ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ – ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ 6 страница
Твой мрачный путь греховный внезапно осеняя...
Предатели виновны, но не виновна ты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Блестит ночное море и кажется стеклянным.
Лишь волны, словно плиты, колеблются вокруг,
Спокойно исчезая за пологом туманным.
Луна своим сияньем, загадочным и странным,
Вставая из-за леса, все озарила вдруг.
А на волнах безмолвно качаются скелеты
Каких-то деревянных старинных кораблей.
Их паруса надуты, и мачты их воздеты,
И вот перед луною плывут их силуэты —
Луна для них, как знамя, они стремятся к ней.
На берегу пустынном в тени плакучей ивы
Задумавшийся Цезарь склонился на гранит.
А глади необъятной расходятся извивы,
И ветра налетают внезапные порывы,
И море, откликаясь, рокочет и звенит.
И вот по ночи звездной, топча лесов вершины,
По воздуху, по морю обходит спящий мир
Старик белобородый, бросая взор орлиный;
Венком из трав засохших увенчаны седины,—
То престарелый Лир!
Сквозь призрак проступало далеких звезд мерцанье;
И, словно отвечая на заданный вопрос,
Пред Цезарем раскрылось всей жизни содержанье,
И горестей народных унылое стенанье
В душе его, как эхо, тогда отозвалось;
«Вселенная вдохнула в людей свои стремленья,
И волю Демиурга все чувствуют в себе;
II в каждом человеке миры и поколенья
Хотят решить вопросы, которым нет решенья,—
О страсти вездесущей, о смысле и судьбе...
Таится в каждом сердце прообраз мирозданья,
|
|
|
Всех жизней бесконечных единое зерно.
Так дерево желает в порыве расцветанья,
Чтоб стали воплощеньем его существованья
Цветы, которым завтра погибнуть суждено.
Не так ли воплощенье любого человека
Решается игрою условий и причин?
Тут раб сформировался, здесь — царь, а там — калека»
Но жизнь во всех обличьях, от века и до века,
Всегда одна и та же, и смысл во всех один.
Во всех одни и те же безмерные желанья,
Меняются лишь формы, личины, имена,
Меняются покровы, черты и одеянья,
Но та же тайна жизни, которой нет названья,
Разбрасывает всюду желаний семена.
Но все прервется смертью, и ты, как дым, растаешь.
Бессильны все желанья, бесплодны все умы,
И что бы ты ни сделал, жизнь будет все такая ж...
II вот, опустошенный, ты с болью постигаешь,
Что вся планета наша — лишь греза вечной тьмы».
1870 —1874
ИМПЕРАТОР И ПРОЛЕТАРИЙ
/Перевод Ю. Кожевникова/
На скамьях деревянных, за длинными столами,
В таверне закопченной, откуда и дневного
Почти не видно света, где сыро, словно в яме,
Сидят, насупив брови, поникнув головами,
Скептические дети народа трудового.
Один сказал: — За что же считать истоком света
Должны мы человека, коль горем мир залит,
|
|
|
В нем нету искры божьей, в нем благородства нету,
Он — луч такой же грязный, как и сама планета
Земная, на которой живет он и царит.
Что значит справедливость? Имущий окружает
Богатство и величье законом, как стеной.
Присвоив блага жизни, он ими угнетает
Всех тех, кого к работе бессрочной принуждает,
Чтоб вновь владеть плодами их жизни трудовой!
Путь жизни богатеев лишь розами устелен,
Дни в ночи превращают, ночь превращают в день.
Нектар у них в бокалах, зимой — цветы и зелень,
Прохлада в Альпах летом, и день у них поделен:
То мир и наслаждения, то сладостная лень.
Для них не существует ни доблести, ни чести,
Но вам твердят о долге, чтоб силой ваших рук
Воз государства двигать, чтоб не стоял на месте,
Вести войну, что вспыхнет из-за богатств иль мести, —
ВАМ — смерть в бою кровавом, ИМ — славы трубный звук.
Неисчислимость армий и гордый флот могучий,
Надменные короны на главах королей,
Богатство толстосумов, награбленное кучей,
На бедный люд ложится бедою неминучей, —
Все выжато из пота трудящихся людей.
Религия — лишь фраза, которую когда-то
Придумали, чтоб ловко в ярме держать народ.
Не будь в душе надежды на щедрую расплату
|
|
|
За тяжкую работу, за нищенства заплаты,
Кто б стал теперь работать, как подневольный скот?
Вам разум заслонили мифическою тенью,
Заставив в рай поверить, где отдохнете вы.
Нет! Смерть с собой уносит и жизнь, и наслажденья,
И тем, кто в этой жизни терпел одни лишенья,
Ждать нечего за гробом: все мертвые — мертвы.
Опорой государству обман и фраза стали,
Естественный порядок, останется мечтой!
Чтоб роскошь и величье имущих охраняли,
Вручают вам оружье, чтоб вы в себя стреляли,
Ведь вас на вас самих же ведут они войной.
Зачем вам быть рабами у денег всемогущих,
Когда едва лишь кормит вас непосильный труд?
За что лишь вам болезни и смерть, а власть имущих
Ждет всюду роскошь, нега, как будто в райских кущах,
Они и жизнь покинуть минуты не найдут.
Неужто ж вы забыли свое число и силу? —
Вам ничего не стоит всю землю поделить
И впредь дворцов не строить, где б роскошь знать копила,
Ни тюрем, чтоб сажали вас заживо в могилу,
Когда хотите право на жизнь осуществить.
Законом оградили они свои восторги,
Для них нектар сладчайший плодов земли твоей
И девушек прекрасных, как на бесчестном торге,
За деньги покупают для утонченных оргий,
И старцы растлевают там ваших дочерей.
|
|
|
А вам-то что осталось? Вопрос, конечно, вздорный, —
Труды, чтоб множить роскошь патрона своего.
Ты, вечный раб, слезами посолишь хлеб свой черный,
Оставишь детям бедность и скользкий путь позорный.
Им — небо, вам — страданья, им — все. вам — ничего.
Закон не для хозяев, они свои желанья
Всегда исполнить могут, но вам узда — закон!
Определяет даже он меру наказанья,
Коль тянете вы руки, моля о подаянье, —
Простить вам вашу бедность и то не может он.
Разрушим же Порядок, жестокий, нечестивый,
Где каждый иль богатым, иль нищим должен быть!
Уж если и за гробом нет участи счастливой,
Так завладей при жизни той долей справедливой,
Во всем с другими равной, чтоб всем по-братски жить!
Античную Венеру спеши разбить скорее,
Порвать изображенья всех обнаженных тел —
Они душе внушают злосчастную идею
О совершенстве рода людского, тем вернее
Толкая дочь народа принять греха удел.
Смети все, что бывает для слабых душ отравой,
Укрытье преступлений — дворец и божий храм,
Все статуи тиранов — в огонь! Кипящей лавой
Пускай с гранита смоет и рабский след лукавый
Всех, кто вослед тирану валили по пятам.
Долой все проявленья богатства и гордыни!
Впредь золото и бархат пусть будут не в почет,
Пусть время слез, уродства и зависти пройдет
И жизнь, страстей лишившись, став просто сном отныне,
Средь вечности бескрайней спокойно потечет.
А мы из всех обломков воздвигнем пирамиды,
Пусть как memento mori в истории стоят;
Подобное искусство своим заставит видом
Постичь душою вечность, а вовсе не сильфиду,
Что, словно на продаже, косит лукавый взгляд.
Пускай поток все смоет, довольно мы терпели,
Мечтая, что возможно добра достичь добром.
Вотще... Волков свирепых сменили пустомели,
Не грубостью, а лестью своей достигнут цели, —
Хоть форма изменилась, но зло осталось злом.
Вам следует вернуться в те времена златые,
Которые известны по сказке голубой,
И разделить по чести все радости земные,
И смерть, что гасит жизни, как свечи восковые,
Предстанет, словно ангел с головкой золотой.
Умрет спокойно всякий, уверенный, что сыну
Счастливую оставил в грядущем колею,
И колокол не будет оплакивать кончину
Того, кто безнадежно не проклинал судьбину, —
Зачем рыдать над гробом, — раз прожил жизнь свою.
Исчезнут все болезни, та черная короста,
Что бедность и богатство сумели породить,
Расти на свете будет рожденное для роста,
И каждый, кубок выпив, его расколет просто,
Ведь смерть тогда наступит, когда уж нечем жить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По набережной Сены в роскошном фаэтоне
Неспешно едет Цезарь, в раздумья погружен.
От дум не отвлекает колясок гром и звон.
Народ, сгибаясь молча в униженном поклоне,
Дорогу уступает, чтоб мог проехать он.
И мудрую улыбку, глубокую, немую,
И взгляд его, способный читать в сердцах людских,
И длань, в которой держит судьбу существ земных,
Лишь кучка оборванцев приветствует, ликуя.
Его величье втайне зависимо от них.
Как и они, он только себя на свете знает,
Навек любви лишенный, как символ всех невзгод,
Несправедливость с ложью лишь он в узде ведет;
История людская извечно повторяет
Рассказ про тяжкий молот, что наковальню бьет.
Он — Цезарь, всех гнетущих надменная вершина, —
Защитнику немому привет рукой послал.
Ведь не было бы в мире живой гилиотины,
Орудья низвержений, опоры властелина,
То Цезарь, даже Цезарь, давным-давно бы пал.
Но он, пугая тенью толпы, презревшей веру,
Чья наглая ухмылка внушать способна страх,
Чей разум добродетель отринул, как химеру,
Всего лишь тенью силы, таящей зло без меры,
Врагов заклятых может держать в своих руках.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Париж горит, как факел, пылают башни, зданья,
По городу гуляет огня смертельный шквал,
Вздымает ветер пламя и мчит за валом вал,.
Сквозь огненное море слышны стрельба, стенанья.
Век трупом стал, а трупу Париж могилой стал.
Средь узких переулков, пожаром ослепленных,
Воздвигнув баррикады из камня мостовой,
В фригийских красных шапках, с оружьем, под знамена
Народа трудового собрались батальоны,
И колокол набатный зовет их глухо в бой.
Как мрамор, белоснежны, как мрамор, равнодушны,
И женщины шагают с оружием в руках.
Им волосы на плечи волною непослушной
Текут, скрывая груди, — и ненавистью душной
Огонь восстанья пышет в отчаянных глазах.
С распущенной косою иди принять сраженье,
Ты ныне героиня, заблудшее дитя.
В огне кроваво-красном ты примешь освященье;
Искупит справедливость твое грехопаденье.
Не ты, а те виновны, кто продал вас, шутя!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Спокойно блещет море, серебряные блики,
Брильянтовые грани сверкают и блестят
В ночной дали; над лесом, таинственным и диким,
Луна большая всходит, с величием владыки
На синее пространство бросая гордый взгляд.
На мерной мертвой зыби качаются скелеты
Истлевших деревянных корветов и фелюг,
Они скользят, как тени, их паруса воздеты,
И светится сквозь ребра и рваные просветы
Повисший, словно символ, луны багровый круг.
По прихоти стихии изрезали заливы
Высокий берег. Цезарь один во тьме ночной
Присел на ствол согбенный плакучей старой ивы.
Внизу мерцает море, и ветерка порывы
Доносят мерный голос, звучащий как прибой.
Поверх вершин деревьев, над бездною морскою,
Как будто покидая навеки бренный мир,
Увенчан не короной, а высохшей травою,
С челом в морщинах резких, бредет, согбен судьбою,
Седобородый Лир.
Прозрачный призрак старца скользит по небосводу,
Сияющие звезды сквозь эту тень глядят,
И Цезарь постигает смысл жизни, сквозь невзгоды
Увидев блеск былого... Как голоса народов,
Звучит прибой, чьим шумом весь скорбный мир объят.
Мир в каждом человеке вновь терпит испытанье,
Вновь Демиург желает преодолеть тщету;
Один вопрос извечный встает в любом сознанье:
Откуда появился слепого притязанья
Цветок, куда уйдет он, попавший в пустоту?
Гордыня с притязаньем — вот сущему основа,
Что втайне незаметно в любой душе живет,
Но случай мечет жребий: все плотью стать готово,
В любом цветке растенье себя содержит снова,
Но из цветов не каждый преобразится в плод.
И люди точно так же — родятся, застывая:
Кто раб, кто царь — какая кому судьба дана.
Живет в ничтожной жизни всяк, роль свою играя,
Убогое обличье на солнце выставляя,
Обличье лишь, ведь сущность у всех всегда одна.
Всегда все те же страсти, одежда лишь иная,
В обличьях бесконечных все тот же человек,
В различных формах жизни сокрыта тайна злая —
Обманывая, манит, себя не раскрывая, —
И в атоме таится слепых страстей побег.
Когда ты твердо знаешь, что страсти и стремленья
Смерть оборвет нещадно, а после похорон
Мир все таким же будет, тогда в изнеможенье,
Погоней вечной загнан, ты шепчешь в утешенье:
«Жизнь на земле всего лишь бессмертной смерти сон»
1870 —1874
FĂT-FRUMOS DIN TEI
— Blanca, află că din leagăn
Domnul este al tău mire,
Căci născută eşti, copilă,
Din nevrednică iubire.
Mâini în schit la sfânta Ana
Vei găsi la cel din stele
Mângâierea vieţii tale,
Mântuirea feţei mele.
— Nu voi, tată, să usuce
Al meu suflet tânăr, vesel:
Eu iubesc vânatul, jocul;
Traiul lumii alţii lese-l.
Nu voi părul să mi-l taie,
Ce-mi ajunge la călcâie,
Să orbesc citind pe carte
În fum vânăt de tămâie.
— Ştiu mai bine ce-ţi prieşte,
Las' de-a lumii orice gând,
Mâini în zori de zi pleca-vom
Către schitul vechi şi sfânt.
Ea aude — plânge. Parcă
Îi venea să plece-n lume,
Dusă de pustie gânduri
Şi de-un dor fără de nume.
Şi plângând înfrână calul,
Calul ei cel alb ca neaua,
Îi netează mândra coamă
Şi plângând îi pune şeaua.
S-avântă pe el şi pleacă,
Păru-n vânturi, capu-n piept,
Nu se uită înainte-i,
Nu priveşte îndărăpt.
Pe cărări pierdute-n vale
Merge-n codri făr' de capăt,
Când a serei raze roşii
Asfinţind din ceruri scapăt.
Umbra-n codri ici şi colo
Fulgerează de lumine...
Ea trecea prin frunza-n freamăt
Şi prin murmur de albine;
În mijloc de codru-ajunse
Lângă teiul nalt şi vechi,
Unde-izvorul cel în vrajă
Sună dulce în urechi.
De murmur duios de ape
Ea trezită-atunci tresare,
Vede-un tânăr, ce alături
Pe-un cal negru stă călare.
Cu ochi mari la ea se uită,
Plini de vis, duioşi plutind,
Flori de tei în păru-i negru
Şi la şold un corn de-argint.
Şi-ncepu încet să sune,
Fermecat şi dureros —
Inima-i creştea de dorul
Al străinului frumos.
Părul lui i-atinge părul,
Şi atunci c-obrazul roş
Ea apleacă gene lunge
Peste ochii cuvioşi.
Iar pe buze-i trece-un zâmbet
Înecat, fermecător,
Care gur-abia-i deschide,
Cea uscată de amor.
Când cu totului răpită
Se-ndoi spre el din şele,
El înceată din cântare
Şi-i grăi cu grai de jele,
Ş-o cuprinde de călare —
Ea se apără c-o mână,
Însă totuşi lui se lasă,
Simte inima că-i plină.
Şi pe umărul lui cade
Al ei cap cu faţa-n sus;
Pe când caii pasc alături,
Ea-l privea cu suflet dus.
Numai murmurul cel dulce
Din izvorul fermecat
Asurzeşte melancolic
A lor suflet îmbătat.
Lun-atunci din codri iese,
Noaptea toată stă s-o vadă,
Zugrăveşte umbre negre
Pe câmp alb ca de zăpadă.
Şi mereu ea le lungeşte,
Şi urcând pe cer le mută,
Dar ei trec, se pierd în codri
Cu viaţa lor pierdută.
La castel în poartă calul
Stă a doua zi în spume,
Dar frumoasa lui stăpână
A rămas pierdută-n lume.
1875, 1 februarie
ФЭТ-ФРУМОС, СЫН ЛИПЫ
/Перевод Ю. Кожевникова/
— Бланка, дал обет я богу:
Быть тебе его невестой.
О, дитя, ведь ты родилась
От любви моей бесчестной.
Образ ангельский принявши,
Обретешь в нагорном месте
Для себя — успокоенье,
Для меня — спасенье чести.
— Мой отец, младую душу
Иссушать мне неохота,
Мне по нраву жизнь мирская,
Игры, танцы и охота.
Не хочу над книгой слепнуть
В голубом дыму кадильном,
Длинных кос моих лишившись
В пострижении насильном.
— Жизнь мирскую ты оставишь —
Буду верен я обетам:
В скит святой и древний завтра
Мы отправимся с рассветом.
Бланка внемлет — плачет. Словно
Нужно ей идти в изгнанье,
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 87; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!