Итен Аллен Хоули второй 16 страница
точка, конец. Из опыта войны я знаю, что убитые на поле боя - жертвы
стремления к определенной цели, а не чьей-то злобы, ненависти или
жестокости. И я верю в любовь, которая в критический миг связывает
победителя с побежденным, убийцу с убитым.
Но от листков, покрытых каракулями Дэнни, и от благодарного взгляда
Марулло сердце щемило тоской.
Говорят, накануне решающей битвы люди не могут уснуть. Со мной этого не
было. Сон сморил меня быстро, крепко и основательно и так же легко отпустил
в предрассветный час. Но на этот раз я не лежал, размышляя, впотьмах.
Прошлое властно призывало меня. Я тихонько выскользнул из постели, оделся в
ванной и спустился с лестницы, стараясь держаться поближе к стене. Странное
дело - ноги как бы сами привели меня к горке в гостиной, я отпер ее и ощупью
нашел розоватый камешек. Я сунул его в карман, потом закрыл горку и запер ее
на ключ. Ни разу в жизни я не уносил камешек из дому и еще вчера не знал,
что возьму его с собой на этот раз. Я без труда пробрался знакомой дорогой
через темную кухню и вышел во двор, где уже редела ночная тьма. Вязы
сплетались толстыми от листвы ветвями, образуя сплошной черный свод. Если бы
"понтиак" Марулло был уже у меня, я уехал бы из Нью-Бэйтауна в
пробуждающийся мир моих первых воспоминаний. Держа руку в кармане, я вел
пальцем по бесконечной извилине, прорезающей мой теплый от близости тела
заветный камешек - мой талисман. Талисман?
|
|
|
Тетушка Дебора, ребенком посылавшая меня на Голгофу, была точна как
машина во всем, что касалось слов. Она не терпела тут ни малейшей
расплывчатости, неясности и требовала того же от меня. Сколько силы было в
этой старой женщине! Если она жаждала бессмертия, она его обрела - в моей
памяти. Когда она первый раз увидела у меня в руке камешек с причудливой
извилиной, по которой я водил пальцем, она сказала:
- Итен, эта заморская диковина может стать твоим талисманом.
- А что это такое - талисман?
- Если я тебе скажу, у тебя в одно ухо войдет, в другое выйдет.
Посмотри в словаре.
Сколько слов укоренилось в моем обиходе благодаря тетушке Деборе,
которая всегда сперва старалась заинтересовать меня непонятным словом, а
потом заставляла самостоятельно доискиваться до его значения. Я, конечно,
ответил:
- Очень нужно!
Но она хорошо знала, что я полезу в словарь, и еще раз произнесла - с
расстановкой, чтобы мне легче было запомнить:
- Та-лис-ман.
Она с глубоким уважением относилась к словам, и небрежное обращение с
ними раздражало ее так же, как небрежное обращение с любой хорошей вещью. И
сейчас, столько лет спустя, я словно вижу перед собой страницу словаря со
|
|
|
словом "талисман". Арабское написание было для меня просто извилистой линией
с кружком на конце. Греческое я мог прочитать благодаря той же неутомимой
тетушке Деборе. "Камень или другой предмет с выгравированными на нем буквами
или рисунками, которому приписывается оккультная сила, связываемая с
влиянием планет или знаков зодиака, часто носится как амулет, могущий, по
поверью, оградить от зла или принести удачу.
После этого мне пришлось искать в словаре "оккультный", "планеты",
"зодиак", "амулет". Так бывало всегда. Одно слово поджигало десяток других,
как шутихи, нанизанные на нитку.
Когда я после спросил ee:
- А вы верите в талисманы? - она возразила:
- А при чем это тут, верю я или не верю?
Я сунул ей в руки камешек.
- Что означает этот рисунок?
- Талисман твой, не мой. Он означает то, чего ты от него ждешь. Положи
его на место. Придет время - он тебе пригодится.
Сейчас, шагая под вязовым сводом, я видел ее перед собой как живую, а
это и есть истинное бессмертие. Вилась, кружилась по камню резвая извилина,
петляла и снова кружилась и вилась, точно змея без головы, без хвоста, без
конца, без начала. Первый раз я взял талисман с собой, уходя из дома -
|
|
|
зачем? Чтобы он оградил меня от зла? Или принес мне удачу? Но я не верю в
оккультную силу, а бессмертие всегда казалось мне жалким утешением,
выдуманным для отчаявшихся.
Светлая полоса на востоке - это уже был июль, потому что июнь ночью
кончился. Июньское золото в июле становится медью. Июньское серебро -
свинцом. Листва в июле тяжелая, тучная, густая. Птицы поют в июле
однообразно, крикливо, без страсти, потому что гнезда уже опустели и
оперившиеся птенцы делают первые неуклюжие попытки летать. Да, июль - уже не
пора надежд и еще не пора свершений. Плоды хоть и зреют, но пока безвкусны и
бесцветны. Кукуруза похожа на бесформенный зеленый сверток с желтой
кисточкой на конце. На тыкве, как неотпавшая пуповина, торчит засохший
венчик цветка.
Я вышел на Порлок, сытый, упитанный Порлок. Медные отсветы зари
окрасили кусты роя, гнущиеся под тяжестью перезрелых цветов, точно женщины,
у которых живот уже не стянут корсетом, хотя ноги еще стройны и красивы. Я
медленно брел по тротуару и мысленно говорил "прощай" - не "до свидания", а
"прощай". "До свидания" звучит нежной грустью и надеждой. "Прощай" - коротко
и безвозвратно, в этом слове слышен лязг зубов, достаточно острых, чтобы
|
|
|
перекусить тонкую связку между прошлым и будущим.
Вот и Старая гавань. Чему же я говорил "прощай"?
Не знаю. Не могу припомнить. Кажется, я хотел пойти в Убежище, но
всякий, кто вырос на морс, знает, что сейчас время прилива и Убежище залито
водой. Прошлой ночью я видел луну, ей всего четыре дня от роду, и она похожа
на выгнутую хирургическую иглу, но в ней уже достаточно силы, чтобы
притянуть темные волны прилива к устью моей пещеры.
И в хижину Дэнни Тейлора незачем идти. Уже рассвело настолько, что
видно, как высоко поднялась трава в том месте, где раньше была тропка,
протоптанная ногами Дэнни.
В водах Старой гавани темнели пятнами летние суденышки, стройные
корпуса, снасти, прикрытые брезентом. Кое-где любители раннего вставанья уже
готовились к выходу в море, ставили кливера и гроты, и паруса, освобожденные
от чехлов, лежали кучей на палубе, точно большое взъерошенное белое гнездо.
В новой гавани было оживленней. У причалов наемные лодки ожидали
пассажиров, одержимых рыболовов-отпускников, которые денег не жалеют, а к
концу дня растерянно озираются, не зная, что делать с массой рыбы,
завалившей лодку. Полны все мешки, все корзины, громоздятся на дне кучи
триглы, морского леща и морского окуня, и даже мелкой акулы-колючки, и все
это задыхается и гибнет и будет выброшено обратно в море, чайкам на
съедение. А чайки уже слетелись и ждут, они знают эту породу рыболовов,
жертв собственной жадности. Кому охота чистить и потрошить целый мешок рыбы?
А отдать рыбу даром трудней, чем наловить ее.
По маслянистой глади залива уже разлилось медное сияние. У входа в
канал словно замерли буйки разной формы и под каждым стояла зеркале воды его
близнец.
Я дошел до флагштока и остановился у памятника в честь героев войны.
Там среди выбитых серебром имен уцелевших я прочел и свое имя: Капитан И. -
А. Хоули, а ниже золотом были выбиты имена восемнадцати ньюбэйтаунцев,
которые так и не вернулись домой. Большинство имен было мне знакомо -
когда-то я знал и самих людей, и они тогда ничем не отличались от нас, а
теперь отличаются тем, что их имена написаны золотом, а не серебром. На
мгновение я подумал, что хорошо бы и мне числиться среди них "Капитан И.А.
Хоули" - золотом внизу списка, там, где трусы и симулянты, размазни и герои
- все уравнены золотой вязью букв. Ведь не только храбрые погибают в бою, но
храбрые погибают чаще.
Подъехал толстяк Вилли, остановил машину у памятника, вылез и достал с
заднего сиденья свернутый флаг.
- Здорово, Ит. - Он вдел стержни в медные скобки и медленно поднял флаг
на вершину флагштока, где он поник безжизненно и уныло, точно висельник в
петле. - Доживает свой век, - сказал Вилли, слегка отдуваясь. - Уже и вида
никакого нет. Ну, еще два дня, а там поднимем новый.
- С пятьюдесятью звездами?
- Именно. И хорош же - нейлоновый, огромный, в два раза больше этого, а
весит вдвое меньше.
- Как дела, Вилли?
- Да жаловаться вроде не На что, но я все-таки пожалуюсь. С этим
Четвертым июля всегда не оберешься хлопот. Да еще когда оно после
воскресенья - это, значит, вдвое больше несчастных случаев, катастроф,
пьяных драк, особенно за городом. Садитесь, подвезу до лавки.
- Нет, спасибо. Мне еще нужно на почту, а кроме того, хочу зайти выпить
чашку кофе.
- Ладно. Подвезу до почты. Я бы и покофейничал с вами, да Стони теперь
злой, как собака, лучше с ним не связываться.
- С чего это он?
- Черт его знает. Куда-то уезжал на несколько дней и вернулся злее
злющего.
- Где же это он был?
- Понятия не имею. Знаю только, что теперь к нему и не подступись. Ну
идите, получайте свою почту. Я подожду.
- Не стоит, Вилли. Мне еще и отправлять письма надо.
- Ну, как хотите. - Он развернулся и поехал по Главной улице в обратную
сторону.
На почте было еще полутемно, пол только что натерли, и при входе висел
плакатик: "Осторожно, не поскользнитесь".
Наш абонементный ящик - N 7, мы им пользуемся с тех пор, как построено
здание почты. Я набрал на диске
Г-Р и вынул из ящика целую кучу проспектов и завлекательных рекламных
листовок, адресованных "Абоненту". Больше ничего не было - только этот
материал для мусорной корзины. Я пошел вдоль Главной, по направлению к
"Фок-мачте", но и последнюю минуту передумал - расхотелось пить кофе или не
захотелось разговаривать, сам не знаю что. Просто у меня вдруг пропало
желание идти в кафе. Что за клубок противоречивых побуждений человек - все
равно, мужчина или женщина.
Я подметал тротуар, когда из-за угла Вязовой показался мистер Бейкер и,
готовый к священнодействию, затикал в банк. А пока я почти машинально
укладывал дыни на лоток у дверей, к банку подъехал старомодный зеленый
бронированный автомобиль. Двое сопровождающих, вооруженные, как коммандосы,
вышли из кузова и потащили в банк серые мешки с деньгами. Минут через десять
они вышли, уселись в свою крепость на колесах и отбыли. Вероятно, им
полагалось ждать, пока Морфи пересчитает деньги, а мистер Бейкер проверит
подсчет и выдаст им расписку. Хлопотливое это дело - возиться с деньгами..
Не мудрено, если, как говорит Морфи, начинаешь чувствовать отвращение к
чужим деньгам. Судя по величине мешков, банк готовился к крупным
предпраздничным выдачам. Будь я рядовым грабителем, я бы счел этот день
самым подходящим. Но я не был рядовым грабителем. Я прошел высшую школу у
моего приятеля Джоя. Вот кто мог бы ставить рекорды, если бы захотел. Меня
даже удивляло, что он не хочет, хотя бы ради проверки своей теории.
В лавке с утра толпился народ. Мне пришлось даже трудней, чем я ожидал.
Солнце палило немилосердно, ни дуновения ветерка - словом, погода стояла
такая, когда каждый, не раздумывая, рвется за город отдохнуть. У прилавка
образовалась целая очередь. Будь что будет, а одно я решил твердо. Мне нужен
помощник. Если из Аллена не получится толк, я его выставлю и возьму другого.
Около одиннадцати в лавку вошел мистер Бейкер. Он очень торопился, и
мне пришлось извиниться перед покупателями и пройти с ним в помещение
кладовой.
Он сунул мне в руки два конверта - один большой, другой маленький - и
от спешки заговорил со стенографической краткостью:
- Том Уотсон говорит, дело чистое. Насчет закладных не знает. Думает,
что нет. Вот документы. Подпишите там, где я отметил. Номера купюр
переписаны. Вот заполненный чек. Поставьте только подпись. Простите, что
тороплюсь, Итен. Не в моем духе делать так дела.
- Значит, вы все-таки советуете мне попытаться?
- Черт возьми, Итен, после всего, что я...
- Простите, сэр. Простите. Вы совершенно правы. - Я положил чек на ящик
сгущенного молока и расписался на нем химическим карандашом.
Как мистер Бейкер ни торопился, он не забыл проверить, правильно ли
подписан чек.
- Попробуйте для начала предложить две тысячи. И повышайте постепенно,
сотни по две за раз. Вам, конечно, известно, что у вас на счету осталось
всего пятьсот долларов? Не дай бог, чтобы вам опять понадобились деньги.
- Если все будет в порядке, разве нельзя взять ссуду под лавку?
- Конечно, можно, только проценты вас съедят.
- Не знаю, как мне благодарить вас, сэр.
- Лишь бы вы не растаяли при разговоре, Итен. Не давайте ему
разжалобить себя. Он будет петь сладко. Все итальянцы на это мастера.
Помните: нужно думать о себе.
- Спасибо вам за все.
- Ну, мне пора, - сказал он. - Хочу выехать на шоссе раньше, чем хлынет
весь поток машин. - И он выбежал вон, едва не сбив с ног миссис Уиллоу,
которая уже по второму разу ощупывала каждую дыню на лотке.
Время шло, а толчея в лавке не прекращалась. Зной, паливший улицы,
словно действовал на людей, делая их сварливыми и раздражительными. Можно
было подумать, что они готовятся не к праздничному отдыху, а к какому-то
стихийному бедствию. Я бы не мог улучить минутку, чтобы снести Морфи
сандвичи, даже если бы захотел.
Приходилось не только отпускать товар и получать деньги, но при этом
смотреть в оба. Среди покупателей было много случайных людей, приезжих,
которые так и норовят стащить что-нибудь. Будто бы даже помимо собственной
воли. Причем вовсе не то; что ими самом деле необходимо. Больше всего у них
разгораются глада на баночки деликатесов - паштет из гусиной печенки, икру,
маринованные грибки. Оттого Марулло и наказывал мне держать этот товар
позади прилавка, куда покупателям заходить не полагается. Поймать вора с
поличным - плохо для торговли, учил он меня. Скандал, все волнуются, может
быть оттого, что никто не безгрешен - по крайней мере в мыслях. Уж лучше
наверстать убыток на других покупателях. Но если я замечал, что кто-нибудь
явно жмется поближе к некоторым полкам, я говорил вслух: "Вот эти пикули -
отличная недорогая закуска для коктейля". И не раз покупателя сразу
передергивало, словно я угадал его мысли. Самое противное во всем этом деле
- подозрительность. Ненавижу подозревать всех и каждого. Это все равно что
одному человеку оскорблять многих"
День тянулся все труднее и все медленнее. После пяти в лавку явился
начальник полиции Стони, тощий, мрачный и желтый, как язвенник. Он купил
набор для обеда, из тех, что рекламируются телевидением: бифштекс
по-деревенски, тушеная морковь, картофельное пюре - все готовое,
замороженное и упакованное в алюминиевый ящичек.
Я сказал:
- Что с вами, начальник? У вас такой вид, словно вас хватил солнечный
удар.
- Нет, почему. Я себя хорошо чувствую. - Вид у него был отвратительный.
- Вам два набора?
- Нет, один. Жена уехала в гости. А полицейскому праздников не
положено.
- Обидно.
- А может, оно даже лучше. При такой кутерьме кругом все равно дома
сидеть не придется.
- Я слышал, вы куда-то уезжали?
- Кто вам сказал?
- Вилли.
- Держал бы он лучше свой толстый язык за зубами.
- Он ничего дурного не думал.
- У него ума не хватит думать. Хватило бы хоть на то, чтобы не угодить
за решетку.
- От этого никто не застрахован, - сказал я нарочно.
Эффект превзошел мои ожидания.
- Что вы хотите сказать, Итен?
- Просто у нас развелось столько законов, что, кажется, чихнуть нельзя,
чтобы не оказаться правонарушителем.
- Да, это верно. Всего не упомнишь.
- Я, кстати, хотел спросить вас, начальник... я тут наводил порядок на
полках и нашел револьвер, старый, заржавленный револьвер. Марулло его своим
не признает, а уж я-то и подавно первый раз вижу. Что мне с ним делать?
- Если не хотите выправлять разрешение, сдайте мне.
- Ладно, завтра захвачу его. с собой. Он у меня дома, в жестянке с
керосином. А как вы в таких случаях поступаете, Стони?
- Проверяем, не тянется ли за ним какое-нибудь дело? а если нет,
выбрасываем в океан, и все. - Он как будто немного повеселел, чего я никак
не мог себе позволить слишком долгим и мучительным был этот жаркий день.
- А помните, года два назад был процесс где-то в нашем штате? Судили
полицейских за торговлю конфискованным оружием.
Стони улыбнулся ласковой улыбкой крокодила и с крокодильей же
непосредственностью.
- У меня была трудная неделя, Ит. Ужасная неделя. Вам, я вижу, хочется
подразнить меня, так лучше не надо. Мне и без вас досталось за эту неделю.
- Ладно, начальник, не буду. А не может ли добропорядочный гражданин
чем-нибудь помочь вам, например выпить с вами?
- Эх, если б можно было! Я бы сейчас ничего так не хотел, как напиться
пьяным.
- За чем же дело стало?
- Вы ничего не знаете? Да нет, откуда вам знать. Если бы я хоть сам
знал, откуда это все и для чего.
- О чем это вы?
- Ни о чем, и забудьте, что я говорил. Впрочем, нет не забывайте. Вы
ведь в дружбе с мистером Бейкером, Ит. Что он, не задумал чего-либо
новенького?
- Не такой уж я ему близкий Друг, чтобы это знать, начальник.
- А Марулло? Где он сейчас, Марулло?
- Поехал в Нью-Йорк. Хочет посоветоваться, насчет своего артрита.
- Господи Боже мой! Не понимаю. Ничего не понимаю. Если бы хоть
какой-нибудь след, я бы знал, куда кидаться.
- Что-то вы городите несуразное. Стони.
- Да, вы правы. И вообще я тут слишком много наговорил.
- Не хочу себя хвалить, но если у вас есть потребность поделиться...
- Нет, нет. Ни за что. Им не удастся обвинить меня в том, что я
разболтал, никому не удастся. Забудьте все, Ит, я просто очень устал и
измучен.
- Меня вам нечего бояться. Стони. Что там было суд присяжных?
- Так вызнаете?
- Немножко.
- Что же за этим кроется?
- Забота о прогрессе.
Стони подошел ко мне совсем близко и так схватил меня выше локтя своей
железной рукой, что мне стало больно.
- Итен, - сказал он свирепо, - по-вашему, я хороший полицейский?
- Превосходный.
- Стараюсь, как могу. От всей души стараюсь. Ит, по-вашему, это хорошо
- заставлять человека выдавать своих друзей, чтобы спасти себя?
- По-моему, нет.
- И по-моему, нет. Не могу я уважать власти, которые так. действуют. И
ведь вот что меня пугает, Ит, - я уже не смогу быть хорошим полицейским, раз
у меня не будет уважения к своему делу.
- Вас на чем-нибудь подловили, начальник?
- Помните ваши собственные слова? Так много законов, что стоит чихнуть,
и ты уже нарушил один из них. Ах, черт меня побери! Ведь это же все мои
друзья. Но вы никому не расскажете, Ит?
- Нет, нет, не расскажу. Вы забыли свой обеденный набор, шеф.
- Да, - сказал он. - Приду домой, сниму ботинки и буду смотреть
телевизор - учиться у полицейских из телефильма. Знаете, иногда лучше
отдыхать, когда дома никого нет. Ну, всего, Итен.
Стони славный малый. И он хороший полицейский. Интересно, куда поведет
след.
Я собирался запирать и только что внес лотки с улицы, как вдруг
пожаловал Джой Морфи.
- Скорей! - сказал я, запер обе двери и спустил зеленые шторы. -
Говорите шепотом.
- А что случилось?
- Вдруг кто-нибудь захочет еще что-то купить.
- А! Я вас понимаю. Господи, до чего я ненавижу праздники! В людях
проявляется все самое скверное. С утра точно с цепи сорвались, а когда
доберутся до дому, так и язык на сторону.
- Хотите выпить холодненького, пока я тут все уберу?
- Не возражаю. Пиво есть?
- Только навынос.
- Не беспокойтесь, я его вынесу. Откройте баночку.
Я проткнул в крышке два треугольных отверстия, и он, запрокинув голову,
вылил все до капли себе в рот.
- Уфф! - сказал он и поставил пустую банку на прилавок.
- Мы тоже уезжаем до вторника.
- Бедняга! А куда?
- Еще не знаю. Мы еще не успели поссориться из-за этого.
- Что-то происходит в городе. Не знаете, что?
- Подскажите.
- Я сам ре знаю. Но чую, что-то происходит. У меня затылок чешется. Это
верный признак. Все словно не в себе.
- Может быть, вам только кажется?
- Может быть. Но мистер Бейкер никогда не уезжает на праздники. А тут у
него прямо земля под ногами горела, так он спешил убраться из города.
Я засмеялся:
- А вы бы проверили свои книги.
- Знаете что? Проверял.
- Шутите?
- Знал я одного почтмейстера в маленьком городишке. У него работал
помощником сопляк мальчишка, по имени Ральф, - соломенные волосы, очки,
крошечный подбородок, аденоиды величиной с зоб. Так вот, этот Ральф попался
на краже марок - и на большую сумму, что-то около двух тысяч долларов. И
ничего он не мог поделать. Одно слово - сопляк.
- Вы хотите сказать, что он не крал этих марок?
- А какая разница? Крал, не крал - главное, что попался. Я вот всегда
начеку. И никогда не попадусь, будьте. спокойны, разве что не по своей вине.
- Не потому ли вы и не женились?
- А что, черт возьми, может, отчасти и потому.
Я снял фартук, свернул его и убрал в ящик под кассой.
- Хлопотное дело подозревать всех и каждого, Джой. У меня на это и
времени бы не нашлось.
- В банке нельзя иначе. Один раз оплошал - кончено. Достаточно
кому-нибудь шепнуть.
- Неужели вы ко всем относитесь с подозрением?
- Тут уж инстинкт действует. Если что хоть чуть-чуть не так - у меня
сейчас тревожный звонок.
- Да как же так можно жить! Вы, верно, шутите?
- Шучу, шучу. Я только хотел вас просить: если услышите что-нибудь,
скажите мне, то есть, конечно, если это меня касается.
- Да я вообще каждому готов рассказать все, что знаю. Оттого, должно
быть, мне никто ничего и не рассказывает. Вы домой?
- Нет. Зайду, пожалуй, в "Фок-мачту" пообедать.
Я выключил наружное освещение.
- Мы выйдем через переулок, не возражаете? Я вам завтра приготовлю
сандвичи с утра, до того как начнется столпотворение. Один с сыром, один с
ветчиной, ржаной хлеб, салат и майонез, верно? И кварту молока.
- Вам бы в байке работать, - сказал он.
Пожалуй, живя один, он был не болев одинок, чем многие, у кого есть
семья. Мы простились у входа в ресторан, и на мгновение я ему даже
позавидовал. Я легко мог представить себе, что творится у меня дома.
И я не ошибся. Мэри уже обдумала всю программу. Неподалеку от мыса
Монток есть такой приют для бездельников - небольшое ранчо, совсем во вкусе
современного ковбойского фильма для взрослых. Пикантность в том, что это
самое настоящее ранчо, одна из старейших скотоводческих ферм в Америке. Там
разводили скот на продажу, когда еще Техаса и в помине не было. Грамота на
землю была пожалована владельцам Карлом Вторым. На этой земле пасся скот,
который шел на прокорм Нью-Йорку, и пастухов туда брали на срок, по жребию,
как присяжных. Теперь, конечно, все это чистая бутафория, но все-таки на
пастбищах и по сей день пощипывают травку упитанные коровы. Мэри очень
нравилась идея заночевать там, в одном из домиков для приезжающих.
Эллен хотела ехать прямо в Нью-Йорк, остановиться отеле и провести два
дня на Таймс-сквер. Аллен вообще не хотел ехать. Это один из его излюбленных
способов заявить о себе и привлечь к своей персоне внимание.
Самый воздух в доме был наэлектризован волнением. Эллен проливала
тяжелые, медленные, смачные слезы. Мэри была вся красная от негодования и
усталости. Аллен, надувшись, демонстративно сидел в стороне от всех со своим
карманным приемничком и слушал голос певицы, заунывно, с надрывом
повторяющей слова любовной жалобы: "Ты в любви мне поклялся, а потом
надругался, мое бедное верное сердце грубо ты растоптал".
- Я, кажется, сейчас брошу все, - сказала Мэри.
- Они думают, что помогают тебе.
- Они нарочно стараются быть как можно несноснее.
- Никогда мне ничего нельзя, - хныкала Эллен.
Аллен в гостиной запустил на полную мощность: "... мое бедное верное
сердце грубо ты растоптал".
- Милая моя каротелька, а что, если нам запереть их в погреб и уехать
отдыхать вдвоем?
- Я бы, кажется, ничего против не - имела. - Ей пришлось прокричать эти
слова, чтобы я их расслышал в грохоте бедного верного сердца.
На меня вдруг нахлынуло бешенство. Я решительным шагом пошел в гостиную
с твердым намерением схватить своего сына за шиворот, швырнуть на пол и
грубо растоптать вместе с его бедным верным сердцем. Но когда я уже был на
пороге, музыка вдруг смолкла: "Прерываем нашу передачу, чтобы сделать
специальное сообщение. Сегодня днєм ряд крупных должностных лиц Нью-Бэйтауна
и округа Уэссекс получили предписание явиться в суд присяжных по обвинению в
разного рода злоупотреблениях, как то: махинации со штрафами за нарушение
уличного движения, взятки, спекуляция подрядами на строительство и
благоустройство..."
Вот оно, обрушилось: мэр, муниципалитет, судьи все тут. Я слушал с
тяжелым чувством, слушал и не слушал. Может быть, они и делали все то, в чем
их обвиняли, но они делали это так давно, что уже не видели в этом ничего
дурного. А если они невиновны, им уже не успеть оправдаться до выборов, да и
потом обвинение, даже недоказанное, всегда кладет тень на человека. Их
песенка спета. Вероятно, они это сами понимали. Я прислушался, ожидая
услышать имя Стони, но оно не было названо. Очевидно, он предал их, чтобы
самому остаться в стороне. Не мудрено, что у него было так скверно на душе.
Мэри слушала, стоя в дверях.
- Ну и ну! - сказала она. - Давно уже у нас не случалось ничего
подобного. Ты думаешь, это все правда, Итен?
- Не важно, - сказал я. - Тут не в том дело, правда или неправда. -
Интересно, что об этом думает мистер Бейкер.
- Он уехал отдыхать. Да, хотел бы я знать, каково ему сейчас.
Аллен сердито ерзал на месте, недовольный, что ему помешали.
Радио, обед, а потом мытье посуды отвлекли нас от разговоров о поездке,
а потом оказалось, что уже слишком поздно, чтобы решать что-нибудь или
продолжать ссоры и слезы.
Когда мы легли в постель, меня вдруг бросило. в дрожь. От холодной,
обдуманной беспощадности нанесенного удара мне стало зябко, несмотря на
теплоту летней ночи.
Мэри сказала:
- У тебя гусиная кожа, милый. Уж не подхватил ли ты вирусный грипп?
- Нет, родная, просто я думаю, каково сейчас этим людям. Пожалуй, им не
позавидуешь.
- Перестань, Итен. Нельзя взваливать себе на плечи чужую беду.
- Как видишь, можно.
- Едва ли из тебя когда-нибудь получится бизнесмен. Ты слишком
чувствителен, Итен. Ты-то не виноват в этих преступлениях.
- Как знать. Может быть... может быть, мы все виноваты.
- Не понимаю.
- Я и сам не очень понимаю, радость моя.
- Если бы было на кого их оставить.
- Повтори, Коломбина, что ты сказала.
- Как бы я хотела провести праздники вдвоем с тобой. Давно уже так не
бывало.
- Да, плохо, когда нет какой-нибудь одинокой пожилой родственницы. Но,
может быть, ты что-нибудь придумаешь? Жаль, что нельзя их засолить или
замариновать на время. Мэри, мадонна моя, ну постарайся придумать
что-нибудь. До смерти хочется побыть с тобой вдвоем в незнакомом месте. Мы
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 18; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!