Критическая философия истории 53 страница
Легко анализировать различные значения слова «случайность», исходя из аристотелевской теории. Согласно Аристотелю, факт фортуны или случайности чужд всякому закону, он совершается не всегда и не очень часто, он редок. Со случайностью склонны путать редкость. Регулярность доказывает наличие необходимой связи, единичность — отсутствие такой связи. Эти редкие случайные факты относимы к разным областям. Либо это умственная деятельность, которая вместо преследуемой цели добивается другой, либо это вещь (или животное), которая достигает цели, но не своей подлинной. Следовательно, фортуна и случайность характеризуют реальности, которые существуют с какой-то целью. Все примеры Аристотеля так иллюстрируют общую идею, что и сегодня остаются классическими, они поддаются одной и той же интерпретации из-за ошибки финальности. Розничный торговец случайно и без намерения приходит на рынок и там встречает своего кредитора или, например, копают землю для посадки и находят клад. Напуганная лошадь бежит, и этот бег ее спасает, камень падает и попадает в голову. Во всех этих случаях результатом является не то, что предполагал субъект действия или природа. Так что между рождением монстра и встречей с финансистом Аристотель не замечал фундаментального различия. Его логическая и метафизическая теория противопоставляет в иерархизированном мире случайность и реализацию каждым человеком своей цели (внешняя деятельность или форма).
|
|
|
Достаточно рассмотреть примеры Аристотеля, чтобы снова найти две идеи, которые составляют основу теорий Бергсона и Курно. Таган, который падает прямо, камень, который попадает в человека, так много событий, которые наводят на замысел. Механизм имитирует конечную цель. Социальный характер следствия из-за ложного применения принципа равенства как бы распространяется на причину. Разум, который проявляется в событиях, концентрируется в изображении злого гения, который мы назовем случайностью.
С другой стороны, суть теории Курно заключается в том, чтобы анализировать не преследуемую, но не достигнутую цель, а истоки случайности. Встреча кредитора с дебитором на месте, камня и головы, — все эти примеры могут прийти к формуле Курно: совпадение двух серий или совпадение системы и серии. Каждая из этих серий подчиняется строгому детерминизму, но встреча сама по себе вне всякого закона. Идея ясная, ставшая сегодня классической, но остается определить серии и системы. Как этого добиваются в истории?
Всякое событие происходит из многих серий событий. Идет ли речь о войне 1914 г. или о гитлеровской революции, легко можно различить многочисленные причины. Убийство эрцгерцога является концом серии (деятельность сербских революционеров, панславизм), австрийская дипломатия на Балканах представляет другую серию, так же, как дипломатия России и Германии. Но, с другой стороны, если бы рассматривали войну как продолжение европейской политики, то в ней бы увидели завершение системы. В зависимости от угла зрения одно и то же событие может показаться случайным или нет.
|
|
|
Бесспорно, формальный анализ предыдущего параграфа разрешает эту очевидную трудность, он дает строгую форму рассуждениям исторической этиологии, но вместе с тем он лишает понятия порядка и случайности всякого абсолютного значения. Сам историк в соответствии с известными закономерностями, с обычными эволюциями организует структуру становления. Событие может быть случайным по отношению к совокупности антецедентов и адекватным по отношению к другому событию. Событие может быть неожиданным, поскольку встретилось множество серий, целесообразным, поскольку на высшем уровне снова находят упорядоченную совокупность.
Но не указывает ли случайность на класс материально определенных данных? Когда говорят о случайности в истории, то сразу же думают об определенном типе фактов, как если бы еще обогащали позитивное значение факта (значение в духе Курно) с помощью остатков аристотелевского или бергсоновского значения, как если бы выделяли системы и серии в зависимости от человеческого интереса. Таким образом, всякий раз ссылаются на случайность, когда естественные феномены вторгаются в мир истории (землетрясение, болезнь руководителя, атмосферные обстоятельства, которые определяют исход войны, сражения и т.д.), так же когда каждый раз асимметрия между причиной и следствием (незначительная причина — огромные последствия) нас поражает или даже каждый раз, когда великий человек, кажется, оказывает воздействие на становление.
|
|
|
Эти случаи легко можно привести к формальной дефиниции. Естественные феномены сразу формируют четкую серию. С другой стороны, история собирает в одну совокупность социальные, экономические или институциональные условия, так что решения или инициативы людей принимают характер случайностей (тогда как по отношению к индивиду они могут быть адекватными). Можно представить, что крупные
реальности более детерминированы, чем отдельные факты, и можно постичь главное различие между ними. Крупные реальности, однако, сделаны из индивидуальных условий, связанных между собой в реальности или через историка, и являются только относительной случайностью.
|
|
|
Конечно, ничто не мешает сохранить материальный смысл: акциденциями являются отдельные данные (индивидуальные инициативы, встречи и т.д.), которые соответствуют вариабельным причинам непредвиденных структур, представленных с целью каузального анализа. Но
366
367
нужно опять напомнить, что материальный и формальный смысл не совпадают. Формально любой феномен может быть случайным. Внезапное развитие немецкой индустрии 1870-1874 гг. является случайным по отношению к предыдущему состоянию экономики, поскольку в основе этого развития лежит возмещение ущерба, нанесенного войной, т.е. политический факт, являющийся внешним элементом для экономических циклов. Может ли акцидения, определяемая по отношению ко всем антецедентам, по отношению ко всей ситуации, быть абсолютно, а не относительно неожиданной? Но, прежде всего, нужно было бы спросить себя, а существуют ли такие события, которые в прошлом ничто не готовит и ничто не объясняет. С другой стороны, даже в этом случае событие не может быть в качестве особенного или индивидуального случайным, но оно порывает с предыдущей эволюцией. Мы всегда остаемся в рамках позитивного и формального значения слова «факт», так как случайность (в материальном смысле) часто есть реализация необходимости.
По правде говоря, если, подобно Курно, историк охватывал бы всю систему, если бы он выявлял план Провидения, то акциденции посредством ссылки на эту систему стали бы, так сказать, абсолютно неожиданными. Ибо вместе с многочисленностью систем исчезла бы двусмысленность: оба понятия слились бы или, по крайней мере, их различие имело бы мало значения. Например, предположим, что история необходимо ведет к единой Европе: уверенный в том, что он это знает, историк будет без страха рассматривать последние европейские войны как остатки завершающейся эпохи. Отдельные эти случайности или нет они выстраиваются как таковые в действительной перспективе к прошлому.
Другими словами, невозможность смешивать оба понятия поддерживается, прежде всего неуверенностью, связанной с разграничением систем и серий с плюралистичностью неожиданных структур, которые ученый свободен конструировать или воображать.
Предыдущие замечания могут разочаровать. В самом деле, хотят, чтобы философ занял определенную позицию между историками и социологами, теоретик случайности и теоретик необходимости. К чему эти логические формулы, которые в конце концов отражают стихийную практику, если они не позволяют решить или, по крайней мере, уточнить действительную проблему?
Скажем вначале, что наша схема подтверждает сведения, которые мы давали, начиная с первого раздела, относительно компенсации или элиминации акциденций. Ибо если эта элиминация временем в конце концов кажется правдоподобной внутри системы (определяемой адекватной каузальностью), то не то же самое происходит с акциденциями, которые совершаются в определенные моменты или на точках пересечения. Экономист наблюдает циклические флуктуации, различает вековые и короткие периоды движения, ставит на свои места случайности (войну, политику), которые не влияют ни за пределами определенного
времени, ни масштабно на развитие экономики. Но это развитие полностью может быть управляемо экстраэкономическим отдельным фактом. С другой стороны, столкновение депрессии и политического кризиса может вызвать революцию (например, немецкая революция 1933 г.), последствия которой, кажется, не поддаются подсчету и которые непредвидимы. Русская революция, которая, может быть, является результатом накопления благоприятных случайностей, успех которых по крайней мере зависел от многих факторов, имеющих относительно непредсказуемый характер (руководители, последствия сражений и т.д.), открывает экономическую систему, откуда, исходя из этого первоначала, выявляют понятное и необходимое становление.
Здравый смысл подсказывает — и это подтверждает рефлексия, — что поле ненадежностей не всегда фиксируется и всегда ограничено. Конечно, во все эпохи некоторые возможности исключались: не возвращаются от крупной индустрии к ремеслу, и крупная индустрия свидетельствует о наличии в политической власти некоторых характерных черт, которые следует терпеть. В этом смысле можно сказать, что есть границы, между которыми царствует фортуна, но эти границы неясны и недетерминированы. С самого начала нельзя утверждать, что случайности не имеют другой роли, как ускорять или замедлять неподвижную судьбу, написанную заранее. В эпохи кризисов, кажется, что шансы различающихся друг от друга возможностей увеличиваются. Когда свобода Греции находится под угрозой, громадной кажется игра случайностей.
Таким образом, никакое общее суждение не может предвосхитить результатов исследования, которое в каждом случае должно быть заново без предрассудков рассмотрено. Вот почему теории, связанные с этим вопросом и отражающие философские течения, в сущности чужды историческим сомнениям. Путают антитезу всеобщего и частичного детерминизма с антиномией свободы и необходимости. Абсурдная путаница: в действительности, больше имеют значения конкретные утверждения, чем метафизические понятия. К чему провозглашать человеческую свободу, которая, принадлежа всем, никому не принадлежит? Сотворенная всеми людьми, история ни для кого не желательна: являясь слепым результатом бесчисленных конфликтов, она будет иметь хаотический характер, так как подчинится противоречивым волям. Либо думают об индивиде, и тогда его не извлекают из подчинения метафизическим формулам, но в нем обнаруживают условия и мгновения его мощи. Либо думают о человечестве и тогда остается определить идею: достаточно ли того, чтобы прошлое не содержало в себе будущего, или нужно ли, чтобы историческая целостность управлялась сознательным разумом?
Ученый спор о великих людях ведет к аналогичным результатам. Два вида аргументации, которые монотонно противопоставляются, нам кажутся и бесспорными, и недостаточными. Детерминизм как раз напоминает, что нельзя вольно изменять тот или иной элемент (чтобы доказать эффективность случайности): все факты связаны друг с другом, Деталь, которая наносит удар, может быть, отражает длительно существующее общее данное (недостаточно благоприятный момент, плохое
368 369
комплектование руководителей). К тому же великие люди выражают определенную группу или эпоху, сотворенное завоевателем, например, Александром, соответствовало историческому требованию: более или менее быстро единство античного мира было бы реализовано и обе культуры — греческая и азиатская — проникли бы друг в друга. Но не менее справедливо, ответили бы, что история не всегда находит человека, способного реализовать задачи, которые она выдвигает. С другой стороны, если бы завоевания Александра или Чингисхана не были подготовлены обстоятельствами, если бы техническое превосходство не обеспечило возможности, то ясно, что одной гениальности было бы недостаточно. Однако эту возможность могли бы и не использовать. То же самое касается основателей религии: Лютера и Магомеда. Всегда ли справедливо спрашивать, какие следы оставил индивид; какие следы остались в событиях благодаря тому факту, что историческая необходимость была реализована в такую-то эпоху и таким-то образом? Какие следы в культурном созидании? В какой мере протестантизм нес отпечаток личности Лютера, ислам — личности Магомеда? Если бы пророками были другие люди, то обе религии были бы отличными от того, чем являются сейчас?
Можно было бы без труда продолжить этот традиционный ученый спор. Но последние вопросы, которые мы сформулировали, показывают, почему этот спор ни к чему не приводит. Пока держатся за абстрактные формулы, будут оправдывать как детерминизм, так и культ героев. Нужно анализировать индивида и ситуацию, чтобы уточнить то, чем в конце концов реальность обязана тому или другому. Но этот анализ (такого же типа, как и всякое историческое каузальное исследование) во всяком случае должен быть заново пересмотрен: проблема не содержит общего решения, она даже не является подлинно философской, поскольку зависит от научного исследования.
Эти замечания нам кажутся настолько очевидными, что мы не собираемся убеждать кого-либо в том, что недоказуемые утверждения исторического детерминизма спонтанно проистекают из исторической перспективы. Сперва признают случаи, которые были схвачены или потеряны, всегда и всюду решающие мгновения, неважно, идет ли речь о военной победе или о крушении империи, всегда открывают отдаленные и законные причины, которые постфактум придают мнимую необходимость эффективному исходу. Забывают, что противоположный исход, может быть, содержал бы тоже удовлетворительное объяснение.
Другими словами, ретроспекция создает иллюзию фатальности, которая противоречит современному представлению о случайности. Ни то, ни другое априори не являются ни ложным, ни истинным, будущее часто исправляет мнение участников событий. По крайней мере, современное представление не включает никакого догматизма наперекор ретроспективной иллюзии. Следовательно, на догматизм возлагается ответственность доказательства.
Все широкие реконструкции делят вместе с ретроспективными прорицателями привилегию непогрешимости. Однако, как мы это увидим в следующем параграфе, каузальное исследование, которое ведется историком, меньше преследует цель нарисовать крупные штрихи исторического рельефа, чем сохранить или воссоздать в прошлом сомнения будущего: рассказ, как и язык, знает много актуалъностей, достаточно перенестись в какой-нибудь момент (пусть даже в отдаленное прошлое), чтобы определить по отношению к фиктивному настоящему три измерения времени. Историк пользуется этой мощью духа и тем самым ему удается отличать фатальность от того, что уже было и не может не быть, т.е. от сплошной необходимости, которая раздавит индивида и имплицирует предопределенное будущее.
§ 4. Границы и смысл исторической каузальности
Границы исторической каузальности имеют двоякий характер. Одни границы связаны с самой схемой, другие с природой или недостаточностью знаний, которыми мы располагаем для конструкции ирреальных эволюции. Исходя из этого анализа, смысл исторической каузальности обнаруживается в самом себе: если бы мы никогда не были способны дать ответ на наши вопросы, то для предоставления будущему прошлому признака будущего мы были бы вправе еще задавать вопросы.
В предыдущих параграфах мы уже видели, что детерминизм ретроспективной вероятности признает только релятивные понятия. Правила и события, адекватность и акциденция кажутся неотделимыми в проведенном эксперименте от истории. Бесспорно, реальность подсказывает такое проведение, но как бы ни были обоснованы решения ученого, редко бывает, когда возможны только они: нельзя было бы поставить вопрос в другой момент, ибо эволюция продолжается и редко когда доходят до первоначала; определенный отбор антецедентов категорически не навязывается, как и расчленение следствия.
Эта свобода реконструкции проявляется так же в выборе уровня. Один историк разместится на том же уровне, что участник событий, другой будет пренебрегать микроскопическим анализом и будет следовать движению совокупности обстоятельств, которое ведет к рассматриваемому событию. Так, для марксиста проблема непосредственных причин войны будет иметь ограниченный интерес и значение. Капиталистическая экономика, европейская политика XX в., так сказать, породили всеобщий конфликт: мало значения имеют последние инциденты.
Эти замечания уточняют характер результатов, они не подрывают их правомерность. Другая, более серьезная оговорка ставит под сомнение соответствие схемы и реальности. Находят ли в истории эквивалент постоянных причин? Если даже дают утвердительный ответ на этот вопрос, то отсюда вовсе не следует, что эта каузальность носит, так сказать, характер мгновения. Мысленно переносятся в момент прошлого, останавливают эволюцию, фиксируют постоянные условия, которые тоже эволюционируют н направлении события, которое изучают, или в протино-370 371
положном направлении. Измерили эффективность на этот выбранный момент, но важно знать для уточнения роли глубинных сил и отдельных событий становление скопления событий, однако в своих ирреальных конструкциях мы представляем следствия ситуации, а не ее трансформации (в предыдущих параграфах мы не делали различия).
Таким образом, можно заметить между ухронией и методами позитивной науки существенные различия. Мечтатель выбирает и произвольно устраняет факт (может быть, неотделимый отданной совокупности), воображает то, что должно было бы произойти, старается вдаваться в детали этой фантазии. Ученый задается только вопросом, получит ли он другое событие, если изменит данные в определенный момент, в
котором он находится. Ему достаточно доказать, что «кое-что изменилось бы». Но чаще всего это трудно бывает сказать. Во всяком случае (по крайней мере, на низшем уровне) он не в состоянии следить за последствиями своей гипотезы, поскольку перекрещивание каузальных серий в реальности превосходят силу нашего ума. А если бы французы не выиграли бы сражение на Марне? А если бы порядок отступления не был дан немецким войскам? Если бы Америка не вмешалась? Конечно, различают возможность других эволюции реальной истории, вероятных и очень разных, и в зависимости от них будут оценивать очень высоко эффективность такой победы или американского вмешательства: не скрывая нашего бессилия примирить науку и ухронию, не отрицая, что на высшем уровне иногда различают вероятность всеобщего развития, которое акциденции, рассматриваемые с близкого расстояния, по-видимому, делают возможным.
Таким образом, мы снова возвращаемся к проблеме, которой до сих пор избегали. Имеем ли мы средство ретроспективно устроить детерминизм в соответствии с вероятностью? Установить эту релятивную или мгновенную каузальность?
Прежде чем изучать исторические общие понятия, мы можем показать, почему и как историк практически приходит к, по крайней мере, правдоподобным гипотезам каузальности. В самом деле, предположим, что он находится на низшем уровне, что он изучает поступки людей, точность решения в определенную минуту. Что произошло бы, если бы царь не подписал указа о всеобщей мобилизации? Историк не располагает никаким правилом, которое можно применить к этой обстановке, предыдущие действия являются слишком особенными, чтобы их подводить под понятие закона. И тем не менее благодаря этой особенности историк может делать предположения с помощью других данных (австрийская мобилизация была объявлена до того, как стало известно о русской мобилизации и т.д.). Скажут, что случай имеет исключительный характер: если бы австрийская мобилизация была ответом на русскую, то были бы обязаны приписать русской мобилизации свойство частично быть причиной по отношению к австрийской мобилизации, которая, может быть. произошла совсем по другой причине. Мы не хотим поставить под сомнение эту неуверенность, мы только хотим указать на идею: чем ближе подходим к абсолютно конкретному, тем меньше обладаем пригодными знаниями, но в них больше имеют место факты. Никто не сомневается в том, что австрийский ультиматум, объявление войны Сербии были сильными инициативами, создававшими возможность развязывания войны. То же самое касается сражения на Марне, после разрушения границ и отступления, оно было своего рода чудом (пусть оно было случайным по отношению к самому большому числу антецедентов). Кончилась бы война, если бы сражение было проиграно и пал бы Париж? Никто не может так утверждать. Но зато все признают, что вероятность французского поражения значительно усилилась бы и в этом случае поражение было бы вполне вероятно.
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!