Глава 2. Делегация и цессия по римскому праву и романо-германским цивилистическим теориям 4 страница
Разумеется, подобные вопросы остаются чисто теоретическими (отвлеченными) до тех пор, пока повода к их постановке не дает положительное законодательство. Вот один пример. Статья 209 ГК говорит о том, что в собственности может находиться любое имущество. На фоне уже упоминавшейся статьи 128 ГК, причисляющей к имуществу, среди прочих объектов, еще и имущественные права, данную норму чрезвычайно соблазнительно истолковать в том смысле, что объектами права собственности могут быть не только вещи, но и имущественные права! Так получаются категории типа "собственник права собственности" или "кредитор права собственности"; "продажа" и "дарение" права. Закон о рынке ценных бумаг, объявив ценной бумагой "совокупность прав" (ст. 2, 16) в то же время говорит о праве собственности на ценные бумаги, т.е. - по существу, о праве собственности на права. Ясно, что результаты такой околоюридической белиберды весьма плачевны. Применительно к ситуации с ценными бумагами следует отметить, что сегодня до сих пор никто точно не знает, как же защитить пресловутое "право собственности" на "бездокументарные ценные бумаги"? Ответ между тем элементарен: нельзя защитить то, чего не существует! "Совокупность прав" никак не может быть ни объектом права собственности, ни предметом купли-продажи, дарения, аренды, ни иных сделок, предметами которых могут быть только вещи.
|
|
|
Все вышесказанное не может не привести к мысли о том, что имущественные права не могут и не должны, вопреки нашему российскому законодательству, быть относимы к разряду имущества *(56). Имущественные права - это не имущество и вообще не объекты иных гражданских прав. Это значит, что имущественные права не обладают таким важным качеством, как их оборотоспособность в традиционном понимании, т.е. не могут передаваться и вообще переходить от одного их обладателя к другому, подобно тому, как передаются и переходят материальные предметы (вещи). Вместе с тем, оставаясь объектами гражданского оборота, гражданские субъективные права и юридические обязанности должны обладать способностью переменять своих обладателей (носителей), т.е. способностью к обороту. Как выйти из этого противоречия? Вот здесь мы и приходим к одному из двух возможных объяснений - либо к теории перемены лиц, либо к теории замены прав.
Суть теории перемены лиц заключается в трактовке процесса правопреемства как преемства не столько в правах, сколько в местах, занимаемых субъектами правоотношений. Такой процесс было бы логично обозначить терминами "перемещение" или "перемена лиц". Видно, что перед нами - по сути, прежняя теория передачи, с той только разницей, что объектом передачи в ней становятся не сами права и обязанности, а те качества, которые характеризуют их носителей и обладателей как субъектов определенных правоотношений (свойства лиц как субъектов определенных правоотношений или их места в этих правоотношениях). Но в таком случае абсолютно все, сказанное выше об условности термина "передача" и невозможности распространения обозначаемого им понятия, сложившегося применительно к вещам, на процесс правопреемства, вполне применимо и к теории перемены лиц.
|
|
|
Именно теория передачи (обязательственных прав и долгов) и теория перемены лиц (в обязательстве), несмотря на органически присущие им недостатки, получили наибольшее распространение в русской, советской и современной российской цивилистике. Еще Д.И. Мейер писал: "О перемене участника обязательства можно говорить только тогда, когда обязательство остается то же, но на место прежнего участника (хотя бы и отчасти только) становится другое лицо" *(57). С позиций взгляда на правопреемство как на процесс перемены лиц-участников гражданских правоотношений написана единственная в России монография о правопреемстве в гражданском праве *(58). Именно "Перемена лиц в обязательстве" называется глава 24 действующего российского ГК, отчего именно из этой концепции и исходит большинство авторов современных учебников и комментариев.
|
|
|
"Господствующим" направлениям противостоит теория правопреемства-замены прав (правоотношений) правопредшественника (ауктора) содержательно идентичными правами (правоотношениями) правопреемника (сукцессора). Теория замены права объясняет правопреемство следующим образом: субъективное право, равно как и юридическая обязанность, раз возникнув в чьем-либо лице, должно и прекратиться, оставаясь принадлежащим именно этому и никакому иному лицу. Они ни при каких обстоятельствах не могут поменять своих обладателей (носителей). Но они могут (при определенных обстоятельствах) прекратиться, с тем чтобы, прекратившись, немедленно возникнуть вновь в идентичном виде, но приуроченными уже к другому лицу. Такое прекращение становится возможным ввиду той цели, к которой оно приурочивается - предстоящей замены содержательно идентичными правами иного лица, а возникновение - благодаря такому прекращению и во имя предстоящей замены вновь возникающими правами.
|
|
|
Как можно видеть, эта теория выгодно отличается от двух прежних полным отсутствием любых аналогов вещной передачи, распространяемых на нерелевантные этому действию предметы. "Передачу" и "правопреемство" (преемство) как термины можно продолжать использовать; весь вопрос в том, что за этими (традиционными) терминами должно быть сокрыто иное (новое) понятие. Насколько это понятие "иное" видно не только из попыток приложения вещной передачи к правам (см. выше), но из обратной операции - попытки приложения понятия, описывающего передачу прав, к передаче вещей. Сообразно с ним вещь, для того чтобы быть переданной, сперва должна быть уничтожена одним лицом с тем, чтобы немедленно возникнуть у другого! Понятно, что если в сфере отношений идеологических к этому не существует каких-либо препятствий, то в сфере материальных отношений об этом нечего и думать.
На каких же основаниях теории передачи прав и перемены лиц в свое время утвердились в качестве господствующих? Это весьма любопытный вопрос, исследование которого приводит к весьма показательным и в некотором отношении даже поучительным вводам.
Обращение к литературе позволяет установить, что теория передачи прав никогда не имела и не имеет до сих пор никакого научного обоснования. По какой-то таинственной причине (вероятно, недоразумению) за такое обоснование традиционно принимается обыкновенная констатация внешне наблюдаемого, всем очевидного процесса - вовлечения обязательственных прав (требований) и обязанностей (долгов) в имущественный оборот. Вот буквально пара примеров такой констатации *(59): "Превратившись главным образом в имущественное отношение, обязательство вступило на путь циркуляции и само сделалось объектом оборота. Пока оно было чисто личной связью двух лиц, связью, проникнутой еще значительным эмоциональным элементом, ни о какой переуступке обязательства от одного лица к другому не могло быть речи. Но когда оно стало в руках кредитора правом на получение некоторой ценности из имущества должника, никаких препятствий для его перехода из рук в руки не существует: должнику все равно, кому платить. Право допускает переуступку требований и направляет свое внимание на то, чтобы создать более легкие формы для их циркуляции" *(60). "При оживленном хозяйственном обороте представляет большое значение подвижность имущественных прав, удобство и быстрота их реализации. Под влиянием этой потребности имущественные права признаются по общему правилу передаваемыми: они могут переходить от одного субъекта к другому" *(61). Что ж, все верно, невозможно спорить с очевидным, но что же, позволено нам будет спросить, доказывает или иллюстрирует это самое "очевидное"? Да ничего, кроме того только, что на определенном этапе развития человеческого общества обязательственные права и обязанности становятся объектами имущественного (гражданского) оборота. Гражданского оборота - да, это так, это очевидно; но откуда видно, что еще и объектами гражданских прав и гражданских правоотношений? Если даже согласиться с этой мыслью (раз объекты оборота - то, значит, и объекты прав) как с самоочевидной *(62) (а это далеко не так!), то это объекты в каком-то другом смысле, нежели объекты-вещи и даже объекты-действия, т.е. отнюдь не те традиционные субстанции, от которых отталкивалось и под которые строилось общее учение об объектах гражданских прав и правоотношений.
Несколько лучше обстоит дело с теорией перемены лиц. Теперь уже трудно судить, что на что повлияло и что чем было обусловлено *(63), но исторически так сложилось, что однажды в советской юридической науке, традиционно отделывавшейся своеобразным джентльменским набором фраз в пользу этакого синтеза теорий передачи и перемены лиц *(64), вдруг внезапно вспыхнул интерес к установлению содержательной стороны понятия правопреемства. В 1955 году двумя советскими учеными - В.А. Рясенцевым (в то время уже маститым цивилистом) и В.П. Грибановым (тогда еще только-только защитившимся кандидатом), впервые (!) в советской (и, вероятно, вообще русскоязычной) литературе был высказан взгляд, в соответствии с которым под пресловутым правопреемством следовало бы понимать вовсе не передачу прав и даже не перемену лиц, а прекращение субъективных прав правопредшественника с одновременным возникновением идентичных прав в лице правопреемника *(65). Три года спустя О.А. Красавчиков пишет, что "...правоотношение может одновременно возникать для одного, прекращаться для другого и изменяться для третьего. Это, в частности, можно наблюдать при цессии: правоотношение прекращается для цедента, возникает для цессионария, изменяется для должника" *(66) (выделено мной. - В.Б.). Что любопытно: взгляд этот высказан уже как сам собою разумеющийся, не требующий особого обоснования и даже вне непосредственной связи с вопросом о понятии правопреемства, который в интерпретации ученого представляет собой лишь частный случай понятия об изменении правоотношения - "наиболее сложном моменте движения правоотношения" *(67).
Казалось, в советской науке назревает перелом в понимании правопреемства. Но как внезапно все началось, столь же неожиданно и все прекратилось в 1962 г. с выходом в свет монографии Б.Б. Черепахина "Правопреемство по советскому гражданскому праву", один из отделов которой был посвящен опровержению теории правопреемства как замены правоотношений и созданию видимости обоснования, ставшего традиционным для советской науки винегрета из теорий правопреемства - передачи прав и правопреемства - перемены лиц.
Отголосками былой дискуссии можно считать некоторые нормы действующего российского ГК, регламентирующие не "переход" и не "передачу" права собственности (но передачу вещи - ст. 224 ГК), а его возникновение у приобретателя и прекращение у отчуждателя, в т.ч. у приобретателя и отчуждателя по договору, т.е. производным способом (см., например, ст. 223, 235 ГК; иначе - п. 2 ст. 218 Кодекса) *(68).
Критикуя В.А. Рясенцева и В.П. Грибанова, Б.Б. Черепахин рассуждал следующим образом. Переход вещей от одного лица к другому мыслим и без перехода прав на них, равно как и наоборот, вполне возможно передать право на вещь, не перемещая самой вещи (например, если вещь недвижимая). Верно, но что это доказывает? Только то, что даже в случае с правами на вещь понятие о передаче (переходе) прав не сводится к понятию о передаче вещей. "Передача вещей" - это одно понятие, "передача" или "переход права на вещь" - совсем другое. Передача вещей - это лишь один из возможных внешне видимых признаков передачи или перехода права на вещь. А это значит, что понятия передачи и перехода субъективного права и юридической обязанности являются специальными юридическими понятиями (а потому, надо полагать, правила, применимые к передаче вещей, не применяются и вовсе не должны применяться к передаче прав *(69); передача вещей - сама по себе, передача прав - сама по себе).
Обращает на себя внимание странность аргументации подобного рода. Во-первых, попробуем завершить это рассуждение, точнее, назвать вещи своими именами. Безусловно верно, что передача вещей и передача прав на вещь - не одно и то же. То есть это различные понятия. "Объясняя" правопреемство через "передачу прав" ("перехода прав") мы, в действительности, ничего не объясняем, ибо то, через что мы производим объяснение, остается не более, чем терминами, обозначающими понятия с неустановленным содержанием. Сказать, чем не является передача или переход прав - не является передачей вещей (не сводится к передаче вещей), - очень мало; нужно сказать еще и чем же эта "передача" или этот "переход" являются. Вот этого-то ученый как раз и не объясняет *(70). А во-вторых, странно, что Б.Б. Черепахин не пытается опровергнуть суждения оппонентов о том, что права и обязанности как категории идеологические неспособны ни передвигаться в пространстве, ни переходить от одного лица к другому. Он просто принимает как аксиому обратное утверждение и исходя из него строит суждение о том, что термин "передача" имеет различное значение, в зависимости от того, о "передаче" чего идет речь - вещей или прав. Указание В.А. Рясенцева о том, что лица могут становиться субъектами прав и обязанностей, идентичных по содержанию правам и обязанностям ранее существовавшим, но в отношениях между иными лицами, при условии прекращения этих прав и обязанностей у участников предшествующих отношений и их возникновения у участников новых отношений, на самом деле вполне совместимо с выводами Б.Б. Черепахина, поскольку именно в этом указании как раз и описывается суть процесса "перехода" (передачи) прав; дается ответ на вопрос, что этот процесс собою представляет, чем он является. Можно сказать, что оба оппонента - и Б.Б. Черепахин, и В.А. Рясенцев - говорят об одном и том же юридическом явлении с той лишь только разницей, что первый ученый ограничивается лишь указанием наименования института, не объясняя, что же под ним скрывается, в то время как второй цивилист стоит на более глубокой и принципиальной точке зрения о необходимости объяснения существа конструкции, обозначаемой термином "переход (передача) прав". Противопоставлять же существу одного явления те качества, которые должны быть ему присущи только лишь в силу его наименования - прием методологически порочный, ибо нельзя объективно неизменному качеству (элементу содержания) противопоставлять то, что имеет конвенциональную (субъективную) природу (признак понятия, описывающий его содержание и отражаемый в этимологии обозначающего его термина).
Весьма интересно, что, подобно О.А. Красавчикову Б.Б. Черепахин связал вопрос о правопреемстве с более общей теоретической проблемой - проблемой понятия об изменении правоотношения. Ученый указал, что в учении о юридических фактах почти не уделяется внимания фактам, лежащим в основании изменения правоотношения *(71), в то время как вопросы об основаниях их возникновения и прекращения являются объектом пристального внимания. Но не свидетельствует ли такое положение дел об искусственности самой категории "изменение правоотношения"? В самом деле, если говорить об изменении содержания субъективного права или юридической обязанности, слагающих правоотношение, то не правильнее ли признать, что перед нами - просто новое правоотношение с иным содержанием? Если, допустим, до изменения договора кредита между банком и клиентом было соглашение о возврате всей суммы кредита, допустим, 30 марта 2008 г., а после внесения изменений содержанием соглашения стала обязанность возврата половины суммы до 30 мая, а второй половины - до 30 сентября 2008 г., это, несомненно, означает, что предшествующая договоренность утратила силу. Значит, и правоотношение, установленное предшествующей договоренностью, также прекратило свое существование, будучи замененным новым правоотношением. Где же изменение? Не есть ли "изменение правоотношения" вывеской, за которой скрывается прекращение одного правоотношения и возникновение другого? А если мы правы в наших рассуждениях и термин "изменение правоотношения" - не более, чем вывеска, скрывающая два последовательно происходящих процесса - прекращение одного правоотношения и возникновение другого, то не логично ли предположить, что аналогичное значение должно быть предано и термину "правопреемство"? Действительно, соответствует ли этот термин своему буквальному значению? означает ли он существование такого явления, как передача (переход) прав?
Б.Б. Черепахин отвечает на последний вопрос положительно, но почему? Потому что, по его мнению, рассуждения о том, что права не "переходят", а "возникают и прекращаются", с неизбежностью (!) ведут "к отрицанию самого понятия правопреемства и производных способов приобретения прав и обязанностей" *(72). Создается ощущение, что подспудно Б.Б. Черепахин просто боялся столкнуться с непониманием и обвинениями во внутренней противоречивости его собственной монографии: как же так, дескать - монография о преемстве в правах отрицает само понятие правопреемства! Спешим заверить читателей - мы с этой (подразумеваемой) критикой, равно как и с мнением В.С. Толстого об устаревшем характере понятия "правопреемства", совершенно не согласны. Трактовка перемены лиц в правоотношениях как прекращения прежде существовавших прав в целях возникновения новых, содержательно идентичных (возникновения правоотношений взамен прежде существовавших, во имя такого возникновения прекратившихся), отрицает в действительности не само правопреемство, а правопреемство в его традиционном понимании - априорном, механистическом и потому антинаучном. Больше того, такая трактовка не только не отрицает понятия правопреемства, но, она единственная объясняет заложенный в нем юридический смысл, юридическое содержание. "Правопреемство" - лишь термин, этимология которого может более или менее точно отражать содержание либо обозначаемого им понятия, либо неких внешне видимых процессов, сопровождающих это понятие, являющихся признаками его актуального бытия. Дело не в термине (слове, символе), а в том, какое понятие им обозначать. Подчеркиваем, что вынося данный термин в заглавие настоящей работы - "Сингулярное правопреемство в обязательстве", мы имели в виду понятие о прекращении обязательственных правоотношений во имя возникновения иных, содержательно идентичных прекратившимся, а вовсе не процесс "перемены лиц" или "передачи прав" *(73). С нашей точки зрения учение о правопреемстве - это учение об особых (производных) способах возникновения и прекращения субъективных гражданских прав и юридических обязанностей - случаях возникновения одних субъективных гражданских прав и обязанностей не "на пустом месте", а на базе других (прекращающихся) прав и обязанностей.
Между прочим, и сам Б.Б. Черепахин, характеризуя понятие производного способа приобретения прав, называет его центральным признаком "...связь между приобретенным правом или обязанностью и первоначальным правоотношением" *(74) (выделено нами. - В.Б.). Сторонник концепции правопреемства как перехода сохраняющихся в неизменном виде прав (перемены лиц) прямо противопоставляет приобретенные (в результате такого "перехода") права и обязанности "первоначальному (существовавшему ранее. - В.Б.) правоотношению". О чем же говорит такое противопоставление, как не о существовании двух различных правоотношений, содержанием первого из которых являются ранее существовавшие (первоначальные), а второго - вновь приобретенные (возникшие) права и обязанности? Результатом правопреемства является, т.е. вовсе не переход одного неизменного права от одного лица к другому (ибо тогда не было бы смысла говорить о двух правоотношениях, да еще и называя одно из них "первоначальным"), а его прекращение, сопровождающееся возникновением нового права, составляющего содержание нового правоотношения, идентичное содержанию прежнего.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!