Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 25 страница
— Я сделаю чай, — расстроенно пробормотал он.
Когда он отправился в подсобку, я вдруг осознала, что
в кухне находится еще и Сэм, словно до этого самого момента не видела его. Он оторвал мои руки от лица, и я увидела, что он стоит на корточках. Теплым и добрым голосом он произнес:
— Поживешь немного у меня, подальше от всего этого.
— О, Сэм, что я наделала? Что я натворила? — умоляющим тоном проговорила я. — Я ничего не помню — так, отдельные кусочки. Не могу поверить, что я...
Моя голова вновь опустилась на грудь. Я была не в состоянии поверить, что могла нецензурно ругаться, ударить полицейского, что напилась и набросилась на мужа Молли. Подобная реакция была вполне естественной, но матерщина — нет. Я часто ругалась мысленно в последнее время, но это не было нецензурной бранью. Я схватила Сэма за руки.
— А Констанция?
— Не волнуйся за нее. Она молодая, она придет в норму.
Значит, моя дочь болезненно переживает случившееся.
Ну, а как иначе она могла воспринять то, что произошло?
Теперь мое имя начнут трепать на всех углах, и ей придется ждать, пока все утихомирится. Потом еще Дон. Если раньше мне удавалось заронить в ее душе какие-то сомнения относительно него, то теперь мои усилия пошли насмарку.
Я не пошла к Сэму и в течение целого месяца не покидала наш дом, даже по делам. Все это время презрение Констанции жгло мой мозг раскаленным железом. Оно было молчаливым, без единого слова, и я не осмеливалась нарушить это молчание. В первую неделю она демонстративно не смотрела на меня. Когда наши взгляды все же встречались, я видела, как глубоко задета ее гордость. Молодость такого не прощает. Она стала чаще уходить из дома, и я не могла спросить, где она пропадает. Меня тошнило при мысли о том, что дочь, может быть, тайком встречается с Доном в его машине. Агония усиливалась от того, что теперь я не решалась успокоить свои нервы с помощью виски. Девять раз из десяти выпивка делала меня жизнерадостной, счастливой, готовой рассмеяться на весь мир, но на десятый алкоголь мог вызвать у меня такую реакцию, что в трезвом виде едва я была в состоянии поверить в то, что способна на такое. Напряжение начало сказываться. Нервы мои стали похожими на натянутые струны, в любую минуту я была готова взорваться и в то же время не могла позволить себе этого.
|
|
|
Четыре недели спустя, в четверг вечером, пришел Сэм. Я сидела в кухне одна — не читала, не вязала, вообще ничего не делала. Просто сидела. Он взглянул на меня, но не заговорил, а достал из кармана миниатюрную бутылку виски. Поставив ее на стол, так чтобы я могла дотянуться рукой, он проговорил:
— Послушай, Кристина, я буду покупать тебе виски, если ты пообещаешь, что никогда не станешь больше ходить в бары. Я позабочусь, чтобы у тебя каждый уик-энд была по крайней мере парочка таких. Но ты должна обещать, что с барами покончено.
|
|
|
Во всем этом было нечто унизительное. Хотя я продолжала сидеть прямо, мое тело чувствовало себя так, словно его изогнули дугой. Мне хотелось сказать: «Убери, Сэм, я могу обойтись и без выпивки», но, глядя на золотистый отблеск содержимого бутылки, я почувствовала, как язык сам собой начинает шевелиться, а мой рот наполняется слюной в сладостном предвкушении. В следующий момент я зарыдала, уткнувшись ему в плечо:
— Сэм... Сэм.
Итак, каждую субботу Сэм начал приносить мне по две бутылки виски и еще одну в середине недели. Так продолжалось год. Потом я начала противиться его контролю. Я снова стала работать, домашней прислуги не хватало, поэтому никто особо не интересовался моим прошлым. А имея в кармане деньги, я с трудом могла подавить непреодолимое желание заглянуть в бар. Я обещала Сэму не делать этого, но потом сказала себе, что это обещание не распространилось на пивные, а потому стала втихую добавлять к своим запасам, но пила только в своей комнате и только перед сном.
|
|
|
А что отец Эллис? Отец Говард умер, и тот снова стал служить в нашем приходе. Он постоянно был занят, в гости к нам больше не ходил, хотя наш дом посещал его помощник. По тому, как он смотрел на меня, я понимала: мое прошлое ему известно. Он честно исполнял свой долг, все время напоминая мне, что случится, если я умру не покаявшись, и приглашал на исповедь. Это звучало так, словно лично ему было известно, что конец мне придет уже завтра. Мне было тридцать три года, и я не чувствовала ничего подобного, хотя все чаще и чаще мне хотелось умереть. Обиды на помощника отца Эллиса у меня тоже не было: он лишь выполнял свои обязанности. Впрочем, мое отношение к нему переменилось в тот самый день, когда я увидела, как он шутил и смеялся, разговаривая с Доном Даулингом и Констанцией. Волна гнева захлестнула меня: неужели он не понимал, что это за человек? Благочестивый слуга Бога, он, конечно же, должен был распознать, какое зло скрывается в Доне Даулинге. И, однако, он снисходительно смотрел на связь Дона с моей дочерью. Впервые я позволила себе употребить это определение — «связь», — но теперь я знала, что он регулярно учит ее вождению автомобиля, ходит к ней на работу и покупает еще больше подарков, чем прежде. Не зря же все ящики в ее комоде были закрыты на ключ. Теперь мною овладело не только чувство страха, теперь к нему примешивалась огромная обида — как могло случиться, что моя собственная дочь поверила этому человеку, но стала презирать меня? В том, что Констанция относится ко мне с презрением, не было никакого сомнения.
|
|
|
Однажды я, держась на некотором расстоянии, проследовала за ними по берегу реки. Я слышала, как они смеются, видела, как Дон положил руку на плечо моей дочери. Когда я вернулась домой, все во мне кипело от гнева. И все же я постаралась говорить как можно спокойнее, правда, к сожалению, почти не подбирая слова.
— Послушай, — мой голос звучал вполне ровно. — Я знаю, обо мне много сплетничают по городу, но тебе-то это зачем? Он же тебя не оставляет одну почти ни на минуту!
Констанция сняла шапку — длинное, пушистое изделие, какие в то время носила вся молодежь, с внушительным помпоном, который, по-моему, выглядел довольно глупо. Покрутив шапку за помпон, дочь повернулась ко мне и, глядя мне прямо в глаза, спокойно произнесла:
— Дон (не «дядя Дон»!) хочет, чтобы я вышла за него замуж.
На какой-то миг я застыла, словно пораженная молнией, потом волна ярости захлестнула меня, разрывая на кусочки, и каждый пронзительно кричал. Я подумала, что схожу с ума. Я говорила долго, но даже сама чувствовала, что моя речь звучит бессвязно. Потом я увидела, что Констанция стоит, положив руку на ручку двери, вполоборота повернувшись ко мне. Все тем же невозмутимым, ровным голосом она проговорила:
— Я не верю ни одному твоему слову. А что касается возраста — что такое восемнадцать лет разницы? Вчера одна девушка в Сент-Маргарет в старом городе, вышла замуж за человека, который старше ее на двадцать лет.
— Дедушка тебе не позволит, — только и смогла вымолвить я.
— А при чем тут дедушка? Мне уже восемнадцать, и если я не смогу выйти замуж, пока мне не исполнится двадцать один, я подожду, но если мне уж очень захочется, то я вообще ждать не буду.
— Я... я все расскажу дяде Сэму.
Констанция повернулась ко мне и с сарказмом произнесла:
— Дядя Сэм. Почему ты не выйдешь за него замуж и не перестанешь ссылаться на дедушку? Вы же оба этими вашими отношениями никого не одурачите.
Дверь закрылась, и я упала в кресло. Боже милостивый, Боже милостивый! Потом я, раскинув руки в стороны, подумала: неужели у меня в запасе и слов-то других нет? И что этот «Боже милостивый» сделал для меня? Надо идти к Сэму, надо все рассказать Сэму. Нет! Тогда он сразу же пойдет выяснять отношения с Доном, и одному Богу известно, чем все это кончится.
Я долго сидела неподвижно, в голове моей стучала только одна мысль: можно ли убить Дона Даулинга?
Всю ночь, весь следующий день эта мысль не выходила из моей головы, до тех пор, пока не пробурила в мозгу глубокую борозду. И в этой все углубляющейся борозде один вариант сменял другой, один план следовал за другим. Но я понимала, что все они неосуществимы, поскольку предполагают наличие контакта с Доном. Контакта, которого у меня с ним не было — уже много лет я не разговаривала с ним, даже не подходила. Как же я могла осуществить свое всепоглощающее желание покончить с ним? Разве что бросилась бы на него сзади и ударила ножом в спину, потому что сделать это лицом к лицу у меня не было ни малейшего шанса. Давным-давно, когда он часто заходил к нам, убить его было намного легче. Мой измученный разум подсказывал мне, что тогда я могла просто отравить его. Лишь одно я знала наверняка: я прикончу его, прежде чем он женится на Констанции. Я понимала, что он использует мою дочь как оружие в борьбе против меня. Словно и не годы пролетели, а только дни — таким неизменным было желание Дона отомстить мне.
А потом произошло одно событие, которое принесло мне такое облегчение, что я снова почувствовала себя молодой. Констанция выиграла конкурс, проводимый одной газетой: тому, кто напишет лучший текст песни под названием «Надежда», был обещан приз в сто фунтов стерлингов. От волнения она на какое-то время забыла о наших с ней отношениях.
— Я же знала, что у меня получится, я же знала! — восклицала она, прижимая письмо с доброй вестью.
Отец был на седьмом небе. Он задал Констанции вопрос, который хотела задать ей и я, но сдерживала себя.
— Что ты будешь делать с этими деньгами?
— О, не знаю, дедушка, честное слово. Я думаю только об одном: наконец-то я что-то выиграла.
На следующий день, часов в пять, послышался стук в дверь. На улице стоял молодой человек, лет двадцати, не больше, хорошо сложенный, с большими серыми глазами. Он спросил, дома ли Констанция. Я ответила, что дочь скоро придет. Молодой человек сказал, что работает в «Феллбурн ревью» и что он хотел бы поговорить с Констанцией — узнать, какова ее реакция на победу в песенном конкурсе.
— Входите, — пригласила я. Когда мы прошли на кухню, я предложила ему чашку чая.
— С удовольствием выпью, — как-то очень по-домашнему ответил он.
Мы выпили чаю, а потом я угостила его пирогом с яйцами и беконом; аппетит, с которым ел молодой человек, говорил о том, что мои кулинарные старания не пропали даром. Мы разговорились. Не помню точно, о чем, но я смеялась так, как уже давно не смеялась. Как раз в этот момент появилась Констанция. Я не слышала, как она вошла. Поспешно поднявшись, я сказала:
— Констанция, этот молодой человек из газеты.
Тот тоже встал. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Сердце дрогнуло в моей груди: вот оно! Все произошло за ту же секунду, которая требуется, чтобы произнести эти два слова. Уже с того самого момента, как я открыла ему дверь, я как-то почувствовала, что это тот, единственный. Может быть, какая-то невидимая частица моего естества отреагировала на него подобным образом.
Под предлогом того, что мне надо приготовить чай, я оставила молодых людей наедине. Я отправилась в подсобку и оставалась там довольно долго, а когда вернулась с полным подносом, Констанция и гость болтали с таким видом, словно знали друг друга много лет. Полчаса спустя он тепло пожал мне руку, а дочь проводила его до двери.
Когда она вернулась на кухню, я сказала:
— Приятный парень, правда?
— Откуда я могу знать, если мы только что познакомились? — парировала дочь, но не слишком резко.
Вечером следующего дня он пришел снова. Сказал, что ему нужно кое-что уточнить, и принес пару сборников стихов, которые, как он сказал, могли бы заинтересовать Констанцию. Один принадлежал перу некого Джона Бетжемана, часто выступающего по телевидению. Поскольку телевизора у нас не было, я никогда не слышала о Джоне Бетжемане.
Они сели за кухонный стол; ко мне в подсобку доносились их голоса. Я и не думала, что моя дочь может так говорить, что она столько всего знает. Это была речь очень и очень знающего человека. Потом она пришла ко мне, лицо ее сияло.
— Ты погладила мое серое?.. — тихо начала она.
— Наверху, в твоей комнате, — кивнув, спокойно ответила я.
Констанция и молодой человек ушли вместе, а я поднялась к себе и, упав на колени, впервые за много лет стала просить Бога, чтобы эти отношения чем-то закончились, и побыстрее. Пусть они будут не просто отношениями между парнем и девушкой с танцульками в субботний вечер да походами в кино время от времени, не приносящими ничего определенного. Я молилась о том, чтобы та искра, что вспыхнула накануне вечером в кухне, разгорелась в большое пламя и, чтобы все окончилось свадьбой.
Три месяца спустя они обручились. Это был самый счастливый момент за много лет. Я знала, что с ним может сравниться лишь та минута, когда я буду стоять с молодыми в церкви. В тот вечер, когда они сообщили мне новость, Констанция бросилась в мои объятия и прошептала:
— О, мамочка!
Я крепко обняла ее и возблагодарила Бога, поверх головы дочери тепло улыбаясь ее избраннику, Дэвиду.
Позднее, когда они ушли, я хотела подняться к себе и отпраздновать событие четвертью бутылки виски, которую спрятала в нижний ящик. Но я преодолела искушение: ни за что на свете я не стала бы подвергать риску ту гармонию, которая воцарилась между Констанцией и мною. Если бы она почувствовала запах виски, на ее лицо вновь вернулось бы угрюмое, скучное выражение. Ее счастье было бы омрачено. Я решила подождать до обычного срока — до вечера.
Каждое утро я просыпалась с очень тяжелой головой и поднималась с трудом, но все равно не решалась следовать принципу «клин клином вышибают». Справиться с искушением опохмелиться мне, как правило, было нетрудно, потому что я почти всегда приканчивала бутылку накануне. И эта тяжесть в голове заставляла меня тосковать по воскресным дням, потому что тогда я могла полежать в кровати подольше. В то воскресное утро я долго дремала: в этот единственный за всю неделю день отец не приходил и не будил меня чашкой чая. Потом с устрашающей быстротой я вышла из дремотного состояния, разбуженная двумя такими знакомыми мне голосами. При мысли о том, что они доносятся из-за стены, я поспешно села в кровати, а в следующий момент уже была на ногах. Сонно моргая, я постепенно осознала, что голоса доносятся не из-за стены, а с улицы. Я осторожно подошла к окну, слегка отодвинула занавеску и выглянула. На заднем дворе никого не было видно, у двери соседнего дома тоже, и все же голоса доносились оттуда. И это были голоса Дона и Констанции. Рама окна была слегка приподнята, я встала на колени и приложила ухо к щели. Я услышала, как Констанция засмеялась, но это был какой-то нервный смех. Потом она тихо произнесла:
— Не делайте глупостей.
— Говорю тебе, Конни, у тебя будет все, что ты захочешь: машина за тысячу двести фунтов — все что угодно. Я теперь занимаюсь большим бизнесом и скоро уеду из этой Богом забытой дыры.
Он сказал еще что-то, но я не разобрала. Потом Констанция опять засмеялась и повторила:
— О, не делайте глупостей.
Теперь, занятый новым бизнесом, Дон Даулинг отсутствовал дома от двух-трех дней до двух-трех недель. На этот раз его не было три недели, и только сейчас я узнала, что он вернулся.
— Говорю вам, мы обручены, — чуть громче проговорила Констанция.
— Да кончай ты хохмить, Конни, я не могу представить тебя рядом с этим ничтожеством. Это смешно. Такие типы никогда не поднимутся выше репортажей с вечеринок и базаров. Ты создана для другой жизни, для той, которая стоит больших денег. Ты же помнишь, что я говорил тебе в прошлом году? Скоро я смогу дать тебе буквально все, подарить целый мир. Такое время пришло. Слушай.
Он понизил голос, и вдруг я поймала себя на мысли, что мне страшно было бы слушать его дальше. Я сидела на полу, прислонившись спиной к стене, и волна страха снова начинала захлестывать меня. Меня даже стало подташнивать. А если он что-то предпримет? Если он разобьет их помолвку? Нет, он не станет делать этого. Нет, не станет.
Я попыталась подавить страх чувством гнева и обратила его на тетю Филлис — ведь она была в доме, она слышала, как он пытается одурманить мою дочь, она знала, зачем ему нужна Констанция. Она так же безумна, как и ее сын, решила я, или, наоборот — от нее он унаследовал все черты своего характера.
Я торопливо оделась. Пальцы не слушались меня, и я путалась в одежде. Спустившись, я увидела, что отец сидит за столом и спокойно читает газету. Я с ходу набросилась на него:
— Ты знал, что Дон Даулинг вернулся? Констанция разговаривает с ним на заднем дворе.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Ничего особенного, девочка, он всегда разговаривает с ней. Наверное, вернулся из своей поездки.
— Но о чем они разговаривают?
— Тише, тише, откуда я могу знать? Почему ты так расстроилась? Он всегда разговаривает, просто разговаривает. Что такого?
— А то, что ему нужна наша Констанция.
Он долго, с жалостью смотрел на меня, потом сказал:
— Не глупи, девочка.
— А... — беспомощно махнув рукой, я отвернулась. Отца не убедишь в том, что мясо протухло, пока он не увидит, как оттуда полезут черви.
Когда дочь вошла в кухню, я заметила, что она немного бледна. Однако упоминать имени Дона я не стала. Она — тоже, так что вопрос остался открытым. Осталась и тяжесть в душе.
Был май, месяц церковных шествий. В тот воскресный вечер Констанция тоже была там, а значит, и Дэвид с ней, хоть он и не был католиком. По крайней мере, я думала, что Дэвид с ней, пока не раздался стук в дверь. Сэм, который пришел ко мне буквально за несколько минут до этого, пошел открывать. Когда он вернулся с Дэвидом, я закричала:
— Что случилось? Где она?
— Ничего не случилось. Констанция в церкви, я тоже, как вы знаете, собирался туда, но потом решил заглянуть на минутку к вам, — он пристально взглянул на меня. — Я хочу поговорить с вами кое о чем, но в присутствии Констанции было бы неловко.
Я с облегчением вздохнула, но все равно не избавилас от тревоги. Чего не должна была слышать Констанция Родители Дэвида исключались, у него их уже не было, — за что я была благодарна судьбе, — кроме тети, воспитавшей его и безоговорочно принявшей Констанцию.
Я заметила, что он выглядит довольно угнетенным и озабоченным, и, когда он бросил взгляд на Сэма, я спросила:
— Что-то случилось, верно? Можешь говорить при Сэме, он знает о нас все.
Дэвид полез в карман и вытащил конверт, при виде которого я покрылась испариной. Он подался ко мне и проговорил:
— Я покажу вам это письмо, потому что, мне кажется, вы должны знать о нем. Кто-то подсунул его под дверь, пока мы гуляли. Но, пожалуйста, поймите, оно нисколько не повлияет на наши отношения с Констанцией. И я не хочу, чтобы она знала. Похоже, у вас есть враг, и, с вашего разрешения, я отнесу это письмо в полицию.
Моя рука поползла к горлу. «Нет, только не это!» — громко стучало в моем мозгу.
Я начала читать письмо, адресованное Дэвиду. Знает ли он, что Констанция — незаконнорожденный ребенок? Знает ли он, что ее мать имела связь с несколькими мужчинами, в том числе и с собственным братом, а сейчас живет с Сэмом Даулингом? К тому же она больна, а еще побывала и в суде, где ее оштрафовали за пьянство и нецензурную брань. Только первое и последнее утверждение соответствовало действительности, но как я могу доказать, что остальное — неправда?
— Что там? — Сэм протянул руку за письмом, но я смяла лист в руке и опустила голову. Потом услышала, как Сэм сказал Дэвиду: — Покажи мне конверт.
Я так и стояла с опущенной головой, когда Сэм обратился ко мне:
— Дай письмо.
Я медленно разжала пальцы, и он взял письмо. Пока Сэм читал, в кухне стояла тишина. Потом, коснувшись моего плеча, Сэм сказал:
— Оставайся здесь. А мы прогуляемся с Дэвидом. Я вернусь.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 98; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!