Глава 2. Делегация и цессия по римскому праву и романо-германским цивилистическим теориям 5 страница
Представим себе элементарное одностороннее обязательство, скажем, из договора займа. Сторонами этого правоотношения являются кредитор-заимодавец (К) - лицо, которому принадлежит субъективное право, и должник-заемщик (Д) - носитель корреспондирующей субъективному праву юридической обязанности. Со смертью кредитора (заимодавца) выпадает один из субъектов обязательственного правоотношения. Мыслимо ли обязательственное правоотношение, в котором существует один должник, но нет кредитора? Ни в коем случае. Выходит, обязательственное правоотношение со смертью кредитора прекратилось. Но в действительности смерть кредитора влечет более сложные юридические последствия и, в частности, является юридическим фактом, который вызывает открытие наследства. Для простоты допустим, что у кредитора всего один наследник по закону, а завещания кредитор не написал. Что это означает? Это означает, что смерть кредитора (будучи соединенной с некоторыми другими юридически значимыми фактами и обстоятельствами), стала слагаемым юридического состава, легшего в основу нового, ранее не существовавшего правового отношения между наследником кредитора и должником.
Тождественность содержания нового правоотношения содержанию предыдущего не должна вводить в заблуждение. Во-первых, нет никаких обстоятельств, которые препятствовали бы существованию идентичных по содержанию правоотношений, причем одновременно, причем даже между одними и теми же лицами *(75). Что уж говорить о подобной возможности в отношении различных лиц, да к тому же сменяющих друг друга во времени! А во-вторых, нельзя игнорировать различие оснований возникновения этих правоотношений. Первое обязательственное правоотношение (между К и Д) возникло из факта предоставления кредитором должнику суммы займа (договора займа). А вот второе обязательство (между наследником К и Д), идентичное по своему содержанию и объекту соответствующим элементам первого, не могло бы появиться, если бы к договору займа не добавились два новых юридических факта: (1) смерть кредитора К (открытие наследства) и (2) принятие открывшегося наследства наследником К. Для возникновения первого правоотношения оказалось достаточным одного юридического факта, для возникновения второго - потребовался целый фактический состав, причем включающий в себя в качестве необходимой составляющей и тот юридический факт, из которого возникло первое правоотношение *(76). И если одно правоотношение не отграничивается от другого ни по своим субъектам, ни даже по основаниям своего возникновения, то где же в таком случае границы самого понятия о правоотношении как конкретной юридически обеспеченной возможности - возможности конкретного лица, в конкретной ситуации? Понятие правоотношения в таком случае характеризуется одним только содержанием и, стало быть, уходит на весьма абстрактный уровень, заменяя собой категорию, сегодня обыкновенно обозначаемую термином "вид" или "тип" правоотношения. Для обозначения же единичных правовых связей, из которых соответствующий вид или тип слагается, потребуется искать новый термин *(77).
|
|
|
|
|
|
Точно также, и даже более рельефно, проявляется факт несовпадения правоотношений в случае договорного преемства по обязательствам. Ниже будет показано, например, что в случае пассивной делегации кредитор оказывается в лучшем положении после ее совершения, чем до нее, поскольку перед ним появляется новый должник, не осведомленный о содержании и дефектах правового отношения, связывавшего его с предшествующим должником. Основание возникновения правоотношения кредитора с первым должником (допустим, причинение вреда) вообще может остаться неизвестным новому должнику, на которого первый должник с согласия нового должника и кредитора переводит долг. Правоотношения между новым должником и кредитором оказывается основанными либо на двухстороннем договоре и односторонней сделке, либо вообще на трех односторонних сделках (приказе старого должника новому уплатить за него долг, просьбе старого должника к кредитору обратиться за долгом не к нему, а к новому должнику и требовании кредитора, заявленном новому должнику). Неужели же правильно утверждать, что перечисленные обстоятельства стали основанием перехода прав и обязанностей, а не основанием прекращения одних прав и обязанностей и возникновения других?
|
|
|
Отсутствие тождества между обязательственными правоотношениями, существовавшими до наступления оснований к сингулярному правопреемству и правоотношениями, замещающими их после наступления такого основания, особенно ярко проявляется в случае совершения сделок, направленных на уступки части прав и частичный перевод долгов. Феномена, подобного математическому закону о неизменности суммы от перемены мест слагаемых в гражданском праве, насколько нам известно, пока не открыто. А это значит, что даже если мы позволим себе пренебречь сделками-основаниями сингулярного правопреемства как элементами фактического состава, необходимого для возникновения новых обязательственных правоотношений, то мы уже никак не сможем игнорировать того очевидного обстоятельства, что в результате заключения договоров уступки требования и перевода долга место одного требования или долга может занять совокупность (система) требований и долгов, да к тому же еще и принадлежащих различным лицам. Отождествить их с прежде существовавшим требованием или долгом невозможно даже при самых смелых "допущениях", подобно тому, как не могут компании, образовавшиеся в результате разделения их правопредшественника, быть сведены к этому последнему.
|
|
|
Критические замечания в адрес суммы теорий "передачи прав - перемены лиц" попытался суммировать В.С. Толстой *(78). К классическому аргументу о том, что права и обязанности, будучи категориями юридическими (идеологическими), не могут передаваться, он добавил еще и следующее соображение. При передаче вещи далеко не всегда переходит вместе с ней и право собственности именно того содержания, которое оно имело для прежнего собственника, - его элементы могут и возникнуть ниоткуда (например, при приобретении вещи от неуправомоченного отчуждателя), и кануть в никуда (например, при приобретении имущества от государства) *(79).
Как видим, попытка проникнуть в сущность категории правопреемство заставила нас потревожить целый ряд гражданско-правовых проблемных "муравейников" - определиться с общим понятием гражданского правоотношения, пересмотреть теорию объектов гражданских прав и правоотношений, затронуть вопрос о соотношении этой категории с понятием объектов гражданского оборота, обсудить соотношение понятий о передаче вещей и передаче прав и, наконец, выйти на понятия юридического факта и фактического состава как тех внешних факторов, которые конкретизируют типическую правовую связь, превращая ее, тем самым, в гражданское правоотношение. Но и это еще не все. Было бы нечестным умолчать о том, что с укоренившимся в науке представлением о правопреемстве как процессе передачи прав тесно связано одно из центральных гражданско-правовых понятий, обычно относимых к сфере учения о субъективном праве. Это понятие о распоряжении, распорядительном или юридическом действии. Если обыкновенно распоряжение рассматривается в качестве составной части (правомочия) всякого субъективного гражданского права или, во всяком случае, имеет своим предметом субъективное гражданское право, то что должно означать это понятие в рамках нашей интерпретации понятия правопреемства?
Мысль о том, что всякое субъективное гражданское право включает в свой состав помимо других элементов еще и такое правомочие, как возможность распоряжения им (субъективным правом), была высказана еще С.С. Алексеевым. Обладатель всякого субъективного гражданского права может не только осуществить его, но и распорядиться им. Но вот способы распоряжения этим правом могут быть различными: правом можно распорядиться или (а) непосредственно, или (б) путем распоряжения его объектом *(80). Исходя из этой конструкции получаем, что передача вещи - не более, как фактическое действие, выступающее техническим средством для достижения юридического результата - распоряжения правом собственности на данную вещь. Распоряжение же - суть действие, имеющее своим предметом именно субъективное право (а не саму вещь), т.е. суть юридическое действие; действие, направленное на достижение юридических последствий. Это понятно; вся соль в другом вопросе - каких юридических последствий? На первый взгляд, и этот вопрос ясен: тех последствий, что описываются понятием правопреемства. Но в том-то и парадокс, что традиционная интерпретация этого понятия не вкладывает в него, как уже было показано выше, никакого иного смысла, кроме того, что заложен в обыкновенном описании внешне видимого эффекта распоряжения - перехода права (обязанности) или перемены кредитора (должника)! Категориями "передача" и "переход" прав (правопреемство) не описывается какого-то особого вида юридических последствий. Сказать, что распоряжение - это действие, направленное, в частности, на передачу права (перемену личности его обладателя - управомоченного), значит, по сути, не сказать ничего!
В предшествующих изданиях настоящей работы мы назвали мысль С.С. Алексеева о распоряжении-элементе субъективного права "удачной"; сейчас мы хотели бы несколько уточнить эту оценку. По-настоящему удачной здесь является лишь сама постановка проблемы о месте понятия распоряжения в системе гражданско-правовых категорий; ее же решение, предложенное С.С. Алексеевым, мы бы сегодня удачным не назвали. Ну в самом деле: как можно распоряжаться тем объектом (субъективным правом), элементом (составной частью) которого является сама возможность распоряжения? Если словом "распоряжение" обозначается воздействие, оказываемое субъектом на объект, то как само распоряжение, так и его возможность должны быть противопоставлены объекту, быть чем-то внешним по отношению к нему, быть причиной (или парафразом) тех изменений, которые будут происходить в объекте под их действием. Трактовка распоряжения, предложенная С.С. Алексеевым, не отвечает этому логически необходимому условию своей истинности, а значит является ложной. Заслуживает всяческого одобрения и поддержки также соображение, высказанное В.В. Байбаком относительно того, что "правомочию кредитора распорядиться своим обязательственным требованием... не соответствует какая-либо обязанность должника. Он не обязан совершить какое-либо определенное действие или воздержаться от определенного действия" *(81). Пусть наши итоговые выводы и не совпадают с выводами данного автора, мы не можем не воздать ему должного: пожалуй, именно этот аргумент как никакой другой убеждает в том, что "...утверждение С.С. Алексеева о том, что правомочие распоряжения входит в состав обязательственного требования, не находит подтверждения..." *(82).
Если согласиться с тем, что под распоряжением мы понимаем исключительно юридическое действие; если принять установленным, что объектом распоряжения являются субъективные права юридические обязанности и только они; наконец, если отказаться от описанных выше попыток "модернизации" теории юридических фактов под нужды правопреемства-передачи (перехода) прав или перемены лица, то на поставленный вопрос может быть дан только один-единственный истинный ответ. Распоряжение субъективным правом и юридической обязанностью предполагает совершение действий, влекущих прекращение распоряжаемого права (обязанности) у одного лица (правопредшественника) и возникновение у другого (правопреемника) права (обязанности), содержательно идентичных прекращенному, но никак не переход (передачу) права в его неизменном виде и, уж конечно, не перемену лиц в правоотношении. Возможность распоряжения может находиться только вне распоряжаемого субъективного права (юридической обязанности), например, в числе элементов (динамической?) правоспособности его (ее) обладателя (носителя) *(83). Реализация этой возможности может повлечь ее бесследное исчезновение (уход в никуда, подобно ликвидируемому юридическому лицу), но может сопровождаться и возникновением аналогичной возможности в составе правоспособности другого лица (правопреемника), подобно тому, как происходит реорганизация юридического лица *(84).
Таким образом, для обозначения процессов прекращения одних правоотношений при условии возникновения правоотношений между иными лицами и по иным основаниям термин "правопреемство", понимаемый в буквальном (чисто этимологическом) смысле, действительно неудачен. Сочетание слов "право" и "преемство" действительно навевает мысль о "переходе", "передаче" прав, подобных переходу и передаче вещей, или о преемстве одного субъекта другому. Но если не видеть в слове "правопреемство" ничего, кроме термина, если иметь в виду то понятие, которое в действительности за ним скрывается - прекращение одного субъективного права (юридической обязанности) в целях возникновения другого (другой), содержательно идентичного (идентичной), но в ином лице (в лице правопреемника), то ничего страшного, в общем-то, и нет. По крайней мере, некая преемственность в содержании субъективных прав и (или) юридических обязанностей действительно наличествует. В этом собственно и состоит ценность понятия правопреемства: оно охватывает собою случаи возникновения правоотношений (прав и обязанностей) не на "пустом месте" (из "ничего" или из "ниоткуда"), а на базе уже существующих гражданских правоотношений, которые в таком случае, прекращая свое существование, не обращаются в "ничто" и не уходят "в никуда" *(85).
Правильность нашей трактовки термина "правопреемство" подтверждается также и использованием данного термина римскими юристами *(86). Достаточно сказать, что само возникновение этого термина обязано применению римскими правоведами юридических фикций, т.е. конструкций типа "если бы он был кредитором", "если бы он был должником". История римского права показывает, что первым юридическим институтом прекращения одного правоотношения возникновением другого с идентичным содержанием был институт новации. Его разновидностями были новация, производящая изменение содержания правоотношений и новация, направленная на изменения не в содержании, а в элементах, т.е. - субъектах нового правоотношения, по содержанию тождественного предыдущему. К рассмотрению последнего типа новации, получившего наименование делегации, мы и переходим.
§ 3. Делегация и ее место в системе гражданского права
Современному российскому гражданскому законодательству ни термин "делегация", ни самый институт, им обозначаемый, неизвестны. Идентичное положение вещей существовало и в дореволюционном российском законодательстве; о законодательстве советском и говорить нечего.
В научной литературе даже до революции изучение института делегации было достаточно ограниченным, ибо касалось субстанции, существовавшей лишь в римском праве. Н.Л. Дювернуа - один из крупнейших представителей русской цивилистической мысли ХIX века - отмечал, что понятие делегации "...было долгое время скрыто от внимания современной науки..."; что явление делегации "...перестало быть понятным даже в позднейшую эпоху развития римского права. Вместе с падением абстрактности стипуляции оно утратило практическое значение уже в кодификации Юстиниана. Тем более чуждым оно должно было стать для современного сознания, в котором обязательство само по себе, независимо от его материального результата, не имеет... вовсе силы реального совершения" *(87). О делегации говорится, что "она так затерялась у Юстиниана, что теперешние немецкие ученые едва могли разыскать следы ее после того, как теория стипуляции была окончательно разъяснена с помощью Гая" *(88).
Означает ли это, что вопрос о месте делегации в системе современного российского гражданского права неуместен? Существует ли в современном гражданском обороте и допускается ли современным законодательством применение делегации?
Для ответа на поставленные вопросы нужно хотя бы кратко рассмотреть существо института делегации. Естественно, что это придется делать основываясь на источниках римского права и их комментарии российскими учеными.
Обращаясь к Институциям Гая, при помощи которых, по словам Н.Л. Дювернуа, была окончательно разъяснена сущность стипуляции в целом и делегации в частности, можно установить, что им имеется в виду окончание уже цитированного выше отрывка из § 38 книги II, где кредитор дает своему потенциальному заместителю (новому кредитору) нижеследующую "рекомендацию": не стоит пытаться передавать или получать право наподобие того, как передаются и получаются физические вещи (ибо право - суть вещь нефизическая, бестелесная), но "...необходимо, чтобы по моему желанию ты стипулировал... долг от моего должника, вследствие чего он освобождается от долга, следуемого мне, и становится твоим должником, что называется обновлением (преобразованием) обязательства" (выделено мной. - В.Б.).
В русской юридической литературе уже К. Бернштейн отмечал, что стипуляция существующего долга не представляет собой единственного возможного случая делегации. Этот случай - "...когда должник делегирует верителю своего же должника" *(89) - почитается за делегацию всеми без исключения учеными. Так называемая делегация в собственном, узком или точном смысле слова - "...бывает только тогда, когда должник, делегат, по воле своего верителя, делеганта, промитирует верителю сего последнего, делегатарию. Необходимым условием делегации полагается, следовательно, чтобы ей предшествовали два обязательства, одно между делегатом и делегантом, другое между делегантом и делегатарием. Оба эти обязательства, delegatione perfecta, заменяются одним формальным обязательством между делегатом и делегатарием" *(90). "Общепризнанный и вместе с тем исходный случай делегации тот, когда должник, с согласия своего кредитора, обязывается уплатить долг кредитору сего последнего. С возникновением этого нового обязательства разом прекращаются старые обязательства" *(91). Но кроме подобной делегации в чистом виде (новационной делегации) вполне мыслимы и другие ее случаи, а именно "...и тогда, когда должник делегирует верителю своему не-должника. Достаточно, чтобы делегации предшествовало одно обязательство между делегантом и делегатарием" *(92). Можно также "...делегировать своего должника и такому лицу, которому ничего не следует, например, в видах дарения или установления обязательства" *(93). Теоретически возможен и последний (четвертый) случай, а именно тот, когда делегант делегирует делегатарию, не являющемуся его кредитором, делегата, также не являющегося его должником, рассчитывая при этом, с одной стороны, кредитовать или одарить делегатария, а с другой - получить кредит либо благодеяние со стороны делеганта. Иными словами, делегация совсем не обязательно должна быть связана с новацией: она "...может, но не должна быть вместе с тем и обновлением" *(94) обязательства; "...по существу делегация, стипуляция между делегатарием и делегатом не зависит от послуживших поводом к ее заключению отношений между делегатарием и делегантом с одной стороны и делегантом и делегатом с другой" *(95); "...делегация бывает вообще тогда, когда два лица, согласно воле третьего, заключают между собою стипуляцию с тою целью, чтобы этот договор заменил собою действительную передачу его объекта от промитента третьему лицу, а от сего последнего стипулятору" *(96). Именно этот (широкий) взгляд на понятие делегации занял господствующее положение в русской юридической литературе.
Так, Н.Л. Дювернуа в цитируемом сочинении пишет: "Что такое delegatio? Понятие делегации в более широком смысле обнимает все случаи, в которых действие с юридическим характером совершается по приказу (jussu) третьего лица. Такое действие зачисляется принимающему его, как действие самого приказавшего, и в то же время приказавшему, как им принятое. ...Ближайшим образом и в смысле более тесном понятие делегации есть тогда, когда приказанное действие состоит в установлении обязательства" *(97) (выделено автором. - В.Б.).
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 176; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!