Кроссовки, которые изменят мир 15 страница
Надев костюм с галстуком, я явился к ним в дом. Я обласкал их питомцев, потрепал рукой гуся и попросил Дот переговорить со мной. Мы уселись с ней за кухонным столом, каждый с чашкой кофе, и я сказал, что я очень дорожу Пенни. Дот улыбнулась. Я сказал, что уверен в том, что и Пенни очень дорожит мною. Дот улыбнулась, но менее уверенно. Я сказал, что хотел бы свозить Пенни на выходные в Сакраменто. На национальный чемпионат по легкой атлетике.
Дот сделала глоток кофе и собрала губы в трубочку. «Хм… нет, – сказала она. – Нет, нет, Бак, не думаю. Не думаю, что мы так сделаем».
«О, – сказал я. – Мне жаль слышать это».
Я пошел и, найдя Пенни в одной из дальних комнат дома, сказал ей, что ее мать отказала. Пенни прижала свои ладони к щекам. Я попросил ее не волноваться, сказал, что поеду домой, соберусь с мыслями и попробую что-нибудь придумать.
На следующий день я вернулся к ним и вновь попросил Дот уделить мне минутку времени. Вновь мы присели за чашкой кофе на кухне. «Дот, – сказал я, – возможно, вчера у меня не очень хорошо получилось объяснить вам, насколько серьезно я отношусь к вашей дочери. Видите ли, Дот, я люблю Пенни. А Пенни любит меня. И если все и дальше пойдет в том же духе, то, полагаю, мы сможет строить нашу дальнейшую жизнь вместе. Поэтому я оченьнадеюсь, что вы пересмотрите свое вчерашнее решение».
Дот перемешала сахар в кофе, постучала пальцами по столу. У нее на лице появилось странное выражение, выражение страха и неудовлетворенности из-за невозможности как-то повлиять на ситуацию. У нее было мало опыта в том, как вести переговоры, и она не знала, что основное правило переговорщика – знать, чего ты хочешь, с чем тебе надо уйти после переговоров, сохранив целостность. Поэтому она смутилась и мгновенно спасовала. «О’кей, – сказала она. – О’кей».
|
|
|
Мы с Пенни полетели в Сакраменто. В дороге мы оба были в приподнятом настроении, вдали от родителей и комендантского часа, хотя я подозревал, что радость Пенни продиктована в большей степени возможностью использовать подаренный ей с окончанием школы комплект чемоданов розового цвета.
Какой бы ни была причина, ничто не могло испортить ее хорошего настроения. В те выходные стояла испепеляющая жара, температура держалась выше 100 градусов по Фаренгейту (больше 38 градусов по Цельсию. – Прим. пер.), но Пенни ни разу не пожаловалась, даже на металлические сиденья на трибунах, превратившиеся в противни. Ей не становилось скучно, когда я объяснял нюансы бега, говорил о чувстве одиночества и о мастерстве бегуна. Она была заинтересована. Она схватывала все буквально на лету, как и все остальное.
Я привел ее на покрытое травой поле стадиона, познакомил с теми бегунами, которых знал, и с Бауэрманом, который с большой учтивостью отвесил ей комплименты, сказав, как она красива, и на полном серьезе поинтересовавшись, что она делает с таким никчемучкой, как я. Мы стояли вместе с моим бывшим тренером и следили за последними забегами дня.
|
|
|
В ту ночь мы остановились в отеле на окраине города. В номере люкс, окрашенном и оформленном в тревожных коричневых тонах. Мы оба сошлись во мнении, что цвет напоминал подгоревший тост. Воскресное утро мы провели в бассейне, прячась от солнца, укрывшись в тени трамплина. В какой-то момент я затронул вопрос о нашем будущем. На следующий день я отправлялся в длительную и жизненно важную поездку в Японию для того, чтобы, как я надеялся, сцементировать свои отношения с «Оницукой». Вернувшись в конце лета, мы не сможем продолжать бегать на свиданки, сказал я ей. В Портлендском университете косо смотрели на подобные отношения между преподавателями и студентами. Нам надо было бы что-то предпринять, чтобы формализовать их, сделать их безупречными. Имея в виду брак. «Ты смогла бы одна организовать все для свадьбы, пока я буду в отъезде?» – спросил я. «Да», – ответила она.
|
|
|
Вопрос почти не вызвал обсуждений, беспокойства или эмоций. Никаких переговоров. Все выглядело так, будто все предрешено. Мы пришли в свой номер цвета подгоревшего тоста и позвонили домой. После первого же гудка трубку подняла Дот. Я выложил ей новость, и после долгой, удушающей паузы она сказала: «Сукин ты сын». И бросила трубку.
Спустя несколько мгновений она перезвонила. Сказала, что реагировала импульсивно, потому что планировала весело провести лето с Пенни и поэтому расстроилась. Теперь же, сказала она, будет почти так же весело провести все лето, планируя свадьбу Пенни.
Вслед за этим мы позвонили моим родителям. Похоже, они были довольны, но моя сестра Джин только что вышла замуж, и свадебные заботы их немного умотали.
Мы повесили трубку, взглянули друг на друга, на коричневые обои, коричневый ковер на полу и оба вздохнули. Такова жизнь.
Я продолжал твердить про себя, повторяя снова и снова: я обручен, я обручен. Но это как-то не западало глубоко, возможно, потому, что мы находились в отеле, в раскаленном пекле пригорода Сакраменто. Позже, когда мы вернулись домой и пошли в «Зейлс» выбирать обручальные кольца с изумрудом, появилось ощущение того, что это реально. Камень и оправа обошлись в пятьсот долларов – это было очень реальным. Но я ни разу не почувствовал нервозности, ни разу не спросил себя с типичным мужским отчаянием: «Боже мой, что я наделал?» Месяцы, полные свиданий и возможностей, чтобы ближе узнать Пенни, были самыми счастливыми в моей жизни, а теперь у меня открывалась перспектива увековечить это счастье. Именно так я смотрел на происходящее. Базовая позиция, как бухучет по форме 101. Суммарные активы равны сумме обязательств и собственного капитала.
|
|
|
Реальность происходящего обрушилась на меня во всей своей масштабности и объеме лишь после того, как я пустился в путь, после того как поцеловал свою невесту, пообещав написать ей сразу же после прибытия в Японию. У меня появилась не просто невеста, а любимая женщина, близкая подруга. У меня появился партнер. В прошлом, думал я, моим партнером был Бауэрман, а в некотором смысле и Джонсон. Но то, что возникло с появлением Пенни, оказалось уникальным, беспрецедентным. Возник союз, изменивший жизнь. Это обстоятельство по-прежнему не вызывало во мне нервозности; оно лишь заставило меня глубже чувствовать, мысленно окружать заботой и вниманием того, кого любишь. Я никогда не прощался с настоящим партнером, и на этот раз я ощутил огромную разницу. Только представь себе, думал я. Единственный и простейший способ узнать, как вы относитесь к человеку, – это попрощаться с ним.
На этот раз мой контакт в «Оницуке» остался прежним. Китами все еще работал в компании. Его не заменили. И не перевели на другую должность. Напротив, его положение в компании упрочилось, если судить по его поведению. Он казался более раскованным, более уверенным в себе.
Он приветствовал меня как члена одной семьи, сказал, что обрадован показателями работы «Блю Риббон» и доволен нашим филиалом на Восточном побережье, процветавшим под руководством Джонсона. «Теперь давайте поразмыслим, как нам завоевать американский рынок», – сказал он.
«Мне по душе такой настрой», – сказал я.
В своем портфеле я привез новые дизайны спортивной обуви, разработанные Бауэрманом и Джонсоном, включая один, над которым они потрудились вдвоем, модель, названную нами «Бостон». У нее была инновационная промежуточная амортизационная вставка подошвы по всей ее длине. Китами закрепил дизайны на стене и стал внимательно изучать их. Он взялся рукой за подбородок. Сказал, что они ему нравятся. «Очень, очень каласо», – сказал он, похлопывая меня по спине.
В течение следующих нескольких недель мы встречались много раз, и каждый раз я ощущал излучаемую Китами почти братскую ауру. Как-то раз он упомянул, что его экспортный отдел через несколько дней будет проводить свой традиционный ежегодный пикник. «Ты ходить!» – сказал он. «Я?» – переспросил я. «Да, да, – повторил он, – ты почетный член экспортного отдела».
Пикник был организован на Авадзи, крошечном островке в акватории Кобе. Чтобы добраться до него, мы взяли катер, а когда прибыли, то увидели длинные столы, расставленные вдоль берега, и на каждом были плоские блюда с морепродуктами и миски с лапшой и рисом. Рядом со столами находились емкости, заполненные охлажденными бутылками с прохладительными напитками и пивом. Все были в купальниках, солнцезащитных очках и все смеялись. Люди, которых я знал лишь по сдержанно-замкнутой, корпоративной обстановке, царившей в компании в рабочие дни, вели себя бесхитростно и беззаботно.
В конце дня состоялись соревнования. Занятия по сплочению коллектива вроде бега в мешках из-под картошки и забеги вдоль кромки моря, по мокрому песку. Я похвастался своей скоростью, и все поклонились мне, когда я первым пересек финишную черту. Все сошлись во мнении, что тощий гайдзинбыл очень быстр.
Я учил язык, медленно. Выучил, как будет по-японски «обувь» – гуцу. Узнал, что «доход» по-японски звучит как сайню. Узнал, как спросить, который час, как пройти куда-то, а также выучил фразу, которой часто пользовался: «Ватакуси домо но кайса най цюйте но джо хоу дэс» – некоторая информация о моей компании. К концу пикника я уселся на песок и постарался взглядом пересечь Тихий океан. Я жил двумя разными жизнями, обе из которых были замечательны и обе сливались в одну. Дома я был частью команды – со мной были Вуделл и Джонсон, а теперь и Пенни. Здесь же, в Японии, я был частью команды вместе с Китами и всеми хорошими людьми, работавшими в «Оницуке». По природе я был одиночкой, но с детства отличался в командных видах спорта. Моя психика приходила в совершенную гармонию, когда мне удавалось добиться сочетания времени, когда надо побыть наедине с собой, и времени, затраченного на работу в команде. То есть того, что было у меня сейчас.
Кроме того, я занимался бизнесом в стране, которую полюбил. Первоначальные страхи прошли. Я познал застенчивость японского народа, простоту его культуры, изделий, искусства. Мне нравилось, что они пытались добавить красоты каждой частице жизни, от чайной церемонии до унитаза. Мне нравилось, что по радио каждый день сообщалось, какие конкретно вишни на каком углу улицы зацвели и насколько пышно.
Мои мечтательные раздумья были прерваны, когда некто по имени Фудзимото присел рядом со мной. Где-то за пятьдесят, с поникшими плечами, у него был мрачноватый вид, выдававший нечто большее, нежели просто меланхолию среднего возраста. Похожий на японского Чарли Брауна. И все же я заметил, что он прилагает все усилия к тому, чтобы произвести на меня бодрое впечатление. Он с усилием изобразил на лице широкую улыбку и сказал мне, что любит Америку и что ему очень хотелось бы жить там. Я же ответил ему, что только что думал о том, как сильно я люблю Японию. «Может, нам стоит поменяться местами?» – спросил я. Он печально улыбнулся: «В любое время».
Я похвалил его английский язык. Он сказал, что научился ему от американских солдат. «Забавно, – сказал я, – но свои первые познания в японской культуре я получил от двух бывших американских солдат».
Первыми словами, которым научили его американские джи-ай, были: «Поцелуй меня в зад!» Мы от души посмеялись по этому поводу.
Я спросил его, где он живет, и улыбка сошла с его лица. «Несколько месяцев тому назад, – сказал он, – я потерял свой дом. Тайфун «Билли». Ураган полностью опустошил японские острова Хонсю и Кюсю, смел с лица земли две тысячи домов.
Одним из них, – поделился Фуджмото, – был мой дом». «Мне очень жаль», – сказал я. Он кивнул, посмотрел на воду и сказал, что начал все сызнова. Как поступают японцы. Единственной вещью, которую он, к сожалению, не смог заменить, оказался его велосипед. В 1960-е годы велосипеды в Японии были непомерно дорогими.
Тут к нам присоединился Китами. Я заметил, что Фуджимото сразу встал и пошел прочь.
Я заметил, обращаясь к Китами, что Фуджимото научился английскому от американских солдат, и Китами с гордостью сказал, что он выучил свойанглийский абсолютно самостоятельно, прослушивая звукозаписи. Я поздравил его и сказал, что надеюсь однажды так же свободно общаться на японском, как он на английском. Затем я сообщил ему, что собираюсь вскоре жениться. Рассказал ему немного о Пенни, а он поздравил меня и пожелал удачи. «Когда свадьба?» – спросил он. «В сентябре», – ответил я. «О, – воскликнул он, – я буду в Америке через месяц после этого, когда с г-ном Оицукой буду на Олимпийских играх в Мехико. Возможно, мы посетим Лос-Анджелес».
Он пригласил меня прилететь и отобедать с ними. Я сказал, что буду очень рад.
На следующий день я вернулся в Соединенные Штаты и почти первым делом, сразу после приземления, положил пятьдесят долларов в конверт и отправил их авиапочтой на адрес Фуджимото. На вложенной визитной карточке я написал: «На новый велосипед, друг мой».
Несколько недель спустя я получил от Фуджимото ответ. Мои пятьдесят долларов были вложены в записку с объяснением, что он запросил у руководства, может ли он оставить у себя присланные деньги, и начальство сказало «нет».
В виде постскриптума было приписано: «Если вы направите их на мой домашний адрес, я смогу оставить их у себя». Так я и поступил. И таким образом завязалось еще одно судьбоносное партнерство.
13 сентября 1968 года мы с Пенни обменялись клятвами на глазах у двухсот свидетелей в епископальной церкви Святого Марка в центре Портленда, у того же алтаря, перед которым были обвенчаны родители Пенни. Исполнился год, почти день в день, с того момента, как мисс Паркс впервые вошла в мою аудиторию. И вновь она оказалась на первом ряду – своего рода первом ряду, только на этот раз я стоял рядом с ней. И теперь она была миссис Найт.
Перед нами стоял ее дядя, служитель епископальной церкви из Пасадены, который отправлял службу. Пенни так сильно дрожала, что не могла поднять голову, чтобы заглянуть ему или мне в глаза. Я не дрожал, потому что смухлевал. В нагрудном кармане у меня было две бутылочки виски, полученные на борту самолета и припрятанные мною после недавней поездки в Японию. Одну я опорожнил буквально перед началом таинства бракосочетания, а вторую – сразу после его окончания.
Моим шафером был кузен Хаузер. Мой юрист, мой напарник. Другими шаферами стали оба брата Пенни, приятель из школы бизнеса и Кейл, сказавший мне за несколько секунд до начала церемонии: «Второй раз вижу тебя таким нервным». Мы засмеялись, а я в миллионный раз вспомнил тот день в Стэнфорде, когда я выступил со своей презентацией перед классом по курсу предпринимательства. Сегодня, подумал я, все похоже. Вновь я заверяю полный зал людей в том, что нечто возможно, что нечто может оказаться успешным. Когда, на самом деле я действительно не знаю. Я говорю, основываясь на теории, вере и собственном бахвальстве, как любой другой жених. Или невеста. И все будет зависеть от меня и от Пенни, сможем ли мы доказать истинность того, в чем поклялись в тот день.
Прием был организован в Садовом клубе Портленда, где дамы местного общества собирались в летние вечера, чтобы выпить дайкири и посплетничать. Вечер был теплым. Небо угрожало дождем, но оно так и не прохудилось. Я танцевал с Пенни. Танцевал с Дот. Танцевал со своей мамой. Перед тем как наступила полночь, мы с Пенни со всеми попрощались, запрыгнули в нашу совсем новую машину: пижонский «Кугар» черного цвета. Я помчал нас к берегу, где мы запланировали провести выходные в пляжном домике родителей Пенни, находившемся в двух часах езды от города.
Дот названивала каждые полчаса.
Вербовка шпиона
Неожиданно в нашем офисе началось циклическое чередование приливов и отливов совершенно нового состава действующих персонажей. Рост продаж позволял мне нанимать все больше торговых представителей. Большинство из них были бывшими бегунами и такими эксцентриками, какими могут быть лишь бывшие бегуны. Но когда дело доходило до продаж, все они концентрировались исключительно на бизнесе. Поскольку они вдохновились тем, что мы пытались сделать, и поскольку работали они исключительно на комиссии (по два доллара за пару обуви), они как угорелые носились повсюду, не пропуская ни одного школьного или институтского соревнования по легкой атлетике в радиусе тысячи километров, и их чрезвычайные усилия еще больше увеличивали наши показатели по реализации.
Мы достигли отметки в 150 тысяч долларов в продажах за 1968 год, и в 1969-м мы были на пути к тому, чтобы поднять планку почти до 300 тысяч. Хотя Уоллес все еще дышал мне в затылок, изводя меня призывами замедлить темпы и стеная об отсутствии у меня собственного капитала, я решил, что «Блю Риббон» достаточно хорошо справляется со своей задачей, чтобы оправдать зарплату своего основателя. Прямо накануне моего тридцать первого дня рождения я сделал смелый шаг. Я бросил работу в Портлендском университете и перешел на полный рабочий день в своей компании, выплачивая себе довольно щедрые восемнадцать тысяч долларов в год.
Помимо всего, сказал я себе, лучшая причина для того, чтобы покинуть Портлендский университет, заключалась в том, что я уже получил от этого учебного заведения гораздо больше – Пенни, – чем когда-либо надеялся получить. Я приобрел еще кое-что; просто я не знал об этом тогда. И даже не мечтал, насколько ценным это окажется.
Шла последняя неделя моего пребывания в университетском кампусе. Я шел коридорами и заметил группу молодых женщин, стоявших вокруг мольберта. Одна из них наносила мазки на большое полотно, и когда я проходил мимо, то услышал, как она сокрушалась по поводу того, что не может позволить себе поступить в класс по живописи маслом. Я остановился, будучи восхищен ее полотном. «А моя компания может себе позволить использовать художника», – сказал я.
«Что?» – переспросила она.
«Моей компании нужен человек, чтобы заниматься рекламой. Хотите заработать немного дополнительно?»
Я по-прежнему не видел, как можно получить наибольшую отдачу при наименьших затратах от рекламы, но я уже начал склоняться к выводу о том, что далее я не могу игнорировать ее. Финансово-страховая компания «Стандарт Иншуранс» незадолго до этого поместила рекламу на всю страницу в «Уолл-стрит джорнел», расхваливая в ней «Блю Риббон» как одну из динамичных молодых компаний из числа своих клиентов. В рекламе была помещена фотография Бауэрмана со мной… на которой мы смотрим на кроссовку. Не взглядом новаторов в области создания обуви, а так, будто никогда до этого не видели кроссовок. Мы выглядели на фото как идиоты. Полный конфуз.
На некоторых наших рекламных объявлениях моделью выступал не кто иной, как Джонсон. Вот Джонсон, облаченный в голубой спортивный костюм. Вот Джонсон, размахивающий дротиком. Когда дело доходило до рекламы, наш подход оказывался примитивным и небрежным. Мы занимались ею походя, учась на лету, и это вылезало из всех щелей. В одном рекламном объявлении, кажется, продвигавшем марафонки «Тайгер», мы назвали новый материал swooshfiber (дословно: волокно, пролетающее со свистом. – Прим. пер.). Никто из нас по сей день не помнит, кому в голову пришло такое название или что оно означает. Но звучало хорошо.
Люди постоянно твердили мне, что реклама важна, что за рекламной деятельностью будущее. Я всегда закатывал глаза. Но если неприглядные фотографии и искусственно придуманные слова, а также Джонсон в соблазнительных позах на диване попадали в наши рекламные объявления, мне пора было начать уделять этому больше внимания. «Я буду платить вам по два доллара в час», – сказал я этой оголодавшей художнице в коридоре Портлендского университета. «Чтобы я делала что?» – спросила она. «Чтобы вы занялись дизайном печатной рекламы, – сказал я, – рисовали надписи, логотипы, возможно, некоторые графики и диаграммы для презентаций».
Звучало не так, чтобы очень. Но бедный ребенок был в отчаянии.
Она написала свое имя и фамилию на листке бумаги. Кэролин Дэвидсон. И свой номер. Я засунул листок в карман и напрочь о нем забыл.
Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 63; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!