Чудовище хочет истребить жизнь на Земле 13 страница
Коня своего кроваво‑рыжего,
Заколдовала Алма‑Мэргэн и заворожила.
Превратился большой и сильный конь
В кресало, которым высекают огонь,
Кресало Алма‑Мэргэн в карман положила.
После этого
Алма‑Мэргэн солнцеликая
Новые заговорные слова прошептала.
Превратила себя в легкую птицу,
Жаворонком крылатым стала.
Полетела она высоко, высоко
От земли, от деревьев и от травы.
Поднялась она
Чуть повыше белоснежных облаков.
Поднялась она
Чуть пониже небесной синевы.
Летит она в переливах небес,
Крылышками трепещет.
Летит она не в страну чудес,
А где правит дьявол зловещий,
В проклятую страну Хонин‑Хото,
Где солнышка не видит никто.
В страну холодную,
В страну голодную,
В страну бестравную,
В страну бесславную,
В страну засушливую,
В страну удушливую.
Где река под тремя преградами
Проскальзывает тремя водопадами.
В страну, где пыль лежит до колен,
Где умереть никому не жалко.
Прилетела на крылышках Алма‑Мэргэн
В виде легкого певчего жаворонка.
Еще небесных не покинув просторов,
Увидела она двух крылатых баторов.
Они дозорными поставлены были,
За синим небом они следили.
Но Алма‑Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула,
Но Алма‑Мэргэн
Двадцать три волшебства по ладони раскинула.
И баторов глаза дозорные
Повернула в другую сторону.
Видят они прошедшее, что когда‑то было,
А уши у них совсем заложило.
|
|
|
После этого,
Спустившись на землю из небесных просторов,
Увидела Алма‑Мэргэн еще двух крылатых баторов.
Они дозорными поставлены были,
За обширной землей они следили.
Но Алма‑Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула.
Но Алма‑Мэргэн
Двадцать три волшебства на ладонях раскинула,
И глаза баторов дозорные
Повернула в другую сторону.
Видят они прошедшее, что когда‑то было,
А уши у них совсем заложило.
После этого
К дворцу Лобсоголдоя она подлетает,
Над крышей вьется, около окон порхает.
Хочет она, любопытная женщина,
Хотя бы взглянуть на черта зловещего,
Что у него за лицо, что у него за тело,
Но не в одном любопытстве дело.
Надо ей оценить его возможности,
Узнать его коварства границы,
Его волшебств бесчисленных сложности,
Вот зачем порхает вкруг дома птица.
Видит она,
Тело у Лобсоголдоя угольно‑черное,
Каждый зуб у него с лопату,
Живот как мешок мотается у черта,
Сам нечесаный и кудлатый.
Видит она, как в сбруе железной
Тащится понуро осел бессловесный,
Как хозяин кнутом трехременным
Стегает его по бокам и ребрам.
Черные камни осел таскает,
Черный пот осел проливает.
Видит она, как солнцеликую Урмай‑Гоохон
Мучает Черный Лобсоголдой.
Как издевается, потешается он
|
|
|
Над красавицей нежной и молодой.
Удивилась Алма‑Мэргэн, возмутилась,
Сердце гневно в груди забилось.
Если была бы в руках ее сила,
Лобсоголдоя тотчас бы удавила.
Но действует она неторопливо и плавно,
Действует она по задуманному плану.
Полетела она дорогой небесной и голубой
К старшей Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства ее границы.
Ее волшебств бесконечные сложности,
Полетела узнать золотая птица.
Алма‑Мэргэн ахнула даже,
Сестру Лобсоголдоя увидев старшую.
Никогда не видела она женщины гаже,
Не видела женщины более страшной.
Веки ее одрябли
И на щеки свесились.
Щеки ее одрябли
И до грудей свесились.
Груди ее одрябли
И до пупка свесились.
Живот ее одряб
И до колен свесился.
Кожа на коленях одрябла
И до ступней свесилась.
Думает Алма‑Мэргэн:
– Если бы я такая была,
Я бы давно повесилась.–
Плюнула бы она на это тело,
Да птичка жаворонок плевать не умела.
А ест сестра Енхобой из железного блюда,
А ездит она на помеси коня и верблюда.
Есть у нее железная мялка,
Мнет она на ней звериные кожи,
Помнет, помнет, пока ей не жарко,
Кожи мятые в кучу сложит.
Полетала птичка вокруг окон и крыши
|
|
|
И вспорхнула повыше.
Полетела она по дороге небесной и голубой
К средней Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства её границы,
Ее волшебств бесконечных сложности,
Полетела узнать золотая птица.
Вокруг дворца она полетала,
Все она высмотрела, все узнала.
Но увидев саму сестру, вздрогнула даже,
Трудно быть женщине страшнее и гаже.
Брови ее одрябли
И до губ свисают.
Губы ее одрябли
И до грудей свисают.
Груди ее одрябли
И до пупка свисают.
Живот ее одряб
И до колен свисает.
Кожа на коленях одрябла
И до ступней свесилась…
Думает Алма‑Мэргэн:
– Если я такая была бы,
Я бы сразу повесилась.–
Полетала птичка вокруг окон и крыши
И вспорхнула повыше.
Полетела она по дороге небесной и голубой
К младшей Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства ее границы,
Ее волшебств бесконечных сложности
Полетела узнать золотая птица.
Вокруг дворца она полетала,
Все она высмотрела, все узнала.
Увидела она, что сестра эта тоже
На двух старших сестер похожа.
Ресницы – брови одрябли,
До щек свисают.
Щеки одрябли,
До грудей свисают.
Груди одрябли,
До пупка свисают.
Живот одряб,
До бедер свисает.
Кожа на бедрах одрябла,
|
|
|
До щиколоток свесилась.
Думает Алма‑Мэргэн:
– Если я такая была бы,
Я бы давно повесилась.–
Полетала птичка вокруг окон и крыши,
И поднимается выше.
Полетела она обратно
Легко и плавно.
Обдумывает она многократно
Свои планы.
Чтобы все задуманное – осуществилось,
Чтобы начатое все – закончилось.
Чтобы Гэсэр и Урмай‑Гоохон освободились
Очень ей хочется.
Крылышки у птицы легки и быстры,
Возвратилась она до жилища старшей сестры.
Которая ест из железного блюда,
А ездит на помеси коня и верблюда.
Которая имеет железную мялку,
Мнет на ней звериные кожи.
Помнет, помнет, пока ей не жарко,
Кожи мятые в кучу сложит.
Тогда Алма‑Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула,
Тогда Алма‑Мэргэн
Двадцать три волшебства своих раскинула.
Полдневный зной трех последних лет
В одно место собрала она запросто,
От дикого зноя спасенья нет,
Наступила великая засуха.
Лошадиная моча на дороге кипит,
Лошадиный помет сам собой горит.
Лобсоголдоя старшая сестра Енхобой
Не может вынести этот зной.
Искупаться в озере захотела,
Долго она купается,
Хочет она охладить свое тело,
Но тело не охлаждается.
А зной все палит без жалости,
До жжения и до сожженья.
Купается Енхобой до усталости,
Купается до изнеможения.
Наконец нашла от дерева тень,
Лежит в тени, распростертая,
Думать лень, шевелиться лень,
Уснула она, как мертвая.
Алма‑Мэргэн уж тут как тут.
Носиком птичьим тук да тук.
Попискивает она и щебечет,
Заклинательные слова лепечет:
«Восемьдесят дней тебе не очнуться,
Восемьдесят дней тебе не проснуться».
Потом Алма‑Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула.
Потом Алма‑Мэргэн
Двадцать три волшебства своих раскинула.
И вместо жаворонка,
Птички певчей и золотой,
Обернулась она, как ни жалко,
Уродливой сестрой Енхобой.
Стало самой ей жарко,
Стало душно ей тоже,
Взяла она железную мялку,
Мнет она звериные кожи.
Мнет она кожи лосиные,
Мнет она кожи медвежьи,
Мнет она кожи прокисшие,
Мнет она кожи свежие.
После этого
Пакостного она ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Запрягла она в телегу железную
И сама на телегу залезла.
Ничего она не забыла.
Даже мялку с собой захватила.
И поехала потихоньку вперед,
Где Лобсоголдой, ее брат живет.
В это время
Урмай‑Гоохон солнцеликая,
Полземли освещая лицом,
Вышла из дворца освежиться
На широкое серебряное крыльцо.
Сестру Аобсоголдоя она встречает,
Как почетную гостью ее привечает.
Берет уродливого ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Из телеги его распрягает,
К коновязи его подводит,
Руку тетушке предлагает,
Во дворец ее важно вводит.
Та идет, ковыляет жалко,
Опираясь на железную мялку,
Как на посох или на палку.
Но достойно здоровается она с «невесткой»,
Говорит ей слова уместные.
А невестка ее за стол сажает,
Привечает и ублажает.
Накрывает она золотой стол,
Кушанья редкие на него ставит.
Расстилает она серебряный стол,
Напитки крепкие на него ставит.
Настойки, напитки выставила
Она все старые, выстоянные.
Угощает гостью прозрачной арзой,
Угощает гостью светлой хорзой.
Вкусно гостья пила и ела,
Захмелела и опьянела,
А когда закурила трубку,
Ей сидеть уже стало трудно,
Клонит ее ко сну и вот‑вот,
Прямо за столом она заснет.
Хорошо она угостилась,
Ведь хозяйке она не перечила…
В это время солнце уже садилось,
День кончался, клонился к вечеру.
Дьявол Черный Лобсоголдой
Возвращался из гор домой.
Рядом, сбруей гремя железной,
Семенил осел бессловесный.
Целый день, выбиваясь из сил,
Он тяжелые, черные камни возил,
А хозяин по бокам и по ребрам,
Бил кнутом его трехременным.
Урмай‑Гоохон, как шаги услышала,
Встречать хозяина вышла.
Сообщает ему: «О, хозяин мой,
На осле возивший камни с утра,
В гостях у нас сама Енхобой,
Старшая твоя, дорогая сестра».
Думает хозяин: «Ничего не пойму,
Что тут за наваждение…» –
Не могла сестра приехать к нему
В гости без предупреждения.
В недоуменьи осла распрягает он,
Не знает, что бы это значило.
Большим удивлением удивлен,
Задачей большой озадачен.
– Все, – он думает, – в этом мире возможно,
Надобно вести себя осторожно.
Надо проверить, в чем тут дело,
Что тут за колдовство.
Может быть, небожителей белых
Это белое волшебство.
Надо проверить, набравшись терпенья,
Нет ли тут чьего‑нибудь превращенья.
Приказывает Черный дьявол и хан
Солнцеликой Урмай‑Гоохон хатан: –
Мы проверим какого свойства
В нашем доме пошли чудеса.
Ты иди‑ка опять, где гостья,
И смотри там во все глаза.
А я соберу в свой голос
Тысячу голосов лосиных,
Оглушительно закричу,
А я соберу в свой голос
Десять тысяч голосов лосиных,
Сотрясающе закричу.
Ты сама этих криков не бойся,
А смотри неотрывно на гостью.
Если это сестра моя старшая
К нам приехала в самом деле,
Ей мой голос будет не страшен,
Никакого движенья не сделает.
Если ж гостья с испугу свалится
И со стула на пол покатится,
Значит, чье‑то тут колдовство,
Чье‑то белое волшебство.
Вот Урмай‑Гоохон появляется,
Где застолье еще продолжается.
Вкусно‑сладко наевшись, напившись,
Табаку потом накурившись,
Гостья дремлет, на стуле сидя,
Ничего уж вокруг не видя.
В это время
Лобсоголдой, собрав в свой голос
Тысячу лосиных голосов,
Оглушительно закричал.
А потом он,
Собрав в свой голос
Десять тысяч лосиных голосов,
Сотрясающе закричал.
Горы‑скалы стали качаться,
Море Сун пошло волноваться.
Вся вселенная задрожала,
А гора Сумбэр задребезжала.
Тут Алма‑Мэргэн со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Урмай‑Гоохон того не выдержала,
Испугавшись, из комнаты выбежала,
Чтобы рассказать как на стуле сидя,
Дремала гостья, ничего не видя.
Как она испугалась крика
Лобсоголдоя великого:
Как она со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Но пока она из комнаты выходила,
Алма‑Мэргэн, оказывается, не дремала,
Язык ей в другую сторону поворотила,
Чтобы правды не рассказала.
Собиралась сказать Урмай‑Гоохон,
Что там не сестра Енхобой,
А на деле сказала Урмай‑Гоохон,
Что там сестра Енхобой.
Лобсоголдой почувствовал себя виноватым,
Что родная сестра могла напугаться.
Черно‑угольный, нечесаный и кудлатый,
Пошел он к ней извиняться.
Здоровается он с ней по‑хански,
Приветствует ее по‑хатански,
Колени перед ней преклоняет,
Черную голову наклоняет.
Видит он, что на стуле сидит она,
И нисколечко не напугана.
А сестра говорит с ним сердито,
Его встретила бранью‑руганью.
– Почему не встречаешь достойно
Ты в воротах родную сестру,
А потом орешь, как разбойник,
Или лось в осеннем бору.
Не напился ли ты с утра? –
Так ругает его сестра.
Но потом они помирились,
И как следует угостились.
Угостились светлой арзой,
Угостились чистой хорзой.
Мирно сидят брат с сестрой,
Начинают они разговор простой.
Начинают они после обеда
Медлительную беседу,
То, что прежде древнего произошло
Выясняют,
То, что позже нового проистекает,
Объясняют.
Вспоминают немногословно
Они древние родословные.
Но собеседница носом клюет то и дело,
От еды‑питья она захмелела.
Говорит Лобсоголдою сестра:
– Ты как хочешь, а мне спать пора.–
На постель ее уложили,
Одеялом теплым укрыли.
Но сам Лобсоголдой еще не спит,
С Урмай Гоохон за столом сидит.
– Все, – он думает, – в этом мире возможно,
Надобно вести себя осторожно.
Надо проверить, набравшись терпенья,
Нет ли тут чьего‑нибудь превращенья.–
Приказывает Черный дьявол и хан
Солнцеликой Урмай‑Гоохон хатан:
– Ты к спящей сестре моей тихонечко подойди
И под правой рукой у нее погляди.
У нее под мышкой ты разглядишь
Родинку, величиной с конский катыш.
Эта родинка круглая, черная,
Как печать стоит наша, чертова.
Вот идет Урмай‑Гоохон солнцеликая,
Идет на цыпочках по половицам она,
Гостья пышная, полнокровная
Спит раскинувшись, дышит ровно.
И под правой ее рукой
Нету родинки никакой.
Все там гладко и все там чисто,
Кожа белая, золотистая.
Урмай‑Гоохон из спальни вышла,
Говорит она ее пославшему:
– Заглянула я сейчас под мышку
Нашей гостьи, в кровати спавшей.
Словно конский катыш у ней там родинка,
Я рукой ее даже трогала.
Эта родинка круглая, черная,
Как печать стоит ваша, чертова.
Утро ясное наступило,
Солнце красное засветило.
Алма‑Мэргэн в постели проснулась,
Сладко‑сладостно потянулась.
Настроенье у ней прекрасное,
Словно утро свежее, ясное.
Но когда она вышла к брату,
Что глядит на нее виновато,
Словно в чем провинился, глядит
И готов уже извиняться.
Она сдвинула брови сердито,
Начала кричать и ругаться.
– Пока не было у тебя этой бабы,
Ты нас, сестер, уважал хотя бы.
Ты, бывало, встречал нас
За три видимости,
Ты, бывало, провожал нас
На три видимости.
А сейчас не только что провожать‑встречать,
За сестру меня перестал считать.
Не встретил меня с почетом внушительным,
А встретил криком меня оглушительным.
Не встретил меня с почетом посильным,
А встретил криком меня лосиным.
Видно, с бабой связавшись, сам бабой стал.
Видно весь свой ум ты с бабой проспал.
А теперь вспомни‑ка, любезный браток,
Кто тебе во всем этом деле помог?
Кто тебе помог, когда ты женился,
Когда скотом, хозяйством обзаводился.
Кто тебе помог превратить Абая Гэсэра
В осла бессловесного, серого?
С чьей помощью тебе камни таскает он?
С чьей помощью досталась тебе Урмай‑Гоохон?
С чьей помощью своей железной рукой
Ты ее привел в свои покои,
Потник шелковый там расстелил,
Свою голову с ее головой соединил?
Жестоко сестра Лобсоголдоя ругает,
А он, что в ответ ей сказать, не знает.
Ничего он лучшего не нашел,
Как накрыть опять изобильный стол.
Накрывает он стол золотой,
Кушанья редкие на нем расставляет.
Расстилает он серебряный стол,
Напитки крепкие на нем расставляет.
Напитки на стол он выставил,
Все старые, чистые, выстоянные.
Хрустальную он поставил арзу,
Кристальную он поставил хорзу.
Угощает он гостью, потчует,
сам он пьет‑ест, что хочет.
Мирно сидят брат с сестрой,
Разговор ведут простой.
Ведут они во время обеда
Медлительную беседу.
Собеседница от еды разогрелась,
Собеседница от вина раскраснелась.
Во всех она принимает участие,
Урмай‑Гоохон она желает счастья. –
Сто лет тебе жить, – она ей говорит,
Мужа любить, – она ей говорит.
Урмай‑Гоохон смущенья полна,
Не знает, что бы это значило.
Большим удивленьем удивлена,
Задачей большой озадачена.
Тихо‑мирно, без утренней злости
Говорит теперь с братом гостья.
– Очень бы я довольна была
Узнать, как используешь ты осла.
Эту тварь, безмозглую, бессловесную,
Запрягаешь ли ты в сбрую железную?
Камни черные заставляешь ли ты его таскать,
Черный пот заставляешь ли ты его проливать.
Кнутом тяжелым, ремённым
Лупишь ли ты его по ребрам?
Падает ли хлопьями с него белая пена,
Гнутся ли от ноши его колена.
Заставляешь ли ты его тощать, худеть?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!