ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 11 страница



– Вы какого факультета? – улыбаясь, спросила она, передавая ему тарелку.

«Началось! – хмуро подумал Бабушкин. – Теперь придется выпутываться. На какой бы факультет себя зачислить?»

– Я… это… на юридическом, – ответил Иван Васильевич и, расхрабрившись, добавил:

– Кодексы, законы, параграфы – сплошное крючкотворство!

И он снова принялся за еду. Но хозяйка не унималась.

– Почему же крючкотворство! – воскликнула она. – Отличный факультет! И приехали вы к нам очень кстати. Уже два года – целых два года! – у меня тянется тяжба с соседом‑помещиком. Представьте себе, – этот выскочка хочет оттягать мой Черный лес! Каково?!

Завтра я покажу вам документы – и купчую, и всё прочее. Надеюсь вы не откажетесь дать мне совет?…

– Охотно сделаю всё, что в моих силах, – хладнокровно ответил Бабушкин, но тут же решил ночью бежать из этого гостеприимного дома.

Больше всего он боялся, как бы интеллигентная дама не заговорила по‑французски. Вот будет позор – студент, а по‑французски – ни бе, ни ме!

И только он успел подумать об этом, как хозяйка прощебетала на неведомом Бабушкину языке что‑то длинное‑длинное и, вероятно, остроумное, потому что ее сын засмеялся.

Потом она еще что‑то произнесла с вопросительной интонацией.

Бабушкин из всей последней фразы понял только одно слово: университет.

«Что она могла спросить? – с лихорадочной быстротой думал он. – На каком курсе я учусь в университете? Ответить – на третьем? А может, она интересуется, сколько студентов в университете или какие профессора читают лекции? Вот чертовщина!»

– Извините… Страшно разболелась голова, – не найдя другого выхода, сказал он, сжав ладонями виски, и отодвинул свою чашку с чаем.

Голова у него действительно так зудела, будто Бабушкин недавно полежал на муравейнике.

«Проклятая краска», – думал Иван Васильевич, еле сдерживая желание почесаться. Проведя рукою по волосам, он обнаружил на ладони черный след.

«Линяю, как кошка! Поскорей бы кончился этот проклятый ужин».

К счастью, хозяйка, услышав, что у гостя болит голова, тоже отодвинула чашку. Все встали из‑за стола. Хозяйка ушла, сказав, что гостю уже приготовлена комната и она пришлет ему чудесные порошки от мигрени.

Бабушкин с радостью удалился. Порошки Иван Васильевич выбросил и предупредил студента, чтобы тот извинился за него перед мамашей и сказал ей, что «Николая Николаевича» (под этим именем представился Бабушкин хозяйке) срочно вызвали в город.

Иван Васильевич лег, проспал часа четыре, потом встал, бесшумно оделся. Взяв сапоги в руки, чтобы ни одна половица не скрипнула, он осторожно выбрался из спящего дома.

Долго он шел лесом, не теряя из виду проселочную дорогу, которая петляла сбоку, то приближаясь, то удаляясь. Потом остановил проезжавшего мимо крестьянина, забрался на воз с сеном, зарылся в него поглубже.

«Утром буду в Павлограде», – подумал Иван Васильевич.

Были железнодорожные станции и поближе, но городской комитет посоветовал Бабушкину не показываться на них. Ротмистр Кременецкий установил на всех этих станциях круглосуточное дежурство жандармов и шпиков.

План Бабушкина был такой: удрать в Киев, а оттуда – в Германию, в Штутгарт.

У Ивана Васильевича хранилась вырезка из ленинской газеты «Искра». В газете часто печаталось сообщение:

«По поводу многократных обращений к нам с вопросом о том, как сноситься с „Искрой“ людям, попадающим за границу, мы повторяем, что из‑за границы следует посылать все и всякие письма, материалы и деньги на адрес Дитца в Штутгарте».

«У Дитца я узнаю адрес Ленина, – решил Бабушкин, – и направлюсь прямо к нему!»

Воз с сеном тащился медленно. Борода совсем отклеилась. Бабушкин оторвал ее и незаметно выкинул в канаву.

Не доехав с версту до Павлограда, Иван Васильевич соскочил с воза, растолкал задремавшего мужика, сунул ему серебряную монету и быстро свернул на боковую тропинку.

А мужичонка еще долго стоял на дороге, обалдело глядя вслед Бабушкину.

«Мабуть, помстилось?! – думал он, испуганно крестясь. – Садился студент, кажись, с бородой?… А слез – подбородок голый, як яйцо… Что за притча?!»

…В Павлограде Иван Васильевич не пошел на вокзал. Станешь покупать билет – привлечешь внимание кассира, да и шпиков на вокзале, конечно, хватает.

Он медленно брел по рельсам, оглядывая товарные составы. У чумазого смазчика он узнал, что длинный эшелон с углем идет на Киев. К хвосту поезда в этот момент прицепляли крытые товарные вагоны. Бабушкин украдкой влез в один из них.

…В Киеве Бабушкин поколесил по городу, то пешком, то на извозчике, и, лишь убедившись, что за ним нет слежки, направился на «явку». Адрес ее ему сообщил екатеринославский комитет партии.

Явочной квартирой служила маленькая аптека на окраине, с двумя цветными стеклянными шарами у входа.

Низенький аптекарь, с лицом, густо усыпанным веснушками, как говорят подпольщики, «держал границу», то есть по заданию партии уже много лет подряд переправлял людей в Германию.

– Так вы и есть товарищ Богдан?! – засуетился аптекарь, когда Бабушкин назвал ему пароль. – О, весьма, весьма счастлив с вами познакомиться! Меня уже предупредили насчет вас. Великолепный побег, просто великолепный!

Аптекарь восторженно размахивал руками, как глухонемой.

– Давайте явку, – суховато перебил Иван Васильевич, которому не понравилась его излишняя болтливость.

Аптекарь сразу стал серьезным. Он рассказал «товарищу Богдану», как лучше всего добраться до нужного пограничного селения и как там найти Яна Драховского.

– Это честный контрабандист. Можете не сомневаться. Но скуп!.. – аптекарь воздел руки к потолку. – Как сто тысяч скряг! Вы ему больше десяти рублей ни в коем случае не давайте!

Аптекарь сам купил Бабушкину железнодорожный билет и посоветовал сесть в поезд перед самым отправлением, когда уже прозвучат удары станционного колокола и свисток обер‑кондуктора.

Вскоре Иван Васильевич был уже в пограничном селении. Он легко нашел шинок[4] Драховского.

Шинкарь – длинный, сутулый, с маленьким, с кулак величиной, лицом и большим носом, – узнав, что незнакомцу надо переправиться через границу, сразу заявил, что это неимоверно трудно, и запросил 50 рублей.

Но Бабушкин, сославшись на аптекаря, предложил «красненькую» и ни копейки больше. Шинкарь осекся, скис и, что‑то бормоча, согласился.

Бабушкин лег спать. В 3 часа ночи его должны были разбудить.

«Что такое граница? – думал Иван Васильевич, засыпая. – Забор с колючей проволокой? Глубокий ров, наполненный водой? Часовые? Река? Или, может быть, просто черта, полоса?»

Ночью, под проливным дождем, Бабушкин с шинкарем углубились в лес. Капли барабанили по листве, ветер, глухо гудя, раскачивал стволы. Ноги то и дело глубоко проваливались в топкое месиво. Иногда шли прямо по воде: очевидно, тропинка превратилась в русло вновь рожденного потока.

«Луна бы вышла или хоть молния сверкнула!» – думал Бабушкин.

В кромешной темноте он ничего не различал и шагал, выставив руки вперед. Ему казалось, – сейчас он с разгона налетит на дерево. Шли долго. Шинкарь – впереди, Бабушкин – в двух шагах за ним. Вымокли до нитки.

Начало рассветать. Вскоре лес поредел. Впереди торчал столб. На нем распластался черный, двуглавый орел с огромными раскинутыми крыльями: российский герб.

Вдруг сзади, сквозь шум дождя, послышался цокот копыт. Похоже было, – скачут два всадника.

Шинкарь прислушался.

– Сюда едут, – побледнев, шепнул он Бабушкину. – О, матка боска![5] Пусть пан бежит! Быстрей!

Бабушкин побежал. Мелькнул другой столб. На нем тоже чернел хищный орел. Но не двуглавый, а с одной головой.

«Германский! – на бегу догадался Иван Васильевич. – Неужели это и есть граница?!»

Пробежав с полкилометра, он, задыхаясь, упал на траву.

Лежал долго, подставляя открытый рот секущим струям.

Потом пробрался к видневшимся вдали домишкам. Это была станция. Названия ее Бабушкин не смог прочитать, так как почти не знал немецкого языка.

Дождь кончился. Иван Васильевич лег в лесу на полянке возле железнодорожного полотна. От его мокрой студенческой формы шел пар: одежда быстро сохла на солнце.

Показался поезд. Иван Васильевич притаился в кустах, пропустил первые вагоны и на ходу вскочил на товарную платформу в середине состава. Ждать хвостового вагона нельзя, – там наверняка едет проводник.

Бабушкина сильно тряхнуло, ударило коленями о какую‑то скобу, но он не разжал рук…

Поезд, дробно грохоча колесами на стыках, не задерживаясь у стрелок и семафоров, наконец‑то прибыл в Штутгарт.

Иван Васильевич украдкой слез с платформы, обходными путями, минуя станционные постройки, вышел на привокзальную площадь. Настроение у него было самое радужное: итак, – первая часть побега осуществлена! Скоро, очень скоро он увидит Ленина!

И вдруг, проходя мимо парикмахерской, Бабушкин случайно посмотрел на зеркало в витрине и чуть не обомлел: он стал ядовито‑зеленым, с грязно‑малиновыми подтеками. Патентованная краска облезла.

«С такими волосами не то что шуцман, – любой мальчишка заподозрит неладное», – хмуро подумал Иван Васильевич, глубже нахлобучивая студенческую фуражку, давно уже потерявшую свой щегольский вид.

Зайти в парикмахерскую и остричь волосы Бабушкин не мог: его, конечно, задержали бы.

Правда, Германия не выдавала русскому царю политических беженцев и даже предоставляла им приют. Но у Бабушкина не было паспорта. Как тут докажешь, что ты – не вор, не бродяга, а борец за свободу?!

В Штутгарте Бабушкин направился к Дитцу. Найти его оказалось не трудно: Дитц держал большой книжный магазин в центре города.

Бабушкин постоял перед огромным зеркальным стеклом витрины, за которым были красиво разложены книги, посмотрел на внушительную вывеску; на обеих ее концах тоже были изображены книги.

«Туда ли я попал?» – подумал он.

Из магазина вышла изящно одетая седая дама, вслед за ней – высокий нарядный господин с тросточкой.

Бабушкин провел ладонью по щеке – почувствовал под рукой густую, колючую щетину.

«С самого Екатеринослава не брился! – вспомнил он. – И когда смогу соскоблить эту шерсть, – неизвестно».

Посмотрел на свой потрепанный, грязный студенческий костюм, сапоги, измазанные глиной, и покачал головой.

Но делать нечего; Бабушкин решительно толкнул дверь и вошел в сверкающий книжный магазин.

– Господин Дитц? – спросил он у продавца.

Тот изумленно оглядел оборванца и молча показал за прилавок, где виднелась обитая кожей дверь.

Бабушкин вошел. Это была маленькая комната – кабинет хозяина: письменный стол, два книжных шкафа, два кресла и диван.

Дитц – усатый обрюзгший старик с сухим умным лицом, одетый в добротный черный костюм, – увидев странного посетителя, так растерялся, что даже не предложил ему сесть.

К счастью, Дитц немного говорил по‑русски: когда‑то был в Петербурге.

Еще больше встревожился он, когда Бабушкин спросил о Владимире Ильиче.

– Никакого Ленина я незнаком, – с трудом выговаривая русские слова, сердито пробормотал осторожный немец.

«Кто этот оборванец? Шпик? Или еще какой‑нибудь прохвост?» – подумал он.

Но, взглянув на открытое, усталое, побледневшее от огорчения лицо незнакомца, Дитц прибавил:

– Вы разыскивайт мистера Рихтера. Нах Лондон. Холфорт сквер, около станции Кинг Кросс Род, – и Дитц сухо кивнул головой, показывая, что разговор закончен.

Огорченный Бабушкин вышел из магазина, бормоча про себя: «Рихтер, Холфорт сквер, Кинг Кросс Род» (он пуще всего теперь боялся забыть эти мудреные слова).

Рядом находился сквер: цветочные клумбы, две шеренги аккуратно подстриженных, выровнявшихся, словно солдаты на параде, деревьев.

Бабушкин сел на скамейку.

«Что предпринять дальше? – устало подумал он. – Как добраться до Лондона?»

Иван Васильевич сидел долго, глубоко задумавшись. Рукою он изредка по привычке поправлял фуражку, чтобы из‑под нее не вылезали пряди зелено‑малиновых волос.

«Надо бы скинуть лохмотья, – думал он. – Но как достать другую одежду? А впрочем, может, так и лучше? Похож на безработного. Меньше внимания привлеку…»

К вечеру на скамейку, рядом с Бабушкиным, опустился здоровенный, широкоплечий, похожий на боксера мужчина с прыщавым лицом. На нем был пиджак в крупную клетку, щеголеватый котелок, в руке – тросточка и портфель.

«Боксер» сидел, пристально поглядывая на Ивана Васильевича, чертил тросточкой узоры на песке и сквозь зубы небрежно насвистывал веселенький мотивчик.

«Шпик, – подумал Бабушкин. – А я без паспорта».

Чтобы проверить свои подозрения, Иван Васильевич встал и неторопливо направился к урне, стоявшей метрах в пятнадцати. Кинул в урну какую‑то ненужную бумажку, завалявшуюся в кармане, и сел тут же, на ближайшую скамейку.

Незнакомец, ухмыляясь, встал, подошел к Бабушкину, сел рядом с ним и в упор спросил:

– Ви – рус?

«Так и есть, попался!» – подумал Иван Васильевич, оглядывая его могучую фигуру.

– О, не тревожьтесь! Я вам не хочу плохо. Я ваш фройнд – как это по‑руссиш? – заклятый друг, – торопливо сказал «боксер».

Говорил он бойко, но с сильным акцентом и употреблял странную смесь русских, польских и немецких слов. Но в общем его нетрудно было понять.

Бабушкин молчал.

– Я аллее знаю, я аллее вижу, – развязно продолжал «боксер». – Ви без хаус‑дома, без грошей, без один хороший костюм. Ви есть усталый и голодный человек.

«Куда он гнет?» – настороженно думал Бабушкин.

– Я очень люблю помогайт рус‑меншен, – без умолку трещал прыщавый. – Я думайт, – ви не против иметь свой хаус‑домик, свой один садик, свой доллар уф банк?…

Бабушкин молчал.

– В сквер – хороший цветки, но плохой разговор, – заявил «боксер» и вдруг, хлопнув Ивана Васильевича по плечу, сказал:

– Пошли в кабачок. Выпьем пива. Я угощай…

– Благодарю, – ответил Бабушкин. – Но не могу. Тороплюсь на работу..

– Те, те, те… – подмигнув, хитро засмеялся «боксер», помахивая пальцем перед носом Бабушкина. – На работу без паспорт не берут..

Иван Васильевич вздрогнул.

«Ловкий прохвост», – подумал он.

Но ответил спокойно, не торопясь:

– Почему это без паспорта?

– Те, те, те… – снова засмеялся «боксер». – Я – как это по‑рус‑сиш? – убитый воробей. Меня на мякише не обманешь. Я знай – ви есть без паспорт…

Хочешь разбогатеть? – вдруг перейдя на «ты», дружески зашептал он и снова положил руку на плечо Бабушкину. – Вот, – ом вытащил из портфеля какую‑то бумагу. – Читай. Едем нах Америка!

– В Америку? Зачем? – удивился Бабушкин, быстро просматривая бумагу.

Это был бланк контракта, отпечатанный на трех языках: немецком, польском и русском. Подписавший его давал обязательство отработать три года на хлопковых плантациях в Аргентине.

«Отказаться? – быстро соображал Бабушкин. – Нет, не годится. Этот прыщавый вербовщик кликнет шуцмана. Чует собака, что я без паспорта».

– В Аргентину? Отлично! – оживившись, заявил Бабушкин. – Всю жизнь мечтал: ковбои, прерии, индейцы…

Вербовщик не заметил насмешки.

– Вот здесь подписайт, – сказал он. – И не попробуй спрятайтся. Наша компани – как это по‑руссиш говорят? – под асфальт найдет!..

«Какую бы фамилию поставить? – думал Бабушкин, вертя в руке карандаш. – Герасимов? Сидоров? Петров?»

Он улыбнулся и наискось, коряво, неразборчиво подписал:

«Ловиветравполе».

– Какой длинный имя! – присматриваясь к размашистым каракулям Бабушкина, удивился вербовщик.

– Украинская фамилия, – спокойно ответил Бабушкин.

Вербовщик, уложив контракт в портфель, сразу оставил свой прежний дружеский тон. Теперь он приказывал:

– Являйтся завтра. Ровно восемь, – он сообщил адрес сборного пункта.

– Хорошо, – согласился Бабушкин. – Итак – завтра в восемь! Ауфидерзейн!

Он встал со скамейки и неторопливым шагом покинул сквер.

Долго петлял по городу, брел какими‑то глухими переулками, то и дело незаметно оглядываясь: нет ли слежки? Кажется, всё спокойно, «на следу» никого.

Было темно, пустынно. Низенькие, островерхие дома с аккуратными оградами и тщательно подстриженными деревцами казались ненастоящими.

Бабушкин выбрался за город. Пошел лесом. Вскоре вышел к полотну железной дороги и зашагал по шпалам. Вспомнил, как он ехал в Штутгарт на товарной платформе. Подумал:

«Придется повторить!»

Выбрал место, где начинался крутой подъем – паровоз вынужден будет замедлить ход, – и лег, ожидая…

Поезда долго не было. Потом показался огромный, как глаз дракона, фонарь паровоза. Бабушкин уцепился за металлические поручни и влез в товарный вагон.

Ночь была теплая. Скрючившись в углу, Иван Васильевич заснул.

Когда он проснулся, было еще темно. Четко стучали колеса.

«Интересно, куда мы едем? – подумал Бабушкин. – А, чорт! Всё равно. Лишь бы подальше от Штутгарта».

 

* * *

 

В товарном составе Бабушкин доехал до какого‑то маленького немецкого городка с очень длинным названием. Потом добрался до Франции, а оттуда на пароходе через Ламанш переправился в Англию.

И вот, наконец, Бабушкин в Лондоне. Теперь осталась последняя, но нелегкая задача: найти мистера Рихтера, а потом через него – Ленина.

Бабушкин медленно шел по лондонским улицам.

Свернув влево с шумного проспекта, он неожиданно попал в аристократический квартал. Тянулись тихие, заботливо убранные скверы. В глубине их – нарядные особняки, увитые зеленью, с огромными зеркальными окнами и внушительными швейцарами.

Бабушкин пересек несколько улиц – картина вдруг резко изменилась. Узкие, грязные переулки с развешенным над мостовой бельем, рахитичные, бледные малыши на задворках.

«И здесь, как в России», – подумал Бабушкин.

– Кинг Кросс Род, Холфорт сквер… – спрашивал он у прохожих.

Те что‑то подробно объясняли, но Бабушкин следил только за их жестами: по‑английски он всё равно ничего не понимал.

На одной из улиц громадный «боби»[6] в каске толкал перед собой хилого мальчишку, вероятно уличного вора. Целая толпа шла сзади, гикала, свистела.

«Знакомая картина», – подумал Бабушкин.

Он свернул направо и очутился на Холфорт сквер, возле станции Кинг Кросс Род. Сердце стучало неровно, толчками. Во рту вдруг пересохло. Переждав минутку, чтобы успокоиться, он постучал молотком в дверь небольшого углового дома.

– Мистера Рихтера… – взволнованно сказал он открывшей женщине.

– Плиз, кам ин,[7] – приветливо ответила та, удивленно глядя на странного посетителя.

Бабушкин вошел. Его провели по лестнице в маленькую прихожую.

– Мистер Рихтер, к вам! – воскликнула хозяйка.

Из соседней комнаты вышел невысокий подвижной человек.

– Ко мне? Кто бы это? – чуть‑чуть картавя, спросил он по‑английски.

Бабушкин слова не мог вымолвить от неожиданности. Мистер Рихтер – это и был Ленин.

 

Алексей Крутецкий

Правдивая история

 

«Вы, милые мои, о любви, красоте толкуете, и каждый из вас по‑своему рассуждает. Однако же все вы об этом настоящего понятия не имеете», – вступил в разговор дедушка. По случаю торжественного дня на нем был лучший костюм, на груди орден. Будничными оставались только мягкие валенки с обрезанными голенищами.


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!