В русской литературе XIX века

и "цыганская тема" у Блока

                                

Вопрос о связях Блока с русской культурой изучен все

еще недостаточно. Традиционным является указание на

связь поэзии молодого Блока с творчеством В. Жуковско-

го, А. Фета, на влияние, которое оказали на Блока Ап.

Григорьев, частично Я. Полонский и Ф. Тютчев. Эти наб-

людения, порой весьма интересные и содержательные, при-

вычно обобщались в схему: поэзия Блока завершает разви-

тие русской дворянской поэзии XIX в., она включается в

традицию: романтизм Жуковского - "чистое искусство" Фе-

та - символизм. Вопрос о связях Блока с русской демок-

ратической культурой XIX в. не ставился, поскольку под-

разумевалось, что ответ здесь может быть только отрица-

тельный. Между тем появившиеся, главным образом в пос-

ледние годы, исследования на тему о связях Блока с

русским народным творчеством, Пушкиным, Лермонтовым,

Гоголем, Некрасовым, Л. Толстым2 позволяют        

  

Статья написана совместно с 3. Г. Минц.          

2 Померанцева Э. В. Блок и фольклор // Русский фоль-

клор. М., 1958. Т. 3; Гроссман Л. Блок и Пушкин //

Собр. соч.: В 4 т. М., 1928. Т. 4; Гессен С. Коммента-

рии А. Блока к стихотворениям Пушкина // Пушкин: Вре-

менник Пушкинской комиссии АН СССР. М.; Л., 1936. Т. 1;

Розанов И. Александр Блок и Пушкин // Книга и проле-

тарская революция. 1936. № 7; Бонды С. Драматургия Пуш-

кина и русская драматургия XIX в. // Пушкин - родона-

чальник новой русской литературы. М.; Л., 1941; То-

ма-шенский Б. Поэтическое наследие Пушкина (лирика и

поэмы) // Там же; Цейтлин А. "Евгении Онегин" и русская

литература // Там же; Орлов В. Александр Блок:        

Очерк творчества. М., 1956; Голицына В. Пушкин и

Блок // Пушкинский сборник. Псков, 1962; Шувалов С. В.

Блок и Лермонтов // О Блоке. М., 1929; Максимов Д. Лер-

монтов и Блок // Ленинград. 1941. № 13-14; Жак Л. Алек-

сандр Блок о Лермонтове // Литературный Саратов. Сара-

тов, 1946. Кн. 7; Максимов Д. Лермонтов и Блок // Мак-

симов Д. Поэзия Лермонтова. Л., 1959; Белый А. Мастерс-

тво Гоголя. М.; Л., 1934; Крук И. Ал. Блок и Гоголь //

Русская литература. 1961. № 1; Орлов В. Н. Александр

Блок и Некрасов // Научный бюллетень ЛГУ. 1947. №

16-17; Левин Ю., Дикман М. Пометки А. А. Блока на собр.

стих. Некрасова // Учен. зап. ЛГУ. 1957. № 229. Вып.

30; Минц 3. Г. Ал. Блок и Л. Н. Толстой // Учен. зап.

Тартуского гос. ун-та. 1962. Вып. 119.                

 

взглянуть на вопрос с совершенно другой стороны. Однос-

торонняя трактовка вопроса отрицательно сказывалась и

на построениях общих концепций в области литературы XIX

в. Обрыв связей между ней и крупнейшими художественными

явлениями XX в. приводил к искажению историко-литера-

турной перспективы. При этом следует подчеркнуть, что

пересмотр традиционных взглядов не может произойти в

порядке смены одной априорной концепции другой: необхо-

дим ряд конкретных изучении. Хотелось бы указать на та-

кие узловые темы, как "Блок и древняя русская литерату-

ра", "Блок и культура русского XVIII века", "Блок и

традиции русской литературы XIX века" в ее сложных гра-

нях от Достоевского до Чехова. Все эти вопросы ждут

своего решения. Настоящий очерк ставит перед собой го-

раздо более скромную, но аналогично направленную цель:

изучить на конкретном примере "цыганской темы" в твор-

честве Блока связь его с глубокой предшествующей куль-

турной традицией и посмотреть, не бросит ли это, хотя

бы частично, новый свет как на Блока, так и на саму эту

традицию. Так называемая цыганская тема в творчестве

Блока предоставляет нам удобную возможность проследить

некоторые глубинные связи поэта с демократической тра-

дицией русской общественной мысли предшествующего пери-

ода.                                                  

Зарождение "цыганской темы" естественно связано с

появлением в литературе образов цыган как особого типа

персонажей. А это, в свою очередь, связывалось с тем

интересом к местному колориту, национальной характерис-

тичности персонажей и живописности образов, которые по-

явились в литературе как составная часть романтического

стиля. Так воспринимали дело и современники. Пушкин в

письме А. Г. Родзянко писал 8 декабря 1824 г. о поэме

Баратынского: "Эта чухонка говорят чудо как мила. - А я

про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку -

ай да Парнасе! ай да героини! ай да честная компания!

Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ве-

дете мне не ту? А какую ж тебе надо, проклятый Феб?"

(XIII, 128-129).                                      

Связь "цыганской темы" с романтическими настроениями

столь очевидна, что именно она бросилась в глаза иссле-

дователям, заслонив другие, более глубинные связи. Меж-

ду тем обращение только к данному историческому матери-

алу убеждает, что оба основных аспекта темы: "общество

цыган как особый социальный организм" и "цыгане как

специфический национально-

               

(Труды по рус. и слав. филологии. Т. 5); Благой Д.

Д. Александр Блок и Аполлон Григорьев // Благой Д. Д.

Три века... М., 1933; Розанов И. Блок - редактор поэтов

// О Блоке; Асеев Н. Работа над стихом. Л., 1929. В

последних из перечисленных работ освещены некоторые ас-

пекты "цыганской темы" в творчества Блока; это позволя-

ет нам несколько сузить рассматриваемый вопрос, опуская

то, что уже привлекало внимание исследователей.       

1 См.: Герман А. В. Библиография о цыганах. М.,

1930; обширная, хотя и беспорядочно нагроможденная, ли-

тература приведена в кн.: Штейнпресс Б. К истории "цы-

ганского пения" в России. М., 1934. Пользуемся случаем

принести благодарность академику М. П. Алексееву, обра-

тившему наше внимание на эту книгу.                   

 

психологический тип" - были даны еще в просветительской

литературе доромантического периода, и связи эти оказы-

ваются более значительными и долгодействующими в общей

историко-литературной перспективе, чем сравнительно

кратковременная трактовка вопроса.                    

Напомним хотя бы о таком факте. По авторитетному

свидетельству В. П. Гаевского, Пушкин еще в лицее, то

есть задолго до периода романтических настроений, напи-

сал роман "Цыган". Вполне можно согласиться с Б. В.

Томашевским, который дал такую характеристику этому не

дошедшему до нас произведению: "Принимая во внимание

моду времени, а также литературу, которой напитан был с

детства Пушкин, можно предполагать, что так названа бы-

ла философская повесть небольшого размера в духе прос-

ветительской литературы XVIII в. Вероятно, цыган

- герой романа - попадал в чуждую ему среду европейской

цивилизации, и в его простодушных суждениях вскрывались

противоречия, свойственные "цивилизованному" общест-

ву"2. Такое толкование представляется весьма вероятным.

'Однако следует подчеркнуть, что в этом случае образ

цыгана рассматривается как равнозначный понятию "ди-

карь" в распространенной в XVIII в. литературной ситуа-

ции: "естественный человек в цивилизованном обществе".

Оснований для выделения "цыганской темы" как специфич-

ной и отличающейся от сюжетной ситуации "гурон (или во-

обще "дикий" - без какой-либо конкретизации) в Европе"

при такой постановке вопроса еще не возникает. Для того

чтобы понять специфичность "цыганской темы", следует

произвести некоторые дополнительные исследования.     

Антитеза "дикарь - цивилизованный человек", которой

оперирует современный исследователь для уяснения себе

круга идей конца XVIII - начала XIX в., слишком упроще-

на и совсем не отражает богатства идей той эпохи.    

Оставляя в стороне ряд весьма существенных отличий в

истолковании разными лагерями проблемы "естественного"

человека, остановимся на двух возможных трактовках это-

го вопроса внутри демократического комплекса идей XVIII

в.                                                

Следуя первой точке зрения, человек социален по сво-

ей природе3, он "рожден для общежития". "Народ есть об-

щество людей, соединившихся для снискания своих вы-

год"4. Права гражданина не ограничивают свободы челове-

ка:  "Предписание же закона положительного не иное что

быть должно, как безбедное употребление прав естествен-

ных"5. Вторая же точка зрения утверждала мысль о том,

что естественное состояние первобытно-свободного      

  

 См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина.

1799-1826 // Сост. М. А. Цявловский. 2-е изд., испр. и

доп. Л., 1991. С. 63, 641.                            

2 Томашмский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1956. Кн. 1:

(1813 -1824). С. 33.                                  

3 См. гл. "De la Sociabilite" в кн.: De 1'homme, de

ses facultes intellectuelles et son education, ouvrage

posthume de М. Helvetius. Liege, MDCCLXXIV. T. 1.

(Oeuvres completes. T. 3). P. 160-179 (русский перевод:

Гельвецш К. А. О человеке, его умственных способностях

и его воспитании. М., 1938).                          

* Радищев А. Н. Поли. собр. соч.: В 3 т. М.; Л.,

1936. Т. 1. С. 187.                                   

5 Там же. Т. 3. С. 11.                             

 

человека - одиночество. Из первой концепции вытекало,

что вступающий в общество индивид сохранял всю полноту

своей естественной свободы. Согласно второй - становясь

гражданином, он переставал быть свободным человеком,

так как часть его личной свободы приносилась в жертву

требованиям общего блага. Между тем философы типа Гель-

веция или Радищева полагали, что до рождения деспотизма

интересы человека и общества совпадали безусловно.    

Обе концепции, с разных сторон, приводили к сходным

выводам: первое "гражданское" общество мыслилось как

общество оседлое. Особенно на этом настаивал Руссо, ко-

торый, прозорливо связывая возникновение государства с

появлением собственности, особенно земельной, считал,

что оседлость была первым условием превращения дикого

человека, номада, в человека, покорного законам, то

есть гражданина. При этом и семья для Руссо - не ес-

тественная, а договорная, гражданская организация. Для

Радищева - первое, "нормальное" общество - всегда об-

щество оседлых земледельцев. А с этим связано, как и у

Руссо, понятие собственности: "Представим себе мысленно

мужей, пришедших в пустыню, для сооружения общества.

Помышляя о прокормлении своем, они делят поросшею зла-

ком землю"2. Таким образом, справедливое договорное об-

щество - это общество, основанное ради охраны счастья и

трудовой, эгалитарной собственности всех его членов.

Такое общество не может быть обществом кочевников.    

В этом смысле образ цыгана как положительного героя,

идеализация человека именно потому, что он стоит вне

собственности, владения клочком земли, оседлости, - в

литературе XVIII в. встречались весьма редко. Важен и

другой аспект вопроса. В литературе XVIII в. осуждение

собственности или даже проповедь имущественного равенс-

тва сопровождались, как правило, апологией героического

аскетизма. Она свойственна была в высшей мере Мабли, ее

не чуждался Руссо, и с особенной силой она зазвучала в

этической концепции якобинцев, пытавшихся противопоста-

вить стихийному напору буржуазного эгоизма доктрину са-

мопожертвования во имя общего блага и античных доброде-

телей. Сторонниками же гармонической личности, страс-

тей, бьющих через край, полноты жизненных сил, многог-

ранной и эгоистически (в философском понимании XVIII

в.) счастливой жизни были, как правило, мыслители, ко-

торые, борясь с феодальным ограничением свободы челове-

ка, еще не видели беды в свободной игре частных интере-

сов.                                                  

Однако в предреволюционную эпоху различие между эти-

кой, которую можно условно определить как этику "разум-

ного эгоизма", и этикой, столь же условно определяемой

как система "героического аскетизма", проявлялось внут-

ри демократического лагеря лишь как потенциально су-

ществующая тенденция. На примере Руссо мы видим их ор-

ганическое сплетение. Очень                           

  

1 Руссо считал, что человек, "становясь существом

общежительным, и вместе с тем рабом", "становится сла-

бым, болезненным и приниженным, и спокойный, изнеживаю-

щий образ жизни надрывает в конце концов его силы и его

мужество" (Руссо Ж.-Ж. О причинах неравенства / Под

ред. и с предисл. С. Н. Южакова. СПб., 1907. С. 36).  

2 Радищев А. Н. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 314.     

 

своеобразно сложилось развитие  русской общественной

мысли XVIII в. В трудах Радищева мы видим сочетание

этики счастья, полного развития всех заложенных в при-

роде человека возможностей, с теорией общественного до-

говора. Этика французских материалистов XVIII в. ока-

жется очень важной для Пушкина.                       

И все же определенные тенденции, проявившиеся со

всей полнотой в начале XIX в., ощутимы в предшествующую

эпоху. Для демократической публицистики XVIII в. был

характерен идеал гармонического, прекрасного, стремяще-

гося к счастью человека. Этот идеал был противопостав-

лен обществу, основанному на насилии и мертвящем бюрок-

ратизме, но не отрицал принципа частной собственности.

Те же философы, которые отрицали частную собственность

(Мабли) или колебались между ее осуждением и утвержде-

нием принципа эгалитарности, стремясь защитить трудовую

собственность от грабительской нетрудовой, то есть до-

пускали ограничение собственности (Руссо), в той или

иной степени склонялись к морали аскетизма. После рево-

люции положение резко изменилось. Если мы всмотримся в

"Цыган" Пушкина - первое произведение, широко, во всей

полноте философского звучания поставившее "цыганскую

тему" в русской литературе, то мы обнаружим весьма лю-

бопытные и принципиально новые, по отношению к XVIII

в., аспекты вопроса.                                  

Цыгане Пушкина - свободный, вольный народ. В харак-

теристике их быта Пушкиным ясно чувствуется влияние

просветительского мышления XVIII в. Земфира Пушкина -

не романтическая Эсмеральда. Героиня Гюго - искра поэ-

зии в море грязи. Ее образ проецируется на цепь роман-

тических антитез: жизнь - поэзия, безобразие - красота,

грязь земли - чистота неба. Законы окружающего общества

не влияют на Эсмеральду, и само это общество менее все-

го похоже на картину союза равных и свободных "сынов

природы". Между тем читателю, знакомому с проблематикой

просветительской социологии XVIII в., бросается в глаза

связь поэмы "Цыганы" с кругом идей "философского века".

Философское пространство, в котором развивается конф-

ликт поэмы, - это антитеза противоестественной "неволи

душных городов" и "дикой вольности", естественного и

противоестественного. Мир неволи - это одновременно и

мир насилия, принуждения, подавления личности, власти

Закона, богатства и праздности. Совершенно в духе Руссо

"оковы просвещенья" (IV, 188) противопоставлены "воле".

Особенно сильно чувствовалось влияние Руссо в исключен-

ном Пушкиным монологе Алеко над колыбелью сына:       

  

Пускай цыгана бедный внук                     

Лишен и неги просвещенья                      

И пышной суеты наук...                        

                                           

Не меняй простых пороков                       

На образованный разврат (IV, 445).            

  

Но именно здесь начинаются и существенные для нашей

темы отличия в позиции Пушкина и Руссо. Пушкин подводит

нас к мысли, что общество цыган - это добровольный союз

людей, находящихся в "естественном", догражданском сос-

тоянии. Цыганский табор противопоставлен городу как об-

щество - не-обществу. Алеко не пошлет своего сына в го-

род:                                                  

 

От общества быть может я                       

Отъемлю ныне гражданина -                     

Что нужды - я спасаю сына -                   

И я б желал чтоб мать моя                   

Меня родила в чаще леса (IV, 446).           

  

Цыганы - "природы бедные сыны" (IV, 203). Для чита-

теля, воспитанного на сочинениях Руссо и просветителей,

формулировка: "Мы дики; нет у нас законов" (IV, 201)

ассоциировалась с очень определенными публицистическими

идеями. Отсутствие законов у цыган подчеркнуто заменой

первоначального:                                      

Я для него супругой буду                      

Ему по нраву наш закон (IV, 409) -           

  

на:                                                

  

Его преследует закон,                           

Но я ему подругой буду (IV, 180).             

 Однако, согласно трактату "О причинах неравенства"

Руссо, естественный человек живет вне общества, в оди-

ночестве. Он не знает общества других людей, нужда в

котором появляется лишь одновременно с земледелием и

частной собственностью. Его ум неразвит - чувство добра

и зла, справедливого и несправедливого ему чуждо. Ему

неизвестны страсти. Это тусклое, бесцветное существова-

ние.                                              

Природа человека в "Цыганах" истолкована иначе: Пуш-

кин (как и до него Радищев) находится под очень сильным

влиянием этики французских материалистов.             

Человек рожден для общежития. Общественное существо-

вание и есть "естественное". Люди вступают в общество

добровольно и для собственной пользы. Отношения между

родителями и детьми, с одной стороны, и супругами, с

другой, основаны не на долге, а на любви и собственной

выгоде каждого. Памятуя это, старый цыган уважает право

Мариулы на свободную любовь.                          

Добровольность и договорность этого "естественного"

общежития, основанного на личной выгоде каждого, исклю-

чает смертную казнь. Об этом писал еще Ф. В. Ушаков,

размышляя над Гельвецием. Вступление в общество - акт,

основанный на взаимной выгоде всех и каждого. Поэтому

он не сопровождается какими-либо клятвами, ограничения-

ми или обязательствами:                               

 

  Я рад. Останься до утра                        

Под сенью нашего шатра                        

   Или пробудь у нас и доле,                        

Как ты захочешь... (IV, 180)                  

 

 Цыгане не предъявляют прав на жизнь Алеко:         

  

...оставь же нас,                             

Прости, да будет мир с тобою (IV, 202).        

 

 Уже сказанное в высшей мере интересно. Своеобразная

смесь руссоизма и гельвецианства оказывается весьма ха-

рактерной для русской демократической мысли конца XVIII

- начала XIX в. Из учения Руссо отвергается мысль о

том, что человек, вступая в общество и превращаясь из

человека в гражданина, теряет часть естественной свобо-

ды, мысль о диктаторских правах социального организма

над своими членами. Русский вариант подразумевает про-

тивопоставление общества государству. Речь идет не о

поисках справедливого государственного строя, а о поис-

ках внегосударственной социальной структуры. Вместо

ранней антитезы: закон "неволи душных городов" и закон

цыган ("Ему по нраву наш закон") - противопоставление:

закон - не-закон ("Его преследует закон").            

"Внегосударственное" по своей природе общество цыган

отличается еще водной существенной чертой: оно не знает

феодальных отношений (Пушкину прекрасно было известно,

что молдавские цыгане - крепостные', но он оставил этот

материал за пределами поэмы), но чуждо и буржуазных от-

ношений - номады лишены собственности и собственничес-

кого эгоизма. Еще Руссо подчеркивал, что чувство рев-

ности порождается не пламенным темпераментом южанина, а

психологией гражданина, то есть собственника. "Караибы

- народ, менее всех других удалившийся от естественного

состояния, - наиболее миролюбиво разрешают возникающие

на этой почве столкновения; им почти незнакомо и чувс-

тво ревности, хоть они и живут в жарком климате, где

страсти эти всегда, по-видимому, бывают более деятель-

ны"2. В другом месте Руссо прямо связывает появление

ревности с переходом к оседлости: "Люди, скитавшиеся до

сих пор в лесах, перейдя к более оседлому образу жизни,

понемногу сближаются друг с другом... Кратковременные

отношения, вызываемые естественным влечением, ведут за

собой, благодаря возможности часто посещать друг друга,

отношения, более нежные и прочные". Однако тотчас же

"вместе с любовью просыпается ревность. Торжествует

раздор, и нежнейшая из страстей получает кровавые жерт-

воприношения"3. Любопытно, что и Пушкин в отброшенном

позже "руссоистском" монологе Алеко заставил героя наз-

вать ревность чувством, чуждым гвободному миру цыган.

Предсказывая счастливую будущность своему "дикому" сы-

ну, он говорит:                                       

  

1 Он писал: "Всего замечательнее то, что в Бессара-

бии и Молдавии крепостное ястояние есть только меж-

ду сих смиренных приверженцев первобытной свободы" :Х1,

22).                                                  

2 Руссо Ж.-Ж. О причинах неравенства. С. 62.       

3 Там же. С. 75.                                   

     Нет не преклонит он [колен]                      

Пред идолом какой-то чести                    

Не будет вымышлять измен                     

Трепеща тайно жаждой мести (IV, 446).           

 

 Однако для Радищева и Руссо (поскольку возврат к до-

общественному состоянию невозможен) альтернативой любой

форме несправедливого общества был идеал свободного со-

юза земледельцев, работающих на своей земле. В основу

идеального строя положена эгалитарная собственность.

Это был тот, крестьянский по существу, идеал, который

широко прозвучал в русской литературе XVIII - начала

XIX в., определив специфическую трактовку знаменитого

второго эпода Горация "Beatus ille". Человек "златого

века" - "плугом отчески поля орющий"2.            

 

...Подобно смертным первородным               

Орет отеческий удел                           

Не откупным трудом, свободным,                

На собственных своих волах".                  

...В отеческих полях работает один4.          

 

Этот уже традиционный для русской поэзии идеал в по-

эме Пушкина резко модифицируется: цыгане - народ, не

знающий собственности. Идеалом становится кочевник, а

не трудолюбивый земледелец, владелец равной и трудовой

собственности.                                        

Чрезвычайно существен и этический поворот. Пушкин

близок к Руссо и другим мыслителям демократического

крыла XVIII в. (например, Мабли), связывая свободу и

бедность. Цыгане свободны, ибо бедны:                 

  

...привыкни к нашей доле                      

Бродящей бедности и воле (IV, 180).          

  

...Ты любишь нас, хоть и рожден               

Среди богатого народа.                        

Но не всегда мила свобода                    

Тому, кто к неге приучен (IV, 186).          

  

А в примечании к "Цыганам" Пушкин писал о "дикой

вольности, обеспеченной бедностию" (XI, 22).          

Однако здесь начинается существенное расхождение,

говорящее о принадлежности Пушкина к той струе русской

общественной мысли (к ней принадлежал и Радищев), кото-

рая испытала глубокое влияние гельвецианского материа-

лизма. "Бедность" для Руссо, и особенно для Мабли, -

средство                                             

  

1 Ср. у Руссо: создание общества влечет "возникнове-

ние вредных и диких правил условной части" (Руссо Ж.-Ж.

О причинах неравенства. С. 103).                      

2 Тредиаковский В. К. Стихотворения. Л., 1935. С.

205.                                                  

3 Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1933. С. 229.  

4 Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 522.       

 

преодоления страстей - губительного, антиобщественного

начала в человеке. Поэтому несправедливое, социально

порочное общество, раздираемое конфликтом нищеты и бо-

гатства, - одновременно и царство ярких, губительных

страстей, которые неизвестны "естественному" человеку.

Руссо говорит о контрасте "между косностью первобытного

состояния и возбужденной деятельностью, на которую тол-

кает нас наше самолюбие" в цивилизованном обществе. У

Пушкина, в отличие от этих представлений, проводится

мысль о жизненной полноте, яркости, самобытности народа

и каждой единицы, составляющей народный коллектив. Это-

му противопоставлена мертвенность, [однообразие, стан-

дартность рабской жизни в городах. Не случайно воля не-

изменно окрашена в эпитеты веселья, а рабство - скуки:

                 

Как вольность, весел их ночлег...   

                                          

Все живо посреди степей... (IV, 179)

         

Крик, шум, цыганские припевы,     

Медведя рев, его цепей         

Нетерпеливое бряцанье,          

Лохмотьев ярких пестрота,          

Детей и старцев нагота,         

Собак и лай и завыванье,        

         Волынки говор, скрыл телег,                   

         Все скудно, дико, все нестройно,              

Но все так живо-неспокойно,           

Так чуждо мертвых наших нег,       

Так чуждо этой жизни праздной,      

Как песнь рабов однообразной! (IV, 182).

           

С этим связано и другое представление: наибольший

расцвет человеческой личности - это жизнь творца, ху-

дожника. И цыгане ведут жизнь, погруженную в искусство.

Музыка становится для них бытом, искусство - каждоднев-

ным занятием, источником существования:               

  

Старик лениво в бубны бьет,                   

Алеко с пеньем зверя водит... (IV, 188)        

  

Музыка и неволя - антонимы. В мире цыган искусство и

труд стоят в одном ряду ("железо куй - иль песни пой").

Свободное искусство вознаграждается:                  

  

  Земфира поселян обходит                        

И дань их вольную берет (IV, 188).            

  

(В черновиках было: "И плату бедную берет", но Пуш-

кин подчеркнул мысль:                                 

"И добровольцу дань берет", а затем уже нашел и

окончательный вариант.) В городах же - человек раб, он

зависит от других людей:                              

 

 I Руссо Ж.-Ж. О причинах неравенства. С. 77.       

 

     Там вольность покупают златом,                   

Балуя прихоть суеты,                          

  Торгуют вольностью - развратом                

  И кровью бледной нищеты (IV, 440).                

  

Следует подчеркнуть, что высказанные здесь Пушкиным

представления весьма далеки от идей романтизма. При

всем различии в оттенках, романтизм неизменно противо-

поставлял активную личность толпе. Именно яркость, ге-

ниальность, внутреннее богатство или даже колоссальное

преступление выделяли романтического героя, делая его

непохожим на "людей", "толпу", "народ", "чернь". У Пуш-

кина уже с "Кавказского пленника" намечается принципи-

ально иное противопоставление: герой, преждевременно

состарившийся духом, и яркий, активный народ. Народ в

"Цыганах" - не безликая масса, а общество людей, испол-

ненных жизни, погруженных в искусство, великодушных,

пламенно любящих, далеких от мертвенной упорядоченности

бюрократического общества. Яркость индивидуальности не

противополагается народу, - это свойство каждой из сос-

тавляющих его единиц. При таком наполнении самого поня-

тия "народ" цыгане становятся не этнографической экзо-

тикой, а наиболее полным выражением самой сущности на-

рода. Не случайно народность воспринимается Пушкиным в

эти годы, в частности, как страстность, способность к

полноте сердечной жизни. (Ср. "Черную шаль", явно тяго-

теющую в своем замысле к "Братьям-разбойникам", перво-

начально задуманным в том же романсно-балладном ключе,

- ср. набросок "Молдавской песни":                    

 

 Нас было два брата - мы вместе росли -        

И жалкую младость в нужде провели... (IV, 373)

  

И то, что ключ к народности ищется в "цыганской" или

"молдавской" теме, - не случайно. Дело и в том, что об-

раз русского крестьянина влек за собой совершенно иной

круг идей - тему крепостничества ("но мысль ужасная

здесь душу омрачает..."), а не идеальной жизни, народа

в чистой субстанции этого понятия. Но и в другом: еще

со времени Державина установилось противопоставление

бурного, страстного, темпераментного "цыганского" типа

и "чинного" облика русской крестьянки.                

  

 Возьми, египтянка, гитару,                    

Ударь по струнам, восклицай;                  

Исполнясь сладострастна жару,                 

Твоей всех пляской восхищай.                 

Жги души, огнь бросай в сердца                

От смуглого лица.                             

Неистово, роскошно чувство,                   

Нерв трепет, мление любви,                      

Волшебное зараз искусство                   

Бакханок древних оживи.                          

Жги души, огнь бросай в сердца                 

От смуглого лица.                               

                                                  

    Как ночь, - с ланит сверкай зарями,              

Как вихорь, - прах плащом сметай,             

Как птица, - подлетай крылами,                

И в длани с визгом ударяй.                     

Жги души, огнь бросай в сердца                

От смуглого лица...                           

Нет, стой, прелестница довольно,              

Муз скромных больше не страши;               

Но плавно, важно, благородно,                 

Как русска дева, пропляши...                  

  

("Цыганская пляска". 1805)

 

 Здесь уже находим и существенный для "цыганской" те-

мы образ яркой, жгущей душу страсти, и не менее сущест-

венное для нее сочетание любви и смерти - не имеющее и

тени мистицизма свидетельство силы земного чувства:   

  

Топоча по доскам гробовым                     

Буди сон мертвой тишины.                      

Страсть, которая не удерживается в пределах умерен-

ной гармонии, а пожирает человека, страсть - дисгармо-

ния ("в длани с визгом ударяй") - вместе с тем и полное

проявление человека, вызывающее воспоминание об антич-

ной полноте жизни, то есть о "нормальном" человеке:   

  

Волшебное зараз искусство

 Вакханок древних оживи.

  

Мысль о том, что только страсть, выводящая человека

за пределы привычного, в "ненормальном" обществе возв-

ращает человека к человеческой норме, родилась в XVIII

в., но, пройдя сквозь века, прозвучала и в "Сказках об

Италии" Горького ("Тарантелла" и другие), и в известных

словах Блока:                                         

 

 ...только влюбленный                          

Имеет право на звание человека .              

  

Показательно, что еще для И. Дмитриева "цыганская"

тема оказалась за пределами искусства: в стихотворение

"К Г. Р. Державину" (1805) он ввел образ условно-поэти-

ческой буйной толпы:                                  

  

Рдяных Сатиров и Вакховых жриц -              

 

 и лишь в примечаниях пояснил: "Здесь описаны цыгане

и цыганки, которые во все лето промышляют в Марьиной

роще песнями и пляскою". Итак, не только яркость, при-

поднятость над обыденностью героя-цыгана привлекают на-

ше внимание при рассмотрении темы настоящего исследова-

ния. Для того

                     

1 Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960. Т. 2.

С. 289. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в

тексте с указанием тома и страницы.                   

 

чтобы отличить, к романтической или неромантической,

идущей из глубин демократической мысли XVIII в. тради-

ции следует отнести тот или иной образ, существенно

другое: отношение героя к народу, понимание природы че-

ловека и природы народа. В этом смысле очень характерна

поэма Е. Баратынского "Цыганка" ("Наложница"), позволя-

ющая проследить различие между Земфирой Пушкина и Сарой

Баратынского. Поэма Баратынского написана в период

сближения поэта с пушкинскими требованиями психологи-

ческого реализма (это очень сильно отразилось в предис-

ловии, вызвавшем одобрение Белинского), однако принцип

структуры характера у Баратынского романтический. Это

тем более заметно, что влияние пушкинской традиции,

вплоть до прямых цитат', ощущается очень явно. Свобод-

ный, основанный лишь на любви, а не на долге и тем бо-

лее не на юридических обязательствах, союз героя и Сары

определен словами, почти точно заимствованными из пуш-

кинской поэмы. И все же сказанное лишь ярче подчеркива-

ет разницу в структуре образов. Два женских персонажа

поэмы Баратынского противопоставлены, в духе романти-

ческих поэм, по принципу темперамента, напоминая анти-

тезу Зарема - Мария в "Бахчисарайском фонтане". То, что

героиня - цыганка, в данной связи должно подчеркнуть

темперамент как основу характера. Иной смысл имеет про-

тивопоставление Сары герою. Их характеры приравнивают-

ся. За покрывалом бытового повествования вырисовываются

романтические контуры сильных, страстных, одиноких на-

тур. Оба героя находятся в одинаковых отношениях к лю-

дям, народу. "Люди" - это сила, которая не принимает

своеобразия, самобытности яркой личности, стремится ни-

велировать ее под общий уровень и тем губит. Для героя

это "свет", который осудил его разгульную жизнь и

властно навязывает ему требования "приличий", безжа-

лостно казня за их нарушение. И то, что дело здесь не

только в сатире на "свет", а в романтическом осуждении

"толпы" (то есть народа), ясно, поскольку по отношению

к Саре ту же роль играет хор. Хор в поэме Баратынского

- совсем не свободный союз ярких, полных жизни людей, в

среде которых и личность человека получает полное раз-

витие:                                                

хор нивелирует, он не терпит своеволия. Порыв Сары к

счастью он наказывает убийством ее возлюбленного и

властно возвращает героиню к общему существованию. С

этим связан трагический конец: герой-отщепенец погибает

под двойным ударом общества и хора, а героини влачат

свое существование, подчинившись власти коллектива. Ве-

ра становится холодной и приличной женщиной света, а

Сара - подчиненной хору и утратившей власть над своей

судьбой цыганкой. Общество казнит "беззаконную комету".

Все это бесконечно далеко от соотношения человека и на-

рода в мире пушкинских цыган.                     

Само появление "цыганской" темы было связано с воз-

никновением интереса к народу, литературному изображе-

нию народного характера, с тем специфическим пониманием

природы человека и народа, которое зародилось в XVIII

в. Однако оформиться эта тема смогла лишь в начале XIX

в., когда стало возникать представление о мире собс-

твенности как не меньшем носителе                     

  

 Ср. стихи: "И от людей благоразумных...", "Своим

пенатам возвращенный..." с "Евгением Онегиным". Есть

совпадения и с другими поэмами Пушкина.               

 

зла, чем мир бюрократического гнета. Именно тогда воз-

ник герой-номад, цыган, бродяга, погруженный, вместо

имущественных забот, в поэзию, музыку, искусство. Под-

линный народ в своих высших потенциях - "племя, поющее

и пляшущее". Не случайно рядом с "цыганской темой" воз-

никает образ народа, живущего в краю песен - "стране

искусства". Так возникает сначала гоголевская Украина,

затем гоголевская Италия, а позже - тема Италии в русс-

кой литературе, которая дойдет до Горького и Блока как

своеобразный двойник "цыганской темы". По сути дела, и

казаки в "Тарасе Бульбе" - номады, которые отреклись от

мира семейственного, имущественного и предались "това-

рийству", войне и веселью. Это (что чрезвычайно сущест-

венно) воспринимается автором как приобщение личности к

стихии, коллективу и коллективным страстям. Но, принци-

пиально отличаясь от романтиков, Гоголь считает, что

такое приобщение человека к чему-то большему, чем он

сам (дружбе, народу, истории, в конечном счете - сти-

хии), не означает потери себя. Вместо романтической ан-

титезы: яркая личность, отделенная от народа, - смирен-

ная безличность, приобщенная к целому (народу, семье,

обычаю, обряду, религии, фольклору), здесь бедность и

раздробленность, вплоть до полной призрачности личнос-

ти, взятой в отдельности, - и яркость, индивидуальная

полнота человека, отдавшего себя стихии.              

Такова стихия боя - веселая, поглощающая и обогащаю-

щая личность. Это тоже - погружение в искусство, в му-

зыку: "Андрий весь погрузился в очаровательную музыку

пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумывать,

или рассчитывать, или измерять заранее свои и чужие си-

лы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве. Пиршест-

венное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у че-

ловека голова, в глазах все мелькает и мешается, летят

головы, с громом падают на землю кони, а он несется,

как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске и в собс-

твенном жару..."'                                     

Связь темы жизни, погруженной в искусство, с той

полнотой индивидуального бытия, которая и составляла

для Пушкина основу свободолюбия (ср. "Из Пиндемонти"),

раскрыта в знаменитом описании танца запорожцев в "Та-

расе Бульбе": "Земля глухо гудела на всю округу, и в

воздухе только отдавалось: тра-та-та, тра-та-та. Толпа,

чем далее, росла; к танцующим приставали другие, и вся

почти площадь покрылась приседающими запорожцами. Это

имело в себе что-то разительно-увлекательное. Нельзя

было без движения всей души видеть, как вся толпа отди-

рала танец, самый вольный, самый бешеный, какой только

видел когда-либо мир, и который, по своим мощным изоб-

ретателям, носит название казачка. Только в одной музы-

ке есть воля человеку. Он в оковах везде. Он -

раб, но он волен только потерявшись в бешеном танце,

где душа его не боится тела и возносится вольными прыж-

ками, готовая завеселиться на вечность"2.             

Таким образом, "цыганская" тема на первом этапе сво-

его исторического существования была связана с той

"двуплановостью" художественного изображения, которая

составляла основу образной структуры просветительского

 

1 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: [В 14 т. М.], 1937.

Т. 2. С. 85.                                           

2 Там же. С. 299-300 (курсив наш. - Ю. Л.. 3. М.). 

 

мышления. Прямолинейное деление всего художественного

материала на выражающий "норму" человеческих отношений

и ее противоестественное искажение порождало интерес к

таким художественным образам, которые могли бы быть

противопоставлены действительности как ее неискаженная

субстанциональная сущность.                          

Дальнейшее развитие реализма усложняло отношение

между этими планами, снимая механистическую антитезу и

раскрывая их сложное, диалектическое взаимопроникнове-

ние. Процесс этот повлиял и на художественное раскрытие

"цыганской темы" в литературе второй половины XIX в.  

Образ цыгана, бродяги-артиста, художника, презревше-

го власть собственности, втягивается в мир бытовой жи-

вописи. Он теряет философическую идеальность, из героя

вне современной среды он становится героем артистичес-

кой среды. "Цыганская тема" сливается с образом жизни,

погруженной в искусство, но уже не в абстрактно-фило-

софском, а бытовом смысле, то есть с образом богемы.

Показательна этимология слова "богема" (от французского

"boheme" - в буквальном смысле "цыганщина"). То, что на

ранней стадии существовало как антитетические образные

планы: артистичность, погруженность в стихию, музыку,

яркость личности, полная внутренняя раскованность и ее

политический адекват - свободолюбие, органическое неп-

риятие всего бюрократического, мертвенного, то есть

верность природе человека, с одной стороны, - и пош-

лость, мелкое корыстолюбие, эгоистический расчет, вклю-

ченность в уродливую и ничтожную социальную жизнь, то

есть искажение характера художника, бунтаря и отщепен-

ца, в реальной жизни общества, с другой, - теперь прев-

ращается в компоненты одного, сложно-противоречивого

образа.                                               

Это очень ясно видно на примере "Живого трупа" Л. Н.

Толстого.                                             

Федя .  (махает рукой, подходит к Маше, садится

на диван рядом с ней). Ах, Маша, Маша, как ты мне раз-

ворачиваешь нутро все.                                

 Маша. Ну, а что я вас просила...                   

 Федя. Что? Денег? (Вынимает из кармана штанов). Ну,

что же, возьми.                                   

 Маша смеется, берет деньги и прячет за пазуху.     

  Федя (цыганам). Вот и разберись тут. Мне открывает

небо, а сама на душки просит. Ведь ты ни черта не пони-

маешь того, что сама делаешь2.                        

Цыганка Маша здесь изображена не в условно-философс-

ком, а в социально-бытовом ключе. Она причастна опреде-

ленной среде, а через среду - всей совокупности соци-

ально-исторических обстоятельств. Это накладывает пе-

чать на ее характер. Господствующие в мире ложные цен-

ности - особенно деньги - приобретают власть и над ней,

а бытовая "заземленность" образа приводит к тому, что

природа человека только проглядывает сквозь мелочь    

 

 1 О "двуплановости" художественного мышления просве-

тителей см.: Лотман Ю. М. Пути развития русской просве-

тительской прозы XVIII века // Проблемы русского Прос-

вещения в литературе XVIII века. М.; Л., 1961.        

2 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1982. Т. 11.

С. 285-286.                                       

 

и пошлость "обстоятельств". Эта, присутствующая как

возможность, природа человека, прекрасная норца, вопло-

щается в стихии искусства - в музыке, песне. Она возв-

ращает человека к красоте "нормальных", не опосредован-

ных никакими фикциями, подлинно человеческих отношений.

Не случайно здесь появляется антитеза полной свободы

человека, живущего в нормальном мире естественных цен-

ностей, и условной, мнимой свободы, доступной в рамках

политики и цивилизации. Слова Феди Протасова: "Это

степь, это десятый век, это не свобода, а воля" -

сродни пушкинскому: "Иная, высшая потребна мне свобода"

(III, 420). И там, и здесь политика противопоставляется

искусству. Но, поскольку искусство мыслится как высшее

проявление человеческой нормы, антитеза эта имеет смысл

противопоставления политического организма ("свобода",

по Феде Протасову) - обществу, социально, то есть чело-

вечески справедливому ("воля"), обществу, организован-

ному по законам счастья и искусства.              

Маша, как человек искусства, причастна этому нор-

мальному миру, но, как человек своей среды и эпохи, "на

душки просит" и "ни черта" не понимает, "что сама дела-

ет". Таким образом, музыка, песня начинают выступать

как некая самостоятельная, социально и нравственно ос-

мысленная, стихия. Она делает Машу причастной к совсем

иной, в современных условиях утраченной, возможной лишь

в искусстве, жизни. Но она выше Маши и независима от

нее. Эта музыкальная стихия равнозначна сложному комп-

лексу представлений, который подразумевает полную сво-

боду личности, поставленной вне мертвящих фикций госу-

дарственности, собственности - и даже шире - цивилиза-

ции ("степь", "десятый век"), отказ от вымышленных цен-

ностей во имя ценностей подлинно человеческих (когда

записывающий песни Маши и хора музыкант говорит: "Да,

очень оригинально", Федя поправляет: "Не оригинально, а

это настоящее..."2). "Настоящее" - это нечто связанное

с коренным в человеке и человеческих отношениях, с

правдой, с истинными потребностями, противостоящее миру

лжи, лицемерия и фикций, в который погружена реальная

жизнь героев. Но у этой музыкальной стихии есть еще од-

на сторона: это народная музыка, народная песня. Приоб-

щаясь к ее миру, слушатель становится сопричастным сти-

хии народности. Однако то, что именно цыганская песня

становится путем к народности, - не случайно.         

Для того чтобы понять всю специфику трактовки цы-

ганского пения в русской литературе, следует иметь в

виду, что репертуар русских цыган составляли русские

песни, исполняемые, однако, особым образом. Исполнение

это поражало слушателей "страстностью" и "дикостью".

"Что увлекает в этом пении и пляске - это резкие и нео-

жиданные переходы от самого нежного пианиссимо к самому

разгульному гвалту. Выйдет, например, знаменитый Илья

Соколов на середину с гитарой в руках, махнет раз-два

по струнам, да запоет какая-нибудь Стеша или Саша в

сущности преглупейший романс, но с такой негой, таким

чистым грудным голосом, - так все жилки переберет в

вас. Тихо, едва слышным, томным голосом замирает она на

  

1 Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 11. С. 283.          

2 Там же. С. 284 (курсив наш. - Ю. Л., 3. М.).     

 

последней ноте своего романса... и вдруг на ту же ноту

разом обрывается весь табор с гиком, точно вся стройка

над вами рушится: взвизгивает косая Любашка, орет во

все горло Терешка, гогочет безголосая старуха Фрось-

ка... Но поведет глазами по хору Илья, щипнет аккорд по

струнам, - ив одно мгновенье настанет мертвая тишина, и

снова начинается замирание Стеши"1. Соединение народной

песни (именно она, а не романс составлял основу цыганс-

кого репертуара) с темпераментностью, страстностью ис-

полнения привлекало к цыганскому хору внимание тех, кто

искал в народе ярких, артистических, богато одаренных

натур. Цыганское пение воспринималось не как изменение

природы русской песни, а как подлинно народное ее раск-

рытие. "От народа (русского) отделять их нельзя", - пи-

сал Ап. Григорьев о цыганах2.                         

Отличительной чертой цыганской песни в литературе

становилась страсть, напряженность эмоционального выра-

жения личного чувства. Таким образом, движение к народу

- это не отрешение, не отказ от страстей, счастья, бо-

гатого и сложного личного мира во имя идеалов отвлечен-

ной нравственности, а как раз наоборот - уход из мира

мертвенных ситуаций в мир страстей, кипящих чувств,

стремления к счастью. Это мир, не нивелирующий лич-

ность, а дающий ей ту "игру", артистизм, богатство, ко-

торых Федя Протасов не находил в любви Лизы (мертвен-

ность, принадлежность к условному миру объединяет чест-

ных Лизу и Каренина с тем гнусным миром официальной за-

конности, жертвами которого они падут). Очень сущест-

венно подчеркнуть, что идеалы "цыганщины", равно как и

сочувственное изображение героев-бунтарей, бродяг, ар-

тистов, людей богемы, противоречили славянофильско.-ро-

мантическому пониманию народа (ср. "Бродягу" Ивана Ак-

сакова). Положительная в отдельных случаях оценка "цы-

ганщины" славянофильскими мыслителями была связана с

резкой односторонностью в трактовке вопроса. Так, П.

Киреевский писал Н. Языкову 10 января 1833 г.: "Недели

две тому назад я наконец в первый раз слышал (у

Свербеевых тот хор цыган, в котором примадонствует

Татьяна Дмитриевна, и признаюсь, что мало слыхал подоб-

ного! Едва ли, кроме Мельгунова (и Чадаева, которого

я не считаю русским) есть русский, который бы мог рав-

нодушно их слышать. Есть что-то такое в их пении, что

иностранцу должно быть непонятно и потому не понравит-

ся, но может быть тем оно лучше"3. Упомянутая здесь

Татьяна Дмитриевна - известная цыганка Таня, в пении

которой Языков видел "поэзию московского жития"4.     

Для Киреевского цыганская песня - воплощение нацио-

нального начала, которое вместе с тем и начало безлич-

ностное. К. Аксаков писал о русской песне (как мы виде-

ли, цыганская и русская песня в сознании Киреевского

приравнивались - цыгане рассматривались как исполнители

русской песни;                                        

  

Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб.,

1881. Кн. 5. С. 246.                                  

2 Москвитянин. 1854. № 14. Кн. 2. Отд. 4. С. 126.  

3 Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову / Ред.,

вступ. ст. и коммент. М. К. Аза-довского // Труды Ин-та

антропологии, этнографии и археологии. М.; Л., 1935. Т.

1. Вып. 4. С. 33.                                     

4 Языков Н. М. Собр. стихотворений. Л., 1948. С.

185.                                              

 

иначе необъяснимо утверждение о "непонятности" их пения

"иностранцу"):                                        

"Невеста горюет - это не ее беда, не беда какой-ни-

будь одной невесты: это общая участь, удел невесты в

народе". И далее: "Все здесь принадлежит каждому в на-

роде, ибо здесь индивидуум - нация"1. Между тем в де-

мократической традиции русской общественной мысли боль-

шое внимание уделялось именно собственно "цыганскому"

элементу, который понимался как "игра", артистизм,

страстность. За этими двумя толкованиями стояли два ди-

аметрально противоположных философских понимания соот-

ношения личности и народа. Славянофильское, романтичес-

кое толкование исходило из представления о личном нача-

ле как злом. Сливаясь с народом, индивидуум очищается,

освобождается от тесных рамок своего "я" с присущими

ему потребностями личной свободы, эгоистического

счастья, всей бури страстей, волнующих отдельного чело-

века. Между тем вторая, идущая еще от Гоголя2, концеп-

ция подразумевала, что именно в коллективе расцветает

во всей полноте личность отдельного человека. Живущая

напряженной жизнью страстей, эмоций, личных переживаний

человеческая единица ближе народу, чем мертвая душа,

погруженная в мир условных фикций. В этом смысле

"страстность", рассматривавшаяся, начиная с песни Зем-

фиры, как основная черта "цыганщины", была вместе с тем

в сознании демократических мыслителей и народностью.

Эта апология "страстности" имела еще один аспект: в

незрелом демократическом сознании она оборачивалась не-

доверием к теории, в том числе и к передовой, которая

безосновательно причислялась к миру фикций. Между тем

на деле сама эта проповедь "страсти" представляла собой

реализацию тех самых демократических идей, которые от-

вергались как излишне теоретические. Цыганка Маша в

"Живом трупе" отвергает "Что делать?" Чернышевского

("скучный это роман"), но считает, что "только любовь

дорога" и на практике реализует мораль героев Черны-

шевского. Так характерное для стихийно-демократической

мысли XIX в. противопоставление жизни, страстей - тео-

рии, любви и искусства - политике на деле оказывается

не противоречащим принятию коренных принципов морали

революционных демократов.                             

Из сказанного можно сделать вывод, существенный, в

частности, для "Живого трупа", поздней лирики Пушкина,

позиции Чехова. Антитеза "искусство - политика" далеко

не всегда свидетельствует о принадлежности автора к

"чистому искусству". Последнее справедливо в системе

взглядов, отделяющих искусство от действительности. В

этом случае политика приравнивается действительности

как понятию низменному и противопоставляется "высокой"

поэзии. Однако возможно совсем иное понимание этой ан-

титезы: политика воспринимается как буржуазная система,

как деятельность по упорядочению отдельных сторон су-

ществующего общества, а искусство - как обращение к

"норме" человеческих отношений. Такое понимание искусс-

тва                                                  

  

 Аксаков К. С. Полн. собр. соч.: [В 3 т.]. М.,

1875. Т. 2. С. 53. Ср. истолкование этой цитаты в кн.:

Азадовский М. К. История русской фольклористики. М.,

1958. Т. 1. С. 383.                               

2 См.: Лотман Ю. М. Истоки "толстовского направле-

ния" в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю. М.

Избр. статьи. В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 49-90.   

 

как высшей ценности связано с мечтой об обществе, осно-

ванном на отношениях, вытекающих из самой природы чело-

века, и, бесспорно, окрашено в тона социального утопиз-

ма. То, что в конкретном движении истории создаются

сложные переплетения, вроде близости Л. Толстого и Фе-

та, и сходные формулировки часто выражают противополож-

ные идеи, еще не дает историку основания отказываться

от их дифференциации.                                 

Этический аспект "цыганщины" получал такое истолко-

вание: приобщение человека к стихии, к народу, к че-

му-то объективному и гораздо более значительному, чем

его личность, и вместе с тем приобщение, которое вело

бы не к утрате индивидуального своеобразия, не к нравс-

твенному аскетизму и потере своего "я", не к отказу от

счастья и наслаждения. За этим стояли идущие еще из

XVIII в. демократические представления о праве человека

на счастье и о совпадении личного и общественного инте-

реса, но они были осложнены новыми проблемами: соотно-

шения личности и народа, человека и истории, разума и

стихии.                                           

Особенно интересно в этом отношении истолкование цы-

ганской темы в творчестве Ап. Григорьева. Путаное и

противоречивое сознание Ап. Григорьева явно носило сти-

хийно-демократический характер, и это ярко проявилось и

в трактовке интересующей нас проблемы.                

Цыганская песнь для Ап. Григорьева - народная сти-

хия, которая не отнимает у личности всего богатства ее

субъективности. В этом смысле она высшее проявление ис-

кусства и служит мостом от человека к человеку, осво-

бождая человеческую сущность от фикций, условностей,

нагроможденных между людьми обществом. Искусство, осо-

бенно "страстная песнь цыганки, дарит человеку среди

"чинного мира" миг... искренности редкой", дает ему

возможность быть самим собой:                         

  

...Вновь стою                                 

Я впереди и, прислонясь к эстраде,            

Цыганке внемлю, - тайную твою                 

Ловлю я думу в опущенном взгляде;                 

Упасть к ногам готовый, я таю                 

Восторг в поклоне чинном, в чинном хладе      

Речей, - а голова моя горит,                  

И в такт один, я знаю, бьются наши            

Сердца - под эту песню, что дрожит            

Всей силой страсти, всем контральтом Маши...  

Мятежную венгерки слыша дрожь!                

  

Сложность отношений лирического героя и народной

стихии, с одной стороны, а с другой - образа реального

таборного цыгана и цыганской музыки как носительницы

страстного, человеческого в его верховных проявлениях

начала отразилась в знаменитых "О, говори хоть ты со

мной..." и "Цыганской венгерке". Существенно здесь то,

что герой и народ, дух которого выражен цыганской пес-

ней, не представляют собой, вопреки традиционным      

  

1 Григорьев Ап. Избр. произведения. Л., 1959. С.366.

                          

представлениям романтизма, принципиально разных начал.

Как и мыслители демократического лагеря, Ап. Григорьев

считает, что слияние с народом - не отказ от личности,

не обеднение ее, а возвращение к исконным началам пол-

ноты индивидуального бытия. Но далее начинаются разли-

чия: мыслители-демократы считали, что в народе в его

субстанциональном состоянии (ср.: "Выпрямила" Г. Ус-

пенского) воплощены красота и цельность, присущие при-

роде человека, - Ап. Григорьев считает природу человека

противоречивой, исконно трагически разорванной. Эта

дисгармония, величественная в своем человеческом тра-

гизме, заслонена в реальной жизни мелочью бытового су-

ществования. Однотипность личности в ее высших проявле-

ниях и народа позволяет лирическому герою выразить мир

своих переживаний словами, ритмом и мотивом цыганской

венгерки. Но если для Г. Успенского человек возвышается

до своей антропологической сущности, до народности в

момент "выпрямления", то для Ап. Григорьева эту роль

играет минута высокой трагической разорванности.      

В связи со сложными процессами, протекавшими внутри

демократического движения, реалистическая литература

конца XIX в. переживала тяготение к широким обобщениям,

к изображению человека в его антропологической сущнос-

ти, а не только в конкретно-бытовом воплощении. Это из-

менение,  воспринимавшееся литературной средой, привык-

шей к социально-исторической и бытовой конкретности об-

разов, как своеобразный "романтизм", на самом деле было

весьма родственно просветительскому мышлению XVIII в.

Это отразилось и на особой трактовке "цыганской темы".

Писателей, наряду с чисто условными сюжетами сказок и

притч, начинают привлекать такие бытовые ситуации, ко-

торые бы не искажали, не заслоняли, не уродовали приро-

ду человека, а показывали бы ее в подлинной антрополо-

гической сущности. Вместе с тем именно в этих условиях,

в эпоху углубления конфликтов буржуазного общества,

когда раскрывается недостаточность чисто политической

борьбы, и проявляется тот социально-утопический аспект

противопоставления искусства политике, который был на-

мечен еще в творчестве Пушкина и Гоголя. Жизнь, погру-

женная в искусство, - жизнь подлинных человеческих цен-

ностей и предстает как утопический идеал социальной

нормы. Так проявляется вновь выдвинутая еще Гоголем (и

получившая развитие у Ап. Григорьева, ср.: "Venezia la

bella") тема Италии - страны искусства и красоты, где

человек, приобщаясь к народу, расцветает как личность.

Новую актуальность получает и "цыганская тема".    

Интересно, что эта тема появляется и в творчестве М.

Горького начала 1890-х гг. Горький этого периода, еще

не связавший прямо своих надежд с революционной борьбой

пролетариата, с марксистской теорией, ищет положитель-

ного героя (как и многие писатели-демократы XIX в.)

среди "людей природы", свободных от пут буржуазной

собственности и порожденного ею эгоизма. Но здесь появ-

ляются и новые аспекты темы. Для взглядов раннего Горь-

кого очень существенным было отталкивание от народни-

ческих иллюзий, прежде всего - от идеализации общины и

современного русского крестьянства. Сказанное определя-

ет особенности подхода М. Горького к проблеме положи-

тельного героя. С одной стороны, идеал молодого Горько-

го окрашен в отчетливые тона патриархальности: как и Л.

Толстой, Горький начала 1890-х гг. (к середине 1890-х

гг. положение начинает меняться) ищет идеал в прошлом,

противопоставленном настоящему: "...старая сказка (о

Данко. - Ю. Л., 3. М.)... Старое, все старое! Видишь

ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего

такого - ни дел,  ни людей, ни сказок таких, как в ста-

рину. Что все вы знаете, молодые? Смотрели

бы в старину зорко - там все отгадки найдутся... А вот

вы не смотрите и не умеете жить оттого"'. Действие всех

легенд, рассказанных Макаром Чудрой и Изергиль, проис-

ходит в старину: "Многие тысячи лет прошли с той поры,

когда случилось это"; "Жили на земле в старину одни лю-

ди" (с. 339, 353) и т. д.2; с другой стороны, если

"старина" для Толстого - это время патриархально-земле-

дельческого уклада жизни, то для Горького героическая

"старина" связана с иным идеалом. Для Горького, не ве-

рящего в "крестьянский социализм" народников и кресть-

янски-эгалитарный идеал Л. Толстого, подлинные "дети

природы" - это люди доземледельческого уклада жизни.

Герои большинства так называемых романтических произве-

дений М. Горького - это свободные от земли (следова-

тельно, и от земельной собственности) кочевники. Понят-

но, что многие из них - цыгане: именно с образами цыган

сливается представление о свободной, ничем не связанной

кочевой жизни. Цыган - Макар Чудра, цыганка (молдаван-

ка) - Изергиль, цыгане - Лойко Зобар и Радда; а Ларра и

Данко - герои молдавских преданий. Племена, в которых

рождены Лойко Зобар, Радда и Данко, тоже ведут кочевой

образ жизни, живут "табором", "пасут стада и на охоту

за зверями тратят свою силу и мужество" (с. 353, 339).

Что подчеркивает М. Горький в этих героях? Во-пер-

вых, то, что они противопоставлены членам современного

общества как лишенные земельной собственности и потому

свободные люди - собственникам-рабам. Земля связывает

человека, подчиняет его себе; поэтому и в городах, и в

деревнях (для Горького, в отличие, например, от Л.

Толстого, город и деревня в этот период не противопос-

тавлены, а объединены темой собственности и мещанства)

живут рабы: "Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу

и давят друг друга. Видишь, как человек пашет, и

думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на

землю, а потом ляжет в нее и сгинет в ней. Ничего по

нем не останется, ничего он не видит с своего поля, и

умирает, как родился - дураком. Что ж, - он родился за-

тем, что ли, чтобы поковырять землю да и умереть?

Он раб - как только родился, всю жизнь раб, и всё тут!"

(с. 10). Напротив, кочевой образ жизни, не связывающий

человека земельной собственностью, порождает натуры

свободные, презирающие рабство. Макар Чудра формулирует

свою жизненную программу так: "А ну-ка, скажи, в каких

краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких кра-

ев,                                               

  

 Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1949. Т. 1. С.

352. В дальнейшем ссылки на этот том приводятся в текс-

те с указанием страницы.                              

2 Отсюда же - и то, что положительными героями этих

и близких по художественной структуре произведений час-

то являются старики (Максим Буадзе в первой части расс-

каза "Месть", хан в "Хане и его сыне" и т. д., Аким во

"Власти тьмы" Л. Толстого или рассказы типа "Зерно с

куриное яйцо" и другие).                          

 

где я бывал. Так нужно жить: иди, иди - и всё тут. Дол-

го не стой на одном месте - чего в нем?" (там же). Но

если в последних словах можно уловить мысль о бродяжни-

честве как об исконно присущей герою страсти, то в це-

лом даже самые первые произведения М. Горького дают

возможность и для иной трактовки "цыганской темы". Не

страсть к бродяжничеству, а кочевой, доземледельческий

образ жизни определяет облик героев1.                 

В самом их характере, как мы уже говорили, подчерки-

вается презрение к собственности и неистребимое свобо-

долюбие. Особенно настоятельно подчеркивается презрение

к деньгам: "Он любил только коней и ничего больше, и то

недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет,

тот и возьми" (с. 12). "Ходили ко мне богатые паны и

пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за

меня они, разорялись. Один добивался меня долго и раз

вот что сделал: пришел, а слуга за ним идет с мешком.

Золотые монеты стукали меня по голове, и мне ве-

село было слушать их звон, когда они падали на пол. Но

я все-таки выгнала пана. Да, я выгнала его, хотя

он и говорил, что продал все земли свои, и дома, и ко-

ней, чтобы осыпать меня золотом" (с. 348)2. Аналогичный

смысл имеет и сцена встречи старого магната с Раддой

(с. 12-13). Все эти и многие близкие им сцены носят

предельно отчетливо выраженный антибуржуазный характер.

Но этим характеристика героев-цыган и противопоставле-

ние их современникам не ограничивается. Свободолюбие

порождает яркость характера героев. Все они - смелые,

сильные натуры. О Лойко Зобаре говорится почти как о

гоголевских запорожцах: "Эге! разве он кого боялся? Да

приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы ко-

ли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко пору-

гался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла - это уж

как раз!" (с. 11-12). А старуха Изергиль произносит

знаменитое горьковское:                               

"В жизни... всегда есть место подвигам" (с. 348) - и

рассказывает о подвиге Данко.                         

В исследовательской литературе уже неоднократно от-

мечалось, что мотив подвига, образы героической тональ-

ности у молодого Горького связаны со стремлением, в ко-

нечном счете, к революционному преобразованию действи-

тельности (даже тогда, когда реальные исторические кон-

туры революци-                                        

 

 1 В связи с этим возникает вопрос о правомерности

применения к этим произведениям термина "романтичес-

кий". По-видимому, здесь было бы вернее говорить о жан-

ре условно-"символического" (от "символика", а не от

"символизм"!) рассказа в рамках реализма: герои ранних

произведении М. Горького всегда, так или иначе, порож-

дены средой, определенным образом жизни, хотя сама эта

среда подчас услов-но-героична. В этом смысле и яркая,

красочная природа в "Макаре Чудре" и "Старухе Изергиль"

- не параллель к ярким характерам героев, а скорее ус-

ловие, предпосылка их появления. Даже композиционно,

как и в реалистических произведениях XIX в., описание

природы предшествует появлению героя.                 

2 Ср. отношение к деньгам как "основание для сравне-

ния" в "Челкаше" и других рассказах молодого Горького о

бродягах. Рассказы о бродягах родственны "Макару Чудре"

и "Старухе Изергиль" не только стилистической окраской,

не только образами героической тональности, но и тем,

что основа героического характера ищется в презрении к

собственности, порожденном "не оседлым" (бродячим) об-

разом жизни, в непривязанности к земле.               

 

онного "подвига" были неясны писателю). Но образ смель-

чака-героя, проходящий через все "цыганские" рассказы

М. Горького, имеет и другой смысл. Смелость, воля - это

яркое выявление личности в человеке, противопоставлен-

ное мещанской серости и скуке. Для Горького очень су-

щественно, что и Лойко Зобар, и Радда ценят свободу,

своеобразие нравов и привычек выше собственной жизни и

счастья.                                              

Но не только волевое начало и яркость личности опре-

деляют героев-цыган. Не менее существенная черта их ха-

рактеристики - красота, причем постоянно подчеркивается

связь этих понятий: "Красивые всегда смелы". "Всяких

люден я нынче вижу, а вот сильных нет. И красав-

цев становится все меньше" (с. 354, 352) и т. д. Все

герои-цыгане красивы: Нонка, дочь Макара Чудры, - "ца-

рица девка" и тут же: "Ну а Радду с ней равнять нельзя

- много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не

скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно было на

скрипке сыграть". Так же красив и Лойко Зобар:        

"Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как

ясные звезды, горят". И через несколько страниц - сно-

ва: Лойко и Радда - "гордая пара красавцев-цыган" (с.

12, 13, 21). Данко - "молодой красавец". Старуха Изер-

гиль прежде славилась красотой, а старик Макар Чудра

"полулежал в красивой, сильной позе" (с. 9).          

Постоянным спутником этих героев является и их жиз-

нерадостность, веселость. У Лойко Зобара "улыбка - це-

лое солнце, ей-богу!" (с. 13); молдаване в "Старухе

Изергиль" "шли, пели и смеялись", их "женщины и девушки

- веселые"; в старину, говорит Изергиль, "жилось весе-

лее и лучше";                                         

в племени, откуда произошел Данко, жили "веселые,

сильные и смелые люди" и т. д.                        

Красота, сила и веселость создают облик человека,

живущего разносторонне яркой жизнью. В этой жизни боль-

шое место занимает земная страсть - любовь. Правда,

когда героям молодого Горького надо выбирать между лю-

бовью и свободой, они предпочитают свободу ("Макар Чуд-

ра"). Но любовь может и не противопоставляться стремле-

нию к свободе. В "Старухе Изергиль" любовь - одна из

самых ярких страстей, в которых проявляется земная,

сильная и гармонически-прекрасная натура героини.    

И еще одна деталь подчеркивает яркость и красоту

бродячей цыганской жизни. Это жизнь в окружении искусс-

тва, жизнь людей поющих, играющих на скрипке, постоянно

слушающих "нежный и страстный" напев цыганской песни.

"Пела красавица Нонка, дочь Макара", поет Лойко Зобар:

"слышим:                                              

музыка плывет по степи. Хорошая музыка!" (с. 11,

13). "Слышал ли ты, чтоб где-нибудь так пели? - спроси-

ла Изергиль. И не услышишь. Мы любим петь" (с.

343). Песнями завоевывает любовь феи чабан ("валашская"

сказка "О маленькой фее и молодом чабане") и т. д.    

Именно в образах музыки, искусства синтезируется ху-

дожественное представление о жизни, предельно яркой,

максимально полно выраженной: "Всем нам, мы чуяли, от

той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и

жить уж не нужно было, или, коли жить, так - царями над

всей землей,

                 

1 Ср. также "Девушка и смерть".                   

 

сокол!". "Только красавцы могут хорошо петь, - красав-

цы, которые любят жить" (с. 13, 343).                 

По-видимому, в этой же связи раскрывается и сопос-

тавление жизни цыган со сказкой, фантазией: ветер "раз-

вевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшие-

ся вокруг их головы. Это делало женщин странными и ска-

зочными. ...Ночь и фантазия одевали их все прек-

раснее" (с. 337). Исследовательская традиция включает

эти образы, столь характерные для молодого Горького, в

характерную для романтического искусства антитезу:    

"серая действительность" - "яркая фантазия". Однако

для Горького, по-видимому, образы сказки, фантазии име-

ют не только этот смысл: сказка (как и музыка) - не

предпосылка появления положительного героя, а средство

характеристики жизни свободного человека как жизни,

погруженной в искусство. Красавица Нонка поет цыганские

песни - старуха Изергиль рассказывает старинные сказки.

Сказка, как и песня, здесь концентрирует "старинную

мудрость" свободной и прекрасной кочевой жизни, но сама

является не романтически трактуемой предпосылкой, а -

вполне в духе реалистической эстетики - следствием или,

по крайней мере, постоянным аккомпанементом этой жизни.

Вместе с тем очень важно, что представление молодого

Горького о положительном герое весьма далеко от ницше-

анского идеала "сверхчеловека", столь близкого русским

"старшим символистам". В последнем этическая, гуманная

сторона идеала в лучшем случае затушевывалась, отодви-

галась на задний план, чаще же прямо и откровенно отри-

цалась. Идеал ницшеанского толка всегда окрашен в более

или менее яркие тона индивидуализма, антигуманизма. Для

Горького уже в "Макаре Чудре" чрезвычайно важна этичес-

кая характеристика положительного героя. Лойко Зобар

добр, и это неоднократно подчеркивается, связываясь с

такой центральной чертой характеристики героя, как

презрение к собственности. Во фразе: "У него не было

заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его

из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хоро-

шо было" (с. 12) - фактически уже заложена и характе-

ристика Данко. Однако в "Макаре Чудре" и в сказке "О

маленькой фее и молодом чабане" стремление подчеркнуть

силу героя (связанное, в конечном счете, с революцион-

ными представлениями молодого Горького) и яркость его

личного выявления (так как "нормальное" общество для

писателя - союз гармонически развитых личностей) приво-

дило к построению центрального конфликта как конфликта

двух ярких личностей, делающего невозможным их внутрен-

нее слияние (например, в любви: Радда - Лойко, фея -

чабан). Это, действительно, придавало центральной оппо-

зиции рассказа сходство с конфликтом романтического

произведения.                                     

Но уже в "Старухе Изергиль" постановка вопроса иная:

два героя, Ларра и Данко, объединенные тем, что оба

сильны и оба прекрасны, резко противопоставлены друг

другу', причем основой для противопоставления является

отношение "сильной личности" к коллективу. Тем самым в

характеристике гармонической, яркой личности на первый

план выдвигается общественно-                         

 

 1 Радда и Лойко противостоят друг Другу только в сю-

жете, но не в оценке их автором.                      

 

этический критерий - отношение к людям, целенаправлен-

ность силы свободного героя.                          

Более того, Горький считает (мысль эта перейдет и в

"Мать", и в пьесу "Враги", и в другие произведения

1900-х гг.), что если лишь свобода и борьба за нее дают

человеку силу и яркость, то реализовываться эти качест-

ва могут только до тех пор, пока человек живет с людьми

и для людей. Изгнанный из племени Ларра становится бе-

зобразной, высохшей, бледной тенью.                   

Так оказывается, что гуманистический идеал гармони-

ческой личности в творчестве молодого Горького тесно

связан не с романтическими традициями, а с одной из ос-

новных тенденций русского реализма XIX в. - с поисками

идеала "естественной", "нормальной" жизни. "Нормальной

жизнью" оказывается лишенная земельной собственности,

свободная жизнь, противопоставленная как нормам буржу-

азной действительности, так и народнической идеализации

крестьянской общины. Идеал этот хотя и утопичен (пос-

кольку противопоставлен современности и истории, а не

выведен из нее), однако пропитан отчетливыми утопичес-

ки-социалистическими симпатиями. В кругу этих проблем

естественно возникают и находят объяснение и образы цы-

ган. Если для Л. Толстого при этом образы, связанные с

"цыганской темой", противоречат его собственным патри-

архальным настроениям "руссоистско-аскетической" окрас-

ки (ср. Акима во "Власти тьмы" и Машу из "Живого тру-

па"), то молодой Горький полностью оказывается продол-

жателем той линии, которая восходит к революционным де-

мократам и, в конечном счете, к этике просветителей

XVIII в. "Цыганские" образы встречаются в лирике А.

Блока на протяжении почти всей жизни поэта. Однако их

смысл, их художественная структура и место, занимаемое

этими образами в творчестве А. Блока, существенно изме-

няются. Одним из важных итогов развития "цыганской те-

мы" в лирике Блока окажется постепенный вывод цыганских

образов из рамок романтических традиций и сближение с

традицией, прослеженной выше.                         

Для Блока первого тома характерны поиски гармоничес-

кого идеала, противопоставленного "суетливым делам

мирским", "народам шумным". В подобной антитезе образы

цыган могут восприниматься как относящиеся, скорее все-

го, к отрицаемому поэтом миру "шума" и земных страстей.

А поскольку в эстетику первого тома входит такой близ-

кий романтизму принцип, как игнорирование дисгармони-

ческой реальности и устремленность к мистически прозре-

ваемой идеальной основе мира, постольку и образы цыган

встречаются довольно редко.                           

К периоду "Ante lucem" все же относится одно стихот-

ворение, связанное с интересующей нас темой. Это "Табор

шел. Вверху сверкали звезды..." (1898). Снабженное

эпиграфом из "Цыган" ("Цыгане шумною толпой / По Бесса-

рабии кочуют..."), стихотворение это1 не поражает само-

бытностью в решении                                   

 

 1 На это стихотворение впервые обратил внимание Д.

Д. Благой, сопоставивший его с "Цыганской  венгеркой"

Ап. Григорьева (см.: Благой Д. Александр Блок и Аполлон

Григорьев // Об Александре Блоке. М., 1929. С. 142).  

 

"цыганской темы" и интересно в основном как проявление

первичного интереса к ней. Следует отметить, пожалуй,

постоянное подчеркивание "страстей" как главного приз-

нака "цыганской" жизни ("буйной прихоти наезды", "в

сердцах еще играла дико / Кровь, и темный лес гремел. /

Пробужденный звоном, звонкой прихоти наезд" - 1, 384),

а также сопоставление жизни цыган с жизнью природы.   

  

Табор шел. Вверху сверкали звезды.           

  

В высоте, на темном океане,                   

Меркли, гасли легионы звезд -                     

  

сопоставление, иногда принимающее и характер конт-

раста:

                                            

темный лес                                 

На веселье сумрачно глядел (1, 384; курсив и разряд-

ка наши. - Ю. Л., 3. М.).

                             

Однако поскольку и отношение к "страстям", и отноше-

ние к природе у Блока периода "Ante lucem" еще доста-

точно туманно, то неясна (а скорее, и попросту отсутс-

твует) сколь бы то ни было целостная концепция "цыганс-

ких" образов. Первым стихотворением, в котором "цыганс-

кая тема" решена не традиционно, а органически входит в

поэтическую эволюцию А. Блока, было "По берегу плелся

больной человек..." (28 декабря 1903 г.) из цикла "Рас-

путья". Стихотворение это - очень важная веха на пути

от "Распутий" к "Городу" и "Разным стихотворениям" вто-

рого тома. За ним последовали "Потеха! Рокочет тру-

ба..." (июль 1905 г.) и ряд стихотворений, "погранич-

ных" с "цыганской темой" ("Мне гадалка с морщинистым

ликом..." - 11 декабря 1903 г. и другие). Они образуют

сложное единство и характеризуют отношение Блока к этой

теме в 1903-1905 гг. В это время "цыганская тема" еще

отнюдь не прямо связана именно с демократической тради-

цией, прослеженной нами выше, однако связь эта уже на-

мечается.                                             

Нетрудно заметить, что фигуры цыганок возникают в

"Распутьях" и в "Городе" в том ряду образов и сцен, ко-

торые так или иначе связаны с обращением Блока к совре-

менной действительности и противопоставлены в этом

смысле "Стихам о Прекрасной Даме". Это особенно заметно

в стихотворении "Мне гадалка с морщинистым ликом...". В

стихотворении этом встречаем характерный для цикла

"Распутья" мотив бегства, в конечном итоге связанный с

уходом поэта из мира Прекрасной Дамы в современную

действительность. Герой убегает от "Нее" в город:     

  

Там - бессмертною волей томима,               

Может быть, призывала Сама...                 

Я бежал переулками мимо -                     

И меня поглотили дома (1, 305).                

 

 В этом-то городе, "под темным крыльцом" (ср. конт-

растное: "крыльцо Ее словно паперть" - 1, 299), поэт и

встретил гадалку. В стихотворении "По берегу плелся

больной человек..." "в дымящийся город везли балаган"

(1, 311). В стихотворениях "Потеха! Рокочет труба..." и

"С каждой весною пути мои круче..." цыганки гадают и

поют в балагане, составляя неотъемлемую часть того же

мира действительности, который сменил во втором томе

лирики Блока гармонический, но отвлеченный идеал "Сти-

хов о Прекрасной Даме".                               

Отношение Блока к этому новому для него миру в

1903-1905 гг. очень сложно. С одной стороны, как отме-

чают исследователи, в творчестве Блока именно сейчас

появляется тема "резких социальных и бытовых контрас-

тов" современной жизни', ноты романтического "протеста

и неприятия конкретной действительности"2. Но рядом

идет и вторая, не менее важная линия - принятие мира,

этой, посюсторонней действительности, отталкивание от

мистики первого тома. Поэт все чаще ощущает красоту и

привлекательность окружающего.                        

Правда, иногда это "примирение с действительностью"

получало на первых порах (по контрасту с мироощущением

"Стихов о Прекрасной Даме") характер полного принятия

всякого земного бытия, независимо от нравственной сущ-

ности явлений и событий. Характерно, например, появле-

ние в "Распутьях" и особенно в "Городе" и "Разных сти-

хотворениях" второго тома произведений, где даже смерть

рисуется в тонах "эстетизации" ("День поблек, изящный и

невинный...", "В голубой далекой спаленке..." и дру-

гие). Неизбежным результатом такого "всеприятия" была

подмена этической оценки изображаемого "чисто" эстети-

ческой - то "декадентство", которое Блок сам так остро

чувствовал и так не любил впоследствии в своем твор-

честве 1903-1906 гг.                                  

Однако бесспорный привкус этического релятивизма и

эстетизации в ряде стихотворений "Распутий" и второго

тома не должен закрывать от нас сильных сторон "приня-

тия мира" в лирике этого периода. Прежде всего, поэт,

"принявший мир, как звонкий дар", принял не "действи-

тельность вообще". Предельно отвлеченному, обобщенному

- "космическому" и пантеистическому - идеалу "Стихов о

Прекрасной Даме" противопоставлена современная жизнь

как имеющая некую положительную ценность "сама по се-

бе", вне мистических абстракций. И хотя Блоку этого пе-

риода подчас кажется, что ценность земного мира только

в его красоте, однако по существу дорога от "Распутий"

к "Городу" вела к тем элементам конкретно-исторического

мышления, которые будут так важны для Блока 1910-х гг.

"Вечной" природе "Стихов о Прекрасной Даме" противопос-

тавлен город - результат истории, то "сегодня", в кото-

ром поздний Блок увидит "зерна будущего".             

Не менее важно и другое. Герой "Стихов о Прекрасной

Даме", принципиально противопоставленный "людям", сме-

няется новым, всей душой ощутившим:                   

  

  Есть лучше и хуже меня,                        

И много людей и богов [2, 104).                    

 

 Орлов Вл. Александр Блок: Очерк творчества. М.,

1956. С. 63. 2 Тимофеев Л. И. Александр Блок. М., 1957.

С. 58.                    

                           

Герой "Распутин" и второго тома постепенно все больше

сближается с людьми, ощущает нерасторжимое единство

своего "я" и народа.                                  

И наконец, именно в 1903-1906 гг. в поэзии А. Блока

усиливаются антиаскетические настроения. Хотя поэтичес-

кий идеал Блока и в "Стихах о Прекрасной Даме" ни в ко-

ей мере не сводится к прославлению аскетизма, самоотре-

чения, однако он все же мыслился как противопоставлен-

ный "грубым" земным страстям. В период преодоления со-

ловьевской "догматики" Блок учится видеть красоту зем-

ных чувств и эмоций, не озаренных "небесным" огнем и

все же имеющих право на существование и достаточно

прекрасных сами по себе.                              

Прославляется земная, чувственная страсть:     

  

Всем, раскрывшим пред солнцем тоскливую грудь 

На распутьях, в подвалах, на башнях -        

хвала! Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, -

Наши гимны, и песни, и сны - без числа!..     

  

Золотая игла!

Исполинским лучом пораженная мгла!

Опаленным, сметенным, сожженным дотла - Хвала! (2,152)

                                                  

Представление о необходимости нравственных догм и

нравственного самоограничения, никогда не бывшее орга-

ническим для Блока, но оказавшее на него в 1900-1902

гг. некоторое влияние, теперь сменяется идеалом воли,

безграничной свободы личности:                        

  

Да буду я - царь над собой...                 

Я сам свою жизнь сотворю,                     

И сам свою жизнь погублю,                     

Я буду смотреть на Зарю                       

Лишь с теми, кого полюблю (2, 104).                

  

Но совершенно неверно было бы видеть в этих и подоб-

ных стихотворениях только этический релятивизм, индиви-

дуализм. Напротив, именно теперь образы героев ярких,

красочных постепенно сливаются в сознании Блока с обра-

зом народа:                                           

  

  Я думал о сбывшемся чуде...                   

А там, наточив топоры,                        

Веселые, красные люди,                        

Смеясь, разводили костры (1, 271).            

 Были улицы пьяны от криков,                   

Были солнца в сверканьи витрин,                 

  Красота этих женственных ликов!                  

Эти гордые взоры мужчин!                       

 

 Это были цари - не скитальцы! и т. д. (2, 159)

  

В этом-то мире земной, сегодняшней жизни находят

объяснение и образы цыган.                            

С одной стороны, они связаны с представлением о се-

годняшнем мире как роковом, несущем в себе проклятье и

гибель:                                           

  

  Потеха! Рокочет труба,                        

Кривляются белые рожи,                        

И видит на флаге прохожий                     

Огромную надпись: "Судьба".                   

                                          

Гаданье! Мгновенье! Мечта!..                  

И, быстро поднявшись, презрительным жестом    

Встряхнула одеждой над проклятым местом,      

Гадает... и шепчут уста (2, 66).                 

 

 Вместе с тем образ цыганки - "гадалки смуглее июль-

ского дня", ее "быстрых, смуглых рук", ее слов "слаще

звуков Моцарта" - это образ яркой красоты. Стихотворе-

ние можно было бы истолковать как полностью романтичес-

кое, построенное на воспевании роковой страсти, судьбы,

проклятья, если бы не своеобразное истолкование этих

понятий в лирике Блока, не весь поэтический контекст

второго тома. В общем же контексте лирики этих лет и

"гадалка смуглее июльского дня" - образ, близкий к об-

разу "вольной девы в огненном плаще", кометы и т. д., -

не противопоставлена (в отличие от Прекрасной Дамы) ми-

ру жизни действительной, а составляет его часть, такую

же сложную, противоречивую, как и он сам. Поэтому, хотя

романтическая традиция и важна для осмысления образа

цыганки-"судьбы" (непостижимой, таинственной, овеянной

своеобразной "мистикой повседневности"), но отсутствие

типично-романтической антитезы "будней" и "поэзии" вы-

водит эти стихотворения из рамок данной традиции.     

Интереснее "цыганская тема" раскрывается в "По бере-

гу плелся больной человек...". Хотя хронологически это

стихотворение предшествует рассмотренному выше, но, ху-

дожественно многогранное и глубокое, оно предваряет те

образы цыганок, которые появятся в творчестве Блока

позже, в 1907- 1909 гг.                               

В стихотворении четко противостоят друг другу два

мира: "больного человека" и "цыган".                  

"Больной человек" страдает: "по берегу плелся боль-

ной человек", он "стонал", "подбежал, ковыляя, как

мог", "и сам надорвался, и пена у губ" (/, 311) - и

умирает.                                              

Миру страдания и смерти противостоит мир цыган. Это

мир красоты ("красивых цыганок", "цыганочка смуглую ру-

ку дала"), веселья и бурных страстей ("пьяных цыган",

которые "сыпали шутки, визжали с телег"). Это - как

видно из заключительной строфы - мир искусства и свобо-

ды ("И с песней свободы везла до села...").           

Итак, на одном полюсе - страдание и смерть, на дру-

гом - красота и сила свободной жизни. При этом - что

очень важно для Блока - и тот и другой миры - земные,

"здешние", это как бы разные стороны одной и той же

многогранной и многоликой жизни. Очевидно и другое: из

этих двух миров бесконечно более притягателен для Блока

мир цыганский, сильный, яркий и радостный. Страдания

"больного человека" не вызывают особого сочувствия.

Стилистическая окраска столь далеких от лексики "Стихов

о Прекрасной Даме" слов, как "плелся", "тащился", "ко-

выляя", скорее пренебрежительная, чем сострадательная.

Ощущение смерти совершенно сглаживается ликующей "пес-

ней свободы" цыган. Да и сама смерть лишена трагизма,

поскольку все изображается эстетизированно, декоратив-

но:                                               

  

Цыганка в телегу взяла его труп.              

С собой усадила в телегу рядком,              

И мертвый качался и падал ничком (1, 311).       

 

 Что же перед нами - декадентский субъективизм, хо-

лодное пренебрежение к страданию и гибели, прославление

"красоты, несмотря ни на что" (Д. С. Мережковский)? И

да, и - в основном - нет. Да - потому что вопрос о цен-

ности человека еще не стоит перед поэтом во всей остро-

те, потому что смерть в стихотворении эпизодична и ма-

лозначима, а манящий мир "красивых цыганок и пьяных цы-

ган", разумеется, весьма далек даже от "Истины и Добра"

Прекрасной Дамы. Страдание не облекается сочувствием,

скорее отталкивает безобразием, - красота притягательна

и без доброты...                                      

Но стихотворение отнюдь не умещается в подобную

трактовку; оно неизмеримо глубже декадентской "эстети-

зации зла" и далеко ее перерастает.                   

Прежде всего обращает на себя внимание характеристи-

ка "больного человека". В маленьком (16 строк) стихот-

ворении, где особо значима каждая деталь, дважды повто-

ряется, что "больной человек" тащит куль: "рядом тащил-

ся с кульком человек", он "бросил в телегу тяжелый ку-

лек".  Если пытаться "рационально" расшифровать сюжет,

то, собственно, куль и есть причина гибели человека:  

  

         ...бросил в телегу тяжелый кулек.             

И сам надорвался, и пена у губ.        

  

Другая деталь в характеристике героя - "село",

третья - "жена". Итак, жалкий, страдающий и погибающий

от невозможности расстаться с "тяжелым кульком" человек

- это селянин, обладатель неведомой нам собственности и

законной жены. Жалкая жизнь оказывается жизнью собс-

твенника, "мещанина".                                 

Однако антимещанская окраска стихотворения еще не

определяет полностью позиции Блока. Ведь "критику" ме-

щанства можно было найти и в творчестве Д. Мережковско-

го, и в поэзии Ф. Сологуба. Под флагом антимещанства в

конце XIX - начале XX в. нередко шла проповедь ницшеан-

ского "сверхчеловека", декадентской или традиционно ро-

мантической исключительной личности. Если к этому при-

бавить, что мещанству в этих случаях всегда противосто-

ит герой сильный и красивый, то сходство со стихотворе-

нием Блока получится как будто бы полное. С другой сто-

роны, однако, мы видели, что противопоставление безво-

лия и энергии, скуки и яркости, серости и красоты могло

иметь и глубоко демократический смысл и характеризовало

даже раннее творчество М. Горького. Где же критерий,

водораздел ницшеанских и демократических тенденций в

изображении "прекрасного и сильного человека" и по ка-

кую сторону его находится стихотворение А. Блока?     

Поскольку основополагающей для русского демократизма

XIX в. являлась мысль о "человеке и его счастье" (Доб-

ролюбов) как высшей ценности, а о народе как о сумме

личностей, повторяющей в своей совокупности свойства

входящих в него индивидов, постольку, по-видимому, ос-

новным различающим признаком является то, в каком отно-

шении находится "сильная и прекрасная личность" и на-

род, масса. Для декадента (как и для традиционно-роман-

тической точки зрения) эти понятия решительно противо-

поставлены. Сильная и прекрасная личность может даже

любить народ, жертвовать собой во имя его интересов, но

по природе своей она неизмеримо выше серой и пошлой

толпы'. С этим связано и другое: "сильная личность",

как правило, проецируется на автора, является если не

прямо лирическим "я", то, по крайней мере, его романти-

ко-субъективистским alter ego.                        

Ничего подобного в стихотворении "По берегу плелся

больной человек..." мы не находим. Яркость, красоч-

ность, страстность и веселье характеризуют здесь не

обособленную личность, а именно народ - цыган как це-

лое. Не случайно в начале стихотворения дается коллек-

тивный портрет "красивых цыганок и пьяных цыган", кото-

рые "сыпали шутки, визжали с телег". Дальше с этим "хо-

ром" сопоставляются два героя, находящиеся, однако, в

совершенно разном к нему отношении: "цыганка" - часть

хора, народа, человек с кульком - его антипод. Строки

стихотворения постоянно переносят нас от цыган и цыга-

ночки к "больному человеку" и назад, создавая целую се-

рию антитез, особенно подчеркиваемых анафорой:        

 

 И сыпали шутки, визжали с телег.              

И рядом тащился с кульком человек -               

  

и т. д., вплоть до заключительного:                

  

 И с песней свободы везла до села.             

И мертвого мужа жене отдала (курсив наш. - Ю. Л.. 3.

М.).                                              

  

1 Может быть (хотя для рассматриваемой эпохи и не

очень характерен) и иной поворот темы, как будто бы

противоположный описанному: сильная и яркая личность

осуждается от имени "сверхличностного" народного начала

(позднеромантическая поэзия, Ф. М. Достоевский). Но и

здесь сохраняется неизменной сама антитеза и представ-

ление о родственности индивидуального и индивидуалисти-

ческого начал в человеке.                             

 

В целом контраст, на котором построено стихотворение,

может быть охарактеризован так. Мир уныния, болезни,

смерти - это мир, противостоящий народной жизни, мир

отдельности, собственности ("больной человек" - владе-

лец кулька, а мертвый - он сам "собственность" жены).

Мир страстей, веселья, красоты и свободы - это мир на-

родный. Народ - совокупность ярких личностей, а яркая

личность - часть "хора". При этом совершенно бесспорно

и то, что при всей большей близости самому Блоку пос-

леднего мира он никак не отождествляется в стихотворе-

нии с лирическим голосом автора (первые попытки Блока

слить свой голос с голосом народа или человека из наро-

да относятся к более позднему времени - к "чердачному

циклу" 1906-1907 гг.). Оба контрастных мира - вне ав-

торского "я", но и не в мистическом мире идей - это

контрасты разных укладов жизни, раскрытые как контрасты

характера и по-разному оцененные автором.             

В результате получается, что объективно (разумеется,

речь идет здесь лишь об объективном сходстве!) "человек

с кульком" оказывается ближайшим родственником кресть-

янина, осмеянного Макаром Чудрой, а "цыганская тема" -

родственной тем идеалам молодого Горького, в которых

сказалась его связь с демократической литературой XIX

в.                                                    

Разумеется, между "цыганской темой" у Блока

1903-1905 гг. и исследуемой традицией было и множество

коренных различий. Очевидно, что социальное мышление

было в те годы совершенно чуждым Блоку, отдельные его

элементы проникали в поэзию стихийно, сосуществуя с

настроениями этического безразличия, эстетизации.     

Но любопытно и другое: демократическая традиция,

вплоть до молодого Горького, связывала положительные

образы цыган с патриархальным идеалом. Для Блока

1903-1905 гг. "цыганская тема" с этим идеалом не связа-

на;                                               

напротив, мы уже говорили, что образы цыган возника-

ют в кругу тем и проблем, навеянных сегодняшней жизнью,

так или иначе переплетающихся с мотивом города. В этом

смысле ранние стихотворения подготавливают "цыганские

мотивы" третьего тома.                                

В дальнейшем "цыганская тема" в поэзии А. Блока пре-

терпевает ряд интересных изменений.                   

Хотя дать точную хронологию этих изменений попросту

невозможно без насилия над реальной эволюцией лирики

Блока, мы можем все же выделить две основные линии, по

которым шло развитие темы. Первая особенно четко видна

в 1906-1908 гг., когда Блок начинает испытывать мощное

воздействие демократических идей и настроений. Это вре-

мя появления в его записных книжках знаменательных раз-

думий о величии человека, "маленького и могучего", ко-

торого замечают реалисты и не хочет видеть декаданс'.

Это время, когда в записях Блока все чаще начинают

мелькать имена Л. Толстого, Н. Добролюбова, Г. Успенс-

кого и других ведущих представителей русской демократи-

ческой мысли XIX в., когда поэт мечтает о журнале в

традициях "Современника", интересуется творчеством М.

Горького и т. д., время, ко- 

            

1 См.: Блок А. А. Записные книжки. С. 94.          

 

торое завершается циклом блестящих статей о народе и

интеллигенции - произведениями, наиболее близкими к по-

эзии Блока периода "Двенадцати".                      

Одним из центральных представлений русского демокра-

тизма XIX в., воспринятых А. Блоком и сыгравших важней-

шую роль в преодолении субъективистских и индивидуалис-

тических настроений поэта, было представление о "прек-

расном человеке", от природы могучем и достойном

счастья, но лишенном его в "позорном строе" современной

действительности. В это время сам характер героини-цы-

ганки не очень сильно меняется по сравнению с "По бере-

гу плелся больной человек...": та же страстность, кра-

сота, причастность к миру искусства (песня, пляски),

свободолюбие. Но если раньше образы цыган возникали в

ряду явлений современного города, то теперь они связы-

ваются с размышлениями о "природе человека", реализуе-

мой в обстановке условно-"естественной" жизни народа и

утрачиваемой в "городе". Блока все больше приковывает к

себе бескрайний мир вольных степей - родина "естествен-

ного" человека.                                       

Эти настроения впервые особенно ярко отразились в

статьях 1906 г.:                                      

"Поэзия заговоров и заклинаний" (октябрь 1906 г.),

"Безвременье" (октябрь 1906 г.), "Девушка розовой ка-

литки и муравьиный царь" (ноябрь 1906 г.), где последо-

вательно проводится мысль о первобытной патриархальной

жизни народа как о единственно настоящей, подлинной

ценности.                                              

Жизнь эта неотделима от природы - современная жизнь

бездной отделена от нее: "Для нас - самая глубокая

бездна лежит между человеком и природой;              

у них - согласие с природой исконно и безмолвно" (5,

36). Связь с природой делает душу первобытного человека

"гармоничной", мир для него нечто "единое и цельное"

(5, 48, 36); современный же человек разорван, дисгармо-

ничен, сегодняшние люди "стали суетливы и бледнолицы.

 Они утратили понемногу, идя путями томления, сна-

чала Бога, потом мир, наконец - самих себя" ("Безвре-

менье" - 5, 68). Полная, диаметральная противополож-

ность древнего и современного человека, их враждебность

не просто констатируется поэтом (ср. слова о "тех прес-

ледованиях, которые христианская церковь и государство

всюду и всегда применяли и применяют к народной стари-

не" - 5, 42). Она и четко оценивается (что очень важно

как показатель отхода от релятивизма, "анормативности"

мышления "Распутий" и "Города"). Все связанное с наро-

дом, с патриархальной жизнью - прекрасно, все современ-

ное - отвратительно и гадко: "...мир зеленый и цвету-

щий, а на лоне его - пузатые пауки-города, сосущие ок-

ружающую растительность, испускающие гул, чад и злово-

ние. В прозрачном теле их сидят такие же пузатые чело-

вечки, только поменьше: сидят, жуют, строчат..." (5,

68). А вот портрет "детей природы", прямо названных

"настоящими людьми" ("Девушка розовой калитки и муравь-

иный царь"): "...где-то в тайгах и болотах живут насто-

ящие люди, с человеческим удивлением в глазах, не дика-

ри и не любопытные ученые этнографы, а самые настоящие

люди. Верно, это - самые лучшие люди..." (5, 94).     

В ряду этих-то героев стоят и "цыганские образы" ли-

рики 1906-1909 гг., так как Блок этих лет считает наци-

ональные различия неизмеримо менее важными, чем истори-

ческий контраст патриархальной и современной жизни:   

"Сравнение текстов открывает поразительное сходство

заклинаний, чародейских приемов, психологии  магов у

всех народов" (5, 63). Ср. также в стихотворении "Русь"

слова о России,                                       

 

Где разноликие народы                         

Из края в кран, из дола в дол                 

Ведут ночные хороводы                         

Под заревом горящих сел (2, 106; курсив наш. - Ю.

Л., 3. М.) -                                      

  

где "горящие села" подчеркивают исконную вражду

"разноликих народов" к оседлости и государственности. 

В лирике Блока все эти настроения впервые особенно

четко выразились в стихотворении "Прискакала дикой

степью..." (21 октября 1905 г.). Героиня этого стихот-

ворения - не цыганка, судя по славянскому имени (Млада)

и такой детали внешнего облика, как "рыжая коса". Но по

общему смыслу этого образа, по тональности его он пол-

ностью совпадает с тем, что Блок через год свяжет с

"цыганской темой".                                    

Героиня стихотворения - дитя "вольной воли", дикая,

страстная, сильная своей "страшной красой". Образ этот

в какой-то мере перекликается с цыганкой из стихотворе-

ния "По берегу плелся больной человек...". Но в послед-

нем рисуется только облик и поведение самих героев. В

стихотворении "Прискакала дикой степью..." Блок рисует

свою героиню на фоне ярко своеобразной жизни: внутрен-

ний облик героини неотделим от этого фона:            

  

  Прискакала дикой степью                       

На вспененном скакуне.                 

Не меня ты любишь, Млада,                     

Дикой вольности сестра! (2, 86)                     

  

В стихотворении, прежде всего, любопытен интерес к

жизни героини, представление о важности внешних форм ее

существования для обрисовки ее характера. Не менее важ-

но и то, что эта жизнь противопоставлена современной

как свобода - тюрьме, как вольная радость, искусство -

жалкому прозябанию заключенного:

                      

  Долго ль будешь лязгать цепью?

 Выходи плясать ко мне!

                                             

Если в стихотворении "По берегу плелся больной чело-

век..." цыгане неотделимы от "дымящегося города", от

балагана, то здесь героиня живет "в степях, среди тума-

на", и от всей ее жизни веет древностью, народными пре-

даниями:

                                              

Любишь краденые клады,

 Полуночный свист костра!

    

Противопоставление дикой, вольной цыганки и совре-

менной жизни встречаем и в записных книжках А. Блока.

Воспроизведя несколько пошлых разговоров и сцен из ок-

ружающей жизни, поэт добавляет: "А вчера представилось

Идет цыганка, звенит монистами, смугла и черна,

в яркий солнечный день - пришла красавица ночь". Дальше

следует характеристика, вполне применимая и к цыганкам

в стихах 1903-1905 гг.."Идет сама воля и сама красо-

та". Но есть и еще одно существенное отличие (кроме от-

меченного выше противопоставления "цыганки" городу) от

ранних стихов. Заключительные слова записи, чувство

преклонения перед красавицей в ряд, связанный с поэти-

ческим идеалом Блока 1906-1909 гг.: "И все встают перед

нею, как перед красотой, и расступаются. Ты

встань перед ней прямо и не садись, пока она не прой-

дет"1. В предисловии к сборнику "Земля в снегу" (1908)

этот образ цыганки так же, но, пожалуй, еще более резко

противостоит мещанской жизни современников: "Расступи-

тесь. Вот здесь вы живете, вот в этих пыльных домиках

качаете детей и трудитесь, вот здесь воскресным вече-

ром, в желтой летней пыли щелкаете орешки, лущите под-

солнухи, покупаете зеркальце на уличном лотке, чтобы

стать краше и нравиться милому. Но издали идет к вам

вольная, дерзкая, наглая цыганка с шафранным лицом, с

бездонной страстью в черных очах. Вам должно

встать, и дать ей дорогу, и тихо поклониться" (2, 373).

Легко заметить, насколько сильно отличается этот

страстный, земной идеал от яркого, но несовместимого с

"чисто" земными страстями, полувоздушного и мистичес-

ки-возвышенного образа "Девы-Зари-Купины". Но не меньше

отличие его и от большинства образов "Распутин" и "Го-

рода", где, собственно, всякая "нормативность" мышления

порой исчезала, уступая место сложному, нерасчлененному

чувству "жгучих и горестных восторгов" бытия (2, 372),

принятия сегодняшней жизни. И хотя не все явления этой

жизни однозначны, одинаковы для поэта (пример тому -

два мира в стихотворении "По берегу плелся больной че-

ловек..."), однако никакого целостного нормативного

сознания в лирике Блока 1903- 1906 гг. обнаружить нель-

зя было. Основной пафос ее противоположен нормативнос-

ти, так как строится на преодолении соловьевской догма-

тики. Отсюда - те элементы стихийного историзма, о ко-

торых мы уже говорили и которые пронизывают весь цикл

"Город".                                          

Однако в дальнейшем общие условия литературной жизни

тех лет поставили Блока перед необходимостью выбора,

исход которого во многом был предрешен. Развитие эле-

ментов историзма в этот период вело к художественному

методу горьковских "Врагов" и "Матери" - к позициям, от

которых Блок тех лет был весьма и весьма далек. От Нез-

накомок и карликов блоковского "Города" до реальной

картины классовой борьбы расстояние было слишком боль-

шим. Но вне реализма историзм превращался в свою проти-

воположность - во "всеприятие", в примирение с сегод-

няшним днем истории. Ему Блок отдал известную дань, но,

сыграв положительную роль в годы преодоления соловьевс-

кого мистицизма, такое "всеприятие" могло стать тормо-

зом в дальнейшей эволюции поэта. Между тем реальное

развитие блоковской поэзии шло как раз по линии нарас-

тания все более резкого неприятия "страшного мира"

русской действительности.   

       

1 Блок А. А. Записные книжки. С. 95.               

 

Понятно, почему в эти годы Блок избирает иной путь, его

"неприятие" современности, впитав воздействие демокра-

тического "антропологизма", начинает сочетаться с

представлением о том, что несправедливому современному

строю может быть противопоставлен идеал "нормального"

бытия, соответствующего природе человека, извлекаемого

из "субстанции" народной жизни, потенций национального

характера. Здесь-то и возникает новая трактовка образа

цыганки. В нем подчеркнуты черты контрастности по отно-

шению к "позорному строю" современности и свойственные

демократическому сознанию XIX в. элементы нормативнос-

ти.                                                   

Д. Д. Благой отметил характерную особенность этого

образа: "цыганское" в поэзии Блока не противостоит

русскому национальному характеру, а сливается с ним'.

Однако не вполне мотивирован идущий от В. Княжнина вы-

вод, что такое слияние порождает лишь одну линию - ли-

нию русского романтизма. Именно в 1907-1909 гг. особен-

но отчетливо видно отличие блоковской трактовки "цы-

ганской темы" от романтической: сильная и яркая лич-

ность - не антитеза "толпе", а дочь народа; противосто-

ит она не началам общественным, социальным как таковым,

не принципу общественности, а современному буржуазному

городу и мещанскому прозябанию2, потому образ цыганки и

раскрывается в эти годы не только в лирике, но и в

статьях и в драме; с ним связаны определенные, хотя и

не совсем четкие, социальные концепции, мысли о народе

и его роли в истории.                             

Очень часто в эти годы Блок прямо противопоставляет

народную точку зрения на жизнь романтическому миропони-

манию. Для народной поэзии "прекрасны и житейские забо-

ты и мечты о любви, высоки и болезнь и здоровье и тела

и души. Народная поэзия ничему в мире не чужда. Она -

прямо противоположна романтической поэзии, потому что

не знает качественных разделений прекрасного и безоб-

разного, высокого и "низкого"" ("Поэзия заговоров и

заклинаний" - 5, 52). "Девушка розовой калитки и му-

равьиный царь" также строится на контрасте. С одной

стороны - высокий и недостижимый идеал немецкого роман-

тизма (который на деле оказывается сознанием бюргерс-

тва: "Далекую ищи, но далекая не приблизится. Придет к

тебе - тонкая хорошенькая дочь привратника. Льняные бу-

дут у нее косы, и она музыкальным голосом расскажет те-

бе, где продаются самые свежие булки и сколько детей у

бургомистра. И ты примешь ее за далекую, и будешь

целовать ее, и откроешь булочную на Burgerstrasse. Она

будет за прилавком продавать самые свеженькие булки и

приумножит светленькие пфенниги" - 5, 88). С другой

стороны - русский путь поисков идеала, который ведет не

в заоблачные дали романтизма, а "вниз", к "роевой жиз-

ни":                                              

  

 Благой Д. Александр Блок и Аполлон Григорьев // Об

Александре Блоке. С. 147. Там же интересно прослежены

образы и мотивы, в которых "цыганское" и "русское" на-

циональные начала сливаются: тройка, степь, "платок

узорный" и т. д.                                      

2 Равным образом и красота героини - ее признак,

особенно существенный для Блока, - не дает сама по себе

основании говорить о романтической традиции:          

красота здесь не противостоит ни понятию "безобразие

действительности", ни понятию "безобразная серая мас-

са". Контраст здесь совершенно иной: "красота вольной

жизни народа - безобразие жизни узников современной

"тюрьмы"".               

                            

к "муравьиному царю", к народу, к земле. Идеал народа,

таким образом, противоположен романтическому, который

оказывается одной из форм исторически сложившегося, ра-

зорванного, в конечном счете - мещанского сознания.   

"Цыганская тема" для Блока 1906-1908 гг. связывается

с интересом именно к "естественной" жизни патриархаль-

ного народа. Образ цыганки приобретает характерные для

демократического сознания черты нормативности: это -

человек, каким он и должен быть. Раньше действия цыган-

ки были вне этической оценки - теперь они "прекрасны".

Рядом с этим идет и резкая антитетичность образа цыган-

ки и образа современного человека.                    

Наиболее отчетливо эти настроения отразились в "Пес-

не Судьбы" (1909;                                     

4, 129), где, как уже отметил Д. Благой, Фаина -

русская раскольница - одновременно и "цыганка".       

Здесь уже не намеками лирического стихотворения, а

прямо и детально раскрыты те черты "цыганского" харак-

тера, которые противопоставляют Фаину современному го-

роду. Эта "цыганка" прекрасна, она страстная и сильная

натура, презирающая буржуазную мораль, слабость и без-

волие современного человека:                          

  

  Над красотой, над сединой,                    

Над вашей глупой головой -                    

Свисти, мои тонкий бич! (4, 129)              

  

"Разве вы - мужчина?" - презрительно кричит она

Спутнику (4, 143). Фаина требует от человека не слов, а

дел, - эта черта героини связывается в сознании Блока в

конечном итоге с потребностью полного переустройства

жизни. Фаина гневно кричит "современному человеку" Гер-

ману: "Я бью тебя за слова! Много ты сказал красивых

слов! Да разве знаешь ты что-нибудь, кроме слов?" - и

тут же ее потребность в реальной, полнокровной жизни

раскрывается как жажда бури, пожара: "Даль зовет! Смот-

рите - там пожар! Гарью пахнет! Везде, где просторно,

пахнет гарью!" - она страстно молит "мать-землю": "Ро-

димая! Родимая! Бури! Бури!" (4, 163, 143, 145). Так

народное начало, прекрасная, гармоническая дочь народа,

оказывается связанной с мечтами поэта о коренном преоб-

ражении современной жизни. Так идеал, уходящий корнями

в прошлое народной жизни, в патриархальную древность,

оказывается связанным с будущим России - России народ-

ной.                                                  

Так же трактуется образ цыганки и в статье "Безвре-

менье". Здесь речь идет о путях выхода из современной

"паучьей" жизни. Выход найден в уходе в народ, в беск-

райние поля России. В этом нетрудно заметить влияние

характерного для прогрессивной, демократической (допро-

летарской) мысли представления о том, что выход из

несправедливого современного строя - в возвращении к

"естественным" нормам исконной народной жизни. И вот на

этом-то вьюжном пути, трудном пути вперед к истокам

жизни, и возникает среди метелей Родины образ цыганки.

"Исчезает лицо, и опять кутается в снежное кружево,

и опять возникает мечтой о бесконечной равнине. Мель-

кнувший взор, взор цыганки, чей бубен звенит, чей голос

сливается с песнями вьюги, зовет в путь бесконечный"

(J, 72). С этим образом цыганки оказывается связанной и

героиня приведенного здесь же стихотворения "Там, в

ночной завывающей стуже...", у которой тоже есть и

"взлетающий бубен метели", и возникающее "из кружев ли-

цо", и "вьюжные трели" и которая тоже связана с поэти-

ческим идеалом Блока этого периода: она - "от века за-

гаданный друг" поэта (5, 72). Но через это стихотворе-

ние (как и через песню Фаины в "Песне Судьбы") протяги-

вается мост к циклу "Фаина", ко всему тому, чем наделя-

ло поэтическое воображение Блока Фаину, - Н. Н. Волохо-

ву - "цыганку" и "русскую душой" одновременно.        

Но Фаина, как и Млада, неразрывно связана не только

с русским национальным характером, но и с народным об-

разом жизни. В пьесе детально, несколько раз рассказы-

вается о ее жизни в деревне (4, 115-117, 139, 144 и

др.). И вновь звучит столь важный для понимания "цы-

ганской темы" мотив:                               

яркая цыганка Фаина - дочь народа; тусклость, безли-

кость современных людей - следствие отклонения совре-

менной жизни от ее естественных, воплощенных в народной

жизни норм. Блок подчеркивает эту мысль своеобразной

композицией (обратной тому, что мы видели в стихотворе-

ниях первого тома), в которой понятия "народ" и "толпа"

становятся полярными: дитя народа, яркая Фаина - в пь-

есе - одна, прекрасная и неповторимая. А сегодняшние

"отдельные" люди, собственники - серая и безликая тол-

па. Фаина смело и решительно противопоставляет себя,

свои настроения окружающим - городская "толпа" говорит

безликим хором:

                                      

Старичок (громче)                                  

 

Вы убедитесь воочию, сколь неутомима деятель-

ность человеческого ума...                            

 

Толпа                                           

 Ума! Ума!                                    

  

Старичок                                 

 И сколь велика сила человеческого таланта...

                                                

Толпа                                      

Таланта! Таланта! 0-го-го! (4, 123)       

  

Или ("интеллигентный" вариант той же "толпы"):     

  

Знаменитый писатель                          

...Да здравствует красота!                         

 

 Все (ревут)                             

 Да здравствует красота! Да здравствует Иван

Иванович! (4, 132)

                               

Однако подобный прием не только не отражает романти-

ческой конструкции поэтического сознания, но, по сути,

полемичен по отношению к нему: героиня противопоставле-

на современной "толпе" именно потому, что связана с

"настоящим" народом.                              

Но образ Фаины в "Песне Судьбы" связан не только с

представлением о "настоящей" жизни, о субстанции народ-

ного характера. Кроме Фаины прошлой и Фаины будущей в

пьесе есть и Фаина настоящая: шантанная певица, испол-

няющая "общедоступные куплеты" с пошлыми словами. Фаина

- сегодняшняя Русь, сопровождаемая загадочным спутником

- Витте, по словам Л. Д. Блок. Фаина-Русь, великая в

своих возможностях, сегодня сама еще не знает истинных

путей, ищет, но не находит Жениха, изменяет ему с ей

самой ненавистным "спутником". И здесь начинает распу-

тываться тот новый круг проблем, с которыми связан тре-

тий - последний - этап в развитии "цыганской темы" у

Блока. Этот последний этап тоже не дает однолинейного

решения интересующих нас вопросов. Как увидим ниже, ли-

рика 1909-1911 и 1912-1913 гг. будет существенно разли-

чаться пониманием "цыганского". Необходимо учитывать и

то, что в живой хронологии творчества всякого писателя

(а Блока в особенности) рамки отдельных "периодов" не-

избежно оказываются размытыми. Типологически разные (в

динамике развития поэта) произведения на самом деле

часто оказываются синхронными. Но тем не менее, пос-

кольку эволюция художника - не фикция, мы можем по ряду

наиболее общих признаков говорить о 1910-х гг. как о

целостном периоде в развитии "цыганской темы" у Блока.

Демократически-"антропологическое", гуманистическое

мышление, оказавшее заметное влияние на все творчество

Блока, никак не могло, однако, стать ведущим в его ми-

роощущении. Причин для этого было более чем достаточно:

демократизм уже больше десяти лет как перестал быть ве-

дущей формой общественного сознания; антропологический

материализм с его метафизической нормативностью все яс-

нее обнажал в век диалектики свою наивность; все ясней

становилась и нежизненность, антиисторичность патриар-

хальных идей. Да и сам характер блоковского таланта в

те годы был уже отнюдь не таков, чтобы поэт остановился

на нормативной, устойчивой антитезе "естественной при-

роды человека" и ее искажения в современном обществе. 

Блок все неуклоннее идет к истории, к сегодняшнему

дню Родины, к познанию закономерностей сложной и проти-

воречивой реальной жизни.                             

Но это уже не были зыбкие очертания современности,

преломленной через призму "мистицизма в повседневности"

"Распутий" и "Города". Чувство "нераздельности" слож-

нейших противоречий жизни неотделимо теперь от ощущения

"неслиянности" - поэт уже не может покрыть добро и зло

единым флером красоты, "дымносизого обмана". Счастье и

горе человека в современной действительности - уже не

предмет "эстетизации" в стихах поэта, впитавшего воз-

действие Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова, Л. Н.

Толстого. Острая потребность видеть Родину, народ прек-

расными и счастливыми, "негодование" и призыв к револю-

ционному "возмездию", "угрюмство" при взгляде на Россию

сегодняшнего дня и светлая надежда на будущее - все 

 

1 Медведев П. В лаборатории писателя. Л., 1960. С.242.

                      

эти противоречия Блок теперь и не думает примирять. На-

оборот, именно в показе этих противоречии действитель-

ности - сила позднего Блока.                          

Но теперь противоречия эти не расчленяются наивно и

механически на "естественное" и "современное" в челове-

ке.                                                   

Именно в современности, в самом "страшном мире", на-

до было найти силы для его преодоления. И современ-

ность, и современник занимают все более важное место в

лирике А. Блока.                                      

Свой новый, более историчный взгляд на жизнь (отра-

зившийся в третьем томе лирики) Блок определяет в за-

писной книжке 3 июля 1911 г.: "Страшный мир. Но быть с

тобой странно и сладко!" Вот с этой-то мыслью о слож-

ности сегодняшней жизни, о переплетении в ней "страшно-

го и прекрасного" (7, 86) и связываются "цыганские об-

разы" в творчестве Блока этих лет. Не случайно размыш-

ление о страшном мире идет после такого рассказа: "Вче-

ра в сумерках ночи на Приморском вокзале цыганка дала

мне поцеловать свои длинные пальцы, покрытые кольца-

ми"2.                                                 

Художественная природа "цыганских" образов третьего

тома сложна. Исследователи указывают на романтические

традиции, особенно очевидные в стихотворениях с романс-

ными интонациями. Действительно, центральное настроение

лирики третьего тома, особенно заметное в "цыганских"

стихотворениях, - чувство "нераздельности" "страшного и

прекрасного" в жизни - ведет к традициям романтической

лирики, впервые внесшей в русскую поэзию ощущение

единства, разорванной и противоречивой цельности бытия.

Однако пристальный взгляд на художественную структуру

лирики Блока 1910-х гг. приводит к выводу о том, что

связи с романтизмом здесь - не единственное. Очень час-

то с традициями романтизма связана тема, но не ее ос-

мысление (это мы увидим, когда будем говорить о мотиве

любви-страсти в лирике третьего тома). Часто встречаем-

ся мы и с тем, что сам Блок в публицистических и теоре-

тических высказываниях осмысляет какие-то важные осо-

бенности своих произведений в терминологии романтичес-

кой, хотя в его творчестве эти особенности имеют иной

смысл (таково, например, представление Блока об интуи-

тивном, стихийном характере творчества, на деле оказы-

вавшееся в 1910-х гг. отказом от всех известных ему

буржуазно-либеральных "теорий", но никак не от познания

социального мира и его законов). В целом можно смело

утверждать, что традиции Гоголя, Достоевского, Некрасо-

ва и Л. Толстого в третьем томе лирики А. Блока претво-

рены не менее органически, чем романтические, и ощуща-

ются не менее заметно. Действительно, для романтической

лирики (как и для Вл. Соловьева и для Блока "Стихов о

Прекрасной Даме") основная антитеза - "небо" и "земля",

"я" и "не-я". Мир "я" противостоит миру социальному,

"среде", или "я" растворяется в народе, теряя себя. Не-

повторимое художественное значение третьего тома лирики

Блока - в том, что "герои" цикла повторяют в своем    

  

 Блок А. А. Записные книжки. С. 183.              

2 Там же. В. Н. Орлов связал этот эпизод с сюжетной

канвой стихотворения "Седое утро" (см.: 3, 573).      

духовном облике, в своих интимнейших взаимоотношениях

"кричащие противоречия" эпохи, впитывают их в себя.

Потому-то наиболее близким Блоку этого периода оказыва-

ется Аполлон Григорьев, в противоречивом творчестве ко-

торого неразрывно сплелись традиции позднеромантические

и тот стихийный демократизм, который сближал его с реа-

листическим искусством.                               

"Цыганская тема" в лирике третьего тома имеет нес-

колько поворотов. Первый связан с вопросом о путях и

стремлениях лирического героя, "я". "Цыганская тема"

здесь возникает в связи с одной  из основных проблем

позднего творчества Блока - с проблемой "народа" и "ин-

теллигенции". Соотношение образа поэта и цыганки отчет-

ливо выражено в строках из стихотворения "Седое утро",

не вошедших в канонический текст:                     

  

"Любила, барин, я тебя...

 Цыганки мы - народ рабочий..."

 

(3, 572; курсив наш. - Ю. Л., 3. М.)

          

Герой блоковских стихов, погружаясь в "темный морок

цыганских песен", в "поцелуев бред", сливается с народ-

ной стихией. Приблизительно так же осмыслялась и любовь

Германа к Фаине. Однако здесь есть и существенное раз-

личие. Герои "Песни Судьбы" стремятся к "окончательной"

встрече, для которой Герман еще не созрел. Герой лирики

третьего тома погружается в стихию сегодняшней народной

жизни, так как иного пути в завтра он не знает. А пос-

кольку сегодняшняя народная жизнь - это и есть "страш-

ный мир" в его противоречиях, то слияние с ним для ли-

рического героя третьего тома есть вместе с тем разрыв

с "красивыми уютами" прошлого. Герой приобщается к на-

роду в его страдании, быть может, - гибели, и сам он

при этом "опускается". Но его "опускание" - это однов-

ременно "возмездие" и укор виновникам "позорного

строя". "...Человек, опускающий руки и опускающийся,

прав. Нечего спорить против этого. Все так ужасно, что

личная гибель, зарывание своей души в землю - есть пра-

во каждого. Это - возмездие той кучке олигархии, кото-

рая угнетает весь мир", - писал Блок в 1911 г. в плане

продолжения "Возмездия" (3, 465). "Опускание" героя -

форма протеста. В этой мысли А. Блока, по-видимому,

особенно укрепил "Живой труп" Л. Толстого, постановка

которого произвела на Блока очень сильное             

  

 Можно сказать, конечно, что и любой герои любого

романтического произведения  объективно отражает ка-

кие-то черты человека эпохи, его внутреннего мира. Это

бесспорно. Но в задание поэта-романтика входит нечто

совершенно иное - создание образа, не "детерминирован-

ного" средой, эпохой, а противопоставленного им. Поэти-

ческое мышление Блока третьего тома включает в себя

представление о том, что и лирическое "я" автора, и

другие образы цикла погружены в эпоху и определены ею.

Блок 1910-х гг. не всегда рисует развернутую картину

"среды" как первопричины характера (хотя именно этот

принцип лежит в основе и "Возмездия", и "Розы и Крес-

та", и многих стихотворении третьего тома). Но "среда",

эпоха постоянно присутствуют в художественном сознании

Блока и отражаются в структуре его лирики:            

противоречия эпохи претворяются в контрасты характе-

ров и взаимоотношений героев стихов.                  

 

впечатление (см.: 7, 138). "Падение" Феди - неразрывно

связанное с "цыганщиной" - сам Протасов, как известно,

мотивирует так: "Всем ведь нам в нашем круге, в том, в

котором я родился, три выбора - только три:           

служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в

которой живешь. Это мне было противно. Второй -

разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я

не герой. Или третье:  забыться - пить, гулять, петь.

Это самое я и делал". Почти как поэтический пересказ

этого монолога, как повторение мыслей о "трех путях",

звучит и блоковское:                                  

  

Дай гневу правому созреть,                     

Приготовляй к работе руки...                  

Не можешь - дай тоске и скуке                 

В тебе копиться и гореть... (3, 93)           

Пускай зовут: Забудь, поэт!                   

Вернись в красивые уюты!                      

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!            

Уюта - нет. Покоя - нет (3, 95).             

  

И герой лирики Блока, как Федя Протасов, часто

"опускается", не в состоянии "приготовлять к работе ру-

ки". И, как Федя, "опускаясь", он встречает на пути цы-

ганку - в "цыганщине" "визг", дисгармония и радость

жизни оказываются антитезой "лживых" "уютов".         

"Цыганское" начало - это не только разрыв с "уюта-

ми", но и выражение в характере человека живой, подчас

трагической сложности современной жизни. К 1910-м гг.

относится и набросок пьесы "Нелепый человек". Это замы-

сел произведения о человеке, в характере которого ярко

видно русское национальное начало и - шире - начало

"живое", человеческое. В герое пьесы все - "живое - бо-

гато и легко и трудно - и не понять, где кончается труд

и начинается легкость. Как жизнь сама" (7, 251). Как и

в произведениях 1907-1909 гг., русское национальное на-

чало нерасторжимо связано с "цыганщиной". Герой дается

на фоне современной русской жизни: "Город, ночь, кабак,

цыгане". И сами сложные противоречия в характере героя

("постоянное опускание рук - все скучно и все нипочем.

Потом - вдруг наоборот: кипучая деятельность") объясня-

ются как "цыганщина в нем".   

Итак, "цыганское" начало для Блока 1910-х гг. - поэ-

тический синоним представления о сложной, противоречи-

вой современной народной "стихии" (а не о "естествен-

ной" норме, воплощенной в патриархальной жизни "Руси").

Внутри этого общего представления возможны, однако,

разные повороты темы. В 1909-1911 гг. - в период

"Страшного мира" - в "стихии" акцентируется ее гибель-

ность:                                                

  

 И коварнее северной ночи,                      

И хмельней золотого аи,                           

 

 1 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1982. Т. 11.

С. 318.                     

                         

    И любови цыганской короче                        

Были страшные ласки твои... (3, 8)            

Страшный мир! Он для сердца тесен!            

В нем - твоих поцелуев бред,                  

Темный морок цыганских песен,                 

Торопливый полет комет! (3, 163)                  

Опустись, занавеска линялая,                  

На больные герани мои.                        

Сгинь, цыганская жизнь небывалая,             

Погаси, сомкни очи твои!                      

Спалена моя степь, трава свалена,             

Ни огня, ни звезды, ни пути...                

И кого целовал - не моя вина,                 

Ты, кому обещался, - прости... (3, 176)       

С интонацией цыганского и "жестокого" романса тоже

связывается настроение щемящей тоски по ушедшей жизни:

  

Жизнь давно сожжена и рассказана (3, 186).    

Я пригвожден к трактирной стойке,             

Я пьян давно. Мне всё - равно (3, 168).       

Уж не мечтать о нежности, о славе,            

Все миновалось, молодость прошла! (3, 65)     

 

 В стихотворении "Когда-то гордый и надменный..."

"пляс" цыганки символизирует в основном ужас жизни сов-

ременного человека:                               

  

"Спляши, цыганка, жизнь мою".                 

  

И долго длится пляс ужасный,                  

И жизнь проходит предо мной                   

Безумной, сонной и прекрасной                 

И отвратительной мечтой...                    

  

Итог "ужасного пляса" - крах героя, его гибель:    

 

  О, как я был богат когда-то,                  

Да все - не стоит пятака:                     

Вражда, любовь, молва и злато,                

А пуще - смертная тоска. (3, 194)                 

  

"Цыганщина" в творчестве Блока последних лет реакции

- это добровольно избранная героем участь страдать и

гибнуть вместе с народом. Но это и                    

другое: в мертвой регламентированности автоматизирован-

ного бюрократического общества, в мире "мертвецов" и

автоматов сама гибель от полноты жизни, "сгорание" -

бунт полной сил и потому художественной, "артистичес-

кой" натуры, которая не умещается в рамках мещанской

регламентации.                                        

Где-то около 1912 г. (в период начала нового револю-

ционного подъема, который был сразу чутко уловлен поэ-

том) звучание "цыганской темы" несколько изменяется.  

"Цыганское" теперь - это вся жизнь, которая кажется

уже не столь безнадежной.                             

Вновь (как и в лирике второго тома) цыганские образы

ассоциируются с жаждой земной любви, страсти, права на

"здешнее", посюстороннее счастье.                 

Если в записи от 30 октября 1911 г. Блок вначале

противопоставляет (в романтических традициях) "цыганс-

кое" и действительность ("нам опять нужна вся душа, все

житейское, весь человек. Нельзя любить цыганские сны,

ими можно только сгорать"; курсив наш. - Ю. Л.. 3. М.),

то сразу же после этого следуют слова, где "цыганское"

понимается именно как страстное и яркое (антоним "беск-

рылого") в современной жизни: "Безумно люблю жизнь, с

каждым днем больше, все житейское, простое и сложное, и

бескрылое и цыганское". Интересно, что сразу после этих

слов идет знаменательный призыв: "Возвратимся к психо-

логии" - видимо, "цыганское" неразрывно сливается и с

понятием о сложном внутреннем мире современного челове-

ка. Именно такое понимание "цыганщины" (не только ги-

бель, но и красота жизни) становится устойчивым для

Блока в эти годы. "Мир прекрасен и в отчаяньи - проти-

воречия в этом нет. Жить надо и говорить надо так, что-

бы равнодействующая жизни была истовая цыганская, сое-

динение гармонии и буйства, и порядка, и беспорядка.

Душа моя подражает цыганской, и буйству, и гармонии ее

вместе", - пишет Блок 29 марта 1912 г. и сразу же за

этим объединяет "подражание цыганской душе" и путь к

народу ("хору"): "...я пою тоже в каком-то хору, из ко-

торого не уйду".                                      

Но "цыганщина" для Блока - не только поэтическая ха-

рактеристика сложности жизни и народной "стихии", к ко-

торой идет лирический герой третьего тома. Поскольку

речь идет о сильной, страстной человеческой натуре, -

из "хора", естественно, выделяется героиня-цыганка.   

Иногда цыганка, цыганская песня - только фон, на ко-

тором развивается жизнь и страсть героя.              

  

  Визг цыганского напева                         

Налетел из дальних зал,                       

Дальних скрипок вопль туманный...             

Входит ветер, входит дева                     

В глубь исчерченных зеркал (-?, 11).          

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала       

И, бросая, кричала: "Лови!.."                 

                                                  

    А монисто бренчало, цыганка плясала              

И визжала заре о любви (3, 25).                

  

Мой поезд летит, как цыганская песня (3, 221) т.д.

                                                    

Здесь образ "цыганки" выражает не выразимую словами,

"стихийную" сущность отношений между основными героями

стихотворений, которые, видимо, ощущаются тоже как "по-

ющие в каком-то хору", как включенные в стихию общена-

родной жизни (в духе Ап. Григорьева).                 

Но "цыганка" и сама цыганская стихия выступают и как

самостоятельные герои многих стихотворений третьего то-

ма. Здесь тоже можно отметить известное движение, раз-

витие образа. В 1909-1912 гг. преобладает мотив роковой

страсти - тема эта идет рядом с темой смерти (ср. цити-

рованное выше стихотворение "Из хрустального тумана..."

- 3, 11). Страстная мелодия "венгерского танца" расшиф-

ровывается как неизбежность гибели:                   

 

То душа, на последний путь вступая,           

Безумно плачет о прошлых снах (3, 24).         

  

В страсти подчеркивается ее жестокость, враждебность

двух душ, никогда не сливающихся друг с другом (ярче

всего эти настроения отразились в цикле "Черная кровь",

где трактовка темы страсти очень близка к "цыганским

мотивам" тех лет).                                    

В сложных, противоречивых настроениях этой страсти

преобладают мрачные тона - то, что в критике (видимо,

не очень точно) называется "вампиризмом". Господству

черных тонов в жизни:                                 

  

От похмелья до похмелья,                       

От приволья вновь к приволью -                

Беспечальное житье!                           

Но низка земная келья,                        

Бледно золото твое!                           

В час разгульного веселья                     

Вдруг намашет страстной болью,               

Черным крыльем воронье! -                     

  

соответствует и описание мучительной, губительной

страсти:                                              

 

Все размучен я тобою,                      

Подколодная змея!                          

 Синечерною косою                            

Мила друга оплетая,                        

Ты моя и не моя!                                 

Оплетешь меня косою                           

И услышишь, замирая,                          

Мертвый окрик воронья! (3, 173)               

                                                      

Рядом идет и другая тема: любовь-страсть как прекрасное

и высокое противопоставляется "страшному миру". Так

построено, например, стихотворение "Дым от костра стру-

ею сизой...". Стихотворению предшествует эпиграф из цы-

ганского романса: "Не уходи. Побудь со мною..." Любовь

здесь - антитеза "страшного мира":                    

  

  Подруга, на вечернем пире,                    

Помедли здесь, побудь со мной,               

Забудь, забудь о страшном мире,              

Вздохни небесной глубиной (3, 258).                

 

 Обе эти линии ("черной" любви и любви, противопос-

тавленной "страшному миру") внутренне очень родственны.

Во всех этих стихотворениях особенно явственно ощутимы

влияния позднеромантической лирики (Полонский и дру-

гие): в основе - поэтическое повествование о "страс-

тях", внешний мир в известной мере вынесен за скобки.

Но и здесь - лишь в "значительной мере". Ведь "черная

кровь" в героях - результат погруженности их в "страш-

ный мир", жизни "на горестной земле", страшное дунове-

ние которой чувствуется постоянно. С другой стороны, и

контраст "страшного мира" и любви также не исключитель-

но восходит к романтической традиции: в одном ряду с

"печальною усладой" любви оказывается природа - как то,

что противостоит "позорному строю".                   

Все эти стихотворения предполагают мышление истори-

ческое. И герои, и пейзаж пронизаны ощущением сегодняш-

него дня русской жизни. Идущее от романтической тради-

ции мышление оксюморонами ("сумрак дня", "с печальною

усладой") в общем контексте лирики Блока тех лет приоб-

ретает новую функцию - становится средством характерис-

тики противоречий жизни. Но сама жизненная "стихия"

("цыганщина") в эти годы для Блока окрашена в тона без-

надежности.                                           

Положение опять-таки меняется где-то около 1912-1913

гг. Новое понимание "цыганщины" ведет и к новой трак-

товке образа лирической героини этих стихов. Поэтичес-

кое мышление оксюморонами по-прежнему будет определяю-

щим, но изменяется эмоциональная окраска "стихии" -

жизни, что сильно меняет всю художественную концепцию.

Жизнь - "равнодействующая" "странного", "страшного" и

"прекрасного"; борьба не безнадежна; в сегодняшнем мире

есть и будущее, которым "одним стоит жить". Поэтому и

любовь, цыганская "страсть" - не ужас бытия, а наивыс-

шее, экстатическое выражение его сложной природы, воз-

можность "невозможного счастья".                      

  

Бред безумья и страсти,                        

Бред любви... Невозможное счастье!            

На! Лови! (3, 213)                            

  

Именно в эти годы (1913-1914) особенно отчетливо

выступает близость А. Блока к традиции "цыганской темы"

в поэзии Ап. Григорьева (ср. запись от 13 августа 1914

г. в записной книжке: "Ап. Григорьев - начало мыс-

лей")'. У Аполлона Григорьева Блок находил представле-

ние о "цыганской" стихии как некоей высокой жизненной

"норме" - именно потому, что "нормой" оказывалась

жизнь, полная мучительных, подчас "алогичных" контрас-

тов, но дающая высшее напряжение чувства, страстная,

предельно яркая2. Поэтому среди "цыганских" образов

центральное место занимает цыганка-любовница ("Седое

утро") или талантливая певица, выражающая в песне дух

народа (стихотворение "Натянулись гитарные струны...",

посвященное К. Прохоровой - цыганской певице). В одном

ряду оказываются красота, сила чувств ("бред любви",

"голос юный") и песня:                                

 

И гортанные звуки                             

Понеслись,                                    

Словно в серебре смуглые руки                 

Обвились... (3, 213)                          

 

 "Цыганская тема", таким образом, оказывается связан-

ной и с проблемой искусства в позднем творчестве Блока.

Одним из важнейших качеств народа, по Блоку, была

его стихийность. Понятие о "стихии" - одно из сложней-

ших, но и важнейших для позднего творчества А. Блока.

Как и все творчество Блока в эти годы, оно очень слож-

но, многопланово и с трудом поддается логическому расч-

ленению. Образ народа как "стихии" связан и с недооцен-

кой "теоретического мышления" (вырастающей на почве

критики буржуазных, либеральных концепций народа при

неприятии никакой иной "теории"), и с верой в объектив-

ное, внелич-ностное начало, которое одно может спасти

Родину, и с рядом других, не менее существенных сторон

взглядов Блока. Для нас в данном случае особенно су-

щественно то, что "стихийность" оказывается связанной с

понятием сегодняшнего, реального народа, который сам не

осознает своей исторической миссии.                   

  

 Блок А. А. Записные книжки. С. 236. Вопрос о конк-

ретных линиях преемственности образов и тем Ап. Гри-

горьева в поэзии А. Блока достаточно подробно рассмот-

рен в указанных выше работах Д. Д. Благого. В книге

"Три века..." (с. 374-375) Д. Д. Благой обратил внима-

ние на ранние (периода "Стихов о Прекрасной Даме") за-

писи Блока об Аполлоне Григорьеве (см.: Блок А. А. За-

писные книжки. С. 28-30). Интересно, что среди выделен-

ных А. Блоком стихотворений Ап. Григорьева нет того,

которое в 1910-х гг. оказалось наиболее близким Блоку,

- "Цыганской венгерки". Это не значит, однако, что она

прошла в те годы совсем мимо Блока. В стихотворении

"Крыльцо ее словно паперть..." (7 ноября 1903 г.) нахо-

дим явное заимствование из "Цыганской венгерки" - риф-

му: "похмельям - горьким весельем" (1, 299). Однако об-

щий смысл этого стихотворения Ап. Григорьева был еще,

действительно, чужд Блоку.                            

2 Связь образов страстной любви с "земной струёй"

творчества Ап. Григорьева Блок чувствовал уже давно. В

упомянутых ранних записях о Григорьеве Блок неоднократ-

но подчеркивает его "язычесшо" и "анакреонтические вли-

яния, почившие на нем" (Блок А. А. Записные книжки. С.

28-29).                                               

Линия эта ведет свое начало еще от "Песни Судьбы", от

Фаины - России, которая, как лирическая героиня поэзии

1907-1909 гг., "не знает", "каким раденьям причастив",

"какою верой крещена" (2, 258). Отсюда - поворот "цы-

ганской темы", крайне существенный для всей поэтической

структуры третьего тома. Фаина не может выразить свою

сущность логически, в словах; она раскрывает ее прежде

всего стихийно-эмоционально - в мелодии песни. "Человек

в очках" из "Песни Судьбы" (в монологе его наиболее

прямо, декларативно звучит голос самого Блока) говорит,

что голос народа слышен в песнях Фаины, "когда она поет

Песню Судьбы". Далее следует характерное пояснение: "Вы

не слушайте слов этой песни, вы слушайте только голос:

он поет о нашей усталости и о новых людях, которые сме-

нят нас. Это - вольная русская песня. И что -

слова ее песни? Может быть, она поет другие слова, ведь

это мы только слышим..." (4, 135). Фаина, поющая на

слова бульварных "общедоступных куплетов" "вольную

русскую песню", в которой идею воли выражает прежде

всего голос, мелодия, - ключ не только к "цыганским"

стихотворениям третьего тома, но и к значительной части

лирики позднего Блока вообще.                         

Именно поэтому "цыганские" стихотворения так тесно

связаны с мелодией. Они не только говорят о пении (как

"Натянулись гитарные струны...", где воссоздается кар-

тина пения цыганского хора и "корифея" - К. Прохоро-

вой). Они - сама песня. Мелодия стиха для Блока -

средство выражения "музыкальной стихии" действительнос-

ти, ритмики, отражение "ритмов страсти" бытия. Поэтому

и стихи Блока, по всему своему ритмическому строю, по-

ются - то на мотив дикой таборной песни, то на мотив

городского романса. Текст подсказывает пение - иногда

только ритмикой романса ("О доблестях, о подвигах, о

славе..."), иногда ритмико-лексическим и ритмико-син-

таксическим строем народной песни и "намекающим" на му-

зыку образом цыганки:                                 

  

Как цыганка, платками узорными        

Расстилалася ты предо мной,           

   Он ли косами иссиня-черными,                       

  Он ли бурей страстей огневой! (3, 176)       

  

Иногда же пение прямо диктуется текстом: образ пе-

ния, песни, певца или певицы, врываясь в середину сти-

хотворения, указывает на его не отделимый от мелодии

ритмический рисунок и превращает слова в мелодию:     

  

Как прощались, страстно клялись               

В верности любви...                          

Вместе тайн приобщались,                      

Пели соловьи...                               

Взял гитару ни прощанье                       

И у струн исторг                              

Все признанья, обещанья,                      

Всей души восторг (3,188; курсив наш.-Ю. Л., 3.М.) -

                                               

                                                      

или:                                                  

 

Дух пряный марта был в лунном круге,          

Под талым снегом хрустел песок.                   

Мой город истаял в мокрой вьюге,             

Рыдал влюбленный у чьих-то ног.               

Ты прижималась все суеверней,                 

И мне казалось - сквозь храп коня -           

Венгерский танец в небесной черни             

Звенит и плачет, дразня меня (3, 24; курсив наш. -

Ю. Л.. 3. М.) -                                  

там же ветер "запевает о старине".                 

Намеком на мелодию может служить эпиграф стихотворе-

ния - именно такова роль цыганского романса "Не уходи.

Побудь со мною..." в стихотворении "Дым от костра стру-

ею сизой...". Наконец, эту же функцию несут и цитаты из

песни, вставленные в текст. Роль их особенно велика в

цикле "Кармен". В лирический голос автора постоянно

врываются - через прямые или косвенные цитаты из либ-

ретто - мелодии оперы Бизе, особенно страстная хабанера

("О да, любовь вольна, как птица..."). Связь с русской

народной и цыганской песней - один из важнейших ключей

ко всему ритмико-смыс-ловому звучанию лирических сти-

хотворений Блока 1910-х гг. Не останавливаясь на опре-

деляющей роли этой связи для всего лексико-синтаксичес-

кого строя лирики Блока 1910-х гг., для ее ритмического

рисунка, отметим лишь,  что именно "музыка", мелодия

выводит стихотворения позднего Блока далеко за рамки

словесно выраженного в них. Мелодия помогает создать

"несказанное", нерасчленимо многоплановое. Но эта "му-

зыка" - не романтическое                              

  

 От цыганской и русской народной песни идет сопри-

косновение ритмики позднего Блока с народным тоническим

стихом. Тоника "Распутий", развивавшая первоначально

"высокую" традицию балладного дольника, постепенно, к

циклу "Город", стала средством "прозаизации" стиха,

ориентации на разговорную речь, разрушения условной

гармонии первого тома ("Последний день", "Обман"). Иной

смысл имеют нарушения "классической" силлабо-тоники в

лирике третьего тома. Подвижность ударения в слове, ко-

торую Блок тонко подмечал в лирике XIX в., связывалась

им с традицией цыганской песни: "У поэтов русских очень

часто встречается в произношении цыганское кокетство.

Поэтому мы всегда можем ошибиться в произношении:     

"с глазами тёмно-голубыми, с отечно-кудрявой голо-

вой" (у Баратынского). Обо многие такие совершенно не

школьные, но первоклассные подробности разбиваются наши

научные предположения" (Блок А. А. Записные книжки. С,

176). Точнее говоря, такое произношение, как "иссиня",

"зеленым", "в забыть", "спалена моя степь, трава (собс-

твенно: трава) свалена", "клялись" и т. д. и т. п.,

связано с той традицией, которая свойственна и русской

народной, и цыганской песне. (Ср. невозможное в литера-

турном языке, но органичное в народной песне: "По зелё-

ным, зеленым, зеленым лугам").                        

С таким же разрушением канонов силлабо-тоники связа-

но и введение дополнительных или исключение "необходи-

мых" слогов в стопе, которое, однако, теперь не "проза-

изирует", а "мелодизирует" стих. включает текст в сис-

тему количественных, временных соразмерностей, связан-

ных с мелодией ("Дух пряный марта был в лунном кру-

ге..." и т. п.).                                      

                              

и символическое: "музыка прежде всего". В романтической

традиции, столь важной для эстетики модернизма, музыка

в художественном сознании автора противостоит "прозе

жизни" и семантике слова. "Музыка" возникает из стрем-

ления внести в поэзию то, что невыразимо словом, логи-

чески (отсюда столь важная для романтико-символистской

традиции тема "невыразимости"). Для субъективно-роман-

тических представлений музыка - выражение поэтического

"я", не умещающегося в логической структуре речи. Сле-

довательно, музыка поэтической речи - выражение субъек-

та и свидетельство невыразимости объекта. "Музыка" для

Блока - выражение объекта в субъекте, народа и личнос-

ти, общего в частном, социального, "эпохального" в ин-

тимном. Для Блока музыка - наиболее адекватное выраже-

ние сущности действительной народной жизни, "стихийнос-

ти" и "музыкальности" как объективных свойств народа.

Именно музыка перекидывает мост между любовью -

страстью и образом исполненного потенциальной силы на-

рода. Музыка - "субстанция" народной жизни, и это

представление роднит Блока не с романтической традици-

ей, а с традицией, идущей от творчества Гоголя через

Аполлона Григорьева и демократическое искусство XIX в.2

Ближайшее рассмотрение убеждает, что "музыкальность

стиха" в понимании ее поэтами-романтиками и школой

"чистого искусства" середины XIX в. скорее противопо-

ложна, чем идентична тому интересу к романсу, синтезу

слов и мелодии, который определил целую струю в русской

лирике XIX в., формальное различие проявлялось в том,

что для романтической традиции "музыкальность" противо-

полагалась семантической значимости слов поэтического

текста и состояла в музыкальном подборе звуков речи.

Романсно-песенный подход к лирике неизменно подразуме-

вал важность значения слов, которые сопрягались с ре-

альным музыкальным мотивом.                           

Эстетическая сущность этих двух трактовок "музыкаль-

ности" противоположна. Поэзия, переносящая внимание на

звуковую инструментовку стиха, подчинена цели "выраже-

ния невыразимого" - она монистична в своей полной пог-

руженности в лирический мир поэта. Мир объекта, дейс-

твительности, народа из нее исключен. Возникновение то-

го типа романсной лирики, которая с самого начала была

ориентирована на литературное воспроизведение народной

песни, сразу же принесло в структуру произведения две

художест-                                             

  

 Ср. "Невыразимое" Жуковского, "Silentium!" Тютче-

ва, противопоставление Баратынским обычной речи "безот-

четным" созданиям поэта:                              

  

  Чуждо точного значенья                        

Для меня оно - символ                         

Чувств, которых выраженья                     

В языке я не нашел.                            

  

У Фета:                                            

  

  Как беден наш язык!                           

Хочу и не могу -                              

Не передать того ни                           

 Другу, ни врагу,                             

Что буйствует в груди прозрачною волною... - и т. д.

и т. п.                                           

  

2 В том значении этого термина, которое конкретизи-

ровано в статье Ю. М. Лотмана "Истоки "толстовского

направления" в русской литературе 1830-х годов" (в кн.:

Лотман Ю. М. Избр. статьи: в 3 т. Таллинн, 1993. Т.

3. С. 49-90).               

                         

венные стихии: слова и напева. Стилистическая функция

их была различна:                                     

слова были, как правило, связаны с традицией литера-

туры, напев - с традициями народного творчества. Так,

например, чисто салонный по стилистике текста романс

Мерзлякова "В час разлуки пастушок..." воспринимался

как новаторское с точки зрения народности произведение,

поскольку исполнялся только на мотив украинской песни

"Ихав козак за Дунай..." и тем самым вводил народную

песню в мир высокой лирики. Очень скоро между словами и

мотивом утвердились отношения, соответствовавшие соот-

ношению личного и народного. Выражая чувства, вызванные

реальной личной драмой, стилем, и на мотив народной

песни. Мерзляков утверждал единство своих чувств и

чувств народа. "Черная шаль" Пушкина, задуманная как

"молдавская песня" и сразу же ставшая романсом, говори-

ла от лица героя, который воспринимался как выразитель

чувств "страстного" лирического героя и яркой народной

души одновременно. Синтез слов и мотива позволял соеди-

нить народность и лирику. Сходный характер имеет "на-

певность", "мотивность" некрасовской лирики. В "Цыганс-

кой венгерке" Ап. Григорьева мотив даже становится пер-

сонажем поэзии. "Квинта злая" - самостоятельная стихия,

сложно участвующая в судьбе героя. В этом свете очень

примечателен отмеченный факт "мотивности" "цыганской"

лирики Блока с ее постоянным воскрешением в сознании

читателя мотивов русско-цыганской песни, арий из "Пико-

вой дамы" ("слова слаще звуков Моцарта") и "Кармен".

Мотив вводит стихию музыки и  народности, структурно

объединенную с "лирической" "партией" текста.         

В 1913-1914 гг. вновь особенно отчетливо выдвигается

мысль о цыганке как выразительнице народного начала

(ср. приведенное выше противопоставление "барина" и

"цыганки-рабочей"). Здесь (как и в "Песне Судьбы") си-

ла, волевое, "свободное" начало в цыганке связывается с

мыслями о революционных потенциях народа, "стихии".

Блок совершенно не склонен считать народ только угне-

тенным, страдающим. Напротив, народ потенциально силь-

нее "сострадающей" ему интеллигенции. Отсюда известные

строки в более раннем стихотворении "Сырое лето. Я ле-

жу..." (20 июня 1907 г.), сопоставляющие силу революци-

онного протеста пролетариата:                         

 

...весной я видел смельчака,                  

Рабочего, который смело на смерть             

Пойдет, и с ним - друзья.                    

И горны замолчат,                             

И остановятся работы разом                     

На фабриках.                                  

И жирный фабрикант                            

Поклонится рабочим в ноги -                   

 

и силу женской страсти:                            

  

Я знаю женщину. В ее душе                          

Был сноп огня. В походке - ветер.                  

В глазах - два моря скорби и страстей.             

...четырех стихий союз                            

Был в ней одной. Она могла убить       

- Могла и воскресить...                         

  

Сила рабочего и женщины противопоставляется бессилию

современной интеллигенции:                            

  

Профессор                           

А ну-ка, ты                                    

Убей, да воскреси потом! Не можешь?           

А женщина с рабочим могут (2, 334).          

  

Объединение "женщины с рабочим" очень интересно по-

тому, что конкретно-исторический идеал (рабочий) здесь

сразу же возводится к некоей более широкой "норме" че-

ловеческого поведения, связанной с образом страстной

женщины. В дальнейшем Блок пытается слить конкретно-ис-

торическое и "нормативное" в образе женщины из народа

(Фаина в "Песне Судьбы"). Но образ Фаины все же слишком

"нормативен", условен. Блок ищет образ сильной, страст-

ной народной героини в современности - и находит его в

цыганке, которая может сказать о себе: "Цыганки мы -

народ рабочий" (3, 572). В облике этой героини свобода

- уже не выражение "должного" (как в Фаине), а естест-

венная черта живого, жизненного характера:            

  

 В плече, откинутом назад, -                   

Задор свободы и разлуки.                       

  

Однако вместе с тем свобода чувства героини, много-

образие ее порой противоположных выявлений - страсти и

холодности:                                           

  

И взгляд - как уголь под золой,               

И голос утренний и скучный...                 

Нет, жизнь и счастье до утра                  

Я находил не в этом взгляде!                  

Не этот голос пел вчера                       

С гитарой вместе на эстраде!.. (3, 207) -     

 

"свободной" любви и такой детали, как "серебряные

кольцы", - все это, не будучи ни в малейшей степени ал-

легорией или даже символом, сложными путями, но совер-

шенно бесспорно связано с размышлениями Блока о свойс-

твах народной "стихии", о чертах народа будущего в лю-

дях сегодняшнего дня.                             

В тяжелые годы реакции, когда Блок видит, что "уни-

жен бедный", герой, приобщаясь к народу, тоже "льнет

туда, где униженье / Где грязь, и мрак, и нищета" (3,

39, 93). Отсюда и соответствующее понимание "цыганской

стихии":                                           

  

Когда-то гордый и надменный,                  

Теперь с цыганкой я в раю,                    

И вот - прошу ее смиренно:                       

"Спляши, цыганка, жизнь мою" (3, 194).        

 Здесь "гордость и надменность" осуждаются как прояв-

ление индивидуализма, "уединенного сознания", и проти-

вопоставляются "смирению" народа. Но этот ход поэтичес-

кой мысли, связанный с традициями позднеромантической

лирики, не органичен для Блока. Уже в 1912-1913 гг. по-

эт вновь уверен, что именно сила и гордость - черты но-

вой личности, рожденной в недрах народа.              

Кульминацией этих настроений был цикл "Кармен"

(1914) - одно из последних ярких произведений Блока до-

октябрьского периода. Здесь как бы концентрируется все,

связанное с "цыганской темой" у Блока 1910-х гг.      

"Двойная" сущность каждого из ведущих образов цикла

(поэт - Хозе и его возлюбленная - Кармен) позволяет

Блоку легко переходить от "цыганских" образов к совре-

менности, раскрывая исторический и национальный смысл

"цыганского" в жизни и в героях.                      

Вновь возникает характерный образ "цыганки" как вы-

ражения русского национального характера. "Сердце в

плену у Кармен" - это одновременно приход героя в широ-

кий мир Родины, родной природы:                       

  

Это колос ячменный - поля,                    

И заливистый крик журавля.                    

Это значит - мне ждать у плетня               

До заката горячего дня (3, 235); -           

в черновике связь образа Кармен с образом родины

подчеркивалась еще ярче: "И родимая наша печаль", "да

твоя яровая земля" - (3, 579). Вновь находим и слияние

образа любовницы-цыганки с образом дочери народа, силь-

ной, страстной и гордой. Сюжет оперы Бизе - уход Хозе в

горы вслед за Кармен - неразрывно сплетен с очень важ-

ной для Блока темой "ухода" человека - разрыва его со

своими "кровными" (ср. более раннее: "Меж своих - я сам

не свой. Меж кровных - бескровен - и не знаю чувств

родства" - 2, 334). Любовь к Кармен - уход от прежнего:

И я забыл все дни, все ночи,                  

И сердце захлестнула кровь,                   

Смывая память об отчизне... (3, 231)          

 

А там: Уйдем, уйдем от жизни,                 

Уйдем от этой грустной жизни!.. (3, 234)      

 

 Отношения "Кармен - Хозе" в какой-то мере близки к

отношениям Фаины и Германа, где Фаина - ведущее ("уво-

дящее") сильное начало, а Герман - герой, забывший со-

циальное "родство" и стремящийся слиться с Родиной, на-

родом.                                                

Образ Кармен - живой. Здесь мы опять находим предс-

тавление о том,  что именно в цыганке ярче всего вопло-

щена сложность бытия, где:                            

                                                      

Мелодией одной звучат печаль и радость... (3, 239)

  

Но если в "Фаине" Блок в какой-то мере склонен был

противопоставлять современному городу простую, патриар-

хальную жизнь, то теперь позиция поэта историчней. Иде-

ал ищется именно в сложной, соответствующей высоким

запросам человека, жизни. Вместе с тем Кармен, "цыган-

ка", позволяет увидеть настоящее лицо бытия, затемнен-

ное сегодняшней "грустной" жизнью. Кармен (как и Фаина)

- не только "случайная", но и "вечная": в ней, в любви

к ней реализуется настоящая, "должная" жизнь, противо-

поставленная исторически данной.                      

  

Ты - как отзвук забытого гимна                

В моей черной и дикой судьбе (3, 236; курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).                                   

...видишь во сне                              

Даль морскую и берег счастливый,              

И мечту, недоступную мне.                     

Видишь день беззакатный и жгучий              

И любимый, родимый свой край,                 

Синий, синий, певучий, певучий,                

Неподвижно-блаженный, как рай (3, 236; курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).                                   

  

В контрасте между реальной судьбой, "черной и ди-

кой", и "должным" бытием, "неподвижным", мы вновь нахо-

дим отражения тех чувств, которые Блок хотел воплотить

в "Песне Судьбы".                                     

Но основным в цикле, пожалуй, является представление

о том, что сама эта должная жизнь-страсть есть жизнь,

подчиненная общим, космическим "музыкальным законам": 

  

Здесь - страшная печать отверженности женской 

За прелесть дивную - постичь ее нет сил.      

Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской

Рыдает, исходя гармонией светил (3, 239).       

 

 Представление Блока о "музыкальной" природе мира,

столь важное для лирики третьего тома и, пожалуй, боль-

ше всего для циклов "Арфы и скрипки" и "Кармен", разу-

меется, далеко не совпадает с представлениями, лежащими

в основе реалистической эстетики. Основа мира - "дух

музыки"; музыка - "духовное тело мира" - "мысль" мира'.

Но это представление оказывается сложными путями

связанным отнюдь не только с романтическими традициями.

Оно близко и к тому, что определяло позицию Блока

1908-1909 гг., - к "нормативному", допролетарскому, де-

мократическому мышлению. Явления сегодняшней жизни де-

лятся на "музыкальные" (связанные с подлинным "лицом

жизни") и "антимузыкальные". Еще 29 июня 1909 г. Блок

считал, что он необходимо "в конце концов             

  

1 Блок А. А. Записные книжки. С. 150 (курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).            

                           

должен оглохнуть вовсе ко всему, что не сопровождается

музыкой (такова современная жизнь, политика и тому по-

добное)"'. Носителем "музыкального" начала оказывается

"цыганка" Кармен, народ (поэтическое мироощущение, наи-

более близкое к Гоголю и Л. Толстому периода "Войны и

мира"). Тема музыки неотделима от темы "страсти". Музы-

ка воплощается в страсти. Характерное, казалось бы,

только для романтических традиции прославление "страс-

ти" раскрывается в поэзии Блока и с совершенно иных

сторон. Образы страстной любви подчеркивают здешнее,

земное, не аскетически бесплотное в поэтическом идеале

Блока третьего тома. Но, пожалуй, решающим фактором,

отделяющим позицию Блока от романтических традиций, яв-

ляется то, что "музыка" и "страсть", противопоставлен-

ные сегодняшней "грустной жизни", оказываются поэтичес-

ким синонимом должной жизни здесь же, на земле. "...Му-

зыка дышит, где хочет: в страсти и в творчестве, в на-

родном мятеже и в научном труде"2, но не в противопо-

ложном земле идеальном мире. Для Блока, в отличие от

позднеромантических традиций, "космос" интересен прежде

всего как могущий воплотиться в здешнем, посюстороннем

мире народной жизни.                                  

Носителем "духа музыки", "страсти" для Блока 1910-х

гг. была "цыганка", "Кармен". Но мир для поэта уже тог-

да был "неразделен". Пройдет несколько лет - и носите-

лями "духа музыки" окажутся "варварские массы", револю-

ционный народ. Вершиной романтического "неприятия мира"

всегда было либо бунтарство противопоставленного толпе

одиночки, либо слияние с внеличностной массой. Блок

увидит в народной жизни (то есть в определенной соци-

альной среде) предпосылку для развития "человека-артис-

та" - новой яркой личности, способной "переделать все",

сделать из жизни данной жизнь должную. Это представле-

ние, вызревавшее еще в период статей о народе и интел-

лигенции, прошедшее, прямо или в сложных поэтических

ассоциациях, через третий том лирики Блока и неразрывно

связанное с "цыганской темой", ведет нас во многих сво-

их важнейших чертах не к Полонскому и Фету, и даже не к

столь близкому Блоку Тютчеву, а к демократическим тра-

дициям реалистического искусства XIX в.               

  

1964                                          

  

1 Блок А. А. Записные книжки. С. 151.              

2 Там же. С. 132.                                  

 

---

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 242; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!