Эпоха художественного директора 30 страница
Первое недоумение Немировича-Данченко связано как раз с разгадыванием «тайных дум», в которых он подозревает Станиславского. Ему кажется, что Станиславский изменился к нему со времен петербургских гастролей во второй половине апреля 1905 года. В его тоне ему почудилась «новая нота». Немирович-Данченко стал ждать от Станиславского каких-то принципиальных заявлений, а их не последовало. Оставалось гадать об их содержании.
Он мысленно перебирал возможные претензии Станиславского. Он был уверен, что сможет доказательно им противостоять, так как в ответ у него, «как из рога изобилия, посыпятся возражения».
Немирович-Данченко пишет: «Ваше настроение относительно меня заволакивается туманом». Он хочет развеять туман и ищет ему объяснения. Как обычно, из ревности он прежде всего выдвигает дурные влияния на Станиславского. На сей раз это могут быть влияния Стаховича, Книппер-Чеховой и Лилиной. Пустые ли это подозрения или нет?
Исходя из недавней активности Стаховича в конфликтах с Горьким и Морозовым, можно было ожидать, что он потребует от Станиславского более твердого руководства во всех направлениях. В настоящее время Стахович больше выделяет и поддерживает Станиславского. Очень скоро — всего через год — он заявит Немировичу-Данченко: «Для меня Художественный театр это Станиславский» [1], чем потрясет его до глубины души. Отношениям Немировича-Данченко со Стаховичем предстоит колебаться между сближениями и обидами друг на друга.
|
|
|
Следующая подозреваемая — Книппер-Чехова. С ней Немирович-Данченко всегда переписывался о театре так доверительно, как ни с кем из труппы. Сейчас она теряет положение {259} первого лица. Она не получает этим летом от Немировича-Данченко подобных писем.
Ее состояние весьма драматично. Рядом с ней нет больше Чехова — вдохновителя и надежды всего Художественного театра. Выходит, что Немирович-Данченко не столько переписывался с ней, сколько через нее с Чеховым. Начиналось постепенное расхождение Немировича-Данченко и Книппер-Чеховой. Через три года он писал о ней резко, что она причислила себя к элите театра, состоящей из нее самой, Лилиной со Станиславским и еще «двоих-троих любимчиков их» [2]. Для него было непереносимо, что она теперь держится в тоне «всезнающем и всекритикующем» [3].
В минувшем сезоне ей исполнилось тридцать шесть лет. Хотя она трогательно сыграла Сарру в «Иванове», впервые при распределении ролей было высказано, что она для этой роли стара (мнение Морозова). Прошлой зимой у нее тоже впервые появилась в труппе соперница на шестнадцать лет ее моложе. Это выпускница школы МХТ и тоже, как некогда она сама, ученица Немировича-Данченко. Это Мария Николаевна Германова. Они сразу столкнулись в новой режиссерской работе Немировича-Данченко — в пьесе П. М. Ярцева «У монастыря».
|
|
|
В этой пьесе, достаточно однодневной, затрагивался модный женский вопрос. Книппер-Чеховой досталась роль вялой, надоевшей любовницы, а Германовой — роль смелой, переломившей в себе страсть женщины. Книппер-Чеховой роль не подходила по темпераменту. Добиваясь от нее созвучности своим режиссерским планам, Немирович-Данченко переаттестовал ее: «… Ольга Леонардовна — превосходнейшая комедийная актриса, но совершенно лишенная поэтического взмаха». Разочарован по той же причине он был и ее работой в «Иванове»: «Сарра — еще больше убеждала меня в этом».
На репетициях атмосфера не могла быть ни дружеской, ни творчески единодушной. Немирович-Данченко подозревал, что исполнители, в том числе Книппер-Чехова, пересказывают Станиславскому все «в тоне пошлых закулисных сплетен». После премьеры Книппер-Чехова равнодушно писала: «Пьеса в чтении казалась интересной, а ничего не вышло, как взялись за игру. Я по крайней мере не тратила на нее сил и нерв. Мне странно было играть эту роль; такое было чувство, что я играю именно роль, а не человека живого».
|
|
|
Вот влияния, которые могли исходить на Станиславского от Книппер-Чеховой. Пустяки, но какие подтексты!
{260} Третьей, неправильно влияющей на Станиславского, могла быть, по мысли Немировича-Данченко, — Лилина. Между нею и Немировичем-Данченко как между актрисой и режиссером существовало прочное взаимопонимание. На его репетициях она не плакала от обид, как на репетициях Станиславского. Она знала: он считает, что с ней «приятно работать». Не бог весть какая высокая оценка, но остававшаяся неизменной[26]. Чем же тогда Лилина могла вызвать подозрения Немировича Данченко, если не актерскими капризами и интригами о ролях?
В его архиве сохранилось одно странное письмо: без обращения, без подписи, без даты. Скорее всего Немирович-Данченко писал его Лужскому. За то, что адресат — Лужский, который тогда был директором труппы, говорят тон доверия и содержание деловой части письма. Упоминаемые события позволяют датировать письмо серединой лета 1906 года, но раскрывает оно события двух последних сезонов, 1904/05 и 1905/06 годов. Вот в этом письме и содержится разгадка подозрений Немировича-Данченко о направленных против него влияниях Лилиной.
|
|
|
Немирович-Данченко рассматривает взгляд Лилиной на их сотрудничество со Станиславским. «Имеющая на него такое большое влияние Мар[ия] Петр[овна] считает меня самым лучшим помощником его и по каким-то неисповедимым законам обязанным оберегать и его славу, и его труды, и его здоровье» [4], — объясняет он. Несмотря на то, что Лилина его так высоко ценит, он обижается, что она не понимает его независимости и хочет поставить в услужение Станиславскому. Мысль о своей служебной роли при Станиславском, как выяснилось уже на «Вишневом саде», постоянно преследовала самолюбие Немировича-Данченко.
Если сопоставить его слова о Лилиной, с признанием, что именно на гастролях в Петербурге в апреле 1905 года он отошел от Станиславского, то все встает на свои места. Понятно, отчего появился натянутый тон и затуманились отношения. Лилина, обидевшись на невнимание Немировича-Данченко, могла настраивать Станиславского на то, что он вероломно оставлен своим «лучшим помощником». Тогда понятно и то, почему Немирович-Данченко {261} не знал «тайных дум» Станиславского. Как он мог знать их, намеренно отойдя в сторону?
Перебрав влияния Стаховича, Книппер-Чеховой и Лилиной, Немирович-Данченко счел их все-таки недостаточными для перемены отношения Станиславского. Он перешел к более глубоким причинам. Серьезное основание он почувствовал в мотивах творческих — в недоверии Станиславского его художественному вкусу. Немировичу-Данченко показалось, что Станиславский стал обращаться к нему в том же тоне, что и к актрисе Евгении Михайловне Раевской: как к почтенной даме, а не актрисе — подчеркнуто учтиво. Это сравнение выдает холодную сдержанность Станиславского к тому, что его не интересует, обидевшую Немировича-Данченко в апреле 1905 года. «Откуда это могло вдруг налететь?» — заинтригованно спрашивал себя Немирович-Данченко. Летом 1905 года ему еще не все было тут ясно, но он уже подумывал, что к перемене Станиславского имеет отношение Мейерхольд.
Через год, летом 1906 года, когда короткий сюжет сотрудничества Станиславского с Мейерхольдом был позади, Немирович-Данченко был уже совершенно убежден в причастности Мейерхольда. «Но стоило мне в Петербурге отойти от него, как он весь отдался глупостям, внушенным Мейерхольдом…, — наконец понял он. — И меня он возненавидел. Да, возненавидел» [5]. Немирович-Данченко сделал из этого вывод, что ему нельзя прерывать собственного «громадного» влияния на Станиславского, что надлежит быть «беспрерывно около него» [6], что нельзя отдавать в его руки власть. Но годились ли такие простые средства, чтобы удерживать Станиславского от творческих увлечений, каковы бы они ни были, как это представлялось Немировичу-Данченко?..
Ведь уже некоторое время Станиславский искал для себя отдушину — то, что он делал бы не по обязанности перед Художественным театром, а по увлечению. Похоже, ему тесно было в этом театре, и он стремился основать по соседству еще творческое дело. Придумал создать «Акционерное общество провинциальных театров» для благотворного распространения принципов МХТ на всю Россию. Придумал его проект и прочел 13 февраля 1904 года приглашенным к себе домой лицам. Станиславский сумел вдохновить слушателей и получить одобрение, в том числе и от Немировича-Данченко. Еще год Станиславский жил этой идеей, посвящая в нее не только своих товарищей по Художественному театру, но и посторонних: писал в Нижний Новгород бывшему артисту МХТ {262} И. А. Тихомирову, писал в Ялту Л. В. Средину, надеясь, что тот расскажет Горькому.
К марту 1905 года «маленькое дело, близко связанное с Ху[дожественным] театром» [7], как писал Станиславский, начало воплощаться в жизнь. Станиславский уже знал имя своего соратника и состав труппы. Это были — Мейерхольд и «Труппа от Мейерхольда» [8]. К ней он добавил фамилии артистов Художественного театра, по его мнению, способных пуститься путешествовать в театре на колесах: Адашев, Александров, Бурджалов, Бутова, Германова, Косминская, Литовцева, Савицкая, плюс несколько малоговорящих имен. Новая труппа в буквальном смысле слова должна была действовать на колесах — приготовив постановку в Москве, обкатывать ее по всей провинции.
Мейерхольд тоже уже с год думал о новом театральном деле, правда, в Москве. Он понимал свою задачу по-иному: «“Театр фантазии”, театр как реакция против натурализма, театр условностей даже, но театр духа. Какая красивая задача». У него был составлен для этого репертуар из пьес новейшей литературы (Метерлинк, Пшибышевский, Д’Аннунцио), ион искал только средств. Станиславский средства имел, но, как и при начале Художественного театра, искал помощника.
Где и когда произошел их с Мейерхольдом «Славянский базар»? Где и когда их пути пересеклись для беседы и выработки условий сотрудничества, выяснить не удалось. Веригина — актриса этого будущего театра, свидетельствовала потом, что это Станиславский выбрал и пригласил Мейерхольда. Она слышала это от Б. К. Пронина, которому будто бы рассказывал сам Станиславский. «“Подходит единственный человек — это Всеволод Мейерхольд, но он в ссоре с театром. Я все-таки пошлю ему телеграмму с предложением”. Мейерхольд ответил принципиальным согласием».
Мейерхольд, ушедший из Художественного театра полускандально, не чувствовал себя вовсе от него оторвавшимся. С тех пор он обращался к Немировичу-Данченко с просьбами о присылке экземпляров пьес, и его просьбы удовлетворялись. Осенью 1904 года он писал ему из Тифлиса: «… Вы, как мне кажется, продолжаете сердиться на меня… Забудьте старое!»
Встреча Немировича-Данченко с Мейерхольдом произошла параллельно начавшемуся его сотрудничеству со Станиславским, когда по окончании петербургских гастролей планировался будущий сезон. Своей роли в этой встрече Немирович-Данченко придавал решающее значение. «Я, в первую мою {263} встречу с Мейерхольдом, говорю о необходимости нового тона на сцене. Это дает ему толчок предложить свои услуги», — подчеркивал он Станиславскому в начале июня 1905 года, когда Мейерхольд уже стал для него предметом ревности. 8 мая 1905 года Немирович-Данченко пишет в рабочей тетради, что Мейерхольд будет первым исполнителем роли Треплева в возобновляемой «Чайке».
В 1927 году Бертенсон записал рассказ Немировича-Данченко, где основной причиной возвращения Мейерхольда в МХТ названа возможность для него режиссерской работы и ни слова не говорится о создании им со Станиславским отдельного театра. «В сезоне 1905 – 1906 г. он, — пишет Бертенсон о Мейерхольде, — вернулся к В. И. и сказал: “Вам недостает хорошего режиссера. Этот режиссер — я”. В. И. решил взять его, но развернулась революция, а затем театр уехал за границу, где новый режиссер не был нужен» [9].
На самом деле по смыслу все это было не совсем так. Никакой конкретной режиссерской работы для Мейерхольда в Художественном театре запланировано не было. Оно и быть не могло, потому что ничего близкого к мейерхольдовским репертуарным планам для поисков «нового тона» не предусматривалось. Наоборот, на заседании 3 марта 1905 года была принята новая ориентация репертуарной политики, по сравнению с мейерхольдовской достаточно консервативная. В ней первым пунктом значилось — «реставрация русских классических пьес» [10], вторым — «Ибсен или вообще крупнейшее произведение западной литературы более постановочного характера», третьим — «пьеса типа “Одиноких”», четвертым — «сборный спектакль» или «пьеса русского современного репертуара», а пятым шло «возобновление». Видна тенденция к тому, чтобы репертуар был прочным, без особого риска. Ничего из того, что грезилось Мейерхольду.
Очевидно, что Мейерхольд вернулся не ради роли Треплева и не ради потенциальных режиссерских поисков на сцене Художественного театра. Он пришел, чтобы осуществить свои замыслы в сотрудничестве со Станиславским. Кстати, и формально это было так: Мейерхольду не платили никакого вознаграждения за выступления в «Чайке», а все жалованье он получал в Театре-Студии от Станиславского.
Судя по всему, Немирович-Данченко сначала не придал объединению Станиславского с Мейерхольдом важного значения, поэтому и не делал различия, куда, собственно, Мейерхольд вернулся — в театр или в студию. Все это организовалось как {264} бы за его спиной. Символично, что 10 апреля 1905 года, когда Немирович-Данченко приехал в Петербург устраивать гастроли МХТ, в этот же самый день Мейерхольд из Николаева уже выслал Станиславскому «вступительное слово к проекту» их нового театра. К тому же моменту, когда в Петербурге Немирович-Данченко несколько отдалился от Станиславского, дело с Мейерхольдом было уже слажено.
До Петербурга Мейерхольд успел повлиять на Станиславского, косвенно скорректировав его проекты «Акционерного общества провинциальных театров» и явившегося взамен варианта «Филиального отделения Художественного театра». Работая над новым проектом сметы, труппы, репертуара и расписания занятий, Станиславский писал уже — «Театр Исканий» [11]. Во вступительном слове «К проекту новой драматической труппы при Московском Художественном театре» Мейерхольд объединил задачи Станиславского с собственными мечтами. Вышло смешанно и противоречиво.
С одной стороны, Мейерхольд как бы пересказывал Станиславского, предлагая «освежающую струю» искусства МХТ «обратить в поток, чтобы раз навсегда залечить язвы провинциальных сцен». С другой — критиковал нынешнюю отсталость Художественного театра и потому перед новой труппой ставил задачу «всеми силами помочь Московскому Художественному театру не утрачивать обаяния именно такого вот передового театра, который бы всегда шел рядом в стремительном авангардном движении современной “новой” драматургии и живописи <…>».
Мейерхольд писал от третьего лица, сообщая о себе, что будет стоять во главе труппы и что Станиславский станет наблюдать за художественной стороной. Его рукопись занимает левую половину листа. Правая — чистая оставлена Станиславскому для его пометок. «Прошу Вас на полях сгладить то, что не понравится Вам, приписать, что могло бы усилить значение сказанного, прошу исправить, если что не ясно выражено», — писал он в сопроводительном письме. Рукопись предполагалось размножить и разослать нужным людям. Станиславский не сделал в ней никаких исправлений.
Вернувшись в Москву по окончании петербургских гастролей, Станиславский 5 мая произнес речь перед сотрудниками новой труппы Театра-Студии, как ее назвали. Речь сохранилась не в подлиннике, а в изложении журнала «Театр и искусство», и то не целиком приведенная В напечатанном отрывке Станиславский говорит только о задачах обновления {265} искусства, но не касается влияния на провинцию, с чего раньше начиналась его программа. Странно, что редакция не отметила это общественно важное место в замыслах Станиславского. Или он уже ничего не сказал об этом?.. Если так, то Мейерхольд окончательно повернул его внимание в другую сторону — в сторону чисто сценических исканий.
Немирович-Данченко оценил речь Станиславского как крупное событие, как «серьезнейшую минуту», когда Станиславский выступает «учителем этических взглядов на искусство, на труд, на душу актера». Он даже «любовался» им тогда. Все же, что произошло в результате данного начинания — он расценил потом как «необузданность» капризов Станиславского.
Немирович-Данченко опять пришел в недоумение: что такого нового мог предложить Станиславскому Мейерхольд, чего бы уже не предлагал он сам?.. Он ведь тоже видел, что поиски обновления искусства Художественного театра необходимы и на первой встрече с Мейерхольдом говорил о «надоевшем натурализме» и своих несбывшихся исканиях при постановке «У монастыря».
В поле зрения интересов Станиславского, Мейерхольда и Немировича-Данченко были одни и те же проблемы обновления театрального искусства: перемена сценических задач, перемена способов репетиций, перемена профессиональных задач режиссера. И все же выявилось, что в данную минуту у Немировича-Данченко не было практического согласия с Мейерхольдом во всех этих пунктах. У Станиславского — напротив. Вспоминая это время в «Моей жизни в искусстве», он писал: «Я решил помогать Мейерхольду в его новых работах, которые, как мне казалось, во многом совпадали с моими мечтами».
Перемена сценических задач уже была целью и Станиславского, и Немировича-Данченко, но не удавалась на деле. В письме из Нескучного 8 – 10 июня 1905 года Немирович-Данченко писал, что оба они потерпели неудачу, оба переживают провал своих новых художественных идей. Немирович-Данченко говорит о собственной постановке «У монастыря» и о постановках Станиславского — одноактные пьесы Метерлинка («Слепые», «Непрошенная», «Там, внутри») и миниатюры Чехова («Злоумышленник», «Хирургия», «Унтер Пришибеев») Быть может, провалы и были одинаковы, но причины их совершенно разные.
Дело с постановкой в манере «синематографа» тянулось с сезона 1899/900 года. Станиславский опять приписал на {266} циркулярном письме с репертуарными планами 7 января 1904 года: «Синематограф из Слепцова, Горбунова и Чехова (заказать и Горькому)» [12]. Все лето 1904 года тема миниатюр держалась в переписке. По сравнению с 1900 годом Немирович-Данченко пошел на уступки, но предупреждал, что пайщики против синематографа, а потому лучше воспользоваться для него силами школы на утренниках. В случае же успеха — перенести спектакль на вечера. Станиславский сильно огорчился. Школьные утренники его не устраивали, потому что он все еще считал миниатюры за «новость в смысле формы».
До конца октября Немирович-Данченко не поручал конторе театра переписывать экземпляры миниатюр. Он не верил, что они будут, боялся, что в них «слишком много Чехова», что подведет со сроками Симов. Наконец 27 октября пайщики решились соединить в один вечер «У монастыря» и миниатюры. Только от репертуарного голода могла явиться такая нелепая мысль. Станиславский и Немирович-Данченко, работая раздельно, оказались конкурентами в общем спектакле. На премьере «Монастырю» шикали и свистели, а миниатюры шли под сплошной хохот. Никакие художественные идеи не прозвучали.
Немирович-Данченко считал, что они со Станиславским заняты одними и теми же поисками, и обижался, что Станиславский не интересуется его работой. «Вы не нашли тона для Метерлинка, я хотел найти его в “Монастыре”», — писал он, упирая на сходство задач. Он ошибался, потому что «тон» они искали разный, да и литературная основа (Ярцев и Метерлинк) была слишком разная. Возможно даже, что «тон» как таковой искал только Немирович-Данченко. Он понимал задачу конкретно: «Я хотел слить тонкую, изящную характерность с тоном лирического стихотворения». Он ждал от актеров «лирического подъема», «поэтического взмаха». Ему откликнулись только молодые: Германова — Наташа и Петрова в маленькой роли монастырской послушницы. Остальные убили надежды исконным реализмом или, как Книппер-Чехова, думали, что от них требуют играть роль, «а не живого человека».
Станиславский тоже пользовался термином «тон», но содержание его так изменил, что уже самый термин перестал отвечать себе. Сначала ему даже показалось, что удалось найти «тон». Это был «несколько приподнятый торжественный тон, загадочный и тревожный», какой подходил к Метерлинку. Одновременно Станиславский понял, что этого недостаточно. Это {267} был действительно только «тон» в смысле окраски, а надо было найти иной способ сценической жизни. Испугавшись, что широкая публика не примет нового приема, он отступил. Он не осмелился сделать так, как хотел: «Гораздо бы больше передавался этот ужас слепого существования, если бы артисты сидели неподвижно, словно вслушиваясь в себя, без жестов и мимики, как заброшенные камни <…>».
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!