Критическая философия истории 50 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 50 из 79Следующая ⇒

Неустраним ли он? Можно было бы уточнить соответствующие права обеих интерпретаций согласно аспектам действительности и творений. В конечном счете существует фундаментальная антиномия. Философия эволюции включает в себя основное и окончательное единство истории. Философия становления заключается в анархическом рядоположении много-345

образий. Будучи узником своей эпохи и интегрированным в общество, человек определяется, находясь в прошлом и освобождаясь от его тирании путем выбора своего будущего. Но является ли это решение как для того кто живет, так и для того, кто размышляет над историей философии или философией истории, необходимым символом личных, произвольных предпочтений или претендует на универсальность истины? Вопрос, от которого зависит качество знания, которое индивид приобретает от коллективного предназначения, т.е. самого себя.

Общее заключение по второму разделу

Границы понимания

Выражение «границы понимания» обычно берется в психологическом смысле. Ясперс и Макс Вебер задавались вопросом, до каких пределов распространяются понятные феномены. Вопрос особенно трудный, в первую очередь, для того, кто изучал патологические факты. Понимая содержание бреда, не обязательно понимают связь между первоначальным травматизмом и психическим расстройством. И почти никогда не понимают, почему и как некоторые неврозы вызывают психологические симптомы.

Оставим в стороне этот аспект проблемы, который для истории никакого значения не имеет. Правда, Вебер поставил аналогичный вопрос, который, может быть, даже просто взял у Ясперса. Каковы границы области, принадлежащей понимающей социологии? Его ответ не обошелся без двусмысленности, поскольку он плохо различал неосознанное и непонятное (в теории, а не на практике) и был склонен путать рациональное и понятное. Будучи не в состоянии четко различать понимание побудительных причин и анализировать аффективное понимание (которое только отмечал), он шел от целевой рациональности к традиции, к спаду интеллигибельности.

С другой стороны, он признавал как типично непонятный факт механическую, инстинктивную реакцию или реакцию умалишенного. Без всякого сомнения, это наблюдение действительно, но социолог будет настаивать на другом, решающем с его точки зрения, вопросе. Речь идет прежде всего о том, чтобы найти место разумным поступкам, установить границы, внутри которых исторические события и социальные институты поддаются пониманию как личные действия, за пределами которых факты, кажется, больше не соответствуют мысли и подчиняются слепому детерминизму.

В первом разделе мы уже рассмотрели распространение, так сказать, элементарной интеллигибельности, мы отметили удивительный признак некоторых целостностей. Мы снова к этому вернемся в последующих двух разделах.

Мы больше остановимся на двух противоположных и взаимно дополняющих значениях одного и того же выражения. Понимание включает объективацию психических фактов: чем жертвуют при этой объективации? Но, с другой стороны, мы также видели, что понимание всегда возлагает ответственность на интерпретатора. Последнего никогда нельзя сравнить с физиком, он остается как человеком, так и ученым. И он не хочет становить-_чистым ученым, поскольку понимание за пределами знания имеет в виду освоение прошлого. Следовательно, можно перевернуть предыдущий воп-ос и задаться вопросом о последствиях неполной объективации, об условиях, которые предполагает общение сознаний.

Если бы разрезали жизнь души на напластованные слои, начиная от психологического состояния до духовного акта, то можно было бы расположить материал понимания, психологические данные как проекцию действия внутри сознания, связанного с телом. Мы не будем обсуждать метафизические конструкции Шелера, мы только укажем, — рассуждение имело место в наших предыдущих анализах, — что неправомерно придавать концептуальным различиям онтологическую реальность. Признав разнообразие ее аспектов, мы рассмотрели психическую жизнь в ее конкретной целостности, так, как она представляется непосредственному наблюдению или рефлексии. Поэтому мы никогда не наблюдали слияние или ассимиляцию «я», хотя не сомневались ни в общности основных верований, ни в приоритете эмоций и общих идей, ни в улавливании через различные сознания интенциональностей в большей части идентичных, эквивалентных соучастию, к которому, согласно Шелеру, стремится историческое познание.

Мы также с самого начала признали своего рода перцепцию другого. Но эта перцепция не заставляет нас разделить чужую жизнь, она нам ее предлагает в объективированном виде. Точность историка ничего общего не имеет с непосредственным впечатлением свидетеля, хотя и точность, и впечатление нуждаются в способности оторваться от самих себя и представить другую экзистенцию. Мы воссоздаем систему предпочтений или поведения, но очень часто нам не удается ощутить душу, из которой, так сказать, мы выделили интеллектуальную структуру.

С другой стороны, за неимением интуиции интенциональностей другого в видимых выражениях и символах мы не считаем достижимым то, что Шелер называл Gesinnung²⁵ моральной интенцией человека. Как у наблюдателей у нас есть общий образ других: этот кажется знатным, тот вульгарным. Но Gesinnung при условии, что она смешивается с моральными свойствами (что свершается без труда, ибо, являясь составной частью каждого, она не поддается сознательному выбору и не имеет никакого отношения к достоинству), никогда не появляется как нечто целостное и однозначное. Она определяется как импульс, любовь или воля, стремящаяся к некоторой иерархии ценностей. Однако никогда не добираются до последнего импульса, и анализ целей, в сущности, бесконечен. Моральная интенция, которую можно постичь и которая отличается от мотивов и от побудительных причин, поскольку она содержит оценки, не включает в себя совершенное понимание.

Больше того, субъект как целостностное и свободное существо не дается ни в спонтанной интуиции наблюдателя, ни в терпеливой реконструкции историка. Пусть свобода понимается как этическое усилие или источник полного существования, все равно она исчезает для другого, как исчезает и Для самой себя. Может быть, всякая судьба есть следствие единственного выбора, выбора интеллигибельного характера мира ценностей или жребия жизни. Смешавшись со своими результатами, свобода якобы больше не отличается от фатальности: выбор мог бы быть другим, чем есть на самом

346

347

деле, но, свершившись, он остается, что констатируется, детерминированным, как всякая реальность. Только чувство, которое могло бы нас упрекнуть в нашем выборе, дает возможность осознать нашу отчужденную силу Следовательно, другие не отличаются от своего поведения и своих психологических состояний. Если даже они изменяются, мы усложним постепенно идею, которую имеем о них, тем не менее они не прекращают быть тем чем являются на самом деле. Они отрываются от своей судьбы только для тех, кто к ним обращается лично, кто, не проникая в тайну, признает силу творения.

Таким образом, двойной рубеж фиксируется в понимании тем фактом, что оно привязывается к объекту; моральное свойство находится за пределами мотивов и побудительных причин: свобода и целостность за пределами рассеивания. Пережитый контакт иной раз нам дает ощущение свойства, долгое общение и понимание некоторых поступков нам дает возможность сближать сущность индивидов. Но в конечном счете, существует разница между обладанием посредством знания и связью через бытие человека. Чтобы устранить ограничения объективации, познание должно уступить место соучастию. Но можно быть только самим собой, можно думать или представлять других.

Безусловно, это познание в крайнем случае само трансцендируется. Как только превращаются в свое прошлое, включают в состав богатства, переданные другим. Но в этот момент наука исчезает. Прошлое еще существует в той мере, в какой оно становится интегративной частью нашего духа и нашей жизни. Чтобы его исследовать, мы его отрываем от себя и проецируем вовне. Если после его распознавания мы его заново ассимилируем, то сразу же перестаем быть историками, чтобы снова стать историческими людьми.

Эта коммуникация личностей, кажется, противоречит усилию объективности, которую мы рассмотрели во всех формах понимания. В действительности, ангажированность интерпретатора в любом случае необходима, ибо двусмысленные и неисчерпаемые человеческие факты поддаются многочисленным улавливаниям.

Люди живут юридическим и моральным опытом, историк его определяет и реконструирует. Духовные элементы включаются в различные целостности, историк приводит в порядок совокупности и подчеркивает главное. Все моменты существования или универсума объединяются в одно становление. Историк составляет последовательность и в соответствии со своей перспективой и своими ценностями фиксирует связи фаз и смысл движения.

Иногда историк, насколько можно, пытается редуцировать это взаимодействие науки и настоящего. Либо он редуцирует ретроспективную организацию к своего рода рядорасположенности или концептуальной традиции, или берет отдельно ограниченные фрагменты, не интегрируя их в эволюцию. Но в первом случае наука по мере уменьшения роли решений стала бы постепенно исчезать и теоретически приблизилась бы к полной объективности. Во втором случае удалось бы избежать релятивности перспектив, но чтобы снова впасть в плюралистичность изображений.

Больше, чем исследование эмпирической точности, имеющей методологическое значение, нам важна склонность к универсальности за преде-и особенного. Удается ли индивиду охватить историю, мимолетным ^Ла мом которой он является? Удается ли ученому изложить становление ^&1νκΗ? Думает ли человек о многообразии человеческих родов и следит ли ^Н_а их последовательностью? По праву идентичность духовных логик или человеческой природы, какой бы формальный характер ни носила таким бразом созданная общность, позволяет интегральное понимание. Но остается преодолеть ограничения индивидуального духа и каждого исторического момента. Универсальность познания требует от историка и истории деиндивидуализации, присутствия истины как общего приобретения в сознании историка, интерпретатора всего.

Примечания

¹ Malraux A. La condition humaine. Paris, 1933, p. 66.

² Трансцендтальное «Я». — Прим, перев.

³ Буквально «задержка», «остановка». В данном контексте непосредственная связь прошлого и настоящего.
— Прим. перев.

⁴ После события. — Прим. перев.

⁵ Мы заимствуем различение мотивов и побудительных причин у Шюца (A.) Der sinnhafts Aufbau der
sozialen Welt. Vienne, Springer, 1931.

⁶ «je» в значении просто человека. «Moi» в значении мыслящего человека. — Прим. перев.

^I Из ничего. — Прим. перев.

⁸ Впрочем, психологическое познание есть только одна из форм ретроспективного познания. Мы
умышленно упрощаем анализ.

⁹ Второе «я». — Прим. перев.
¹⁽¹ В строгом смысле слова (интенциональность).

^II Мысль. — Прим. перев.
¹² Мышление. — Прим. перев.

Поворот к идее. — Прим. перев.

¹⁴ Речь идет о работе Арона «Критическая философия истории». — Прим. перев. ^b Хозяйство и обществ. — Прим. перев.

Наука автономна от понимания, когда стремится к конструированию (интеллигибельной совокупности) или к объяснению духовного становления. Она неразделима с ним, когда истолковывает такую связь, которую подтверждает каузальность.

¹⁷ Реймс — город во Франции с знаменитым Реймсским собором, где изображен Ангел с улыбкой. — Прим. перев.

^|>! Здесь я термин «интенция» употребляю как эквивалент термину «мотив».

В частности, произвольность выбора системы.

⁰ Мы используем технический термин в том смысле, в каком его используют Французские психоаналитики. J' Человек хозяйственный. — Прим. перев. ^Л Мы намекаем на учение Кельзена. ^л Относящуюся к ценностям. — Прим. перев.

~ Bninschvicg L. De la vraie et de la fosse conversion // Revue de Métaphysique et de Morale. 1931, p. 29. «^эНамерения. — Прим, перев.

348

Раздел III '

Исторический детерминизм и каузальное учение

Вступление Направления каузального исследования

Обычно причина понимается как агент или действующая сила, порождающая следствие. Если бы анализировали смысл, который еще сегодня придается этому слову, то очень часто находили бы остаток этого антропоморфизма или мистицизма. Причину можно было бы сравнить с человеческой силой или, по крайней мере, с динамизмом Творца.

Но эта метафизика не выдерживает требований логики. Чтобы было доказано позитивно отношение каузальности, не имеет значения, чтобы связь причины и следствия имела внутренний либо существенный характер, достаточно, чтобы она была воспринимаема и верифицируема, т.е. соответствовала правилу последовательности. Причина становится постоянным антецедентом, а ее регулярность указывает на необходимость.

Изложение понятия каузальности на этом не кончается. Постоянный и необходимый антецедент представляет только элементарный уровень научной организации. Примеры, которые приводит Дж. Ст. Милль в поддержку своей дефиниции, почти чужды науке. Практически мы говорим, что причиной конденсации водяного пара является разница температуры между поверхностью стекла и окружающим воздухом. С научной точки зрения надо было бы высчитать, при каких условиях температура и давление вызывают конденсацию с необходимостью, иначе из прагматических соображений, причину — среди условий. В физической науке больше почти не говорят ни о причине, ни даже о причинах: стараются снова найти через комбинацию функциональных связей конкретные данные.

Конечно, в том смысле, в каком О.Конт противопоставлял поиск причин открытию законов, современная наука касается причин. Никакая закономерность, установленная только наблюдением, не удовлетворяет нашу любознательность. И больше, чем когда-либо, мы склонны к репрезентативным гипотезам, чтобы выяснить атомистическую структуру материи. Но каково бы ни было значение, которое может дать философия понятию каузальности, причиной закона (например, гравитации) может быть в конце концов только другой закон, из которого выводится первый, или другое представление о вещах на низшем уровне

(представление, которое само преобразовывается в отношения). Поэтому никогда не приходят ни к высшему принципу, ни к последнему элементу.

Исходя из этих банальных замечаний, проблемы исторического детерминизма выявляются легко. Критик с социологической тенденцией утверждает, что необходимо преодолеть метафизику с помощью логики.

350

Вместо силы и мотива ищем постоянный и безусловный антецедент (наибольший и наименее определенный). Констатация конкретных данных не дает настоящего объяснения, требующего для различения случайного и необходимого сравнения множества примеров. История якобы должна уступить место социологии (традиционные дискуссии крутятся вокруг этой проблемы).

Но не могут ли таким образом перенести в теорию истории преодоление логики Милля посредством своевременной эпистемологии? Является ли действительной целью науки замена субъективных видимостей объективными и верифицированными связями, которые одновременно разрушают объекты непосредственного восприятия и объекты-причины элементарной науки? Каузальность единой последовательности, регулярности и законы, структура исторического детерминизма — таковы три этапа нашего исследования. Они на самом деле соответствуют вопросам, которые доподлинно и непосредственно ставятся.

Каузальное мышление в истории начинается с вопроса ребенка или судебного расследования: кто виноват? Оно предполагает установление ответственности, но в конечном итоге оно доходит до метафизики: кто ведет мир? Идеи или интересы, индивиды или толпы, люди, фатальность или Бог? Между практической заботой и философской рефлексией развертывается поле научного эксперимента. Понятие каузальности кажется необходимым для объединения посредством повсеместно действительных связей разбросанных феноменов. За неимением чего последовательности остаются случайными и неотличимыми от непредвиденных встреч.

Другими словами, три различные интенции ориентируют анализ причин в истории: интенция судьи, интенция ученого (скоординированные и противоположные) и интенция философа, возвышающаяся над остальными двумя. Первый связан с антецедентами события, второй пытается установить постоянные связи существования и последовательности, третий хочет сблизить и объединить оба предыдущих исследования, поставив их на свои места в совокупности исторического

детерминизма.

Конечно, непримиримый позитивист признает как собственно научную только интенцию ученого. И он будет оправдывать традиционными фразами типа «есть только всеобщая наука» свое презрение к историку, озабоченному единственными обстоятельствами, которые делают событие несравнимым с любым другим. Но такого рода теория, очень далекая оттого, чтобы быть действительно позитивной, имела бы произвольный характер, ибо неправильно истолковала бы спонтанное движение познания. Забота судьи остается легитимной до тех пор, пока фатализм или социологический детерминизм не доказан, рефлексия философа законна до тех пор, пока результаты науки, далекие от того, чтобы удовлетворить наше любопытство, кажутся связанными с персональными доктринами ученых.

Вначале мы обязаны не выбирать, а распознавать проблемы. Только надо уточнить несколько простых различений, которые будут доминировать в нашем изложении. Некоторые проблемы исторической каУзальности являются формальными, а другие материальными. «Каково

351

действие в истории масс и великих людей, идей и интересов?» Такого рода вопросы являются материальными. Формальными вопросами мы считаем вопросы, относящиеся к логическому понятию исторической каузальности. Больше того, мы снова должны разделить формальное и материальное. В формальном смысле историческим является всякое каузальное исследование, касающееся события. Эксперт находится в той же ситуации, что историк. Но, с другой стороны, природа исторических фактов содержит следствия для научной конструкции. Историк, как эксперт, наблюдает не естественные феномены, а человеческие поступки и их последствия. Методы, результаты, может быть, зависят от этой структуры реального.

С другой стороны, этих первоначальных замечаний достаточно для различения понимания и каузальности. Понимание связано с внутренней интеллигибельностью мотивов, побудительных причин и идей. Каузальность, прежде всего, преследует цель установить необходимые связи при наблюдении регулярности. Используя кантовский термин, можно сказать, что постоянная последовательность есть схема каузальности. В той мере, в какой социолог пытается открыть каузальные связи, он по праву игнорирует и должен игнорировать правдоподобность рациональных последовательностей, он трактует исторические феномены как чуждую природу или, согласно классическому выражению, как вещи.

Вначале мы изучим историческую каузальность, т.е. анализ причин одного факта. Затем мы будем искать, может ли и в какой мере мир людей содержать отношения, которые сравнимы с отношениями в физических науках. Другими словами, первая часть будет посвящена исторической каузальности, а вторая социологической. В третьей части мы объединим полученные результаты и постараемся ответить на вопросы: какова природа исторического детерминизма? Каковы границы каузального мышления в истории?

Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 45 46 47 48 495051 52 53 54 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!