Часть I. Супрематизм как чистое познание 2 страница

Каждый путь из трех есть отдельные и независимые пути, хотя <они> объединены одной целью достижения практического реализма, — в Искусстве красоты, в Религии Бога, в Фабрике предметного технического совершенства (чего нет в Супрематизме как освобожденном ничто беспредметного).

38. Религию нельзя приложить к Науке и всему харчевому практическому, также и Искусство нельзя приложить ни к первому, ни второму. Все же то, что используется Религией и харчевым производством в Искусстве, не Искусство, а только бутафория.

[39]. Когда выяснится сущность Искусства, тогда видно будет, что оно есть путь самостоятельный, как и оба других, с той разницей, что первые два преследуют практический реализм, <Искусство> вне этого.

Человек движется и расходится в трех путях, каждому отдает часть времени и в каждом находит истину. Трем истинам служит человек и от трех истин берет благо, но сотворить одно единое не может, хотя и завершает свою триединую культуру Церковью⁷.

41. За все время исторического развития человеческой жизни через два практических предметных основных пути, Религию и <путь> Харчевой техники. Искусство находилось в роли завершающего или облачающего в свою ризу последних. [И] как бы [получалось, что] все три различия едины, творят целое.

Искусство было прикладным и обязательным, или все три прикладывались друг к другу, творили одну форму; через прикладную роль, очевидно, хотелось достигнуть единства и равности. Но, с другой стороны, Искусство рассматривается как нечто производное от развивающейся предметной идейной жизни, как какое-то средство, действие, отражающее содержание жизни, и <считается> что содержание и есть тот остов, без которого оно не может жить. От него отнимается путь, его самостоятельность, в самом Искусстве не находят содержания. В действительности же Искусство нельзя приложить, поскольку в нем будет вскрыта его беспредметная сущность.

И все три не приложимы друг к другу. На самом деле, как возможно соединить технику и Искусство, художество, если в них лежат различия?

Первое стремится к достижению практических предметов, имеет время, пространство, цель, имеет прошлое, будущее, настоящее, разум, ум. Второе не имеет последнего, поскольку оно достигло крайности беспредметной, оно пришло к своей сущности. Между их существами лежат огромные бездны двух различий, «предметной» и «беспредметной», или в первом лежат идеи, во втором их нет. Одно анти-природно, другое природно. Одно разум, другое возбуждение, и то условно.

42⁸. Жизнь разделяется на идейную и безыдейную, и последнее, безыдейное, должно быть первым, наиглавнейшим, все же идеи должны быть подсобными, поскольку человек еще не достиг своего полного беспредметного плана, оставаясь в животном, предметном, техническом, практическом плане.

Человек видит в себе нечто большее механичного технического действия. В этом видении действительно мерцает нечто большее предметной задачи. Каждая идея полагает достигнуть блага, но само благо не благо, когда оно предметно.

Таких три в жизни, или три жизни благ. Первое благо — Религиозный дух, второе — <благо> Технической практической харчевой жизни, третье в Искусстве. Но они суть блага, когда достигнут Бог, когда достигнута вещь, когда достигнута красота, а все достижения как цели будут беспредметны. Я отношу к беспредметному только понятие о высшей жизни, <лишь в ней превосходство> над жизнью материальной харчевой.

Высшее не в предмете, не в благе, но в беспредметном.

[43] В беспредметном не может быть идеи как блага, в нем нет обстоятельств, создающих тот или иной вид идей. Всякая идея — результат сложения обстоятельств.

44. В природе нет идеи и обстоятельств, в силу чего что- либо возникало, в ней обстоятельств не может быть. Всё находится в целостном единстве как беспредметности (и в то же время нет его). Жизнь же человека целиком в причинах и обстоятельствах, отношениях, от чего возникают различия как предметы.

Стремление человека к чему-то другому, высшему, в большинстве случаев относится и принадлежит духовному, но не материальному; под <духовным> нельзя все же мыслить полную беспредметность.

Действия духа подчинены идее практического достижения, я не знаю до сих пор духа вне этого. Как бы ни была высока напряженность духовной силы, все же она сводится к простой практической пользе. Таков всякий святой и герой, уничтожающий себя и проповедующий благо.

Нет ни одной иконы, где бы изображен был бы нуль. Сущность Бога — нуль благ, и в этом в то же время и благо. Нуль как кольцо преображения всего предметного в непредметное.

Если бы герой и святые видели, что в благе будущего ноль благ, были бы смущены такой действительностью, и у героя и у святого молитва застыла <бы> на устах.

45. Ни одно из течений жизни не приблизилось к беспредметному, не пришло к плану человека. Все осталось в плане животной пользы и ее достижения, а идейность, в которой нужно было бы видеть нечто большее животной харчевой жизни, стала той же <пользой>.

Такова практическая харчевая идея, <от> чего хочет избавиться Религиозный дух и Искусство. Оба хотят делать то, чего не может делать животное. Оно — абсолют законченной практической харчевой идеи.

Искусство выбилось из этого плана. Правда, оно и считалось «высшим» практическим предметом в одном случае, в другом — только надстройкой.

В высшем нужно разуметь беспредметность не практическую, а эстетическую. Но эта беспредметность была в образе предметного, что нужно преодолеть и выйти к полной беспредметности вне эстетического и практического. Выйдя к беспредметному, должно выйти из Искусства, так как оно помогало связывать предмет с беспредметным эстетизмом. Когда же живописцу удалось выйти из предмета, Искусство для него стало ненужным.

Возможно, что у Природы нет Искусства, так как она не воспроизводит предметов на основе эстетического чувства, [она] остается жить без всего предметного и служит [для человека] познанием в ней мудрости, хотя мудрости в ней не существует, мудрость появляется от суждений и рассуждений самого человека о непостижимой Природе, что и считается мудростью.

[46]. Природа ничего не постигает, в Природе не существует ничего того, что нужно было бы ей познать. Нет ни цели, ни смысла, ни практичности. Возможно заключить, что нет в ней и жизни, поскольку жизнь человеком понимается в своих практических проявлениях — жизнь только потому жизнь, что существует мысль.

Я мыслю — значит, существую. Но могу не мыслить и существовать, жить. Нельзя сказать, что Природа не живет, не существует, несмотря на то, что существование ее той или иной действительности — есть моя мысль. В ней действуют проявления без цели, ума, рассуждения, знания и идеи, она вечное без-идейное биение, вне причин и обстоятельств, она <как> возбуждение в первом случае, во втором как беспредметность. Отсюда может существовать и то, что не мыслит.

Возможно, что мысль создает жизнь, создает определенные формы как признаки жизни. Человек, забравшись в глубь природы, где нет никаких предметов, говорит — там нет жизни.

Там нет мысли, там нет <ни> книг, ни движения. Что же тогда там существует? Беспредметность, беспредметная природа. Появление человека в таком обстоятельстве вносит новую реакцию, которая выражается творением предметов, т. е. установление<м> понятий. Реализация таковых понятий создает вещь, предметы. Создается то, что называем жизнь.

Так создается предметная жизнь понятий, осознаваний, но сущность беспредметная фактически остается незыблемой. Для человека существует пустынная природа, но такой природы нет, там только звери дикие. Это доказывает, что поджизнью человек понимает свою природу понятий и отношений. Природа могла тоже сказать — там исчезла часть моя, в ней только пустыня человеческих понятий.

Существует, таким образом, две жизни, предметная как удовлетворение и беспредметная вне удовлетворения, не знающая его пустыня; идея как удовлетворение и безыдейность.

От идеи удовлетворения происходит восхождение совершенства ее идейных вещей и поведения, собирающихся стать единым и равным вне различий ничто. В беспредметности нет таковых, нельзя ничего выделить и различить, как нельзя ничего вынуть из живописного холста.

Таким образом, беспредметность явление, остающееся вне физического. Но так как все должно быть полезным, то живописное произведение стало художественным. Новая форма полезности <была объявлена> как эстетическая, целью которой и стало развитие человека в художест<венную> эстетич<ескую> ценность, [что служит для] удовлетворения <его> той стороной вещи, которой нельзя удовлетвориться физически.

Художественное и эстетическое, возможно, служат для познания эстетической стороны вещи, а также и явлений природы. Искусство может быть средством для разрешения этой стороны, т. е. той области исследования, которую не могут познать другие средства (Науки, Религия). Таким образом, вещь познаваемая может считаться завершенной, когда все понятия, в нас существующие, будут в ней доказаны существующими, и не только одни соединения химических случаев, но и эстетических и религиозных. И поскольку <может быть найден> исчерпывающий ответ, постольку будет удовлетворение. Полное познание вещи завершается эстетическим познанием, подобно нашей жизни вещей, которые завершаются художественной стороной. В этом все идеи познавания.

Таким образом, через познавание образуется предмет, вещь, законченное различие. Но если через познание выносится вещь, то оно появляется вне творчества, так как я не творил, а познавал. Творчество вне познания и представления, в действии слепом — но и то может быть отнесено к творчеству при условии, если акт только действие вне всех воздействий окружающих меня обстоятельств.

Познание — действие, превращающее неизвестное, или беспредметное, в предмет познания. Если неизвестное не сделаем предметом, не можем его познать. Все же познанное будет настолько верно, насколько неизвестное обращено б предмет познания исследования.

Исследования строятся исключительно на предположениях о неизвестном, устанавливаются границы различий. «Опыт» как выраженный результат, с моей точки зрения, не будет доказательством того, что выразили в опыте предмет. Оно будет только предположением о неизвестном, только суждением в физическом опыте. А раз предположение, то и творчество исчезает, оно <предположение> не подлинность, оно не может сотворить подлинность, оно только идея о неизвестном как представлении. На идеях строится жизнь практическая, предметная, существующее в ней Искусство противоположный полюс — в одном идея предмет, в другом беспредметность, что жизнь хочет воплотить в единую предметную идею⁹.

Отсюда составить из трех путей единое целое творческое нельзя. Всё же до сего времени существующее единство трех — простое насилие, искусственное соединение сильного царствующего харчевого экономизма Государств; <это> искусственное примирение духа религиозного, и материи, и Искусства как красоты, временное соглашение, развитие общего чисто материалистического практического здания.

<Э>тот путь поведет к уничтожению духа Религии, хотя у обоих лежат веете же предметные блага, и основы Религии <можно видеть> в материалистической форме Коммунизма.

Углубляя практическую предметность дальше, оно <Государство> также выключит и третий путь, Искусство. Закон эстетический будет побежден законом экономическим, тяготение<м> ближайших расстояний, которые оформляют жизнь вещи, собираясь в один, исключительно практический, предметный путь чистого материализма.

Таким образом, после исключения экономических харчевых национальных войн настанут новые войны духа, материи и Искусства. Когда все три пути осознают свою независимость, освободятся от диктатуры харчевой Государства и познают единую сущность всех трех путей, тогда наступит мировое познание, мир будет познан как беспредметный, предметное практическое сознание восстанет на беспредметное, цель против без-целия, бесцельности, разум против без-разумия, ум против без-умия.

Самое сильное учение в человеческой жизни — учение о практическом харчевом реализме, основанное на законе экономии. Религия, Искусство, Наука, в сущности, все предметны и основаны на той же экономии.

Религию понимать как духовное непредметное учение нельзя, она экономична в своих жестах, обрядах, средстве действия. Религиозное учение берет дух как силу для достижения практического блага в Боге.

Наука пользует другие силы, но не исключает и силы духа, который все-таки является главным двигателем всех физических тяжестей на пути к благу, познанию и техническому практическому реализму. Два различия — дух и материя — одной сущности, оба беспредметны.

Искусство тоже пользует силу духа, через него берет красоту и приступает к предмету как своему главному объекту, главному содержанию, как источнику своей жизни. У Искусства источник жизни — содержание окружающей его жизни, одухотворяющееся либо духом жизни, его окружающей, либо содержание одухотворяет<ся> духом Искусства.

У Религии источник жизни есть Бог как цель будущего блага. У Харчевой благо — в практическом предмете. Все они построены на предметном благе, и последнее стало незыблемой их истиной. И если Искусство имеет признаки беспредметного, то к этим признакам относятся предметники скептически, считая его не суть важным, находя его безыдейным. Но, несмотря на это, дают ему возможность проявить себя в приложении к тому же идейному предмету, как бы только тогда оно <Искусство> приобщается к жизни и получает право на существование.

Для меня же эти признаки суть признаки нового, признаки начала новой эпохи Искусства. В этих признаках лежит его сущность и действительная истина, ложно понимаемая предметным сознанием. И кто знает, может, в будущем истина Искусства беспредметного вскроет предметную действительность и покажет, что она бутафорна, фиктивна и ее практический реализм — мнимый вечный образ. Развитие Религии, Искусства, Науки и из нее вытекающих всех технических совершенств жизни шло через прошлые недомыслия, стараясь опыт предыдущего недомыслия исправить в сегодняшнем. Но так как исправления должны идти через ее новый опыт, т. е. в новом опыте должны быть испробованы те новые заплаты, которые должны исправить недомыслие прошлого, то я предполагаю — не будет ли весь новый опыт сшит из заплат нового недомыслия?

Все дело в предвидении, а так как все предвидеть нельзя, что доказывает История предыдущих опытов, то заниматься дальше опытами простая забава, игра в недомыслие. Но тем не менее все три серьезно заняты игрой недомыслия и играют в опыты.

Церковь тоже базируется на прошлом недомыслии религиозного построения, исправляет его новой системой, долженствующей явить или доставить человека к истине — к благу.

Искусство в свою очередь стремится строить свое новое на прошлом опыте, но в этом случае оно расходится с Религией и Техникой. Оно как раз идет обратно, все прошлое у него домысел, а все сегодняшнее недомысел, на этом принципе построило свое сознание и все общество. Искусство устанавливает, что красота в прошлом, — в настоящем ее нет. Но также история доказала, что все Искусство сегодняшнего, отодвигаясь в прошлое, становится домыслом, а само общество, признавшее его недомыслом, осталось само недомыслом.

Перед Искусством стоит цель красота, перед Наукой — раскрытие мировых причин, перед Религией — достижение истины Бога, перед Техникой <цель> совершенного построения практического предмета. Все задачи принадлежат странной человеческой способности видеть то, что не существует, ставить цель, заведомо зная, что ее достигнуть нельзя, — знать причины, которых не существует, восторгаться красотой, которой нет.

Все общество и все художники восхищены красотой природы. Научники ее мудростью, харчевики ее производительностью, и даже религиозностью — «всякое дыхание хвалит Бога».

Мне кажется, что восторгаться красотой природы возможно тогда, когда она построена на законе красоты, все же то, что построено на других основаниях, не может быть красотой. Возможно ли в природе найти закон красоты? Мы восторгаемся красотой холмов, берегами рек, далями, закатами, весной цветущей и осенью золотисто-медной. Но если проверить, на чем же и по какому закону конструировались все явления природы, то узнаем, что природа свои явления вовсе не строила по законам красоты. Разве солнце закатывается в силу соображений красоты, разве окрашивает лучами тучи в силу своего художественного соображения?

Образование холмов, долин, обрывов, от которых в восторге человек, произошло скорее через перемещение весового различия, чем на законе красоты. Этого закона не существует в самом произведении художника, так как он тоже перемещает плотности. Таким образом, красоты, в которую хочет художник нарядить свое произведение, не существует, так как все элементы, которыми он оперирует, принадлежат закону природы перемещения весовых и химических различий. Также не существует ни той мудрости и причин, которые <предметники> хотят во что бы то ни стало вычислить. Если существует истина, то она существует в беспредметном, т. е. ни в чем.

Картина построена, речь построена, дом выстроен. <Как> собираемся различать, что построено, а что не построено? Построен ли тот «бесконечно мудрый источник природы», которому мудрость нашей науки обязана тем, что мы «не глупы», а что-то «понимаем». Существует ли этот строй во всем существе представляемого или не представляемого мира?

Мы увидим, что проверить, стройно ли что-либо мли не стройно, невозможно. Это доказывает то, что человек изобрел себе неглупую вещь, «условность» и «относительность». Последнее и докажет, что нет ничего <ни> построенного, ни стройного. Также не существует и хаоса, нет ничего того, что бы строилось или было хаотично.

Отсюда видим и знаем, что вся наша жизнь строится на геометризме пустых условностей и на их относительностях. Это даже не бутафория, в них даже нет и ее. И весь практически предметный реализм развивает свой разум, науку, изобретает весы разных мер, чтобы измерить условное, но не действительное. Происходит жестокая борьба духа и материи за свое первенство, за свою истину, а истина оказывается простая условность обоих, простое недомыслие.

В действительности нет того объекта, который возможно было бы домыслить или осмыслить.

Но, несмотря на это безвыходное положение, существует природа, существуют вещи, существует порядок сцепления элементов. Существует это всё вне нашего знания, ощущения и осязания. Мы никогда не узнаем того, «что» существует. Можем ли после этого сказать — да, всё это существует.

Научные распределения мира по полочкам родовых начал будут условные Н2 и НО3. Наука дает нам только библиотеку условных знаков, но не действительность, хотя на вывеске научного института написано «знание»¹⁰.

«Знание», основа всего, — условие науки. Знать — значит видеть подлинное, без знания нельзя сделать шагу, знать — требование предметной мысли. Нельзя сделать практического предмета без знания, и потому в предметной культуре оно единый фундамент и основа, на реальности которой <предметная культура> строит всю ответственную жизнь.

В то же время через знание опровергается знание реальности прошлого. Следовательно, наука, знание не суть средства подлинные реальные, которыми можно было бы установить абсолютную реальность истины. Как же тогда возможно строить что-либо, когда не известна подлинная реальность фундамента? Кто без знания — в предметной культуре никуда не годен; так, по крайней мере, говорит общежитие и наука. А в действительности-то требуемое общежитием знание от человека тоже негодно. Наука как знание есть действие вечного спора за подлинность, и всякий научный опыт — простой спор. Идет речь о доказательствах и обоснованиях, но ни одно обоснование не может поручиться, что оно подлинно, реально, неизменно. Если наука не сможет поручиться за вечность своего обоснования и доказательства, то тем самым доказует одно, что природа — беспредметность, вне знаний стоящая, и у нее — один противоположный лозунг: «Не знать, но действовать».

Отсюда действовать можно не зная — знание может быть там, где существует натура. А раз мы не можем познать натуру, то «знание» как реальное не существует.

Для общежития существует реальное подлинное в простой видимости. Для науки реальность общежития не существует, но, в свою очередь, и в ней существует также видимость. Для живописца реальное совершенно другое, чем для науки и общежития. Для последних реальное в живом, для живописца в обратном — для него живое реальное не в природе, а в его холсте, т. е. когда все изображаемое потеряло всю натуру действительную — вес, недвижность, выделяемость, время, пространство. Однако общежитие принимает последние изображения художника за реальное. Возможно, что общежитие принимает другую реальность — не предмета, а художественную сторону, что и будет подлинной реальностью художника. Но такового восприятия в общежитии не существует, а если и в некоторых случаях существует, то не иначе, как восприятие художественного. В том же образе предмета вне предметного построения общежитие уже не находит ничего художественного.

Таким образом, видим, что познание реальности Природы не существует в объективном, реальном. Для живописца <природа> одна, <для> инженера другая, для науки третья, <для> священника четвертая и т. д. Природа в объективном возможна в самых грубейших условиях простого отличия — клен, дуб, вода, земля. Если бы Природа как жизнь была познана объективно, целостно, вне различий, не было бы возможности построить жизнь разнообразных различий течений, и только благодаря субъективности каждого различия построена жизнь общежития, связанная взаимными интересами.

Возможно, что субъективность как и объективность, греховны в своем выделении, и познание природы как единства, стоящего вне субъективного и объективного, разрушает ее единое, которое должно быть познано, т. е. целостно, едино, вне всяких различий и взаимных интересов. Но последнее предположение существует с чистой точки рассуждения общежития, когда разговор идет о подлинности неизвестного единства, что нельзя познать ни объективно, ни субъективно — объективное равно субъективному.

Объективное, возможно, возникает из единиц субъективного, т. е. образует сумму, что и будет объективным познанием. Также объективный взгляд, как сумма, может распасться на отдельные объекты как цифры суммы. Возможно, что происходят распадения от нового субъективного познания, разрушающего объективность как определенное сложившееся понятие о реальности объекта¹¹.

Искусство сегодня разошлось с предметным практическим реализмом, объявив беспредметность. Наступил предел, на котором Искусство кончилось совсем либо сущность его приняла новый план — шла в существе своем к разрушению предметного призрака в одном случае, в другом миновала его. Для живописного проявления предмет никогда не существовал, не существовало предметного творчества, которое основано на условном харчевом реализме жизни и подчинено харчевой диктатуре, не будучи самоусловием всего без-условного.

Разрушение Искусством культуры практических реальных предметов в области Искусства дало повод современности 20 века обвинять Новое Искусство в разложении духа практического. Обвинители горько ошибаются, разложение предметного мира еще не значит разложение духа, наоборот, оно вскрыло его действительное. Оно устанавливает дух в своих правах и возводит его в беспредметную истину новой действительности жизни. Когда дух свободного действия пытается выйти из границ предмета, оставляет форму предметной практической культуры, выявляя беспредметность как освобожденное ничто от катастрофы форм, видов, сознания, культуры, совершенства, законов и т. д.

Практическая предметная культура сплошная катастрофа видов, практический реализм стремится достигнуть того, что не существует. Для природы не существует катастрофы, ибо в ней нет закона идей познания. Разрушится ли Земля, потухнет ли Солнце — ничего для нее не изменится. То блестящая, то светящаяся, то жаркая, <то> холодная, темная или серая, — она будет всегда природой. Нет для нее катастрофы, она свободна от законов, и, может быть, потому нет в ней построения, нет в ней практического реального предмета, нет организации, нет формы. Именно нет всего того, что может ломаться, гнить, находиться вечно в опасности.

Нет в ней того, что существует в человеке, в его предметном практическом реализме. <Человек> такой реализовал натуру в своих понятиях. И потому если верить в совершенство последнего, то приходится решить, что совершенное <им> действие по закону или без-закона не организация, а дезорганизация. Конструирование или неконструкция.

Человек <изобрел> почему-то законы и ищет их во всех проявлениях и причинах, а конструктивный метод <сделал> организующим, поставив себе цель, из достижения коей и зависит та или иная практическая система. Человек же, не имеющий цели, не имеет практической системы. Беспредметное — вне цели, несмотря на видимость стройности, <оно> не может иметь конструкции практической, оно без-цельно. В этом разница предметного практического реализма и беспредметного Супрематизма. То, что катастрофично для предметника практического реализма, для другого — порядок стихийного возбуждения.

Обдумав или не обдумав свой поступок, человек взял на себя величайшую работу — познать и организовать стихию, что значит, что стихия должна быть воплощена в него. Воплотив ее в себя, хочет обезвредить свою культуру от катастрофы, т. е. стихийного возбуждения. Отсюда культура состоит из всевозможных комбинаций вещей, обезвреживающих от природной стихии. Таким образом, сущность практической культуры — изобретение связывания подчинений стихийных элементов в предметную практическую организацию, [другими словами,] организовать, обезвреживать, связывать. Стихия для борьбы со стихией, практическая организация стихии.

Мания могущества человека гонит его, как безумца, на борьбу со стихиями. Он хочет воплотить в себя всю стихию, стать природой, вселенной, чтобы окончательно обезвредить себя от нее, хочет быть несокрушимым, не подлежать катастрофе; т. е. через организацию, конструкцию, через закон хочет достигнуть дез-организаци и, дес-конструкции, без-закония, достигнуть полной беспредметности, т. е. того, что хочет победить.

Но он не может лишиться закона, в нем он видит силу над ним, и закон как источник силы распыляет ее на отдельные единицы и связует через них массу. Закон для практического реализма есть конструктивная сила системы, и только через эту силу <человек> полагает победить все то, что вне закона находится. Закон он нашел в той же природе и тем же законом хочет победить ее, организуя в свой новый практический реализм. В ней потому¹² нашел и слабое и сильное, царствующее и подчиняющееся, — так рассудил в ней и понял факты, понял то, чего в ней нет. И оттого, что понял ложно, создал себе ужас царства повелевающего и подчиняющегося, создал сильное и слабое.

Ничего этого не знает природа, в ней нет ни большого, ни малого. И не только в ней нет, но во всех проявлениях человека тоже нет ни большого, ни малого. Разве построенное Государство состоит из чего-либо большого однолитого¹³? Оно состоит из массы, как каждый построенный дом из песка, и нет в нем той единицы, которую возможно установить <как> большую или малую, все равны и едины в целом здании.

Заведомо зная, что не существует ни большой, ни малой единицы, он создал в сознании своем различия; отсюда получается катастрофа, так как весораспределение не равно. Сознание вид<ит> перед собой большое и малое, отсюда и мания могущества и рабство, порабощение той же самой бесконечно равной единицы. Не имея возможности распознать, сознание вещает отличие. Отличие будет отличаться весом, одному дается больше веса для давления другого, у которого отнят вес. <Человек> познает друг друга по отличию, как <по> весово<му> преимуществ<у>; если бы не дал отличия, не дал веса, то не познал бы ничего в равном бесконечном.

Отличия указывают, что не существует ни большого, ни малого. Есть, может быть, золотое равенство или золотой нуль, или, вернее, беспредметное. И для того существуют нашивки отличий, что<бы> увеличить или уменьшить разрушение равенства.

На большом и малом строят свою жизнь Религия и Государство, в них нет беспредметного равенства. И потому в них существует катастрофа, что существует большое и малое, существует подчиняющий и подчиненный. Сила среди них колеблется и иногда переходит в подчиненного, задавленного законом, и наступает тогда политическая или иная катастрофа.

Осознавая свое несовершенство и не зная, как выбраться из катастрофического состояния, <Религия и Государство> издают законы о строгой подчиненности. Что же означают приказы и законы? Это не что иное, как стремление через приказ или декрет обезвесить другую единицу, чтобы подчинением себе сосредоточить весь вес в стрелке весов, но ни на чашах. Но для этого нужно весы перестроить, а весы перестроить нельзя, они не существуют в беспредметном равенстве, они есть только в системе Религии и Государства как практическом реализме различий, где существуют отличия ценностей¹⁴. Если снять отличия, не будет различий, не будет весов, наступит беспредметное равенство, что, подобно Искусству, лежит в Социализме.

Стремление человека к могуществу [есть чисто, может быть,] антилогическая поступательность к порабощению в себе силы для дальнейшего порабощения¹⁵ во имя практического реализма, который и должен свести себя к одной беспредметной равности весораспределения (непонятая сущность власти).

---

Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!