СЕРБСКАЯ И ЧЕРНОГОРСКАЯ ЛИТЕРАТУРЫ 21 страница
586
свобода, пламя, духовность — этот ряд в стихотворении «В противовес риторике надутой» противопоставлен искусственной декламационности, фальши, мраку, бескрылости:
Но человек одним ударом крыльев
Сметет все это. Сквозь горящий воздух
Взлетит он ввысь. Как человек умрет он,
Но станет солнцем, величавым, ясным.
Поэзия высокая такою
И быть должна. Как жизнь!
(Перевод Л. Мартынова)
Последний сборник «Простые стихи» (1891) — итог поэтической деятельности и духовное завещание, проникнутое предчувствиями гибели (Марти, руководитель борьбы за независимость, погиб в бою с испанцами в 1895 г. вскоре после высадки на Кубу), которую он без колебаний и сомнений, спокойно и просто готов встретить. Это своего рода лирический дневник, фиксирующий переживания поэта и суммирующий все его излюбленные идеи и чувства. Интимность открытой лирической эмоции сочетается с мотивами гражданскими, патриотическими. Характерная для Марти тема любви к человеку сливается с героическим мотивом готовности к самопожертвованию во имя освобождения родины и человека и достигает в этом сборнике особой выразительности. Поэтический идеал Марти — абсолютная искренность — отзывается «искренностью» формы — высокой простотой образов, стихотворного склада (народные рифмованные четверостишия) и лексики. Символика Марти упрощается, а то и вовсе исчезает, чтобы уступить место афористическому, конкретно-реалистическому образу:
|
|
|
Я хочу умереть так же просто,
Как трава умирает в полях.
Вместо свеч надо мной будут звезды,
Усыпальницей станет земля.
(Перевод В. Столбова)
Исповедальные и поучительные мотивы придают «Простым стихам» своеобразную тональность «книги народной мудрости», заставляющую вспомнить о Х. Эрнандесе. «Простые стихи» оказываются поэтическим адекватом идеологии «американизма», сформулированной Марти в том же 1891 г. в очерке «Наша Америка». Здесь Марти в преддверии экспансии американского империализма писал об историческом и кровном единстве Испанской Америки, утверждая в качестве основы «американизма» — идеологии рождающегося человеческого сообщества — антибуржуазность, народность и гуманизм.
Своим гуманистическим, освободительным пафосом творчество Марти оказало длительное и плодотворное воздействие на деятелей культуры Латинской Америки. Многим обязаны Марти, особенно его лирической публицистике, пропагандировавшей идеи духовной независимости и новые художественные принципы, поэты новой формации, начавшие выступать в печати на рубеже 70—80-х годов.
В творчестве этих поэтов, современников и почитателей Марти, не обладавших, однако, той цельностью мировоззрения, что была свойственна кубинскому поэту-революционеру, социальный критицизм, неприятие буржуазно-мещанской атмосферы выступали чаще всего в формах своеобразного эстетизма, «поисков красоты» за пределами окружающей действительности — в античности, экзотическом Востоке, Японии, «галантной Франции» и т. п. Однако помимо очевидных влияний западноевропейской декадентской эстетики «конца века» здесь продолжал жить коллективистский пафос, диктуемый спецификой историко-культурной ситуации Латинской Америки на рубеже XIX—XX вв. Многое из того, что было почерпнуто в арсенале западноевропейского искусства, оказывалось для латиноамериканских поэтов средством выявления индивидуальности молодых национальных творческих традиций. Так, погружение в душевную жизнь, самозаточение в «башнях из слоновой кости», поиски красоты в запредельных мирах, противопоставляемых действительности отсталой и зависимой Латинской Америки, становились в творчестве наиболее значительных поэтов своего рода парадоксальной формой гуманистических исканий.
|
|
|
Марти был близок мексиканцу М. Гутьеррес Нахера (1859—1895), который отвергал одновременно как грубо материалистическую, так и декадентско-эстетскую концепцию жизни и человека. В своих многочисленных прозаических произведениях, отличавшихся изысканностью стиля, Гутьеррес Нахера выдвинул идею о том, что в мире, растленном буржуазным эгоизмом, «девственная Америка» должна стать прибежищем чистой духовности. В красоте он видел противовес этому миру. Однако порой культ прекрасного переходил у него в культ красивости, а элегантность формы — в поэтическую манерность. «Писать, как Нахера» стало модой, широко распространившейся по всему континенту. Значительное влияние оказывал созданный им в 1894 г. журнал «Ревиста асуль» («Лазоревый журнал»), в котором печатались многие лучшие поэты новой формации, в том числе и Хосе Марти.
|
|
|
Самобытный поэт-лирик кубинец Х. дель Касаль (1863—1893) с наибольшей полнотой воплощал характерные приметы складывавшегося нового поэтического течения. Поэтический мир Касаля, талант которого высоко оценил
587
П. Верлен, — это мир глубокого разочарования, окончательной утраты веры в действительность, порой отвращения к ней. Особенно значительным для Касаля оказалось влияние Бодлера, с ним связаны мотивы «сатанизма», эстетизации зла.
Ненавистной, презренной действительности поэт противопоставил искусственный, миражный мир экзотических форм и тем, в котором сходилась масса ассоциаций, идущих из различных эпох и различных стран. Глубокий пессимизм и акцентирование темы смерти отличают последний сборник Касаля «Бюсты и рифмы» (1893), вышедший уже после смерти поэта, скончавшегося от чахотки.
|
|
|
Для колумбийца Хосе Асунсьона Сильвы (1865—1896) важную роль сыграл «Исмаэлильо» Марти, хотя его дальнейшая поэзия окрасилась трагико-пессимистическим восприятием жизни, мотивами фатализма. Наделенный обостренно-нервным восприятием действительности (чувствуя приближение безумия, Сильва покончил с собой), поэт искал убежище от косной провинциальной атмосферы своей страны и от «мировой скорби», одолевавшей его, в видениях детства, заполненных сказками и фантазиями, в культе изысканного, утонченного искусства. Сильва был смелым новатором в области формы, строфики. Музыкальность и гибкость его стиха достигают уровня, неизвестного до него в испано-язычной поэзии. Особенно знаменит написанный на смерть любимой сестры его «Ноктюрн III».
Духовным наследником Марти считал себя никарагуанец Рубен Дарио, младший современник поэтов, начавших эстетическое обновление. Дарио виделся с Марти, считал его своим наставником, был восторженным почитателем его публицистики. Новейшие исследования обнаруживают множество следов влияний Марти в образно-стилистической манере Дарио, который одновременно синтезировал те тенденции, которые проявились в творчестве Касаля, Нахеры, Асунсьона Сильвы. Творчество Дарио, ставшего признанным вождем модернизма, принадлежит новой эпохе — началу XX столетия.
587
ЛИТЕРАТУРА БРАЗИЛИИ
К началу 50-х годов завершился длившийся почти три десятилетия (после провозглашения в 1822 г. государственной независимости) бурный период гражданских войн и восстаний в Бразилии. Бразильская монархия стабилизировалась, наступил гражданский мир, способствовавший более интенсивному развитию культуры молодой страны. Однако память о недавних восстаниях и битвах сохранилась, образовав стойкую революционно-республиканскую традицию, в высшей степени важную для бразильского национального сознания. Некоторые из восстаний 20—40-х годов отличались радикальным и народным характером, о чем свидетельствуют их названия: «кабанада» (от португальского слова «лачуга»), «война фаллапос» (оборванцев). Это последнее восстание, в котором участвовал будущий великий итальянский революционер Джузеппе Гарибальди, провозгласило республику на юге Бразилии, просуществовавшую в боях с императорскими войсками десять лет. И хотя восставшие потерпели поражение, а консервативная бразильская монархия сохранила многие черты колониального режима (рабство негров, полуфеодальную зависимость крестьян и латифундистов-фазендейро, зависимый характер экономики и пр.), дальнейшее духовное развитие нации освещалось республиканскими и либеральными идеалами, сложившимися в первые десятилетия борьбы за национальную независимость.
Определяющими процессами в бразильской литературе 50-х годов были, как и в других литературах Латинской Америки, становление романтизма и формирование романа как жанра национальной литературы. Бразильский романтизм возник еще в конце 30-х — начале 40-х годов, но только в 60-е годы он достиг значительных художественных свершений. Что касается романа, то до 40-х годов XIX в. бразильская литература еще не приступала к освоению этого жанра. К тому же в португальской литературе, на опыт которой в первую очередь опирались бразильцы, не существовало развитой прозаической традиции. Теперь бразильцы жадно принялись усваивать самые основы искусства романа.
В 50-х годах выявился особый облик романтизма в Бразилии. В поисках путей воспитания национального сознания романтики обратились к индейцам как к исконной части бразильского народа. Рождается литературное течение, названное «индеанизмом». Первым поэтом индеанизма был Антонио Гонсальвес Диас (1823—1864). «Американские поэмы», включенные в его сборники «Первые песни» (1846), «Вторые песни» (1848) и «Последние песни» (1851), а также эпическая поэма «Тимбирасы» (1857) вызвали
588
многочисленные подражания. В прозе романтический индеанизм начался публикацией в 1856 г. в виде фельетона в газете «Диарио до Рио-де-Жанейро» романа Жозе де Аленкара (1829—1877) «Гуарани». В следующем году этот роман вышел отдельным изданием. Впоследствии Аленкар написал еще два индеанистских романа — «Ирасема» (1865) и «Убирашара» (1874). Индеанизм в той или иной степени сказался в деятельности большинства бразильских писателей тех лет. Однако стихи Гонсальвеса Диаса и романы Аленкара и по художественным качествам, и по идейно-эстетической осознанности значительно превосходят все, что создано их современниками и последователями. Романтиками, примкнувшими к индеанизму, руководило понимание своей миссии — дать родине национальную литературу, которая помогла бы народу почувствовать себя нацией с единой историей, с собственными традициями, мифологией, фольклором. Стихи Гонсальвеса Диаса научили бразильцев воспринимать индейские обычаи не как экзотические суеверия, а как обычаи предков, которые каждый должен знать и уважать. «Американские поэмы» — по большей части монологи: индейского воина, индианки, покинутой возлюбленным, шамана и т. п. Монологический характер этих стихов весьма существен: Гонсальвес Диас пытается заставить индейцев заговорить. Поэт хочет воспроизвести изнутри строй чувств, понятий, верований индейцев, угадать логику образотворчества, присущего их речи. Пафос всей поэзии Гонсальвеса Диаса — упоение красотой родной страны, благородством ее исконных обитателей, суровой чистотой их обычаев. Его стихотворение «Песнь изгнания», которое с детства знает наизусть каждый бразилец, стало своего рода патриотическим гимном.
Еще более полно идейная и эстетическая программа индеанизма была раскрыта и обоснована Ж. де Аленкаром. В первом своем литературном манифесте — серии статей по поводу поэмы Гонсальвеса де Магальяэнса «Конфедерация тамойосов» (1855—1856) — Аленкар утверждал, что писатель, обращающийся к эпизодам колонизации страны, к первым встречам и столкновениям индейцев с завоевателями, должен всегда сохранять ощущение грандиозности событий, а героев-индейцев должен сделать похожими на героев Гомера. Именно по этому пути шел и сам Аленкар. «Ирасема» и «Убирашара» написаны им как переложения индейских легенд; «Гуарани» сочетает черты легенды и исторического романа с точно определенным временем (1604) и местом действия (северо-восток Бразилии), с подлинными, упоминающимися в исторических хрониках лицами и событиями. Обстановка колонизации Бразилии во многих чертах показана в романе точно (произвол новых помещиков-конкистадоров, кровавые стычки с местными племенами, алчность авантюристов, стекающихся из Португалии в Новый Свет, и т. п.). Однако некоторые стороны исторического процесса, в частности превращение хозяев страны в обездоленных и униженных париев, затушеваны Аленкаром, сознательно оставлены в тени. В центре его романов — всегда любовный или дружеский союз индейца и белой девушки, индейца и португальца. Герой «Гуарани» индеец Пари любит возвышенной любовью дочь португальского идальго Сесилию. Благородство и мужество находят признание у не менее благородных колонистов дона Антонио и Алваро. Отрицательный полюс в «Гуарани» — шайка авантюриста Лоредано, явившегося в Новый Свет только за наживой. Братство Пери с благородными португальцами, для которых Бразилия стала уже родной землей, — это сама идея слияния двух рас, идея создания новой нации. В «Ирасеме» та же идея выражена в любви португальского воина Мартина и Ирасемы, в рождении у них сына, многозначительно нареченного Монсиром (на индейском диалекте тупи — «вышедший из страданий»), в нерушимой дружбе Мартина и индейца Поти. В «Убирашаре» та же идея разворачивается в форме легенды об объединении двух враждовавших племен: «Оба они сравняются славой и создадут одну великую нацию, госпожу рек, гор и лесов».
В свете этой ведущей идеи понятна и модернизация образа индейца. Аленкар и другие индеанисты модернизировали не столько поступки индейца, сколько внутренние мотивировки его поведения. Достоверно изображая быт индейцев, писатели стремились открыть за каждым их поступком нравственные категории и душевные движения, положительные с точки зрения человека XIX в., иными словами, облагородить образ индейца в соответствии с критериями европейской духовной культуры. Так, Аленкар и Гонсальвес Диас не скрывают, что индейцы приносили человеческие жертвы, но тут же показывают, что руководил ими всегда восторг перед воинскими доблестями противника (поэма Гонсальвеса Диаса «И-Жука-Пирама», что на диалекте тупи значит «Тот, кто достоин умереть»). Индеанисты приписывали индейцам понятия о любви, верности, рыцарском благородстве и пр., которые выработались в человеческом обществе лишь в эпоху, когда индивидуум уже выделился из первоначального коллектива. Бразильские индейцы в момент колонизации находились на гораздо более ранней стадии первобытнообщинного строя.
Модернизируя психологию индейцев, писатели в то же время стремились к достоверности
589
изображения, использовали весь доступный тогдашней этнографии материал. Гонсальвес Диас составил первый словарь индейского диалекта тупи. Аленкар тщательно документирует свои книги, подробно описывает, ссылаясь на исследователей и путешественников, быт, утварь, обычаи и ритуалы индейцев. Особую проблему индеанизма составляла передача речи индейцев. Гонсальвес Диас конструировал речевую образность индейцев, исходя из своих представлений об их близости к природе, об их внутреннем мире, оттого образы его стихов иногда кажутся излишне прихотливыми, стилизованными. Аленкар пошел по другому пути: он ищет тропы, рожденные сознанием самих индейцев, и для этого использует топонимику, названия растений и животных, сложные слова, данные этимологии. На этих естественных языковых метафорах строит Аленкар речь своих персонажей. «Эта книга, — говорит Аленкар об «Ирасеме», — опыт или образец. В ней осуществлены мои мысли относительно национальной литературы; вы найдете здесь поэзию истинно бразильскую, прорастающую из языка дикарей».
В творчестве романтиков-индеанистов сложилось и еще одно самобытное свойство, унаследованное затем всей бразильской литературой: Аленкар и Гонсальвес Диас считали, что бразильская природа есть высшее воплощение национального чувства. «...Природа чистая, великая и столь благородная, что кажется почти идеальной», — писал Диас. Таким образом, в произведениях бразильских романтиков природа становится и источником и зеркалом своеобразия культуры. Это первая реальность новой страны, которую люди осознают как свое общее достояние. И не только эстетический, но и этический идеал романтиков воплощен для них в бразильской природе. Ее величавость, безбрежность, неукротимая жизненность — прообраз человека и общества в представлении романтиков. Во всех книгах Аленкара — не только индеанистских, но и в написанных им в 60—70-е годы исторических романах — вольная, простая жизнь в союзе с природой привлекательнее городской жизни, регламентированной сословными предрассудками, отягощенной низменными страстями. Антибуржуазная направленность романтизма обрела у бразильцев особую форму. Они попытались создать художественный идеал жизни, основанный на гармоническом соединении лучших нравственных традиций европейского общества, воплощенных в условном образе благородного рыцаря, и той забытой европейцами вольности, близости к природе, воплощением которых стал также идеализированный образ индейца.
Аленкар написал двадцать романов и шесть пьес. В его книгах представлено доколумбово прошлое Бразилии, первые контакты колонизаторов и индейцев, история колониального общества («Серебряные копи», «Иезуит») и, наконец, период после провозглашения независимости. Он посвятил по роману крупнейшим районам Бразилии, отличающимся особым, исторически сложившимся бытовым укладом. В «Гаушо» (1870) показан юг страны, в «Сертанце» (1875) — северо-восток. Этот последний роман сыграл значительную роль в судьбах бразильской литературы: им началось новое литературное движение, так называемый сертанизм, зародившееся в лоне романтизма, но затем эволюционировавшее к реалистическому изображению жизни. По мере того как колониальное прошлое уходило в историю, литература осознавала потребность в новом герое — носителе идеи национальной самобытности и вместе с тем человеке, представляющем сегодняшнюю реальность страны, в которой индейцы либо давно уже были ассимилированы, либо оттеснены на дальнюю периферию и практически не участвовали в национальной жизни. Новый герой и был открыт Аленкором в лице сертанца, т. е. жителя сертанов, внутренних, степных районов Бразилии. Сертанец — как правило, метис, он изначально соединяет индейские и португальские начала. Он живет в постоянной борьбе с природной стихией, и только любовь и уважение к природе позволяют ему выжить. Кроме того, именно здесь, в далеких от побережья, труднодоступных для иммигрантов местах, сохранялись образ жизни, нравы и даже архаический язык, свойственные первым колонистам. Это было то самое подлинное, исконно бразильское, что дольше всего сопротивлялось нивелирующим влияниям массовых европейских иммиграций. Поэтому крестьянин-сертанец был возведен в ранг этического идеала бразильской литературы. Роман Аленкара был и самым знаменитым и последним собственно романтическим произведением сертанизма. У других сертанистов преобладали уже черты реалистического бытописания, хотя сохранялись элементы романтического сюжетосложения. Среди многочисленных произведений такого переходного — от романтизма к реализму — типа особой популярностью пользовался роман Альфредо д’Эскраньоль Таунея (1843—1899) «Иносенсия» (1872).
Жозе де Аленкар, проделавший грандиозную работу по созданию бразильской прозы, опирался главным образом на опыт. Вальтера Скотта, в несколько меньшей степени Шатобриана. Однако в те же годы были и другие, также небезуспешные попытки создать бразильский роман на совершенно иных основах. Мануэль Антонио де Алмейда (1830—1866) обратился к более ранним
590
литературным источникам — к испанскому плутовскому роману. Он заимствовал у плутовского романа композицию и героя, позволивших ему объединить разрозненные, эскизные наблюдения над бытом Рио-де-Жанейро, над человеческими типами, возникшими в бурлящей, только еще формирующейся стране. В романе Алмейды «Жизнь Леонардо, сержанта полиции» нет сложной драматической интриги, страстей, тайн и опасностей, характерных для книг Аленкара и его школы. Этим объясняется и забвение, в котором оказался вскоре после своего выхода (1852 — опубл. в газете; 1854—1855 — отдельное изд.) роман Алмейды, заслоненный шумным успехом «Гуарани». По-настоящему оценена «Жизнь Леонардо» была только в XX в.
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 32; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!