Преодоление абсурда смерти смехом
Смех над холмиком летает,
И хохочет и грустит…
Н.Заболоцкий
Харон. Откуда. ты выкопал, Гермес?
этого киника? Всю дорогу
болтал, высмеивал и вышучивал
всех, сидевших в лодке, и, когда
все плакали, он один пел.
Лукиан «Харон и Менипп»
В знаменитом описании римского карнавала в «Итальянском путешествии» Гёте попытался разглядеть за карнавальными образами их глубинный смысл. Приводится глубоко символичная сцена: во время «moccoli» мальчик гасит свечу своего отца с веселым криком: «Смерть тебе, синьор отец!» Призыв смерти близкому человеку – особый элемент карнавала, символизирующий грядущие перемены и обновления. Образ беременной Смерти – это образ, характеризующий единоначалие и двуединство рождения и смерти. Поэтому издевательство. Кощунственная насмешка и пренебрежение к Смерти – это традиционные элементы ритуального смеха, направленные на осмеяние высшего. Срамословили Солнце, высших богов, умерших близких /похоронный смех/. Осмеяние сливалось с диким ликованием и сознанием собственной силы, возможностью управлять всем миром. Строгий Ликург воздвиг смеху статую. Смех – победитель над горем, смертью и веками.
Всю свою жизнь человек борется со страхом смерти. Следуя советам Эпикура, он приучает себя к мысли, что Смерть не имеет к нам никакого отношения. Но непоколебимыми остаются боязнь физической гибели и отчаяние перед неизбежным концом. Страх перед смертью вошел в нашу кровь, в наше сознание, в наше пространство и время. «Времена не выбирают, в них живут и умирают», - писал наш современник. Философские течения и школы ХХ века намертво увязали понятие смерти с понятием времени. «Momento mori». Думай о ней! Стал бы человек делать что-то глупое и ненужное, если бы знал, что умрет через какие-то полчаса? Да и вообще стал бы он что-то делать? Он в бездействии перестал бы жить. По мнению известного психоаналитика Э.Фромма, избавиться от страха смерти все равно, что избавиться от собственного разума или от тела, которое и заставляет желать жизни. Некоторые исследователи считают, что страх перед смертью – это не врожденное, а приобретенное в ходе жизни свойство психики. Л.Уотсон был поражен фактом, что страх смерти возникает только у взрослых людей и только у тех, кто имеет время для размышления над этой темой. У наших писателей и художников, поэтов и музыкантов достаточно времени для этой темы, и они достаточно потрудились над ней. С садистским азартом они отправляют на тот свет своих героев: «Смерть Ивана Ильича», «Смерть в Венеции», «Девушка и смерть», «Приглашение на казнь»… Вообще ХХ век – это век терпимый к летальным исходам. Россия – воспринимаемая как страна, которой смерть к лицу: «Россия погибает. Ну и пускай. Ей вроде бы к лицу. Никому не пошло так умереть, как Ей,» - говорит герой Вен.Ерофеева. Не наследственное ли это чувство у нашего века, передавшееся то ли от карнавальных профанаций, то ли взращенное в сердцах от унижений и предательств, многовекового зла наших предков в наказание за кощунство и грех? «Земля – колыбель человечества. – В колыбель тебя надо! В землю тебя надо!» – шепчут обезумевшие голоса. Речь, конечно, идет не о детективах с громоздящимися трупами, а о произведениях мирового масштаба. Например, для художников Ренессанса смерть – чуть ли не праздник. Христос пишется яркими, жизнелюбивыми красками. А ведь он распят! «Без гибели нет очищения», – скажете вы. Но ведь так хочется жить…
|
|
|
|
|
|
Герои Довлатова относятся к смерти практически так же, как относились к ней во времена мениппеи / «Менипповых сатир»/. Смерть своеобычна и курьезна. Она существует вне времени, поэтому сообщение в газете «Новое русское слово» о преждевременной кончине выглядит несколько абсурдно «как будто умереть можно вовремя» (27,II,175). Время и смерть взаимоотрицают друг друга, поэтому покупая обувь в магазине, можно только со смешком заметить, а не последняя ли это пара в твоей жизни? А если и последняя, то что тут такого? «Жил человек и умер» – «А чего бы ты хотел?». Смерть в произведениях Довлатова живет в ореоле смеха: рядовой Пахопиль и другие солдаты из «Зоны» совершают возлияния и «злоупотребляют» алкогольные напитки не где-нибудь, а на кладбище. Причем эта процедура освещена лирическим фоном: все происходит как по Бродскому, степенно и красиво, «под мирное гуденье насекомых». В веселом духе описана смерть деда. Нелепо звучит из мрачных валунов «презрительное и грозное - КАА-КЭМ! АБАНАМАТ» (27,II,164). Возможно, презрение к смерти у Довлатова – чувство наследственное. Особенно дерзко искушал он смехом смерть в своих анекдотах типа: «У Игоря Ефимовича была вечеринка. Собралось пятнадцать человек гостей. Неожиданно в комнату вошла дочь Ефимовых – семилетняя Лена. Рейн сказал:
|
|
|
- Вот кого мне жаль, так это Леночку. Ей когда-то нужно будет ухаживать за пятнадцатью могилами» (27,III,247).
Юмор достигается нарушением последовательности: здравая, располагающая к веселью обстановка… и неожиданно мысль о том, что все эти счастливые, жизнерадостные люди скоро умрут. И кто-то будет ухаживать за их могилами. Но очень часто комический эффект достигается наоборот соблюдением точной последовательности: «Сидел у меня Веселов, бывший летчик. Темпераментно рассказывал об авиации. В частности он говорил:
|
|
|
- Самолеты преодолевают верхнюю облачность… Ласточки попадают в сопла…Самолеты падают…Гибнут люди…Ласточки попадают в сопла…Глохнут моторы…Самолеты разбиваются…Гибнут люди…
А напротив сидел поэт Евгений Рейн.
- Самолеты разбиваются, - продолжал Весело, - гибнут люди…
- А ласточки что – выживают?! – обиженно крикнул Рейн (27,III,247).
Абсурдно и комично выглядит ситуация с перепутанными покойниками. Сама необходимость присутствовать на многих похоронах в качестве переносчика гробов возмущала Довлатова. Автор издевается над кладбищенскими церемониями, с их лицемерными речами и красивой убедительной скорбью, с их официозностью и трепетным следованием традициям, с их лживыми некрологами и неестественным желанием понравиться покойнику. Довлатова явно веселили предчувствия вроде: «На Васильевский остров я приду умирать». Что такое смерть, если к ней так долго готовятся люди? Забавно слышать фразу: «Покойники – моя страсть». Нарочито грубый реализм как реакция человека с тонким ощущением порядка на беспорядок грубой реальности, на смерть, которая привносит в наш и без того разрушенный мир – хаос.
М.М.Зощенко собрал ряд анекдотов на тему смерти про библиотекаря, который с необыкновенной любовью и рвением относился ко всем похоронным делам. Почти ежедневно присутствовал на отпевании совершенно незнакомых ему людей, любил писать эпитафии и рыть могилы. Возможно, общественное мнение хочет заставить героя Довлатова так же ответственно исполнять возложенные на него «похоронные обязанности», как исполняют их люди не совсем нормальные. И герой идет на компромисс: выклянчивает костюм для таких мероприятий, вдохновенно произносит речи у могилы малознакомого Ильвеса, чуть ли не поет песню «Журавли». Похороны приобретают вид увлекательного шоу, где собираются «нужные» люди и обговаривают все свои «нужные» дела. О смерти будто бы забывают. Она зачастую не находит своих жертв: висельники остаются живыми и невредимыми, Фидель, стреляющий в героя, промахивается, Жбанков вообще ничего не боится: «Я – то? Да я хоть сейчас в петлю …» (27,III,256). Быковер завидует мертвому Ильвесу, исполняя предначертанное, когда живой будет завидовать мертвому: «Знаешь, чего бы мне хотелось, - сказал он. – Мне бы хотелось стать невидимым. Чтобы меня вообще не существовало. Я бы охотно поменялся с Ильвесом, но у меня дети. Трое. И каждому нужны баретки»(27,I,308).
Присутствие смерти тем или иным образом начинает влиять на героев. Они делятся своими сокровенными мыслями. «Абсолютно мертвый» Ильвес как бы «выуживает» у них информацию о жизни. В новелле «Чья-то смерть и другие заботы» происходит замещение: автор становится мертвецом. Ему кажется, что он лежит в неуютном ложе, борта которого давят плечи. Лепестки щекочут его руки. Его окружают незнакомые люди, вокруг удушливый запах цветов и хвои. Все это происходит потому, что, думая о смерти, он приближает ее, и она приходит, для того, чтобы что-то сказать о жизни.
Если раньше смерть одного человека воспринималась как трагедия, то теперь в мире массовых смертей одна-единственная смерть ничто. Герой Купезов сравнивает теперешние времена с историями Достоевского: «Тут написано – убил человек старуху из-за денег. Мучился так, что на каторгу пошел. А я, представь себе, знал одного клиента в Туркестане. У этого клиента – штук тридцать мокрых дел» (27,I,71).
Да, обмельчала жизнь – обмельчала смерть. Когда в редакции отравилась корректор Раиса, служащие ходили весь день «мрачные и торжественные» (27,II,318). Не торжество ли это смерти над жизнью? А ведь всего столетие назад писатели считали, что смерть молодой красивой женщины – это одна из самых страшных тем литературы. Теперь это всего лишь обыденность. Дух противоречий между смехом и смертью решается в пользу последней. Автор решает уйти: «Просто взять и уйти без единого слова. Именно так – миновать проходную, сесть в автобус…А дальше? Что будет дальше не имело значения» (27,II,319). В сознании сталкиваются события смерти, как иронии, и смерти, как катастрофы. И не парадоксально, что смех уступил место трагедии. Такой смех, смех, переходящий в трагедию, правомерно назвать экзистенциальным. Это смех на стыке сознания с подсознанием, когда осознаются комические моменты, но они подавляются подсознательными ассоциациями; это невеселая усмешка ratio над собственной гносеологической несостоятельностью.
Заключение
Духовный отец экзистенциализма философ Кьеркегор выдвинул концепцию, согласно которой человек всегда несчастлив, ибо лишен возможности быть самим собой, и только смех способен примирить человека с болью и отчаянием. Лишь комическое может дать нам силу выдержать груз трагизма. Довлатов искал самого себя, руководствуясь какой-то особой внутренней нравственной системой: печальные рассказы переигрывал на мажорный лад, и этот театр его внутреннего «я» оказывался богаче, шире. Реальнее, чище исторического, социального, тенденциозного театра. Много было написано о русском ладе быть печальный, ибо практически во всем мире определенный вид печали, хандры, тоски называют именно русскими. Довлатов может повторить за Пушкиным: «Печаль моя светла…». Если «печаль светла», то ирония как способ превратить грустное явление в веселое не действует в творчестве Довлатова. Хотя в неустойчивой духовной атмосфере России ирония постепенно превращалась в жизненный принцип, истинные писатели – гуманисты не торопятся пользоваться этим принципом, помня, что ирония действует как «бесконечная абсолютная отрицательность» /С.Кьеркегор/. Отрицательность – как цель, не дающая ничего взамен. Несколько лет назад в поэзии появилось стихотворение Юрия Левитанского «Иронический человек», там были такие строки:
Но зря, если он представится вам шутом.
Ирония – она служит ему щитом.
Т.е. иронический взгляд героя на жизнь, на себя, на вещи выглядит по сути маской, самозащитой; /eironeia – «притворство»/ - действует в данном случае в прямом своем значении. Ирония разрушает онтологические основы конкретно–исторического бытия, обыденная жизнь теряет свои претензии на реальность, все: и автор, и герои становятся Другими, ненастоящими. Сквозь разорванные иронией внешние покровы проступает хаотически карнавальный мир быта и монологическая косность лозунгов. Иронии свойственны элементы социальной неврастении: полное неверие в духовные возможности человека. Если сатира – это плодотворное разоблачающее явление, то ирония, разрушая, не способна на созидание, она, уничтожая реальность, тем самым уничтожает партнера в коммуникации. Знаками присутствующей иронии становятся «концерты тишины», симулякры, поэмы одних названий, выставочные залы без экспонатов и т.д. Эстетическая свобода иронии покоится на разрушении – разрушаются преграды, узы, которыми окружающая действительность связывала человека, мир –становится неустойчивым и зыбким, свободный выбор – безграничным и ничем не связанным. Идеи абсурда дают нам возможность предположить, что творчество С.Довлатова основывается на иронии, об этом свидетельствует также идея катастрофизма, тщательно исследованная В.Чайковской в статье «Модели “катастрофы и ухода” в русском искусстве». Но, рассматривая Довлатова только как ирониста, мы придем к выводу, что он притворяется, лицемерит перед героем, перед самим собой, перед миром, разрушая все, не дает нам ничего взамен. Все это, конечно, не так. В сфере иронии человек никогда не совместится с моралью, а о духовно-миссионерских чувствах не может быть и речи. Для Довлатова они существуют вместе: человек и его мораль.
Если раньше философы, культурологи пытались доказать существование Бога, то теперь все желают доказать существование человека. Поэтому в отношении творчества Довлатова можно вывести понятие МЕТАИРОНИЯ – «ирония над иронией», «отрицание отрицания», возвращение к реальной жизни через прохождение «очистительного» иронического круга. Ценность метаиронии – в ее вырождающейся функции: путем отрицания действительности /абсурд/, отрицания свободы, смерти. Нравственный аспект духовной жизни наполняется новым содержанием. Р.И.Александрова в статье: «Ирония, метаирония, диалог, нравственность» предлагает схему, по которой работают Д.Джойс, Н.Саррот, Х.-Л.Борхес, Вен. Ерофеев, С.Довлатов, Ю.Алешковский – это - Действительность -> Ирония -> Новая действительность. Только в такой цепочке может происходить саморегуляция нравственности, примирение миров героя и действительности. Если рассматривать стиль как внутренний стержень автора, то для Довлатова стиль выступает прежде всего как высшая мера нравственности и правды. Если для Солженицына, Шаламова с развитием повествования, т.е. с перемещением точки зрения и изменения перспектив меняется язык: то призыв к читателю взглянуть в корень истины человеческой сущности и разглядеть мерзавцев, то горький сарказм и ирония, то призыв к новому Нюрнбергскому процессу…Для Довлатова стиль и язык остаются неизменным независимо от того, с кем он говорит, его язык адаптирован не под негодяя или гения, а прежде всего под человека. И, можно сказать, эстетический и гуманистический заряд действует не на вербальном уровне, он основывается не на дидактическом давлении, но на уровне спокойного созерцания драмы жизни. Самое главное, слово не должно усугубить отношения к этой жизни. Поэтому в произведения пишется самое личное, автор не претендует рассказать о неведомо-универсальном. К 80-м годам ХХ века прозаики уловили, что, вторгаясь в универсальное, они теряют героя; Раскрыв в произведении свое внутреннее «я», они только делают попытку приблизиться к общечеловеческому, а, сближаясь с ним, усугубляют собственное одиночество.
Всю прозу Довлатова можно сравнить с особенностями одной пьесы Беккета «В ожидании Годо». Мрачная клоунада подчеркивает бесцельность существования персонажей. Два путника ожидают на обочине дороги господина Годо - человека, который должен что-то изменить в их судьбе. Годо не идет. Появляется его слуга, который сообщает, что его господин не придет сегодня. Путники ожидают Годо, который никогда не придет, и на протяжении двух актов излагают друг другу свою жизнь, где все незначительно и мелко. «По всем принятым критериям, - писал английский критик Кеннет Тайнен, - «В ожидании Годо» – драматический вакуум. Жалок тот критик, который стал бы искать щель в ее броне, ведь она вся – сплошная щель. В ней нет сюжета, кульминации и разрядки, нет ни начала, ни конца. Имеется, правда, - никуда не денешься – некоторая драматическая ситуация…Пьеса в сущности только средство, дающее человеку возможность без скуки повести два часа в темноте. Времяпровождение в темноте – не только суть драмы, но и суть жизни»(74,64).
Читая Довлатова, мы проводим время в свете, который является тоже неотъемлемой частью драмы жизни, и этот свет помогает нам отыскивать в себе Бога и человека, отыскивать в себе некоторые зачатки милосердия, так незаметно позаимствованные у прекрасного прозаика – Сергея Довлатова.
Список использованной литературы
1. Абдулаева З. Между зоной и островом // Дружба народов. – 1996. - №7. – С.153-166
2. Анастасьев Н. Слова – моя профессия // Вопросы литературы. – 1995. – Выпуск 1. – С.3-22
3. Арьев А. Душа маленьких вещей // Первое сентября. – 1996. – 21 ноября. – С.4
4. Арьев А. После стихов // Звезда. – 1994. - №3. – С.156-162
5. Бабочки полет: Японские трехстишия. – М.: Изд-во ТОО «Летописец», 1997. – 357с.
6. Баевский В.С. История русской поэзии: 1730 – 1980. – М.: Изд-во «Новая школа», 1996. – 320с.
7. Баткин Л. «Неужели вот тот – это я?» // Знамя. – 1995. - №2. – С.189-196
8. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1986. – 541с.
9. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. – М.: Изд-во «Советская Россия», 1979. – 318с.
10. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1990. – 541с.
11. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Изд-во «Искусство», 1986. – 444с.
12. Белый А. Символизм как миропонимание, - М.: Изд-во «Республика», 1994. – 528с.
13. Бетеа Д. Мандельштам. Пастернак. Бродский // Русская литература ХХ века. Исследования американских учёных. – СПб, 1993. – С.362-400
14. Богуславский В. М. Человек в зеркале русской культуры, литературы, языка. – М.: Изд-во «Прогресс», 1989. – 200с.
15. Бондаренко В. Плебейская проза С. Довлатова /с Наш Современник. – 1997. - №2. – С.257-270
16. Бродский И.А. Избранные стихотворения 1957 – 1992. – М.: Изд-во «Панорама», 1994. – 496с.
17. Вайль П. Без Довлатова // Звезда. – 1994. - №3. – С.162-165
18. Вайль П. Генис А. Искусство автопортрета // Звезда. – 1994. - №3. – С.177-180
19. Высоцкий В. Избранное. – Минск. : Изд-во «Мастацкая литература»,1993. – 591с.
20. Вышеславцев Б.П. Этика преображенного эроса. – М.: Изд-во «Республика», 1994. – 368с.
21. Габышев Л. Одлян, или Воздух свободы // Новый мир. – 1989. - №6-№7.
22. Галковский Д. Бесконечный тупик // Советская литература. – 1991. - №1. – С.171-188.
23. Генис А. Корова без вымени, или Метафизика ошибки // Литературная газета. – 1997. – 24 декабря. – С.11
24. Говорка Я. Дорога к долголетию. – М.: Изд-во «Профиздат», 1990. – 336с.
25. Гоголь Н.В. Мертвые души. – М.: Изд-во «Художественна литература», 1985. – 368с.
26. Гусев В.И. Герой и стиль. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1983. – 286с.
27. Довлатов С. Собрание прозы в 3-х томах. – С-Пб.: Изд-во «Лимбус-пресс», 1995.
28. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в томах. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1976.
29. Драгунский Д. Весь мир насилья Мы // Дружба народов. – 1994. - №7. – С.3-7.
30. Елисеев Н. Человеческий голос // Новый мир. – 1994. - №11. – С.212-220.
31. Есин А. Возможность малой формы // Литературная учеба. – 1981. - №4. – С.217.
32. Ерофеев Вен. Оставьте мою душу в покое. – М.: Изд-во АО «Х.Г.С.», 1997. – 408с.
33. Ерофеев Вик. Русские цветы зла. – М.: Изд-во «Подкова», 1997. – 504с.
34. Жарко В. Зона: внутри или снаружи // Литературная газета. – 1996. - №48. – С.15.
35. Жолтовский А.К. Искусство приспособления // Литературное обозрение. – 1990. - №6. – С.46-51
36. Зощенко М. Мишель Синягин. Избранное. – М.: Изд-во «Правда», 1990. – 480с.
37. Иванова Н.Б. Точка зрения; О прозе последних лет. – М.: Изд-во «Советский писатель», 1988. – 420с.
38. Ильф и Петров С. Двенадцать стульев. Золотой теленок. – Киев.: Изд-во «Веселко», 1986. – 407с.
39. Искандер Ф. Думающий о России и американец // Знамя – 1997. - №9 – С.7-35.
40. Каледин С. Встреча с Сергеем Довлатовым, Невстреча с Сергеем Довлатовым, Собачье сердце // Звезда. – 1994. - №3. – С.168-171.
41. Камю А. Творчество и свобода. – М.: Изд-во «Радуга», 1990. – 602с.
42. Касавин И.Т. «Человек мигрирующий»: антология пути и местности // Вопросы философии – 1997. - №7. – С.74-84.
43. Кривулин В. Поэзия и анекдот // Звезда – 1994. - №3 – С.128-129.
44. Кривулин В. У истоков независимой культуры // Звезда. – 1990. - №1. – С.184-192.
45. Кулаков В. После катастрофы // Знамя. – 1996. - №2. – С.199-211.
46. Курицын В. Искусство письма // Октябрь. – 1997. - №8. – С.187-190.
47. Кучаев А. Записки Смней Бороды // Знамя. – 1995. - №2. – С.9-62.
48. Липневич В. Человек одинокий // Новый мир. – 1995. - №4. – С.283.
49. Липовецкий М. Совок – блюз. // Знамя. – 1991. - №9. – С.226-237.
50. Магвайр Р. Конфликт общего и частного в советской литературе 20-х годов // Русская литература ХХ века. Исследования американских ученых. – СПб.: Изд-во «Петро-Риф», 1992. – С.176-214.
51. Малоизвестный Довлатов. – СПб.: Изд-во «Журнал “Звезда”», 1996. – 512с.
52. Матлеев Ю. Тетрадь индивидуалиста // Русские цветы зла. – М.: 1997 – С.117-140.
53. Михайлов С. О литературе. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1989. – 278с.
54. Молдавский Д.Н. Товарищ Смех – Ленинград.: Изд-во «Лениздат», 1981. – 344с.
55. Найман А. Персонажи в поисках автора // Звезда. – 1994. - №3. – С.125-127-128.
56. Нарбикова В. «…И путешествие» // Знамя. – 1996. - №6. – С.5-36.
57. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. – Минск.: Изд-во «Поппури», 1997. – 704с.
58. Новиков В. Заскок // Знамя. – 1995. - №10. – С.189-195.
59. Нот – Пол. Уроки ХХ века // Иностранная литература. – 1996. - №5. – С.238-245.
60. Однаралов В. Два полюса смеха // Наш современник. – 1996. - №11. – С.148-152.
61. Орлова Э.А. Введение в социальную и культурную антропологию. – М.: Изд-во МГИК., 1994. – 214с.
62. Оруэлл Д. Подавление литературы. – М.: Изд-во «Прогресс», 1989. – 404с.
63. Пашков В. Лот в изгнании // Всемирное слово. – 1994. - №6. – С.42-43.
64. Попов В. Кровь – единственные чернила // Звезда. – 1994. - №3. – С.141-144.
65. Пэн Д. Странствователи и домоседы // Литературное обозрение. – 1992. - №3. – С.8-14.
66. Рейн Е. Мне скучно без Довлатова. – СПб.: Изд-во «Лимбус-Пресс», 1997. – 296с.
67. Сафонов В. Вечное мгновение. – М.: Изд-во «Советский писатель», 1986. – 520с.
68. Смирнов. Творчество до творчества // Звезда. – 1994. - №3. – С.121-122.
69. Соловьев В.С. Сочинения в 2-х томах – М.: Изд-во «Республика», 1988.
70. Спаль А. Гении и Гуливеры. Природа нашего смешного // Новый мир. – 1992. - №5. – С.131-136.
71. Тынянов Ю. Литературный факт. – М.: Изд-во «Высшая школа», 1993. – 320с.
72. Телехова Н.А. Гении и злодеи // Звезда. – 1990. - №6. – С.175-178.
73. Уфлянд В. К старшим братьям // НЛО. – 1997. - №26. – С.283-296.
74. Федь Н.М. Жанры в меняющемся мире. – М.: Изд-во «Советская Россия», 1989. – 544с.
75. Филимоно А. Об иронии в современной поэзии // Лепта. – 1993. - №5. – С.152-154.
76. Фромм Э. Бегство от свободы. – Минск.: Изд-во «Попурри»,1998. – 672с.
77. Храпченко М.Б. Художественное творчество. Действительность. Человек. – М.: Изд-во «Советский писатель», 1976. – 368с.
78. Чайковская В. На разрыве аорты // Вопросы литературы. – 1993. – Вып. VI. – С.14-21.
79. Шаламов В. Несколько моих жизней. – М.: Изд-во «Республика», 1996. – 580с.
80. Шевелев А.Э. Морфология насмешливости // Аврора – 1995. - №12. – С.6-13.
81. Шестов Л.И. Сочинения в 2-х томах. – М.: Изд-во «Художественная литература», 1993.
82. Шкловский В.Б. О теории прозы. – М.: Изд-во «Советский писатель», 1988. – 194с.
83. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. – 1996. - №8. – С.166-188.
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 82; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!