ПОЭЗИЯ В ДЕТСКОМ ЧТЕНИИ (ОБЗОР) 2 страница

Донести до ребенка свою любовь и уважение к простому чело­веку, сделать крестьянина близким и понятным для читателя — вот что руководило поэтом, что вдохновляло его. Интонация доб­рожелательного рассказчика, характерная для всего детского цикла Некрасова, в стихотворении «Дедушка Мазай и зайцы» особенно выразительна:

Дети, я вам расскажу про Мазая. Каждое лето домой приезжая,

Я по неделе гошу у него. Нравится мне деревенька его...

<...>

Вся она тонет в зелёных садах; Домики в ней на высоких столбах...

Дед Мазай, который «любит до страсти свой низменный край», и герой-повествователь, который с такой симпатией изображает старика, дают детям урок любви к природе, причем любви бе­режной и разумной. Прекрасны картины природы, возникающие в неторопливом рассказе Мазая, вобравшие в себя наблюдения самого поэта — страстного охотника:

Вечером пеночка нежно поёт, Словно как в бочку пустую удод

Ухает; сыч разлетается к ночи, Рожки точёны, рисованы очи.

Любовь к природе должна быть не только созерцательной, но и действенной, практически разумной — таков народный взгляд. Попавшие в беду зайцы находят в Мазае спасителя и защитника, а ведь и он тоже охотник. Казалось бы, полная лодка зайцев — богатая добыча, охотничья удача... Но сильнее азарта горячее че­ловеческое чувство: «Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!»

Есть тут и рациональная сторона дела — природа сторицей запла­тит за бережное отношение к себе: «Впятеро больше бы дичи ве­лось, / Кабы сетями ее не ловили, / Кабы силками ее не давили...»

Только весенние воды нахлынут, И без того они сотнями гинут, — Нет! еще мало! бегут мужики, Ловят, и топят, и бьют их баграми: Где у них совесть?..

Поэт не избегает «жестоких» описаний, его доверие к сердцу и разуму маленького читателя настолько велико, что дает ему право и в этом стихотворении, и в других стихах детского цикла откры­вать те стороны жизни, которых старалась не касаться, по обще­принятым правилам того времени, детская литература. Но демок­ратическая педагогика, идеи которой были столь близки Некра­сову, во главу угла ставила подготовку ребенка к реальной жизни. Да и специфика таланта поэта, его «Муза мести и печали», не позволяла ему иного отношения к темам, касавшимся основ на­родной жизни.

Некрасов всегда тщательно работал над воспитательной сто­роной детских стихов, но, кроме того, сами эти его стихи — урок бережного обращения с психикой ребенка. Ведь ребенок тоже часть природы, которую так горячо призывал Некрасов любить и защищать. В «Дедушке Мазае...» — довольно большом стихотворении, способном утомить ребенка, — происходит по­стоянное переключение внимания: то возникнет некий Кузя, «сломавший у ружьишка курок», и поэтому он «спичек таскает с собой коробок», то еще один «зверолов» — стал он так «зябок руками», что носит с собой на охоту «горшок с угольками». И композиционно-ритмическое построение стихотворения так­же предполагает дать возможность ребенку передохнуть, может быть, даже засмеяться, когда он услышит, как дедушка Мазай описывает в стиле народной прибаутки конец заячьего путеше­ствия в его лодке:

И во весь дух Пошли зайчишки, А я им: «у-ух! Живей, зверишки! Смотри, косой,

Теперь спасайся, А чур зимой Не попадайся! Прицелюсь — бух! И ляжешь... Ууу-х!..

 

»

На народной речи, на использовании фольклорного элемента построено и стихотворение «Дядюшка Яков» (1867). Герой его — коробейник и книгоноша, веселый, разбитной старик. Такой об­раз дает возможность поэту втянуть ребенка в веселый ритм почти скоморошьей «погудки», показать и такого героя народной жиз­ни — самобытного просветителя:

Дом — не тележка у дядюшки Якова. Господи боже! Чего-то в ней нет! Седенький сам, а лошадка каракова;

Вместе обоим сто лет.

Дядюшке Якову, однако, не так важно продать «иглы не лом­ки, шнурки, тесемки», как хочет он, чтобы в руках его покупате­лей поскорей оказался его главный товар — книжки. Поэтому ос­новной эмоциональный накал его речи в призывах купить их:

«Букварь не сайка, А как раскусишь, Слаше ореха!

Пяток — полтина, Глянь — и картина! Ей-ей утеха!

Умен с ним будешь, Денег добудешь... По буквари!

По буквари! Хватай — бери! Читай — смотри!»

Сердце старого офени дрогнуло, когда увидел он, что

Молча крепилась Феклуша сиротка, Глядя, как пряники дети жуют, А как увидела в книжках картинки, Так на глаза навернулись слезинки. Сжалился, дал ей букварь старина: «Коли бедна ты, так будь ты умна!»

Некрасов придавал особенное значение дидактизму в детской книге. И чему бы ни были посвящены его стихи для детей — ди-дактичность в них неизменно соседствует с поэтичностью. Автор считал, что таким образом останавливается внимание маленького читателя на той или иной нравственной идее, которая сама по себе ему еще недоступна, не может быть извлечена им самим из художественного текста. Характерны в этом отношении стихотво­рения «Соловьи» (1870) и «Пчелы» (1867). В первом из них расска­зано, почему крестьяне решили не ставить в роще силков и сетей для соловьев. Иносказательный смысл в «Соловьях» открывается в финале в прямом обращении к детям: запомните, что и соловь­ям нужно дать где-нибудь отдохнуть в безопасности, а вот для бед­ных людей, измученных податями и рекрутчиной, таких мест нет:

А если б были для людей Такие роши и полянки, Все на руках своих детей

Туда бы отнесли крестьянки...

В «Пчелах» прохожий научил крестьян, как помочь работни­цам-пчелам преодолевать половодье, отделившее деревню от леса. Вовремя поданный совет спас пчел от голодной смерти, и кре­стьяне не остались без меда —

Всё от единого слова хорошего! Кушай на здравие, будем с медком, Благослови Бог прохожего!

Дидактический элемент есть, как мы видели, и в «Дедушке Мазае...», и в «Дядюшке Якове». Есть он и в веселом стихотворе­нии «Генерал Топтыгин», и в страшном стихотворении «Желез­ная дорога», и в последнем по времени написания оптимистич­ном стихотворении детского цикла «Накануне Светлого празд­ника».

В «Генерале Топтыгине» (1867) дидактизм приобретает полити­ческий колорит, поэт употребляет здесь даже сатирические краски для, казалось бы, просто смешной истории: от подвыпивших куче­ра и поводыря укатил на тройке медведь, оставленный ими «на часок» у дверей кабачка. Но дело в том, что нравы людей, воспи­танных в раболепии, таковы, что и медведя возможно принять за генерала — раз рычит, не разговаривает с нижестоящими, значит, уже большой начальник. И в страхе смотритель восклицает: «Гос­поди Исусе! / Небывалый генерал, / Видно, в новом вкусе!..»

В стихотворении «Железная дорога» (1864) Некрасов, согласно своим демократическим убеждениям, показывает детям и траги­ческую сторону жизни. Умершие от нечеловеческих условий труда строители железной дороги воскресают, чтобы поведать генераль­скому сыну Ване, как они

...надрывались под зноем и холодом, С вечно согнутой спиной, Жили в землянках, боролися с голодом. Мёрзли и мокли, болели цингой.

Принято говорить по поводу этого стихотворения, что поэт написал его в защиту угнетенного народа, что оно полно глубо­кой печали и что главный нравоучительный смысл произведения заключен в строках:

Эту привычку к труду благородную Нам бы не худо с тобой перенять... Благослови же работу народную И научись мужика уважать.

Но как совместить понятие благородной привычки к труду с фигурой труженика, который и после смерти «не разогнул свою спину горбатую, / Он и теперь еще: тупо молчит / И механически ржавой лопатою / Мерзлую землю долбит»? Кажется, что чисто педагогическое побуждение поэта — вызвать сочувствие в сердце ребенка — здесь соединяется с едва скрытой досадой на покор­ность этой согнутой спины, а печально-саркастическое замеча­ние, что жить в ту «пору прекрасную», когда народ почувствует себя не рабом, а хозяином, «уж не придется ни мне, ни тебе», содержит высокий гражданский пафос, выходящий за рамки уз­кодидактической задачи.

«Чудо картина» народного единения, сплочения вокруг Сим­вола Веры предстает в стихотворении «Накануне Светлого празд­ника» (1873). Люди, идущие с пучками горящей соломы к церкви на призывный звон колокола, их просветленные лица — все это рождает мысль о том, что есть еще что-то высшее, что может объединить более, чем «привычка к труду благородная»:

Народная масса Сдвигалась, росла. Чудесная, дети, Картина была!..

Но эту картину предваряет великолепное описание шествия «в Страстную субботу, / Пред самой Святой» рабочего народа в «родные деревни». Вот идут кузнецы — «кто их не узнает? / Они молодцы»; вот — кривоногий гуляка портной,

Вот пильшики: сайку Угрюмо жуют И словно солдаты Все в ногу идут,

А пилы стальные У добрых ребят, Как рыбы живые На плечах дрожат!

В стихах Некрасова, которые он не предназначал специально маленьким читателям, тоже встречаются образы детей — в детях он видел надежду на лучшее будущее, но их судьба часто трево­жила и огорчала поэта. Глубокая вера в гений народа, в великие душевные возможности его — в стихотворении «Школьник» (1856):

Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь... Не стыдися! что за дело? Это многих славный путь.

Есть уже примеры для подражания, говорит поэт, обращаясь к школьнику, да скоро и сам узнаешь, «как архангельский мужик / По своей и Божьей воле / Стал разумен и велик». Оптимистично звучат строки, пронизанные сильным поэтическим чувством:

Не бездарна та природа, Не погиб еше тот край, Что выводит из народа Столько славных то-и-знай...

Но «Плач детей» (1860) — стихотворение, исполненное скор­би и гнева. Поэт обращается к современникам:

Равнодушно слушая проклятья В битве с жизнью гибнущих людей. — Из-за них вы слышите ли, братья, Тихий плач и жалобы детей?

В некрасовские времена труд детей нещадно эксплуатировался нарождающимся капитализмом, и протест поэта имел конкрет­ный смысл. Дети, лишенные детства, измученные непосильным фабричным трудом, — показывая их, Некрасов надеется на ду­шевный отклик читателей-сограждан: «Где уж нам, измученным в неволе, Ликовать, резвиться и скакать! Если б нас теперь пустили в поле, Мы в траву попадали бы — спать».

В поэме «Крестьянские дети» (1861) светлая атмосфера кре­стьянского детства поначалу противопоставляется жизни «бало­ванных деток», не ведающих тех простых радостей, что доступны крестьянскому ребенку, — ведь «даже и труд обернется сначала / К Ванюше нарядной своей стороной». Встреченный поэтом в лесу «в студеную зимнюю пору» шестилетний возница не вызывает, как измученные фабричные дети, щемящего чувства: «На эту кар­тину так солнце светило, / Ребенок был так уморительно мал».

Но, размышляя о судьбе Ванюши, Некрасов считает себя обя­занным обернуть и «другой стороною медаль»:

Положим, крестьянский ребёнок свободно

Растёт, не учась ничему. Но вырастет он, если Богу угодно, А сгибнуть ничто не мешает ему.

Каждый образ ребенка, каждая детская судьба, к которой об­ращался Некрасов, согреты горячей любовью автора. «Я детского глаза люблю выраженье, / Его узнаю я всегда», — говорит поэт. В этих глазах он видел «столько покоя, свободы и ласки», что невольно души его «касается умиление». Однако отнюдь не уми­лительные интонации звучат в тех его стихах, где он обращается к детям.

Некрасов, поэт и гражданин, «человек высокого благородства души и человек великого ума», как сказал о нем Чернышевский, твердо и глубоко принципиально проводил в своем творчестве те общественные и педагогические взгляды, которые исповедовал сам. Эти идеалы и наложили отпечаток на художественную сторо­ну его произведений.

Столь же горячо, как и детей, поэт любил русскую природу. Он всей душой стремился передать это чувство своим читателям, в том числе и маленьким. Считая, что его поэтическое слово — это глас народа, он постоянно рисовал органическую связь жиз­ни народной с природой, с ее животворящими силами. В детскую литературу давно перешли созданные Некрасовым образы, оли­цетворяющие русскую природу, — Зеленый Шум и Мороз, Крас­ный нос.

Именно в таких персонажах особенно ясно просматривается народность некрасовского творчества, его тесная связь с жизнью народа, ведь эти образы пришли в его поэзию прямо из сказок и поверий. При всем этом картины природы у него — образцы вы­сокой поэзии. Стоит, к примеру, прочитать лишь две стихотвор­ные его строчки — «Идет-гудет Зеленый Шум, / Зеленый Шум, весенний шум» — и могучая стихия пробуждающейся природы охватывает душу человека любого возраста. А тридцатая глава по­эмы «Мороз, Красный нос»), где Мороз грозно и величественно шествует по лесу, почти сразу после опубликования стала хресто­матийным детским чтением.

 

ПРОЗА В ДЕТСКОМ ЧТЕНИИ

 

Владимир Иванович Даль

В.И.Даль (1801 — 1872) широко известен как автор Толкового словаря живого великорусского языка (1863— 1866). Художествен­ное его творчество в основном осталось предметом исследования литературоведов — за исключением сказок.

Даль писал очерки (под псевдонимом Казак Луганский), был собирателем фольклорных произведений и сочинял сказки по мотивам и сюжетам устного народного творчества. Сказки вошли в четырехтомное издание «Былей Казака Луганского» (1833— 1839).

В 1832 году вышел первый сборник его сказок под названием «Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровлен­ные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владими­ром Луганским».

Известная исследовательница детской литературы И.П.Лупанова высказала мнение, что Даль не стремился представить чита­телям сказку в ее подлинном фольклорном виде, его цель была иной. «Не сказки сами по себе мне важны, — писал он, — а рус­ское слово... Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколь-нибудь с народным языком и говором, которому открывается та­кой вольный простор и широкий разгул в народной сказке».

В обработанные сказки он ввел рассказчика. Благодаря этому план сказочного вымысла сочетается с реалистическим планом, сказочный материал приближен к современному народному быту (как, например, в сказке «Ведьма»). Кроме того, автор — балагур Казак Луганский, чья речь пересыпана пословицами и поговор­ками, позволял себе снижать пафос тех фольклорных историй, в которых действовали персонажи героического эпоса.

В сказках Даля стихия столь дорогой автору народной речи про­являет себя в полную силу. Ради наибольшей свободы в обраще­нии с каноническими сюжетами Владимир Иванович обычно ис­пользовал их лубочный вариант — самый краткий, сжатый, но сохраняющий основную линию повествования. По-видимому, бли­зость Даля к лубку и привела Белинского в некоторое раздраже­ние при их оценке: «Это просто балагур, иногда довольно забав­ный, иногда слишком скучный, нередко уморительно веселый и часто приторно натянутый». Однако в 1846 году, познакомившись с книгой «Повести, сказки и рассказы Казака Луганского», кри­тик, как сам он выразился, «смягчил свою строгость», ибо автор «так глубоко проник в склад ума русского человека, до того овла­дел его языком, что сказки его — настоящие русские сказки». Их сказочно-бытовая стихия была близка Белинскому, усмотревше­му в этих повествованиях яркое отражение «народного ума», «взгля­да на вещи», «народного быта».

В.И.Даль писал не только литературные сказки на фольклор­ной основе, но и рассказы для детей. Так, в журнале «Семейные вечера» в 60—70-х годах публиковались его рассказы для малень­ких: «Елка в деревне», «Дурачок», «Нянина молодость».

 

Сергей Тимофеевич Аксаков

 

С.Т.Аксаков (1791 — 1859) остался в памяти потомков и как писатель, и как общественный деятель. Известен он также друж­бой с Н. В. Гоголем, покровительством ему.

Аксаков развивал ставший традиционным в русской прозе жанр автобиографической повести о детстве. В 1858 году появилась его книга «Детские годы Багрова-внука». Эта история о формирова­нии детской души — произведение из обширного замысла, по­священного истории дворянской семьи. Замысел получил свое воплощение в трилогии, в которую вошли еще «Семейная хрони­ка» и «Воспоминания». А возник этот большой труд в результате общения с Гоголем. Аксаков много рассказывал ему о своей се­мье, о детстве в родовом имении, о родственниках и знакомых — людях незаурядных. И под влиянием Гоголя, убеждавшего запи­сать эти «воспоминания прежней жизни», он и принялся за три­логию.

Тема становления характера ребенка всегда волновала Аксакова. В его бумагах сохранилась записка к неизвестному адресату: «Есть у меня заветная дума, которая давно день и ночь меня занима­ет... Я желаю написать книгу для детей, какой давно не бывало в литературе. Я принимался много раз и бросал. Мысль есть, а ис­полнение выходит не достойно мысли... Тайна в том, что книга должна быть написана, це подделываясь к детскому возрасту, а как будто для взрослых, и чтоб не только не было нравоучения (всего этого дети не любят), но даже намека на нравственное впечатление, и чтоб исполнение было художественное в высшей степени».

В поисках художественного решения Аксаков, уже приступив к работе, обращается к писателям. Он пишет И.С.Тургеневу: «Я за­нят теперь таким делом, о котором я хотел бы знать Ваше мнение. Я боюсь, попал ли я на настоящий тон и не нужно ли изменить самые приемы: я пишу книгу для детей... Я ничего не придумал лучшего, как написать историю ребенка, начав ее со времени бас­нословного, доисторического, и проведя его сквозь все впечатле­ния жизни и природы, жизни преимущественно деревенской... Разумеется, здесь нет никакой подделки под детский возраст и никаких нравоучений».

Дело, которым он занялся, оказалось поистине нелегким. Вспом­ним, что 50 —60-е годы XIX века — это период особого внимания к педагогическим и морально-этическим проблемам. Избежать нра­воучительного тона и морализаторства в этой атмосфере было труд­но. Но С.Т.Аксакову — писателю большого художественного да­рования — это вполне удалось.

Главный герой повествования, Сережа Багров — восприимчи­вый, чуткий мальчик, способный к сильным чувствам. Он много размышляет над поведением окружающих и собственным отно­шением к ним, но больше всего его занимает природа. И по мере того как он взрослеет, отношение его к природе меняется, вос­приятие делается более глубоким.

Однако и другие обстоятельства вызывают в душе Сережи ост­рую реакцию. Он рано начинает понимать, что взрослые ведут себя не совсем искренне, стараются что-то утаить от него, иногда просто лгут и запутывают. Помимо того, он выясняет, что есть люди добрые и злые. Более того, ему, маленькому дворянину, предстоит понять, что есть господа и есть слуги. Все это сложно и приводит к душевным страданиям. Спасает опять-таки соприкос­новение с величественным и разнообразным миром природы: «Вид весенних полей скоро привлек мое внимание, и радостное чув­ство, уничтожив неприятное, овладело моей душой. Поднимаясь от гумна на гору, я увидел, что все долочки весело зазеленели сочной травой, а гривы, или кулиги, дикого персика, которые тянулись по скатам крутых холмов, были осыпаны розовыми цве­точками, издававшими сильный ароматический запах».

Как и Антоний Погорельский в «Черной курице...», Аксаков стремится закрепить в сознании читателя приметы уходящего вре­мени. Обстоятельно выписываются детали усадебного быта, осо­бенно те, которые были дороги в детстве самому автору. При этом речь рассказчика очень близка к разговорной, с ее гибкостью и выразительностью.

Исследователи считают, что стиль Аксакова восходит к пуш­кинскому: та же благородная сдержанность, отсутствие излишеств, строгость и взыскательность в выборе художественных средств. Но есть в его произведениях эмоционально окрашенные лирические отступления, которые заставляют вспомнить Гоголя. Органично сливаются с традициями классиков черты, присущие самому Ак­сакову: тяготение к максимальной смысловой нагрузке слова, лиризм, поэтичность прозы.

---

Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 32; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!