Вот и до кишлака Кучкак дошла проклятая война

Произведения финалистов

Международного литературного конкурса «Дом российских немцев»

(шорт-лист)

Произведения даны в аторской редакции

Номинация «Место встречи. Рассказ»

 

Олег Клинг

 

Помни: Малая Пироговка, дом 5

В очередной раз она шла по Малой Пироговке. К Российско-немецкому Дому. Адрес: № 5. На курсы немецкого языка. Шла медленно. Давно прошло то время, когда чего-то или кого-то поминутно ждала: вон там, за поворотом или за другим она встретит... Нет-нет. Никого не встретит. И слава Богу! Не надо никогда никого встречать. Не надо... Не надо... Зачем сначала испытывать тот единственно сладостный в общении людей миг полузнакомства, когда все и вся жизнь кругом кажутся волшебными, затем втягиваться в долгие изнурительные отношения, вялотекущие к концу, чтобы в один день каким-либо самым будничным оскорбительным образом оборваться раз и навсегда... Зачем? Зачем... Нет, сейчас так хорошо и покойно на душе. Не мешает даже жара, что превратила этот промозглый, сырой чаще всего город в тропический рай или ад... Прохлада, казалось, вместо крови, текла по венам, проникала в каждую частицу тела – и туда, где, полагают, бывает сердце. Вот уж чего нет, того нет... Какое сердце?! Какая глупость... Из легких песенок прежних лет. Сердце – это то, что иногда дает сбой – но на это есть валидол и подобная дрянь. А уж что другое – любовь, чувства там – это сердца не касается. То, что раньше стыдливо называлось – физиология, – это существует. Существует... И как существует! Но человек может и это перейти, переступить... Если уж совсем никак, то не надо быть ханжой: лучше честно поставить самодиагноз – и найти средство... для лечения. Да, это бывает пошло. И очень-очень... Потому и от этого она уже давно ушла. Не то чтобы добродетельная женщина – и тем дорожит, но все же... все же! Есть же в жизни другое. Ну, не только театры, книги, музыка существуют. В конце концов и это пошло, если оно только средство – от средства... Нет, есть просто жизнь. Жизнь! Что только это такое?! Наказание или награда?.. Скорее, не то и не другое, а просто ловушка – ловушка на большого-большого медведя, что называется – человек. Человек? Все же человек – как ни крути. Но ловушка гигантская... Вот идешь-идешь и бац! Но только все это не для нее.

Ах, какая сегодня особенная легкость на душе. Все имеют право на счастье. Все... А она? Она имеет?.. Нет. Об этом лучше не думать, а то чуть слеза не продралась к ресницам – еще чего не хватало. Ей да плакать. Нет, она такая легка – такая... Она прижалась лицом к шершавой стене, остановилась, увидела себя в зеркальной витрине магазина... Такая она жалкая – вдруг постаревшая, такая одинокая и жалостная – вызывающая жалость...

Прочь все эти настроения! Она легкая-легкая, летящая, сильная. Кивнув своему отражению в зеркале, женщина, еще чуть припадая на одну ногу, пошла дальше. Шаг – еще шаг, и она снова почти летит. Взглянула на себя в окне: да, это она – такая, какой ей хочется быть. Шаг – еще шаг – она сильная и свободная. Тут женщина снова остановилась, только уже перед другой зеркальным окном, чтобы удостовериться в том, что она снова победила себя, снова хороша.

«Ах, до чего же хороша!» – сказала она сама себе, глядя на свое отражение.

«Ах, до чего же хороша!» – инстинктивным, но притупленным в ней даром женщины прочла она в глазах мужчины, что тоже отражался в зеркальной витрине. Он стоял так неподвижно и так смотрел на нее, как не стоят и не смотрят... Или он стоял и смотрел на нее всегда, вот уже сто лет. А где же она была раньше? Почему раньше не пришла сюда?! Почему? Она не знала, как это объяснить. Но знала только, что сзади нее стоит человек, который любит ее как никто другой на всем этом свете. Она видела его глаза, а там в них – видела саму себя, он взял ее в себя, в свою душу, в свое нутро. Вот только страшно повернуться – а вдруг все это существует только в зеркале, а на самом деле ничего – точнее, его – нет. Да и с чего она выдумала, что он ее любит... Но вот снова смотрит на его отражение в зеркале, снова видит его глаза, а в них себя. Да, он взял туда, в себя ее душу, всю ее. Но еще секунду-другую – и она все же обернется: как страшно сейчас будет разочароваться... Ведь она его полюбила, тоже полюбила как никого на свете.

Непонятно, сколько времени прошло... Она наконец обернулась: перед ней действительно стоял он – самый обыкновенный из обыкновенных, но самый необыкновенный из необыкновенных, крупный, сильный, но с почти детским от растерянности лицом и уже с совсем потерянными от незнания, что теперь сделать и предпринять, глазами, которые могли смотреть только на нее. «Я так никогда никого не любила. Никого не любила. Никогда» – глядела она на него и почти шептала. И еще она сразу поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет. А еще через секунду осознала: или он сейчас к ней подойдет и обнимет, или она это сделает сама. И еще чуть позже почувствовала, что ее вот так никто прежде не хотел, а она не хотела никого. Стояли они так – молча, как им казалось, долго... И тут какое-то врожденное чувство самосохранения (или саморазрушения) потянуло ее за плечо в сторону и повело от него. Она могла побожиться, что не было в том ее воли (она оказалась вдруг без единой капли воли), ни ветра, что мог ее подхватить (такого и ветра не бывает, разве что в старых романах)... Но она глядела на его от ужаса происходящего остановившиеся глаза и, пятясь спиной, удалялась... Шаг – и бездна отделяет от счастья, шаг – и все, что было, – почти неправда, шаг – и хочется завыть...

А он все стоит и смотрит так, как не стоят и не смотрят.

Вот непонятно откуда взявшаяся толпа почти закрыла его. Она не слышала криков прохожих, возмущавшихся тем, что толкает их, не ощущала грубых толчков в спину... Из толпы все еще изредка смотрели его глаза. Но вот их стало не видно. Она побрела дальше, но в то же мгновение поняла, что же она сделала: страшно не только то, что она потеряла его (без него она теперь не могла жить), страшно, что она могла оставить его – такого незащищенного, отдавшегося ей. Нет-нет. Надо ползти, ползти к нему.

И она побежала назад, снова расталкивая почти тех же людей, что расталкивала, казалось, несколько лет назад. Она пробежала мимо одного дома, другого, где, как она думала, он стоит... Но его не было! Не было!! Этого почти не могло быть. Она начала тихонько выть: «Господи! Господи! Ни о чем тебя не просила... Где он? Где он?!» И тут она увидела его – он стоял и смотрел так, как не стоят и не смотрят... Просто она перепутала окно – а он не сдвигался с места.

– Я знал, что ты придешь! – сказал он.

– Я думала, что уже никогда не увижу тебя, – задрожал ее голос.

Они стояли посередине тротуара, смотрели друг на друга, а их все толкали-толкали прохожие, но они не слышали их брани, не замечали ни их насмешек, ни неприличных шуточек.

– У нас с тобой два часа.

– Два часа... – прошептала она, и в голосе ее было столько оттенков, что не понять – много или мало.

– Я проездом. Меня попросили занести вот этот пакет (он держал его в руках) в какой-то русский, немецкий дом. На Малой Пироговке, 5.

– Проездом, – повторила она. – Не поверишь! Я тоже туда иду. Занимаюсь на курсах немецкого языка.

– Шутишь? Идем вместе. А то я чуть заблудился… Хочу быть с тобой. И мне некуда тебя пригласить! – с отчаянием простонал он, подошел и, прижавшись, бережно, но сильно стал ее целовать.

Скажи кто-нибудь этой женщине еще недавно, что с ней произойдет такое, она никогда не поверила бы. Да и кто посмел бы, смог, кроме этого самого любимого, самого сильного, самого незащищенного от ее любви, вот так обнять и сказать: «Хочу быть с тобой». Ей до боли тоже хотелось быть с ним. Но не могла же она повезти его сейчас к себе – не могла убить так сразу свою любовь. Пыталась себя осилить, но не могла. От отчаяния она заплакала. Но даже если бы он сейчас развернулся и ушел в поисках другой добычи – она не смогла бы унизить свою любовь. Вот только уйди он действительно – она вцепилась бы в него и сделала бы все, что угодно. Но потом презирала себя... А потом опять пошла на все...

– Но мне приятно просто быть с тобой – рядом! – угадал он ее мысли. – Я никогда не был так счастлив.

Они дошли до своей общей цели. Он оставил на вахте пакет. Она попросила его подождать, чтобы отпроситься с занятий. Спустившись снова на первый этаж, обрадовалась как ребенок своему новому знакомому. Немного посидели на диване: молча. А потом пошли по улицам города, держа в запасе вечность и ежеминутно умирая от моментального истечения-истончения времени.

– На нас все смотрят, – смущенно проговорил он, еще больше став тоже похожим на ребенка и еще сильнее сжав ее

руку.

– Пусть смотрят! Смотрят, потому что мы счастливы.

– А что же, все другие несчастливы?– спросил он, искренне не понимая, как же можно так – в несчастье – жить.

– А как ты жил все эти годы без меня?

– Плохо. Я не понимал, что не было счастья. А ты как могла жить? Как?! – он ревновал ее – и не мог скрыть этого – ко всему миру.

– Я понимаю, что не могла. Но это я понимаю сейчас. А тогда...

– А тогда? Тогда ты могла с кем-то быть? Без меня...

– Я ни с кем не могла быть. И без тебя не могла.

– Нет, я сейчас дам этому типу в морду, – по-детски взорвался он.

– Кому? – испугалась она.

– Этому типу, что глазеет на тебя и на меня, словно раздевает.

– Ты совсем как ребенок! Пусть смотрит... какое нам дело?! Давай забудем обо всем...

Они брели по одной из главных улиц города, запруженной, как и во все будничные дни, тысячами и тысячами людей. Но им никто и ничто не мешало быть вместе.

– Я тебя знаю давно-давно... – прошептал он ей на ухо.

– А мне кажется, будто я с тобой была рядом всю жизнь... Я даже чувствую, что непрочь поесть.

– Я совсем забыл о еде. Но ты напомнила, и я понял, что съел бы быка.

Но это было безрезультатной попыткой – попасть куда-нибудь, где можно быстро поесть. Ждать не хотелось – было так невыносимо делать вид, что они могут просто ждать. Им хотелось лететь.

– Давай хоть выпьем сока с засохшими пирожными, – предложила она.

И они сели за белый пластиковый столик.

– У тебя нет сигареты? – спросила она.

– Нет. Я не курю! – с каким-то даже осуждением и несколько резко ответил он.

– И меня за это осудишь. Другой бы на твоем месте встал, подошел к табачному киоску и купил мне сигареты. Но тебе это в голову не приходит. И за это я тебя люблю. Ты, наверное, и не пьешь?

– Почему же. Иногда, но только одну рюмку.

– А я бы сейчас выпила, и не одну...

– А я и так пьян... Со мной делается что-то странное: я как будто уплываю куда-то.

Он взял ее руки в свои, упал головой на них: она заметила грязные разводы у него под ногтями, избитые, в ссадинах руки. Но она любила эти руки, эти волосы, что щекотали ее кожу, его ранние сединки. Он поднял голову: прямо-прямо посмотрел в ее глаза, и снова она осталась там – навсегда – в них. Они оба куда-то уплыли – друг в друга. Какие у него глаза! Он и сильный, и слабый –сильный и слабый от любви к ней. Кажется, он немного растерян от этой встречи. Боже, как он будет жить дальше? А как она?!

– Какого цвета у тебя глаза? Голубые или зеленые...

– Не знаю...

– Как это не знаешь?

– Ну, действительно, не знаю.

– Ты не смотришь никогда в зеркало?

– Не смотрю.

– Тебе никто не говорил о цвете твоих глаз?

– Не говорил.

– А есть кому говорить? – страшная, недостойная ревность к тем, кто может еще, кроме нее, смотреть в эти глаза, закрутила ее в своем вихре.

– Есть... К сожалению. А у тебя – тоже есть кому...

– Не будем об этом... Боже, какой ты красивый!

– Не говори мне так. Никогда.

– Ты считаешь, что я смеюсь? Ты – самый красивый мужчина на свете. Я такого не видела.

– Нет, действительно, не говори мне такие вещи.

–Ну, тогда ты мне скажи что-нибудь хорошее. Но от тебя не дождешься комплиментов.

– У меня просто крыша поехала... Я ни о чем не могу говорить.

Она глядела и не узнавала хорошо знакомый перекресток, в котором прежде ничего не находила, а теперь изучала как что-то крайне необычное. Весь мир изменился в один миг.

Они были так дразняще счастливы и влюблены, что многие встречные мужчины, чувствовала она, которые в другой ситуации прошли бы мимо нее, не заметив, впадали в странное возбуждение. Один из них, оказавшийся за тем же столиком, нахально влез в их молчаливый разговор:

– Вы хотели, девушка, закурить? Пожалуйста.

- Убери! – не глядя на незнакомца, ее спутник всей пятерней не грубо, но решительно отодвинул от ее лица руку мужчины с пачкой сигарет. – Она не будет курить твои сигареты.

– Не буду, – засмеялась она, погладила его по руке. – Давай пойдем куда-нибудь.

И они снова брели. И она говорила или хотела сказать о том, как давно-давно ждала его, вот только порой казалось, что так и не встретит его никогда, но, видно, есть Бог или что-то там такое, что сжалилось над ней; но ведь она на самом деле заслужила счастья – конечно, она не самая хорошая, но и не самая плохая; как она любит ветер, который веет в лицо и несет счастье, который всем рассказывает о любви; а когда она была маленькой, ей часто хотелось умереть, потому что казалось: никто ее не полюбит и мир такой холодный; и часто было именно так, но сейчас-сейчас она поняла, что все прежнее было только началом долгого счастья; а в эти дни, казалось ей теперь, она предчувствовала встречу с ним; теперь только можно жить – все обрело смысл; ведь ты меня будешь любить всегда-всегда, как я...

Он – если бы мог – говорил бы о том, как быстро прошла его молодость; и все вроде бы у него хорошо, но чего-то самого главного не было; не было любви, которая пришла сейчас; мальчишкой он любил залезать на сеновал и часами думать-думать о будущей жизни, но ее-то потом и не было: была и есть необходимость вкалывать с утра до позднего вечера, кормить семью, тащить что-нибудь в дом, но не было покоя, счастья... Пусть только она его никогда не обижает – он болезненно ранимый, сам не знает, как осмелился к ней подойти, но ему казалось, что если он ее не увидит еще и еще, то задохнется без воздуха, он ее никогда не забудет – никогда. Его ведь до этого просто не было...

Ноги у обоих гудели – в сквере все лавочки оказались занятыми, да и не хотелось ни с кем быть рядом – делиться собой, своей близостью, и они уселись на край грязного фонтана... Вода, свисающие деревья словно перенесли их из города куда-то в иное место – в поле, где им сейчас следовало бы быть. Они и не замечали никого, ему, правда, мешали сидящие напротив и глазевшие на них люди, но у него, как он говорил, снова поехала крыша, и он хотел быть только рядом с ней, прикасаться к ее руке, коленям, телу. От невозможности прижаться друг к другу – и тогда ни о чем не нужно говорить – они болтали-болтали, а в душе каждый чувствовал, что ходит по краю бездны. Шаг и – снова страшное, от рождения длящееся одиночество...

– Пора... – вдруг сказал он и снова посмотрел долгим, вбирающим взглядом – ему самому стало страшно от того, что он произнес и что действительно было «пора».

– Не может быть, – прошептала она, хотя знала, что может, все может быть, что именно только так и бывает, что стоит встретить единственного человека на земле, которого любишь, как тут же – «пора», пора расставаться. На секунду она подумала, а может, все не так страшно – сейчас расстанутся, и снова можно вернуться к прежней, спокойной жизни. Но она уже знала, что вернуться к этой прежней, спокойной жизни не будет сил, как не будет сил жить теперь без этого человека. Но почему – почему он, что сидит (не верится) еще рядом, стал тем, без кого она не сможет жить?

Может быть, надеялась она, он выдуман?! Попробовала посмотреть на него трезвым, скептическим взглядом, но не смогла так смотреть и секунду... Все-все: его глаза, лицо, волосы, плечи, руки – стало таким родным, желанным.

– Я не могу остаться, хотя только этого хочу, – мягко, почти спокойно, но обреченно произнес он.

– Не прошу, не могу просить об этом, – проговорила она.

– Не куксись!

– Как ты сказал? – рассмеялась она.

– Не куксись!

– Мне никто так не посмел бы сказать, кроме тебя, мальчишки.

– Не буду так говорить.

– Не злись.

Они замолчали. Бессмысленно было говорить о том, что оба сейчас направятся во тьму – тьму отчаяния. Почему же ничего нельзя сделать, чтобы не окунаться в эту тьму? Нельзя... Ничего нельзя! Вот только почему...

– Я хочу тебя проводить, – попросила она.

– Нет. Женщина не может провожать мужчину.

– Пожалей меня. Неужели ты не хочешь побыть со мной еще немного?

– Хочу... Еще как хочу. Я не могу оторваться от тебя.

– Так в чем дело?

– Бежим!

Он схватил ее за плечи, почти приподнял, и они, забывшие о боли неминуемой разлуки, весело побежали за автобусом. Они решили в последние минуты взять от жизни все... На площади у вокзала остановились:

– Я не хочу тебя терять. Никогда. Помни об этом! – прошептал он.

– И я не хочу терять тебя...

– Половина (больше пока не могу обещать) – половина моей души навсегда с тобой.

Она молчала. Глупо говорить, что ее вся душа навсегда с ним...

– Я больше не могу. Ты действуешь на меня как адреналин... – он тряс ее как сумасшедший. Поцеловал ее. И побежал через площадь.

– До встречи! – кричал он на бегу. – До встречи!

– До встречи! – шептала она, кричать не было сил, сразу потекли слезы. – До встречи... До встречи...

Она глядела, как его сильное, крепкое и легкое тело пробирается через толпу... Вот его и не видно. Не видно... Не видно.

– До встречи... До встречи... – шептала она.

И тут ее зашатало от страшной догадки: они ведь больше никогда-никогда, ну совсем никогда не увидятся... Ведь они забыли-забыли сделать простейшую вещь: обменяться телефонами или адресами, она не знает даже, в каком городе или еще где он живет.

Она крикнула ему: – Помни: Малая Пироговка, дом 5. Место встречи!!!

От страшного подозрения ее пригнуло к земле: а вдруг он не договорился о встрече не по отрешенности или забывчивости, а нарочно – либо насмеялся над ней, либо решил на этом поставить точку, потому что испугался... А вдруг вся жизнь теперь пойдет наперекосяк?!

Она раскачивалась на месте и шептала: «Мой милый, хороший, ты не мог так сделать! Не мог обидеть меня... Не мог вот так бросить! Ведь ты обещал половину своей души...»

Она брела – уже одна – по улице. Боль скрутила ее... Не понимая, как это произошло, она снова оказалась на той улице, где встретила его. Прошло чуть более двух часов, может быть, три... Она снова стояла перед зеркальной витриной магазина и глядела туда, в пустоту, где была только она... Снова постаревшая, сгорбленная, опустошенная... «До встречи!» – слезы текли по лицу... «До встречи!» – они, проклятые, все текли и текли... «До встречи!» – хотелось выть в голос, как воют простые бабы. Но вдруг она увидела глаза, е г о глаза, отражающиеся в зеркальной витрине, а там в е г о глазах себя, которую целиком, всю без остатка, забрал он в свою душу... Он стоял и смотрел так, как не стоят и не смотрят... как не стоят и не смотрят.

...Она резко обернулась... Никаких глаз, никого, особенно его. Так, какой-то пыльный ветерок закрутился на пустом месте... Но ей казалось, что он рядом и что он ее слышит. Слышит ее слова о том, что она ничего-ничего не успела ему рассказать; надо ведь рассказать, как она в детстве всегда разговаривала с цветами, кошками, даже мебелью – ведь все живое и все испытывает боль; надо только любить и жалеть тех, кого любишь... Особо осторожно надо относиться к тем, кого привязываешь к себе, тем более навсегда. Они не успели – не успели сказать ничего.

Но так ведь – «До встречи!» Только – до встречи!

Вот уже не так трудно идти по обезлюдевшей к вечеру улице. Слезы перестали течь. Она снова увидела... Они целовались. Она любила этих людей. И завидовала им.

Но ведь и они расстались только – до встречи. «До встречи!» – но слеза опять почему-то готова была предать ее веру. «До встречи...» До встречи... Помни: Малая Пироговка, дом 5».

Ахмедов Шавкат

 

Вот и до кишлака Кучкак дошла проклятая война

В один из летних дней, я с родителями снова просмотрел драматический художественный фильм советского периода «Ты не сирота» и как всегда с комком в горле…

Фильм был экранизирован в 1962 году на основе реальных событий. Он рассказывает о кузнеце Шохахмаде и его супруге Бахри из города Ташкент, которые в годы Великой Отечественной войны усыновили и удочерили 14 детей разных национальностей, эвакуированных в Узбекскую ССР. 

После окончания фильма мы некоторое время сидели молча. Мать кончиком платка, как бы невзначай, утирала слезы. Отец сидел молча, отвернувшись к окну, и смотрел в одну точку, а я в очередной раз еле сдерживал слезы. Отец попросил налить чай. Мать, держа левую руку перед грудью, вежливо правой рукой протянула ему пиалу. Папа сделал глоток и тихо произнес:

 — В годы войны, у нас в кишлаке Кучкак тоже жили эвакуированные.

Это меня удивило.

 — Как, в Кучкаке, в Таджикистане? — я об этом не знал.

 — В Кучкаке? — тоже с удивлением переспросила мама.

 — Да, Мамлакат Таджибаевна, в Кучкаке.

 — Расскажите, отец.

 —Да… Но... Я не думаю, что помню все подробности тех дней. Все-таки, прошло почти 70 лет. 

 — Расскажите что помните.

Отец начал говорить:

 — Об эвакуированных я помню не так уж много, в основном, по рассказам родителей, односельчан и моего брата Мансура. После войны, чаше всего, об эвакуированных вспоминала моя мать, а твоя бабушка Анорабегим.  

Итак… шла война. В те годы, твой дедушка Ахмад работал журналистом в редакции партийной газеты Канибадамского района «Рохи Сталин» («Путь Сталина»). Кстати, ты знаешь, что он с 1960-го года был членом союза журналистов СССР?

— Да, конечно, — растерянно ответил я, хотя, к своему стыду, об этом факте совсем не помнил.

Отец задумался, наверное, сосредоточился на воспоминаниях. Сделал глоток чая, поставил пиалу на стол, глубоко вздохнул и продолжил свой рассказ:  

— Твой дедушка Ахмад рассказывал как в конце 1941-го года, в районном центре Канибадам распространился слух о том, что из прифронтовых районов к нам должны были прибыть эвакуированные. Руководство района активно готовилось их принять и разместить.  

— Как мне рассказывала мама, в один из поздних вечеров из райцентра отец прискакал верхом на коне. Я уже спал, но, услышав отца, вскочил с теплой постели и подбежал к нему. Он обнял, поцеловал, достал из кармана конфету и протянул мне. Я счастливый, вернулся в постель. В комнату зашли твои прадедушка Абдуали и прабабушка Эргашой. Поздорововашись, они сели за сандали (таджикский и узбекский национальный квадратный стол шириной в метр, высотой 50 сантиметров, накрытый одеялом, под которым, в небольшую яму в полу насыпается тлеющий уголь либо дрова. — Прим.автора.), и отец сообщил, что вернулся в кишлак по указанию первого секретаря райкома партии, где он с рабочей группой из Канибадама и с активом кишлака Кучкак, должны подготовить условия для расселения в домах у наших односельчан эвакуированных людей из прифронтовых районов.

— Вот и до кишлака Кучкак дошла проклятая война  — сказала бабушка Эргашой.

— Это случилось раньше, в тот день, когда в наш кишлак пришла первая «хати сиёх» (похоронка — тадж. черное письмо. — Прим. автора.) — поправил ее дедушка Абдуали,

И потом добавил:

— Нет. В тот день, когда первые джигиты ушли на фронт. Именно в тот день и пришла проклятая война в наш кишлак.

Затем отец продолжил:

— Но эти эвакуированные не обычные люди.

— Как не обычные люди? — с удивлением спросила бабушка Эргашой.

— Это немцы.

— Кто? Пленные что ли? — в недоумении переспросил дедушка Абдуали.

— Нет, это советские люди, только по национальности немцы, они жили на берегу Волги.

— Вы хорошо подумали? Народ может принять их неоднозначно. Сохрани нас, Аллах.

— Это решения принято руководством района. Как мне сказали, в основном это старики, женщины и дети. Они тоже советские люди, и они тоже спасаются от войны. Эвакуированные прибудут в ближайшие дни и надо разместить их в семьях односельчан. В первую очередь у одиноких с лишней жилплощадью.

Затем отец, долго обсуждал со стариками и мамой список жителей, которые смогли бы принять у себя беженцев.    

Через несколько дней в наш кишлак Кучкак привезли 20 семей эвакуированных немцев. Неоднозначно был воспринят их приезд жителями кишлака. Что еще стоило ожидать от населения, у которого отцы, братья были на фронте. Многие получили извещения о смерти близких, либо сообщения о пропавших без вести. Так, двое — мои родные дяди, братья моей матери воевали на фронте. Вернулся Исокбай, а старший Абдуалибай погиб. 

— А у меня три дяди: Абдукаюм и Нишонбай вернулись с ранениями, а Абдулло пропал без вести, — перебив рассказчика, сказала мама, глядя на меня. И в глазах ее сверкнула слеза.  

Отец вздохнул, выдержал паузу, а затем продолжил рассказ:

— С 1941-го года и еще несколько лет после окончания войны, по всему кишлаку, на таджикском, узбекском и русском языках, висели агитационные плакаты «Немисро зан» (Бей немцев), «Смерть немецким захватчикам» и т. д. Это сейчас в средствах массовой информации, чаще всего пишут «фашистские захватчики и т. д.», а в те годы указывали на врага, называя их национальность — немцы.

Со слов твоей бабушки Анорабегим, которая тогда преподавала в начальных классах и немецкий язык в средней школе имени Пушкина кишлака Кучкак, и еще параллельно работала в сельском совете, сначала не все эвакуированные соглашались жить в семьях кучкаковцев. Они боялись за свою жизнь и жизнь своих родных, боялись самосуда местных горячих голов. Действительно, как говорил отец, в основном, это были женщины, старики и дети. Было несколько мужчин и молодых парней. Позднее молодые парни были призваны на войну. Рассказывали, что некоторые из них попали на фронт, а некоторые — на тыловые работы. После войны, несколько человек вернулись в наш кишлак. Но не все. Хорошо помню того, который работал слесарем в гараже.   

Примерно 15 семей были размещены в шипангах (кашарах) нашего колхоза имени Карла Маркса. Шипанг, в тот период представлял собой построение прямо посередине колхозного поля, примерно 20 х 10 м без забора, там имелась кухня и небольшой караван-сарай. У каждой бригады был свой шипанг, где с начала посева и до конца уборки урожая отдыхали колхозники кишлака Кучкак, а некоторые там жили постоянно.

Многие кучкаковцы изъявили желание разместить эвакуированных в своих домах. Немцы согласились и переезжали к ним из шипанга. Через полгода всех разместили по семьям. В шипанге осталась жить только одна семья, которая прожила там примерно до 1947 года. За это время они обзавелись хозяйством: корова, осел, куры. Думаю, они были хорошими хозяйственниками.

Через месяц все взрослые эвакуированные начали работать и активно участвовать в общественной жизни Кучкака. Работали в колхозном гараже, трактористами, преподавателями, в сельской больнице, на ферме и конечно, в колхозе. Так же как все, они выходили в поле полоть и собирать урожай (хлопок, зерновые).

Взрослые парни и девушки непризывного возраста работали и учились в интернате города Канибадам.

Если честно, немецких эвакуированных было трудно отличить от русских, которые в тот период жили в Канибадаме.

Когда наши фройлен приезжали на выходные и на каникулы в Кучкак и прогуливались по улицам, это было что-то. Все засматривались на них. Думаю, не одну молодую, да и седую кучкаковскую голову джигитов вскружили светловолосые немецкие кудри и косы. Как мне рассказывали в 1950-е и 1960-е годы старшие односельчане и парни из соседних кишлаков завидовали нашим ребятам и тому, что в Кучкаке живут красивые немецкие девушки. А кучкаковцы — хозяйственники и драчуны не разрешали общаться с новоиспеченными красавицами-односельчанками. Не раз дело доходило и до драк, в итоге всегда побеждали кучкаковцы, — слегка улыбаясь, сказал отец. — Да, всегда.

Продолжая улыбаться, отец попросил еще одну пиалу чая. Я, опередив маму, налил чай. Отец сделал глоток.

Я с вдохновением ждал продолжения забытой истории из жизни отца и кишлака Кучкак.

Отец продолжил:                     

— Одна немецкая семья, с первых же дней прибытия к нам в кишлак, согласилась жить в доме наших родственников, которые жили по соседству, у Тошматбая и Бахри-хола (хола — тетя. — Прим. автора.). Немка была женщиной лет тридцати, а сын моего возраста, его звали Андрей. Они совсем не были похожи на немцев. Твоя бабушка Анорабегим говорила, что мама Андрея чем-то похожа на дочерей еврея Абрама, а Андрей на его сыновей, которые жили в городе Канибадам.

В первый же день, когда они поселились у нас на улице Олвока, мать взяла собой меня и старшего брата Мансура, в узелок завязала какие-то угощения, чашку каймака и мы пошли знакомиться с новыми соседями. Помню, мама попросила нас с братом подружиться с Андреем и не давать обижать его соседским ребятам. Я быстро подружился с ним, но вначале нам было трудно общается, потому что я не мог разговаривать на русском, а он не знал ни таджикский, ни узбекский языки. Объяснялись жестами и понимали друг друга.

Прекрасно помню, как я учил его правильно произносить мое имя Туйгун, и как чудно и смешно произносил он мое имя. А он учил меня правильно произносить имя Андрей. Забегая вперед, я его стал называть Андрейка, а после, так стала называть его и вся улица. Редко кто обращался к нему полным именем. Уж не знаю почему. Так, наверное, было легче произносить его имя. 

Первые месяцы нашего знакомства, я приходил в дом дяди Тошматбая, и мы играли с Андреем только во дворе. Иногда к нам присоединялись и другие соседские дети, но это происходило редко. Когда Андрейка просился играть на улице, его мама запрещала и что-то говорила ему по-русски. Через полгода Андрейка выучил узбекский и немного таджикский. На узбекском языке он говорил без акцента. Постепенно его мама стала разрешать играть с соседскими ребятами на улице. Через год его уже трудно было отличить от местных детей. Конечно, Андрейка стал уже своим парнем на нашей улице. Иногда он носил тюбетейку, которую на какой-то праздник подарила моя бабушка Эргашой. Играл, матерился и дрался с нами, и со сверстниками с другой улицы, где с противоположной стороны дрался или играл такой же натурализовавший немец-кучкаковец, его имя уже не помню. Помню только, что он был рыжим. Мы все его называли Сарык (узб. Рыжий, желтый- прим автора).

Андрей стал моим лучшим другом. Порой, устав от игр или от работы по хозяйству, точнее от помощи старшим, он часто засыпал у нас дома, а иногда я оставался у них. Вначале мама моего друга, приходила и забирала его сонного. А мои родители разрешали оставаться, потом просто по-соседски предупреждали, что он или я остались ночевать.

Мама Андрея подружилась с моей мамой. Часто приходила к нам домой, и часами они о чем-то беседовали.

Прекрасно помню туфли Андрейки, которые тот носил первые годы, когда только приехал в кишлак. Он по праздникам, а потом и в школу носил, коричневые кожаные на шнурках, похожие на современные берце ботинки. Не у кого не были такой обуви. Андрейка рассказывал, что до войны ему сшил их дядя. 

Ранней весной со старшими ребятами, ходили мы на склоны горы Каратаг, собирать тюльпаны и бойчечак (подснежники). А вечером собиралась детвора и с подснежники обходили всех соседей, пели песню бойчечак, сообщая всем, что расцвел подснежник — знак прихода весны Взрослые хозяева домов дарили нам сласти и угощения, а некоторые давали и монеты.          

В 1943 году мы с Андрем пошли в первый класс и сидели за одной партой. Классным руководителем у нас была твоя бабушка Анорабегим. Строгой и требовательной она была учительницей. Тогда казалось, что больше всего доставалось мне.

Я и Андрей попадали в разные истории. Помню, в один из майских дней, буквально перед каникулами, мы без спроса поехали кататься.

— на чем? —  спросил я.

—  естественно, на ослах. Я — на осле моего дедушки, а Андрейка на осле Ташматбая. Мы проскакали до колхозных хлопковых полей. Остановились в тени урючного дерева. Наевшись еще неспелого урюка, нарисовав из углей потухшего костра, себе усы, вооружились прутьями, которые заменили нам шашки, сели на своих «вороных» старых ослов и со словами «я — Чапаев!» поскакали галопом. Мы перекрикивали друг друга:

— Я — Чапаев!

— Нет, я — Чапаев! — вытянув вперед «шашки», с криками «ура!», мы поскакали вперед. Не знаю, сколько можно было ехать на старых ослах горячим чапаевцам, но после ста метров «форсажа» наши измученные ослики остановились, и упрямо отказались не только скакать, но и вообще двигаться дальше. Вот тогда я понял, что означает выражение «упрямый как осел». Оба животных улеглись прямо посередине дороги. Попытки поднять их были тщетными. Мы по-хозяйски решили дать им возможность отдохнуть. Хотя они нас об этом не спрашивали.

Сами же мы уселись в тени тутового дерева. Не помню, сколько отдыхали и восстанавливали свои силы наши ослы, но думаю, не менее часа. Вдруг вдалеке послышался гудок, мы вскочили и увидели на горизонте быстро двигающийся черный дым и сам эшелон поезда. Не могу сказать, кто первый предложил поскакать к железной дороге, чтобы смотреть поезда, думаю, это была идея Андрея… или моя. Это не важно. Важно, что было потом. Мы одновременно повернулись в сторону «скакунов — пенсионеров», которые уже щипали траву у дороги. Мы вскочили на ослов как кавалеристы, и походным маршем взяли курс на железную дорогу. Все дальше и дальше позади оставался кишлак, а железная дорога приближалась, звук идущих поездов делался всё громче и громче. Железная дорога располагалась, если двигаться напрямую от кишлака Кучкак, примерно в 5-ти км. Не помню, как долго мы добирались, но в итоге добрались. Мы привязали наших ослов и стали ждать очередной состав. Мы ходили по шпалам, прижимались ухом к рельсам, прислушиваясь к далекому гулу поезда. Наконец-то наши ожидания увенчались успехом. Поезд шел со стороны Канибадама в направлении Худжанда. Я первый раз оказался так близко от поезда и был шокирован видом подобной махины, нечего похожего я раньше не встречал. Мне стало страшно. Буквально перед нами машинист дал гудок и помахал нам. Люди смотрели в окна вагонов и тоже махали нам, а мы им в ответ. Я стоял как вкопанный, приоткрыв рот, махал рукой и, только успевал провожать взглядом пролетающие вагоны. Когда поезд уже удалялся от нас, я стал орать от счастья, а Андрей, наоборот, загрустил. Я спросил, у него что случилось? Он тихо ответил, что их в Таджикистан эвакуировали на таком же поезде.

— Ты видел вагон с лошадьми? Вот именно в таком вагоне. Было очень холодно. Пока мы ехали, меня все время обнимала и прижимала к себе мама. Потом Андрей добавил, что его мама считает везением то, что они попали в Кучкак. А могли бы эвакуировать и в Сибирь.

Честно говоря, тогда своим детским умом, я не понял весь смысл, боль и глубину его слов. Это теперь я понимаю, что им пришлось пережить. Не дай бог, пожелать такого даже врагу.

Андрей часто вспоминал о своей Родине. Из его рассказов я помню, что они жили на берегу Волги, в своем доме с яблоневым садом.   

…Пауза.

Я встал на шпалы, и стал провожать взглядом, уходящий за горизонт последний вагон. Ко мне подошел Андрей. Он стал осматриваться по сторонам. Потом спросил, указывая пальцем в сторону кишлака:

— Туйгун это Кучкак?

Я посмотрел, куда он указывал и утвердительно кивнул.

— Да, Кучкак, — ответил я.

Вдруг я осознал, как далеко мы оказались от кишлака. При этом без спроса. Я понял, что наказание неизбежно.

Возвращались мы уже практически молча. Только иногда поравнявшись на дороге, придумывали легенду: где мы были и как незаметно загнать ослов обратно в сараи. Но все разрабатываемые легенды, рассыпались... Незаметно можно было попасть только по воздуху.

Вдруг Андрей воскликнул:

— Ну почему ослы не летают?!

И мы рассмеялись. Но быстро вернулись к реалиям происходящего: наказания не избежать. В какой-то степени я даже позавидовал Андрею, что его будет наказывать только мама. А меня.., наверное…Но я точно знал, что бабушка Эргашой может защитить. Главное было попасть в её объятия. Там спасение, —подумал я.

Моему другу я посоветовал в случае чего, спрыгнув с осла, бежать к тетушке Бахри, в крайнем случае, к Тошматбою. Там спасение.  

Когда мы приблизились к кишлаку, к родной улице Олвака, уже стемнело. В начале улицы, у колхозного поля нас встретил сосед. Он подошел к нам, взял за узду моего осла и покачал головой:

— Слава Аллаху. Живы. Вас ищут всей улицей. Где были?

Мы промолчали в ответ. 

У ворот дома стояла заплаканная мама Андрея, увидев моего друга живым и здоровым, при том на «коне», она на непонятном мне языке стала ругать его. Наверное, на немецком или на идише, но точно не на русском языке. Андрей на ходу спрыгнул с осла и побежал во двор. Что произошло дальше, я узнал только на следующей день.

Меня ожидала более тяжелая участь. Кто-то сообщил моей маме о том, что ее путешественник возвращается домой. У соседских ворот она ждала своего сына «героя» с ивовым прутом.

Я понял, что должно было произойти и кинулся к спасительным объятиям бабушки, по дороге гнев и кара мамы не неоднократно настигла меня.

На следующее утро пока я собирался в школу, получил от старшего брата подзатыльник «для порядка». Злость его была объяснима. Ему влетело за меня, так как не уследил за мной. Оказывается, они с друзьями искали нас по всему кишлаку, обежав для начала всех моих одноклассников. 

Все уроки, с первого до последнего, мы с Андреем провели, стоя, так как после наказания ивой, я не мог сесть на пятую точку. Как рассказал мне Андрейка, мама пару раз стегнула его ремнем.

Позже я узнал, что в те дни в окрестностях кишлаков Кучкак и Хамирджуй объявилась стая одичавших собак, которая в поле покусала нескольких колхозников.

Первый месяц после происшествия мы без спроса даже за порог дома не выходили, ну а потом шалости продолжились. Однако урок даром не прошел. 

Андрей с матерью и другие эвакуированные жили в Кучкаке с 1942-го года, возможно даже с конца 1941-го, и до 1947-го. Затем их переселили в поселок городского типа Ким Канибадамского района, а после все наши немцы в 1950-е и 1960-е годы перебрались в другие города Таджикистана и Узбекистана. Когда Андрей с матерью жили в поселке Ким, они периодически приезжали и гостили у нас или у Бахри-хола. Комната, в которой жил мой друг с матерью, еще долго пустовала и Бахри-хола, и мы между собой называли ее «комната Андрея». В общем, все эвакуированные, поддерживали хорошие связи с семьями, в которых они жили. Периодически навещая друг друга.

В начале 1950-х годов Андрей с матерью переехали жить из Кима в другой город. Куда не знаю. В кишлаке говорили, что часть наших немцев вернулись к себе на Родину.

В 1960-е годы, когда я служил в государственных структурах, то узнал, что Андрей с матерью и все остальные, де-юре не были эвакуированными, а были переселенцами. В 1941году поволжских немцев насильно пересилили из Энгельса и всего Поволжья. Но де-факто все немцы, которые жили в годы Великой Отечественной войны остаются для кучкаковцев эвакуированными, людьми, которые спасались от войны и истребления.

Андрея в последний раз я видел примерно в 1950-м, когда он с матерью гостил у нас и Бахри-хола. После этого мы не встречались. 

Я очень надеюсь, что он с матерью вернулся на Родину, в свой родной дом с яблонями на берегу Волги.

Отец воздохнул:

— оказывается, помню еще кое-что… 

Я с гордостью смотрел на своего предка и думал: порой я зачитывался книжками о военных сражениях Второй Мировой войны, о героизме, жертвах, людей которые в те суровые годы, делились последним с эвакуированными, о детях войны и мне казались все эти события далекими. А тут… Да…   

Это же история жизни моего отца и яркая страница древнего кишлака Кучкак, расположенного у основания Карадага.

Великое поколение, которое в те страшные и голодные дни, приняло жертв войны как своих родных, несмотря на то, что сами недоедали. Притом, что эвакуированные были особым контингентом — этническими немцами. Местные жители делили с ними кров и хлеб. 

 

Нелли Третьякова

 

РАЗГОВОР С ОТЦОМ

 

 

«Потребность человека в исповеди

не исчезнет никогда».

И.В. Гёте

 

Золотая осень только наступает в благословенной Сарепте. Деревья красуются в своём зелёном наряде. Осенние листья ещё не шуршат под ногами. Нежный запах роз, цветенье хризантем и астр радуют душу. В эту осеннюю пору сарептяне наслаждаются изобилием фруктов, ягод и овощей. Матушка – природа в который раз щедро одарила богатым урожаем. Так было всегда в этом солнечном краю, на земле моих дедов.

Этот край степей, Ергенинских высот, щедрого солнца и старинных зданий 18-го века часто снился моему отцу Хайнриху Мейдеру в изгнании. Именно в такие осенние дни сорок первого года российские немцы под конвоем покидали родные волжские берега. Именно в сентябре каждый год, начиная с девяностого года прошлого столетия, после летних каникул открывается творческая жизнь в нашем гостеприимном Доме – Центре немецкой культуры имени Братьев Лангерфельд (ЦНК).

Дорогой отец, я сама уже трижды бабушка, но давно, очень давно хочу поговорить с тобой, открыть свою душу. К этой исповеди я шла долгие годы, активно участвуя в общественном движении российских немцев, чтобы прикоснуться к своим истокам. Я хочу рассказать тебе, дорогой отец, чем мы жили в эти годы, о Доме, который в 1989 году открыл свои двери российским немцам Сарепты. Это уникальная история создания ЦНК в Государственном историко-этнографическом и архитектурном музее-заповеднике «Старая Сарепта» в городе Волгограде. А чуть позже 15 июня 1996 года распахнул свои двери для нас Духовный Дом под названием Евангелическо-Лютеранская кирха. Большинство членов Центра являются и членами общины, и для меня как лютеранки эти два Дома неразделимы. Сердцем Сарепты являлась и остаётся кирха, где тебя, мой дорогой отец, крестили, конфирмировали и венчали с моей матушкой Амалией.Дорогой отец, ты помнишь то время, когда мы вернулись после депортации на Волгу? Я знаю, что сердце твоё сжималось от душевной и физической боли. Родная сторонушка не принимала нас. Два твоих последних года (1957 -1959 годы) были годами страдания. Ты так и не оправился от болезни. После пребывания в трудармии ты вернулся в Сарепту, чтобы здесь, на родной земле, умереть. Твоих рассказов об унижении, непосильном труде в трудармии не было. Ты оберегал нас, своих детей, зажимая обиды и боль в кулак. И только твои горькие слёзы, которые ты прятал от всех, повергали меня, четырнадцатилетнюю, в шок. Но открыть своё сердце, облегчить свою душу ты не смог. Не пришло ещё время. С огромной любовью ты держал в руках голубей. Дорогой отец, ты только им открывал свои душевные страдания. А в моём девичьем сердце осталась боль от того, что я не смогла облегчить твои душевные муки.

Шёл 1957 год, я даже не знала обо всех твоих страданиях, о том, что такое «трудовая армия». Дорогой отец, я благодарна тебе за твоё молчание, что ты не выложил на наши детские плечи «мертвецкий груз». Моя душа тоже страдала. Мне было жаль, что ты безвременно угасаешь, к тому же, постоянное чувство вины за фашистские злодеяния во время войны 1941 - 1945 г.г. лежало в моей душе тяжёлым грузом. Не могла я забыть со школьных лет и крики в мою сторону: «Эй, фашистка!» Я никому не говорила об этом, но склоняла свою голову всё ниже. Я немка, но не фашистка! Такие размышления не успокаивали меня ни в детстве, ни в юности. Облегчение и понимание произошло гораздо позже.

Дорогой отец! Времена, когда многие исторические факты открылись, наступили в девяностые годы. Не всё было просто. Были и «тучи и грозы», но «Бо-жье сияние» и «ветры перемен» звали вперёд к лучшей жизни. По инициативе Международного Союза немецкой культуры (Москва) стали создаваться Центры встреч по всей России. Открывались Дома российских немцев. В душе затеплилась радость. Возрождение культуры российских немцев в Сарепте тесно связно с Евангелическо-Лютеранской кирхой и с музеем-заповедником «Старая Сарепта».

У истоков создания нашего Дома стоял первый директор музея – учитель истории, фронтовик Попов Пётр Павлович. Он с группой неравнодушных сотрудников музея разыскивал и собирал по всему городу Волгограду прибывающих на Малую родину из мест депортации российских немцев. Было огромное желание восстанавливать утраченное, возрождать традиции, по крупицам собирать сведения у старшего поколения. Мы, сарептяне, понимали, что историю своего народа не спрячешь в «сундук». Её должны знать молодёжь, последующие поколения. Так появились первые экспонаты в Фондах музея-запо-ведника «Старая Сарепта». Каждая фотография, документ, редкая вещь, старинная Библия несли ценную информацию о жизни нашего старшего поколения.

Для создания Центра встреч были выделены помещения на благотворительной основе. Двери нашего Дома были открыты для желающих изучать культуру российских немцев. Для нас, сарептян, было очень важным то обстоятельство, что Пётр Павлович Попов сумел убедить власти в сохранении оставшихся старинных зданий Сарепты, уникального архитектурного ансамбля в стиле саксонского барокко бывшей колонии гернгутеров.

Дорогой отец! На базе оставшихся старинных зданий религиозного Братства гернгутеров был основан музей, под крылом которого уже более 27 лет живёт творческой жизнью Центр немецкой культуры имени Братьев Лангер-фельд (руководитель Железчикова Э.А.). Этого ты, наверное, и подумать не мог. Но в этом старинном здании, где мы находимся и считаем своим Домом, ты бывал в годы своей молодости. Сейчас это административное здание, в нём расположены архивные Фонды, выставочные залы, служебные кабинеты и наша комната. Просматривая исторические архивные документы, мы узнали, что это старинное здание 1797 года постройки. За 220 лет здесь распола-гались в разные годы «Дом незамужних сестёр», «Дом холостых братьев», ре-альное училище, столовая и гостиница для мобилизованных солдат (1914 г.), приют вдов, учреждение 10-й Красной Армии (1920 г.), МТС (1931 г.), немец-кая школа, диспансер и др. Даже такая короткая историческая справка говорит нам о том, что наш Дом особенный, исторически значимый!

Наша комната находится на втором этаже. Поднимаясь по широкой лестнице, проходя двадцать ступенек вверх, я вспоминаю о многом. И всегда меня обуревает всплеск эмоций. Я думаю, сколько же человек проходило по этим ступенькам? Сколько российских немцев излечили, исцелили свои душевные раны в этом Доме. Точно не сосчитать! Кто-то торопливо бежал на урок немецкого языка, другие - на вечер поэзии нашего земляка Доминика Хольмана, на спектакль «История одного стихотворения», на встречу с новой книгой Александра Фитца «Немецкие тайны». Кого-то привлекал интерес к своей родословной или простое общение за чаем и знакомство с новой информацией в периодической печати МСНК.

Я благодарю основателей Сарепты – гернгутеров за эту постройку. В ней зимой тепло, а летом - прохладно. Поднимаясь выше на каждую ступеньку, я «выдавливаю» из себя по капле вину. Дальше я иду по узкому коридору, там много закрытых дверей, за которыми работают сотрудники музея. Радость охватывает меня от того, что в конце коридора находится дверь, открытая для всех российских немцев – наша комната встреч, здесь всё пропитано творчеством. Старинное пианино, наше первое приобретение для занятий хоровым пением. Это произошло благодаря инициативной российской немке Людмиле Волоховой (Ноль). Полочки с книгами, нотами, полученными от МСНК, альбомы с фотографиями и столы, за которыми мы часто собираемся вместе.

Дорогой отец! Мы рады каждому, кто открывает двери к нам: и маленькому гостю, и молодому человеку, и сеньору. По возможности, мы угощаем гостей чаем с креблями или штрейзелькухеном. А выпекают их добрые хозяюшки Элеонора Железчикова, Галина Сюткина, Светлана Цветкова, Надежда Ни-денталь, Ирина Григина, Наталья Кайль и твоя дочь Нелли. 

Дорогой отец! Ты помнишь запах наших степей, запах мяты, полыни, чабреца? А запах спелых арбузов? Мы угощали арбузами потомков Гличей, приехавших из Германии на встречу c прошлым своих предков, с родными местами родителей – «горчичных королей».

В музее-заповеднике «Старая Сарепта» (директор А.Ю. Баженов) в разные годы нам выделялись разные помещения, но всегда мы имели возможность проводить мероприятия в актовом зале, в немецкой библиотеке, в выставочных залах. Для нас был открыт Духовный дом - зал кирхи, зал Дома пастора (пастор О. Штульберг). Там проводили научные конференции, презентации книг (Н.Э.Вашкау), театрализованные спектакли (С.В. Гельбер).

Руководителями ЦНК имени Братьев Лангерфельд в разные годы были Фридрих Гроо, Юрий Люкштедт, Элеонора Железчикова-Кригер. Благодаря созданному Центру немецкой культуры мне многое открылось. Но тебя, дорогой отец, уже не было с нами рядом.

В Сибири под надзором НКВД моя молодая душа была «зажата в тиски». Я была словно раненая птица, которая рвалась в небо, но не могла. И вот, наконец, с 1991 года я нахожусь в гуще событий нашего содружества. По капельке выдавливаю из себя чувство вины. Мои крылья расправляются, душа оживает. Уже весной 16 мая 1992 года по моему сценарию мы вместе с Элеонорой Же-лезчиковой проводили встречу российских немцев «Наши воспоминания». Мы вели трепетный разговор с присутствующими. В зале более двухсот сареп-тян, которые вернулись на Волгу из мест многолетнего изгнания. Проведена эта встреча благодаря финансовой поддержке нашего общего друга, просветителя из Германии (г. Ниски) пастора Карла-Ойгена Лангерфельда. Его бесценный вклад по реставрации кирхи – Духовного Дома, его помощь в становлении Евангелическо-Лютеранской общины и немецкого Центра мы ощущаем по сей день.

Дорогой отец! На этой встрече были слёзы и радость от того, что трудар-мейцы Андрей Фладунг, Лидия Циш, Николай Гаун, Мария Шнайдер, Мария Вайлерт, Ганна Ноль, Амалия Мейдер, Альма и Павел Кноблох и их дети Ан-дрей Ниденталь, Людмила Волохова, Фридрих Гроо, Юрий Люкштедт, Эдуард Рутц и все остальные присутствующие услышали в свой адрес слова о невино-вности российских немцев, о их трудовом подвиге и вкладе в Победу. Как эта встреча была важна для каждого и для меня!

Дорогой отец! Даже ради этих слёз радости, душевного облегчения нужно было создать Центры встреч. 

Дорогой отец! Но о тебе я ещё многое не знала. Мои письма летели во все концы с одним вопросом – где был мой отец с 1941 по 1946 годы? Я знаю, что такие письма писали многие российские немцы. Со временем пробелы в твоей биографии заполнялись, а в моей душе стало меньше тревог. Мне открылись секретные сведения. Я узнала, что ты приближал Победу своим нелёгким трудом на строительстве Челябинского металлургического комбината, а затем на шахте города Прокопьевска.

Дорогой отец! Мне радостно от того, что в гостеприимном Доме мы, российские немцы, смогли изучать свой родной язык. Преподавали его нам в эти годы Лидия Фишер, Элеонора Железчикова, Валентина Щелчкова (Классен), Наталья Гроо и др. Я с большим желанием посещала уроки немецкого языка, которые проводила нам Элеонора Железчикова. Её уроки отличаются творческим поиском и добросовестным отношением к своим обязанностям учителя. Вряд ли возможно подсчитать, сколько показательных открытых уроков немецкого языка провела Элеонора Адамовна. На своих занятиях она сплетает из немецких слов «веночки», превращая их в разговорную речь. Как говорится в одной немецкой пословице: “Blumen sind an jedem Weg zu finden, doch nicht jeder weiss den Kranz zu binden”. Все эти годы Элеонора Адамовна трудится для возрождения самого ценного в духовном понимании – это возрождение родного языка.

В нашем содружестве создана творческая лаборатория, которая даёт душе распрямиться. Мы сочиняем стихи и музыку к ним, выпускаем книги, буклеты, делаем переводы стихов с немецкого на русский язык. Не будь в нашем Центре профессора Н.Э. Вашкау, не были бы открыты многие имена российских немцев-сарептян. Кроме выпущенных книг «История Сарепты в документах», «Сарепта. Страницы истории российских немцев» она рассекретила списки репрессированных сарептян в книге «Сарепта: Территория памяти». В этой книге наша семья находится в списках под № 49. В нашем содружестве я открыла для себя другой мир, который заговорил со мною на немецком языке. Встречи с российскими немцами давали новое ощущение прожитых лет. Этот мир - мир творчества был мне близок и понятен. И боль в моей душе отступала. А в архиве нашей творческой лаборатории собрались статьи о трудармей-цах после многочисленных с ними и с их детьми встреч: О Георгии Швердте, Эдуарде Штейнле, Амалии Даммер, Розалине Киссельман, Давиде Лорент, Катерине и Эрихе Эйсфельде и др. Благодаря твоему зятю Вадиму и внуку Ан-дрею с любовью собран видео- и фотоматериал о многогранной духовной и творческой жизни в наших Домах, о гастрольных поездках по городам России (Оренбург, Калининград, Элиста, Энгельс, Маркс и др.) и по городам Германии (Берлин, Франкфурт на Майне, Котбус, Ниски, Дрезден, Везенберг и др.).

В 2010 году твоей внучкой Светланой был создан свой блог на Портале российских немцев. Всю информацию о деятельности нашего содружества она оперативно, с текстом и фотографиями размещает на этом блоге по соответствующим темам. 

Дорогой отец! На «Дне памяти» 28 августа 2018 года звучали стихи о труд-армейцах. Я читала свои стихи о тебе: «Отпустили умирать с трудармии моего отца однажды днём». Именно в такие встречи я каплю за каплей выдавливала страдания и освобождала свою душу, развенчивая миф моей вины. В зале стояли фотографии трудармейцев, в том числе, и твоя, горели свечи. Более 40 человек репрессированных российских немцев в щемящей тишине слушали стихи. Такие встречи «памяти и надежды» не забыты и ежегодно проходят в нашем содружестве. Инициатором и вдохновителем этой милосердной традиции был заместитель национально-культурной Автономии немцев Волгоградской области, редактор газеты «Haimat-Родина» Борис Гехт, безвременно ушедший из жизни после тяжёлой болезни. Мы с теплотой вспоминаем его активную деятельность по возрождению культуры российских немцев. Эту встречу мы не случайно назвали «День Памяти и Надежды».

Дорогой отец! Твои правнуки Вячеслав и Михаил выросли в нашем гостеприимном Доме. В детстве посещали воскресную школу, а теперь принимают активное участие в молодёжном движении российских немцев. Они поделились своими впечатлениями от празднования 100-летия основания немецкой Автономии.

Дорогой отец! Позитивная окраска наших добрых дел, совместных проектов с Евангелическо-Лютеранской общиной, музеем и ЦНК находит отклик в других общественных организациях нашего Красноармейского района. Своей доброжелательной деятельностью актив Центра смог наладить хорошие, па-ртнёрские отношения с администрацией района (глава района А.А. Конин), с руководством Волгоградского керамического завода (Генеральный директор М.В. Шульженко), с библиотекой № 18 (руководитель Л.З. Лазебник), с Му-зейно-выставочным центром (руководитель Е.И. Новикова), с представителя-ми национальной культурной Автономии татар Красноармейского района Волгограда Н.Н.Аблеевой и Т.Х.Ниязовой, с Центром калмыцкой культуры (руководитель Л.Н. Лукманова), с Председателем региональной еврейской национальной культурной Автономии И.М. Моторной. Мы всегда в своей работе искали формы сближения с другими национальностями. Так, на Международном фестивале «Прошлое и настоящее Сарепты», посвящённом 250-летию основания колонии, прошёл межнациональный молодёжный флеш-моб, на котором 18 молодых людей знакомили жителей города с деятельностью учёных Сарепты 18 - 19 веков. Какая радость светилась в моих глазах! Музыка в жизни сарептян всегда играла важную роль, поэтому на бывшей Церковной площади в этот день радовал нас духовой оркестр Владимира Леера. Твой правнук Вячеслав на этом концерте в составе оркестра играл на тубе. Как это было прекрасно!

С 2015 года Центр немецкой культуры имени Братьев Лангерфельд объединился с Волгоградской городской общественной организацией «Центр не-мецкой культуры» (руководитель Т.В. Шефер). Объединение - всегда позитивный момент, и это случилось! Исторически сложилось так, что очень важно, Центром межнационального и межконфессионального мирного взаимодействия в Волгоградской области стала Сарепта и наш Центр встреч, без преувеличения, причастен к этому.

Дорогой отец! В последние годы возрос интерес к деятельности нашего немецкого содружества. В фокусе Волгоградских средств массовой информации находились трудармейцы Тереза Аман, Мина Грасс, Анастасия Ноль, Андрей Фладунг, Татьяна Шефер, Элеонора Железчикова, Екатерина и Эрих Эйс-фельд и др. Конечно, за эти годы я тоже встречалась с корреспондентами, да-вая интервью, но о своём внутреннем страдании я не упоминала никогда. И только в 2017 году при встрече с телевизионной группой из Санкт-Петербурга, которые работали над фильмом «Письма из провинции», я озвучила причины своей душевной боли. Мои чувства открылись, и наступило долгожданное облегчение. Раскрепостить свою душу, залечить свои душевные раны во многом мне помогает литература, выпускаемая МСНК, духовная практика, творческая работа в Центре немецкой культуры. Теперь, по прошествии стольких лет, я могу поставить точку. Нет моей вины, нет вины моих родителей. Да, мы поволжские немцы, но не фашисты! Теперь я могу сказать, дорогой мой отец, что сейчас я горжусь, что я российская немка, сарептянка! Я рада, что мои предки были трудолюбивые, создав в Сарепте настоящий оазис в степи и ор-анизовав множество производств. Все эти годы мы, дети ваши и внуки, сверяли свою жизнь по вашим поступкам - поступкам сильных духом людей!

Я благодарна МСНК (руководитель Г.Г. Мартенс) и партнёрам из Германии за возможность изучать свой родной немецкий язык, за издание книг, за осуществление творческих проектов для российских немцев. Я рада, что в нашем Доме встреч создана атмосфера любви, взаимопонимания и инициатив. Песни на немецком языке звучат не только на репетициях вокального ансамбля «Сарептяне» (муз. руководитель Н.Д. Смирнов), но и на многих городских этнокультурных площадках. «Опять звенят над Волгой песни, как пели немцы в старину…»

Дорогой отец! Совместные проекты с друзьями, партнёрами из многих городов Германии (Фульда, Франкфурт - на - Майне, Котбус, Ниски) продолжаются. 

Очень хочется заглянуть в будущее наших внуков, правнуков, в дальнейшую жизнь в наших Домах встреч, кирхе и музее. Нам с пастором из Германии Карлом-Ойгеном Лангерфельдом в 2015 году 18 сентября выпала большая честь принять участие в закладке капсулы с Посланием Мира и добра потомкам. В этой процедуре участвовали одиннадцатилетние Елизавета и Виктор – правнуки Хайнриха Мейдера и Адама Кригера. Они будут дальше беречь наши Дома и любимую Старую Сарепту. Ровно через 50 лет, а именно, в 2065 году жители Сарепты откроют послание. Кто же это сделает? Я думаю, что было бы правильно, что те, кто давал обещание дальше беречь культуру поволжских немцев, им и читать послание. И всё-таки, это не столь принципиально. Важно то, чтобы прошёл трёхсотлетний юбилей Сарепты с активным участием российских немцев, чтобы эти два Дома: Евангелическо-Лютеранская кирха и музей-заповедник «Старая Сарепта» и дальше объединяли людей разных национальностей и берегли нашу культуру и родную Сарепту как уникальное историческое место на Земле.

 Молодым дальше оберегать мир на земле, чтобы процветала Россия! Что-бы над Сарептой светило солнце и звучали песни!

Отец, ты научил нас, своих детей, как помочь в горе более слабому, как не трусить, как прощать, как не падать духом, как любить свою дорогую Сарепту! Я всегда помню об этом наказе. Эти строки как вечное напоминание об ушедших живым! 

 

Твоя дочь, зам. руководителя Центра немецкой культуры имени Братьев Лангерфельд Нелли Третьякова (Мейдер). Октябрь 2018 г.

Екатерина Адасова (Шильдер)

Поэты за овальным столом

По дороге от метро к дому, где должны встретиться поэты, Екатерина идет не спеша. Вдали она видит знакомые здания, которые словно закрытая крепость, возвышаются над рядом стоящими домами. Это место она хорошо знает, здесь разворачивает страницы старых рукописей и ищет знакомые названия, имена. Ищет историю Псковской губернии, ищет тех, кто давно, века три назад поселился на той земле и там же сгинул, не оставив следа. И только здесь, в архиве серого здания по крупицам собирались следы той давней жизни.

Но, сейчас не доходя до архива, сворачивает Екатерина на тихую улицу, на которой мало машин, но много молодежи, которые выходят из института, где готовят учителей, а сейчас студенты после дня занятий спешат к метро.

Вот и то здание, куда идет она. Над входом знамена. В холле чистота и порядок, и удивительно уютно, словно здесь уже ожидают каждого пришедшего посетителя.

Слева от входа высокие двери в большой зал, перед входом афиша. Екатерина узнает об очередной выставке художников. Слева стоит низкий темный диван и несколько кресел вокруг круглого низкого столика. Справа стенд с множеством объявлений. Но ей нужно не в большой зал, а в библиотеку.

Лифт поднимает пассажиров медленно, неспешно, словно водрузили его на длинную иглу и крутят, чтобы все успели оглядеть окрестности, но их нет, этих неизвестных окрестностей, только блестящие металлические стены. Еще некоторое время ожидания остановки, но вот и окончание подъема на высоту.

Перед библиотекой несколько стендов и шкафов, яркие обложки журналов привлекают внимание. Много детских литературных журналов. Дверь в библиотеку открыта.

За круглым столом в библиотеке только поэты, которые должны сегодня вечером читать свои стихи. В центре небольшого зала овальный стол, вдоль одной стены ровны полки с книгами, перемежаются русские и немецкие названия. Здесь же и стеллажи с книгами, можно пройти между ними и здесь же выбрать книги. На торцах этих широких стеллажей картины, которые похожи на иллюстрации одной из книг, лежащей на круглом столе. И за окном уже видна еще не глубокая, но уже серая и непрозрачная темнота. Каждому входящему в зал библиотеки будет выдано по несколько листочков с рифмованными и не рифмованными строчками стихов, и тогда наступит самый важный момент, поэты не только услышат других поэтов, но и скажут свое мнение о стихах, и, по возможности, дадут важные советы.

Для этого собрания выбран день 19 октября, как память о Царскосельском лицее, который и был создан 19 октября 1811 года. Очень хотелось Катерине узнать, почему именно эта дата оказалась важной для тех, кто здесь собирался для разбора своих и чужих произведений. Именно в день создания этого литературного клуба или литературной мастерской стояла она сама под дожем и снегом у памятника Пушкину, рядом со старым зданием Царскосельского лицея в Царском селе, как это место зазывалось давно, а теперь в городе Пушкине. Конечно, не трудно было догадаться, что Катерина была, по всей видимости, единственной, у которой не только один из его родственником учился в этом лицее, но и был другой родственник, который был последним директором Императорского Александровского Царскосельского лицея – Владимир Александрович Шильдер.

- Обязательно расскажу об этом, - думала Катерина.

Пока еще нет ведущего этого поэтического собрания, все сидят тихо и молча на желтых стульчиках с металлическими ножками. Ближе к книжным полкам сидит поэт. Он одет строго, аккуратный костюм и рубашка в мелкую розовато-красную клеточку, но такую мелкую, что цвет воспринимается целым, чистым одним только розоватым тоном. Сидит поэт очень прямо, серые тонкие, гладкие волосы, с сединой.

- Посмотрите, мне сегодня дали вот такую бумажку, - говорит Катерина и показывает, полученный утром диплом от писателей за книгу «Письма от войны к жизни и любви».

- А у вас в книге подлинные письма? - спрашивает строгий по виду поэт.

- Подлинные.

- А вы в них что-то меняли?

- Нет ничего не меняла, - отвечает кратко Екатерина.

- И что, там только письма?

- Нет, не только письма, но и после каждого письма еще некоторые сведения об авторе письма.

- Какой период написания писем?

- С 1943 по 1945 годы.

- А почему же там указано, что это 1941-1945 годы.

- Это символ всей войны. Эти годы одни для всех.

Она понимает, что скорее этот поэт где-то преподает, а оттого и не позволяет собеседнику отвлекаться от заданного вопроса, ожидая ясный и четкий ответ.

Напротив строго поэта сидит поэтесса, которой тоже предстоит выступать со своими стихами, как и всем остальным в это осенний вечер.

- А письма, что вошли в книгу из семейного архива?

- В эту книгу вошли письма из семейного архива, а в другую, которая еще не издана «Забыть всего не в силах», вошли письма, найденные на помойке, выброшенные письма, переписка всех членов небольшой семьи, в которой была мать, ее дочь и сын. У сына и дочери тоже появились семьи, вот и сохранились и их письма, еще некоторые квитанции к посылкам того времени, счета.- И тоже ничего не меняли в письмах.

 - В письмах тоже ничего не меняла, только немного собрала материала о частях, в которых воевали двое мужчин из этой семьи.

- Это правильно, а то теряется важность таких документов для историков.

- В письмах, что вошли в неопубликованную книгу, рассказана еще история удивительной любви, отношения в семье после расставания друг с другом. Словно это такая лирическая страница, которая освещает нелегкую трудовую жизнь в деревне и в городе на заводе.

Стулья у столика уже не были пустыми, появились два фотографа, одного из которых, высокого, с пышной шевелюрой Катерина уже знала, а второго, что устанавливал свою аппаратуру на устойчивом штативе, видела в первый раз. И вот появилась и Елена, руководитель этого семинара. Пока в зале библиотеки было молчаливое ожидание начала действия, которое должно было управляться именно Еленой.

Несколько недель назад, видела Катерина Елену, которая рассказывала о своей книге «Навстречу недоверчивому солнцу». Говорила серьезно, ровным, спокойным голосом, а потом оказалась молодой, веселой, просто девочкой. Сейчас она выглядела взрослее, строже. Словно предстояло оглашать сложные результаты судейства творчества, где не допускались никакие ошибки.

Перед началом выступлений поэтов, Елена представила Екатерину, сказав, что здесь присутствует потомок последнего директора Александровского Императорского Царскосельского лицея Владимира Александровича Шильдера. Показала книгу, которую Катерина написала о директоре лицея.

- Мы все, конечно, знаем судьбу лицея и его директора, - сказала Елена.

Хотела Катерина добавить несколько слов о том, что вряд ли кто-то знает судьбу директора, знает об арестах, знает о приговоре к расстрелу и самого директора, и его жены, и сына. Все знают о первом выпуске лицея, о главном выпускнике Пушкине.

Хотела сказать, что уже написала три книги о времени репрессий, в которых семья генерал В.А. Шильдера была уничтожена. Но не было времени к этому обращаться.

 - Трудно представлять свои произведения, не каждый может это делать, - говорила Елена, обращаясь к слушателям и авторам. Рассказала Елена и о том, что были такие встречи, когда в этом читальном зале библиотеки оказывалось до тридцати человек, и даже известна дата, которая собрала рекордное количество авторов – 29 марта этого года. Даже были те, кто приезжал из других городов, например, из Сыктывкара.

- Рассчитывает работать четыре часа, - сообщила Елена.

Это уже была серьезная заявка, можно было предполагать, что в рамки четырех часов нельзя будет уложиться. Завтра Катерине предстояло ехать в Смоленскую область на автобусе часов пять. И для этого нужно уже было быть у метро Таганская в семь часов тридцать минут утра. А это означало то, что выйти из дома нужно в шесть часов, а встать в пять.

- Формат вечера свободный, тому, кому требуется уйти раньше, могут это сделать.

Так прозвучал ответ на безмолвный вопрос Катерины.

- Перед нами поэт Илья Викторович. Он еще и известный ученый. Поэт Илья Викторович положил на стол небольшую книгу, на обложке которой был портрет самого автора.

Стихи, которые читал Илья, были очень необычными для слушателя Катерины. За чтением стихов можно было следить, читая стихи на выданных листочках. Читал стихи автор четко, ясно, слышалось и «куртина», «недра весны», «песня волгарей». Сам автор стихов смотрел внимательно на строки стихов, тонкие брови, худощавое лицо, глаза окаймлены густыми черными ресницами, волосы с сединой, но ее не очень заметно. Взрослый человек, серьезный человек, но в Илье чувствовалась и какая-то беззащитность, которая спрятана была за необычными словами. И в эти слова требовалось, и вслушиваться, и вдумываться.

- Стихотворение словно на старославянском языке, - подумала Катерина, слушая одно из стихотворений.

Каждый автор должен был прочитать по десять стихотворений. Казалось, что это много, невероятно много. Но после чтения стихов Ильей Викторовичем стало ясно, что и по десяти стихам трудно составить впечатление обо всем творчестве поэта.

- Приступаем к обсуждению, - сказал Елена.

Мнение было однозначным, что стихи великолепны, что образы необычны, а краски стихов имеют невероятное количество оттенков. Такие стихи останутся в вечности. Войдут в антологию лучшей европейской поэзии.

- Видит по-другому.

- Произведение искусства обогащено густо историей и это чувствуется.

- Отличная графика стиха.

- Создается визуальный образ.

- Обширное полотно, не все сразу проявлено.

- Не похоже на поэтику других авторов. Нет связи с традициями другого поэта. Автор узнаваем по своему особому почерку в разных стихах. Легко относить эти стихи к одному автору, к Илье.- Ведущий поэт 21-го века.

- Должна прозвучать каждая фраза.

- Объемная, прозрачная и многослойная поэзия.

- В стихи вплетена разновременная концепция.

- Слова как голограммы.

 - Метафоры.

Прозвучали слова об алхимии звука, о колорите. О гамме цвета. О гармонии цвета. О композиции.

- Если рассыпать стихи на фрагменты, то их можно вернуть в первоначальное состояние. Такой автор.

- Угадывание автора по началу стихотворения.

- Цельные стихи. Особые рецепты.

Катерина тоже сказала, что для нее это очень сложные стихи, что некоторые слова могут быть понятны только специалистам, такие как «куртина», и не всем, а только тем, кто занимается историей фортификации, методами прошлых веков по взятию крепостей, а, значит, так и останутся читателем не расшифрованными. Но, она надеется, что, если еще прочитает эти стихи, то станет яснее ей то, что в них вложено, что находится под богатым словесным оформлением.

Среди поэтов, чье творчество подлежало обсуждению, была поэтесса Валентина, стихи которой тоже должны были прозвучать, но уже без обсуждения, а уж потом Елена окончательно подводила итог представления стихов Ильи Викторовича.

Говорила Валентина, цитировала особые места стихов Ильи – «бесконечных серий», «подкорку», «лица и лики», «глина без печи», «цветной сургуч», «на выдохе узнаешь себя», «хрип войны». Особенно удивило Катерину такое выражение – «энтропия гумуса».

Думая о том, что стихам Ильи присуща глубина и объемность, Катерина начинает понимать, что ее-то стихи точно лежат на поверхности и не выступают, не поднимаются над этой поверхностью. Хотя давно, учили ее, что существуют системы не только трехмерные, но и многомерные, и оттого и у поэтов должны они существовать, непременно. Должны существовать, и существуют.

 

Золотом

 светись от окна до печи. 

Тяжелые двери тебя приведут

в колеблемый лесом покой.

Видишь?

Свадьбу комарью танцует орда.

Брезентовые плащи

стоят по окоему болот.

 Дети: смеются – исчезли. Здесь начинай.

Или по верхушкам черемухи и ольхи,

И повсюду

 – раскатываются, взрывом, сминая себя, ложатся

мехом.

Сомкнутым зрением.

Лопнувшим обручем слов.

 

Катерина смотрит на белый лист бумаги, где мелкими буквами выбиты слова стихов Ильи Викторовича. Читает «песнь посвящения». Она видит приметы пейзажа - болота, буреломы, низкие сломанные тонкие ветки, к опушке уже высокая густая острая трава, что ломается от влаги, если ее трогаешь. На узкой полянке, что неожиданно открылась среди елей малинник, над ним, словно струйки дыма, густые потоки комаров, что выстраиваются нитями над кустарником. На полянке еще есть свет, сломанный тенями сосен, но он есть, а чуть в стороне, под елями свет стерт, только туман от сухих веток, что сбросили мелкие коричневые иголки на землю, и ковром теперь лежит густая, коричневая прелая подстилка, которую никогда не пробьет зеленая нить травы. Из темноты леса доносится крик сороки, кого-то видит она и предупреждает кого-то.

После обсуждения стихов Ильи Викторовича наступает маленький перерыв. На отдельный маленький стол ставятся маленькие коричневые чашки, сахар в пакетиках, как выдают в самолетах, конфеты, вафли, печенье. Катерина выходит в холл перед библиотекой. Справа и слева от двери две лестницы, ведущие на первый этаж здания.

- Эти лестницы такие загадочные, - думает Катерина.

Сколько раз проходила она по этим лестницам, но каждый раз, даже зная путь, попадала, словно, в другое пространство. Если пройти по левой лестнице, то спуститься на самый нижний этаж не получится, на втором этаже нужно пройти по маленькому коридору, и только потом уже спустится ниже. Только по правой стороне можно спуститься точно туда, куда и нужно, если уходишь из этого здания.

- Нужно зайти в комнату, где расположен Клуб немцев Москвы, - решает Катерина.

Вот и четвертый этаж. Но в какую сторону здесь идти. И опять вопрос. И опять не сразу можно решить, куда идти. И вновь лабиринт, в эту сторону заглянула, не похоже, что нужно сюда идти. В другую дверь.

Вот увидела шкаф с книгами в маленьком пространстве, в которое выходили двери четырех комнат.

- Вспомнила, это то, что нужно. Этот шкаф она хорошо помнила.

Время же перерыва уже заканчивалось, так и не удалось Катерине дойти до нужной ей комнаты. 

В библиотеке обсуждение стихов поэта еще не началось. Но многие уже на своих местах.

Уже перед глазами лежат стихи другого поэта, его зовут Николай. Он сидит рядом с Катериной, ближе к столу. Это седой, чуть полноватый, высокий мужчина. Одет он в свитер сероватый с белыми мелкими вкраплениями, вязка свитера объемная, но очень простая. Он художник, пишет стихи несколько лет. Николай говорит, что для стихов мало тем. Теперь Николай читает свои стихи – «Памяти Александра Грина», «Два француза», «Хрущевские пятиэтажки», и стихи, которые не имеют таких четких названий, как три первых, они просто без названий. Стих длинные, не двенадцать строк, не двадцать.

Стихи Николая и Ильи не совместимы никаким образом. Для них нужны разные аудитории, это как рок и русский романс, это как детские стихи и поэзия авангарда. Ничего общего ни в словах, ни в том, как все звучит. Если для Ильи не требуется никакой ритм, но у Николая выверенная рифма. Но думается, что художник Николай, совсем не должен думать о какой-либо форме стихотворения. В живописи, пока появится окончательная картина, много чего остается под самым верхним слоем. И набросок картины ближе к абстракции, даже если художник склонен к реализму. А поэт Николай склонен к реализму.- В стихах есть тематика.- Сюжеты.- Предметная поэзия.- Вступает в диалог с читателем.- Русская поэзия.- Русская лирика.- Давид Самойлов стал писать после пятидесяти лет.

- Монотонность размеров.

- Кого-то ждет антология стихов о хрущевских многоэтажках.

Про монотонность стихов Катерина сказала, что это скорее у Николая не отдельные стихотворения, когда не требуется единого общего размера стихов, а просто эти стихи Николая могут служить частью одной темы и одной поэмы, что, возможно, давно зрела, а сейчас и появилась. И в этом нет ничего удивительного, человек не в поиске своего голоса, а уже его нашел и от него не отойдет, даже если ему и будут предлагать пробовать себя в других стилях.

 

 Без шума доживают век

 Хрущевские пятиэтажки,

 Дыханье их темно и тяжко,

Как тяжек предвесенний снег.

В них были ссоры и покой,

В них было тесно и безумно,

В них было весело и шумно,

В них жизнь текла живой рекой.

Их обитателей черед,

Ступая глухо и неслышно,

Уходит к горизонтам вышним,

Даруя времени отсчет.

 

 - Виден человек – хороший человек.

 - Поэт в этих стихах отвечает за каждое слово.

- Это такие тексты стихов, которые не нужно отжимать, чтобы получить какой-то осадок.

- Точная рифма.

- Поэт точной рифмы.

- Можно пробовать и новые стили.

Конечно, можно и пробовать эти новые стили, но думается Катерине, что лучше оставаться на той точке, которая может быть основным пунктом, центром, маленькой своей столицей. Если даются советы не бояться экспериментов, а сам Николай говорит о том, что темы для стихов не так просто найти, то уже не требуется даже отходить от своего выбранного направления, а оставаться внутри, а все внимание обратить на поиск тем.

Выступает поэтесса Елена, молодая девушка, окончила литературный институт несколько лет назад. Она выступает и как поэт, и как переводчик. Она читает не все стихи, которые напечатаны на белых больших листах. Названия стихов звучат ясно и понятно, что за тема в них основная, какие чувства питали строки, здесь только стихи о любви. Названия ее стихов – «Стрела», «Счастье», «Пейзажист», «Любовь», «Смерть Любви». И несколько в стороне от темы любви стихотворение «Крым». И в стихах звучат такие ясные приметы чувств «мнится разлука», «стрелы пущены», «в райском саду», «звезды серебряный полет», «вновь любовь», «ветхий томик».

- Есть повествование.

- Работа с фабулой удается.

- Переводы удаются.

- Переводы просто отличные

- Изумительное стихотворение в переводе.

- Чутье при переводе.

- Не рядом с поэтом, не впереди. За ним. Самое главное в переводе. Все выполняется. Основа понимается, оттого переводы так звучат.- Тема несчастной любви.- Нужно отойти от этой темы. Добавить другие.

Нет, как считала Катерина, автору стихов не следует уходить от темы, которая ей важна, в любом виде, есть ли в стихах о любви что-то горестное, или что-то радостное. Это основная тема стихов, не только стихов, но и жизни. И ничего трагического в стихах Елены о любви Катерина не почувствовала, просто, в дальнейшем в них будут чувства не так ясно выражены, но они будут, пусть эти стихи станут мечтой о том, что, возможно, придет. А, если не придет, то эти строчки будут напоминать о чистом прекрасном чувстве, для которого не было никаких преград в стихах. Значит, все должно остаться таким как есть, со стихами о любви. И переводы будут не забыты, они уже будут вне того важного чувства, которое так хочется выразить поэту. Переводы стихов будут уравновешены именно стихами о чувствах поэта, стихами о любви. А иначе все превратился в работу, и лишит поэта счастливой молодости, если будут только одни переводы.

 

Кружится снег за окном,

Колокол мерно звонит.

Трапеза всех примерит,

Рад обитателям дом.

Путник однажды свернет

С темной дороги на свет.

Милость – на просьбы ответ,

Древом ветвистым цветет.

Путники ждали давно.

Боль навсегда замолчит.

Свет озаряет свечи

Хлеб на столе и вино.

 

Этот перевод стихотворения Георга Тракля был прекрасным. Настоящим, переводчик был мудрым и бережно относился к автору, писавшему на немецком языке. После всего, что для Елены было сказано, она всех поблагодарила.

И вновь в контрасте с тем, что до этого было услышано, после стихов Елены звучат вновь стихи, что просто состоят из красок ярких, иногда резких, и в таком огромном потоке необычных редких слов. Читает стихи Ирина. Уверенно читает, выверено, она видит и слышит слушателя. Светлые, коротко постриженные волосы, ясный взгляд.

 - Верлибр.

- Родные формы.

- Этот человек знает толк в поэзии.

- Современная графика.

- Отсутствие знаков препинания.

- Не отвлекается внимание.

- Смелость выражений.

- Действуют стихи на пять органов чувств.

 

мои дети

меня обновлённая версия

ментальный тюнинг апгрейд до шестой модели

мои дети

бонус-шанс к отведенному сроку

фантомные боли трансгендерное проживание

мои дети

свиданье с отцом к нам приехала бабка

внучатой золовки племянницы шурина

мои дети

изъятые части

семена
нитки
ноты

 

В противовес этим стихам есть и стройные, ясные, открытые. Можно сказать, что это стихи опытного человека, понимающего в жизни, как сказала Ирина, она сама ведет литературный семинар. Это уже и раньше было ясно, когда при обсуждении стихов других авторов, она находила важные слова, чтобы составить об авторе полное представление, можно было слушать и получать такую важную оценку стихов, которую сама Катерина не могла дать, так как воспринимала стихи на уровне первого впечатления. Можно сказать, что Катерина была единственным слушателем, который в это день не могла выступить, так как поняла задание совсем не так, как это сделали другие.

Как не сложны при чтении стихи Ирины, но для Катерины такие стихи были понятны, под яркими мазками стихов был ясный и четкий смысл. Катерина подумала о том, что тот контур, что первоначально был заложен в стихотворение, значит не меньше, чем уже законченное стихотворение. Краски если и нет, но смысл оказывался превыше всего.

 

ты был мне городом чужим

и я бродила в закоулках

то тесных то пустынно-гулких

где воздух мёртв и недвижим

то рвом то озером лесным

и два десятка лет и зим

тебя я вброд переходила

незамерзающая сила

ты был мне всем

что влёт накрыло

расплющило разворотило

переломило пополам

по швам и долевым расшило

не согревающая сила

 

Вот такой четкий и ясный контур держит каждое стихотворение Ирины. И яркие краски не могут скрыть глубину и четкость рисунка каждого стихотворения. Многослойная красота.

После чтения стихов вновь Елена объявляет маленький перерыв. Прошло уже почти три часа, но никто не уходит, но все встают из-за овального стола и выходят из зала библиотеки. Идти теперь на другой этаж Екатерина не собирается, она подходит к тому, кто все время чтения стихов сидел за маленьким столом за компьютером.

- Спасибо за книгу о Сандормохе, - говорит Катерина Александру.

- Пригодилась?

- Без всякого сомнения. Там, в месте захоронения заключенных, была. И в музее показывали приказы о расстрелах. Там все за витринами, только фотографии можно сделать.

- Да, в книге огромный список имен.

- И среди этих имен есть и немецкие имена.

- Так в Соловецком лагере сидели все, не только русские и украинцы.

- Зайду еще к вам, если можно, есть вопросы, - говорит Катерина.

- А книгу пишите?

- Пишу. Но она требует документов. А для этого время нужно.

- Согласен.

В конце вечера читал свои стихи еще один поэт Анатолий. Первое стихотворение поразило Катерину тем, что стихотворение было о цветах, георгинах. Можно сказать, что этим стихотворением была подборка всех прочитанных стихов.

- Почему это? Почему такой выбор?

- Публикуете много стихов?

- Много.

- Нужно не все публиковать.

- Стараться публиковать только те, что уже доработаны.

- Уходить от общего к деталям.

- Сила образа.

- Готовый материал для книги.

- Умение читать стихи важное качество.

Катерина тоже готовилась к этой вечерней встрече, но вместо того, чтобы напечатать десять экземпляров подборки стихов, напечатала десять разных своих миниатюр и рассказов, и всего один экземпляр подборки стихов. Пришлось подумать над тем, что в понимании задания был изъян именно у Катерины, а остальные поняли все правильно.

Все, что происходило в этот вечер, было интересно. Могло ли это повлиять на то, что писала Катерина? Трудно сказать. Изменение стиля письма, конечно, возможно, пробовать можно, но будет ли это искусственными пробами или искренним творчеством, определить сразу невозможно. Важны ли советы для авторов, чьи произведения разбирали? Знали только они сами. Конечно, нужно было отметить то, что ведущая семинара часто использовала термины, которые подчеркивали ее профессиональные знания в области стихосложения. И это позволяло другим чувствовать действительно профессиональную оценку своих стихов.

С некоторыми выводами при разборе стихов присутствующих в читальном зале библиотеки сегодня вечером, она была согласна, но в некоторых случаях осталась при своем мнении. При этом для себя решила, что для многих стихи не столько выражение того состоянии, в котором находится поэт или его характера, а скорее стихи являются дополнением к тому, что существует в душе, в надеждах, в мыслях. Если поэт строг и последователен в своих поступках, то стихи его будут без обязательных рифм, таким потоком ничем не ограниченных представлений о мире, не столько существующем, сколько придуманном, фантастическом. Если же человек не может справиться с собой и построить некую последовательную систему своих действий, то, неожиданно, в его стихах все будет ясно и понятно. И возникает равновесие, что поддерживает человека в его жизни. Если возникли стихи о любви, то пусть они пишутся и дальше эти стихи о любви. Возможно, о той, что придет, а, может быть, о той любви, что ушла. Может ничего не состояться, а мечта о прекрасном или печальном чувстве состоялась.

 - Ассоциативный ряд.

- Верлибр.

- Сонет.

Для Катерины были понятны только несколько простых стилей, с которыми она познакомилась. Она еще хорошо помнила, как постепенно одно за другим читались ее стихи Еленой. Она что-то отмечала, а обучаемая все тщательно записывала в красном блокноте с белой пружинкой. И было в этом что-то важное, которое должно было проявиться потом, когда можно будет вернуться самой к тому, о чем говорилось, чтобы разложить слышанная по строчкам стихов.

 

И спит луна на крыше,

На самом кончике антенн

Она ползет все ниже-ниже.

По самой тонкой кромке стен.

Касается стекла и пола,

Ломается на желтые куски.

И на стене открытой голой,

Печатает письмо своей тоски.

 

Как подчеркнула Елена, русская поэзия не отказалась от рифмы, она ей нужна. Но приход верлибра, по всей видимости, неотвратим. Может быть, следует на этом этапе не быть такими строгими к точной и неточной рифме. Допускать строчки без рифмы, которые занимают свое место в стихотворении. По этому поводу вспомнилась Еленой и гейневская строка, когда среди рифмованных строк появляется не зарифмованная строка. Разбор стихов Катерины был долгим, целых огромных три часа. Елена говорила о многом. О выборе темы. О необходимости быть подготовленным теоретически, о выборе правильной литературы для изучения стихосложения.

- Как можно думать о теории, когда пишешь стихи?

- Это будет звучать внутри.

Вот для этого внутреннего звучания и было это занятие преподавателя Елены и автора стихов.

 Вечер закончился, поэты начали собирать листочки со стихами. С овального стола убирали книги, с маленького стола крошечные чашечки. На лестнице зажигались лампочки только тогда, когда кто-то вставал на ступени лестницы, над которыми и висели нужные лампы, а потом за спиной опускалась темнота, и впереди еще был темный лестничный пролет. Дежурный за низкой стойкой попрощался с уходящими поэтами.

На улице было пустынно и тихо. Жилых домов по близости не было, оттого все, кто работал здесь, давно разъехались. За спиной осталось здание, на котором, не потревоженные ветром, неподвижно висело два флага, Екатерина не пошла к метро, а мимо темного здания архива вышла на улицу, по которой проезжали автобусы. И здесь была тишина, даже машин не было. Только на противоположной стороне улицы, на фоне низких больничных корпусов, темным контуром виднелся памятник – доктор Пирогов продолжал нести свою долгую и нужную вахту.

 

 

Ирина Радченкова

Венский вальс

Зал Эшборн быстро наполнялся участниками семинара. Милая девушка – организатор, совсем юная на вид, не успевала дарить дежурные улыбки входящим. Стрелки часов создали прямую линию, остановились на 6 часах. Можно начинать. В зале гул и радостные возгласы. Это Петрозаводск встретил давних знакомых омичей, а барнаульцы уже обнимаются с пермяками. Девушка-организатор, боясь нарушить регламент, строго призвала к порядку. Постепенно гул стих, но ненадолго. Потянулась вереница опаздывающих и снова радостные приветствия старых знакомых со всех уголков России.

Она сидела скромно в сторонке. В Российско-немецком доме была впервые, никого не знала и поэтому чувствовала себя скованно и неловко. Ситуацию спасала сидящая рядом Светлана. Она мило улыбалась сидящим в аудитории, похоже, многие были ей знакомы. Евгения же провожала долгим взглядом каждого входящего, старалась запомнить. Чего ждала эта взрослая цветущая женщина от очередного обучающего семинара? Как всегда чуда! Прожив почти полвека, Евгения не утратила детской непосредственности и открытости миру. Поэтому ожидание чуда к ней приходило в каждой новой обстановке.

Организационные вопросы были быстро урегулированы, всех отметили в списках, раздали ручки, блокноты и пригласили явиться завтра с утра на учебу. А сейчас зал нужно срочно освободить. Через час начнется открытие выставки картин.

Евгения со Светланой вышли из светлого и уютного Эшборна, направились вниз по лестнице. Со стен лестничных маршей на подруг смотрела величественная Екатерина. Репродукции портретов императрицы разных художников в элегантных рамах гармонировали с интерьером, лучи закатного солнца мягко освещали богатые наряды покровительницы российских немцев. Евгения замедлила шаг. «Нельзя же так резко останавливаться! Пробки создаете!»- раздался сзади мужской голос. Высокий мужчина стремительно сбегал по лестничному маршу. «Видимо, сотрудник» - подумала Евгения. Извинилась и отошла в сторону. Хоть диалог получился краток и встреча мимолетна, что-то было в его облике хорошо знакомым. «Показалось» - сказала себе Женя и продолжила разглядывать Екатерину.

Часом позже, на открытии выставки высокий мужчина вновь оказался в поле зрения подруг. Он активно общался с посетителями, шутил, фотографировал, смеялся, притягивал к себе заинтересованные взгляды. Женя, как и многие, украдкой рассматривала героя, пытаясь вспомнить, откуда она его знает. Наконец ее осенило. Это же известный хореограф, на него Евгения случайно подписалась в инстаграме два года назад. Она быстро взяла в руки телефон, зашла в интернет, и вот уже Игорь перестал быть незнакомцем. Да-да, на семинаре в Питере два года назад! Игорь был там приглашенным экспертом и провел небольшой, но яркий мастер-класс по историческим танцам. Пазлы сложились в одну картинку. Нынешняя учеба должна завершиться Большим Екатерининским Балом. А исторические танцы необходимо освоить до его начала! Поэтому Игорь здесь. «Прекрасно! Будет повод пообщаться,» - обрадовалась Евгения.

Вернисаж отгремел, учеба пошла своим чередом. Теперь уже все перезнакомились, география друзей Жени расширилась до Сибири, Калининграда, Казахстана. Лекции и практические занятия сменяли друг друга. Все приехавшие быстро нашли общие темы и активно проводили в беседах и дискуссиях все свободное время. Вечерами были концерты либо посещения театров. Евгению же полностью захватила учеба. Она очень ждала лекцию профессора филологии, ведь нужно было задать столько интересующих вопросов. Но в программе лекция стояла в последний день учебы.

В среду занятия завершились около восьми вечера. Сил идти на прогулку по Москве не было. Моросил затяжной холодный дождь. Евгения открыла зонт и торопливо зашагала в сторону гостиницы. Подруга Светлана сегодня отправилась на встречу друзей-однокашников по университету. Улицы были пустынны, лишь светофоры подмигивали время от времени красными огнями. Как же испещрена Москва автодорогами! Каждые сто метров перекресток и светофор. На одной из вынужденных остановок перед светофором Евгения оторвалась от своих мыслей и огляделась. Справа стоял Игорь. Сердце застучало. Очень хотелось завязать разговор, обозначить себя, признаться, что знает многое о нем. Но скромность сковывала действия. Игорь как будто уловил ее настроение. Обернулся, широко улыбнулся: «Что опять движение задерживаете?». «Да, приходится красный свет наколдовывать,» - поддержала шутку женщина. Через дорогу перешли вместе. Тема беседы появилась быстро – Екатерининский Бал. Евгении впервые предстояло побывать на балу, но исторические танцы и клавесинная музыка были страстью с детства. Сколько прослушало клавесинных концертов, даже сама играла на этом инструменте, участь в музыкальном училище. Пусть клавесин не стал частью профессии, но в душе прочное место занял. Игорь с удивлением слушал рассказ женщины, вновь и вновь внимательно вглядывался в ее лицо, отмечая красивые линии, приятный тембр голоса и величественную осанку. Ловил себя на мысли, что не замечал прежде очарования, исходившего от этой дамы. Думал, как мы порой бываем поспешны в выводах о человеке. Ведь с первого взгляда Женя была просто милая женщина, каких сотни. Дорога до гостиницы быстро закончилась, спутники попрощались, не договорившись о будущей встрече.

Неделя учебы пролетела незаметно, груз знаний был велик, но вполне посилен. В субботу – бал, апогей встречи. Что же будет?

Царицыно встречало гостей развлечениями прямо у входа в усадьбу. Артисты, танцоры, музыканты в исторических костюмах. Екатерининский дворец блистал великолепием. Игристое вино искрилось в бокалах. Публика в изысканных нарядах занимала места в зале торжеств. Бутоньерки из живых цветов на запястьях, радостные улыбки, смех, величественные интерьеры XVIII века. Гости не могли остановиться и фотографировали, фотографировали, фотографировали. Так хотелось оставить на память частицу Бала. Евгения со Светланой вместе со всеми изумленно рассматривали Большой Зал дворца, не в силах побороть робость перед этой красотой и великолепием. Высокие потолки, величественные колонны, изумительный паркет, изящные люстры, банкетки, изысканные угощения – все было удивительно. Перед входом в зал торжеств подруги приобрели лотерейные билеты в надежде, что счастье здесь должно обязательно улыбнуться. После торжественного открытия и официальной церемонии начался бал. Открыли его танцоры в костюмах Екатериниской эпохи. Атмосфера XVIII века сквозила во всех деталях: музыке, движениях, костюмах. Потом мазурке и менуэту обучали всех присутствовавших. Игорь вместе с партнершей показывал танцевальные элементы, щедро даря «ученикам» улыбки и комплименты. Его взгляд скользил по залу, а увидев Евгению, лицо озарилось радостью.

Музыка прекратилась, кавалеры отвели дам на их места. Сейчас будет розыгрыш лотереи. Участники бала не скупились на покупку билетов, ведь лотерея была благотворительной, а выставленные лоты были крайне интересны: и авторские духи известной парфюмерной мастерской, и чайная пара изысканного фарфора, и раритетное издание исторических книг и многое другое. Самым ценным в разыгрываемой лотерее был отдых на двоих в отеле в горах. И каково же было удивление присутствовавших, когда лот с путешествием достался преподавателю исторических танцев Игорю! Зал разразился аплодисментами. Но еще больше изумились гости бала, когда Игорь подошел к Евгении и предложил ей поехать вместе с ним в это путешествие, став его спутницей жизни. Женя, конечно, ожидала чуда, но чтобы такого! Зал замер, все ждали ответа дамы. Щеки зарделись, в голове за один миг пронеслись все эпизоды жизни. Много было событий хороших и не очень, но всегда была радость в сердце и тепло душевное, надежда на большую и красивую любовь и доброе отношение.

А в это время зазвучал венский вальс… 

 

Агнес Госсен

Место встречи.

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 324; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!