прочесть небольшой отрывок из сочинения профессора Франсэ «Философия естествознания».

— Вот послушайте, — говорил он. — «Среди ученых существует вырождающаяся в клир, нетерпимая, придерживающаяся тенденции, научная материя, и всякий новатор в науке встречает с ее стороны ненависть и всевозможные интриги. Борьба при этом ведется такими низкими и неразборчивыми средствами, что только исключительные натуры отваживаются выступать на эту борьбу и не пугаются всей ее непривлекательности».

Разве не верно? В этих словах мысль выражена с предельной точностью... — подтверждал Константин Эдуардович.

Не любил он говорить и о знаменитом ученом, профессоре Николае Егоровиче Жуковском. И тем не менее по ряду замечаний и из нескольких вскользь брошенных слов для меня было ясно, что между К. Э. Циолковским и Н. Е. Жуковским в свое время были разногласия, причины которых могут быть в дальнейшем выяснены путем тщательного изучения архивов обоих ученых и некоторых их современников. Возможно, что по архивным материалам удастся восстановить, в чем заключались эти разногласия, их причины и последствия. А может быть, и не удастся... Поэтому представляют интерес даже те малые крохи, которые остались у меня в памяти и в моих беглых записях о встречах и разговорах с Константином Эдуардовичем. [ Жуковский Николай Егорович (1847-1921) — русский ученый, основоположник современной гидро- и аэромеханики, «отец русской авиации», автор более 170 работ по теоретической и прикладной механике и математике, особенно важных для гидромеханики, аэродинамики и авиации. Профессор Московского высшего технического училища и Московского университета, в обоих вузах под руководством Жуковского были организованы лаборатории, в которых велись разнообразные исследования в области механики. Под его руководством работала большая группа учеников, из которых выросли впоследствии крупные специалисты в разных областях авиационной науки и техники. В декабре 1918 г. декретом правительства был учрежден Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ) во главе с Н.Е.Жуковским. Был членом-корреспондентом Российской Академии наук и почетным членом многих отечественных и зарубежных университетов.]

Действительно, в долгие годы моего общения с К. Э. Циолковским я мог составить себе более или менее ясное представление о том, кто, кого и чем обидел. Для меня было несомненно, что Константин Эдуардович считал себя обиженным и даже более того, но всего не рассказывал мне: дескать, догадывайтесь сами, Александр Леонидович. Это — противное дело.

---

Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!