Четвертый день. Спустя еще полгода 18 страница
— Вася, посмотрите на штамп — из какой больницы. Написать нужно.
Расстроился. Тут бьешься как рыба об лед, а какой‑то тип не потрудится даже посмотреть больного как следует, узнать из журналов, что уже операции делают.
— Давайте повторных. Есть плохие? Каждый раз тревога — вот появится такая Валя, которой стало хуже...
— Нет, сегодня все хорошие. Просто вас хотят видеть. Чтобы профессор сказал...
Отлегло. Готов смотреть хоть три часа.
— Да, там Саша пришел, позовите его тоже на рентген. Вася, скажите сестре, чтобы нашла.
Смотрю ребятишек. Разговариваю с родителями. Действительно, у всех хорошо. Просто очень хорошо. Обычные вопросы:
— Ну, как дела? В школу ходишь? В футбол играешь? На скакалке прыгаешь? Не задыхаешься? Бегаешь, от подруг не отстаешь? А учишься как? Хорошо? Доктором будешь?
Иные уже привыкли к здоровью, а другие еще нет.
— Как увидела клинику, Марью Васильевну, Паню, так все плачу и уняться не могу... Сколько пережито... И зато теперь как хорошо, свободно! Дай вам Бог здоровья на многие годы...
И еще что‑то приговаривает... Сантименты, конечно. Но у меня тоже слезы навертываются на глаза, как поглядишь на их лица... Только такие минуты и дают силы, иначе эти смерти, осложнения — ложись и умирай сам...
— Ну, ладно, ладно, хватит благодарить. Теперь сумей хорошо воспитать своего Вадика.
Тоже трудная проблема. Больных детей часто неумеренно балуют, и нужно внушить матерям, чтобы не портили их, сдерживали свою любовь. Особенно когда все уже хорошо.
|
|
|
Саша пришел. Все ему рады, как родному. Приветствует ласково, но с холодком. Даже немножко обидно за Марию Васильевну. Она заслужила больше тепла, сидела около него не одну ночь. А может быть, мне кажется?
— Раздевайтесь, Саша, я вас посмотрю. Уже месяц, как не видел.
Худой, ребра прямо выпирают, чувствую. Ничего, это лучше, чем толстый.
Вот оно. Сашино сердце. Все вспоминается: эта дырка, в которую входили два пальца. Или один? Уже забыл. Как кровь хлестала! Вот и клапан — металлический каркас его хорошо виден, двигается в такт с сокращениями. Жаль, что нельзя увидеть створок — как‑то они ведут себя?
Сердце сократилось в размерах, но меньше, чем я ожидал. Почему бы? Послушаем.
Тоны звучные. Однако есть небольшой шумок. Впрочем, он появился давно, через месяц после операции, и не нарастает. Я уже привык не бояться его. И у других больных тоже есть шумы. Не знаю, отчего они.
— Ничего, я доволен. Сердце уменьшилось (привираю), пульсация хорошая. Ну что, Мария Васильевна, все? Вы сами распишете, кого в какое отделение? У меня еще разговоры с Сашей.
— Да, конечно. Идите. Вы не передумали о Вале?
|
|
|
Вот она, туча на сегодняшнем дне. Подождать камеры? Нет, Валя не дождется. Все представляю: операция очень трудная — спайки. Шаг за шагом разделил. АИК. Вошел в сердце. Иссек заплату, вшил новую. А кровообращение уже полтора часа. Гемолиз. Скорее! Наконец, дефибрилляция. Останавливайте машину! Сокращается плохо. Зрачки расширяются. Машину! И так — много раз. Нет, не пойдет. Все... Зашивайте сами... ухожу с пустой душой. А впереди еще мать...
А может быть, все будет хорошо? Возьмет и сразу начнет сокращаться. «Есть давление!» Хорошо!
Все это мелькает где‑то за долю секунды. Слишком знакомые картины, для них не нужно слов...
А так? Нет, нельзя. Раздражение:
— Да, да. Я же сказал. Начинайте готовить. В следующий четверг. Пойдемте, Саша.
Рассказал ему по дороге. Для облегчения. Он не утешал — просто выслушал. Потом сказал:
— Нужен более точный расчет.
— Здесь ничего не нужно. Я обязан, даже если шансов совсем мало. Здесь нужен не расчет, а какие‑то меры, новые методы. Вот как камера.
И об инженерах рассказал. Ему понравилось. Небось подумал, что может ему понадобиться... Вообще о камере мы уже говорили.
Вот и снова кабинет. У дверей уже ждет Володя. Он смотрит на Сашу с уважением. На меня так никогда не смотрел. Хорошего я начальника для кибернетики подобрал.
|
|
|
— Вы подождите, пожалуйста, здесь, Володя.
Это Саша его привел. Значит, нужно что‑то обсуждать. А пока — задержал. Так это спокойно, холодновато.
Сели. Помолчали. Сашу нужно завести, чтобы разговорился. Тогда обязательно скажет что‑нибудь интересное. Вот только Володю он совсем ни к чему за дверьми оставил. Не могу спокойно болтать, когда знаю, что кто‑то ожидает.
— Так как дела, Саша? Как Раиса Сергеевна? Сережа?
— Спасибо. Все здоровы. Сережа пошел в школу, уже в пятый класс.
Я не бывал у них после операции. Он не приглашал, а сам стесняюсь. Как‑то неловко перед Раей. Будто я совершил какой‑то проступок. Не выгонять же мне было эту Ирину? Ее тоже не видал. Как выписался — и звонить перестала. Симпатичная женщина.
— Ну, как вы меня находите?
— Я доволен. Расстройства кровообращения почти полностью исчезли. Печень тоже поубралась, хотя и не сократилась до нормы. Конечно, вы не считайте себя совсем здоровым.
— Я понимаю.
— Нет, вы по‑настоящему поймите. Строго дозировать свою нагрузку, отдыхать — я говорил уже не раз. Все запреты остаются в силе. И поменьше эмоций.
Надеюсь, намек понял.
— Ну что ж, ладно. Я все учту. Теперь можно и Володю пригласить. Мне не хотелось говорить при нем о своем здоровье.
|
|
|
Володя вошел и скромненько уселся на стул, к окну. Видимо, у них уже приготовлены вопросы, требующие обсуждения. Наша кибернетика рождается в муках.
— Это хорошо, что врачи обратились к кибернетике.
— Ну как же. Вот ваша лекция здесь как настольное руководство. Всех заставляю изучать. Моделирование сложных систем.
Наверное, ему это приятно.
Все это я уже знал. Почти все. Что такое модель, степень ее сходства с оригиналом. Модели общие и частные. Интересно и ново только одно: «Структурные модели». Рисуется схема, — например, внутренние органы и их связи. Для каждого органа находятся математические характеристики, а потом «поведение» всей модели просчитывается на ЭВМ при самых различных внешних воздействиях. И даже больше — можно сделать специальную электронную установку «Внутренняя сфера». Исследовал больного, набрал разные показатели поворотом ручек, пустил, и получай кривые изменения разных функций во времени.
— Только конец лекции об этой машине — уже совсем журавль в небе.
— Так ведь нельзя без журавля жить. Я об этих схемах думаю попутно. Дело в том, что по такому же принципу можно построить модель мозга, модель общества, модель клетки. Только расчеты этих систем на ЭВМ еще более сложны, чем медицинские. Статистический метод в чистом виде для них не годится.
— Это вопрос особый. Давайте обратимся к прозе. Вы посмотрели, что Володя делает?
— Да. Ему пока делать особенно нечего — остановка за вами, за врачами. Он сам не может составить форму карты, выбрать обобщенную информацию о больном, которая наиболее важна для диагностики и лечения. А эта работа двигается у вас очень медленно.
— Какой вы быстрый! Думаете, прочитали лекцию, мы все усвоили и быстренько сделали. Осмыслить нужно. Спотыкаемся. Не знаем, какие данные важные, без каких можно обойтись. Конечно, без Володи мы бы и этого не осилили, но все равно трудно.
— Михаил Иванович, позвольте мне сказать.
— Ну, говори.
— Ваши врачи относятся к этой работе плохо. Пока соберешь, чтобы обсудить пустяковый вопрос, — набегаешься. Хоть бы вы их подвинтили.
— «Подвинтили, подвинтили»! У тебя только и дела, что сидеть, да думать, да схемки рисовать, а у них больные. Поважнее твоих карт. Тем более что интереса к этому делу они пока не чувствуют. «Высокие материи», — говорят. Еще писанины прибавляется.
— Но так мы никогда не кончим.
— Ладно, скажу. Еще что?
— Нужно еще добывать машины‑перфораторы, сортировку.
— Я тебе добывать не буду, не надейся. Сам ищи, приходи с бумагами, поезжай. Я с директором договорился, что деньги дает, — хватит.
А врачи тоже хороши — все новое никак не вобьешь...
— Все?
— Нет, еще нужны лаборантки. Вы обещали.
— Рожу я тебе их, что ли? С биохимии сниму? У тебя еще никакого дела нет. И вообще хватит на сегодня просить.
Нехорошо. Но разозлил, и нужно разговор кончать. Все хотят, чтобы на тарелочке с каемочкой преподнесли. Обидится теперь, самолюбивый. Саша потупился, не одобряет резкости. Он все деликатно делает: «Посидите, пожалуйста». Это еще хуже. «Вот вы, а вот я. Вы делаете, я созидаю».
Молчим. Володя встал, ушел. Пусть. Плохо, что при Саше: ему вдвойне обидно.
— Он у вас хороший работник — Володя. Знаю, что хороший. И не просто работник, ты только это видишь.
— Да, очень. Трудно все организовывать. Никто не понимает для чего. И для меня тоже больные ближе, я от них отнять не могу. А директор мнется. Выше идти не хочется... Грустно в общем. Но ничего, добьемся. Пойдемте домой, что ли? (Не получился разговор.) Как вы ходите — не задыхаетесь?
— Немножко. Я стараюсь не перегружаться. На автобусе езжу.
— Ну, поедемте, так и быть, и я с вами за компанию.
— Нет, спасибо я еще должен немного задержаться у Володи.
Что ж, дело твое. Но утешать он его не будет, не такой. Сделает вид, что ничего не случилось.
Встаем. Наказ:
— Пожалуйста, не простужайтесь. Теперь осень. Помните о ревматизме. Приходите.
Улыбается своей милой улыбкой... Черт его поймет — что за человек?
— Куда же я от вас денусь? До свидания, пошел.
И я пошел. Посетителей в коридоре нет. Хорошо. Уже пять часов. Может, не заходить в палаты? Небось сказали бы, если что... Нет, зайду. Так‑то спокойнее.
Иду по коридору. Что‑то тихо. Ага, ребятишек уложили — тихий час. И врачи разошлись — понедельник, нет операций, нет срочных дел.
И на посту тишина. Паня сидит, отмечает показатели в листках. Нина тоже ушла... Семья, диссертация...
— Как тут?
— Все хорошо. Юля спит. Мы ее в кислородную палатку положили...
Смотрю записи — пульс, давление, количество мочи. Улучшилось. Не буду открывать палатку, пусть спит.
— Скажешь дежурному, чтобы позвонил в десять часов.
Иду домой по саду. Деревья разноцветные, такие высокие. Красивые. В клинике сегодня хорошо, так и деревья красивые. А если плохо? Не действует и природа.
Краски осени. Красное — кармин, киноварь. Желтая. Какие желтые? Когда‑то рисовал, покупал краски. Забыл. Да, охра. Конец октября. И у меня осень. Через год — шестьдесят. Пожалуй, это уже октябрь. Листья желтые и даже зеленые есть, как на этих тополях, но уже неживые. Сухие. И редкие — видно небо через них. А когда дождь, то и совсем плохо.
Но сейчас солнце. И еще пара месяцев есть впереди. И хватит. День сегодня хороший. Он еще здесь, во мне, кипит. Каждый образ еще живет где‑то в корковых клетках и нет‑нет прорвется в сознание, всплывет картина.
Клапаны. Здорово все‑таки получилось. Лена и Козанюк совсем хороши. И Юля выскочит. Саша почти здоров. Вот сердце великовато. Маленькое беспокойство где‑то в душе дрожит. Прогнать его! Все хорошо. Выглядит отлично, работает.
Мише Сенченко нужно премию выхлопотать. Есть у директора премиальный фонд. А может быть, и мне? За вшивание? Брось, стыдно. Сам бы приплатил.
Еще полгода подождем и начнем вшивать широко. А пока только по крайне тяжелым показаниям, когда нельзя ждать. И многое еще нужно усовершенствовать.
Как операция, так сплошная нервотрепка. Потому что ты просто псих. Распустился. Пользуешься положением.
Вот на Володю накричал зря. Нужны же ему лаборантки?
Нет, пока не очень нужны. Подождет. Все равно нельзя. Человеческое достоинство.
Хватит проповедовать. Какой есть.
А ощущение счастья не проходит. Почему бы?
В клинике хорошо — вот что. Это главное. Три недели без покойников — около шестидесяти операций на сердце и легких. Не фунт изюму. Продержаться бы еще недельку. Кажется, в списке нет особенно рискованных больных.
Брось, не зарекайся. Выскочит какой‑нибудь отек легкого, кровотечение, эмболия — и все. Нельзя предвидеть, невозможно рассчитать.
Следующая неделя будет трудная. Валя. Какая хорошая девочка — и такое случилось. Случается всегда у хороших. Да они почти все хорошие. Всех жалко. Есть у меня какое‑то предчувствие, что операция удастся. Это у тебя так, успокоенность от успеха. Нет никаких предчувствий, ерунда одна. Очень трудно будет с Валей. Состояние тяжелое, спайки после операции, все будет кровоточить. Не надо обольщаться.
Но еще десять дней впереди. Не будем об этом думать сегодня. Вон клен какой красивый. А вот яблоня. Яблок сколько!
Есть хочу. Вдруг засосало под ложечкой. Быстрей пойдем.
Симпатичное лицо у инженера. Аркадий, как его? Да, Павлович. Спокойный человек. Если бы к весне они сделали эту пробную камеру! Чтобы убедиться. Одно дело — статьи в журналах, другое — своими глазами. Но я чувствую, что должно быть хорошо. Опять «чувствую».
Леночка сейчас встретит во дворе. Представляю — прыгает со скакалкой, косички взлетают. Дедушка! Дедушка! Обнимет за шею. Подниму ее. Ух, тяжелая! Не как те детишки, что на приеме. Тощие такие, ручки как палочки. А потом приходят такие хорошие! И от этого тоже сегодня хорошо — лица матерей еще дрожат в памяти, подбадривают.
Счастье. Как им всем дать счастье? Как сделать Леночку счастливой? Неужели только стихия — кому как повезет в жизни? Встретит какого‑нибудь прохвоста — и пропали труды, рухнули надежды. Не доживу. Пусть без меня.
Нет, не может быть. Мы должны научить ее быть счастливой. Шутишь, брат. Этому научить нельзя.
Можно. Нельзя совсем спасти от прохвоста, но уменьшить шансы. И научить, как выстоять. Что нужно?
Развивать любопытство. Тогда потянется к науке, творчеству. Это большое наслаждение — искать, мучиться.
Научить работать и добиваться. Настойчивость. Тогда не упустит мечту. Будет усталость и радость отдыха. Еще искусство. Книги, театр, музыка. Можно забыться, отринуть жизнь, улететь. А потом ходить и вспоминать, и мир преломляется через голубую призму. Еще — общение. Есть хорошие люди, умные. Уметь найти. Беседы с ними — удовольствие... И выпить при этом хорошо. Если в меру. Не всегда умеешь оценить и удержаться. Но это не для женщины. Не быть жадным к вещам.
И в самом деле, получается — можно научить. Я учу. Пытаюсь учить. Если бы всех детишек учили!
Четвертый день. Спустя еще полгода
Что сел? Иди смотри больных. Ждут: «Профессор!» А что профессор? Просто старик. Неужели у всех будет плохо?
У Симы (моей Симочки!) — рецидив[26]. Нет сомнений. Марья говорит — шум, сердце снова увеличилось, печень застойная, одышка. Рецидив. Страшно идти смотреть.
И Лена плохо себя чувствует. Не ложится в больницу, потому что боится: «Теперь совсем».
И Саша уже месяц не появляется. «Простудился». Я‑то знаю, что не то. Володя ходит к нему по делам, рассказывает — дома все лежит. В институте бывает через день. И то часто пропускает.
А я и не заметил, что ему хуже.
Нет, заметил, давно заметил, но все гнал эту мысль от себя, боялся признаться.
Признаться в собственной глупости.
Почему в глупости? В бессилии. Не погрешил, когда вшивал. Нет. — Он уже в могиле был бы. А тут живет.
Но отсрочка кончается. И я опять виноват.
А Мишка этот, черт проклятый! Мировое открытие сделал — митральный клапан! Американцам не удалось, вот мы — русский гений!
Да нет. Мишка ни при чем. Американцы писали: «Отличная ткань». Испытания прочности, на износ. Сотни аортальных клапанов. Наблюдения — два, три года. На конгрессах докладывали. Три года назад я сам видел — вшивали всем, напропалую, даже нетяжелым больным. Этот Бенсон: «Через год ткань как новая!»
Зато теперь статья за статьей: «Лепестковые клапаны не выдержали испытания временем». Ткань разволокняется, прорастает и сморщивается. Рецидивы почти у всех. «Мы уже заменили двадцать клапанов. Смертность — пятнадцать процентов!» Ура!
Были же у них сомнения и два года назад? Не могло не быть. Молчали.
Брось ругаться. И наши такие же. Тоже изобретут что‑нибудь, трубят, а как не оправдает себя — молчок. Где‑нибудь случайно узнаешь. Помнишь заполнение поролоном полости после удаления легкого? Тоже как хвалили! «Разрешение проблемы». Потом почти у всех пришлось выдирать этот поролон — нагноился. Но «обратной» статьи так и не было, не помню. Хорошо, что мы тогда не поддались — всего пяти больным сделали. Проявили осторожность. «Подождем».
Медицина знает много подобных историй. Новые лекарства, операции. Потом оказывается — бесполезные, а то и вредные.
Без этого нельзя. Не все можно проверить на собаках и мышах. Только через грустный опыт отстаивается золотой фонд медицины. Врачи тоже люди, и они искренне увлекаются. Материал для экспериментов, к сожалению, неподходящий. Но другого нет.
Одно нужно — честность. Признайся, удержи других.
Но на это тоже надо мужество. Ох, как не хочется признаваться! Что вот ты скажешь Симе, Саше, Лене? Крутиться небось будешь: «Ревматизм, временное ухудшение...»
Плохо, но не скажешь же им: «Все, рецидив, умирать».
«Право ученого на ошибки». Нельзя его отнять даже в медицине. Не рисковать — значит замедлить темп развития, масса людей погибнет, не дождется. Человечеству обойдется много дороже.
Вот видишь, и успокоил! «Искренне заблуждался». «Риск для пользы человечества». «Признал».
Нет, не успокоил. Но выхода другого нет. Или совсем отказаться, или вот так бороться и ошибаться. Страдать. Красивые фразы. Ни к чему. Только раздражают.
Что будем делать с новыми клапанами?
Что делать? Вшивать понемножку. Если верная смерть, то выхода нет. Новые клапаны, шариковые, наверное, будут лучше. Шарики же не испортятся. Их проверили на заводе у Петра Борисовича. (И ткань — тоже проверяли!) Но все‑таки во всех ответственных насосах инженеры ставят шариковые клапаны, а не из тряпок. Значит, надежнее.
Москвичи тоже вшивают шариковые клапаны. Говорят, хорошо. Нас уже далеко обогнали.
Нужно выступить на сессии, рассказать о нашем провале. Неприятно будет, но деться некуда, придется.
А клапаны вшивать и дальше, если есть прямая угроза для жизни.
Вставай, пойдем.
Как ни откладывай, встречи с Симой не миновать.
У Виктора сегодня опыт в камере. Зайти посмотреть. Прошлые были очень интересны. Отек легких снимает как волшебной палочкой. Посмотрим, что будет с кровотечением и шоком. Пока все идет, как предполагали.
Может быть, расплатимся камерой? За клапаны.
Позвонить Ирине? Поговорить о Саше? Как‑то приходила счастливая. Но это давно. Он тогда хорошо себя чувствовал.
Не хочется звонить, не хочется разговаривать. Нужно. Все нужно.
Позвоню. Где‑то есть номер, записан.
— Мне нужно Ирину Николаевну. Ах, это вы сами? Михаил Иванович говорит. Мне бы нужно повидаться с вами. По поводу Саши, конечно. Приедете? Отлично. Подниметесь прямо в кабинет, без халата, через служебный вход.
«Приедет с удовольствием». Тревожится.
Я ничего не знаю: или конспирация, или все кончилось.
Пойдем. Сначала к Симе. Она на втором этаже. Спускаюсь по лестнице. Слышу обычный шум клиники. Привыкли и не замечаем трагедий. Не нужно быть очень чувствительным. Нет, нужно.
У входа в операционную движение. Везут больного на операцию. Мария Васильевна будет оперировать с АИКом. Ожидается большой дефект межпредсердной перегородки. Уже заранее дрожала: «Вы, пожалуйста, никуда не уходите...» У нее есть чувство ответственности. Пожалуй, с избытком. Переходит в трусость.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 63; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!