Акмеистическое стихотворение.



Предметный мир и поэтическое слово

     В своих статьях-декларациях акмеисты подчеркивали, что борьба между символизмом и акмеизмом “есть, прежде всего, борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю” (С. Городецкий. Некоторые течения в современной русской поэзии). Что означало это положение в поэтической практике?

    Мы видели, что в поэзии символистов “здешний”, вещный предметный мир зачастую дематериализуется, слова теряют свое предметное значение, превращаются в намек на то, что нельзя выразить на языке логики. Одним из важнейших поэтических средств при этом становилась метафора. В своих ранних стихах акмеисты решительно отказались от сплошной метафоризации, иногда демонстративно противопоставляя свое “простое” видение мира символистскому.

Сравним между собой начало стихотворения В. Брюсова “Сумерки” (1906) и стихотворение О. Мандельштама “Нет, не луна, а светлый циферблат...”(1916).

Сумерки

    Горят электричеством луны

    На выгнутых, длинных стеблях.

    Гудят телеграфные струны

    В незримых и нежных руках.

 

    Круги циферблатов янтарных

    Волшебно зажглись над толпой

    И жаждущих плит тротуарных

    Коснулся прохладный покой.

    <...>

    Картина вечернего города в первой строфе брюсовского стихотворения с помощью метафоры-загадки (“горят электричеством луны”) превращается в фантастически преображенный, таинственный мир. Во второй строфе та же картина дается иначе, к загадке подыскана разгадка: “луны” оказываются светящимися циферблатами уличных электрических часов. Такой прием “перевода” метафорического языка на язык “прямого” описания нередко встречается в поэзии символистов — это одно из средств создания многозначности или поэтического двоемирия.

    Мандельштам в первой же строке своего стихотворения вступает в полемику именно с символистским методом “метафорической загадки”:

              Нет, не луна, а светлый циферблат

              Сияет мне, и чем я виноват,

              Что слабых звезд я осязаю млечность?

 

              И Батюшкова мне противна спесь:

              “Который час?” его спросили здесь,

              А он ответил любопытным: вечность.

    Ясно, что начало стихотворения Мандельштама — ответ на стихотворение Брюсова (“луна” — “циферблат”). В своем стремлении видеть “вещность” окружающего мира Мандельштам придает “осязаемость” даже свету звезд, воскрешая прямое значение стершейся языковой метафоры “Млечный путь”.

    Вторая часть стихотворения на первый взгляд мало связана с первой — разве только образом часов (“Светлый циферблат” — “Который час”). Читатель может вспомнить эпизод из биографии Батюшкова, когда лишившийся рассудка поэт спрашивал себя: “Который час” — и отвечал “Вечность”. Но почему Мандельштам в своей полемике с символистами заговорил об этой истории?

    Со-противопоставление мира времени (“здесь”) и мира вечности (“там”) — основа романтического видения мира (творчество Батюшкова тоже принадлежит к романтической традиции). Но столь же важно это противопоставление и для символистской картины мира. И романтики, и символисты были убеждены, что истинно реален только мир Вечности, а земной преходящий мир времени — только его “отблеск”, слабое “подобие”. Ясно, почему Батюшков не желает замечать времени, даже находясь “здесь”. Любопытно, что об этом эпизоде биографии Батюшкова вспоминал и герой символистского романа Д.С. Мережковского “Александр I” (1911-1912)[142]. Но для поэта-акмеиста такое пренебрежение временем так же неприемлемо, как и восприятие здешнего мира только как отблеска истинного, “иного”. Обе части этого стихотворения Мандельштама полемизируют с символистским (а заодно и с романтическим) восприятием мира и противопоставляют ему собственное “приятие” земного, “вещного” мира времени.

    Не разделяли акмеисты и символистского пренебрежения пластическими искусствами. Призыв Верлена “Почти бесплотность предпочти / Тому, что слишком плоть и тело” — был для них совершенно чужд. Напротив, в их иерархии искусств едва ли не на первое место вышла архитектура: работа с тяжелым и грубым материалом, его превращение в подлинное произведение искусства требует от художника большего мастерства. Они сочувственно цитировали стихотворение “Искусство” французского поэта-парнассца Теофиля Готье:

     Искусство тем прекрасней,

     Чем взятый материал

              Бесстрастней:

     Стих, мрамор, иль металл.

              (Перевод Н.Гумилева)

    В поэзии акмеистов большое место занимают именно “строительные”, “архитектурные” мотивы, один из самых частых — храм, собор. В статье “Наследие символизма и акмеизм” Н. Гумилев утверждает: “Акмеистом труднее быть, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню”. Не случайно первый сборник О. Мандельштама называется “Камень” (1913), а в программном стихотворении “Notre Dame” (1912) он уподобляет идеальное поэтическое творчество сложному совершенству готического собора:

              Где римский судия судил чужой народ,

              Стоит базилика — и, радостный и первый,

              Как некогда Адам, распластывая нервы,

              Играет мышцами крестовый легкий свод.

 

              Но выдает себя снаружи тайный план,

              Здесь позаботилась подпружных арок сила,

              Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

              И свода дерзкого бездействует таран.

 

              Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

              Души готической рассудочная пропасть,

              Египетская мощь и христианства робость,

              С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

 

              Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

              Я изучал твои чудовищные ребра, —

              Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

              И я когда-нибудь прекрасное создам…

 


Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 755; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!