Вольфганговна и Сергей Иванович 9 страница
Этот, юный бог любви, грешил с бабами, искатель все новых ощущений. И в объятиях держал скрипку легко — в отличие от своего воздыхателя, который неутомимо спрашивал создателя даже в самой простой вещи и не находил ответа, тяжело вопрошал, медлил возносясь и падал вниз каждым движением смычка. А тот, новенький, все забывался и возносился фонтанчиком легкой радости, в силу чего не особенно преуспел.
Но вот учитель из юного божка получился классный, он муштровал свое ясноглазое дитя с его почти пеленок (когда выпадало время между гастролями) и выучил, воспитал из него почти что нового тяжкого гения. Мулява, сын вундеркинда, играл с великими трудами. Простейшая вещь раздирала у него легкие. Руки бились в судорогах, иногда застывали до окаменения, до реальных спазмов, которые можно было снять только уколами.
То ли от того, что отец все время уезжал, затем вообще не вернулся, то ли все-таки грозная тень гения, несостоявшегося мужа и любовника отца, простерлась над ребенком от посторонней девушки — но дело было сделано.
Получив все возможные премии в детстве и отрочестве, мальчик перестал играть на самом пике славы.
И теперь невеста без места, вроде бы выпускница университета (впереди еще три года, если будет заплачено), и такой же безденежный жених, вступивший на путь преподавания (это тоже дорожка не хуже других), соединив свои судьбы, как будут пробиваться?
|
|
|
Вопрос хора к судьбе прервался — вдруг невеста по звонку, взявши трубку, растерялась, быстро поблагодарила и закончила разговор.
Хору было сказано: это звонил ее прежний любимый.
Результат: вдруг жених ушел опять, исчез. Почему: внезапно гостям всхотелось, чтобы музыкант им сыграл. Кунька же зачем-то похвасталась, что он и на рояле может как профессионал.
В гостиной действительно стоит рояль, но Мулява брезгливо обошел его за полтора метра по периметру и был таков.
Реплика в сторону свадебных теток: сейчас они придут, танцуйте! Живите своим кружком!
Хозяин дома, отчим Куньки, вдруг провозглашает, вещает прямым текстом: «Занавес закрывается, зрителей тошнит!».
Он переводчик и только что перевел эту пьесу, которую никто ему не оплатит, никакие зрители тут этого не вынесут. Он переводил, чтобы не сидеть без дела. А так они все живут на пособие по безработице.
Но тут зрители жадно смотрят, как печальны возвращенные к ним жених и невеста, как одиноки они в этом кружке потертых — но другого кружка родителям не собрать.
Молодые уже явно дичатся, таращатся, обижены этим пожилым русским сбродом, который почему-то явился на их свадьбу — но если посмотреть, кто бы пришел, когда бы звали гостей они, новобрачные?
|
|
|
О. Это было бы нечто, этого данный дом бы не вынес.
Ведь каковы настоящие друзья молодых, кто их подлинный кружок? Это юные деточки, свежие и близкие по духу жениху и особенно невесте, те, с кем хожено было в детский сад на далекой родине. Билингвы. Виртуозы многих языков, выросшие на удобрениях, каковыми стали приехавшие на чужбину их родители. Теперь-то этих детей, второе поколение, разбросало по всему миру, но они всегда начеку, все знают обо всех и полны догадок, иронических домыслов, насмешливых реплик по поводу этой свадьбы, грозных предсказаний по телефону, и если предположить их присутствие, оно будет издевательски пьяным, панибратским и ухарским, давно бы облевали все постели, давно бы тут была полиция! Насмешка царь этих свадеб, и много гадких слов бы услышали двое молодых, да, эти так называемые дружки и подружки чем отличаются?
А вот чем (прекрасно знают свадебные тетки): они беспощадно крушат и разворовывают чужое счастье, ловят на приманку быстрого греха, уводят, заделывают детишек и бросают жен (как нас), им все известно, все чужие сожительства, ошибки, все грехи, слабости, ущербы, коли они есть или будут у Куньки и у Мулявы, но уж эти-то воображаемые молодые гости назвали бы свадьбу ее настоящим именем.
|
|
|
Крушение, вот что это такое. Свадьба Анны Карениной и паровоза, вот что. И кто тут в какой роли, неясно.
Поэтому так мается Кунька, так ищет своего Муляву, целует его легкими поцелуями, жалеет и прижимает к себе, ибо уже родилось в ней материнство и пока что кружится над потерянной душой Мулявы. А Мулява безутешен, прижимается, ищет спасения, пытается радоваться, его благородное лицо меркнет, гаснет, растворяется в сумерках (гости танцуют на лужайке), горят свечи, а рядом небывалая красавица в простеньком розовом платье без украшений, она как принцесса, белые цветы на волосах, фата над плечами как крылья, и целует Мулявины бессильные руки, прося его начать жить.
Предостережение Аник
Маленькая группа жила в далеком месте, случайные товарищи в пансионате. Было их человек двадцать, не больше, и новые не прибавлялись: директриса так умело вела переписку, что набирала гостей ровно на месяц, чтобы все успели познакомиться, подружиться, образовать кружки, она это любила.
Сам дом, вернее, старая усадьба-музей, принадлежал министерству культуры, и там, наверху, никто не вмешивался в деятельность дирекции. Важна была бухгалтерская отчетность и отсутствие скандалов.
|
|
|
В музей в такую глушь приезжали только обеспеченные, культурные посетители по выходным, а местные крестьяне, вышколенные за несколько веков, целыми семьями работали в парке, доме, в мастерских и теплицах, дорожили своими заработками и вели себя достаточно тихо в дальней деревне. Хотя все, конечно, случалось, пьяные монологи на закате у слесарни и оглушительная, на всю округу музыка с мордобоем в ночь на субботу-воскресенье. И дети назойливо лезли через забор поиграть в пинг-понг. И медсестры регулярно рожали детей с городской внешностью.
Но директриса была тут главным действующим лицом. От нее все зависело. Деревенские ее опасались.
Мало того, на летний отдых, на лучший отрезок времени, она набирала себе художников, писателей, композиторов — с тем чтобы завязывались связи и на дальнейшее, с пользой для всех.
Приезжали и семейные, и одинокие. Затевались прогулки, беседы, выставки, концерты, чтения — что в результате приводило к тесному общению и т. д.
Не без того, что завязывались и романы.
И обязательно каждый раз приглашался фотограф — в данном случае это была рыжая молодая красотка Рина с неправдоподобно вишневыми губами, с золотыми ресницами, розовыми веками и совершенно светлыми, сверкающими как капли ртути, глазами. При том, что привлекало внимание всех художников — у нее были совершенной формы ступни. Она часто ходила босая. А нет — то напяливала грубые сандалии, которыми специально уродовала нежные ножки с малиновыми пятками.
Так ведет себя подлинная молодость — прячет, юродствует, скрывает свои чудеса, хотя знает им цену и, вероятно, смотрит на себя в попадающиеся по пути зеркала с изумлением.
Красотка вела себя тихо-тихо, одевалась убого, как принято в богемных кругах, и прилежно вела дневник событий, запечатлевая их на слайд-фильмах, затем она снимала произведения художников, сделанные в мастерских, и на основе ее слайдов создавались макеты буклетов и каталогов всей той новомодной ерунды, которую потом со скрипом признавали новым словом в искусстве.
Никто из художников не помнил уже своего ремесла и не мог нарисовать, к примеру, ее дивное лицо или обнаженное тело. Не говоря уже о ступнях, как бы вылепленных из алебастра. На это существовали фотокамеры.
У Рины как раз и была супермодель фотоаппарата, японская штучка, поскольку съемки произведений в данном пансионате должны были быть поставлены на профессиональную основу. Для того ее и выбрали среди многих претендентов (чтобы поехать в пансионат, надо было подавать письменное заявление и чуть ли не выдерживать конкурс).
Сама Рина тоже не снимала обнаженную натуру и своих прекрасных подруг и друзей — ее интересовала только старая школьная и конторская мебель пятидесятых годов двадцатого века. Эти убогие фанерные отродья на металлических ножках, созданные для бедных людей из коммунистического прошлого, почему-то занимали прекрасную Рину. Она искала эту мебель на почтах, в школах, даже помойках, в глухих провинциях. Она создавала композиции из этой мебели, она снимала свои любимые фанерные, хромые и кривые объекты как одушевленные создания.
Фотография стульев вдоль стола, гигантская фотография размером три метра на метр, типа фрески — образец ее творчества — висела в ее мастерской и выглядела настоящим шедевром. Стулья только что речи не произносили.
Она была настоящим современным художником.
Каждый из таких творцов должен был сделать свое открытие мира собственным оригинальным способом, и Рине это удалось.
Но вот с некоторых пор девушка-фотограф стала замечать на своих слайдах женскую фигуру — почти всегда она оказывалась на снимках спиной к объективу, иногда в полупрофиль. Видимо, это была красивая молодая женщина. Она обычно стояла, глядя туда же, куда глядели все — на картины, а то и на музыкантов, на лекторов.
Но ведь не было, не было такой женщины в доме! Даже отдаленно она не напоминала никого.
Фотограф могла бы подумать, что у нее галлюцинация, точнее, у ее камеры.
Но однажды, в очередной раз поймав на своем компьютере этот темный силуэт, Рина пригласила в свою мастерскую директора, Дану, и спросила ее, кто это.
Дана пожала плечами и странным образом равнодушно сказала:
— Кто-то зашел, видимо, случайно.
— Нет, она у меня уже появлялась, — ответила Рина.
Дана не была расположена к долгим выяснениям, торопилась, и разговор был, видимо, отложен. Рина ведь хотела показать ей и все предыдущие слайды. Однако Дана покачала головой и исчезла. Ее тоже можно было понять: у каждого из гостей своя жизнь, и все имеют право наличные маленькие тайны. Кто-то к кому-то приезжает, видимо, и не хочет попадать в объектив.
В следующий раз темный силуэт появился на слайдах с концерта одного финского композитора, Харри. Харри поздно вечером показывал видеозапись фильма о своем друге, немецком безумце, певце и поэте, полуженщине Гансе. В зале было человек десять.
И опять чужая черная, неясная фигура стояла спиной к объективу у окна, как бы глядя в темное стекло. В стекле, однако, ничего не отражалось!
Этот удивительный, невероятный кадр нельзя было даже показать на выставке, никто бы не поверил, сказали бы, что это дешевый компьютерный монтаж с нарочито философским подтекстом.
Опять была призвана Дана.
Дана, пухлая пятидесятилетняя дамочка, которая во всех заездах выбирала себе любовников не стесняясь и поэтому уважала чужой блуд, опять воспротивилась:
— Вы знаете, это не наше дело. К отдыхающим мало ли кто приезжает…
Рина не стала указывать ей на то обстоятельство, что женская фигура не отразилась в стекле окна.
— Это дело каждого отдельно взятого человека, — капризно продолжала директриса. — Какая кому разница?
Рина, вместо того чтобы прекратить разговор после такого решительного заявления типа «не суй нос не в свое дело», сказала:
— Да не приезжает, а просто живет. Каждый раз приходит на все вечера. Могу вам показать!
Дана строптиво ответила:
— Почему же я ее не вижу?
— Вы всегда сидите впереди, а я довольно часто стою с камерой сзади.
— Ну хорошо, приму к сведению, — кивнула наконец Дана. — Правда, не знаю, зачем мне это. И вам в том числе!
Они договорились, что Рина будет внимательно смотреть на экран своей фотокамеры и, как только увидит неизвестную, то окликнет ее, чтобы та обернулась.
— А как я ее позову? «Алле» или как?
Дана помолчала, потом посмотрела куда-то в сторону и промолвила:
— Скажите «Аник». Просто «Аник».
Странные это были слова.
Рыжая Рина, когда в очередной раз снимала обитателей пансионата, живописно расположившихся в библиотеке музея, (была лекция о прежних хозяевах, давно ушедших персонажах, знаменитых тем, что в их доме гостили великие люди) — так вот, Рина вдруг заметила крошечную черную тень на маленьком экране своего фотоаппарата.
Рина отвлеклась от изображения и стала до слез в глазах всматриваться в сторону окна. Никого там не было!
Она опять поглядела на экран. Тень виднелась, как легкий мазок кистью — фигурка стояла спиной к камере далеко сбоку, опять у окна, но чуть левее.
Рина проглотила комок в горле и громко сказала:
— Аник! Аник!
Все удивленно обернулись.
Только Дана сидела не шелохнувшись, как окаменела.
Рина улыбнулась всем, оторвавшись от фотоаппарата.
Когда она вернулась глазами к своему маленькому экрану, тени на нем уже не было.
И больше она не появлялась вообще.
Рина напечатала снимок, но на нем уже присутствовал не силуэт, а как бы легкий намек на какой-то сгусток, тень чьего-то резкого движения к стене.
Она пришла к Дане в офис и показала ей десять последних изображений.
Дана задумчиво смотрела на отпечатки, держа их своими пухлыми пальцами, заостренными к кончикам. Руки ее были похожи на лапки ящерицы: короткие, всегда оттопыренные в локтях.
— Ну и что? — тяжелым, неприязненным голосом спросила Дана.
— Кто это?
— Я не знаю.
— А вы же сказали имя «Аник»?
— Я подумала просто, что эта женщина со спины похожа на одну девушку, которую звали Аник. Она жила здесь года два назад. У меня хорошая память, — резко сказала Дана. — Короче, у этой Аник был здесь роман с человеком вдвое ее старше, с бельгийцем Полем, художником. Она сама композитор. Он очень ее полюбил. Когда они расставались, то оба плакали — но его дома ждала молодая жена и десятилетний сын. Он вернулся к себе в свой маленький город и через две недели умер. Аник звонила мне и очень хотела опять приехать сюда, жаловалась на тоску, на то что не может жить как раньше. Но вы знаете, что второй раз сюда путевки не дают. Вернее, это очень дорого стоит. И потом (Дана усмехнулась нехорошей усмешкой) ведь не вернешься в ту жизнь! Вы понимаете? Каждый раз разлука навсегда. Только я как кошка, имею семь жизней…
— А она жива? — спросила рыжая Рина.
— Аник? Наверное, — уклончиво ответила Дана. — Она звонила два раза, и все. Я ей ответила довольно прямо, сколько это стоит. Она больше не звонила.
— Мне кажется, она умерла, — тихо сказала Рина.
Дана пожала плечами и тут же, не извинившись, набрала какой-то номер и стала говорить явно с начальством. Ее тон резко изменился, в нем появились подобострастные нотки. Рина пошла вон.
Тут же она засела за работу, сделала серию отпечатков тени девушки, похожей на Аник. Рина собрала все те моменты, где присутствовала тень молодой женщины в черном, коротко стриженной, всегда в каком-то закрученном вокруг шеи тонком шарфике, один конец которого висел вдоль тела.
Через два дня Рина подумала и увеличила самый четкий из снимков. Ее великолепный фотоаппарат позволял ей это. Из дымки, из почти полного ничто появилось изображение шеи с шарфиком — шеи, в которую впилась петля…
Рина ничего не сказала Дане и довольно скоро уехала, бросив в самом разгаре свой пылкий роман с немолодым писателем, старше ее вдвое, которого она полюбила так, как никогда в жизни никого не любила. И никто так не любил ее, с такой невероятной нежностью и печалью, с таким обожанием, с такой мудростью. Какие слова он ей говорил!
Рина уехала тайно, рано-рано утром, на неделю раньше срока. Весь день не являлась в столовую. Не подходила к телефону. Не отзывалась на условный стук в дверь, на тихие вопросы. Ночью она ушла в мастерскую, до утра собиралась, плакала. В шесть утра села в машину и тронулась.
Предостережение, вот что это было.
Опасная последняя любовь, смертельно опасная для обеих сторон. Он мог погибнуть. И Рине пришлось бы погибнуть.
Аник предупредила.
Са и Со
Дело-то было в летнем лагере, причем в старшем отряде, и роли распределялись так: был мальчик Владик, который ходил с девочкой Ирой, как будто был ее собственность, и были две двоюродные сестры — Са и Со, Саня и Соня. Теперь Ира: в свои пятнадцать лет какая-то как будто ей уже восемнадцать, и одетая в простые, но все время новые тряпки, вообще-то висящие на ней как на вешалке, но правильные на второй взгляд. Короче, сама уродина, толстый рот, маленькие глазки, но спокойная на этот счет. Фигура никакая, волос на голове мало, какой-то ежик, сверху платок на лоб, при этом хорошо понимает, так сказать, свою внутреннюю ценность.
Все девочки старшего отряда сразу невзлюбили ее, тем более при ней находился этот Владик, с которым она немедленно стала повсюду появляться, он-то был жутко красивый парень, похож на какого-то американского киноартиста. Причем упрямый как бык, неразговорчивый, ни на какие слова и шутки не отвечал и все время таскался за этой Ирой. То ли они вместе приехали, но оказалось, что нет, девочки прямо спросили Иру во второй вечер: «Вы с Владиком вместе приехали?», а она ответила: «А какая разница», то есть не вместе. В столовой за одним столом, в кино рядом, танцуют неразлучно и так далее с первого дня.
И тут Са и Со.
Са в расчет не принимается, такая рыба, талии нет, глаза белые, здоровенная и как охранник при сестре, их вместе привезли мамы — типа будьте рядом перед лицом судьбы. Отражайте удары.
Дальше идет Со, Соня, маленькая, не худая, черные волосы кудрявые до плеч, все время смеется. Тоже так себе.
И вот в спальне у девочек (неделя прошла) возникает разговор, почему это Владик ходит с Ирой. Все недовольны: кто эта Ира? Она ни с кем не разговаривает, слишком такая гордая, что ли? Одна, Оля, хотела с ней подружиться (с дальним прицелом, конечно, на Владика), и Ира ей ответила, что нет, эти юбки не итальянские, сама себе она как бы шьет по выкройкам, а потом из разговора выяснилось, что Ира живет без мамы, у мамы новый муж, ха-ха, Иру отселили к бабушке, а та больная, и Ира все делает, готовит, стирает: Золушка! Говоришь по-английски — говорит, а кем будешь — будет дизайнером, не что-нибудь. Никто из ребят еще не знает точно куда пойдет после школы, все-таки еще время есть, а у этой уже все схвачено. Занимается с педагогами. А кто мамин муж — а вот на это она ответила «а в чем дело». С такими сведениями вернулась из разведки Оля.
Теперь: что в ней нашел Владик? Некрасивая, стрижка никакая, если бы лысая под ноль, тогда понятно. Юбки и шорты классные. Врет что сама сшила.
Все остальные девочки на разных стадиях возраста, одни прыщавые, другие уже выровнялись, все нервно смеются, многие бреют ноги в душевой, косметику употребляют повально, мажутся до завтрака! Ира, что Ира — слегка проводит помадой по своему толстому рту. Маленькие глаза не красит. Ходит при этом прямая как спичка.
Короче, Са и Со все время рядом вроде близнецов, какие-то сросшиеся, тихо разговаривают, они тоже выпали из общей жизни отряда. Не обращают внимания ни на кого, им достаточно друг друга.
Но разговоры о Владике и Ире доходят до них тоже. Они, Са и Со, смеются тихо и самоуверенно. Высокая толстая как рыба Са и маленькая Со хихикают, а сами ничего из себя не представляют.
И вдруг, поговорив и посмеявшись с Са, Со замечает, что может отбить Владика у Иры.
Все охотно хохочут, даже язвительно. Дело происходит на берегу огромного пруда. Девочки лежат на полотенцах, загорают. Это первый жаркий день после приезда. Все уже знают, что с Са и Со некому было сидеть на даче, и их запихнули в этот лагерь. Как на каторгу, нормально?
А Ира с Владиком уже разделись, идут в воду, глядите, семейная пара, он ее поддерживает. У Иры обыкновенное худое тело, никаких особенных изгибов, кожа бледная, талия длинноватая, на голове наверчен платок. Ноги нормальные. Владик уже где-то загорел, сильный как бычок, ноги красивые, плечи в порядке. Хорош.
Дата добавления: 2021-04-24; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!