Когда Христос, как человек и Бог,
Желая людям вечного спасенья,
Для этого им сделал всё, что мог,
Тогда настало время вознесенья.
Явясь ученикам в последний раз,
Он на горе, уча и наставляя,
Вдруг на виду у сотен, тысяч глаз,
Стал подниматься, всех благословляя…
Все выше, выше, выше был Господь,
И наконец-то из земного дола
Вознес Он человеческую плоть
До самого небесного престола!
И это вознесение всех нас
Приводит к покаянному итогу:
Насколько мы поднимемся сейчас,
Настолько после вознесемся к Богу!
Горница Сионская.
Свет в окно.
Божья Мать, Апостолы.
Хлеб, Вино.
В небе неожиданно
Сильный шум возник,
И сошел на каждого
Огненный язык.
Истина сокрытая,
Как река, до дна
Солнцем озаренная,
Стала вдруг видна!
Так пришел Утешитель
В мир слепой.
Горница Сионская.
Дух Святой!
1989-2012 гг.
ГОСТЬ ИЗ КЕСАРИИ
(Калигула)
Историческая повесть
Бездна зла и пик добра –
Полюса земные -
И сегодня, и вчера
Те же, не иные!
|
|
|
Глава первая
1
Третий день ходил по Риму боспорский купец Андромен и никак не мог надивиться.
«Улиц-то, улиц! — пьянея от многоголосой и разноязыкой толчеи, с восхищением думал он. — А уж людей...»
Немало городов и столиц успел повидать он, плавая по Эвксинскому Понту[25] со своими товарами.
Был в Синопе, Колхиде.
Ходил в Тиру, Аполлонию, Одессос.
В Аршамашате Армянском однажды торговал.
Но все они по сравнению с Римом — что скифское стойбище перед его родной Кесарией!
Один только Форум чего стоит!.. Будь он путешественником, то не стал бы даже тратить времени на плавания по всему свету. Пришел на Форум и увидел бы все, чем богат и разнообразен мир.
Египетское стекло?
Пожалуйста!
Нумидийскую слоновую кость? Готовь только серебряные денарии с профилем императора, что можно выменять у менялы.
Скифское золото, которого теперь и на Боспоре-то не сыщешь?
Сколько угодно!
Еще больше удивил Андромена круглый, как пиксида, в которой его жена хранила румяна, храм Весты, богини домашнего очага.
Он слушал рассказы окружавших его путешественников, что священный огонь в этом храме день и ночь поддерживают жрицы-весталки, давшие обет целомудрия, и только качал головой.
|
|
|
Надо же: даже консулы обязаны были уступать дорогу весталке, а если она встречалась осужденному, которого вели на казнь, то преступника отпускали на свободу.
«И почему я не римлянин? — с сожалением подумал Андромен. — Отдал бы свою дочь в весталки, то-то уважение было ей и почет мне, отцу!»
Но он тут же богобоязненно произнес про себя отвращающую молитву, так как вспомнил, какие наказания ждут провинившихся весталок.
Ту, по чьей вине гас огонь, безжалостно секли розгами.
А нарушившую обет целомудрия живой закапывали в землю.
И уж совсем поразил Андромена храм Януса Квирита.
Нет, не своим видом.
Что удивительного в соединенных между собой каменных воротах?
Пусть даже и обращенных на восход и закат солнца.
В его Кесарии было немало храмов куда красивее.
Удивительным оказалось то, что двери этого храма божества начала и конца, по древнему римскому обычаю, открывались во время войны для молитв о победе и закрывались, когда наступал мир.
|
|
|
На этот раз ворота были широки распахнуты.
И это означало только одно.
Рим снова воевал.
«Интересно, с кем?» — подумал Андромен.
Сколько городов объехал он со своим другом Трифоном, прежде чем пристать к римской гавани, но во Фракии, Македонии, Пергаме — всюду было спокойно.
Тучный пожилой сенатор в белоснежной тоге, сквозь которую просвечивала широкая пурпурная полоса[26], что-то втолковывал удивительно похожему на него лицом и фигурой молодому римлянину.
Андромен прислушался.
— За целых пятьсот лет двери этого храма закрывались лишь два раза и то на несколько дней! — говорил сенатор. — А прадеду нашего нынешнего императора, божественному Августу всего за сорок лет удалось это сделать трижды! Но ты совсем не слушаешь меня, Авл! — упрекнул он глазеющего по сторонам молодого римлянина.
Андромен проследил за взглядом Авла и увидел вышедшую из круглого храма девушку в белом одеянии.
Волосы ее были разделены на шесть прядей и заплетены в отдельные косички.
Лицо — прекрасно и недоступно, словно статуя работы великих эллинских мастеров.
Казалось, она плыла над мостовой, никого и ничего не замечая вокруг.
|
|
|
— Весталка, весталка! — послышался почтительный шепот.
«Ай, да Трифон, вот спасибо тебе, что уговорил меня поехать с собой! Где бы я еще увидел весталку!» — восторженно подумал Андромен, вспоминая события трехмесячной давности, когда он случайно встретился в харчевне со своим новым приятелем-капитаном, греческим иудеем.
Тот недавно вернулся в родной Херсонес из Финикийского города Сидона, куда уехал с родителями еще ребенком и, по каким-то причинам, недавно был вынужден бежать оттуда.
Был несколько странным.
Потому что не признавал олимпийских богов.
А молился лишь одному единственному Богу.
Но чем-то сразу расположил к себе сердце обычно настороженного к людям Андромена.
Очевидно, своей так и идущей от него добротою.
Недюжинным умом.
И честным открытым взглядом.
Кроме того, он был очень опытным капитаном.
Чего, после того, как Андромен с позором выгнал бывшего пропойцу капитана со своего корабля, ему как раз не хватало.
— Где собираешься торговать? – после того, как они сошлись в цене – новый капитан и здесь оказался как никто на памяти Андромена сговорчивым - привычно осведомился Трифон.
— В Синопе! — ответил он. — Или Гераклее. Моя рыба и рыбный соус всюду нужны.
— Это верно, — согласился Трифон. — Но Синопа тоже стоит на Понте Эвксинском. И в ней тебе вряд ли дадут здешних угрей и скатов хорошую цену. Не лучше ли отправиться туда, где они будут в диковинку?
— Куда?
— Ну, например, в Рим!
— В Ри-им? — недоверчиво протянул он тогда и вспомнил, что херсонеситы, действительно, изредка ездили торговать в римскую столицу.
Они вообще кичились перед ними, боспорцами, своей дружбой с Вечным городом.
А когда на них нападали скифы или сарматские племена, то почему-то обращались за помощью не к императорам, а к боспорскому царю Аспургу.
Однако, этот капитан совсем не кичился, а, кажется, наоборот, искренне действительно предлагал дело.
Поразмыслив сам, Андромен понял, что можно продать там c большой выгодой рыбу, а взамен привезешь стеклянную посуду и краснолаковые вазы, которую очень любят и покупают втридорога скифы!
Кроме того, нашего моря ничего и не видел! Что станешь рассказывать детям, когда они вырастут? А ведь по пути в Рим они зайдут в гавани нескольких столиц и известных городов!
Словом, Андромен согласился.
Портовые рабы загрузили на судно хорошо просоленную рыбу.
Вкатили амфоры с рыбным соусом.
Затолкали в трюм несколько десятков сарматских пленников, которых Андромен купил во время последнего плавания в Танаис[27].
И отплыли из Херсонеса…
2
Уже в первый день плавания Андромен узнал причину, по которой Трифон вынужден был вернуться в Херсонес.
Он бежал подальше, на родину, где надеялся найти приют у дальних родственников и работу от одного неистового иудейского фарисея, который преследовал его единоверцев.
- За что?
- За веру!
- Как это? – не понял Андромен. – По-моему, никто и нигде в Римском мире не запрещает веровать в любых богов!
- Да это так. Но только не в Иудее.
- Ты же ведь говорил, что жил в Сидоне!
- Жил. И именно там, в городе великих мореплавателей, так научился водить корабли, - не стал отрицать Трифон. - Однако, после смерти родителей перебрался на время к знакомым в Галилею. И, слава Богу, что все произошло именно так. Ведь там я услышав Благую Весть, познал Истину и уверовал…
- В кого? – горя от нетерпения, заторопил благоговейно замолчавшего, будто припоминавшего что-то Трифона.
И впервые в жизни услышал незнакомое имя:
- В Иисуса Христа! А потом, с некоторыми другими его последователями вынужден был скрываться от Савла…
- А это еще кто? – уточнил Андромен.
- Тот самый гонитель-иудей. Который, кстати, после того, как ему явился Сам Господь, тоже стал нашим. И теперь именуется Павлом и сам благовествует о Христе!
Трифон взглянул на вконец запутавшегося Андромена и улыбнулся:
- С одного раза тебе всего этого не понять. Но, к счастью, путь долгий. И я с великой охотой все тебе объясню. Больше того, буду безмерно рад, если и ты примешь благовестие и обратишься в мою веру!
Андромен за время пути действительно узнал много нового и просто необычайного.
О том, что к людям, наконец, приблизилось Царство Небесное.
О том, как на самом деле, а не по учениям заблуждающихся философов и лукавых жрецов, Бог сотворил мир.
О первородном грехе первых людей Адама и Евы.
О рае и аде.
О величайшей искупительной Жертве Иисуса Христа.
О Его проповедях… исцелениях и чудесах, которых до Него не творил на земле никто!
О том, как Он был распят близ Иерусалима на Голгофском Кресте.
На третий день воскрес.
Вознесся на Небеса.
И, победив смертью смерть, призывает теперь всех, кто только готов принять Его Благую Весть, к Себе.
То есть, к вечному спасению.
Андромен выслушал все это с большим интересом и вниманием.
Уж очень много совершенно нового и необычного для него говорил Трифон.
Но отказываться от веры предков и креститься отказался.
Наотрез.
Это казалось ему предательством их.
Да и порядок в мире, который навели римляне, его вполне устраивал.
Поэтому он до хрипоты спорил…
Хотя Трифон тогда и молчал, не произнося при этом ни слова.
Доказывал свое.
Горячился.
Иной раз советовал капитану лучше следить за кораблем, чем вести эти ненужные разговоры.
Но на судне и без того был полный порядок.
Рулевой и гребцы работали безупречно.
Паруса ловили ветер так умело, что корабль шел быстро даже почти при полном штиле.
Пару раз они попадали и в жестокий шторм.
Из которых удачно выходили – как считал Андромен, благодаря мастерству Трифона.
А тот неизменно приписывал их спасение своему Богу.
Так – за работой и разговорами - они добрались до самого Рима…
3
…И вот теперь, выгодно распродав рыбу, Андромен стоял на самом Форуме и смотрел на сенаторов, римские храмы, даже весталку!
«Еще бы живого императора увидеть! — с затаенной надеждой вдруг подумал он и окончательно развеселился: — То-то бы разинули рты соседи, если б я рассказал им о Калигуле!»
Об этом императоре в Кесарии ходило столько слухов, что не снилось даже великому Октавиану Августу.
И все они были на редкость противоречивыми.
Привезшие известие о смерти Тиберия купцы рассказывали, что римский народ плакал от счастья, когда власть перешла к его приемному сыну Гаю Цезарю Германику или просто — Калигуле[28].
Сенаторы и простолюдины боготворили его, называя «голубком» и «дитяткой», потому что родным отцом нового императора был человек редкостной доброты и порядочности Германик, а матерью — не менее благодетельная Агриппина.
Кесарийцы переглядывались, слушая о том, как во время болезни Калигулы многие знатные римляне давали обет биться на арене и отдать свою жизнь ради его исцеления, но верили купцам.
И как было не верить, если в дни похорон Германика скорбь стояла над всем римским миром.
Даже надменный царь царей, парфянский правитель Артабан, который, говорят, даже Тиберию писал резкие письма, в знак траура отказался от охот и пиров с вельможами!
На рынке у менялы появились новые боспорские деньги: на одной стороне профиль царя Аспурга с монограммой, на другой — полный титул Калигулы вокруг его худощавого лица с короткой прической и длинным, с небольшой горбинкой носом.
Такой портрет мало что говорил о нынешнем правителе Рима.
Тем не менее, эти монеты стали пользоваться наибольшим уважением у покупателей.
Прошло всего полгода, и новые купцы стали рассказывать, как изменился характер Калигулы после его болезни.
Казалось, они говорили о совершенно другом человеке.
Боспорцы слушали, как Калигула массами казнил людей, откармливал предназначенных для цирковых зрелищ хищников телами преступников, убивал одного за другим своих родственников, снова переглядывались и не знали, чему верить.
И вот теперь он, Андромен, мог разобраться во всем сам.
Зря, что ли он оказался в Риме?
Да, он будет первым кесарийцем, который увидит воочию императора и расскажет дома в подробностях, каков из себя на самом деле Калигула!
Эта мысль захватила его и уже не давала покоя.
Андромен расспрашивал словоохотливых завсегдатаев харчевен, где бы он мог поглядеть на Калигулу.
Побывал на Палатинском холме с его богатыми дворцами.
Перед входом в переполненный цирк, где гремели гладиаторские бои.
В храмах, термах, даже близ виллы императора за городом.
Но все тщетно.
Трифон уже не на шутку беспокоился, поторапливая его.
Напоминал, что в трюмах — скоропортящиеся товары, грозил уплыть один.
Но Андромен и слушать ничего не хотел.
С утра до вечера носился он по Риму.
И вдруг в харчевне, где, по слухам, однажды пировал с друзьями Калигула, услышал завистливый шепот.
— Гляди, гляди! — толкал бородатый ремесленник своего подвыпившего приятеля. — Сам Каллист...
— Императорский раб?
— Он...
Лица говоривших были устремлены к худощавому человеку лет сорока, одиноко сидевшему за небольшим столом в самом углу.
Речь, без сомнений, шла о нем. Андромен смекнул, что императорский раб ему как нельзя кстати.
Уж он-то наверняка должен знать, где сейчас его господин.
— Эй! — окликнул он проходившего мимо слугу. — Кувшин вина да поживее!
—Хиосского? Цекубского? — почтительно осведомился слуга.
— Еще чего: цекубское — рабу! — возмутился Андромен. — Самого дешевого!
Не сводя глаз с раба, черкающего стилем по восковой дощечке, он допил остатки прекрасного хиосского вина.
Взял поданный слугой глиняный кувшин и, пройдя через всю харчевню, поставил на стол перед Каллистом:
— Пей!
Императорский раб поднял удивленные глаза па незнакомца, усмехнулся в густую бороду и отодвинул кувшин в сторону.
— Ты, верно, голоден? — предположил Андромен, с трудом выговаривая латинские слова. — Я закажу что-нибудь.
— Я сам закажу, если пожелаю! — покачал головой Каллист, что-то дописывая в дощечку.
— Кусок хлеба или куриное крыло? — уже на греческом с усмешкой спросил Андромен.
— Что ты хочешь от меня? — тоже по-гречески, вместо ответа, резко спросил Каллист и швырнул дощечку на стойку перед угодливо склонившимся хозяином харчевни: — Чтоб через час все, что я отметил, было во дворце! — приказал он и снова повернулся к озадаченному Андромену: — Ну?
Андромен замялся.
Судя по словам ремесленника, перед ним сидел раб.
А по голосу и жестам — самый настоящий господин.
Впрочем, ведь это был не обычный раб — императорский!
— Я бы хотел видеть Калигулу! — наконец сказал он.
— Кого? — нахмурился Каллист, всем своим видом подчеркивая, что негоже называть императора прозвищем, которое, пусть даже любя, дали ему подданные.
— Гая Цезаря Августа Германика! — поправил себя Андромен, не без труда выговаривая официальное имя императора.
— Так-то оно лучше. И когда?
— Чем скорее, тем лучше! — быстро ответил Андромен, мысленно представляя обеспокоенное лицо Трифона.
— Значит сегодня! — уточнил Каллист.
Немного подумал и добавил:
- Хорошо, я устрою это.
— И я увижу его? — обрадованно воскликнул Андромен.
— Не только увидишь, но и побываешь на великолепном пиру, который дает сегодня император. Но это будет тебе недешево стоить!
— Сколько? Сто сестерциев? — с готовностью вытащил кошель Андромен. — Двести? Пятьсот?!
Каллист отрицательно качал головой.
— Тысяча?! – не поверил купец.
И услышал:
— Двести тысяч.
Кошель выпал из рук ошеломленного Андромена.
— Да-да, — невозмутимо подтвердил Каллист. — Двести тысяч сестерциев, и ты немедленно получишь письменное приглашение, скрепленное печатью самого императора.
— Двести тысяч... — выдавил из себя Андромен, соображая, что этот наглец требует от него почти всю выручку от продажи рыбы и соуса. — Да ты хоть понимаешь, какие это деньги?!
«Впрочем, что может смыслить в таком деле раб, имеющий в своем пекулии[29] жалкую медь!» — подумал он, а вслух сказал:
— Ты ведь, наверно, не умеешь даже считать на серебряные денарии!
— Да, я действительно не умею считать на денарии, — усмехнулся в бороду Каллист и, глядя в упор на купца, раздельно добавил: — Потому, что привык считать на золотые монеты, а еще лучше - таланты[30] или, в крайнем случае, мины![31]
— Что? — переспросил вконец пораженный Андромен. — Каков же тогда твой пекулий?!
— Сто миллионов сестерциев, не считая недвижимого имущества! — спокойно ответил Каллист. — Ты, верно, принял меня за раба! Так меня по привычке еще называют иногда римляне. Но я давно уже не раб. Я — вольноотпущенник самого императора!
Андромен во все глаза смотрел на человека, который в десятки, сотни раз был богаче его.
Да что его — всех купцов Кесарии, вместе взятых!
И он еще предлагал ему вино из виноградных выжимок!..
—Ну? — напомнил ему о себе Каллист. — Так позволяет твой пекулий купить мое приглашение?
— Я не раб, — осторожно заметил Андромен. — И у меня не пекулий, а казна.
— Для Рима вы все рабы! Ну, так что?
— Покажи приглашение! — вместо ответа попросил Андромен.
— Пожалуйста! — усмехнулся, словно прочитав его мысли, Каллист и показал тончайший пергамент с аккуратной вязью букв. — Я не разыгрываю тебя. Остается только вписать имя. Как там тебя?
— Нет... — покачал головой Андромен. — Я еще не сошел с ума, чтобы за такие деньги смотреть даже на римского императора!
— Жаль! — вздохнул Каллист, пряча приглашение в складки одежды. — Тогда мне придется вызвать преторианцев[32].
— Зачем?
— Чтобы они отвели тебя в тюрьму, а затем — на Тарпейскую скалу, откуда у нас сбрасывают государственных преступников!
— Но за что? — побледнел Андромен, чувствуя, что дело начинает приобретать нежелательный для него оборот. — Что я такого сделал?!
— Ничего! — спокойно ответил Каллист. — Если не считать того, что оскорбил императорское величество.
— Я?!
— А кто только что сказал, что на Цезаря можно смотреть за деньги, как на гладиатора или продажную девку, которая раздевается по вечерам в этой харчевне при свете факелов!
— Но я даже не думал... — пробормотал Андромен. — Я не хотел...
— Все не хотят! — пожал плечами Каллист. — Кому охота идти на Тарпейскую скалу? Однако идут! — сделал он ударение на последнем слове. — И сенаторы, и консулы, а уж о заезжих купцах я не говорю. Так что — звать стражу? Или…
— Нет! — воскликнул Андромен, ухватившись за мысль, что он при встрече с императором пожалуется на то, что вытворяет от его имени Каллист, и тот прикажет немедленно вернуть ему деньги. — Я... согласен.
— Вот и хорошо! — усмехнулся Каллист. — За дверью — мои носилки с шестью нумидийцами. Они быстро доставят тебя на корабль за деньгами и обратно. Поторопись, цезарь не любит, когда его гости опаздывают. Придумает такое наказание, что даже Тарпейская скала покажется приятным и безопасным местом в мире!
Через полчаса Андромен был в гавани.
Трифон, качая головой, выслушал его и вздохнул:
— Удивляюсь тебе. Люди от молнии бегут, а ты сам ее ищешь. Вечного нужно искать, а не временного! Ну да ладно, Сам Бог не навязывает Своей воли людям. А ждет – какой будет их выбор между добром и злом. Ты пожелал видеть Калигулу. Что ж, не смею мешать. Но знай: что бы ни случилось – я жду тебя на корабле. День, месяц, год… И – хочешь ли ты того или нет, буду молиться о тебе Христу!
Глава вторая
1
Калигула принимал гостей в храме Кастора и Поллукса[33].
Он стоял между статуями божественных близнецов, глядя поверх голов приглашенных на пир.
Накладные волосы и приклеенная борода обильно посыпаны золотой пылью.
На ногах, чтобы казаться выше ростом - котурны.
В правой руке — кованая, позолоченная молния.
Гости дружно приветствовали его льстивыми восклицаниями:
— Наш Цезарь так похож на бога...
— Похож? Да он сам бог!
— Берите выше — он царь богов и людей!
«Как! Так это и есть император?! — даже приостановился от удивления Андромен. — И он сам решил развлекать гостей? Но ведь это прекрасно! И как все охотно вторят ему! Немного, правда, переигрывают, но что с них взять — это же не профессиональные актеры. Рассказать дома, так никто и не поверит! Да только одно это зрелище стоит двухсот тысяч!»
— Прошу, прошу! — хрипловатым голосом бросал вниз Калигула, изредка скашивая большие впалые глаза на проходивших мимо гостей.
Седые волосы сенаторов покорно склонялись перед ним, словно перед статуей Юпитера.
Гнулись гордые шеи полководцев и народных трибунов, консулов и наместников провинций, среди которых, как знать, может быть, шли друзья еще самого Августа!
«Ни дать ни взять сошедший с Олимпа Зевс! — с уважением подумал про себя Андромен. — Или как там у них — Юпитер!»
— Это моя прихожая! — тем временем объяснял Калигула, обводя левой рукой высокие своды храма. — Я приказал соединить ее коридором с Палатинским дворцом. А это, — небрежно кивал он на мраморные статуи мифических сыновей-близнецов Зевса, — мои привратники!
Андромен улыбнулся удачной шутке императора и вдруг услышал позади себя гневный шепот:
— Во что превратил святилище, негодяй...
— Молчи, Марк! Он просто болен…
— Но, Гетулик, его болезнь — это беда всего римского народа!
Андромен с недоумением оглянулся и увидел позади себя двух знатных римлян.
Один из них высокий, с мужественным лицом, судя по всему, это его назвали Гетуликом, предостерегающе держал за локоть молодого стройного сенатора.
Проходя мимо Калигулы, они почтительно поклонились.
Андромен запоздало последовал их примеру и вздрогнул от громкого восклицания идущего рядом с ним пожилого римлянина.
— О, Юпитер, благодарю тебя за восстановленную справедливость! — закричал тот, падая на колени перед императором.
— Кто ты? Встань! — торжественно произнес Калигула, и подскочившие преторианцы подняли старика.
— Я Аррий Альбин… — забормотал тот, силясь снова опуститься на колени, но воины крепко держали его. — Был несправедливо сослан цезарем Тиберием в провинцию навечно и лишь благодаря твоему божественному вмешательству возвращен в Рим!
— Несправедливо, говоришь? — задумчиво переспросил император. — А известно ли тебе, что мой отец, Германик, был усыновлен Тиберием? Стало быть, ты возводишь обвинение на моего деда!
Движение в храме прекратилось.
Андромен налетел на остановившегося стройного римлянина — Марка и замер, поддаваясь общему оцепенению.
В наступившей тишине стало слышно прерывистое дыхание старика.
Это уже не было похоже на игру.
Калигула слегка наклонил голову и с любопытством посмотрел на Аррия Альбина:
— Так значит, несправедливо?
Уловив в тоне императора, каким должен быть ответ, старик во весь голос завопил:
— Можешь казнить меня самой лютой смертью, но я все равно повторю, что Тиберий был неправ! И что только ты, наш Юпитер Латинский, способен на истинную правоту и милосердие!
Губы Калигулы тронула едва уловимая улыбка.
— Ступай! — снова величественно поднимая глаза, небрежно бросил он Альбину. — Можешь передать распорядителю пира, что сегодня я разрешил отвести тебе высшее место[34].
— Возлежать рядом с царем богов и людей?! — ахнул старик и картинно закрыл глаза сгибом локтя. — Нет! Это превыше моих сил...
— Ступай-ай! — уже с легким раздражением повторил Калигула, и преторианцы, расталкивая всех, принялись расчищать дорогу перед льстивым римлянином.
Вслед ему понесся завистливый шепот:
— Рискованно играл этот Альбин!
— Но зато каков успех!
— Еще бы, угодить Калигуле дважды: во всеуслышанье упрекнуть Тиберия и назвать его самого - Юпитером!..
— Теперь он далеко пойдет...
— Если только Цезарь не вспомнит о просьбе Альбина казнить его самой лютой смертью!
— В кого превратил гордых римлян этот негодяй! — покачал головой Марк. — Ты только посмотри, что вытворяют Вителлии!
Продолжавший вместе со всеми движение Андромен невольно оглянулся и увидел двух, уже знакомых ему по Форуму, толстых сенаторов.
Только куда девалась их величавая осанка и полное пренебрежение к окружающим?
Теперь они сами грузно упали животами на пол и распростерлись перед Калигулой, широко разведя в стороны руки.
— Неудивительно, что старик Вителлий теперь в особом почете, — с горечью усмехнулся Марк. - А сынок еще дальше пойдет[35].
Андромен поймал на себе настороженный взгляд Гетулика.
Он сделал вид, что с интересом осматривает храм, и краем глаза увидел, как тот сильно дернул за локоть излишне разговорчивого Марка.
2
Так они прошли храм, миновали длинный коридор и оказались в просторной зале.
Обилие бесценных ковров, золотых статуй и прекрасных картин великих эллинских мастеров поразило Андромена.
Все огромное помещение было уставлено мраморными ложами, с наброшенными на них мягкими покрывалами с подушками и столиками, покрытыми нарядными скатертями, непривычными для боспорца.
Свободным оставался лишь один из углов, судя по небольшому возвышению и колоннам, предназначенный для театральных представлений.
Каллист, исполнявший роль распорядителя пира, глядя на входящих, что-то негромко говорил подпоясанным куском белого полотна слугам.
Те подбегали к гостям, мыли им ноги в позолоченных тазах, умащивали благовониями и надевали на головы венки из свежих роз.
Потом указывали, на какое ложе они должны возлечь.
«Ничего не понимаю... — думал Андромен, пока раб тщательно отмывал его пятки от въевшейся пыли. — С одной стороны, римляне боятся Калигулу и, судя по всему, не без основания. А с другой, я ничего не нашел в нем от того чудовища, которым у нас, в Кесарии, пугают детей. И его забота о гостях превыше всяких похвал!»
Так и не решив ничего для себя, Андромен следом за рабом прошел к одному из пустующих лож.
Взобрался на него при помощи маленькой скамеечки, дивясь на роскошное покрывало.
И лег на левый бок, привычно опираясь локтем о расшитую золотыми нитями подушку.
Нет, лично он был в восторге от окружавшего его великолепия и ничего не имел против такого императора.
Единственное, что беспокоило его — это мысль: поверят ли земляки, что он пировал во дворце самого Калигулы?
Вряд ли!
Вот если бы он привез им какое-нибудь доказательство.
Но какое?
Ведь картину и статую за пазуху не засунешь!
«Ничего, возьму незаметно тарелку или другую вещицу, достойную такого зала, — успокоил он себя. — Готов биться об заклад, что их будет достаточно на этих столах!»
Андромен огляделся и увидел слева от себя Марка с Гетуликом.
Справа от него возлежал сорокалетний римлянин, на тунике которого были узкие пурпурные полоски всаднического сословия.
Если сенаторы спокойно переговаривались друг с другом, то всадника явно что-то беспокоило.
Присмотревшись к тому, как он ерзает на ложе, отодвигаясь все дальше и принимая неудобную позу, Андромен догадался: сенатора тревожило то, что как раз радовало его — близость к императорскому ложу.
И если он, Андромен, все время вытягивал шею, чтобы не пропустить выход Калигулы, то всадник наоборот делал все, чтобы быть незамеченным.
— Не понимаю, — вслух удивился Андромен, осматривая гостей, — почему на вашем пиру все так просто одеты? У нас даже в менее праздничные дни люди надевают самое лучшее, что у них есть!
— Никто не хочет повторить жалкую участь Птолемея, царя Мавретании, — вздохнул всадник. — Цезарь казнил его потому, что тот привлек взгляды публики в цирке блеском своего плаща...
— Как! — опешил Андромен. — Он казнил человека лишь за то, что тот был одет лучше его?!
— Тс-сс!.. — предостерегающе прижал палец к губам всадник. — Наш Цезарь не выносит, когда при нем хвалят кого-нибудь... На последнем представлении, когда народ награждал аплодисментами гладиатора, он так рванулся из амфитеатра, что наступил на край своей тоги и прокатился кубарем по всем ступенькам... Вчера, срывая свое зло, он приказал лишь убрать навес, заставив всех сидеть под палящим солнцем целый день. А сегодня, боюсь, кто-то из нас ответит за это головой...
— Неужели Калигула... — изумленно начал Андромен, но всадник снова остановил его:
— Тс-сс!.. Ты откуда?
— Из Кесарии.
— Кесарий теперь много. Из Иудейской? Мавретанской?
— Из Боспорской.
— Беглец?
— Почему это? — удивился Андромен.
Всадник собрался ответить, но в это мгновение над залой поднялся льстивый шум:
— Величайший!
— Божественный!..
— Юпитер, сам Юпитер!
Стараясь опередить друг друга, сенаторы и всадники принялись спрыгивать со своих лож.
Андромен тоже спустился и застыл в глубоком поклоне, чувствуя за спиной приглушенное дыхание прячущегося за ним соседа.
Из всех гостей лишь Марк да высокий мужчина лет пятидесяти с красивыми седыми волосами склонили одни только головы.
— Кто это? — чуть приметно кивая на них, не удержался от вопроса Андромен.
— Клавдий, брат умершего Германика, дядя императора, — неохотно шепнул всадник. — Из всех родственников Цезарь одного его оставил в живых себе на потеху...[36] А твой сосед слева Марк Лепид — муж сестры Цезаря...
— Удивляюсь тебе...
— Чего?
— Ты так смело все объясняешь и в то же время боишься чего-то...
— Будешь бояться! — неопределенно возразил всадник и вздрогнул от резкого голоса Калигулы:
— Юпитер Латинский повелевает... Пируйте!
3
По знаку Каллиста выбежавшие из углов рабы раздали гостям салфетки и начали заставлять столы сосудами с вином, солонками, уксусниками.
Повара внесли тяжелые блюда с вареным мясом и ловко принялись резать его на куски, раскладывая по золотым тарелкам.
Привыкший к тому, что в его далекой Кесарии вытирали засаленные пальцы о тесто или специальную глину, Андромен растерянно повертел в руках салфетку и по примеру остальных гостей положил ее себе на колени.
Только теперь он мог как следует разглядеть императора.
На этот раз Калигула был уже без накладных волос и бороды и одет в пурпурное одеяние триумфатора, поверх которого был прикреплен... Андромен даже приподнялся от изумления... панцирь самого Александра Македонского!
Миниатюрные львиные головы по краям, выпуклая золотая пластина с головой Афины...
Сомнений не было — точно такой же панцирь он видел на фресках и мозаиках, изображавших Александра в боевых доспехах.
Только откуда он взялся здесь, ведь по преданиям, великий царь был похоронен вместе с ним!
«Впрочем, — подумалось Андромену, — если Калигула действительно такой, каким описывают его здесь, то что ему стоило приказать разграбить могилу, даже если она — самого Александра Македонского?..»
Он невольно отвел глаза от панциря и стал изучать лицо Калигулы.
Оно было болезненно бледным и откровенно скучающим.
Редкие волосы, впалые виски и несоразмерно большой широкий лоб делали его некрасивым и даже отталкивающим.
Но, тем не менее, это было обычное лицо человека, которого донимала какая-то мучительная болезнь, скрытая от глаз окружающих.
Другое дело — несоответствие во всей его фигуре и облике.
Между узкой, длинной головой и грузным телом, широкими плечами и тонкими голенями.
Наконец, и это было самым странным, — между отрешенным взглядом и нервно подергивающимися губами.
Оживился император, только когда к нему подошла нарядно одетая женщина лет сорока с грудным ребенком на руках.
Словно очнувшись, он начал расспрашивать ее о чем-то, заглядывая в полное лицо с грубоватыми, почти мужскими чертами.
Потом протянул руки и, приняв младенца, стал умильно забавляться с ним, бормоча:
— Какая у меня дочка! Вся в отца... Ах, какие у нее славные ручонки, так и норовит вцепиться мне в нос своими коготками!
— Между прочим, — подала голос Цезония, оказавшаяся к удивлению Андромена женой Калигулы несмотря на разницу в добрых пятнадцать лет, — вчера вечером она выцарапала у няньки глазик, и он вытек, как белок из яйца!
— Слыхали? Моя кровь! — подскочил на ложе император и с жаром поцеловал сначала дочь, а потом — Цезонию.
— Это самый прекрасный ребенок, который когда-либо появлялся на свет! — воскликнул Вителлий-старший.
И младший, не переставая жевать, торопливо добавил:
— Прекрасной матери — прекраснейшая дочь!
— Само совершенство! — заахал Аррий Альбин.
Калигула внезапно нахмурился, побагровел и, уже не глядя больше на дочь, вернул ребенка жене.
Если бы не проворные руки Цезонии, хорошо изучившей нрав своего мужа, младенец неминуемо упал бы на пол.
Андромен понял, что императору не нравится, когда при нем хвалят даже собственную дочь.
«Не в этом ли непомерном тщеславии находит выход его болезнь?» — подумал он и вздрогнул от громких криков сенаторов, которые принялись исправлять свою оплошность, перебивая друг друга:
— Да разве может, кто в мире соперничать с нашим Цезарем?
— Как Юпитер, ты можешь сравнивать себя только с самим собою!
— Ты наша надежда!
— Наше будущее!
— Наш царь!..
— Нет! — внезапно выкрикнул Марк Лепид.
Андромен бросил невольно взгляд на своего соседа слева, потом — на Калигулу.
По лицу императора пробежала судорога.
Губы его скривились, шея напряглась.
Он хищно пригнулся и так застыл, не сводя немигающих глаз со своего родственника, словно орел, готовый броситься на неосторожную дичь.
Гости переглянулись между собой с изумлением.
И – нескрываемым ужасом.
Лепид обвел их презрительным взглядом и сказал, обращаясь уже к одному Калигуле:
— Разве можно обращаться к нашему Цезарю с титулом, который носят сотни базилевсов и прочих жалких царьков?! Он выше этого титула! Он возвысился выше всех принцепсов и царей!
Ничего не понимая, Андромен покосился на сенатора, который совсем недавно проклинал Калигулу.
Словно ни в чем не бывало, Марк Лепид вновь удобно устроился на ложе и почтительно приложил к губам кубок, посланный ему, как награду, с императорского стола.
— Ты что, с ума сошел, так прославлять его? — услышал Андромен возмущенный шепот Гетулика.
— А что мне оставалось делать? — тоже шепотом отозвался Лепид. — Иначе бы он и впрямь решил напялить на свою квадратную голову царскую диадему!
Пир продолжался.
Но гости не так ели и пили, как восторгались своим императором, восхваляя его неслыханную щедрость в организации всенародных угощений и зрелищ для римской публики, приписывая ему столько добродетелей, сколько не было присуще, пожалуй, еще ни одному смертному.
Больше всех по-прежнему старались Вителлий и Альбин.
Наконец, отмахнувшись от них, точно от надоедливых мух, император без особого интереса спросил просиявшего от радости Альбина:
— Как тебе жилось в ссылке? Чем ты там занимался?
— О, величайший! — воскликнул старик, спускаясь с ложи и падая на колени: — Я неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер, и ты поскорее стал императором!
Калигула с неожиданным интересом посмотрел на него.
— Молил, говоришь? — отрывисто переспросил он и, вцепившись в спинку ложа побелевшими пальцами так, что они побелели, прошипел: — Херея!
— Здесь я! — отозвался встревоженный голос
И Андромен увидел, как к императору подбежал пожилой трибун преторианской когорты.
Калигула поманил его к себе пальцем и когда тот наклонил ухо к самым его губам, неожиданно громко спросил:
— Как думаешь, а те, кого сослал я, могут тоже молить богов о моей смерти?
Херея разогнулся и поскреб пятерней в затылке.
— Пожалуй, что да...
— Тогда немедленно пошли на острова преторианцев! — срывающимся голосом закричал Калигула. — Пусть перебьют всех моих ссыльных! До единого! Ступай!..
Император в изнеможении откинулся на подушки и замер, глотая воздух широко раскрытым ртом.
Андромен во все глаза смотрел на него, открывая для себя совершенно нового Калигулу.
«Расскажи я дома все, что видел и слышал здесь, так никто не поверит мне, как сам я не верил раньше бывавшим в дальних царствах купцам! — думал он. — Нет, мне действительно нужно доказательство, что я пировал в императорском дворце!»
Он окинул оценивающим взглядом стол перед своим ложем и сразу увидел подходящий для этой цели предмет.
Золотая ложка тончайшей ювелирной работы с выгравированным на ручке словами «Гай Цезарь» могла бы убедить даже самых недоверчивых кесарийцев в правоте его слов.
Андромен незаметно прикрыл ложку ладонью и потихоньку потянул ее со стола.
— Что ты делаешь? — остановил его сосед-всадник, который, как давно уже казалось Андромену, замечал все, что происходило на пиру.
— Да вот... хотел взять на память... — краснея, пробормотал он. — Разве она не стоит двухсот тысяч, которые я заплатил, чтобы попасть на этот пир?
— Лично я бы не пожалел и миллиона, но только чтобы не попадать сюда! — с горечью заметил всадник и посоветовал: — А ложку лучше оставь! Помнится, один раб на всенародном угощении тоже украл серебряную накладку с ложа. Так Калигула приказал отрубить ему руки, повесить их на шею и в таком виде провести перед гостями!
Андромен в ужасе, словно его пальцы накрывали гремучую змею, отдернул руку и благодарно взглянул на соседа.
Глава третья
1
Прошло не меньше получаса, прежде чем Калигула отдышался и снова принял удобную позу, подложив под левую щеку еще подергивающуюся ладонь.
Примолкшие было гости оживились, задвигались, поднимая бокалы со здравицами в его честь.
Каллист хлопнул в ладоши.
В залу снова вбежали рабы.
Одни из них проворно убирали блюда с недоеденной пищей, другие заставляли столы новыми кувшинами, чашами и блюдами с незнакомыми Андромену яствами.
Слуга наполнил его бокал до краев прозрачным вином с приятным янтарным оттенком.
Он отпил глоток и сразу узнал фалернское — самое изысканное и дорогое на свете вино.
Попробовал паштет из небольшой серебряной чаши и подивился его необычному вкусу.
— Что это? — налегая на понравившееся блюдо, спросил он всадника.
— Паштет из языков фламинго! — не притрагиваясь ни кчему, шепнул тот.
— Что?..
Ложка так и застыла у губ Андромена.
— А может, из соловьиных язычков, — подумав, поправился всадник. — Калигула любит удивлять гостей такими деликатесами!
— Это же сколько надо для одной только чаши этих самых... как там их?.. — при виде такого неслыханного расточительства и жестокости к птицам, которых любят во всем мире, нужное слово вылетело из головы Андромена, и он помахал рукой, показывая воображаемого соловья. — И во сколько вообще обойдется императору весь этот пир?!
— Спроси лучше Каллиста! — усмехнулся всадник. — Хотя он вряд ли скажет правду об этом даже Калигуле. Ведь половина денег наверняка уже приятно отяготила его кошель. Знаю только, что один из недавних пиров стоил годового дохода от трех провинций.
— Трех провинций... — прошептал ошеломленный Андромен, понимая теперь, откуда у императорского вольноотпущенника миллионы.
— А ты как думал? Калигула привык жить на широкую ногу. Вон в том блюде — кушанье из гусиных лапок с гарниром из петушиных гребней, в том — африканские улитки, которых кормили смесью из сусла и меда. А вон краснобородки — не меньше пяти тысяч сестерциев каждая! — забыв про осторожность, уже почти кричал всадник.
— Десяти тысяч... — машинально поправил знавший толк в ценах на рыбу Андромен, глядя на чашу с плавающими в ней необычайно крупными краснобородками[37].
— Вот видишь, — спохватившись, понизил голос всадник. — Только так можно ухитриться промотать наследство Тиберия в два с половиной миллиарда меньше, чем за год! Уверен, что на сегодня это еще не все... Не тот человек Калигула, чтобы не поразить своих гостей какой-нибудь очередной выходкой!
И он не ошибся…
2
Через час с небольшим, в самый разгар пира, когда все внимание римлян переключилось, наконец, на еду, в руках императора появилось что-то маленькое, круглое и сверкающее.
Андромен не смог разглядеть издалека, что именно это было.
Ему оставалось лишь наблюдать за тем, как любовался этим предметом Калигула.
Император то подносил его к самым глазам, то отводил на расстояние вытянутой руки.
Причмокивал от восхищения, покачивал головой.
Вдоволь налюбовавшись, он подозвал раба с золотым подносом, бросил на него сверкающую каплю и велел показать ее всем.
Держа поднос на вытянутых руках, раб торжественно двигался от ложа к ложу, встречаемый гулом восторженных голосов.
Наконец он поравнялся с Андроменом, и тот увидел на золотом подносе прекрасную жемчужину небывалой величины и чистоты.
Андромен неплохо разбирался в ювелирных делах и был бы плохим купцом, если бы с первого взгляда не определил ее истинной стоимости.
Такая жемчужина стоила целого дворца...
Он даже привстал и едва не двинулся вслед за рабом, который, обойдя всех, направился кимператорскому ложу.
Однако вовремя остановил себя и виновато улыбнулся всаднику: мол, любой купец пошел бы за таким сокровищем на край света!
Но то, что произошло дальше, едва не помутило его рассудок.
Калигула двумя пальцами взял с подноса жемчужину и небрежно бросил ее в бокал, издававший смертельный для нее запах уксуса.
Потом приказал слуге наполнить бокал до краев вином и, громко провозгласив: «Нужно жить скромником или Цезарем!», медленно выцедил его до дна.
— Вот, здесь ей самое достойное место! — довольно похлопал себя по животу император и, перевернув пустой бокал - чтобы все видели, что от бесценной жемчужины ничего не осталось! - помахал им перед лицом задумавшегося о чем-то седого сенатора с печальным лицом: — Твое здоровье, Фалькон! Кстати, почему ты не весел? Отчего не ешь и не пьешь?
Сенатор поднял голову и рассеянно посмотрел на Калигулу.
— Не вкусно? — продолжал допытываться император. — Ну, это мы сейчас живо исправим!
Калигула подмигнул Каллисту и приказал:
— А ну-ка, подать любезному Фалькону мурен, которые готовились для него лично!
Кланяясь, слуги внесли блюдо с запеченной до румяной корочки рыбой и поставили перед Фальконом.
Натянуто улыбаясь, сенатор отщипнул кусочек и принялся жевать.
В глазах Калигулы появилось что-то похожее на радость.
— Ешь, ешь, Фалькон! — заторопил он, впиваясь хищным взглядом в сенатора.
Нехорошая догадка пришла в голову Андромена, наблюдавшего за тем, как Фалькон покорно кладет в рот один кусок за другим.
Теперь радушие Калигулы казалось ему опасным для гостей.
— Он что - хочет отравить несчастного? — шепотом спросил он всадника.
— Вряд ли. Это было бы для него слишком скучно! — покачал тот головой. — Дело в том, что вчера утром Калигула казнил единственного сына Фалькона за изысканные манеры и умение держаться с достоинством и приказал ему присутствовать при этом... Фалькон держался молодцом, и Калигула решил позабавиться его унижением здесь, на пиру...
«Да это же самое настоящее чудовище!» — чуть было не закричал Андромен и, закусив губу, стал наблюдать за императором.
Усмехаясь, Калигула похвалил сенатора:
— Прекрасно, Фалькон. прекрасно! Твоему аппетиту мог бы позавидовать сам Апиций![38] Но ты по-прежнему не весел! Эй, Каллист, чем мы можем развеселить нашего любезного гостя?
3
Каллист дважды хлопнул в ладоши, и на возвышении в дальнем углу появилось несколько мимов.
Самый высокий из них — красивый мужчина с мускулистыми руками красноречивыми знаками стал уговаривать остальных мимов последовать куда-то за ним.
Те испуганно жались друг к другу и отказывались.
Наконец мим махнул на них рукой и в одиночку стал кружить по сцене, изредка показывая кому-то кулаком.
Как догадался Андромен, речь шла о главаре разбойников, который доставлял немало хлопот проезжавшим римлянам и путешественникам.
Мастерство актера, игравшего главаря, было таким совершенным, каждый жест был отточен до такой выразительности, что Андромен вместе с остальными гостями уже не сводил глаз со сцены.
Он хохотал, когда разбойники раздевали толстого путешественника.
Утирал слезы, когда они оплакивали своего павшего сотоварища.
Удивленно качал головой, когда главарю удавалось выйти из, казалось бы, безвыходного положения, в которое ставили его преторианцы.
Наконец, «главаря разбойников» поймали и в оковах торжественно провели по сцене.
Переодетые в преторианцев актеры вынесли небольшой крест и символически приложили к спине мима, давая понять, что тот распят, и справедливость восторжествовала.
Андромен не жалел ладоней, вместе со всеми награждая мима за великолепное мастерство.
Тот с достоинством поклонился, вызывая еще большие аплодисменты с хвалебными возгласами.
И тут раздался хриплый крик Калигулы, от которого руки Андромена опустились сами собой:
— Что? Опять?!
На императора страшно было смотреть.
Он снова, как орел, готов был сорваться со своего ложа.
Глаза его отливали нездоровым блеском, и Андромен мог поклясться всеми небесными и подземными богами, что в них не осталось ничего человеческого.
Калигула уже не говорил — плевался словами, делая их почти непонятными:
— Оказывать из-за какого-то пустяка жалкому миму больше почестей, чем мне, уже при жизни обожествленному правителю?! Предатели! Гнусные твари! Так вот чего стоят ваши слова, что лучше меня нет никого на свете? Сейчас я вам покажу, кто я и кто этот мим, которого вы почтили овацией в моем присутствии! Эй, вы! — закричал он, обращаясь уже к преторианцам. — Продолжать представление!
— Но, цезарь, оно уже кончено... — робко заметил Херея.
— А этот? — Калигула ткнул пальцем в отпрянувшего мима. — Разве он наказан по-настоящему? Он же разбойник, и я приказываю поступить с ним так, как это положено по закону!
— По закону? — почесал в затылке трибун преторианской когорты.
— Да! Распять его! — неистовствовал император. — Иначе я велю проделать это с тобой!
Лучше других знавший Калигулу, Херея сам выбежал на сцену, и вскоре оттуда донеслись его указания:
— Гвозди сюда, молот, настоящий крест!
Слуги убежали на площадь, где стоял крест, на котором обычно распинали провинившихся рабов.
Несколько мгновений Калигула загнанно дышал, смотрел им вслед, а потом неожиданно развернулся и указал всей пятерней со сведенными судорогой пальцами на первого попавшегося гостя:
— И ты тоже обманывал меня?!
Побледневший римлянин закрыл руками лицо, словно от удара.
— Знаю, все знаю! — зашипел Калигула. — На моем столе донос на тебя! Ты оскорбил мое величество недостойными словами! Ты говорил в харчевне, что я не только не должен жить, но даже не имел права появиться на свет! Взять его! — заскрипел он зубами: — В клетку, к хищникам!
Подбежав к несчастному, преторианцы подхватили его за руки и поволокли к двери.
— О, Цезарь! Величайший... Юпитер... — опомнившись, завопил тот, и Андромену стало не по себе от этого крика. — Я не виновен! Пощади!..
В глазах Калигулы появилось мучительное выражение, словно он силился понять, вспомнить что-то.
Он с какой-то робкой надеждой ухватил стоящего рядом Каллиста и притянул к себе…
Но тут же с ненавистью оттолкнул, и новая, еще более страшная гримаса исказила его лицо.
— Верните его! — приказал он преторианцам, которые уже довели до дверей римлянина, кричавшего, что он ни в чем не виноват.
И когда того, просиявшего, поверившего в нечаянное спасение, подвели к императорскому ложу, отворачиваясь, буркнул:
— Отрежьте ему язык, чтоб не оправдывался, и в клетку, к зверям!
Не дожидаясь, пока Калигула повторит приказание, Херея вынул кинжал и подступил к обреченному римлянину.
— Величайший! — силясь вырваться из дюжих рук, дико закричал тот. — Я не вино...
Вопль ужаса, от которого кровь застыла в жилах Андромена, прорезал гнетущую тишину, наступившую в зале.
Наконец преторианцы вывели окровавленного несчастного, тщательно затворив за собой дверь.
— Цезарь!.. — осторожно заметил, склоняясь над Калигулой, Каллист. — На твоем столе лежит донос на другого...
— И этот тоже такой! — услышал Андромен ответ императора, а следом за ним и сердитый окрик в адрес вытирающего салфеткой кинжал Хереи. — Ну, что они так тянут?! Где крест? Смотри, еще немного, и ты сам повиснешь на нем - с обратной стороны!
Побледневший трибун бросился вон из зала.
4
Вскоре он вернулся с радостным сообщением:
- Несут, несут!
Крест с трудом втиснули в двери.
Андромен увидел, каким ужасом наполнились глаза обреченного на распятие мима.
Он сорвался с места и бросился бежать…
Но сцена была слишком мала.
Один из преторианцев подставил ему подножку и, оглушив рукояткой меча, проволок с товарищами к распластанному на полу кресту…
Андромен отвернулся, услышав стук молота, крики мима и скрип медленно поднимаемого креста.
Очнулся от крика Херея со сцены:
— Божественный! Твое желание выполнено! Прикажешь добить его?
— Не надо! — остановил трибуна император. — Пусть висит и смотрит, как мы развлекаемся! А вы пируйте, пируйте, пока… целы! — прохрипел он, обращаясь к гостям, молча глядевшим в свои тарелки. — Фалькон, ешь, уже совсем немного осталось! И почему я не вижу радости и веселья? Может быть, дорогие гости, вам тяжелы ваши головы? Так я велю Херею облегчить их от лишней крови!
Андромен невольно поднял лицо и, стараясь не смотреть на корчившегося на кресте мима, взглянул на императора.
Ничего не осталось в нем от того Калигулы, которого он видел в самом начале пира.
Всклокоченные волосы...
Горящие безумством глаза...
Дрожащие, словно в сильнейшем ознобе губы...
Да разве это человек возлежал на императорском ложе?
Больше всего на свете ему теперь хотелось покинуть эту залу.
Что двести тысяч, которые он, глупец, надеялся получить обратно при помощи Калигулы!
На этот раз он отдал бы все свое состояние, дал обет никогда в жизни не выезжать из Кесарии, только бы боги позволили ему поскорее убраться отсюда подобру-поздорову.
Он принялся молиться всем известным ему по имени земным и небесным богам.
Но боги, хотя вокруг стояли их статуи, даже не слышали его. Они будто сами словно боялись входить в эти минуты в императорский дворец.
Да и что стоили все они, вместе со своим Олимпом, если позволяли такое творить на земле?
«А, может, их действительно, нет? И это всего лишь злые духи, выдающие себя за богов, как утверждал Трифон, - вдруг впервые подумал Андромен. – И человечество сотни, тысячи лет пребывали в страшном обмане! И когда, наконец, на землю пришел Тот, Кто может и правда спасти их – не верят в Него? Ведь то, о чем говорил мне Трифон - это самая вершина добра и любви! И что я вижу сейчас? Крайнюю степень человеческого зла! Вот на что открыл мне глаза этот пир. Так зачем же жить во тьме, когда в мир пришел Свет? И если уж давать обет, то лишь в одном. Если я только вернусь живым из этого дворца на корабль, то…»
5
Андромен неожиданно встретился глазами с диким взглядом Калигулы, который явно подыскивал себе новую жертву, и все его размышления оборвались на полумысли…
Это длилось недолго, всего какое-то мгновение, но и за это время Андромен весь похолодел.
— Ты! — вдруг выкрикнул Калигула, показывая указательным пальцем на его соседа-всадника.
Андромен с облегчением выдохнул и тут же, застыдившись своей радости, с сочувствием покосился на римлянина.
— Ты давал обет умереть за мое выздоровление? — торжествуя, продолжал между тем Калигула.
— Да, я... — упавшим голосом отозвался всадник.
— Так умирай! — бешено заревел император и вдруг застонал, обхватив руками виски. — О боги, моя голова!.. Это же невыносимо...
Он принялся биться лбом о подушки, потом стал терзать их, пытаясь разорвать ногтями.
И вдруг замер с недоверчивой улыбкой на губах.
Приступ бешенства прошел так же внезапно, как начался.
Однако, это нисколько не смягчило сердце Калигулы.
Он обвел припоминающим взглядом залу и остановил глаза на соседе Андромена.
— Как! — слабо удивился император. — Ты еще жив? Херея!
— Здесь я, величайший!
— Как думаешь, — голос Калигулы вновь наливался силой, — исцелюсь ли я, заболев опять, если каждый станет обманывать богов ложными обетами?
— Полагаю, что нет, величайший...
— Так почему он тогда жив?!
— Прикажешь мечом его или плетьми? — деловито осведомился Херея.
— Да-да, мечом, кинжалом, плетьми! На крест, в море! Впрочем, нет... — остановил сам себя Калигула. — Пусть на него наденут венок и жертвенные повязки, а потом проведут по улицам, чтоб все видели, какую достойную жертву приносит богам за свое исцеление император и — сбросят с раската!
Херея дал знак своим преторианцам и те, тяжело ступая, двинулись к ложу всадника.
Андромен с ненавистью покосился на Калигулу…
На римлян, терпевших над собой такого правителя.
Перевел наполненный состраданием глаза на обреченного всадника.
— Прощай! — перехватив этот взгляд, с горечью улыбнулся ему теперь уже бывший сосед и, с заломленными назад руками, шепотом посоветовал: — И не говори никому здесь, что ты из Кесарии...
— Почему? — опешил Андромен.
Но беспрекословно покорные во всем цезарю преторианцы уже потащили всадника из залы.
— И почему у римского народа не одна шея, чтобы ее можно было перерубить одним ударом? — со злобой заметил ему вслед Калигула. — Почему мне так не везет на стихийные бедствия? Во время Августа было великое поражение легионов Вара, при Тиберии произошел страшный обвал амфитеатра в Фиденах. Я же - же устал подписывать смертные приговоры, а вас все не убывает! Надо мной наверняка смеются все наши соседи! Посто-постой… Где-то я, кажется, видел здесь сегодня чужестранца... — забормотал он и воскликнул. — Ага, вот он! Ну-ка скажи — смеются?
Андромен вздрогнул, увидев на себе взгляд Калигулы, и с ужасом понял, что император обращается именно к нему.
— Нет, — не сразу ответил он и, решив, что в его словах не будет неправды, добавил: — Мой народ с радостью воспринял твой приход к власти...
— Вот видите! — процедил сквозь зубы гостям Калигула. — Одни вы недовольны мной! Откуда ты? — уже дружелюбно снова обратился он к Андромену. — Кто твой народ?
— Я - с Боспора! — забывая о предостережении всадника, сказал Андромен. — Из самой Кесарии.
— Что? — быстро переспросил император. И губы его вновь задергались — Из… Кесарии?!
— Да, — подтвердил Андромен. — И мой царь Аспург в своих эдиктах отзывается о тебе, как о наилучшем правителе и именует себя другом римского народа!
— А его сын?
— Митридат? — уточнил Андромен, польщенный тем, что в Риме знают даже сына правителя Боспорского царства.
— Да-да, Митридат! — как-то нехорошо горя глазами, заторопил его цезарь.
— Он вообще души в тебе не чает! — приврал для солидности Андромен, думая, что это вряд ли повредит его землякам.
— А известно ли тебе, — свистящим шепотом спросил вдруг Калигула, — что твой Аспург вот уже три месяца, как умер, и я воюю сейчас с твоей Кесарией?
— Умер? — ошеломленно переспросил Андромен, не веря собственным ушам. — Воюешь?
— Да! — наслаждаясь его растерянностью, закричал император. — Я воюю с вами потому, что Митридат, который, как ты говоришь, души во мне не чает, не пускает на Боспор Полемона, назначенного мною новым царем!
— Митридат?! — воскликнул Андромен, невольно вспоминая тихого и безобидного сына Аспурга.
Только теперь до него дошел истинный смысл открытых дверей храма Януса и последних слов всадника...
— Да, Митридат! — закричал, срываясь на фальцет, Калигула. — Он дважды осмелился оскорбить меня: своей непокорностью и тем, что носит имя, которое ненавистно каждому римлянину! Известно ли тебе, что его предок Митридат Эвпатор за одну ночь вырезал сто тысяч римлян?! А консула Мания Аквилия, проведя пешком через всю Азию, умертвил, залив ему глотку расплавленным золотом! Кстати, — вдруг обрадовано обратился он к гостям, — вам не кажется, что этот варвар очень смахивает на Митридата Эвпатора?
И хотя Андромен никогда не считал себя похожим на правителей Боспора, он нисколько не удивился, слыша вокруг уверенные голоса:
— Конечно, смахивает!
— Вылитый Митридат!
— Особенно в профиль!
— В профиль? — переспросил Калигула и жестом подозвал Каллиста. — А ну-ка, приведи менялу, которого вчера задержали с боспорскими монетами!
6
Через несколько минут всесильный вольноотпущенник втолкнул в залу испуганного ростовщика и высыпал перед императором несколько пригоршней золотых римских ауреусов и медных кесарийских ассариев.
Калигула с негодующим воплем взял блестящую, отчеканенную за время отсутствия Андромена монету и показал ее всем:
— Смотрите! Этот молодой Митридат вместо положенной ему монограммы приказал полностью отчеканить свое имя и титул! Если так пойдет и дальше, то скоро на монетах Кесарии не останется даже места для портрета римского императора! Больше того – он изобразил на обороте накинутую на трезубец шкуру нашей священной волчицы. Это уже издевательство над римским народом!
Выбрав другую, уже темную и потертую медную монету – с изображением самого себя и умершего Ассандра, Калигула велел Андромену:
- А ну повернись боком!
Кесариец покорно выполнил это приказание.
Цезарь придирчиво посмотрел на него, на ассарий и удовлетворенно захохотал:
— Ну что я вам говорил? Точь-в-точь Митридат!
Андромен бросил полный отчаяния взгляд на монету и, несмотря на весь трагизм своего положения, невольно улыбнулся:
— Чему это ты смеешься? — жестко поинтересовался Калигула.
— Но Цезарь… — кивая на грубый профиль на монете, ответил Андромен. — Ты сравниваешь меня со своим портретом...
— Да?
Император перевернул ассарий и, вглядевшись в одухотворенное, истинное эллинское лицо боспорского царя, равнодушно махнул рукой:
— Тем более! На этого ты похож еще больше! Не хватает только львиной шкуры на голове, с которой любили изображать Эвпатора продажные эллины. Но это поправимо. Каллист, позаботься об этом!
Глядя на вольноотпущенника, приказывающего слугам срочно убить приготовленного к массовым зрелищам льва и принести его шкуру, Андромен вдруг услышал слова, от которых у него похолодело в груди.
— Принесите из кабинета моего ученого дяди Клавдия тигель, в котором можно расплавить эти ауреусы, и поставьте его на сцене! — распорядился Калигула. — Мы вольем золото в глотку меняле, осмелившемуся принять монеты оскорбившей меня Кесарии!
Широко раскрытыми глазами Андромен смотрел, как преторианцы скрутили руки приговоренному к такой жуткой смерти и повели его на сцену.
Раб принес тигель и принялся разводить под ним огонь.
Наконец, дождавшись, когда золото расплавится, вылил его в ковшик и поднес на вытянутой руке к меняле.
Один из преторианцев заставил его опуститься на колени, другой, запрокинув ему голову, потянул за бороду, раздирая рот.
— А-аа... — завопил диким голосом меняла, и Андромен невольно проглотил слюну, словно все, что происходило на сцене, было с ним.
Раздалось страшное шипение, едко запахло паленым.
Меняла захлебнулся в крике.
И – упал…
— Прекрасно! — одобрил Калигула, не сводя горящих глаз с распростертого на полу тела, изо рта которого вытекала, застывая, густая и золотистая, словно весенний мед, жидкость. — Есть там еще что в ковше?
— Немного осталось — сообщил, заглянув через плечо рабу, Каллист. – А если мало, то я, чтобы доставить тебе большее удовольствие, добавлю еще и свои ауреусы!
— Отлично! — обрадовался император. — Добавляй для нашего «Митридата»! Да побольше!!! Лепид, — позвал он, — если не ошибаюсь, Маний Аквилий приходится тебе дальним родственником? Доверяю тебе свершить правое дело мести. Возьми кого-нибудь в подмогу и озолоти этого варвара моей милостью, когда принесут львиную шкуру. А мы пока займемся Фальконом!
К остолбеневшему Андромену подошли двое преторианцев.
Они скрутили ему руки, как недавно меняле, и повели на сцену.
Лепид, Гетулик и еще один сенатор покорно пошли следом за ними.
— Прекрасно, Фалькон! Вкусно? — как сквозь пелену, услышал Андромен голос Калигулы и, с трудом оторвав глаза от тигля, в котором снова плавилось золото, перевел их на сенатора.
— Да, величайший! — ответил императору Фалькон.
— А знаешь ли ты, что сейчас ел?
— Мурен, величайший!
— А известно ли тебе, — явно издеваясь над гостем, спросил Калигула, — чем были накормлены эти мурены?
— Наверное, тоже рыбой!
— Так вот, эта рыба, — произнес Калигула, с наслаждением выделяя каждое слово, — вчера утром называлась Публием Фальконом-младшим!
Сенатор медленно приподнялся на ложе.
— Что ты хочешь этим сказать?.. — смертельно побледнев, спросил он.
— А то, что ты сейчас сожрал своего сына! — захохотал император и стал кричать, проглатывая окончания слов: — Вчера, после казни, я приказал разрезать его на куски и накормить мурен, которых запекли мои повара специально для тебя! Не правда ли, это было очень вкусно?!
С лица Фалькона сползла заученная улыбка.
— Нет, — прошептал он. — Ты не величайший... Не Юпитер… Не Цезарь...
— Что? — задрожал от ярости Калигула.
— Ты — чудовище... Мразь... Плевок на дороге, на который наступить и то противно!
— Херея! — закричал император. — В плети его! В плети!
Стоящий позади ложа Калигулы преторианец по знаку трибуна выхватил плеть и, подбежав к сенатору, полоснул его по лицу.
— Сбей с него всю гордость, только медленно, чтобы он чувствовал, что умирает! — вопил Калигула.
— Да, я горд! — вскинул голову сенатор, и хотя удары сыпались на него беспрестанно, продолжал: — Горд, потому что у меня был сын, который не чета тебе! Он никогда бы не сделал со своим отцом то, что ты сотворил с Тиберием! Да, я последний свидетель, который знает истинную причину его гибели. Ты хотел запугать меня, заставить молчать. Но яскажу... Ты снял с него перстень, пока он еще дышал. А когда он стал сопротивляться... накрыл его лицо подушкой и...
— Убей его! — закричал Калигула, толкая вперед Херею.
Сверкнул кинжал…
Фалькон повалился набок, зажимая рукой грудь.
— и... задушил... — докончил он и замер.
— Как прекрасен старик! — неожиданно услышал Андромен голос Гетулика. — Словно в старые добрые времена...
— И мы бессильны были помочь ему... — в отчаянии сжал кулаки Лепид.
— Бессильны? Ну, нет! — покачал головой Гетулик. — Дай мне только возвратиться к своим легионам...
— И мы сбросим его! — порывисто ухватил его за руку Лепид.
— Не сомневаюсь...[39]
Слабая надежда мелькнула в голове Андромеда.
С трудом оторвав глаза от тигля, в котором уже теряли свои очертания золотые статеры, он обратился к Гетулику:
— Я все слышал... И я не рассказал Калигуле о вас. Только спасите меня! Убейте его сейчас же...
— Чем? Вот этими руками? Во дворце — тысяча преторианцев, — с горечью усмехнулся Гетулик и, внимательно посмотрев на Андромена, тихо сказал: — Могу лишь отплатить услугой за услугу. Расплавленное золото, конечно, не самый лучший в мире напиток. Но я помогу тебе избежать участи попробовать его на вкус. Мы задушим тебя перед тем, как Марк зальет им твое горло.
Гетулик шепнул что-то на ухо сенатору.
Тот согласно кивнул.
Андромен закрыл глаза, поняв, что это конец.
Он даже не видел, как кто-то внес в залу шкуру льва. Только почувствовал ее, остро пахнущую звериным потом и кровью, у себя на голове.
— Митридат, настоящий Митридат в образе Геракла! — словно из тумана доносился до него голос Калигулы, которому вторили льстивые римляне:
— Только Юпитер Латинский может так достойно отомстить обидчику за своих соотечественников!
— Он — само совершенство!
— Он — выше бога!
— Начинай! — нетерпеливо закричал Калигула. — Да лей медленно, чтобы чувствовал, что умирает!
Через толстую львиную шкуру Андромен почувствовал на своей шее пальцы сенатора.
Вскрикнул рядом обожженный раб, подавая Лепиду ковшик с расплавленным золотом.
Где-то совсем уже далеко отрывисто хохотал Калигула...
Гетулик не обманул его.
Пальцы сенатора сжались до того, как ковшик коснулся его губ.
Уже задыхаясь, Андромен услышал слова Марка:
— Нет, Гетулик, беда нашего народа не в болезни Калигулы, а в нас самих...
Тьма, как бескрайнее море в осеннюю безлунную ночь, надвинулась на Андромена и вдруг взорвалась громким криком:
— А ну стой!
«Кто это? Что?.. — возвращаясь к действительности, не понял Андромен. — Ах, да... это чудовище...»
Львиная шкура упала с его головы, и он увидел Калигулу, уставившегося своими безумными глазами на бледного сенатора.
— Перехитрить меня вздумал?! Так захлебнись этим золотом сам!
Преторианцы оттолкнули в сторону Андромена и принялись за сенатора.
Снова раздалось уже знакомое шипение и дикий крик.
Насладившись страшным зрелищем, Калигула приказал наполнить свой кубок до краев и, медленно осушив его до дна, вспомнил, наконец, об Андромене.
С минуту – которая показалась кесарийце длиннее жизни - он смотрел на него, как бы прикидывая, что с ним делать
И вдруг прищурился:
— А этого доставить в гавань целым и невредимым! Пусть плывет в свою Кесарию и передаст своему Митридату, что всех кесарийцев заодно с их царем ждет то, что он видел у меня во дворце своими глазами!
7
Всю ночь Трифон простоял на палубе, коленопреклоненно молясь и прося Бога простить любопытство и тщеславие своего Андромена.
- Ведь сам не ведает, что творит! – с сокрушением, то и дело повторял он.
И снова молился…
Молился…
Лишь под утро, не сразу признав в поднявшемся на судно совершенно седом человеке Андромена, он, наконец, смог отдать приказ сушить якорь.
Матросы поставили паруса.
И триера, выйдя из Остийского порта, взяла курс на бесконечно далекую Кесарию, которую, по примеру своего славного предка, осмелился поднять против всесильного Рима молодой правитель боспорского царства Митридат.
Несколько раз Трифон участливо подходил к отрешенно сидевшему на корме Андромену.
Тот даже не поднимал головы.
Долго молчал.
Не отвечал ни на какие вопросы.
Категорически отказался есть.
Пить.
И, наконец, когда главная гавань Римского мира окончательно скрылась из вида, с трудом, словно заново учился говорить, произнес:
- Я только что был в земном аду… И хвала богам…
- Слава Богу! – строго остановил его Трифон.
- Да-да, слава твоему Богу, - охотно поправился Андромен, - Который, я хочу, чтобы теперь стал и моим, вырвался оттуда живым. Но – не для того, чтобы попасть в аид навечно. Нет! – вздрогнул он и с надеждой взглянул на Трифона. – Я понял всю разницу между земным и небесным. Временным и вечным. И хочу теперь только в рай, о котором мне говорил ты. И поэтому прошу, требую, умоляю… Крести меня!
Что вскоре и было исполнено.
Разумеется, после того, как Трифон, как это было положено, провел его оглашение.
Только – наскоро.
Во-первых, потому что еще по пути в Рим довольно-таки подробно ознакомил Андромена с основами христианской веры.
А во вторых…
Ведь они были в открытом море, где в любой момент мог начаться шторм и оборвать жизнь жаждущего спасения кесарийца.
Которая, без крещения, действительно обрекала его на куда более страшное, чем на пиру у Калигулы, вечное пребывание в аиде.
Или, как сказали бы, через две тысячи лет, его далекие потомки – в аду…
Тем более, что он сам выбрал – желанный рай!
1989-2012 гг.
[1] Ио — ура.
[2] Звонок в Древнем Риме вешался на шею осужденных к смертной казни.
[3] Морское сражение у мыса Акций, где исключительно благодаря Агриппе, командовавшему флотом, была одержана окончательная победа Октавиана над Марком Антонием и Клеопатрой.
[4] Венок из дубовых листьев получал, как высшую награду, воин, спасший в бою римского гражданина.
[5] Эта фраза, как, впрочем, и многие другие, заимствована из подлинных исторических источников.
[6] Звание "император" в республиканском Риме, в отличие от нынешнего понятия, обозначало лишь высший воинский титул, который формально не давал его обладателю никаких привилегий и власти. Со времен Августа титул императора постепенно начинал обозначать высшую военную власть. Вслед за этим укрепилась традиция называть всех римских монархов — императорами.
[7] Преторий — гвардия, охранявшая особу Августа и наблюдавшая за порядком в Риме и Италии.
[8] Второй сын Ливии - Друз, общий любимец римского народа, погиб в 9-м году до Рождества Христова, упав с лошади.
[9] Гай и Луций Цезари — внуки Августа и Марка Агриппы и его дочери Юлии, которых он готовил в преемники, умерли в юношеском возрасте
[10] Который, кстати получил эту власть по настоянию Марка Антония и Октавиана Августа!
[11] Евангелие от Луки (2:52).
[12] Табулярий ― раб-письмоносец.
[13] Антония была дочерью Марка Антония и Октавии, старшей сестры Августа, и вдовой младшего брата Тиберия ― Друза, после смерти которого уже не выходила замуж.
[14] К моменту описываемых событий, т. е. в 31 году Тиберию было 73 года.
[15] Германик ― старший сын Антонии, усыновленный по приказу Августа Тиберием, был отравлен наместником Сирин Пизоном в 19 г.
[16] Нерон, Друз и Гай ― сыновья Германика и Агриппы Старшей, главные претенденты на императорскую власть… Последний, после смерти Тиберия, действительно станет императором и войдет в историю под именем Калигулы.
[17] Гай и Луций Цезари ― родные внуки и приемные сыновья Октавиана Августа, умершие в юношеском возрасте.
[18] Несмотря на то, что Тиберий мало почитал богов, веря в одну судьбу, всякий раз при грозе он надевал лавровый венок, надеясь, что это убережет его от карающей молнии Юпитера, так как, по народному поверью, этих листьев не поражает молния.
[19] Восточный обычай обмениваться поцелуями при встрече был запрещен после того, как в Риме началась тяжелая кожная болезнь.
[20] Пережив Тиберия, Паллант будет служить еще трем императорам, став при Клавдии вторым по могуществу и богатству человеком в Римской империи.
[21] Герой Троянской войны Ахилл, скрываясь в Скиросе среди девушек, носил имя Пирры ― Рыжей».
[22] Мать троянской царицы Гекубы звали, по разным версиям, пятью трудно запоминаемыми греческими именами.
[23] В праздники, посвященные небесным богам, не принято было совершать казни.
[24] За четыре года, которые еще оставалось прожить Тиберию, Гай Цезарь ― Калигула ни словом, ни жестом не выдаст своих истинных чувств и не подаст ни единого повода, чтобы император смог расправиться с ним. Зато сам он, едва придя к власти, прикажет умертвить Гемелла ― родного внука Тиберия, а следом за ним и Макрона.
[25] Эвксинский Понт — Черное море.
[26] Широкая пурпурная полоса на тунике римлянина означала его принадлежность к сенаторскому сословию.
[27] Танаис — античный город в низовье Дона с крупнейшим рабским рынком Северного Причерноморья.
[28] Калигула — т. е. «сапожок». Это прозвище Гай Цезарь получил в качестве лагерной шутки, потому что воспитывался среди воинов и носил одежду рядового легионера.
[29] Пекулий — собственность раба, накапливаемая обычно из милостыней своего хозяина.
[30] Талант — самая крупная денежная счетная единица Древней Греции, в пересчете на римскую систему равная приблизительно 25 тысячам сестерциев.
[31] Мина — 1/60 таланта.
[32] Преторианцы - личная гвардия императора, охранявшая его особу и следившая за порядком в Риме и провинциях.
[33] Кастор и Поллукс - мифические братья-близнецы, сыновья Юпитера, культ которых был широко распространен в Древнем Риме.
[34] Место с правой стороны от слуги, прислуживавшего за обедом, считалась «высшим», с левой — «низшим». Самым почетным местом была средняя сторона напротив той, откуда вносили кушанья.
[35] Ровно через тридцать лет, в 69-ом году Авл Вителлий сам станет римским императором.
[36] Будущий император Клавдий написал не сохранившиеся до наших дней научные труды по истории своего времени, карфагенян и этрусков, из-за чего сделался предметом насмешек при дворе и, особенно, со стороны своего племянника Калигулы.
[37] 1Краснобородка — распространенная в южных морях рыба, редко достигавшая большой величины, поэтому за крупные экземпляры римские гастрономы платили огромные деньги. Их подавали на стол в морской воде, чтобы они, умирая, переливались пурпурным цветом на глазах у пирующих.
[38] Марк Гавий Апиций — известный хлебосол времен Августа и Тиберия, покончивший с собой, когда преклонный возраст не позволял ему пользоваться всей роскошью тонкой кухни.
[39] Заговор начальника верхнегерманских легионов Гнея Лентула Гетулика был раскрыт и жестоко подавлен в 39 г.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 202; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!