Глобальная и компаративная история.
ТЕМА 4. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ГЛОБАЛЬНОЙ ИСТОРИИ (4 ЧАСА)
Истоки глобальной истории.
Глобальная и компаративная история.
Всеобщая история как история глобальная.
Истоки глобальной истории.
Глобальная история является одним из наиболее перспективных направлений исторических исследований рубежа ХХ–XXI вв. Об этом свидетельствуют материалы последних Всемирных исторических конгрессов: XIХ (2000, Осло), ХХ (2005, Сидней), ХХI (2010, Амстердам), в программах которых обсуждение проблем глобальной истории заняло видное место, а также программные выступления лидеров мировой и отечественной исторической науки, в которых становление глобальной истории обозначено в качестве одного из актуальных трендов развития мировой историографии.
Появление глобальной истории, а также других близких по содержанию и методам научных направлений (World and Transnational History, Big History и др.) было обусловлено как внутренними факторами развития научной мысли, так и внешними, социальными. К последним относятся в первую очередь изменения глобальной системы международного порядка на рубеже 1980–1990х гг. и активизация глобализационных процессов.
Возникновение глобальной истории связано с информационной революцией последней трети ХХ в. С развитием компьютерных технологий в сферу социальных и исторических изысканий вошли огромные массивы данных, машинная обработка которых позволила реализовывать сложные исследовательские программы. Это стало одним из важнейших факторов обновления исторической науки и качественного расширения ее возможностей. Методологические достижения таких областей, как квантитативная историография, клиодинамика, макросоциология и др., открыли путь для создания теорий глобального масштаба. Возможность работать с эмпирикой глобального порядка стала ключевой предпосылкой становления глобальной истории как области научного знания.
|
|
|
Философско-методологическим основанием глобальной истории является глобальный историзм – принцип научного познания, сформировавшийся на волне кризиса научной рациональности второй половины ХХ в. Глобальный историзм стал одним из тех направлений научной мысли, в рамках которых были открыты новые перспективы развития исторического познания.
Основным руслом формирования глобально-исторического сознания стала философская традиция, глубоко исследовавшая содержание категории «глобальное» в 1970–1980х гг. и подготовившая не только частные науки, но и общественное мнение к новому, планетарному образу мышления.
Активная институциализация глобальной истории (Global History) в качестве самостоятельного научного направления началась в 1990х гг., когда в общественно-политический и научный лексикон ворвалось понятие «глобализация», переориентировавшее на себя значительный пласт гуманитарного дискурса.
|
|
|
«Родиной» Global History стал Лондон. Там были организованы первый семинар (Institute of Historical Research, University of London, 1990) и первая магистерская программа (London School of Economics and Political Science, 2000) по глобальной истории, а также создана исследовательская сеть в области глобальной экономической истории (The Global Economic History Network, GEHN, 2003) и учрежден периодический орган (Journal of Global History, 2006).
«В Лондоне глобальная история началась как эксперимент, а превратилась в миссию, – рассказывает президент Европейской сети по универсальной и глобальной истории Гэрит Остин. – Проект начался с инициативы, которая теперь представляется достаточно умеренной, а тогда казалась инновационной и даже радикальной: с учреждения регулярного семинара в такой аморфной области, как “Глобальная история в контексте процессов большой длительности”. Семинар под таким названием собрали Патрик О’Брайен, состоявший в тот момент в должности директора Института исторических исследований Лондонского университета, и Алан Милворд, возглавлявший кафедру экономической истории в Лондонской школе экономики и политических наук». Как вспоминает сам О’Брайен, «семинар начался с обсуждения довольно короткого списка известных к тому времени работ в этой новой области: Виттфогеля, Макнилла, Броделя, Валлерстайна, Франка, Померанца и др.». Ныне список работ по глобальной истории насчитывает тысячи наименований.
|
|
|
Методологические возможности глобальной истории были оценены профессиональным сообществом историков, значительная часть которого сочла перспективными работы в этой области.
Серьезным шагом на пути институциализации глобальной истории стало учреждение в 2006 г. Journal of Global History (JGH), издаваемого Лондонской школой экономики и политических наук и Кэмбриджским университетским издательством. Открывался журнал программной статьей Патрика О’Брайена «Историографические традиции и современные императивы глобальной истории», в которой Global History представлена в качестве интернационального «метанарратива, способного ответить на запросы глобализирующегося мира».
Journal of Global History стал одной из основных площадок, где происходит предметное становление глобальной истории. В этом смысле весьма показательной является редакционная программа JGH: «Журнал освещает важнейшие проблемы глобального развития в длительной исторической перспективе, а также представляет различные исторические версии процесса глобализации. Журнал стремится преодолеть существующую в исторической науке дихотомию “the West and the Rest” («Запад и все остальные». – Ред.), перенося материал через традиционные региональные и тематические границы и преодолевая тенденцию к фрагментации историографического дискурса. Журнал выступает в качестве интердисциплинарного форума для дискуссий между представителями социальных и естественных наук по вопросам глобального развития».
|
|
|
К лондонским инициативам в области Global History присоединились ученые из других стран, в первую очередь из стран континентальной Европы и США. В 2002 г. по инициативе Института глобальных и европейских исследований Лейпцигского университета была создана сеть European Network in Universal and Global History (ENIUGH), задача которой состоит в объединении специалистов, занимающихся проблемами глобальной и всемирной истории. Наиболее значимыми площадками ENIUGH стали Европейские конгрессы по глобальной и всеобщей истории.
Первый конгресс ENIUGH прошел в 2005 г. в Лейпциге, второй – в 2008 г. в Дрездене, третий – в 2011 г. в Лондоне. По аналогии с ENIUGH в 2008 г. была создана всемирная сеть по глобальной и всеобщей истории – Network of Global and World History Organizations (NOGWHISTO). Свою первую конференцию NOGWHISTO приурочила к ХХI Всемирному историческому конгрессу, состоявшемуся в августе 2010 г. в Амстердаме. Один из круглых столов ХХI конгресса был посвящен методологическим проблемам глобальной истории, наибольшие споры вызвал вопрос о ее предметных границах.
Предмет глобальной истории – генезис устойчивых в долговременной исторической перспективе систем культурно-хозяйственных связей между различными народами. Важнейшими факторами стабильности этих систем в концепте глобальной истории выступают природные особенности, обусловившие характер и направленность лежащих в основании данных систем социальных связей. Эти связи, имея многовековую и даже тысячелетнюю историю, проявляются на уровне не событийной, а процессуальной истории. Миграции, заселение территорий, торговые маршруты, распространение материальной культуры, духовные взаимовлияния цивилизаций и т. п. – вот основные темы глобальной истории.
Методологические истоки глобальной истории лежат в работах второй волны французской школы «Анналов» (Афанасьев 1980), и прежде всего в работах главы школы в период с 1956 по 1970 г. Фернана Броделя. «Мы все – наследники Броделя, хотим мы этого или нет. Он – часть воздуха, которым мы дышим», – заявил в своем докладе «Фернан Бродель и глобальная история» один из «первоокрывателей» Global History профессор Алан Макферлейн на открытии семинара О’Брайена по глобальной истории в 1996 г. (Macfarlane 1996).
В работах Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1949), «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв.» (1967–1979) и др. впервые была реализована идея дифференциации исторического времени и введены понятия процессов большой, средней и краткой длительности (Longue Durée, Moyenne Durée, Сourte Durée), отражающие тысячелетние, вековые и текущие изменения природных и социальных систем соответственно. Новаторство Броделя заключалось также в предмете исследования: им стало не конкретное событие, общество или государство, а социоприродное пространство (Средиземноморье), сформированное культурными и хозяйственными связями населяющих его народов.
Несобытийная история крупных культурно-хозяйственных сообществ, рассматриваемая в контексте длительных социоприродных трансформаций, собственно, и является предметным ядром глобальной истории.
Глобальная и компаративная история.
Процессы глобализации, охватившие современный мир в конце ХХ – начале XXI века, имели разнообразные последствия, включая серьезные перемены в общественном сознании, в сфере социально-гуманитарного знания и в историографической практике. Несмотря на широко распространившуюся «интеллектуальную моду» на микроисторические сюжеты (а отчасти как своеобразная реакция на это увлечение), в последнее десятилетие наблюдается заметный рост числа ученых, которые разрабатывают новые макроисторические модели так называемой «новой межнациональной истории» (new international history), «транснациональной истории» (transnational history), мировой и глобальной истории (в самых разных вариантах, включая и поновому понимаемую «универсальную историю»), и соответственно – весьма существенное и быстрое расширение корпуса эмпирических исследований и концептуально-методологических работ, стремящихся преодолеть ограниченные горизонты историй отдельных национальных государств. Отвергаемая национальная (точнее – национально-государственная) история в современной критике отождествляется с «макронарративом» и, как правило, связывается с национализмом, с решением политической задачи закрепить идею нации, поместив ее в долговременную историческую перспективу, с целенаправленной «культивацией национальной идентичности». Вместе с тем, анализ предлагаемых моделей взаимодействия локального и глобального в построении идентичности свидетельствует о том, что они отнюдь не «игнорируют продолжительное влияние идеи нации».
Обилие терминов заставляет задуматься даже специалистов. В «Энциклопедии историков и историописания» универсальная история все еще рассматривается в своем старом обличье – как идея единой истории человечества в многовековой западной философской традиции, пошатнувшейся только в ХХ столетии. С этой точки зрения, «всемирная история» (без попытки историзировать само понятие, имеющее «шлейф» различных коннотаций) противопоставляется в позитивном плане (как простое сопоставление истории разных стран и народов) истории всеобщей, принципиально универсалистской, опирающейся на ту или иную из многочисленных линейно-стадиальных теорий исторического процесса.
Между тем, можно вспомнить, что еще в середине прошлого века один из самых прозорливых историков Джеффри Барраклоу, оценивая грядущие перспективы «универсальной», «всемирной», «экуменической» истории, писал: «… новая ситуация делает насущной и практически необходимой такую универсальную историю, которая не ограничивается Европой и Западом, а обращена к человечеству, населяющему все территории и эпохи… Причины, по которым сегодня мы больше всего нуждаемся именно в универсальной истории, очевидны. Это – отражение унификации мира посредством науки и технологии, революционного развития средств массовой коммуникации, того известного факта, что мы не можем больше изолировать себя от событий в любой части земного шара…». Напротив, Марк Ферро, поставив под сомнение идею традиционной «всемирной истории», подчеркивал, что «подобный порядок изложения означал бы молчаливое принятие идеологизированного видения истории под знаком христианства, марксизма или же попросту приверженности идее прогресса. Равным образом такой порядок означал бы молчаливое признание европоцентризма, потому что в этом случае народы “входят” в Историю лишь тогда, когда их “открывают” европейцы (вспомним, как рассматривается новая история стран Азии и Африки современными европейскими и американскими историками!). <…> История отождествляется при этом с историей Запада…». Как видим, содержание понятия «всемирная история» (как и понятие «всеобщая история») даже во второй половине ХХ века трактовалось неоднозначно, не говоря уже о более протяженной перспективе. Впрочем, это уже отдельная (и весьма привлекательная) тема для историков исторической мысли.
Что касается глобальной истории, или «новой мировой истории» (new world history), имеющей относительно недавнее происхождение и серьезные разночтения в определениях, то она характеризуется как «подлинно аналитическая», противостоящая идеологизированным телеологическим версиям, «связная» и «целостная история», и ассоциируется с «развитием более интернациональной ориентации». «Более интернациональная» ориентация в данном случае приписывается «менее европоцентристской», «постколониальной» истории, которая характеризуется как история «диалогичная», способная учитывать «взгляд с периферии», то есть позицию другой стороны.
Если глобальную историю предпочитают связывать с текущими процессами глобализации, то «новая мировая история» темпоральных ограничений не имеет. Большинство специалистов считает главной задачей мировой истории изучение взаимодействий между людьми, участвующими в крупномасштабных исторических процессах. Подчеркивается также, что мировая история «избегает ловушки противопоставления собственной цивилизации всем остальным “варварам”, она ставит вопросы и задает перспективы, в которых “локальная история” может полностью раскрыться, осознав свою глобальную историчность».
В своих предельно сближающихся интерпретациях глобальная и мировая история ассоциируются с движением к «более взаимосвязанному миру» и к «мировой культуре, которая в идеале характеризуется активным взаимодействием между локальными и национальными культурами, непрерывным потоком культурных влияний во всех направлениях, хорошим знанием других культур и доброжелательным отношением к их отличиям». Глобальная история «предполагает изучение локальных явлений с глобальной точки зрения», «идентифицируя их общие черты», но одновременно «выделяя то, что отличает их как уникально-локальное». Одной из ее центральных задач признается исследование множества разноуровневых культурных контактов как составляющих «процесса возникновения глобальной культурной сети».
Американский историк, директор Центра мировой истории, основатель и главный редактор “Journal of World History” Джерри Бентли, отвечая «в общем виде» на поставленный перед самим собой вопрос «Зачем изучать мировую историю?» в духе построения «всепланетарной идентичности», указывает, в частности, на то, что именно мировая история «заставляет нас [историков] напрямую обратиться к глобализации и поставить этот феномен в исторический контекст, создавая самые крупные объяснительные модели жизни человеческих существ на планете Земля. Как область исследования она наиболее непосредственно имеет дело со всем корпусом достижений человечества, мировая история необходима, поскольку она дает возможность людям понять себя и свое место в мире». Обращаясь к более специальным обоснованиям мировой истории как формы исторического знания, Дж. Бентли утверждает, что это «лучший научный подход к анализу, пониманию и объяснению мира и его развития во времени» и «наилучший способ осуществления самых фундаментальных и важнейших целей исторического исследования», ибо «невозможно понять или оценить любое историческое событие или процесс развития в изоляции», а «только в более крупных контекстах», которые дают возможность понять взаимосвязи между событиями, процессами и изменениями, которые разворачиваются в разных регистрах – локальном, региональном, национальном, трансрегиональном, континентальном, глобальном. Бентли приводит и другие аргументы в пользу изучения мировой истории – морального характера, подчеркивая ее «особую практическую ценность» как «навигатора» в современном мире «культурных и социальных различий», поскольку она «помогает понять его [различие] как продукт развития в специфических исторических условиях».
Важно, что Дж. Бентли подчеркивает не только необходимость исторического анализа крупномасштабных процессов, но и плодотворность детального изучения социокультурных локальных контекстов в их динамике и в сложных взаимосвязях с глобальными процессами.
Интерпретацию взаимодействия между локальным и универсальным признают первостепенной задачей многие историки-«глобалисты», осознающие, что глобализация не тождественна процессу конвергенции, не говоря уже о гомогенизации, а включает различные варианты адаптации и ассимиляции к воздействиям, внешним по отношению к изучаемым локальным обществам.
Другие историки утверждают в качестве приоритетных две модели изучения мировой истории. Это, во-первых, исследования так называемых циркуляций (глобальные обращения товаров, капиталов, идей, людей и способы этнической и религиозной дифференциации), подчеркивающие «глобальную взаимосвязанность» (в том числе в периоды так называемой «архаической глобализации»). Центральное место в словаре этой версии мировой истории занимает широко распространившееся понятие «сети», применяемое равным образом для характеристики самых разных процессов: например, европейской миграции, урбанизации «третьего мира» или транснациональной «диффузии идей». Во-вторых, сравнительный подход нового типа, который, в отличие от «старомодной» компаративной истории, не занимается противопоставлением разных цивилизационных ареалов в поисках объяснений их расходящихся траекторий развития, а проводит тщательные case studies и «встраивает локальные истории в глобальный контекст», раскрывая структурную логику сходных явлений, процессов и социальных конфликтов, отдаленных в пространстве и во времени (милленаристские движения, торговые диаспоры, сословно-классовая дифференциация, стратегии сопротивления, властные институты, национализм и т.д.), что также предполагает скрытую преемственность или связи с теми же глобальными циркуляциями, с силами, «пересекающими границы и океаны». Точно выразил эту тенденцию С. И. Маловичко: «…Нам уже становится тесно в постмодернистском, расколотом на локусы, деконструированном мире. Локусы теперь не выстраиваются в вертикальную иерархию, в едином горизонтальном пространстве они втягиваются в глобальную перспективу».
«Втягивание» в глобальную историческую перспективу может быть осуществлено только путем коренного пересмотра самого «вопросника», с которым историк подступается к объекту изучения и конструирует предмет своего исследования. Между тем, движение в этом направлении только начинается, и даже контуры возможного консенсуса выглядят еще довольно размытыми. Модель «интегративной истории», изучающей связи «горизонтальной преемственности» и опирающейся на описание и объяснение приблизительно совпадающих в историческом времени и взаимно соотнесенных параллелизмов в истории различных обществ и цивилизаций мира, но оставляющая в тени динамическую составляющую их развития, также не решает всех проблем. Глобальная / мировая история продолжает дрейфовать между, с одной стороны, заведомо безуспешными попытками полностью «покрыть» все промежутки времени и пространства и, с другой стороны, настойчивыми поисками компаративной перспективы, выстраиваемой на новых теоретических основаниях.
Мировая история, как и история глобальная, конечно, «больше чем сумма частных историй». Очевидно и то, что это – отнюдь не сумма национальных историй, и многие надежды связываются именно с предполагаемой способностью глобальной и мировой истории предложить эффективную альтернативу «героическим, национальным нарративам» традиционной историографии. Не менее наивно было бы представлять мировую историю, изучающую транснациональные феномены, как некий «паззл» из историй региональных или локальных. В этой связи настойчиво подчеркивается, что мировая история направлена не на познание неких общих принципов или смысла истории, а на описание событий и сравнительный анализ процессов. И если по сложившейся в исторической социологии традиции сравнивались и подвергались типологизации, как правило, однородные процессы и явления в границах национальных государств, то сегодня все больший интерес у представителей разных наук вызывают перспективы региональной компаративистики.
Версии современной компаративной истории различаются как по уровням, так и по критериям сопоставления.
«Европа регионов» задает тон в компаративистских исследованиях различной хронологии; значительную их часть по-прежнему составляют работы, посвященные проблемам эпохи Перехода и европейской модернизации. Нетривиальность такого сравнительного анализа состоит в том, что его конечная цель простирается гораздо дальше рассматриваемых регионов: сравнивая траектории и факторы регионального развития, исследователь приближается к постижению сложности и многообразия включающей их системы, а, в конечном счете, из регионального многообразия, дающего возможность скорректировать сложившиеся генерализации, и складывается новая картина целого. При этом нередко выстраивается сложная иерархия идентичностей, как, например, в быстро приобретшем широкую популярность монументальном труде Нормана Дэвиса «История Европы» (точнее – «Европа. История»).
Одна из тенденций современной макроистории, направленных на преодоление доминирующих национально-государственных нарративов, связана с «новой историей империй», начиная с уже давнего оригинального проекта «Британской истории как целостности» Дж. Покока, через более поздние проекты так называемой «Атлантической истории», выдержанные, как правило, в броделианском стиле, и заканчивая обновлением и превращением имперской историографии в пост-имперскую под непосредственным влиянием постмодернистской и пост-колониальной критики.
Заметное место в «новой истории империй» занимает изучение идеологических аспектов «имперского строительства». В конечном счете, на новой основе состоялось возрождение «имперской истории», которая рассматривает империи как сложные структуры в сравнительной перспективе и в режиме большой длительности. Объединяющим принципом «новой истории империй» является признание очевидного обстоятельства: крупные сдвиги пост-колониальной эры нельзя понять, не учитывая, до какой степени они являются наследием тех империй, которые господствовали над большей частью мира в течение трех прошедших столетий и были, по существу, транснациональными организациями, созданными для мобилизации мировых ресурсов.
С новым воплощением «наднациональной» имперской истории связывают большие надежды, хотя в настоящее время предметное поле и методы кросс-дисциплинарной истории империй остаются недостаточно определенными. Разнообразие ее тем дало Линде Колли повод заметить: легче сказать о том, «что не является имперской историей», чем ответить на вопрос, что ею является.
Трудно с этим не согласиться. Важно, однако, что эта история касается не только прошлого, а обращена в день сегодняшний: «Мы, быть может, живем уже в пост-колониальное время, но все еще не в пост-имперское. Вся суть, привлекательность, значение и вызов имперской истории состоит в том, что, не будучи идентична глобальной истории, она подступается к ней предельно близко». В задачу историка входит идентификация и исследование множества разнообразных взаимосвязей между отдельными секторами и различными народами внутри целостной интерактивной системы – «мира империи».
Итак, можно уверенно констатировать, что в ходе активного осмысления последствий глобализации в современном мире сформировалась новая научная дисциплина – глобальная история, которая опирается на представление о структурной когерентности мирового исторического процесса, с максимальным учетом разнообразия его составляющих и взаимозависимости всех его локальных акторов.
Создаются новые учебные программы, возникают специальные периодические издания (в том числе электронные), постепенно формируется международное научное сообщество, в рамках которого ведутся оживленные дискуссии, стимулирующие развитие нового направления. В 2007 г. Ассоциация мировой истории провела свою (к тому времени уже шестнадцатую) ежегодную конференцию, причем под знаменательным названием «Раздвигая горизонты, сметая границы: “макро” и “микро” в мировой истории», а в 2008 г. в Гарвардском университете «глобальные историки» впервые собрались на специальный научный форум, посвященный глобальной истории, под девизом «Global History, Globally».
Несмотря на совпадение терминологии, следует помнить о том, что сегодня речь идет вовсе не о возрождении проекта глобальной истории, который был в совершенно иной социокультурной и интеллектуальной ситуации предложен Фернаном Броделем. Глобальное видение истории в интерпретации Броделя было направлено на объяснение развития общества как сложной системы в единстве, взаимосвязи и взаимодействии составляющих его групп и подсистем (экономической, социальной, политической, культурной), хотя, конечно, нельзя упускать из виду и другой сущностный аспект его глобализирующего подхода – расширение исследуемого пространства за пределы национальных границ. Много позднее Морис Эмар, аргументировано защищая оптимистический взгляд на так называемый «кризис истории» конца ХХ века, констатировал: «История – это не все, но все является историей или, по крайней мере, может ею стать, лишь бы были определены объекты анализа, поставлены вопросы и идентифицированы источники, которые позволят угадать начало ответа. Но объекты исследования, как и поставленные вопросы, все дальше и дальше выходят за пространственные и временные рамки какого-либо государства или прежде считавшегося замкнутым исторического периода, требуя от нас выхода на иные смысловые уровни».
Принципиальный контекстуализм, способный обеспечить выход за пределы привычных административных и национально-государственных границ, а также исторически сложившихся европоцентристских ограничений, за рамки «имперского» и «колониального» дискурса, выступает как насущная задача исторической науки нынешнего века и – что важно – признается таковой как в зарубежной, так и в российской историографии. Согласно позиции, ставшей сегодня практически общепринятой, глобальная и мировая история – это не коллекция национальных и региональных нарративов. Сторонники новых макроисторических подходов имеют разные точки зрения по многим методологическим и другим вопросам, включая периодизацию мировой истории, баланс между западными и незападными обществами в разные периоды истории, соотношение между глобальной и региональными или национальными историями, но сходятся в понимании насущной необходимости особой формы истории для исследования глобальных процессов в их исторической ретроспективе.
Становление современных версий глобальной, транснациональной, трансцивилизационной, мировой истории опирается на общие процессы в интеллектуальной сфере, связанные с постепенным утверждением «постнеклассической» научной парадигмы, и отражает развитие интеллектуальной традиции, в которой принцип целостности не исключает учета различий и многообразия. В частности, постнеклассическая ситуация в научном познании стимулировала развитие универсального, или глобального, эволюционизма, а также новой концепции универсальной истории человечества, которая в целом отражает отчетливо наметившуюся тенденцию к синтезу социально-гуманитарного и естественнонаучного знания – альтернативу мнимой универсальности постмодернизма.
Несмотря на безусловное дистанцирование от «практикующих историков», приверженных позитивистской эпистемологии XIX века, и признание относительности исторического познания, большинство историков-«глобалистов» (с их системным, по самой своей природе, проектом) занимает в широком спектре между твердым «реализмом» и крайним «конструктивизмом» позицию, более близкую к «реалистам».
Они стремятся к приращению исторического знания и «продолжают искать когнитивное зерно в куче культурно нагруженных мотивов и эмоций».
«Большая история» призвана выявлять закономерности в масштабе трех уровней – человечества, планеты и вселенной. Так, например, по мнению А. П. Назаретяна, «Большая история» «помогает конструировать сценарии обозримого будущего и отличать реалистические прогнозы, проекты и рекомендации от утопий…».
Как считают некоторые энтузиасты, новая универсальная история со временем может стать той теоретической платформой, которая объединит в себе все предыдущие исторические концепции, поскольку «предметное поле нового направления неимоверно широко», и в новом направлении, олицетворяющем собой междисциплинарный синтез, «найдется место макро и микроистории, постмодернизму и модернизму, постструктурализму и структурализму и т.д.». Впрочем, этот оптимистический настрой слишком многими не разделяется.
Сколь бы важным ни было значение новой концепции универсальной истории как поля междисциплинарного синтеза (в том числе и на основе общей теории систем, идей кибернетики и синергетики), эта фундаментальная теория, ориентированная на отказ от принципов «классического эволюционизма» и на решительное преодоление барьеров между гуманитарным и естественнонаучным знанием, отнюдь не исчерпывает номенклатуру версий макроисторического анализа и – более того – не занимает среди них центрального места.
Немногие из историков согласятся с М.А. Чешковым в отношении предпочтительности понимания глобальной истории как «охватывающей человечество в его неразрывной связи с природной средой», разве что только по сравнению с еще более дерзновенной перспективой встраивания ее в «историю Вселенной» (Big History), сторонники которой начинают историю с «Большого Взрыва». При этом патриарх макроистории У. Макнил, взгляды которого за длительную профессиональную карьеру претерпели значительные изменения, поставил в повестку дня задачу исследования взаимодействий между символическими значениями культуры и природными условиями человеческого существования (на общих принципах современного неоэволюционизма и теории нелинейной социокультурной эволюции) и провозгласил «конвергенцию истории человечества с другими науками» одним из интеллектуальных и моральных императивов XXI века.
Сторонники аналогичного направления в отечественной науке, для которых главными являются «аргументы истории эволюции биосферы, факты, объясняемые законами живой и неживой природы», стремятся «сделать историю наукой (в строгом понимании естественников)», «ввести в ранг главных акторов природу», превратить историю в «социоестественную», «осветить два главных состояния во взаимоотношении человека и природы: социально-экологические кризисы и относительную социально-экологическую стабильность»; их «сверхцель – выявить систему основных ценностей цивилизаций, увидеть ее трансформацию в контексте изменяющихся взаимоотношений человека и природы».
Социоестественная история рассматривает «человеческий социальный организм» на уровне живущих столетиями «этносов и суперэтносов», хотя ставит и вторую задачу – «оставить в ней место для “маленького человека” со всеми его слабостями, для отдельной личности», поскольку в периоды бифуркаций «дальнейшая эволюция биосферы начинает зависеть… от отдельного человека, даже от поступка». Первостепенная задача такой истории – изучение процессов и «поворотных событий», достоверность ее результатов обеспечивает «массовость однотипных фактов», а «шаги эволюции» определяются отрезками, в течение которых происходят глобальные процессы в природе, смена мировоззрений и технологий.
Преобладают все же гораздо менее амбициозные варианты «глобальной», «мировой», «межнациональной», универсальной истории (как всеобщей истории человечества), причем сами эти термины, как и аналитический багаж «новой всемирной» и «новой глобальной» истории (то противопоставляемых друг другу, то воспринимаемых в тандеме), вызывают бурные споры, которым, кажется, не будет конца. Как сформулировал проблему известный американский историк Брюс Мэзлиш, сыгравший видную роль в становлении «новой глобальной истории» в качестве академической дисциплины, Big History, в ее лучших воплощениях, «очень интересна и провокативна», но «слишком отрывается от той почвы, которую мы стараемся возделать».
Глобальная история, которая представляет собой попытку на новом теоретическом уровне вернуться от микроисторической оптики к масштабному, интегрирующему взгляду на историю, охватить человечество как некую структуру в историческом развитии взаимосвязей отдельных частей, может быть понята и как осмысление процесса мировой интеграции, исторического движения к более взаимосвязанному мировому порядку и объединенной мировой культуре, характеризуемой в идеале как живое взаимодействие и взаимовлияние локальных и национальных культур. Предмет глобальной истории – именно взаимосвязи, экономические, политические и культурные, между различными странами и цивилизациями.
Многие специалисты считают, что не следует противопоставлять друг другу синонимичные, по сути дела, термины «мировая» и «глобальная» история, и в конструировании «генеалогии» глобальной истории обращаются к имеющейся в историографии традиции и длинной череде ученых авторитетов, включая и непосредственных предшественников этого направления. Однако сегодня пересматриваются и такие, казалось бы, привычные понятия, как «всемирная», или «мировая» история, «европейская история», «региональная история» и, не в меньшей степени, даже «компаративная история».
С развитием «новой глобальной истории» сравнительно-исторические исследования обрели новое лицо. Питер Стирнс ратует за «союз» мировой и социальной истории в контексте сравнительной истории цивилизаций и подчеркивает особое значение последней в преподавании глобальной истории. Энтузиаст «новой компаративной истории» Юрген Остерхаммель представил интересный анализ «космополитической перспективы» сравнительной истории цивилизаций XVIII столетия, утраченной в профессиональной историографии XIX века – благодатной эпохи для развития и распространения европоцентристских национально-государственных и имперских («колониалистских», или «ориенталистских») историй. Активно обсуждается вопрос о соотношении глобальной истории и цивилизационного анализа, который делает упор на разнообразие и уникальность локальных цивилизаций. При этом прежние универсальные теории исторического процесса подвергаются уничтожающей критике.
Современное понимание глобальной истории вовсе не исключает, оно – напротив – подразумевает наличие множества локальных вариантов и траекторий развития и далеко ушло от линейных и европоцентристских в своей основе обобщающих схем в духе христианского универсализма, историософских схем «всемирной истории» и классических модернизационных теорий. Однако, в этой связи, стоит вспомнить давнее утверждение Марка Блока о том, что «дух сравнительной истории… проникает в локальные исследования: без них она бессильна, но они без нее бесплодны», как и относительно недавнюю констатацию Мориса Эмара – «исторический компаративизм уже не может обойтись без предварительной проверки и уточнения исходных данных» – и уверенный вывод о роли исторического контекста в сравнительном анализе.
В связи с процессом «глокализации», или «глобальной локализации» (речь идет о регионализации, которая сопровождает и – более того – является непосредственной реакцией на глобализационные процессы), чрезвычайно актуальной и критически важной задачей становится разработка проблемы диалога культур и цивилизаций в его историческом измерении и интенсификация сравнительно-исторических исследований на основе современных теоретических подходов.
С учетом «культурного поворота», который пережила не только историография, но и все общественные науки, обновляются теоретические основания компаративной истории, которая во второй половине ХХ столетия ориентировалась почти исключительно на подходы и методы исторической социологии. В настоящее время в исторической социологии выделяют два конкурирующих подхода, один из которых («структурный») по-прежнему нацелен на объяснение причин и последствий социальных процессов, системные сравнения и тестирование теорий, а второй – на применение интерпретативных методов, что свидетельствует об усвоении уроков постмодернистской критики. Уровень абстракции, задаваемый исторической социологией, абсолютизация причинных связей, не могли устроить историков, предпочитавших больше внимания уделять множественности путей и траекторий развития, рассмотрению не общих и повторяющихся элементов, а частных и индивидуальных случаев. Конечно, речь не идет о сравнении в сугубо обыденном понимании. Нельзя не согласиться с тем, что «наличие сравнительного рассмотрения отдельных фактов в историческом исследовании еще не свидетельствует о “компаративности” его методологии». Ключевой и ныне широко обсуждаемой проблемой как современной сравнительно-исторической социологии, так и новой «кросс-культурной компаративной истории», разрушающей стереотипы национальных версий европейской или мировой истории, остается необходимость осознанного выбора критериев, теоретических оснований для сравнения.
Поиск современного взгляда на бесконечное разнообразие исторического опыта актуализирует сравнительно-исторические исследования и формирует новую стратегию компаративной истории, которая связана не с деконтекстуализацией сходных явлений в рамках универсалистской, или же эволюционной (европоцентристской, по своей сути) парадигмы, а с преодолением европоцентризма, c пересмотром роли и наследия империй и отношений центра и периферии, с акцентированием – наряду с обнаруживаемыми аналогиями – контрастов и различий, с последовательным учетом разнообразия локальных контекстов и культурных традиций. Равным образом такая задача ставится в образовательной практике. Споры идут вокруг вопроса о том, как сделать традиционный курс по истории западной цивилизации в американских университетах более совместимым с учебным курсом мировой истории, в котором реализуется новый подход.
Встраиваясь в сетевую структуру глобальной истории, пространственно-темпоральные перспективы региональной истории» обретают новый эвристический потенциал. Знаменательно, например, возникновение термина «перекрестная история» (histoire croisée), призванного обозначить новую парадигму, которая в отличие от традиционной компаративной истории, работающей в режиме синхронии, отдает приоритет изучению динамики межкультурных интеракций (как между разными обществами, общностями, народами, регионами, так и между интеллектуальными традициями) вне зависимости от национально-государственных границ. Параллельно и иногда альтернативно употребляются и обсуждаются другие, очень близкие по своему содержанию понятия, прежде всего так называемая «связанная история» (connected history).
Благодаря этому ныне и компаративная история переживает «второе рождение», новый «смысловой сдвиг» (здесь, видимо, уместно напомнить давнее выражение Марка Блока), сопровождаемый переопределением исследовательских задач и базовых принципов. По словам Мориса Эмара, «в конечном счете исторический контекст все-таки одержал верх над тягой некоторых историков к абстракциям». В современной историографии внимание к историческому контексту, без сомнения, одерживает верх над влиянием обобщающих теорий.
В «интерактивной компаративной истории» мы наблюдаем переход от каузального объяснения к контекстуальному. «Новая компаративная история» (в разных версиях) преодолевает границы априорно устанавливаемых национальных, региональных и локальных контекстов, сосредоточивает внимание на существующих множественных взаимосвязях, взаимообменах и взаимовлияниях между сравниваемыми объектами и их культурно-историческими контекстами, нередко используя для концептуализации изучаемых явлений и их трансформаций понятие «культурного переноса/трансферта» (отсюда – histoire des transferts) и выявляя его медиаторов.
Так, в совместной исследовательской программе британского, французского и ирландского Обществ по изучению XVIII века «Франция, Великобритания и Ирландия: культурные трансферы и циркуляция знаний в Век Просвещения» были поставлены задачи выявить 1) «импортеров» зарубежных идей, т.е. тех, кто действовали как «культурные посредники» (будь то политики, дипломаты, путешественники, ученые, писатели, художники или кто-либо еще, а также институты или неформальные сети); 2) трансферы «культурных продуктов» – книг, газет, произведений искусства и т.п.; 3) перенос литературных, философских, политических или эстетических моделей в процессе «культурной легитимации»; 4) «процедуры переноса» – имитация, перевод или адаптация; 5) воздействие таких культурных трансферов на конструирование национальной идентичности, образов прошлого, язык и т.д.
Между тем, два подхода («синхронический» и «диахронический»), сравнительная история отдельных обществ, «история трансферов» и «перекрестная история», в иных версиях – «межнациональная» или «транснациональная» история – не только не замещают и не исключают друг друга, но могут с успехом применяться как взаимодополнительные.
Дата добавления: 2020-11-27; просмотров: 352; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!