ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ФАЛЬШИВОЙ ВЕРСИИ 7 страница
– Кто, кроме полковника Андерсона, вами распоряжался?
– Я предпочел бы не называть другие имена…
– Как вам будет угодно, господин Колпашников! – сказал следователь. – Все имена известны Чрезвычайной комиссии. И мы позаботимся, чтобы они стали известны всему миру…
Статья, над которой трудился с утра Феликс Эдмундович, преследовала как раз эту цель: пригвоздить к позорному столбу интриганов с дипломатическими паспортами. Любители заговоров должны знать, что молодая Советская Республика бдительно следит за их грязными происками.
«Сейчас этот таинственный поезд никуда не пойдет, – написал Дзержинский в заключение. – Он задержан в Петрограде Советской властью. Заговор раскрыт. Заговор американских (и не только американских) империалистов с калединцами».
И в ту же минуту, будто дождавшись, когда Дзержинский закончит свою работу, в кабинет вошел его секретарь Иван Ильич Ильин.
– На проводе заместитель наркомпрода, – доложил он. – В третий раз уж сегодня звонит…
– Что у них случилось?
– Известно что, Феликс Эдмундович… Воюют с саботажниками, ничего не могут добиться…
Не только Наркомпрод, но и другие комиссариаты терпели бедствия из‑за наглого, ловко организованного саботажа чиновников.
Саботаж сделался оружием борьбы против Советской власти. Оружием опасным и изощренным, рассчитанным на паралич всей государственной жизни в стране.
|
|
|
Подогреваемые науськивающими их на Советскую власть врагами, чиновники приходили на службу, рассаживались за свои столы и откровенно бездельничали весь день, потирая руки от удовольствия: поглядим, дескать, как без нас, без опытнейших специалистов, справятся господа комиссары. Был и другой способ, более примитивный – вовсе не являться на службу, сидеть дома, отказываясь от сдачи дел и даже ключей от сейфов.
В середине ноября вспыхнула тщательно подготовленная забастовка банковских служащих. На дверях банков и сберегательных касс появились вызывающе дерзкие плакаты стачечного комитета, а чиновники с утра до вечера митинговали, упражняясь в остроумии по адресу назначенных Смольным комиссаров: раз взялись кухаркины дети управлять государством, так на здоровье, а мы вам не помощники…
Феликсу Эдмундовичу довелось тогда по заданию Ленина заниматься банковским саботажем. Посланные Военно‑революционным комитетом ревизоры установили весьма любопытные факты. Выяснилось, что в составе стачечного комитета действует крайне разношерстная публика – от меньшевиков до бывших царских министров, – объединившаяся на почве ненависти к Советской власти. Стало известно, что денежные средства так называемого «саботажного фонда» добыты не совсем праведным путем.
|
|
|
Занятный разговор был у Дзержинского с членом стачечного комитета Харитоновым, видный меньшевистским деятелем.
– Мы вынуждены предать вас суду Военно‑революционного трибунала, – объявил Дзержинский. – И сделаем это немедленно, если не прекратится этот преступный саботаж…
Харитонов, конечно, взвился. Кричал об узурпаторстве большевиков, незаконно захвативших власть, о священном праве граждан на забастовки, которые Смольный намерен подавить грубой силой. Лично ему, сидевшему в царских тюрьмах, трибунал не страшен. За свои политические убеждения он готов пострадать и заявляет об этом прямо, без страха…
– Позвольте, позвольте, Александр Александрович! – прервал эту пылкую тираду Дзержинский. – Вы что‑то изволите путать. При чем здесь ваши политические убеждения? Мы намерены предать вас суду по обвинению в воровстве…
Длинное лошадиное лицо Харитонова вытянулось еще заметнее. Видно было, что он не ожидал такого поворота.
– Да, да, не удивляйтесь… Мы будем судить вас публично как расхитителя народного достояния. И весь ваш стачечный комитет. Забастовка, в которой участвуют царские сановники, – это звучит. Вот ознакомьтесь с обвинением…
|
|
|
На столе у Дзержинского лежал подробнейший акт ревизии с точным перечислением всех украденных у государства сумм. 415 тысяч рублей стачечный комитет путем подлога изъял из активов Коммерческого банка, 120 тысяч похищено в правлении сберегательных касс, немалые деньги взяты в иностранной валюте – долларами, фунтами стерлингов, франками. Не погнушались вытащить из кладовых Русско‑Азиатского банка даже мешки с разменной медной монетой.
– Это были вынужденные меры, – смутился Харитонов. – Экспроприация в целях утверждения демократии…
– У кого экспроприация? У народа, у трудящихся масс? И в чью пользу, разрешите вас спросить? Почему же господа чиновники намерены саботажничать за счет государства? Со всеми, видите ли, удобствами, получая свое жалованье…
Саботаж в Наркомпроде был не менее злостным, и это стало понятно, едва Дзержинский взял телефонную трубку. Пятую неделю подряд чиновники не являются на службу. Посылали к ним на дом курьеров – дверей не отпирают, в глаза издеваются и вообще ведут себя так, будто они хозяева положения. Дошло до того, что и ключей от сейфов не вытребовать, а в сейфах – схемы железнодорожных поставок хлеба, статистические сведения и другие документы, без которых комиссариат все равно что без рук.
|
|
|
– Чрезвычайная комиссия наделена огромными правами, товарищ Дзержинский! – волнуясь, кричал в трубку заместитель наркома. – Очень вас просим, примите строжайшие репрессивные меры… Вы же сами в курсе дела, с продовольственным снабжением Петрограда архискверно, а тут еще эти злобствующие негодяи…
– Какие меры считаете необходимыми?
– Наиболее активных саботажников надо арестовать и осудить по всей строгости революционного закона…
– А сколько их у вас? Активных?
Заместитель наркома начал перечислять по списку, составленному в комиссариате. Выяснилось, что заправилами и организаторами саботажа являются почти все начальники отделов и подотделов. К ним же надо отнести и правление стачечного комитета, насчитывающее девять человек.
– Таким образом, вы настаиваете на аресте тридцати своих чиновников? – рассердился Дзержинский. – Странные, однако, у вас понятия о правах и обязанностях Чрезвычайной комиссии! Выходит, мы должны уподобиться царской охранке, хватавшей всех без разбора?
– Но это же враги, товарищ Дзержинский! Интеллигентные люди, а не хотят слушать никаких резонов, ведут себя, как базарные торговки!
– С арестами ничего не выйдет! – решительно сказал Феликс Эдмундович. – Давайте попробуем иначе… Кто у них самый главный в комитете?..
Телефонный разговор с заместителем наркома закончился несколько своеобразным и необычным поручением для Ивана Ильича Ильина. Предварительно, еще не вызвав к себе секретаря, Феликс Эдмундович заготовил ордер.
Форменных бланков ордеров в Чрезвычайной комиссии не было: не успели заказать в типографии. Не было пока и собственной круглой печати и взамен ее пользовались печатью Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, позаимствованной в Смольном.
Оторвав четвертушку чистого листа бумаги, Дзержинский невольно задумался. Изрядно, должно быть, удивятся будущие историки революции, если попадет когда‑нибудь в их руки документ, который он сейчас составит на этом клочке бумаги. Удивятся, будут недоумевать и разгадывать и в конце концов, вероятно, поймут. По незначительному, едва приметному штриху раскрывается иной раз целая картина.
Впрочем, времени у Дзержинского было в обрез, к 11 часам его ждали в Смольном, и нужно было торопиться.
«Всерос. Чрезв. Комиссия при Совете Нар. Комис. по борьбе с контрреволюцией и саботажем, – стремительно писал он, обрубая по своему обыкновению слова энергичными точками. – Поручается Ив. Ильичу Ильину доставить…»
Четко расписавшись и скрепив ордер печатью, Феликс Эдмундович пригласил Ильина.
Долгих инструкций не понадобилось. Взаимопонимание с Иваном Ильичом возникло у него сразу, с первого дня совместной работы, и спустя пять минут Ильин уже садился в дежуривший у подъезда «мерседес‑бенц», чтобы в точности выполнить поручение, данное ему председателем Чрезвычайной комиссии.
С Гороховой шофер повернул направо и выехал на Невский, затем, не доезжая до вокзальной площади, сделал еще один поворот направо и мягко остановил машину на углу Стремянной улицы.
Николай Николаевич Вяткин, в недавнем прошлом действительный статский советник и управляющий канцелярией министерства, а ныне заведующий фуражным подотделом Наркомпрода, ничего обо всем этом не знал.
Не знал ни о выписанном Дзержинским ордере, ни о том, что на второй этаж, к нему в квартиру, поднимается строгий, неулыбчивый мужчина в кожаной куртке, подпоясанной широким ремнем, и в кожаной фуражке, а следом за ним, опасливо поглядывая на маузер в деревянной колодке, висящей на боку у мужчины, поспешает дворник Кузьма.
В квартире Николая Николаевича было тепло и домовито. В спальне, задвинув тяжелые шторы на окнах, полулежала на кровати дородная супруга хозяина, маялась от очередного приступа мигрени, а горничная Ксюша, опустившись перед ней на колени, меняла намоченные холодной водой полотенца. Из детской комнаты, несмотря на строжайший запрет, слышалась какая‑то веселая возня. Сам Николай Николаевич, уединившись в своем кабинете, служившем ему и спальней, перечитывал полученное утром письмо.
Письмо было из Москвы. Вернее, и не письмо даже, а перепечатанная на машинке резолюция московского съезда продовольственных работников, на котором Николаю Николаевичу, к сожалению, присутствовать не удалось. Съезд одобрил и поддержал саботаж служащих Наркомпрода. Большевики, как видно, не смогли подчинить делегатов своему влиянию. Резолюция была составлена хлестко, в выражениях крайне резких и непримиримых.
Еще в начале забастовки Николая Николаевича единодушно избрали председателем стачечного комитета, и теперь, перечитывая московскую резолюцию, он обдумывал, как лучше провести собрание служащих, чтобы познакомить всех с этим выдающимся документом.
Настойчивый и необычно резкий звонок в прихожей прервал размышления Николая Николаевича. Из знакомых никто, пожалуй, так звонить не станет. Скорей всего, опять прислали курьера со службы. Все еще надеются господа комиссары, все еще не верят в серьезность намерений стачечного комитета.
– Ксюша, скажите, пожалуйста, что нет, мол, никого дома, – попросил Николай Николаевич, заглянув в спальню. – Прогуляться, мол, ушли, а когда вернутся – неизвестно.
– Скажи им, чтобы перестали надоедать! – раздраженно вмешалась хозяйка. – И дверей не вздумай открыть… Господи, когда же это, наконец, кончится! Все ходят, все ходят…
Горничная побежала объясняться через запертую дверь и очень быстро вернулась. Голос у нее был испуганный, а звонок в прихожей надрывался все требовательней.
– Не курьер это вовсе… Велят открывать без всяких разговоров, и дворник Кузьма с ними… Вы бы сами пошли поговорили…
Еще не дойдя до прихожей, Николай Николаевич почуял, что это и впрямь не курьер из Наркомпрода. Цепочку он решил не отстегивать, чуть‑чуть приоткрыл дверь.
– Что вам угодно?
– Откройте немедленно! – грозно приказал мужчина в кожаной комиссарской тужурке, доставая из кармана какую‑то бумагу. – Вот ордер товарища Дзержинского… Я из Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией…
Дальнейшее происходило будто во сне.
Сказать по правде, ордера Николай Николаевич толком не прочел. Увидел только четкую подпись Дзержинского, круглую казенную печать, фамилию свою с адресом и обомлел. Принялся бормотать нечто бессвязное о своей беззащитности перед произволом, но получалось не очень солидно, на обычную его манеру непохоже.
– Собирайтесь, гражданин Вяткин! – распорядился мужчина в кожаной куртке. – Ждать нам некогда! Просили вас по‑хорошему, курьера присылали, а вы что?..
Боже ты мой, до чего же быстро и до чего неузнаваемо все переменилось! Был дом, была тишина, покой, размеренный уклад жизни, а теперь что?.. Все суетятся, все кричат, а надо еще собрать кое‑что из вещей, да и провизии надо бы взять с собой, потому что известно, каковы скудные тюремные харчи.
– Прекратите, пожалуйста, – зашипел Николай Николаевич на домашних, – вы же слышали, нужно собираться…
Мужчина в кожаной тужурке хотел что‑то сказать, но, как видно, раздумал. И простоял с дворником Кузьмой в прихожей, не входя в комнаты, пока с плачем и причитаниями шли лихорадочно поспешные сборы. Строгое его лицо было непроницаемо холодным, и лишь в глазах временами мелькало что‑то похожее на усмешку.
Когда спустились по лестнице и вышли на улицу, Николай Николаевич увидел большой черный автомобиль. Возле него собралась толпа любопытных.
– Вот что стало с русской демократией! – громко произнес Николай Николаевич, чувствуя себя героем и явно рассчитывая на сочувствие.
Любопытные молча попятились в сторону. Мужчина в кожаной тужурке ничего не сказал, лишь открыл дверцу, пропустив Николая Николаевича в машину, и черный «мерседес‑бенц» медленно тронулся.
Поездка была непродолжительной. И поехали не к Литейному мосту, не в «Кресты», как думал Николай Николаевич, а прямо по Невскому, из чего нетрудно было догадаться, что везут его прежде на Гороховую для допроса, а после уж отправят в тюрьму. Однако, переехав Фонтанку, автомобиль свернул вдруг налево и, резко притормозив, остановился у Аничкова дворца, где размешался Наркомпрод.
– Сейчас вы сдадите дела, – строго сказал посланец Дзержинского и, помолчав, добавил: – В моем присутствии… Ключи от сейфа также попрошу сдать коменданту…
Жизнь в комиссариате продолжалась. Немногие, правда, выходили на службу, отказавшись участвовать в забастовке. Одному из них Николай Николаевич начал сдавать дела фуражного подотдела.
Процедура эта отняла часа полтора. Мужчина в кожаной тужурке несколько раз выходил, оставляя их вдвоем, затем возвращался, а когда приемосдаточный акт был подписан и ничего другого не оставалось, как ехать на допрос либо в тюрьму, затеял непонятный какой‑то разговор.
– Гражданин Вяткин, это вы избраны главой стачечного комитета?
– Видите ли… У нас, собственно, принята в комитете коллегиальная система…
– Но кто председатель?
– Председатель я…
– В таком случае объявляю решение Чрезвычайной комиссии, – сказал мужчина в кожаной тужурке. – Никакого саботажа мы в дальнейшем терпеть не намерены, тем более в Наркомпроде… Предупредите своих друзей, что если они завтра же не появятся на службе, то будут уволены… Обзвоните по телефону или берите извозчика и поезжайте по домам. Увольнение будет окончательное, без права поступления на государственную службу и с публикацией в печати… Вам все понятно, гражданин Вяткин?
Со страху или от неожиданности, но гражданин Вяткин соображал довольно медленно и не нашелся с ответом.
– Ну, коли понятно, желаю успеха, – сказал мужчина в кожаной тужурке и покосился на саквояжик с бельишком и провизией, стоявший у ног Николая Николаевича. – От себя могу прибавить, что решение это весьма серьезно, и мне лично не хотелось бы приезжать к вам второй раз… Действуйте, гражданин председатель, не теряйте времени даром!
Вслед за тем посланец Дзержинского попрощался и уехал на своем внушительном автомобиле, а Николай Николаевич в глубокой задумчивости побрел к себе на Стремянную улицу.
Подумать ему было о чем.
В. Манцев
ПРЕДАННОСТЬ И ОТВАГА
В конце 1918 года возникла необходимость организовать Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и преступлениями по должности при Московском Совете (МЧК)[19]. Во главе ее встал председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский.
Создание Московской чрезвычайной комиссии объяснялось тем, что именно в Москве сходились все пути антисоветских заговоров, действовали центры разбросанных по всей России контрреволюционных организаций, что как раз здесь в это время широко развернулись спекуляция и бандитизм.
Начав работу в Москве, мы имели уже годичный опыт работы в ВЧК, располагали кадрами чекистов. Но должен сказать совершенно категорически, что борьбу с врагами Советской власти мы могли вести успешно только благодаря теснейшей связи с партийными и советскими организациями и их помощи, благодаря глубокому сочувствию и горячему содействию со стороны рабочего класса. Мы открывали тайные нити заговоров и организаций контрреволюционеров, спекулянтов и бандитов не потому, что в ЧК сидели какие‑то Шерлоки Холмсы, а потому, что ЧК являлась органом диктатуры пролетариата, органом защиты революции, тесно связанным с партией и рабочим классом.
Феликс Эдмундович всегда – и во время наших успехов, и в случае неудач – старался внушить эту правильную мысль каждому чекисту. Ценность этой связи с рабочим классом особенно сказывалась в нашей борьбе со спекуляцией, которая разрушила все мероприятия по снабжению трудового населения. Величайшее содействие в этой борьбе со стороны трудящихся позволило органам ЧК раскрыть не только широкие планы, но и выявить каждого в отдельности спекулянта и контрреволюционера, не дать им развернуть свою преступную деятельность.
О степени напряженности борьбы органов МЧК с опасными государственными преступниками свидетельствует тот факт, что с мая по август 1919 года отделом по борьбе со спекуляцией было проведено 60 крупных и много мелких уголовных дел. Только в мае месяце отделом конфисковано около 2 миллионов рублей денег, 15 пудов сахара, более 3 пудов золотых и серебряных вещей.
В то же время отделом по борьбе с преступлениями по должности были обнаружены вопиющие злоупотребления в мастерских военного обмундирования (проведено восемь дел). В торговых организациях и учреждениях найдено много неучтенных товаров и тайные склады готовых изделий (склад тканей Королева на сумму 3 миллиона рублей, склад Левинсона на 2 миллиона рублей). Особенно много злоупотреблений вскрыто в Центротекстиле и в продовольственных органах, где нашли себе теплые местечки бывшие торговцы, предприниматели и прочие дельцы.
Отделом по борьбе с контрреволюцией за май – август 1919 года раскрыта и закончена следствием не одна сотня дел, среди них дела участников совершения террористических и диверсионных актов, белогвардейских шпионских групп и организаций, тайных складов оружия, похитителей шифров и телеграмм на имя В. И. Ленина.
В делах фигурируют эсеры и меньшевики, кадеты и анархисты, белогвардейцы и приближенные царского двора, сотрудники иностранных посольств, консульств и Красного Креста.
В тяжелые сентябрьские дни 1919 года, когда Деникин приближался к Москве и уже паника охватила обывателей, а контрреволюционные организации усилили заговорщическую, шпионскую и террористическую деятельность, положение в столице сложилось весьма тяжелое. Но Советское правительство, возглавляемое В. И. Лениным, не дрогнуло. Оно приняло действенные меры по организации отпора врагу. Для защиты Москвы и наведения в ней революционного порядка был образован Комитет обороны, в котором одну из самых важных задач выполнял Ф. Э. Дзержинский. Работа ВЧК и МЧК в это трудное для страны время была особенно напряженной.
25 сентября 1919 года контрреволюционерами была брошена бомба в здание Московского комитета партии в Леонтьевском переулке. Вначале чекисты полагали, что взрыв совершен белогвардейцами. Это мнение основывалось на том, что как раз в это время были раскрыты белогвардейские организации «национального» и «тактического» центров, и мы начали розыски по этому пути. Но случилось следующее.
В вагоне поезда, шедшего из Москвы в Брянск, красноармейцы и рабочие разговаривали о взрыве в Леонтьевском переулке и высказывали свое возмущение действиями белогвардейцев. В разговор вмешалась девушка. Она заявила, что взрыв, возможно, совершили не белогвардейцы, а настоящие революционеры и защитники народа. Красноармейцам это показалось подозрительным. Они задержали девушку и передали органам транспортной ЧК. Оказалось, что она состояла в анархистской группе «Набат» и по заданию этой организации ехала для связи с анархистами в Брянске. При ней было найдено письмо одного из лидеров группы «Набат», в котором он писал своему единомышленнику о том, что взрыв здания Московского комитета партии большевиков произведен боевой группой «анархистов подполья».
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 270; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!