Всеобщая история как история глобальная.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

Возможно ли – на новой мировоззренческой основе – возрождение идеала всеобщей истории, имеющего в отечественной историографии отличное от западноевропейских универсалистских моделей содержательное наполнение?

Говоря о происхождении всеобщей истории – особого типа историографии, качественно отличающегося от повествований об истории отдельных народов, мы попадаем в очень отдаленную эпоху. М. А. Барг, вслед за Р. Коллингвудом, решительно отдавал пальму первенства в создании этого нового типа историографии историкам эллинистической эпохи, прежде всего Полибию, который обоснованно считал, что «история по частям» мало что дает для понимания целого.

Полибий создает свою «Всеобщую историю» в эпоху объединения под римским господством прежде разрозненного эллинистического мира (когда «почти весь известный мир подпал единой власти римлян в течение неполных пятидесяти трех лет», и начиная с этого времени «история становится как бы одним целым» и именно в связи с осмыслением этой новой реальности выдвигает в качестве первейшего требования к новому канону исторического сочинения то, что история должна носить всеобщий характер, а события излагаться как взаимосвязанные и взаимообусловленные. Однако, по мнению Ф. Арьеса, ни в эллинистическом мире, ни даже в Риме не существовало «идеи всеобщей истории, соединяющей все времена и все пространства»; тот «важнейший момент», когда «христианизировавшийся латинский мир открыл для себя, что род человеческий имеет взаимосвязанную историю – всеобщую историю», он относит к III в. н. э. С победой христианства образ всеобщей истории получил опору в идее изначального единства рода человеческого, закрепленного самим актом творения, и в жестком каркасе священной истории. Средневековая картина истории человечества (между грехопадением и Страшным судом) обрела внутренний динамизм и подлинно универсальный характер.

Рождение идеи всеобщей истории Нового времени связано с именем Дж. Вико, с прогрессирующей секуляризацией исторического сознания и с «историографической революцией» XVIII века, вследствие которой «была впервые открыта возможность включить в поле зрения всемирной истории другие континенты и цивилизации» (при всем ее неискоренимом европоцентризме), в значительной степени – на основе концепции постоянства человеческой натуры как неизменной предпосылки единого исторического процесса, по самому своему определению имеющего направление и цель. В историографии романтической школы всеобщая история превращается в историю раскрытия способностей и совершенствования человечества. В классической парадигме всеобщая/всемирная история была, без сомнения, «высоким жанром», в котором на протяжении столетий корифеи историографии стремились реализовать свои самые амбициозные проекты.

В России идея всеобщей истории – довольно позднее приобретение. Само ее распространение было напрямую связано с мучительными поисками ответа на вопрос об исторических судьбах человечества как целого и России – как его части. Понятие всеобщей истории в российской интеллектуальной традиции претерпело значительные трансформации в течение последних двух столетий. Уже при своем появлении этот термин имел различные значения. Главные изменения произошли в их соотношении, и динамика этих изменений совпадает с важнейшими моментами в долгом процессе российской модернизации с ее тремя фазами, хронологически маркированными первой половиной XIX века, концом XIX – началом ХХ века, концом 1990-х – началом 2000-х годов. Стоит сразу заметить, что в эти исторические моменты идея всеобщей истории имела особое значение как для российских интеллектуалов, для профессиональной историографии, так и для острых общественных дискуссий о прошлом и будущем России. И здесь необходимо сказать хотя бы несколько слов по поводу контекста этой идейной полемики.

Для российской общественно-политической мысли рубежа XVIII–XIX вв. было характерно понимание просвещения как могущественной силы социального преобразования, а тесные культурные и интеллектуальные связи между Россией и Западной Европой оценивались весьма высоко. Но модернизация и европеизация российских элит в последней четверти XVIII и первой трети XIX в. породили последующую негативную реакцию – враждебность как к самой модернизации, так и к западной культуре. Эта тенденция воплотилась в официальной идеологии, а затем в славянофильском интеллектуальном движении. В государственной культурной политике центральное место занимала идея национальной самобытности, была сформулирована теория «официальной народности». Принципы «православия, самодержавия и народности» широко пропагандировались в учебниках, лекциях, популярных брошюрах. В этой атмосфере философское осмысление исторического пути России (с такими главными темами, как культурные и интеллектуальные связи России и «Запада» и оценка западноевропейского общественно-политического строя) заняло центральное место как в трудах и лекциях ведущих общественных и государственных деятелей, ученых и публицистов, так и в жарких дебатах в столичных литературных салонах.

Понятие всеобщей истории было центральным для так называемой западнической идеологии. В 1840-е годы многие российские ученые, студенты университетов и более широкая образованная публика проявляли огромный интерес к истории западноевропейских стран, которые уже испытали процесс модернизации и формирования современных общественных и политических институтов, процесс, который – как они считали – является универсальным для всех народов, и в который Россия в тот момент должна была вступить. Большинство западников были сторонниками конституционной монархии. Они связывали социальные реформы с заимствованием западноевропейских достижений. Веря в «уроки истории», они пытались отобрать наиболее ценные явления западного исторического опыта и применить их к российскому настоящему и будущему. Но историософские концепции большинства оригинальных мыслителей этой ориентации не укладывались в прокрустово ложе довольно схематически обозначенных общих черт западнической идеологии.

В первую очередь это относится к Тимофею Николаевичу Грановскому, который был лидером западнического интеллектуального движения и главным пропагандистом идеи всеобщей истории в 1840-е и до середины 1850-х годов. Философское понимание всеобщей истории у Грановского было отчасти связано с Гегелем, работами которого он всерьез заинтересовался еще в годы учебы, а позднее – в течение всей своей жизни критически переосмысливал ключевые идеи гегелевской философии истории с ее видением конечной цели развития в субъективной свободе человека как индивида и как универсального существа. Однако понимание Грановским всеобщей истории не совпадало с гегелевским понятием «Всеобщей Истории» (как первым типом «Рефлективной Истории»), которая стремится обозреть всю историю какого-либо народа или даже мира и склонна к абстрактным обобщениям.

Профессиональное понимание всеобщей истории у Грановского восходило к концепции Леопольда фон Ранке, который считал, что «наука всеобщей истории отличается от специального исследования тем, что, изучая особенное, универсальная история никогда не забывает о целом, которым она занимается. Исследование особенного, даже единичного, ценно, если оно хорошо сделано. Будучи обращено к человеку, оно всегда обнаруживает нечто, что стоит знать. Оно поучительно, даже когда касается мелочей, поскольку человеческое всегда достойно познания. Но изучение особенного непременно устанавливает связь с более широким контекстом. Локальная история соотносится с историей страны; биография – с каким-то более масштабным событием в жизни государства и церкви, с какой-либо эпохой национальной или общей истории. Но все эти эпохи сами… являются частью того великого целого, которое мы называем универсальной историей. Чем шире горизонт исследования, тем, соответственно, выше его ценность. Конечной целью, все еще недостигнутой, остается постижение и написание истории человечества». Эта цель – коллективная идентичность высшего порядка, опирающаяся на идею единой судьбы человечества и преемственности всемирно-исторического развития от эпохи к эпохе.

В этом и состоит, собственно, классическое понимание сверхзадачи всеобщей истории, разделяемое ведущими представителями новоевропейской исторической мысли.

Грановский заложил в традицию российской профессиональной историографии четко выраженную линию истолкования специфики всемирной истории как всеобъемлющей и взаимосвязанной. Вслед за Ранке с его поиском «общей связи вещей», он определял ее следующим образом: «Всемирная история имеет дело с событиями в их связи между собой. Она есть эмпирическая история, занимающаяся всеми народами, населяющими землю…».

Всеобщая история, по Грановскому, немыслима вне человека, «в стороне» от него и представляет собой, по сути, биографию Человечества.

Традиции всеобщей истории в России были продолжены самым выдающимся учеником Грановского Владимиром Ивановичем Герье и учениками последнего – такими крупнейшими учеными русской исторической школы пореформенного периода, как Н. И. Кареев, M. M. Ковалевский, И. В. Лучицкий, П. Г. Виноградов, М. С. Корелин, С. Ф. Фортунатов и др. Историки русской исторической школы, чье формирование прошло под влиянием позитивизма, считали Россию неотъемлемой частью европейской цивилизации, а их исторические штудии стимулировались современными общественными дискуссиями вокруг перспектив российской модернизации и попыток найти решение насущных российских проблем через постижение европейского исторического опыта. Герье, как и Грановский, подчеркивал, что всеобщая история имеет для русских особое значение, поскольку представители западных стран не в состоянии отделить универсальную историю от своей национальной, в то время как для русского всеобщая история – это история человеческой цивилизации.

Характеризуя научный метод другого своего учителя С. М. Соловьева, Герье писал: «Историческое направление выразилось у Соловьева не в одном органическом понимании Русской истории, не в том только, что жизнь Русского народа представляется им как единый, из себя развивающийся своей внутренней жизненной силой организм; жизнь этого народа тесно связана с жизнью других европейских народов. Судьба русского народа только часть другого великого организма, также единого и живущего общею жизнью своих частей – Европы, цивилизованного человечества. Сознание этой связи никогда не покидало С. М. Соловьева в его исторических трудах. Чтоб поддерживать его в себе, он посвящал столько дорогого для него времени изучению литературы всеобщей истории; сознание этой связи побуждало его делать свои наблюдения над исторической жизнью народов. Таким способом он развил в себе ту широту и цельность взгляда, которые довершают научный характер его истории России…».

Будучи профессионалами высокого класса с оригинальными философскими и историческими взглядами, российские «всеобщники» отчетливо понимали, что простое наличие апробированных моделей перехода от старого режима к современности могло бы лишь облегчить и ускорить этот процесс, но сам механизм этого движения по пути, проложенному другими, может быть запущен только в аналогичной исторической ситуации, созданной социальными, экономическими и политическими условиями самого общества, его действительными потребностями.

Н. И. Кареев в своей известной речи об историческом миросозерцании Грановского неоднократно возвращался к одной и той же мысли: «Он был первый на кафедре всеобщей истории, который отрешился от взгляда на этот предмет, как на механическое соединение частных историй отдельных стран и народов, для того, чтобы возвыситься до всемирно-исторической точки зрения, до представления истории человечества, в недрах коего совершается единый по своему существу и по своей цели процесс духовного и общественного развития. Грановский же, наконец, начинает у нас ряд ученых, которые стали самостоятельно заниматься историей европейского Запада, в чем можно сказать, выразилась впервые зрелость нашей научной мысли и наше право на умственную самостоятельность в сфере всеобщей истории… В историческом миросозерцании Грановского мы имеем… дело с тогдашним русским синтезом разных направлений исторической науки Запада». Грановский видел во всеобщей истории «взаимодействие, сближение отдельных наций, культурное объединение человечества… Разносторонность исторического интереса Грановского, понятная при широте его общего взгляда на жизнь и науку, стояла в полном соответствии с той универсальной точкой зрения, которую он вводил в историю». «Широкое понимание исторической науки, которая имеет своим предметом жизнь человечества во всем ее разнообразии и многосторонности, составляло главную силу Грановского, как историкамыслителя».

Весьма репрезентативным в отношении сложившейся в российской историографии XIX в. интеллектуальной традиции представляется развернутое рассуждение Н. И. Кареева о задачах, особенностях и вариантах композиции всеобщей истории в его Предисловии к первому изданию (1893 г.) «Введения в историю XIX века». Автор подчеркивает, что в данной книге ему хотелось «представить историю Западной Европы в новое время, как нечто единое, цельное и общее, не разделенное на истории отдельных народов и обособленных одна от другой эпох, как то именно общее, что из истории многих народов делает одну историю и связывает частные эпохи в целый большой отдел всемирной истории… История подобна большой картине с множеством фигур в очень сложной комбинации. Об этой картине вы сможете дать понятие, сняв с нее, по возможности, точную, хотя и уменьшенную копию, с теми же красками, как и в оригинале; можете дать понятие также и в гравюре без красок, но с отделкой деталей, и в рисунке с менее тщательной обработкой подробностей, и в беглом эскизе; можете, наконец, дать о картине понятие, рассказав о ее содержании без пояснительного даже чертежа, который воспроизводил бы действительное размещение фигур; настоящая книжка и есть такой рассказ, передающий только общий смысл такой картины, а сама она совсем и не срисовывается. Кто хочет видеть именно ее самое, тот в этом очерке ничего не найдет, но зато, быть может, настоящая книжка окажет помощь желающему ориентироваться в сложной композиции и пестрой в окраске картине, уже ему известной по тем или иным копиям». Не случайно, что одной из лучших практических разработок «русской» идеи всеобщей истории является уникальная серия учебников для школ, написанная Н. И. Кареевым по всем частям и периодам мировой истории. Главная черта этих учебных текстов, созданных выдающимся ученым – интегральная презентация исторического процесса, «общей истории человечества».

В советский период, в условиях абсолютного господства марксистской интерпретации истории понятие «всеобщая история» не проблематизировалось и все более и более сводилось к техническому термину. Конечно, в своих размышлениях о смысле истории, об общей истории человечества и ее проявлениях в истории разных стран и народов, ученые обращались к представлениям о «всеобщей истории», унаследованным от немецкой классической философии и национальной исторической традиции, как это сделал, например, Н.И.Конрад: «История человечества – не какой-то безликий процесс; она очень конкретна и слагается из деятельности отдельных народов, имеющих каждый свое собственное лицо. Но в то же время как часто смысл исторических событий, составляющих, казалось бы, принадлежность только истории одного народа, в полной мере открывается лишь через общую историю человечества». Однако чаще всего это понятие просто служило для обозначения «истории зарубежных стран» в противопоставлении другой дисциплине – отечественной истории. Это значение постоянно воспроизводилось в номенклатуре профессиональных специализаций историков, в заглавиях лекционных курсов, исследовательских публикаций и учебников, в названиях университетских кафедр и академических институтов.

В 1990-е годы открывшиеся для российских историков широкие перспективы и возможности профессионального приобщения к мировой историографии и теоретической мысли в сфере социогуманитарного знания совпали по времени с новым критическим поворотом в историографии, который потребовал глубокой переоценки всего интеллектуального багажа, обновления или перенастройки методологического инструментария. Этот процесс привел к отказу от создания масштабных исторических полотен, к доминированию малых форм «частных историй». Однако при этом в историографических исследованиях интерес к отечественной классике всеобщей истории неизмеримо возрос, возможно, как отражение потребности в профессиональной компенсации.

Между тем, современная идея глобальности резко раздвинула и горизонты исторического сознания. Эта идея вновь востребовала, казалось бы, давно устаревшую «всемирно-историческую точку зрения», столь характерную для западных мыслителей эпохи Просвещения и для «золотого века» российской науки всеобщей истории, представители которой видели исторический процесс как движение «в объединительном направлении», как «постепенное объединение судеб отдельных стран и народов».

Примечательно, что в современной историографии нередко генеалогия глобальной истории возводится к новоевропейским и даже к античным моделям всеобщей истории. Показательно, что возглавлявший дискуссию о перспективах глобальной истории на XIX Международном конгрессе исторических наук известный британский историк Патрик О’Брайен, утверждая в своем вступительном докладе, что в последней трети ХХ века глобальная, всемирная или универсальная история возродилась и даже стала модной, вновь заняв достойное место в историографии на рубеже столетий, обращался не к перспективам междисциплинарной кооперации, а именно к фундаментальным традициям дисциплинарной истории. В поисках глубоких «корней» глобальной истории, выстраивая ее в буквальном смысле классическую генеалогию, О’Брайен дошел до Геродота, перечислил последующих протагонистов «экуменических программ» всеобщей истории, включая Дж. Вико, Вольтера и даже Ранке, а затем сосредоточился на методологических проблемах сравнительного анализа, с которыми сталкиваются современные «глобальные историки», не оставшиеся индифферентными к постмодернистской эпистемологии, но взыскующие нового синтезирующего инструментария.

В этой связи нельзя не заметить, как удивительно перекликается (а в ряде моментов просто совпадает) аргументация современных пропагандистов глобальной истории с тем, что выдающийся российский ученый Н. И. Кареев, констатировавший «постепенное объединение судеб отдельных стран и народов», более века назад описывал как «всемирно-историческую точку зрения»: «Всемирная история не есть только сумма частных историй, т.е. историй отдельных стран и народов. Смотреть на историю человечества таким образом мы имели бы право только в том случае, если бы жизнь каждой страны, каждого народа протекала совершенно обособленно, вне какой бы то ни было связи с историей других стран, других народов. Всякому известно, что в настоящее время нет ни одного почти уголка заселенной земли, который так или иначе, в той или другой мере не испытывал бы на себе влияния со стороны того, что происходит в других местах, и что сближение между наиболее отдаленными одна от другой странами, один от другого народами делается все более и более тесным… С этой точки зрения всемирная история и является перед нами как процесс постепенного установления политических, экономических и культурных взаимоотношений между населениями отдельных стран, т.е. процесс постепенного объединения человечества, расширения и углубления связей, мало-помалу образующихся между разными странами и народами. В этом процессе каждая отдельная часть человечества, им захватываемая, все более и более начинает жить двойною жизнью, т.е. жизнью своею собственною, местною и особою, и жизнью общею, универсальною, состоящею, с одной стороны в том или ином участии в делах других народов, а с другой – в испытывании разнородных влияний, идущих от этих других народов. То, что касается только самого народа, есть, так сказать, его частное достояние, и всемирная история человечества, конечно, есть прежде всего сумма таких частных историй, но она получает право на наименование всемирной истории лишь постольку, поскольку судьбы отдельных народов переплетаются между собою, один народ оказывает на другой то или иное влияние, между народами устанавливается известная историческая преемственность, и таким образом над суммою частных историй возникает общая, универсальная, всемирная».

В этом длинном пассаже, пожалуй, только выделенная курсивом фраза с предлогом «над», отводящая всемирную историю на более высокий «этаж» исторического описания, несколько диссонирует с современным представлением о специфике децентрированной перспективы мировой истории.

Изложив основные этапы становления глобальной истории, можно ли согласиться с Хейденом Уайтом в том, что «постнациональная эра настоятельно требует от историков поторопиться с теорией “глобальной истории”»? Пожалуй, можно.

Правда, Х. Уайт сразу оговорился: «Если б кто-нибудь захотел преодолеть границы национальных историографий, то он должен был бы предложить новую философию истории. И это было бы фатальным. Историки склонны думать, что философия истории – это ошибка».

Действительно, историки все еще отдают предпочтение понятиям «всеобщей» или «всемирной» истории. При этом вряд ли целесообразно, не вводя дополнительных пояснений, применять классическое понятие всеобщей, или универсальной истории к современному видению мировой истории, представляемой в виде многоуровневой сетевой модели как полицентричное множество различных взаимодействующих локальных и частных процессов.

Специалисты по современным версиям макроистории ставят вопрос: как можно писать сегодня транснациональную историю мира? Некоторые из них представляют мировую историю как подход, который включает в свое пространство все народы в попытке обеспечить альтернативу европоцентричным концепциям прошлого, и утверждают, что основательно перегруженная накопленными за прошедшие столетия эмпирическими фактами мировая история все еще сохраняет свое стремление к всеохватности.

В этом контексте понятие «цивилизация» трактуется как обозначение множества групп (с разными социокультурными характеристиками), сосуществующих в границах установленных договоренностей относительно легитимности правителей и условий обмена. Согласно такой интерпретации, даже открытие новых социокультурных элементов, функционирующих внутри цивилизации, и сдвига в отношениях между ними не может угрожать проекту единой мировой истории. Историков призывают изучать – на глобальном уровне – те способы, которыми разные группы «переустраивали» эти границы, постоянно расширяя контакты с «другими».

Однако, пытаясь представить мировую историю не как конгломерат частных или локальных историй, но и не как некую абстрактную метаисторию, оторванную от конкретных обстоятельств прошлой жизни, а как реальный, целостный и содержательный процесс, постепенно захватывающий в свою орбиту и связывающий между собой все страны и народы в одну глобальную, трансцивилизационную человеческую общность, мы неизбежно оказываемся в перспективе той или иной версии всеобщей (универсальной) истории человечества.

Глобальная история имеет дело с теми процессами, которые сформировали глобализирующийся мир настоящего. Эта репрезентация истории стартует от ее конца, т. е. от ее собственной цели – полного развертывания процесса глобализации. Таким образом, данная версия глобальной истории находит свое законное место в гораздо более продолжительной традиции всеобщей, или универсальной истории.

Дата добавления: 2020-11-27; просмотров: 601; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 12

Мы поможем в написании ваших работ!