ТЕКСТ СКВОЗЬ ПРИЗМУ МЕТАФОРЫ ТКАНЬЯ

Стр 1 из 3Следующая ⇒

Т.В. Шмелёва

ТЕКСТ

КАК ОБЪЕКТ

ГРАММАТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Учебно-методическое пособие

Красноярск 2006

УДК 491.701 - 75

ББК 81.411.2 - 2

Ш 72

Рецензенты:

кандидат филологических наук И.В. Башкова

кандидат филологических наук А.Н. Сперанская

ШмелёваТ.В.

Ш 72 Текст как объект грамматического анализа: учеб.-метод. пособие / Т.В. Шмелёва; Краснояр. гос. ун-т. – Красноярск, 2006. – 58. (экспресс-издание)

Учебно-методическое пособие содержит важные сведения по теории и практике грамматического анализа текста, необходимые для становления специалиста любой гуманитарной практики. В качестве материала для иллюстрирования и анализа в пособии предлагаются не художественные тексты.

Для студентов гуманитарных факультетов филологических специальностей «Филология», «Журналистика», «Связи с общественностью» высших учебных заведений. Может быть рекомендовано для аспирантов, преподавателей вузов, а также школьных учителей.

Печатается по решению редакционно-издательского

совета Красноярского государственного университета

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие……………………………………………………………..4

Часть 1. Научные статьи …………………………………………….6

Текст сквозь призму метафоры тканья…………………………...6

Кодекс речевого поведения………………………………………12

«Так сказать» и «как говорится »...................................................19

Деепричастие на службе модуса…………………………………24

Репертуар метасредств русского языка………………………...29

Часть 2. Практикум…………………………………………………..32

Методические советы…………………………………………32

Тематическая основа…………………………………………...32

Рематический уток……………………………………………..35

Авторский узор………………………………………………....37

Терминологический словарь……………………………………….39

Библиография....……………………………………………………..60

Предисловие

Вашему вниманию предлагается методический материал, который призван помочь в подготовке к итоговому экзамену по современному русскому языку.

Необходимость такой помощи очевидна: профессиональный уровень филолога проявляется в умении анализировать и объяснять текст (недаром ведь и филология мыслится как «служба при тексте» [Аверинцев 1979]). однако же в рамках основного университетского курса современного русского языка тексту специального места не отводится. Возможно, это основано на представлении о том, что умение анализировать текст как бы само собой сложится из освоения разных языковых единиц, прежде всего синтаксических, затем морфологических (в первую очередь морфологии глагола), лексики и ещё чего-то такого, что мы называем лингвистической интуицией и просто сообразительностью. Часто именно так и бывает. Но далеко не всегда. И уповать на это – утопично.

Ведь текст, как стало ясно недавно, - не сумма высказываний, а особая единица со своим грамматическим устройством, и потому учиться видеть это устройство, или ГРАММАТИКУ ТЕКСТА, надо специально. Именно в этом может помочь это учебно-методическое издание.

Его можно рассматривать как продолжение пособий к курсу «Современный русский язык», ведь в тексте начинают «работать» все изучаемые в этом курсе единицы – от морфемы до сложного предложения. И в то же время здесь представлены те особые элементы текста, в которых кроется его грамматическая природа – тематическая основа, рематическая линия и авторское начало. Это такие же объективные составляющие грамматического устройства текста, как падеж или модальность и время для высказывания.

Сегодня сомневаться в этом – уже непозволительная для профессионала невинность. Пережив «текстовый бум» 1970-х годов, лингвистика постепенно осваивает текст как особый объект. С другой стороны, в лингводидактике набирают силу текстоцентрические тенденции, и педагогическое освоение текста движется вслед за лингвистическим, поддержанное убеждением в том, что «текст должен стать основной единицей обучения языку и речи» [Ипполитова, 1998. С.25]. Особый стимул для изучения текста в школе создал ЕГЭ по русскому языку, куда входит задание, связанное с анализом текста и созданием собственного по его поводу.

В названии этого учебно-методического пособия можно видеть перифраз заглавия одной из первых отечественных монографий текстовой проблематики – «Текст как объект лингвистического исследования» [Гальперин, 1981]. В этом – специфика замысла: предполагается самое общее знакомство с проблемами текстовой организации, и цель этого знакомства обозначена чётко – приобретение опыта анализа текста. При этом нельзя не заметить сужения проблематики: здесь речь идёт только о грамматическом анализе. Этот момент важно подчеркнуть, поскольку наряду с грамматическим подходом к тексту возможны речеведческий (риторический), стилистический и филологический. Каждый из них имеет особые цели систему понятий. Однако грамматический анализ, если можно так сказать, первичен, все остальные, может быть, в разной степени, но учитывают его результаты.

И ещё одно отличие предлагаемых материалов – они имеют в виду не художественный текст. Это объясняется стремлением дать возможность научиться на таких текстах, которые по отношению к художественным следует считать первичными, а потому устроенными более просто. Анализ художественного текста – задача более сложная, надстраивающаяся над тем, что помогают выработать предлагаемые здесь знания.

Методические рекомендации включают две части. Первая – «Научные статьи» – содержит информацию теоретического характера в научных статьях о семантике высказывания, которые высвечивают важные для текста моменты авторского присутствия в нём; вторая – «Практикум» – даёт возможность приобрести опыт анализа текста. Завершает издание терминологический словарь, в который включены самые необходимые термины и их кратчайшее толкование. Словарь должен помочь и в чтении научных текстов, в том числе, предлагаемых здесь, и в изложении и обсуждении своих наблюдений над устройством текстов. При необходимости более детального знакомства с тем или иным понятием можно обратиться к справочной и лингвистической литературе, которая указывается в библиографии.

Использую эти страницы, чтобы выразить сердечную благодарность инициатору этого издания Алевтине Николаевне Сперанской и всем, кто принял участие в его и обсуждении и подготовке к печати. Оно представляет собой «красноярскую версию» методического пособия для студентов Новгородского университета имени Ярослава Мудрого, где я веду курс «Текст как объект изучения в школе». Мне приятно думать, что моё участие в работе кафедры русского языка не относится только к прошлому, когда я состояла в её штате.

Буду рада, если мои рекомендации действительно помогут вам, дорогие коллеги, приобрести и «отшлифовать» опыт грамматического анализа текста и выработать новое отношение ко всем знаниям, полученным вами в курсе «Современный русский язык» и в других лингвистических курсах.

Желаю вам успехов, и не только в этом!

ЧАСТЬ 1. НАУЧНЫЕ СТАТЬИ

В этой части пособия – информация об устройстве текста, которую студенты узнают обычно на лекционных занятиях. Но здесь не дублируются лекции, поскольку сведения даются в иного типа текстах – научных статьях, опубликованных мною в разное время. Опыт работы с методической и лингвистической литературой представляется важной составляющей профессионального багажа будущего педагога.

ТЕКСТ СКВОЗЬ ПРИЗМУ МЕТАФОРЫ ТКАНЬЯ

Статья опубликована в:

Вопросы стилистики: Межвуз. сб. науч. тр. – Саратов, 1998. С.68-74.

Этимология слова текст хорошо известна: она отсылает к латинскому глаголу texo ‘тку, строю, сплетаю’; textus означает ‘ткань’, в чем трудно усомниться, вспомнив русское текстиль [Черных, 1993. II. С. 232]. Значит, в основе семантики слова текст лежит метафора тканья, переплетения. И хотя русский язык воспринял это слово в готовом виде, сам этот метафорический ход не чужд и ему: достаточно вдуматься в глагол плести в значении ‘говорить что-либо, обычно несуразное’ [МАС III. С. 140], существительное сплетни или термин древнерусской книжной словесности плетение словес [Горшков, 1984. С. 123 и сл.].

Характерно в этом отношении и использование метафоры «ткань текста» в работах, например, современных литературных критиков: «нормальная грамотная художественная ткань, без особой графомании и вычур» (Д. Бавильский); «он использует методики постмодерна для создания художественной ткани [текста]» (М. Кудимова).

Ценность этой метафоры видится в том, что она помогает понять принципиальное устройство текста и научить людей без особой лингвистической подготовки видеть его.

Итак, развивая метафору тканья, следует предположить, что если текст соткан, то в нем должны быть основа, уток и узор [Даль, 1991]. И действительно, опираясь на то, что нам стало известно об отдельных категориях текста из столь много обещавшей в 70-е, но несколько поутихшей текстлингвистики, мы можем сказать, что устройство текста определяется соединением двух обязательных составляющих - тематической основы и рематического утка, а также факультативного в плане выражения авторского узора. Рассмотрим каждую из этих составляющих.

Тематическая основа текста, подобно основе ткущейся ткани, представляет собой особую нить, которую составляют темы высказываний. Её мы прочитываем отдельно, вы-читываем, когда нам нужно узнать, о чём

незнакомый текст, и эта интуитивно выработанная техника чтения сложилась безотносительно к осведомлённости о проблемах актуального членения и текстлингвистики.

Чтобы научить кого-то вычитывать тематическую основу текста, надо прежде всего познакомить с техническими средствами ее создания. Это тем более просто сделать, что такого рода сведения известны из теории актуального членения - как информация о способах выделения темы [Современный, 1989. С. 710-714] и теории референции - как данные о средствах выражения кореферентности в тексте: ведь тематическая основа это и есть цепочки кореферентных обозначений - беспрерывных или прерывающихся, сменяющих друг друга или сосуществующих в некоторых его фрагментах. Обобщение такого рода данных см. в: [Ким, 1995].

Наиболее простое средство создания тематической основы - повтор, его используют дети и неискушенные авторы, см. напр.:

(1) Галлы нападали на Рим... // Люди били собак палками потому что они не услышали / что галлы лезли по стенке... // Галлы воровали фрукты / овощи /вишню /ну и ягоду воровали. Когда люди... / римляне спали дома/а собаки ничего не слышали / потом / когда они встали /они стали... /увидели их/ и стали кидать на них бревна / кирпичи // И много галлов убили // (Текст пересказа новеллы Л.Н. Толстого «Как гуси Рим спасли»; данные К.Ф. Седова и Л.Ю.Кузнецовой).

Как ни странно, повтор широко используется для создания тематических основ и в научных текстах, напр.:

(2) В 390 г. до н.э. Рим был захвачен галлами - племенами, пришедшими в Италию с севера и обосновавшимися в долине реки По. Галлы разрушили и сожгли город, и только небольшой отряд римской молодежи во главе с Марком Манлием сумел укрепиться на Капитолии. Галлы не смогли захватить его и долго осаждали. По преданию, когда Галлы попытались ночью прорваться на Капитолий, священные гуси храма Юноны разбудили спящую стражу и спасли Рим. Галлы, удовлетворившись большим выкупом, ушли на север Италии. [Энциклопедия для детей. История. М., 1993. С. 160].

Повтор - надежное, но однообразное и потому не поощряемое стилистикой средство создания тематической основы. Его противоположность в этом отношении – перифраза, обладающая максимальными возможностями лексического разнообразия (подробнее см.: [Ким, 1995. С. 13-15]). Представляя собой серию пере-именований некоторой реалии в тексте, она будет тем обширней, чем больше известно о данной реалии разнообразных сведений, дающих основания для ее новых обозначений. Вне таких знаний лежат собственно текстовые перифразы типа герой нашего рассказа; те, о ком шла речь, и т.п. Требования к использованию перифразы предъявляет главным образом поэтика художественного текста, многие перифрастические выражения стали принадлежностью поэтического языка [ЛЭС С.274;

Новиков 2000]. В собственно языковом отношении перифразу как средство тематизации можно считать факультативным, даже избыточным.

Отличается экономностью такое средство создания тематической основы, как анафора – отсылка к предшествующему тексту, своеобразный указатель "смотри раньше". Анафора достигается с помощью местоимений (он, этот, тот) и однофункциональных слов типа последний, вышеупомянутый, а также простого умолчания, получившего название "нулевая анафора" [Ким, 1995. С.15-32] – используем для её обозначения значок Æ .. Оба вида анафоры использованы в примере из "Энциклопедии туриста" (М., 1993. С. 370):

(3) Расположенный на стыке пути "из варяг в греки" с Волжским путем, Новгород развивался как центр торговли, ремесел и культуры. Он был средоточием летописания и распространения грамотности. Здесь существовала одна из главных школ древнерусского искусства (зодчество, фрески, иконопись). С 1478 года Æ в составе Русского государства. В 18 веке, в связи с развитием Петербурга, Æ теряет свое торгово-экономическое значение. С 1727 годаÆ губернский город.

Для прочтения тематической основы важно понимание отношений смысловой соотнесенности между именами – партитивности, принадлежности, аспектности, каузальности. Так, возвращаясь к тексту о галлах в «Энциклопедии для детей», находим фрагмент с их характеристикой:

(4) Обитая в лесах, галлы вначале не имели и понятия о комфорте. Жилища Æ (иногда полуземлянки) строились из дерева и покрывались соломой и досками... Пища их не отличалась разнообразием – мясо (в основном свинина), молоко, вино, пиво. Галлы умело обрабатывали металлы, изготовляли оружие, утварь, украшения. У галлов существовал свой язык, но к V-VI в. н.э. он был вытеснен латинским.

В этом тексте наряду с повтором (галлы... галлы... у галлов) для создания тематической основы используются анафорические средства (их, Æ), поддержанные смысловыми отношениями "человек – жилище", "человек – пища".

Итак, тематическая основа текста прочитывается достаточно легко, этому вполне можно научить школьника и тем более студента. Научившись видеть ее в тексте, а затем критически относиться к ее построению в разных, в том числе и собственных текстах, студенты с интересом узнают, что под названием тематической последовательности эта составляющая строения текста была открыта и введена в научный оборот Фр. Данешем [Горшкова, 1979. С. 349-353]. Им же предложена типология текстов, различающихся характером тематических последовательностей. Так, повествовательные тексты ткутся с линейной тематической основой [Там же.

С. 350], описательные имеют основу, которую Фр. Данеш именует константной [Там же], или такую, в которой он видит последовательность с производными темами [Там же. С. 351]. Научившись различать эти три типа тематических основ, каждый может "распутывать" основы текстов, часто связанные из нескольких ниточек, составляющих, так сказать, тематический сюжет текста.

Рематический уток, который, по словам Даля, «пропускается по основе», составляют последовательности рем высказываний, из которых состоит текст. Чтение "по ремам" хорошо известно всякому культурному читателю: так он поступает, когда заранее известно, о чем текст, и надо ухватить то главное, что о нем сообщается. Секрет такого чтения прост: ремы в письменной речи располагаются преимущественно в конце предложений [Современный 1989. С. 710].

На текстообразующие функции ремы обратила внимание Г.А. Золотова, обнаружив цепочки семантически однородных рем, для которых она предложила термин "рематические доминанты", показав их значимость для типологии текстов [Золотова, 1979]. Проиллюстрировать предложенное Г.А. Золотовой понятие можно с помощью текста (2), информативную сущность которого передают главным образом глаголы, помещенные в рематический центр высказываний: разрушили, сожгли, сумел укрепиться на Капитолии, не смогли захватить, осаждали, прорваться, спасли Рим, ушли на север Италии. Такого типа рематические доминанты Г.А. Золотова называет акциональными и указывает на их характерность для повествовательных текстов.

Для понимания смысла текста важны не только рематические доминанты, но и смены рем, которые и заключают в себе, если можно так сказать, драматургию текста, его смысловое движение. Рассмотрим только один пример:

(5) Синицы - птицы лесные. В зимнюю пору покидать леса им приходится не от хорошей жизни - голодно там. Часть синиц откочевывает на юг, другие - летят к человеческому жилью (газ.)

Этот текст обнаруживает такое семантическое движение: характеристика через пространство – состояние как причина – движение. Далее в рематический уток текста вплетаются предметы (чем кормятся птицы), новые пространства (где находится корм) и т.д.

Умение видеть рематический уток текста делает его "прозрачным" для читателя, "обнажает" его логику, что очень важно и при редактировании собственного текста. Создание типологии текстов по чередованию рем в составе утка – дело будущего, это и теоретически, и практически необходимая работа.

Авторский узор, который, говоря словами Даля, может быть «выткан» в тексте, – не обязательная его составляющая, как не обязателен и

узор в ткани. Его составляют словесные проявления авторского присутствия в тексте. Подчеркнем словесные, поскольку автор незримо всегда присутствует в тексте, как это показывают все приведенные ранее тексты, сотканные без авторского узора. Если же условия жанра или авторская воля вводят в текст авторский узор, то его удельный вес может быть самым различным. См., например, газетный текст с минимальным словесным проявлением авторского узора:

(6) Африканский черный носорог находится на грани исчезновения с лица земли, считают специалисты. Число этих животных неуклонно сокращается. Сегодня на всем континенте Африки насчитывается не более 14 тысяч черных носорогов. Главный бич носорожьего племени – браконьеры и перекупщики, охотящиеся за "рогами" животных, которые якобы обладают чудодейственными свойствами.

Если говорить о смысловых возможностях проявления авторского начала в тексте, то они довольно обширны.

Во-первых, это экспликация «фигур» автора и адресата, которые обычно оказываются «за кадром», но могут получить для своего проявления особые фрагменты текста:

(7) Не считая себя специалистом в области техники, тактики и методики спорта, а полагаясь лишь на опыт болельщика, которому посчастливилось присутствовать на многих больших соревнованиях, Олимпийских играх, я остановлюсь на одной проблеме: психологии спорта (Ю. Трифонов);

(8) После этого вступления читатель ждет обычных в наше время сетований о тяжелой судьбе художника в России, о недооцененном таланте и т.д. Но никаких жалостливых слов не будет (О. Торчинский).

Во-вторых, авторский узор может составить метатекст – ту часть текста, которая представляет собой его описание и одновременно инструкцию по его пониманию для читателя – «текст о тексте», как назвала его А. Вежбицка, предложившая термин метатекст [Вежбицка, 1978].

В-третьих, авторский узор могут составить разнообразные авторские оценки упоминаемых реалий, информации о них и языковых средств, отобранных автором для их описания; такого рода авторский узор представлен в (6). Рассмотрение круга такого рода оценок в рамках высказывания обобщено автором в работе [Шмелева, 1995].

Средства тканья авторского узора хорошо известны – и из знаменитой работы А. Вежбицкой, и из пунктуационного опыта каждого школьника, включающего знание о необходимости ставить запятые до и после словечек итак, так, например, прежде всего, наконец и т.д.

Авторский узор текста заметен в силу его семантической специфики, этому обучаются, может быть, легче всего (но на пунктуационную практику это, увы, существенно не влияет). Важно показать, что авторский узор в руках самого автора, он может сделать его более или менее заметным, "выткать" иначе, убрать совсем. Убедиться в этом можно, поработав, например, с таким текстом из книги Л. Выготского и А. Лурия «Этюды по истории поведения»:

(9) Обратимся к развитию мышления и речи. Очень многое заставляет нас думать, что дело обстоит в действительности гораздо сложнее, чем предполагает эта теория. Мы можем прежде всего сказать, что мышление и речь имеют безусловно разные корни и очень часто на ранних ступенях развития могут существовать одно без другой. Нам известно, например, что могут существовать формы интеллектуальной деятельности без всяких речевых проявлений.

Студенты достаточно быстро предлагают свои редакции этого фрагмента текста - с уменьшением «размеров» авторского узора или его полным устранением. В то же время они не могут не увидеть, как тесно сплетены все нити в ткани текста, и изменение одной из них требует перестройки другой.

Таким образом, сложнейший феномен текста сквозь призму метафоры тканья обнаруживает вполне уловимые черты, характеризующие его принципиальное устройство. Увидеть его мне кажется более важным и полезным, чем отмечать особенности отдельных текстов, из наблюдений над которыми, как правило, ничего не следует для анализа других текстов, а тем более создания собственных. Наблюдение над особенностями – едва ли не единственное занятие, известное современной лингводидактике, что и создает парадоксальную ситуацию: главное, чему надо учить – это понимать и создавать тексты, и именно этому мы не учим, поскольку не умеем, что во многом и создает впечатление ненужности занятий языком. Современные знания об устройстве текста, семантике и прагматике высказывания позволяют серьезно заняться их дидактическим осмыслением и внедрением в практику преподавания. Опыт такого осмысления и представлен в этой статье, появлением которой я обязана своим студентам и слушателям. За что я и выражаю им свою сердечную благодарность.

КОДЕКС РЕЧЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ

Статья опубликована в:

Русский язык за рубежом. – 1983. – №1. – С. 72-77

до издания русских переводов работ П. Грайса “Логика и речевое общение”

и Д. Гордона, Дж. Лакоффа “Постулаты речевого общения”

(Новое в зарубежной лингвистике, 1985, вып. 16).

Отличается от логических работ зарубежныхавторов конкретностью данных

о русском языковом сознании и русских средствах языковой рефлексии в рамках

высказывания. Воспроизведена в: Шмелева 1998.

Можно ли о человеке, знающем словарь и грамматику, сказать, что он в совершенстве владеет языком? Думается, можно только в том случае, если наряду с этими огромными по объему знаниями он интуитивно освоил правила речевого поведения, которыми руководствуются носители данного языка. Интуитивно потому, что ни один учебник или словарь, ни одна грамматика не содержат таких правил, и мы даже не подозреваем, как сильно подчинены им в своей речевой деятельности. Как же можно "извлечь" и сформулировать эти правила, коль скоро они так или иначе представлены в языке и знание их входит в языковую компетенцию говорящих на нем?

Речь пойдет не о правилах этикета, предписывающих в той или иной ситуации выступать с определенным высказыванием или воздерживаться от каких бы то ни было речевых проявлений, а о правилах, регулирующих собственно речевую деятельность, или речевое поведение.

Первый (самый, казалось бы, очевидный) путь – обратиться к специальным текстам, где обсуждается речевая деятельность – критическим разборам, поучениям, рекомендациям и т.п. Но текстами такого рода мы как будто не располагаем (классические риторики ограничены в известной степени своей эпохой, к тому же это инструкции, касающиеся одного вида речевой деятельности – публичной речи). В самых разных текстах можно встретить "попутные" замечания о правилах речевого поведения, но это материал, как правило, случайный и потому ненадежный (но интересный,

и собирать его надо).

Второй путь предлагает Ю.В. Рождественский, убедительно показавший важность "извлечения" и формулировки таких правил. Это фольклорные тексты, а именно пословицы. Опыт такой экспликации правил он произвёл с восточными пословицами [Рождественский, 1979. С.20-25]. Интересные результаты, очевидно, даст аналогичное изучение русских пословиц и поговорок.

Третий путь открывается исследованиями семантической организации предложения. Известно, что один из главнейших принципов этой организации состоит в том, что говорящий обязательно должен соединить в предложении объективную информацию о мире - диктум - и субъективную, "от себя", - модус. В модусе заключается целый спектр значений, представляющих отношение автора высказывания к описываемым событиям, к информации о них и к собеседнику [Балли, 1955. С.45; Шмелева, 1995]. Наряду с этим в модусе содержится информация об отношении говорящего к предложению как собственному речевому произведению.

Эту часть модуса составляет информация:

1) о целях данного речевого действия: сообщить (спросить) - произвести некоторое социальное действие (поздравление, извинение и т.п.);

2) о жанре, в котором выступает говорящий: собственно сообщение, шутка, согласие с мнением или возражение "предыдущему оратору" и т.д.;

3) о месте данного высказывания в тексте - начинает оно текст, новый "сюжет", возвращает к уже обсужденному, продолжает мысль, резюмирует.

Особенность этой части модусных смыслов состоит в том, что они всегда (вернее, почти всегда) проявляются в предложении скрытым образом, имплицитно: все перечисленные значения - цель речевого акта, его жанр, место в тексте - очевидны для всех участников общения и потому не требуют специального выражения.

Выражение такого рода смыслов модуса (метасмыслов ) производится при каких-то отклонениях от обычного, стандартного хода коммуникации, когда говорящий вынужден комментировать свою речевую деятельность, мотивировать свое поведение как автора высказывания. Так, когда говорящий осознает, что нарушает правила речевого поведения под воздействием особых обстоятельств, в его высказывании появляются своеобразные пометки, суть которых состоит или в объяснении мотивов отступления, или в извинениях по этому поводу. Наблюдения над такими экспликациями метасмыслов в предложении дают возможность выявить кодекс речевого поведения по его "нарушениям".

Итак, третий путь "извлечения" правил речевого поведения - обратиться к скрытым элементам модуса, вернее, к тем случаям, когда эти принципиально невыражаемые смыслы эксплицируются. Преимущества этого пути – в том, что он позволяет сформулировать не только правила речевого поведения, но и определенные инструкции, касающиеся того, как вести себя, если приходится их нарушать.

Далее здесь приводятся некоторые результаты исследования по третьему пути. При этом имеется в виду элементарная коммуникативная ситуация в ее "классическом" варианте: говорящий предлагает свое высказывание слушающему/читающему. Таким образом, здесь можно будет говорить об "элементарной" части кодекса речевого поведения. Все ее требования относятся к говорящему как активному участнику общения, ведущему.

Главное из этих требований состоит в необходимости выбора такой авторской тактики, при которой были бы соблюдены интересы слушающего и собственные интересы говорящего (хотя, вообще говоря, разделение этих интересов условно, поскольку они сходятся в желании успешного хода коммуникации). Интересы слушающего состоят в том, чтобы ему, во-первых, была предложена информация, соответствующая его запросам и возможностям, а во-вторых, не были нанесены какой-либо коммуникативный "ущерб" или обида. Собственные интересы говорящего сводятся к тому, чтобы, осуществив свои коммуникативные намерения, не произвести неблагоприятного впечатления, что может случиться, если он проявит языковую некомпетентность, незнание правил речевого поведения и, наконец, если он нарушит одно из этих правил и тем самым не сумеет учесть интересов собеседника.

Итак, каким должно быть поведение говорящего?

Говорящий должен предлагать такие высказывания, часть информации которых была бы слушателю известна. В противном случае собеседник либо не будет знать, как вести себя дальше, либо просто не поймет высказывания. При отсутствии общих знаний говорящий должен или сделать предварительное сообщение (У меня есть один приятель, так вот у него...), или, по крайней мере, задать вопрос о наличии таких знаний (Ты слыхал, что экзамен переносят? Так это неправда). Это требование обусловлено семантическим свойством предложения, хорошо известным лингвистам, - субъектно-предикатной структурой, где под субъектом и имеется в виду общая для говорящего и слушающего идентифицирующая часть [Арутюнова, 1976].

Говорящий должен строить свое высказывание так, чтобы ничто в нем не оказалось неоправданным или странным для слушателя на основе предварительных его знаний о ситуации и об обычном, естественном ходе событий. При малейшем предположении, что придется отступить от этого правила, говорящий должен ввести в предложения "оправдывающие" его разъяснения: "Горожанин по привычкам, памяти, жизнеощущению, я, видимо, страшно тосковал в волховских лесах по камню и асфальту большого города. Говорю «видимо», так как сам себе не отдавал отчета в неясном чувстве" (С. Наровчатов). Слово видимо могло бы здесь показаться странным, так как информация о собственных ощущениях говорящего в принципе достоверна. В подобных случаях используются, как в приведенном примере, достаточно пространные экспликации речевого элемента мо

дуса с глаголами сказать, называть, употреблять слово и т.п. и объясне

ниями такого, на первый взгляд, странного употребления.

Как бы противоположным этому оказывается правило не сообщать общеизвестного, тривиального. При вынужденности сделать это, например, в начале разговора, в ответе на прямой вопрос и т. п., в предложение вводятся пометы как известно; известно, что, отчасти снимающие с говорящего ответственность за банальность информации; см., например, фразу из интервью артиста Б. Чиркова: Деление героев фильма на "положительных" и "отрицательных", как известно, весьма условно.

Говорящий должен не сообщать сведений, а тем более суждений и оценок, неприятных для слушателя. Если же приходится это делать, то оправданием может служить упоминание о другом требовании речевого кодекса - говорить правду, быть честным и искренним.

Говорящий обязан быть точным, т.е. представлять задуманное содержание единственным соответствующим ему способом. Если у него нет уверенности, что это требование исполнено, он может ввести слушателя в свою "творческую лабораторию", предъявив ему тот ряд обозначений, из которых он затрудняется сделать выбор; см., например: Писатель ведет нас в кабинет, который почему-то хочется назвать лабораторией, а точнее - мастерской (Н. Полевой). Отдельные элементы такого ряда сопровождаются, как правило, пометами предпочтительности - точнее, вернее, лучше: Здоровье мое худо, а веселость, или, лучше сказать, желание шутить нападает с досады (Н. Лесков). Возможны и более пространные экспликации с подробными объяснениями автора: Дом № 53 - первый шумозащищенный и шумозащитный дом в Москве (я даю оба определения, потому что, говорят, даже среди авторов его идут споры, какое из них точнее) (газ.).

Говорящий должен вести речь в какой-то определенной манере - серьезно или шутливо, конкретно или обобщая, пространно или кратко, детально или "грубо". При смене манеры общения он обязан сказать об этом собеседнику, воспользовавшись для этого, например, деепричастной конструкцией говоря схематично / грубо / кратко / суммарно / образно / фигурально / в общем и т.д.: Но, говоря серьезно, мне надоело до смерти ездить (А. Островский); Подход с этой стороны заключается, говоря суммарно, в том, что сначала изучается значение имен, а затем - предложение (Ю. Степанов).

Сделав все для правильного понимания своего высказывания слушателем, говорящий должен позаботиться еще и о поддержании своего коммуникативного престижа, что, в свою очередь, обеспечивает успешность коммуникации. Для этого говорящий должен соблюдать целый ряд специальных правил.

Первое из них состоит в требовании искренности и правдивости. Как уже было сказано, оно может вступать в противоречие с требованием не говорить неприятного для собеседника и оказывается при этом более сильным. В таких случаях в предложении появляются пометы честно говоря, по правде говоря, правду сказать и подобные. В наибольшей степени

это относится к оценочным суждениям, особенно отрицательным, которые всегда требуют осторожности: Кунта был добрым и, прямо скажем, глупым (Ф. Искандер.); Интересно читать о романе, но, по правде говоря, сугубо отвлеченные формулировки и суждения обычно мало задевают практиков («Вопросы литературы», 1981. №6). Более сильным оказывается это правило и по отношению к требованию не переходить некоторого общепринятого предела откровенности. Так, в информации о собственной персоне говорящему следует воздерживаться от высказываний типа я обманул его, я порадовался его неудаче, я пожалел времени/денег. При необходимости высказаться подобным образом говорящий должен сослаться на требование честности и прямоты: Откровенно говоря, Чик просто боялся напороться на один из обломков этих скал (Ф. Искандер). Таким образом, помета по правде говоря может вводиться и в интересах слушателя, и в интересах говорящего.

Весьма существенное требование кодекса речевого поведения - не впадать в преувеличения, воздерживаться от излишне категоричных суждений. А такая возможность возникает в предложениях, содержащих превосходную степень прилагательного или наречие (самый или больше всего), указания на единственность и исключительность (только), отрицание (никто, нет такого, чтобы...). В таких высказываниях могут появляться экспликации речевого смысла с указанием на то, что приводимая информация не есть преувеличение: Дальневосточный регион в общесоюзном разделении труда играет исключительную, не побоимся этой оценки, роль; Былое и настоящее Вены — это, можно без преувеличения сказать, история и сегодняшний день Европы" (газ.).

Есть в русском языке и специальное слово - сигнал авторской осторожности, назначение которого в предложении - уравновесить смыслы, могущие создать впечатление преувеличенности, нейтрализовать их. Это слово - пожалуй, оно очень активно используется в высказываниях "с подозрением на преувеличения": Искусство актера, пожалуй, самое субъективное из всех искусств; Нет, пожалуй, такого дома в Индии, в котором не было бы хоть одного глиняного кувшина (газ.). Подобную роль могут выполнять и показатели неуверенности в достоверности, сигнализирующие в таких высказываниях осторожность автора предложения: Вряд ли есть что-нибудь приятнее в жизни, чем спускание на воду только что сделанной лодки! (В. Белов).

Целый ряд требований кодекса речевого поведения относится к отбору языковых средств для данного предложения.

Говорящий не должен использовать средств, не известных слушателю. Если же без таковых не обойтись, необходимо дать к ним комментарий, воспользовавшись конструкцией с пояснительным союзом. Так следует поступать, используя слова, еще не вошедшие в широкое употребление или заведомо известные ограниченному числу лиц - диалектизмы, профессионализмы, местные и семейные словечки. Н. Некрасов пишет Л. Толстому в 1855 г.: Ваше "Отрочество" вышло в свет в октябре 1854

года (...) и произвело то, что называется эффектом, то есть некоторый говор в Петербурге.

Говорящий должен проявить в своей речи высокий уровень языковой компетентности, в частности, он обязан знать, как принято называть, характеризовать, с чем сравнивать то, о чем он ведет речь. Иначе говоря, это правило состоит в том, чтобы не отступать от узуса - "языкового обычая", как его называл И.А. Бодуэн де Куртенэ. Если же говорящий позволяет себе отступления от узуса, ему следует ввести впредложение оправдательно-извинительные пометы если можно так сказать, я бы сказал, хочется сказать и т. д.: В поездке по Западной Монголии я часто вспоминал Армению. Горы в Западной Монголии, если можно так сказать, армянские (газ.). Не нарушая узуса, говорящий обязан вместе с тем избегать штампов; отступление от этого правила обычно сигнализируется извинением: И как этот эпизод рисует и Конева, и саму атмосферу Корсунь-Шевченковского сражения... Как солнце, отраженное в капле воды, извините за банальное сравнение (Н. Полевой).

Вообще к выбору номинаций для описываемых событий кодекс речевого поведения предъявляет довольно сильные и сложные требования. Суть их состоит в том, чтобы отобрать из имеющихся в языке номинативных средств такие, которые отвечали бы одновременно трем требованиям:

а) были бы естественны для говорящего, соответствовали его "социальному паспорту";

б) были бы приемлемы для слушателя, не вызывая у него негативно-оценочных ассоциаций в каком бы то ни было отношении;

в) соответствовали бы предмету речи, особенно если он во времени и пространстве "удален" от ситуации общения.

Как следует поступить говорящему, если ему не удается найти номинации, отвечающие всем трем сформулированным требованиям? Прибегая к не совсем естественной для себя номинации, говорящий должен сопроводить ее "пометой чуждости", самая лаконичная из которых - кавычки. Это хорошо объясняет М. Цветаева: Что такое кавычки? Знак своей непричастности - данному слову или соединению слов. Подчеркнутая чуждость общепринятому толкованию.

Более информативными в таких случаях оказываются местоименно-соотносительные конструкции с глаголами именовать, называть, говорить; они позволяют сообщать мотивы неприятия данной номинации, например: Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимая на ходу плечи, вытягивал шею; а все-таки он казался более "порядочным" человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали бы мы, если бы это слово не было у нас так опошлено (И. Тургенев); ...То, что в Париже называют модой, украшая это слово роскошными эпитетами, Модильяни не замечал вовсе (А. Ахматова).

Такие же ряды номинаций появляются в силу требования соответ

ствия предмету речи: одни элементы такого рода соответствуют экзотическому объекту описания, другие - обеспечивают понятность описания для

слушателя: И вот наступает праздник прихода солнца "мескаль"; Чал - напиток из верблюжьего молока - в тех кувшинах набирал необыкновенный вкус и чудодейственную силу (газ.).

Итак, 13 правил "элементарной" части кодекса речевого поведения, не исчерпывающих ее, но представляющих, думается, с самых существенных сторон, можно сформулировать ввиде предписаний и запретов:

1) сообщай информацию, содержащую известное для слушателя;

2) сообщай информацию, не расходящуюся с житейской логикой слушателя и его представлениями об обычном ходе событий;

3) не сообщай общеизвестного, банального;

4) не сообщай неприятного для собеседника;

5) говори точно, стремясь найти единственно верные слова;

6) придерживайся одного способа ведения беседы, одного жанра;

7) будь искренен и правдив;

8) не будь излишне откровенен;

9) не преувеличивай;

10) не используй языковых средств, которые могут быть не известны слушателю;

11) говори согласно норме и как принято;

12) избегай штампов;

13) выбирай номинации в соответствии с номинативными привычками:

а) своими, б) слушателя и в) в соответствии с предметом речи.

В каждом из случаев указано, как может вести себя говорящий, не имея возможности или желания буквально исполнять правило.

Порядок перечисления имеет свою логику: наибольшую силу имеют правила "в интересах слушателя", "относящиеся к содержанию предложения (1- 6); затем следуют требования, также относящиеся к содержательной стороне высказывания, но уже в интересах говорящего (7-9); заключают список требования к отбору языковых средств для предложения, где прямо с интересами слушателя соотносится (10), а остальные (11-13) - с интересами автора предложения, поскольку их исполнение характеризует его языковую компетентность, такт и сообразительность.

Представленные здесь сведения естественно отнести к грамматике говорящего (по О. Есперсену), или активной грамматике (по Л.В. Щербе). Исчерпывающее описание, выполненное в таком духе, должно быть дополнено словарем, где были бы собраны и истолкованы все слова, выражения и конструкции, помогающие говорящему вести себя в общении согласно речевому кодексу.

"ТАК СКАЗАТЬ" И "КАК ГОВОРИТСЯ"

Статья опубликована в:

Служебные слова. – Новосибирск, 1987. С. 125-132.

Воспроизведена в: Шмелева, 1998

Среди разрядов служебных слов ("частиц речи") В.В. Виноградов поместил "модальные словосочетания", включающие и единства так сказать (ТС) и как говорится (КГ). Усомниться вслужебной функции этих единств трудно, но нелегко и объяснить, чему они, собственно, "служат".

В этом убеждаешься, открыв словари. Объяснение к ТС исчерпывается приведением, надо полагать, синонимичного ему выражения если можно так выразиться; сообщается, что оно "выражает желание более точно назвать, характеризовать, обозначить что-либо" [ФС], по-видимому, желание автора высказывания (остается неясным, почему это желание не может быть просто реализовано, а требует специального о нем сообщения). Как-то плохо согласуется с этим информация о том, что ТС "употребляется для смягчения какой-либо формулировки или указания на ее неточность в значении" [МАС, 1981-1984. С. 101]. Плохо согласуется, а значит, мало что объясняет.

О единстве КГ сообщается, что оно используется "с устойчивыми словосочетаниями" и приводится его синоним как говорят (ничего дополнительного не проясняющий). Среди фразеологизмов это единство не значится, зато ему посвящена статья в [ТРЯ], где оно толкуется через выражения как принято говорить, как выражаются в подобных случаях и конкретизируется понятие "устойчивые сочетания" – это может быть "пословица, поговорка, какая-либо широко употребительная образная характеристика и т.п.". Весьма примечательно, что в этом справочнике помещены примеры неправильного употребления КГ, это говорит о том, что выяснение его "служебных обязанностей" имеет не только лингвистический, но и сугубо практический интерес.

Не уступает ему в этом отношении и ТС, о чем свидетельствуют указания нормализаторов и шутки юмористов; например, среди "Правил мастера Дубова" С. Пугачева на 16-й странице "Литературной газеты" находим такое: "Следи за своей речью. Помни, что кроме "значит" и "так сказать", она должна включать и другие выражения".

Итак, чему же служат ТС и КГ?

В самом общем виде ответ на этот вопрос дает В.В. Виноградов: он указывает, что оба единства – среди тех, которые вносят в предложение оценку речи со стороны говорящего [Виноградов, 1972]. Из виноградовских комментариев к группам "модальных словосочетаний" становится ясно, что это средства авторской "инструментовки" предложения в плане отбора средств (но не собственно содержания). Это важное наблюдение объясняет уже хотя бы тот факт, что ТС и КГ рассматриваются в одном ряду: они служат выражению оценочного отношения говорящего к используемым им языковым средствам. Такое объяснение естественно ставит вопрос: какие именно оценки выражаются с помощью рассматриваемых единств и зачем это нужно говорящему?

Поиск ответа приводит к понятию "речевое поведение", которое, как становится все более ясно, получает отражение в предложении наряду с фактами действительности, ситуацией речи, отношениями собеседников. Среди правил, регулирующих речевое поведение человека, говорящего на современном русском языке (подробнее о них см.: Шмелева, 1983), есть правила, касающиеся отбора языковых средств.

Одно из них рекомендует не нарушать узуса – привычного употребления имен по отношению к тем или иным референтам, сочетаемости слов. Это правило "отвечает" за стандартность текстов, обеспечивая незатруднительное их понимание, избавляет говорящих на данном языке от постоянных изобретений, удерживая их в радиусе действия узуса, знание которого входит в языковую компетенцию. Другое правило предписывает избегать слов и словосочетаний слишком общеупотребительных. Имея в виду главные ориентиры того и другого правила, можно первое из них назвать правилом стандарта, а второе – правилом штампа.

Суммарное действие обоих правил – противоположной направленности – сводится к тому, что говорящий при формулировании своих высказываний должен поддерживать определенный баланс: не выходя за радиус действия узуса, т.е. не позволяя себе особых вольностей, обходиться без средств, воспринимаемых как штамп или имеющих соответствующие симптомы. Выполнять оба эти правила во всех без исключения случаях оказывается невозможным хотя бы потому, что они рекомендуют взаимно исключающие варианты, например, для данного случая есть только одно общеупотребительное средство, но оно слишком общеупотребительное.

Языком предусмотрено и нарушения правил стандарта и штампа: при риске быть их нарушителем говорящий вводит в предложение специальный сигнал об этом – свидетельство сознательного нарушения – по необходимости, а не по незнанию, и это является извинительным обстоятельством. Такими сигналами и служат единства ТС и КГ.

Таким образом, если конкретизировать толкование В.В. Виноградова, то можно сказать, что с помощью ТС и КГ в предложение вносится оценка составляющих его средств в аспекте их стандартности. При этом ТС квалифицирует некоторое слово и словосочетание как нестандартное, как языковую вольность автора; КГ – напротив, сопровождает средство как слишком стандартное для данного случая или вообще с симптомами штампа.

Согласно этой характеристике рассматриваемые единства антонимичны. Прагматический же эффект их использования – одного характера: с их помощью автор как бы извиняется за нарушение правила речевого поведения и тем самым исключает осуждение его. Прагматическая природа этих служебных средств проявляется в том, что правила их употребления не могут быть выведены из их семантики. Более того, можно сказать, что семантика их пуста: они содержат указание на факт говорения – сказать, говорят, что избыточно, поскольку информация о говорении входит в пресуппозицию любого высказывания, и малоинформативные местоименные слова так и как.

Следует отметить, что употребление ТС и КГ не обязательно: оценка языковых средств в этом параметре связана со степенью развитости языковой рефлексии автора и относится к тонкостям. Она целиком отдана на усмотрение автора высказывания. В отличие от других служебных средств, без которых не обойтись в предложении в той или иной коммуникативной ситуации, рассматриваемые единства предполагают описание в модальности возможности: важно знать, где можно, хорошо бы их употребить, в остальных случаях они становятся словами-паразитами. Так, например, сочетание прокрустов срок – очевидно нестандартное, и принадлежит автору, который никакими сигналами-извинениями сопровождать это сочетание не счел необходимым: И если в редчайшем случае осчастливится кто исхлопотать лицензию, то срок ей всегда установлен прокрустов: с 15 сентября по 1 декабря (газ.).

Пренебрегая ТС, автор рискует меньше, чем исключая из своего речевого оборота КГ: осуждение за языковые вольности менее "губительно", чем подозрения в банальности речевых приемов; см. в записных книжках А.П. Чехова: "...говорящий только банальные вещи: с ловкостью молодого медведя, на любимую мозоль".

Рассмотрим ситуации, когда говорящий может прибегнуть к помощи извинительных сигналов. ТС появляется там, где автору приходится нечто изобретать, только бы не высказываться штампованно. "Изобретательская" деятельность говорящего носит главным образом комбинационный характер – он изобретает неизвестные комбинации известных языковых средств, и эти языковые вольности могут быть словообразовательными, референтными, фразеологическими и сочетаемостными.

Словообразовательные вольности – изобретения новых слов, в первую очередь прилагательных, когда автора в его стремлении как можно точнее охарактеризовать описываемый объект не удовлетворяет запас имеющихся слов: Нарисованная Пушкиным картина его жизни в Одессе правдива – такова была реальность, в которой он жил. Но это была не единственная реальность, а, так сказать, "празднично-поэтическая” (Ю. Лотман). Сравните, однако, подобные образования в текстах без всяких извинительных помет: Скоро этот тополь украсится клюквенно-красными сережками (Г. Семенов). Это сравнение, впрочем, может говорить не только о факультативности ТС, но и о различных "редакциях" правила стандарта для разных типов текстов, в частности, для художественного.

Под референтной вольностью имеется в виду свобода автора в обращении со словом относительно обозначаемой им реалии – референта. Такого рода вольность иллюстрирует эпизод из повести Ю. Крелина "Свои и чужие", относящийся к событиям, произошедшим в очереди за машинами: У домика сбились в группу несколько энергичных людей, так сказать, оргкомитет. Они-то и решали все вопросы. Далее автор дает понять, что его "изобретение" вынужденное (нет имени такому "органу"!) и оно не кажется ему удачным: "Оргкомитет, инициативная комиссия – как их еще можно назвать? – со списком в руках пошла считать своих людей, так сказать, по головам".

Фразеологическими вольностями отмечены действия, разрушающие несвободные связи слов (фразеологизмы в широком смысле), использующие ожидания слушателя для создания "острых" эффектов, в том числе комических: Есть в этой сложной по составу, но очень цельной по стилю, духу, интонации книге и, так сказать, непортретные зарисовки (А. Кондратович); Развлекательный час им устроили присутствующие в Испании наши артисты, так сказать, не отходя от тренировочного поля (газ).

Самый распространенный вид вольности – сочетаемостный, когда автор по своему усмотрению соединяет слова, для которых не характерно выступать "в одной упряжке". В результате получаются сочетания, которые можно назвать "оксюморонные" и "разносферные".

"Оксюморонные" сочетания объединяют слова с компонентами взаимно исключающей семантики, например: На моих глазах совершалось, так сказать, "обыкновенное чудо"; Почему-то в поисках героя киноискусство обращается к директорам и вообще к руководителям, то есть к лицам, которые являются вожаками масс, так сказать, по должности, по штатному расписанию (газ.).

"Разносферные" соединения идут против разделения лексики на две важнейшие сферы – конкретную и отвлеченную, нарушая закон семантического согласования: имена абстрактные соединяются с предикатами конкретного, физического мира: Там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом... там поэзия, так сказать, не ночевала (О. Мандельштам); С удивительной верностью и цепкостью, так сказать, схватывает он характер изображаемого лица (К. Аксаков). Нельзя не отметить, что эти вольности соответствуют общей тенденции "заимствования" абстрактной лексикой предикатов из конкретной сферы, благодаря которой в языке работает метафора. Так что вольности, допущенные цитируемыми авторами и встречающиеся во многих других предложениях с "разносферными" сочетаниями, касаются соединения конкретных слов, но не самого принципа разносферного соединения.

Итак, ТС – это извинительная помета за языковые вольности, которые с ее присутствием в предложении должны выглядеть простительно.

КГ, как уже было сказано, – авторская помета противоположного характера: это извинение за безынициативное языковое поведение, использование средств не только широко "эксплуатируемых", но и приобретших некоторую одиозность, вызывающих у носителей негативное отношение. Все эти средства если не штампы, то "кандидаты" в штампы.

Антонимичность КГ по отношению к ТС проявляется в категории лица: ТС предполагает значение 1-го лица, что становится явным в структуре его "сослуживцев", например, "я бы сказал" – это, собственно, авторское речевое действие; КГ – напротив, предполагает значение лица “не я”, “все, но не я”, поэтому оно оформлено как безличный или неопределенно-личный оборот.

Можно выделить группы слов и выражений, которые, вероятнее всего, сочтут избитыми и сопроводят выражением КГ. Среди них:

1. общеизвестные литературные цитаты и их модификации, например: Герои, как говорится, нужны разные (газ.);

2. единицы бытовой афористики, если можно так назвать круг речевых клише бытового общения, например: хоть караул кричи, дешево и сердито, тебе и карты в руки, со стороны виднее, со своей колокольни, кот наплакал, давить на психику и т.п. Часто их стремятся обозначить как "не свои" еще и тогда, когда используют в более высоком речевом регистре, см., например: Кинозритель США, как говорится, видал виды (газ.);

3. модные слова и выражения, которые буквально «у всех на устах», например: престижно, экстремальный, не в курсе, стресс и т.п.: Эти образчики "неоклассического", или, вернее, левоакмеистского стиля 1920-х годов по всем, как говорится, параметрам соответствуют современным стихам Арсения Тарковского (В. Кожинов);

4. некоторые профессиональные выражения, частотность которых в определенных сферах заставляет употреблять их с оговорками: Может, тут не загадка, а обыкновенный канцелярский ляп, как говорится, досадная опечатка (газ.); Пьеса была, как говорится, проблемная и острая (П. Антокольский).

Таким образом, ТС и КГ служат проявлению в предложении языковой рефлексии автора. Их "служебные обязанности" могут быть описаны как метавысказывания:

ТС = “оцениваю это слово/словосочетание как языковую вольность, нарушаю правила, стандарта, прошу извинить за это”;

КГ = “оцениваю, это слово/словосочетание как слишком употребительное, нарушаю правило штампа, прошу извинить за это”.

Вокруг ТС и КГ группируются их "сослуживцы", которые тоже приходится считать служебными средствами: если можно так сказать (выразиться), я бы сказал, своеобразный, своего рода, как говорят, что называется. Вэтой же функции выступают и кавычки, они могут использоваться в обоих рассмотренных случаях, и очевидность этого избавляет от необходимости приводить примеры.

Изложенные здесь наблюдения над ТС и КГ, разумеется, не исчерпывающи. Точно так же лишь "краешком" задеты проблемы проявления в предложении языковой рефлексии автора, стандарта и штампа, языковой моды и некоторые другие вопросы, приобретающие актуальность с повышением интереса к культуре языка.

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 528; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!