ГРАФ ПУАТУ И ГЕРЦОГ АКВИТАНИИ 16 страница
Вылазки войск султана против двигавшейся на марше армии происходили непрерывно. Турки пользовались своей излюбленной тактикой, которая стала хорошо известна со времени крестовых походов и сводилась к налетам небольших конных отрядов на фланги обоза. Всадники осыпали солдат стрелами, стремясь, чтобы те нарушили строй и начали суетиться и кружиться, «как мухи»; тогда сами нападавшие спешили скрыться, а затем, перегруппировавшись, ударяли в иное место. Стычки и набеги по ходу этого нудного продвижения давали шанс и «сарацинскому» войску, и воинству Запада выявить слабые места друг друга. Правда, от резвости летучих отрядов на песчаном морском берегу было мало толку, а христиан не очень-то брали стрелы, потому что их хорошо защищали кольчуги. Беха эль-Дин, видевший, подобно Амбруазу, все происходившее своими глазами, свидетельствует о некоем солдате, который беззаботно шагал вперед, хотя в его спину попало с добрый десяток стрел.
«Борьба между двумя армиями не прекращалась, — писал он, — но тщетно мусульмане осыпали фланги врага стрелами и завязывали бои: враг продолжал следовать своим путем, сохраняя чинность и мерность поступи. В середине войска видна была колесница, на которой везли высокую, как минарет, башню, а над той башней развевалось их знамя».
Эта колесница с высоко воздетым над нею штандартом служила ориентиром, обозначавшим место сбора на тот случай, если неприятелю удалось бы рассеять войско. «Их суда, — добавляет тот же летописец, — плыли по морю параллельным курсом и останавливались при каждой задержке марша. Продолжительность перехода выбиралась в видах удобства пехоты, поскольку, хотя вьючные животные и использовались, поклажу и палатки несли на себе солдаты резерва». Многие другие арабские хронисты также более всего удивлялись этой безупречно строгой дисциплине, которая делала войско неуязвимым для турок и бедуинов; последние были «гнуснее и много чернее, чем сажа, чрезвычайно ловкие и смекалистые… они оказывались столь дерзкими, что не оставляли врагу ни мгновения передышки». И еще: напрасно «наше войско окружало франков во всех частях и обрушивало на них град стрел…‹…›, [они] хранили совершенную твердость на марше, не выказывая никакой тревоги, и их пехота отвечала на наши неустанные наскоки и поражала нашу конницу залпами арбалетов и стрелами».
|
|
|
Так армия Ричарда прибыла в Хайфу, завершив первый этап пути, и встала на привал под пальмами, ибо сам город был разорен Саладином. Тот, в свою очередь, точно отслеживал перемещения франков и собирался захватить их врасплох, а пока расположился лагерем в месте, которое называлось Каймун (Кемон). Дорога с этого времени слегка меняется, пролегая между морем и горой Кармель. Тут высилась крепость, известная как «Разрушитель», или «Резной Камень», а за ней в том месте, которое называется Капернаумским приморьем, следовала еще одна твердыня; но и та и другая уже не существовали: их уничтожил Саладин, старательно проводивший политику «выжженной земли». Связь с кораблями, продолжавшими следовать за армией, оставалась надежной, и позволительны были даже передышки, подчас растягивавшиеся до двух суток. Неподалеку от того места, где флот смог укрыться в двух бухточках почти неприступного острова, спустя двадцать лет, в 1218 году, орден тамплиеров воздвиг за четыре месяца великолепную крепость Атлит — Замок Западных Паломников. Эта выстроенная храмовниками твердыня в последующие времена оставалась последней крепостью крестоносцев, которую отстаивали после Сен-Жан-д'Акр (крепости Святого Иоанна Акрского). Но что говорить о старинных развалинах, если до сего дня это место в государстве Израиль сохраняет важное стратегическое значение и остается закрытым для туристов (включая большой зал, дошедший до нас со времен расцвета готики, — тот самый, в котором Маргарита Прованская произвела на свет двоих детей).
|
|
|
Движение армии возобновилось 30 августа. На этот раз храмовники пошли впереди, а госпитальеры — в арьергарде; с самого начала им пришлось отбиваться от нападений Саладина. Султан, похоже, считал, что пришел его час, поскольку обычные маневры по ходу продвижения стали для франков затруднительны. Так, необходимо было пересечь реку Нахр-Зерка, которую хронисты называли «Крокодиловой рекой». И в самом деле, жуткие чудовища утянули на дно двоих бойцов.
|
|
|
Добравшись до пристани в Цезарее, также превращенной султаном в развалины, войско стало на привал. Далее берег превратился в вереницу болот, и армии пришлось пойти по холмам, окаймлявшим долину Сарона. При этом к югу от Цезареи, у потока, именовавшегося тогда «Мертвой рекой», а сегодня — Нахр-Хедера, не обошлось без новой стычки, и довольно серьезной, поскольку сам Ричард, поспешивший на помощь храмовникам, получил легкое ранение. Тяжело переносимый зной замедлял передвижение, тем более что бойцам нельзя было снимать свои войлочные «корсеты» (нечто вроде нынешних жилетов у фехтовальщиков) и кольчуги, так как налеты турок не прекращались. Еще два дня необходимого отдыха прошли на берегу «Соленого потока» — реки Нахр-Искандеруна.
|
|
|
Следующий этап пути проходил через лес к северу от Арзуфа. Что это за место и как оно называется теперь, в точности не установлено. Опасность была велика: в эти первые дни сентября стоял «весьма великий зной», и лес мог превратиться в один огромный костер. Налицо были и иные условия, напоминавшие о катастрофе у Хаттина: достаточно было даже небольшого огня и подходящего ветра — и сарацины принудили бы франков к безоговорочной капитуляции.
Однако лес удалось преодолеть без осложнений. Войско прибыло к «Потоку граненых камней», то есть реке Нахр-Фалик. Один из английских летописцев сообщает о препятствии, которое ожидало короля в этом месте: войско Саладина загородило дорогу. «Король Англии, видя, что сам он и его войско могут умереть от жажды в эту ночь и еще и скот погибнет, поскольку их отрезали от доступа к воде, и видя также, что если они двинутся назад, то язычники попытаются их окружить и нечего будет противопоставить в ответ, поделил тотчас свое войско на отдельные отряды, призывая их сражаться храбро против врагов веры Христовой, и повелел мощно ударить по народу языческому». Ричард прежде всего попытался возобновить сношения с Саладином, и тот ухватился с готовностью за случай вступить в переговоры, которые позволили бы ему дождаться турецких подкреплений. Встреча с Маликом эль-Адилем, братом султана, состоялась 5 сентября. Роль переводчика вновь взял на себя Онфруа де Торон. Ричард потребовал, чтобы ему было возвращено королевство Иерусалимское, но натолкнулся на решительный отказ. Очевидно, что массовая казнь пленников не слишком способствовала дипломатическим успехам… Надо было вступать в бой.
В войске, считай, смельчаки лишь остались,
Готовые доблестью путь проложить,
Чтобы паломничество свершить.
Так описывает Амбруаз паузу, наступившую в военных действиях. И приказ о вступлении в бой был отдан. В передовом отряде оказались храмовники, за ними шли бретонцы и анжуйцы, затем Ги Лузиньянский со своими земляками из Пуату, после них нормандцы и англичане и, наконец, рыцари-госпитальеры, образовавшие арьергард. «Было условлено разместить перед боем в трех местах шестерых трубачей, чтобы те подавали сигнал в то время, когда надо было обращаться против турок: двое трубачей находились в войске, двоих оставляли в тылу, двоих — в самой середине». Бой начала турецкая конница:
«Более 30 тысяч турок кинулось во весь опор на войско, верхом на конях, стремительных, как буря, и поднимавших в воздух пылевые смерчи. Перед эмирами шли трубачи с трубами и несли барабаны и колокольцы, и барабанщики били изо всей силы в свои барабаны и подняли такой крик и такое гиканье: не слышно было бы и как Бог гремит, столь невыносимо громко грохотали барабаны… А вслед им шли негры, и сарацины, и берруйцы (то есть бедуины. — Р. П.), пехотинцы ловкие и находчивые, умело обращавшиеся со своими луками и легкими щитами… С моря и с суши они наседали на войско так упорно и с такой силой и горячностью, что сумели нанести ущерб великий, убивая прежде всего лошадей».
Не так уж много времени прошло с тех пор, как завязался бой, как к королю прискакал, пустив коня в галоп, магистр ордена госпитальеров брат Гарнье де Наплуз: «Государь, мы потеряли всех наших лошадей». — «Терпение, магистр, — отвечал король, — нельзя быть везде». В довершение всего одному из госпитальеров и одному из английских рыцарей не хватило того самого терпения, и, несмотря на увещевания Ричарда, они слишком рано кинулись в атаку. В этот горячечный день вновь замаячил призрак Хаттина. Но, как замечает Рене Груссе, король Англии «не был ни каким-нибудь Рено де Шатийоном, ни другим Ги де Лузиньяном». Оставив разработанный ранее план атаки, он приказал пехотинцам развернуться для удара, который он предпочел бы нанести чуть позже, сразу после сворачивания мусульманских сил, но который и так оказался действенным.
Беха эль-Дин так рассказывает о событиях этого дня:
«Когда конница франков сбилась в комок и стало ясно, что невозможно спастись, разве что с помощью Высшей силы, она решилась на нападение. Я своими глазами видел, как все эти всадники объединились вкруг частокола, который создала из себя их пехота. Они все схватились за свои копья, все разом исторгли из себя военный клич, а строй пехотинцев раскрылся, пропуская всадников, и они устремились во все стороны. Один их отряд накинулся на наш правый фланг, другой — на наш левый фланг, третье их подразделение набросилось на наш центр, и все у нас пришло в беспорядок».
В свою очередь, о том же рассказывает и Амбруаз, и его повествование не менее впечатляет:
«Орден госпитальеров, сильно пострадавший, атаковал в правильном порядке. Граф Шампанский со своими храбрыми товарищами и Жак д'Авень со сродниками тоже атаковали. Граф Робер де Дрё и епископ Бовейский (чей брат, граф Филипп, проявит себя позже в битве при Бувине. — Р. П.) ударили вместе. Турки были ошеломлены, ибо наши налетели как буря, исторгая из себя единый громогласный клич; и всем тем, которые спешились, и тем, у которых были луки, причинявшие нам столько зла, всем им отрубили головы. Тех же, кого всадники опрокинули, добивали оруженосцы. Когда король Ричард увидал, что войско нарушило свой строй и атакует противника без особой осмотрительности, он пришпорил коня и кинулся со всей поспешностью вперед, чтобы обезопасить передовых бойцов. В этот день он выказал такую доблесть, что вкруг его, с обеих сторон и спереди и сзади, образовалась широкая дорога, заполненная мертвыми сарацинами, а другие сбились с пути или убежали, и вереница мертвецов тянулась на добрые полмили. Повсюду валялись бородатые трупы турок, помятые, сваленные друг на друга, как снопы».
Саладин прежде всего позаботился о том, чтобы собрать разбежавшихся. Когда конница франков отступила, опасаясь засады, сарацины предприняли новую атаку. Беха эль-Дин удачно подводит итог битве в целом: «Когда враг ударял по мусульманам, они отступали. Когда он останавливался, опасаясь западни, они тоже останавливались, чтобы вступить в бой. Во время второй атаки они бились так, что обратили всех врагов в бегство». Как раз во время этой второй атаки погиб Жак д'Авень, доблестный и храбрый рыцарь. Английские хронисты отдают ему должное: он был «католиком по своей вере, исполненным ревности и пыла в своем поведении в бою».
Вторая атака кавалерии франков привела их почти к самому лагерю Саладина, устроенному на поросших лесом холмах Арзуфа. Идти дальше было слишком опасно. В свою очередь, и мусульмане уже не помышляли о возобновлении атаки и преследовании христиан.
Великая победа при Арзуфе 7 сентября 1191 года была достигнута лишь благодаря воинской доблести Ричарда, который сумел спасти положение, грозившее новой катастрофой. Этой победой Ричард снискал вполне заслуженную славу. Историки отмечают, что победа при Арзуфе, как и взятие Акры, ознаменовала поворот в соотношении сил христианского мира и ислама. Летописцы же передают то уныние, в которое пришел после боя, уже вечером, султан Саладин: «Аллах один может ведать, сколь сильна была печаль, терзавшая сердце его после битвы», — писал Беха эль-Дин. Когда же Саладин решил защищать Аскалон, его эмиры вздумали ему перечить: «Коль уж ты вздумал оборонять Аскалон, то будь в городе сам или пошли одного из своих сыновей, без чего никто из нас никак не проявит себя и не оправится, после того, что стало с защитниками Акры». Султану не оставалось ничего иного, кроме как уничтожить Аскалон, подобно тому, как он уже разрушил Цезарею и Яффу. Так он отреагировал на боеспособность, которую чувствовал отныне во вражеском воинстве.
Беха эль-Дин оставил живое описание методичного уничтожения города, который «радовал взоры и ласкал сердце; его крепостные стены были прочны, его здания — величественны, а пребывание в нем было весьма желанно. Обыватели, ошеломленные новостью о том, что город их будет разрушен, а им придется покинуть свои жилища, подняли страшный крик и кинулись продавать за бесценок все, что нельзя было увезти… Часть граждан направилась в Египет, другая — в Сирию. Это было страшное испытание, по ходу которого случались всяческие ужасы».
Оставлять пустыню перед приближающимся христианским войском — такова отныне была тактика Саладина. Когда он возвращался в Иерусалим в конце сентября, он снес до основания не только Аскалон, но и замок в Рамле и церковь в Лидде, которые оказались на его пути.
И снова нас может поразить нерешительность Ричарда. Арабские хронисты (в частности, Ибн ал-Асир) приписывают Конраду Монферратскому упрек, с которым тот якобы обратился к королю:
«Ты слышал, что Саладин разрушает Аскалон, но не двинулся с места! Коль уж тебе донесли, что он стал разрушать эту крепость, то тебе надлежало спешно выступить в путь и ты бы мог захватить Аскалон без боя и без осады!»
В самом ли деле поменялся нрав короля Англии, принесший ему вполне оправдывавшееся прозвище «Да-и-Нет»? Или же скорее пресловутая порывистость побудила его обратиться, уже после принятого решения, к решению противоположному?
После блистательной победы при Арзуфе по всей Палестине как мусульмане, так и христиане ожидали от него похода на Аскалон, а затем и на Иерусалим. Дух его воинства был весьма высок, тогда как мусульмане мечтали лишь о более или менее благополучном отступлении и оставляли его руки развязанными. Если еще как-то можно понять колебания, охватившие его после взятия Акры, то уж нерешительность, которую он выказал на следующий день после Арзуфа, остается непостижимой. Правда, Продолжатель Гийома Тирского попытался объяснить поведение короля, но он не привел достаточно убедительных доводов. Хронист говорит, что Юг, герцог Бургундский, якобы решил покинуть войско:
«Он призвал всех высоких мужей Франции и тех, которые, как он знал, более прочих любили корону, и сказал им: „Сеньоры, вам известно, что ваш сеньор, король Франции, в отъезде; весь блеск его рыцарственности поблек, а король Англии пренебрегает нами. Если мы двинемся вперед и возьмем Иерусалим, не скажут, что это дело рук французов, но будут говорить, что захватил его король Англии, а король Франции бежал, и великое презрение падет на короля и на все королевство, и никогда не сумеет Франция избавиться от него. Вот почему я предлагаю, чтобы мы не двигались далее“. И одни с ним согласились, а иные не согласились. И снова сказал герцог: „Кто хочет следовать за мной, пусть следует за мной“. Король Англии, не зная толком об этом совете, в течение следующего дня готовился и потом пошел на Иерусалим, а герцог Бургундский вооружил французов и вернулся с ними в Акру».
Далее следует патетический и запоминающийся рассказ, который легко могут проверить те, кто в наши дни, так же как и раньше, совершает паломничество в Иерусалим: «Когда король взошел на Гору Радости, что близ Иерусалима, в двух лье от него, и увидал Святый Град Иерусалимский, он спешился, дабы вознести свои молитвы, ибо таков обычай пилигримов, совершающих паломничество в Иерусалим, которые поклоняются на этом самом месте, ибо с него виден Храм и Гроб Господень».
Другой манускрипт уточняет: «Король ошибался, коль скоро он пришел на гору Святого Самуила, которую считали Горой Радости». Речь идет о возвышенности, которая сегодня известна как Наби-Самвилль и которую всегда почитали паломники. Мы знаем, что вблизи всякого места паломничества, будь то Сантьяго-де-Компостела, Рим или тот же Иерусалим, традиция, как и история, отмечает какую-то площадку или точку, с которой пилигрим впервые наблюдает цель своего путешествия. В Средние века, когда пилигримы странствовали не в одиночку, опасаясь нападений, они стремились пройти очередной этап как можно быстрее; паломник, опередивший своих товарищей и имевший счастье ранее их увидать башни Сантьяго-де-Компостела или холмы Рима, провозглашался «королем паломничества» — и это прозвание легло в основу имен наподобие «Рой», «Руа», «Рей», «Лepya» и тому подобных распространенных французских фамилий.
Как бы то ни было, если верить Продолжателю Гийома Тирского, именно по прибытии на Гору Радости король Ричард узнал, что герцог Бургундский его покинул:
«И вот приходит весть, которая делает для него понятным то, что говорили ему некоторые из его друзей в войске, а именно, что герцог Бургундский и еще немалая часть французов вернулись в Акру. Когда король услыхал это, он сильно разгневался и начал плакать от жалости, потом же вернулся в Яффу».
Похоже, что составитель хроники спутал, умышленно или же неумышленно, два различных эпизода крестового похода. Ибо тут же он добавляет: «Придя в Акру, герцог Бургундский недолго пожил, но скоро умер. Его погребли на погосте святого Николая». Что ж, это ставит под сомнение правдоподобие всего рассказа, так как герцог Бургундский оставался в живых еще в 1192 году. Рене Груссе не без оснований замечает, что хронист Амбруаз вряд ли упустил бы возможность лишний раз обвинить французов в измене, поскольку этот летописец всегда поступал так, если подворачивался малейший повод[44]. А он между тем сообщает лишь, что в сентябре Ричард приблизился к Иерусалиму на расстояние в две мили…
На самом же деле после победы при Арзуфе Ричард направил свою армию на Яффу. Город и порт были полностью разрушены по приказу Саладина, и их надлежало восстановить и укрепить. Яффе суждено будет превратиться впоследствии в самый излюбленный крестоносцами порт, да и Тель-Авив, возникший рядом с этим древним городом, до сих пор остается отправной точкой, вокруг которой вертится вся жизнь в Израиле; рядом находится Лод, где построен аэропорт, соседствующий с другим античным городом — Лиддой. В общем, это как бы точка отсчета, столь же привычная сегодня, как и в XII–XIII веках.
Восстановительные работы затянулись более чем на два месяца. Рабочие, занятые на стройках, трудились неохотно, под угрозой постоянного нападения, так что за ними нужно было все время приглядывать. Сам король Ричард во время одной из вылазок едва не был захвачен врасплох и успел только вскочить на коня. Он так и попал бы в плен, если бы один из бывших с ним рыцарей, Гийом де Прео, не воскликнул громким голосом: «Сарацины, я — мелек!» «Мелек (или малик) — это значит король, — добавляет Амбруаз. — Турки тотчас схватили его и утащили вглубь своего войска». Им, разумеется, был нужен Ричард, и лишь благодаря жертвенности своего товарища король не попал в их руки.
К концу октября 1191 года Яффу удалось почти полностью восстановить. Часть города крестоносцев уцелела до сего дня. Правда, состоит она прежде всего из крепости, которую возвел Людовик Святой полстолетия спустя.
Под прикрытием крепостных валов Яффы христианская армия вволю предавалась роскоши и удовольствиям.
«В прекрасных садах перед Яффой войско Божие воздвигло знамена свои, — пишет Амбруаз. — Там были большие луга и выгоны, а изюму, фиг, гранатов, миндаля в столь великом изобилии, что деревья гнулись под тяжестью плодов и можно было лакомиться вволю, так что войско сильно подкрепилось».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 92; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!