Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 4 страница
социального действия.
Работая над редактированием этих текстов, я понял, в чем состоит различие между структурно-функциональным анализом и теорией социального действия. Последняя для Парсонса имела более широкое методологическое значение. С ее помощью обобщались результаты деятельности всех областей социального знания.
Важно отметить, как именно осуществлялась разработка понятийного аппарата теории социального действия. Определяющую роль здесь сыграла работа специального семинара, которым руководил Парсонс в конце 20-х—начале 30-х годов в Гарвардском университете. В работе семинара участвовали крупные психологи, социальные антропологи и представители иных дисциплин. В какой-то мере это отражено в книге Парсонса «К теории социального действия». Эта книга имеет подзаголовок «Теоретические основания социальных наук». Она начинается очень любопытным текстом — общей декларацией девяти крупных ученых, в которой они определяют исходные положения теории социального действия и показывают, какое отношение эта теория имеет к психологии, экономической и политической системе. Это чрезвычайно редкий в истории социальной науки документ, в котором девять представителей различных областей знания заявляют об общности своих теоретических позиций!
Г. Беляева. Тогда уже для меня, конечно, Парсонс был просто обожаемым существом, которое не могло быть подвергнуто никакой критике. На этой почве мы даже поругались с Эдиком Зильберманом, о чем я крайне сейчас сожалею. Поскольку Эдик смотрел на все с высоты индийской философии, то для него Парсонс был вообще какой-то там букашкой. Он мне говорил, что это все уже было в индийской логике пять тысяч лет назад. А меня что-то задело, наверное, его высокомерный тон. Почему? Для меня это нехарактерная реакция, обычно я очень любопытный человек — если кто-то пытается мне сообщить что-то новое, я спрашиваю, слушаю. А тут я в ответ что-то резкое сказала, мол, катись ты со своей индийской логикой, вообще лучше Парсонса никого нет.
|
|
— Какой это был год?
Г. Беляева. Это было в 69—70-м году, в 70-м скорее, как раз когда Дик был еще в аспирантуре. А сейчас я читаю его работы и, конечно, °жалею, что мы с ним не пообщались на эту тему. К сожалению, я овершенно не знаю этих вещей. До меня, до моего диплома, Парсон-
сом занимались еще два человека. Это Новиков, о котором я говорила и еще одна аспирантка из Ташкента, которая тоже писала кандидатскую по Парсонсу. У меня даже осталась ее работа, я там кое-что посмотрела. Вот я так с Парсонсом на всю жизнь и осталась.
— Что тебе лично Парсонс дал?
Г. Беляева. Лично мне Парсонс дал, по-моему, все. Кроме Пар-сонса у меня ничего другого нет.
|
|
— Ну как, ты Вебера читала...
Г. Беляева. Это все было уже потом. И все ложилось на своеобразный импритинг, данный Парсонсом. Сформировал меня как социолога, конечно, Парсонс. Потому что я долгое время была с ним как бы один на один, переводила его, пыталась как-то понять. И варилась в этом. И ничего больше. Когда я читала Вебера, он мне даже показался более поверхностным.
Л. Дюк. У меня также осталось очень яркое воспоминание об этой всеобщей тяге к самообразованию. В 1967 году я была студенткой Новосибирского университета и хорошо помню, как отдел социологии Сибирского института экономики — все, начиная с заведующей отделом Татьяны Ивановны Заславской и кончая последним аспирантом, дружно снялись и поехали в Польшу. И когда они там побывали, стало понятно, что в социологии они почти что неграмотны и никто не представляет себе социологическую классику, да и методы у них немножко доморощенные. То есть методы еще как-то ничего, а вот по поводу классики они уж точно ничего не знали. И тогда было принято решение...
— Что надо образовываться?
Е. Дюк. Что надо образовываться в буквальном смысле: переводить и читать западную классику. Они привезли из Польши много литературы. В том числе, по-моему, и Парсонса. Но, может быть, он попал в Новосибирск каким-то иным путем. И весь год отдел социологии учился на методологическом семинаре. По-моему, эти семинары устраивались раз в месяц, может быть, и чаще. Всем раздавались машинописные переводы привезенной литературы. Я очень хорошо это помню, так как моя подруга, аспирантка Шляпентоха, принесла однажды на вечер машинописную копию перевода какой-то статьи Парсонса, которую должны были обсуждать на очередном семинаре. Понятно, что машинописных копий много не сделаешь, ксероксов тогда еще не было. Делали, например, пять экземпляров, и каждый мог получить такую копию на короткое время, на вечер, потом передать другому, и так до семинара все обычно успевали прочитать.
|
|
На самом семинаре я не присутствовала, потому что была всего лишь студенткой второго курса и как-то не хватало смелости просто взять и прийти. У меня было несколько знакомых аспирантов в отделе, и между ними только и шел разговор что о Парсонсе. Его тогда читали, обсуждали, опять читали и опять обсуждали. Этот период, когда отдел социологии в Новосибирске занимался самообразованием, продолжался, по-моему, год.
|
|
_ Какой это был год?
Е Дюк- 67-й или 68-й год, скорее 67-й. Руководителем методоло-ского семинара была Инна Владимировна Рывкина. Еще в те вре-а был сектор методологии, который возглавлял Михаил Александ-ич Розов. Они и устраивали все эти методологические семинары. П певодчики работали, как машины, с огромной скоростью: Дора Из-илевна Штирмер, Валя Чеснокова, Света Луцевич, Малиновский, тек-i держали перед глазами и перевод сразу печатался на машинке. На-оное это были несовершенные переводы, но думаю, что не такие уж охие потому что переводчики давно работали в социологии и терминологию знали достаточно хорошо. Все, кто мог, Парсонса читали и обсуждали, хотя на непосредственную работу отдела, на текущие исследования он, конечно, никакого влияния не оказывал. Как ездили в социологические экспедиции изучать деревню, так и ездили, и более
ничего.
_ А инициатива переводческой работы все-таки исходила от
Розова или от Заславской?
Е. Дюк. Этого, к сожалению, я не знаю. Но знаю, что от Заславской вообще исходило очень многое.
В. Чеснокова. Здесь я должна внести некоторую ясность, поскольку я и есть одна из тех переводчиков-машин, которые переводили «со страшной скоростью», — но только переводили мы в основном не Парсонса. Действительно, отдел ездил в Польшу и привез оттуда кое-какую литературу. В нашем информационном шкафу эти книги заняли полку или полторы. Но там не было Парсонса. Это была литература польская, правда, в принципе весьма полезная. Вот ее-то я тогда и переводила. Дора Израилевна Штирмер переводила что-то о стохастических моделях движения рабочей силы, Малиновский — «Настольную книгу социолога» под редакцией Рене Кенига, а я — «Элементарные понятия социологии» Яна Щепаньского, а потом «Социальную структуру и мобильность в Польше» Адама Сарапаты. Потом еще были работы по текучести, по миграции и прочее. Парсонс переводился между делом...
Здесь я должна сказать, что условия для работы в отделе Заславской действительно были очень хорошие. К нам, переводчикам, которые и научными сотрудниками-то никогда не были, а назывались инженерами, относились с уважением и, видя наш интерес, поощряли его, ожидая, что мы можем стать со временем не только научными сотрудниками, но и учеными, если проявим способности и трудолюбие.
Вскоре после того как я поступила на работу в институт директором его стал Аганбегян (перед самым новым, 1967, годом). Его имя связывалось в то время с либеральными тенденциями. И такого характера изменения на самом деле произошли в институте. Одним из них оыло превращение политзанятий в методологический семинар, на ко-ром социологи могли обсуждать свои научные проблемы, а не дол-ть историю партии или истматовские положения. И вскоре уже Инна
Владимировна Рывкина ходила по кабинетам и в качестве руководителя этого нового семинара предлагала различные темы выступлений на нем. Нам как переводчикам она предложила использовать знания, приобретаемые в процессе перевода, для просвещения социологов относительно тенденций и направлений в западной науке. Лично мне она дала тему «Социальная стратификация ». Я тогда впервые и слова-то эти услышала. Тем не менее я прониклась важностью задачи и трудолюбиво приступила к поискам и освоению материала. И довольно быстро набрела на толстый фолиант в черно-голубом супере с названием «Класс статус и власть » под редакцией Бендикса и Липсета. В нем была подборка статей под общим титулом «Продолжение дискуссии о неравенстве» Открывалась она статьей Кингсли Дэвиса и Уилберта Мура «Некоторые принципы стратификации». Это было прекрасное изложение функциональной теории стратификации: стройное, лаконичное и завершенное. Настоящее произведение искусства: все есть — и ничего лишнего.
Очень быстро переведя эту работу и осмыслив, я двинулась дальше — по статьям оппонентов. Они показались мне гораздо менее интересными. Тогда я разыскала более раннюю статью Кингсли Дэвиса «Концептуальный анализ стратификации » и упомянутую в сносках статью Парсонса «Аналитический подход к теории социальной стратификации». Дэвисовскую статью я проглотила довольно быстро, придя в восторг от обилия простых и четких дефиниций, Парсонс дался мне с гораздо большим трудом (хотя впоследствии, переводя его более поздние работы, я поняла, что как раз эта статья к трудным текстам не относится!). Разобравшись во всем этом и составив блоки определений, я написала реферат «Система понятий функциональной теории социальной стратификации (в период ее формирования: 40-е гг.)». И была готова выступать.
Объявления были развешаны по всем этажам и, придя на семинар, я увидела среди слушателей двух или трех историков с четвертого этажа (там был Институт истории, философии и филологии СО АН). Почему-то это мне не понравилось, не знаю почему. Ощущения, что я приготовила какой-нибудь «не тот » доклад, у меня совершенно не было. А тем не менее факт наличия историков на нашем семинаре мне показался подозрительным. Инна Владимировна, кстати сказать, даже не посмотрела, что я там написала (хотя у меня был текст!), так и «выпустила» меня. И я бодро прочитала первую часть своего опуса. К концу этой первой части началось шевеление и попытки задавать вопросы. Поэтому я прервала чтение и решила эти вопросы выслушать. Впрочем, они были по существу риторическими. Слушателей интересовало в первую очередь, какая это теория — буржуазная или марксистская. Меня этот простой вопрос поставил в тупик: я вообще в таких понятиях не думала об этом комплексе положений. Для меня это была социологическая теория, я ее оценивала с точки зрения смысла, завершенности, чистоты изложения. Вопрос показался мне совсем не по делу-Однако за ним последовали другие. И, к моему большому удивлению,
залось, что для большей части слушателей как раз это-то и было мым главным! А вовсе не само по себе содержание.
Тут в дело вступила меньшая часть аудитории и начала аргумен-1 вать ССылками на физику и биологию, в которых теории по ука-янному признаку не оцениваются. Тогда из большей части вопрошав-выделилась некоторая «подчасть», которая стала объяснять, что бщественные науки имеют свою специфику, что природа везде одна, общества у нас разные. Буржуазные ученые создают концепции об обществе на основании знания о своем буржуазном обществе, а у нас ведь общество совсем другое... Это опять-таки показалось мне удивительным. Не сама точка зрения, конечно, ее-то все мы хорошо знали, но тот факт, что в таком институте, который казался мне тогда весьма передовым, она вообще может иметь сторонников. А среди людей, ее высказывавших, были такие, к которым я относилась с уважением, от которых я ну никак не ожидала такого услышать! Правда.
Я отступилась и перестала отвечать на вопросы. Оборону взяли на себя мои защитники, та самая «меньшая часть» аудитории. Я же просто смотрела во все глаза и пыталась разобраться, что же происходит. Мое представление об институте, об ученых, в нем работающих, как-то сильно «поплыло» и потеряло ясные очертания. Между тем начали включаться эмоции, прежде всего со стороны «большей части» аудитории. Она была не просто разочарована, но как-то лично обижена, и в ней нарастало возмущение, «защитники», наоборот, становились все более сдержанными и все тщательнее подбирали выражения. Рывкинский темперамент проявился тут во всей своей полноте: она одновременно вела семинар, отвечала на вопросы и набрасывала тезисы своего заключительного слова. В конечном счете задававшие вопросы консолидировались на том, что «нам это не нужно».
Инна Владимировна в заключительном слове доказывала, что эта теория (которую я тут излагала) относится методологически к самому первичному уровню рассмотрения общества, как если бы мы рассматривали организм на клеточном уровне: на этом уровне организмы самых разных видов животных почти не различаются между собой. Вопрос ставится самым примитивным образом: как общество вообще возможно? Почему оно не разваливается? Было очевидно, что на этом Уровне различия между социалистическим и капиталистическим обществом совершенно не имеют значения... Однако это не убедило основную часть аудитории. Точнее говоря, не загладило ее глубокой оби-ДЫ на то, что главные, самые заветные критерии оказались не принятыми во внимание, и на то, что она услышала совсем не то, чего ожидала.
Должна сказать, что Парсонс почти не фигурировал в моем изложении: сноски шли в основном на Дэвиса и Мура и отдельно — на Дэвиса, а тем не менее в дальнейших обсуждениях наших указанный семинар почему-то всегда фигурировал как «семинар по Парсонсу». о-моему, это характеризует способ мышления: перед тем как чело-
век дойдет до смысла изложения, обязательно нужно было решить вопрос, марксизм это или не марксизм, какие имена с этим связаны. К содержанию интерес проявлялся в последнюю очередь.
А тот семинар по Парсонсу, про который Лиза Дюк вспоминает (он предполагался действительно по Парсонсу, и какие-то материалы к нему были подобраны, хотя не все они были машинописные, предлагалось, в частности, прочитать предисловие к книге «Социология сегодня », написанное Парсонсом), он как раз и не состоялся. В точности не знаю, почему. Было много жалоб на трудность текстов — может быть, поэтому. Но не исключено, что возникли какие-то сложности из-за этого семинара по стратификации. Я помню, что у Инны Владимировны были какие-то неприятности из-за него. Дело разбиралось даже на партбюро. Но партбюро возглавлял тогда Михаил Александрович Розов. «И щуку бросили в реку».
Еще раз подчеркну, что как в институте в целом, так и в отделе Заславской атмосфера была тогда хорошая: не было каких-то явных доносов, слежки друг за другом, подсиживания и т.д. В этом смысле воздух был чистый. И меня никто не брался перевоспитывать, не ставил никаких требований идеологического порядка. Я продолжала понемногу переводить Парсонса, потому что я все более проникалась сознанием важности и интересное™ его концепции и — насколько ко мне прислушивались — пропагандировала свою точку зрения. Вслед за его ранней статьей по стратификации я перевела «Мотивацию экономической деятельности», потом, услышав, что москвичи переводят «Структуру социального действия », перевела три главы из нее — 2-ю, 18-ю и 19-ю. Причем 19-ю, кажется, мы перевели с Галей Беляевой дважды. Потом я взялась за вторую статью по стратификации и весьма изрядно над ней попотела. И где-то уже в 70-м или 71-м году уговорила несколько человек взяться за перевод глав из книги «Социальные системы», которая была в нашей библиотеке. И мы — я, Володя Герчиков и Вера Тапили-на — перевели тогда 2-ю, 3-ю и 4-ю главы (1-я к тому времени была переведена Галей Беляевой). При этом была договоренность с москвичами, что мы будем переводить эти главы, а они — следующие. Но москвичи ничего не переводили (тогда им уже становилось не до того), потом я, уже хорошо набившая руку на переводах Парсонса, перевела еще (просто из интереса!) 5-ю и 6-ю, а затем и 8-ю главы.
С грустью должна сказать, что все эти переводы остались практически невостребованными. Они стояли в моем шкафу (я уже к тому времени сосредоточила в своих руках всю библиографическую работу в нашем отделе, и шкаф был в моей личной ответственности). Народ приходил, иногда брал почитать, потом возвращал (или не возвращал, тогда приходилось принимать к нему строгие меры). Но никаких обсуждений не было. Никто никуда это применить не мог, не умел, а может, к тому времени уже и боялся.
Перед самым моим отъездом в 71-м году я, Вера Тапилина, Надя Каныгина и Игорь Истошин образовали такую группу, как бы межот-
скую (Каныгина и Тапилина были из бывшей группы Шляпентоха идели на материале его опросов читателей газет, массив был доволь-большой и богатый). Мы собирались операционализировать пар-онсовские переменные и бросить их на этот материал, сделать вто-пичный его анализ. Но определения этих переменных были весьма расплывчаты (те работы, в которых он их определяет подробно и точно до нас не дошли и переведены в то время не были), мы долго с ними бились. А потом я уехала, и все это, как я понимаю, прекратилось.
И. Гришаев. Тогда много переводили. И переводы очень ценились Я вспоминаю, что на день рождения мне подарили переплетенную книгу переводов и еще чего-то, где в качестве виньетки было «Самиздат». Не знаю, был ли Парсонс в этой книге. По-моему, нет. Там были другие, может быть, даже шутливые материалы. А первое что я прочитал, скорее всего была «Структура социального действия». Да, первую главу, во всяком случае. А в общем, в тех переводах не было четкой упорядоченности глав — первая, вторая, третья... Они у меня до сих пор лежат. Причем, там есть варианты с пробелами, с невставленным английским текстом. Иногда по нескольку экземпляров одного и того же текста. Так что можно сделать даже репринт: в книжку вставить странички первых переводов.
Общее впечатление от Парсонса? Было ощущение систематизации предыдущих знаний. Сначала ведь «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Иногда из разных наук. Но в тот момент, когда прикасаешься к Парсонсу, есть ощущение, что все эти знания, даже предыдущие, начинают складываться во что-то целое. Даже, может быть, не совсем складываются. Может быть, что-то с чем-то и несовместимо, но тем не менее они как-то все начинают находить свое место.
— А как ты, Игорь, впервые столкнулся с Парсонсом, с этим именем?
И. Гришаев. Где-то услышал на семинаре. На том или на другом.
Либо это был семинар Левады, либо это был семинар Ольшанского. А был еще у Кона, на Песцовой, в подвале. Но скорее всего у Левады, потому что у Ольшанского все же была немножко другая проблематика, больше социально-психологическая. Он мало занимался теоретической социологией, практически совсем не занимался. Я помню, что там переводили в основном книги по социальной психологии. Поэтому, скорее всего, о Парсонсе я услышал у Левады.
— Что конкретно дал тебе Парсонс?
И. Гришаев. Дело в том, что я по образованию физик, и это, види-мо, вырабатывает какой-то стиль мышления. Поэтому мне Парсонс прежде всего указал путь, как можно свой предшествующий опыт и свои предшествующие знания и навыки применить в этой сфере. Это во-первых. Во-вторых, я полагаю, что Парсонс сыграл еще и такую роль. Хотя У час в эмпирических исследованиях, которые никогда не делались по классическим схемам, не было тщательной проработки (по-моему, если акие подготовленные по всем правилам исследования вообще были, то еДиничных случаях), но тем не менее Парсонс помогал осмыслить цель.
Даже если не делается предварительный этап подготовки к работе, глубокий, в полном объеме, который должен непосредственно предшествовать эмпирическому этапу, тем не менее знание Парсонса позволяет и здесь закладывать какую-то серьезную основу, хотя бы даже в неявном виде. И, в-третьих, просто-напросто каким-то странным способом, я не могу сказать, каким именно, его знание помогало мне разбираться и объяснять для себя по крайней мере некоторые вещи.
Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!