Глава IV. Искажение реальности в сновидениях

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 36Следующая ⇒

Если я продолжу утверждать, что абсолютно в каждом сне фигурирует осуществление какого-то желания, то есть что не бывает никаких других снов, кроме тех, в которых обязательно сбывается какая-то мечта, то предчувствую, что эта мысль вызовет самые решительные возражения.

Мне скажут: «Нет ничего нового в том, что в некоторых снах сбываются желания, на это уже давно указывали многие авторы». (См. Radestock (1879), Volkelt (1875), Purkikie (1846), Tissié (1890), Simon (1888) – описание снов барона Тренка, страдавшего от голода в заточении, а также у Гризингера (Griesinger, 1845)^[85].) Но утверждать, что не существует никаких иных сновидений, кроме тех, в которых осуществляются желания, – это всего лишь одно из необоснованных обобщений, которое, к счастью, легко опровергнуть. В конце концов, встречается множество пренеприятнейших сновидений, в которых нет и намека на осуществление желаний. Эдвард фон Гартман, представитель философии пессимизма, занимает позицию, которая полностью противоречит концепции сновидения как воплощения сбывшихся желаний. В своей «Философии бессознательного» («Philosophie des Undewussten» (1890) он выражает свое мнение на этот счет: «Когда речь заходит о снах, то в них мы сталкиваемся со всеми неудовольствиями, которые из состояния бодрствования перенеслись в мир снов; единственное, чего там недостает, это радости науки и искусств, которые, до некоторой степени, в состоянии примирить образованного человека с этой жизнью…» Но и менее пессимистично настроенные наблюдатели настаивали на том, что в сновидениях мы чаще всего сталкиваемся с болью или чем-то неприятным, а не с чем-то таким, что нас радует. Об этом упоминают такие авторы, как Scholz (1893), Volkelt (1875) и другие. Две исследовательницы, Флоренс Халлам и Сара Вид (Florence Hallam, Sarah Weed), произвели статистический учет своих собственных сновидений и пришли к выводу, что в этих снах превалирует неприятное содержание. Они выяснили, что 57,2 % сновидений можно было квалифицировать как «неприятные» и лишь 28,6 % – как безусловно «приятные». Кроме тех сновидений, в которых воспроизводятся различные неприятные ощущения, пережитые человеком в состоянии бодрствования, бывают еще и сны, в которых человек испытывает беспокойство, и самые ужасные и неприятные чувства, которые при этом человек переживает, надолго сохраняются в его памяти после пробуждения. Чаще всего именно дети^[86] страдают от подобных сновидений, хотя именно их снам мы приписали исполнение самых заветных желаний.

В сущности, действительно создается впечатление, что существование беспокойных кошмарных снов ставит под вопрос тезис (который я развивал в предыдущей главе) о том, что сновидения – это воплощение сбывшихся желаний; безусловно, такие неприятные сны заставляют считать подобный тезис абсурдным.

Тем не менее эти возражения, на первый взгляд обоснованные, несложно опровергнуть. Достаточно обратить внимание на то, что моя теория основана не на рассмотрении доступного непосредственному наблюдению содержания сновидений, а представляет собой размышления в связи с интерпретацией их скрытого содержания. Нам необходимо противопоставить явное и глубинное содержание сновидения. Очевидно, что содержание многих сновидений может быть весьма неприятным. Но кто прежде предпринимал попытки их интерпретации? Вскрывал их глубинное содержание? Если этого не было, то эти два возражения сразу же оказываются несостоятельными: ведь вполне возможно, что и неприятные, и беспокойные сновидения после интерпретации могут стать примером осуществления желаний^[87].

Когда в ходе научного исследования мы сталкиваемся с трудноразрешимой проблемой, бывает полезно приняться при этом за разрешение еще какой-то проблемы – ведь проще расколоть одним ударом не один орех, а два. Итак, нам предстоит теперь ответить не только на вопрос «Каким образом сбываются желания в неприятных или беспокойных снах?», но ход наших размышлений приведет нас еще и ко второму вопросу: «Отчего в нейтральном содержании сновидений, в которых после интерпретации выявляется исполнение какого-то желания, это не просматривается в явной форме?» Например, сновидение про Ирму, которое я подверг столь подробному анализу. В нем нет ничего неприятного, а его толкование демонстрирует, что в этом сновидении сбылось некое желание. Но для чего тогда требуется интерпретация? Почему бы в сновидении прямо ни указывалось, что именно оно обозначает? На первый взгляд в сновидении про Ирму нет указаний на то, что оно изображает, как сбылось какое-то желание спящего. Читатели тоже так подумают, такое же мнение складывалось и у меня, пока я не произвел анализ сновидения. Предлагаю обозначить такой ход сновидений, который заставляет нас толковать их, «феноменом искажения реальности в сновидениях». Итак, вот вторая проблема, которая стоит перед нами: каковы источники искажения реальности в сновидениях?

Существует множество ответов на этот вопрос: например, что во сне человек не в состоянии непосредственно выразить собственные мысли. Но в ходе анализа некоторых сновидений находится другое объяснение причин искажения реальности в сновидении. Я приведу примеры этого в ходе интерпретации второго моего сновидения. Мне снова придется откровенно рассказать о некоторых интимных деталях моей жизни; но я приношу себя в жертву ради научной интерпретации этой проблемы.

Преамбула. Весной 1897 г. два профессора нашего университета внесли предложение о присвоении мне статуса professor extraordinarius (внештатного профессора)^[88]. Эта новость обрадовала меня, поскольку это свидетельствовало об уважительном и беспристрастном отношении ко мне двух выдающихся ученых. Но я решил не слишком радоваться этому раньше времени. За последние несколько лет Министерство образования отклонило ряд подобных ходатайств, и несколько моих старших коллег, чьи заслуги были ничуть не меньше моих, за долгое время так и не дождались назначения. Я не надеялся, что мне повезет больше, и решил особенно ни на что не рассчитывать. Я знаю, что не отличаюсь особым честолюбием; моя успешная врачебная практика приносила мне удовлетворение без всяких громких званий. Но, «зелен был виноград или нет», все равно он висел слишком высоко для меня.

Однажды вечером меня навестил мой коллега, один из тех, чья участь заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, должность, которая заставляет пациентов считать врача почти полубогом; он менее скромен, чем я, и временами посещает министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось загнать в угол одного чиновника очень высокого ранга и спросить у него, правда ли, что его назначению препятствует исключительно его «вероисповедание». Тот стал что-то бормотать невнятное про теперешнее настроение его превосходительства, про его занятость и т. д. «Теперь мне, по крайней мере, понятно, в чем дело», – закончил мой друг свой рассказ. Меня это не удивило, хотя мне это было и неприятно, поскольку проблема с пресловутым «вероисповеданием» касалась и меня.

Наутро после этого посещения мне приснился этот сон, чрезвычайно интересный и по форме; он состоял из двух мыслей и двух образов, так что одна мысль и один образ заменяли друг друга. Я привожу здесь, однако, лишь его первую половину, так как другая не имеет ничего общего с той целью, ради которой я рассказываю здесь о своем сновидении.

I. …Во сне выяснилось, что мой друг Р. – это мой дядя. Я испытываю к нему очень теплые чувства.

II. Его лицо возникает передо мной, и что-то в его внешности изменилось, словно его вытянули снизу вверх. Особенно бросается в глаза его светло-рыжая борода.

Следующие два фрагмента сна я не буду упоминать – там еще была одна мысль, которая возникла вслед за образом в сновидении.

Вот мое толкование этого сновидения.

Когда, проснувшись наутро, я вспомнил про этот сон, то лишь рассмеялся и подумал: «Что за ерунда приснилась!» Но воспоминания об этом сновидении неотступно преследовали меня весь день, пока вечером я не подумал с упреком: «Если бы кто-нибудь из твоих пациентов назвал сон бессмысленным, ты бы, наверное, рассердился на него или подумал, что за этим скрывается какая-то неприятная мысль, которую он гонит от себя. Отнесись к себе как к своим пациентам. Ты считаешь сон дурацким лишь потому, что в тебе что-то восстает против его интерпретации. Не раскисай». Я приступил к толкованию этого сна.

«Друг и коллега Р. – это мой дядя». Что бы это значило? Дядя у меня только один – это дядя Иосиф^[89]. С ним произошла печальная история. Однажды – уже больше тридцати лет назад – он, поддавшись корыстным соображениям, совершил серьезное правонарушение и за это был наказан по закону. Мой отец тогда за несколько дней поседел от горя и потом часто говорил, что дядя Иосиф не плохой человек, а простофиля, так он его называл. Но что же это за длинное лицо с мужественной рыжеватой бородой, которое мне приснилось? Мой друг и коллега Р. был темноволосым, но когда брюнеты начинают седеть, то утрачивают яркую внешность времен своей молодости. Волосок за волоском, их темные бороды меняют цвет самым неприятным образом: сначала становятся рыжевато-каштановыми, потом желтовато-русыми, а затем уж совершенно седыми. Это происходит и с моим другом Р., да, кстати, и со мной тоже, к большому моему сожалению. Мне приснилось одновременно и лицо моего друга Р., и лицо моего дяди. Что-то вроде совмещенного изображения нескольких лиц на фотографии Гальтона, который велел сфотографировать несколько лиц на одной и той же пластинке, чтобы установить черты семейного сходства (Galton, 1907). Нет никаких сомнений: я действительно придерживался мнения, что мой друг Р. – простак, как и мой дядя Иосиф.

Я все еще не понимал, зачем я произвел во сне такое сравнение, против которого все во мне восставало. Оно было весьма поверхностно, так как мой дядя был преступником, а мой друг Р. никогда не преступал закон, хотя однажды его привлекали к суду за то, что он сбил велосипедом какого-то мальчика. Может быть, дело в этом эпизоде? Но что же это тогда было бы за сравнение? В этот момент мне вдруг вспомнился разговор, за несколько дней до этого сновидения, с другим моим знакомым, коллегой Н., который, как я теперь понимаю, имел к этому сну самое непосредственное отношение. Я встретил Н. на улице. Ему тоже предлагали присудить звание профессора; он узнал о сделанном мне предложении и поздравил меня, но я решительно отклонил его поздравление. «Уж вам-то не следовало бы так шутить, – сказал я. – Вы же знаете цену этим рекомендациям по своему собственному опыту». Он ответил, по-видимому, не очень серьезно: «А откуда мне знать?» – сказал он с шутливым видом. «Против моей кандидатуры ведь есть серьезное возражение. Разве вы не знаете, что одна дама когда-то подавала на меня в суд? Понятно, что дело развалилось. Это была самая мерзкая попытка шантажа, мне потом пришлось самому спасать обвинительницу от встречного иска в недобросовестном обвинении. Но, быть может, в министерстве знают об этом и это как-то повлияло на их решение. А ваша репутация безупречна». Вот преступник и нашелся, и сновидение открылось для толкования, при этом, стала понятной и его цель. Мой дядя Иосиф символизирует двух коллег, которых выдвигали на должность профессора, один – простофиля, а другой – преступник. Теперь понятно, отчего они совместились именно таким образом. Если моим коллегам Р. и Н. должность не дали из-за их «вероисповедания», то и на мое назначение надеяться нечего; если же обоих не утвердили по другим причинам, не имеющим ко мне никакого отношения, то для меня еще не все потеряно. В моем сновидении один из них, Р., предстает в образе простофили, а другой, Н., в роли преступника; а я — ни тот ни другой; итак, у нас нет ничего общего; я могу радоваться своему выдвижению на профессорскую должность и могу избежать огорчительного вывода, что вердикт начальства в отношении Р. может касаться и меня.

Но я чувствовал, что необходимо продолжить интерпретацию этого сновидения; я еще не совсем в нем разобрался. Меня тревожит собственное поверхностное и унизительное отношение к моим двум столь уважаемым коллегам, которые предстали во сне хуже чем есть, лишь бы дать мне надежду на получение профессорской должности. Но я стал относиться к собственному поведению менее критично, как только понял, что именно оно обозначает. Я абсолютно не считал коллегу и друга Р. простофилей и не верил в грязные обвинения в адрес коллеги Н. Я же не верил в то опасное заболевание Ирмы из-за инъекции препаратом пропила, которую сделал Отто; и здесь, и там, мое сновидение лишь отражает мое желание, чтобы дело действительно обстояло именно так.Утверждение о моем сбывшемся желании во втором сновидении представляется более абсурдным, чем в первом; реальные факты в процессе их становления вплетаются в него более разумно, напоминая удачно выполненный макет, который кажется людям реальным предметом. Дело в том, что один из профессоров на своем собственном факультете голосовал против моего друга Р., и это был не кто иной, как мой коллега Н., который сам нечаянно предоставил мне материал для моих догадок. Тем не менее я снова утверждаю, что это сновидение нуждается в дальнейшем толковании.

И мне тогда пришло в голову, что в этом сновидении был еще один фрагмент, который не был мной проанализирован. Во сне, после того как я понял, что Р. – это мой дядя, я испытал к нему теплые чувства. Как это могло быть? К своему дяде Иосифу я, естественно, никогда не испытывал теплых чувств. С моим коллегой Р. я давно дружил и искренне уважал его, но если бы я подошел к нему и выразил словами свои теплые чувства, которые испытывал во сне, вот бы он удивился! Мои теплые чувства по отношению к нему показались мне неискренними и преувеличенными, как и мое мнение о его умственных способностях, причем я думал о нем хуже, а не лучше, поскольку образ в моем сновидении слился с образом моего дяди. И тут меня осенило, что именно происходит. Нежные чувства в сновидении относятся не к непосредственно наблюдаемому содержанию сна, а к мыслям, которые лежат в его основе; они противоречат этому содержанию, скрывая подлинный смысл сновидения. И вот в этом-то и заключался его смысл. Я вспоминаю, как мне не хотелось интерпретировать это сновидение, как я откладывал его толкование и думал, что мое сновидение абсолютно лишено смысла. Проводя психоанализ, я осознал, как следует интерпретировать такого рода сопротивление: оно ничего не говорило о суждениях человека, но было простым проявлением эмоций. Если моя маленькая дочь отказывается от яблока, которым ее угощают, то она говорит, что оно кислое, даже не попробовав его. Когда мои пациенты ведут себя совсем как моя маленькая дочь, то я знаю, что их беспокоит мысль, которую они хотели бы подавить. То же самое касается и моего сна. Я не хотел его интерпретировать, поскольку это толкование могло выявить нечто такое, чего я не хотел признавать. Проведя интерпретацию этого сновидения, я понял это мое утверждение, что мой друг и коллега Р. – «простофиля». Теплые чувства, которые я питаю к коллеге Р., относились не к лежащему на поверхности содержанию сновидения, а выросли из моей внутренней борьбы с самим собой. Если в этом смысле содержание моего сновидения подверглось искажению – и содержание сна превратилось в нечто ему противоположное, – то теплые чувства, которые я испытал в этом сне, были средством подобного искажения. Иными словами, искажение содержания сновидения было умышленным и служило средством диссимуляции. Мои мысли во сне были унизительными для Р., и я, для того чтобы скрыть это, испытал во сне нечто противоположное – то есть теплые чувства.

Похоже, что здесь прослеживается некая общая закономерность. Примеры в главе III доказывают, что существуют сновидения, которые явно и недвусмысленно изображают осуществление какого-то желания. Но в тех случаях, когда трудно понять, какое именно желание сбывается и что именно подверглось искажению, должна проявиться склонность спящего защититься от этого желания, и потому картина его осуществления представляется в искаженном виде. Я хотел бы найти параллели с этой ситуацией в области правил общения людей друг с другом. Где в общении можно найти похожее искажение психического акта? Лишь там, где речь идет о двух людях, из которых один обладает определенной властью, а другой вынужден это учитывать. В этом случае второй человек будет искажать свои психические акты таким образом, или, как мы бы назвали это, диссимулировать их. Моя вежливость, которую я проявляю каждый день, – следствие именно такой диссимуляции; и в тех случаях, когда я интерпретирую сны для моих читателей, я также должен прибегнуть к подобной диссимуляции. Поэт сожалеет о том, что приходится прибегать к подобным искажениям:

Das Beste, was du wissen kannst,
Darfst du den Buden doch nicht sagen.

Все лучшие слова, какие только знаешь,
Мальчишкам ты не можешь преподнесть^[90].

С подобной трудностью сталкивается и какой-нибудь автор статей на политические темы, когда ему приходится говорить нелицеприятную правду тем, кто наделен властью. Если он прямо говорит то, что думает, и собирается выступить с речью, то власти наложат на нее запрет, если он выразит свое мнение в устном выступлении, или запретят их публикацию. Автор должен понимать, что существует цензура,^[91] и поэтому он должен будет выражать свое мнение в завуалированном и искаженном виде. В зависимости от того, насколько жесткой является такая цензура, ему придется или совершенно воздержаться от каких-то нападок на власти, или говорить намеками, вместо того чтобы называть вещи своими именами, или найти невинный способ замаскировать свои мнения, противоречащие общепринятым: например, он придумает историю о споре двух китайских чиновников-мандаринов в Поднебесной, намекая на чиновников своей собственной страны. Чем жестче цензура, тем изысканнее будет эта маскировка и тем изобретательнее будут способы, с помощью которых автор постарается донести до читателя подлинный смысл своего послания^[92].

Такие явления, как цензура и искажение, в сновидении совпадают до мельчайших деталей, и это дает нам основания предполагать, что они обусловлены одними и теми же факторами. Поэтому мы рискнем предположить, что сны обретают свою форму для каждого конкретного человека под воздействием двух движущих психологических сил (потоков сознания или систем) и что одна из них конструирует желание, которое проявляется во сне, а другая сила осуществляет цензуру этого выраженного во сне желания и, посредством такой цензуры, насильственно искажает то, как это желание выражается во сне. Когда мы осознаем, что доступные непосредственному наблюдению мысли не осознаются человеком, пока не будет произведен их анализ, или человек не сможет осознать содержания этого сна, то кажется вполне вероятным, что вторая действующая сила позволяет мыслям вторгнуться в сознание человека. Похоже, что ни одно из явлений, связанных с первой, формирующей выражение во сне желаний силой, не может пройти незамеченным со стороны второй силы, которая проявляет свою власть и производит такие изменения, которые полагает уместными в отношении мыслей, стремящихся получить доступ к сознанию спящего. Между прочим, именно поэтому мы можем сформировать вполне законченный взгляд на «сущность» сознания: мы видим процесс превращения вещей в специфический психический акт, который отличается от процесса формирования идеи или ее появления перед нашим мысленным взором, и мы рассматриваем сознание как орган чувств, который воспринимает новые данные, которые доступны ему. Можно показать, насколько все эти базовые утверждения важны для психопатологии. Но пока мы отложим их обсуждение и вернемся к нему позднее [см. главу VII, в особенности раздел Е].

Если согласиться с тем, что существует две такие психические движущие силы, и принять нашу трактовку того, что представляет собой сознание, то можно провести полную аналогию между событиями в области политической жизни и теми теплыми чувствами, которые я испытывал в сновидении к моему другу и коллеге Р., чьи качества получили такую презрительную оценку при толковании того сновидения с его участием. Давайте представим себе общество, во главе которого стоит правитель, ревниво относящийся к своей власти и в котором общественное мнение не дремлет. И тут народ восстает против какого-то непопулярного представителя власти и требует его отставки. Правитель, чтобы не создалось впечатления, что он пошел на поводу у народных масс, в этот же самый момент решает поощрить этого непопулярного представителя власти, хотя для этого нет ни малейших оснований. Точно так же и вторая моя движущая психическая сила, которая охраняет подступы к моему сознанию, приписывает мне какие-то теплые чувства к моему другу и коллеге Р., просто оттого, что импульсы, связанные с желаниями, исходящими от первой психической силы, в данный момент, стремятся заклеймить его как простофилю^[93].

Все эти соображения могут навести нас на мысль о том, что с помощью интерпретации сновидений мы можем многое узнать о том, как работает наше сознание, вопрос, на который не смогли ответить философы. Но я не предлагаю продолжить этот ход мыслей (к этой теме мы вернемся в главе VII); зато, выяснив проблему искажения в сновидениях, я собираюсь вернуться к проблеме, с которой мы начали наши рассуждения. Нас интересовал вопрос о том, каким образом неприятные сны могут квалифицироваться как сновидения об осуществлении какого-то желания. Теперь мы убедились, что это возможно, если произошло искажение в сновидении и если его неприятное содержание просто маскирует то, к чему человек стремится. Учитывая наше утверждение о двух движущих психических силах, мы можем утверждать, что в неприятных снах, в сущности, нет ничего неприятного с позиций второй движущей психической силы, но при этом нечто выражает то желание, которое вписывается в действие первой движущей силы. Сны связаны с осуществлением желания человека, поскольку каждый сон возникает в результате воздействия первой силы, а вторая сила выполняет защитную, а не творческую функцию^[94]. Если бы мы рассматривали лишь результаты воздействия на сновидения второй движущей силы, то мы бы никогда не смогли разобраться в них, поскольку вся та путаница, которую наблюдали в сновидениях авторитетные исследователи, так и останется неразрешимой загадкой.

В каждом конкретном случае анализа сновидения можно без труда доказать, что у снов действительно есть тайное значение, в котором воплощаются исполнения какого-то желания. Поэтому я выберу несколько примеров неприятных сновидений и попытаюсь проанализировать их. Некоторые – это сновидения пациентов, страдавших истерией, и необходимы подробные преамбулы и экскурсы в обстоятельства происходящего, чтобы дать характеристику психическим процессам при истерии. Но я не могу уклониться от этих сложностей, представляя вашему вниманию мои аргументы.

Как я уже объяснял, когда я провожу лечение с помощью анализа психоневротика, его сновидения обязательно становятся предметом нашего обсуждения. Во время этих обсуждений я вынужден предоставить ему все психологические объяснения, которые помогли мне понять суть симптомов его болезни. Этим я постоянно навлекаю на себя критику, весьма суровую, чего и следовало ожидать от представителей моей профессии. А все мои пациенты неизменно противоречат моему утверждению, что все мечты – это иллюстрация осуществления какого-то желания. Вот некоторые примеры фрагментов сновидений, которые стали основаниями для критики в мой адрес, но сами убеждают в противоположном.

«Вот вы всегда утверждаете, что сновидение – это осуществление какого-то желания», – спорит моя интеллектуальная пациентка. «Я расскажу вам сейчас про одно сновидение, которое, наоборот, доказывает, что мое желание не сбылось. Как вы впишете его в свою теорию? А приснилось мне вот что:

Я хочу устроить званый ужин, но у меня в доме нет ничего, кроме копченого лосося. Я хотела пойти купить что-нибудь из еды, но вспоминаю, что сегодня воскресенье и все магазины будут закрыты. Я попыталась обратиться по телефону к организаторам обедов, но телефон не работал. Вот и не состоялся мой званый ужин».

Я, конечно, ответил ей, что подлинный смысл этого сна можно выявить лишь с помощью анализа, хотя признаю, что сновидение это на первый взгляд вполне логично и связно и на первый взгляд действительно, не вписывается в теорию сновидений как иллюстрацию осуществления желаний. «Откуда же сновидение взялось? Вы же знаете, что повод к сновидению – это события, которые произошли накануне».

Анализ. Муж пациентки, добросовестный и пожилой оптовый торговец мясом, заявил ей накануне, что он слишком располнел и хочет начать бороться с лишним весом. Он будет рано вставать, делать зарядку, соблюдать строгую диету и, прежде всего, не будет никогда принимать приглашений на званые ужины. Дальше она со смехом рассказывает, что ее муж в своем излюбленном заведении, где он всегда обедает, познакомился с одним художником, который уговорил его позировать для портрета, поскольку он еще никогда не видел таких выразительных черт лица. Но ее муж, что ему свойственно, довольно категорично, хотя и вежливо, отказал ему, сказав, что филейная часть юной красавицы будет лучшей натурой для художника, чем его лицо^[95]. Моя пациентка была очень влюблена в своего мужа и часто поддразнивала его и просила, чтобы тот не угощал ее икрой.

Я попросил ее объяснить, что она имела в виду, и она рассказала, что ей уже давно хотелось есть по утрам бутерброды с икрой, но это дорого. Конечно, муж тотчас же купил бы ей икры, если бы она его об этом попросила. Но ведь она просила икры не покупать, чтобы потом поддразнивать его из-за этого.

Меня такое объяснение не убедило. Такие несостоятельные объяснения обычно маскируют мотивы, в которых человек не хочет сознаваться. Вспомним пациентов, которых Беренгейн погружал в состояние гипноза. Когда они выполняли инструкции, которые получили под гипнозом, и их спрашивали о мотивах этих поступков, они не говорили: «Я не знаю, почему я так поступил», а придумывали весьма неправдоподобные объяснения. Вот и в рассказе моей пациентки про с икру, похоже, дело обстоит именно так. Я замечаю, что ей пришлось придумывать для себя неосуществленное желание в реальной жизни; а во сне этот отказ от желания сбылся. Но зачем ей понадобилось такое несбывшееся желание?

Ассоциаций, о которых она рассказала, для толкования сновидения недостаточно. Я настоятельно попросил ее рассказать мне больше. Она помолчала немного, словно боролась с собой, и рассказала, что вчера ходила в гости к одной своей подруге, которую ревнует к своему мужу: он постоянно делает ей комплименты. К счастью, подруга эта худая и костлявая, а ее мужу нравятся пышечки. Я стал расспрашивать, о чем же они разговаривали с этой подругой? Та, естественно, хотела бы немного пополнеть и спросила у моей пациентки: «Когда вы нас пригласите к себе? У вас все всегда так вкусно».

Вот и стал понятен смысл ее сновидения, и я сообщил пациентке: «Вы словно сказали своей подруге: «"Ишь, какая! Я тебя в гости позову, ты у нас отобедаешь, располнеешь и станешь моего мужа завлекать! Да лучше я вообще никогда не буду устраивать званых обедов". Ваш сон говорит о том, что вы больше не можете устраивать званых обедов, и так сбывалось ваше желание не помогать подруге располнеть. Вы решили поддержать решение мужа и не принимать больше таких приглашений, чтобы он смог похудеть». Теперь надо выяснить смысл одного совпадения. Мы не поняли, при чем тут копченая лососина. «Почему вам приснилась именно лососина?» – спросил я у нее. «Копченую лососину обожает эта моя подруга», – отвечает она. Я действительно знаком с этой ее подругой, и могу подтвердить, что она так же любит лососину, как моя пациентка – икру.

В этом же сне есть основа для еще одного, более деликатного направления толкования, от которого никуда не денешься, если мы примем во внимание еще одну важную мелочь. (Эти две интерпретации не противоречат друг другу, у них одна и та же основа, и они подтверждают то обстоятельство, что мечты, как и любые другие психопатологические явления, часто бывают многозначны.) Нужно помнить о том, что эта моя пациентка, которая во сне отказалась от исполнения определенного желания, и в реальной жизни отказывалась от реализации другого своего желания (поесть икры). Ее подруга тоже отказала себе в желании – пополнеть, – и будет неудивительно, если моей пациентке вдруг приснится, что мечта ее подруги (набрать вес) тоже не сбылась. Поэтому у сна будет иная интерпретация, если мы предположим, что во сне моя пациентка увидела не саму себя, а свою подругу, оказавшись на ее месте, или, так сказать, «идентифицировала» себя с ней. Я убежден, что она так и поступила: и то, что в реальной жизни она отказалась от исполнения своего желания, только подкрепляет эту идентификацию.

В чем же заключается смысл истерической идентификации? Для этого необходимо обстоятельное объяснение. Идентификация – это чрезвычайно важный фактор для механизма формирования истерических симптомов. С помощью своих симптомов пациенты выражают не только то, что с ними происходит, но и то, что происходит с окружающими: они, так сказать, хотят выстрадать и за себя, и за других, все роли в этой пьесе – и сделать это единолично. Мне возразят, что это – всего лишь знакомое всем явление истерической имитации, в которой проявляется способность людей, страдающих истерией, имитировать все симптомы, которые они наблюдают у других людей, и так проявляется их сострадание к окружающим, – сострадание, которое, так сказать, разрастается до степени воспроизводства этих симптомов. Но это всего лишь указывает нам путь, по которому следует психический процесс истерической имитации, и он несколько отличается от мыслительного акта, который его сопровождает и который несколько сложнее обычной имитации пациентов, страдающих истерией. При этом человек бессознательно приходит к какому-то выводу, как мы увидим на примере. Предположим, что терапевт проводит лечение пациентки от каких-то спазмов в больничной палате, где кроме нее есть и другие пациенты. Его не удивит, если однажды утром он узнает о том, что этот симптом имитируют и некоторые другие пациенты. Он просто заметит: «Другие пациенты стали свидетелями этих симптомов и стали их имитировать; это явный случай психического заражения». Верно, но психическое заражение распространяется примерно по такому принципу: пациенты обычно больше знают друг о друге, чем врач про каждого из них по отдельности, и они весьма интересуются болезнями друг друга после окончания обхода. Представьте, что у одной из пациенток произошел приступ и другие скоро узнают, что это произошло после того, как она получила письмо из дома, или оттого, что она оказалась снова вовлечена в травмирующие ее любовные переживания. Они станут ей еще больше сочувствовать и придут к следующему выводу, хотя он может и не осознаваться ими: «Если подобная причина может вызвать подобный приступ, то и у меня он может произойти, поскольку у меня для этого есть те же самые причины». Если подобный вывод будет осознаваться, то он может спровоцировать страх у другого человека, который решит, что и с ним может произойти нечто подобное. Поэтому идентификация – это не просто имитация чего-то, а ассимиляция, которая происходит на основе этиологических притязаний; в ней выражается сходство с неким общим элементом и обусловлено им, что остается в области бессознательного.

При истерии в идентификации чаще всего проявляется некий общий элемент сексуальнойнаправленности. Женщина, страдающая от истерии, в симптомах своей болезни преимущественно идентифицирует себя с теми людьми, с которыми она вступала в сексуальный контакт, или с теми, кто вступал в такие отношения с этими людьми. Подобная мысль отражается и в крылатых выражениях нашего языка, когда говорят, что двое любящих живут «душа в душу». И в истерических фантазиях, и в сновидениях идентификация возникает лишь при одной мысли о сексуальных взаимоотношениях, которых в реальной жизни могло и не быть. Пациентка, сон которой я подверг интерпретации, просто подчиняется закономерностям истерического мышления, когда ревнует мужа к своей подруге (хотя и считает, между прочим, что для этой ревности нет оснований), и во сне оказывается на ее месте, идентифицируя себя с ней, создавая некий симптом – неосуществленное желание. На словах этот процесс можно охарактеризовать следующим образом: в сновидении она занимает место подруги, потому что та может занять ее место рядом с мужем и потому что ей хотелось бы получить от мужа такой же комплимент, как тот, что он адресовал ее подруге^[96].

Другая из моих пациенток (одна из самых высокоинтеллектуальных) предоставила информацию, противоречащую моей теории сновидений как демонстрации исполнения желаний, и это противоречие разрешилось еще более просто, но следуя тому же шаблону: что одно несбывшееся желание демонстрирует, как сбылось какое-то другое. Однажды я объяснял ей, что в сновидениях мы можем видеть, как сбываются какие-то желания; на следующий день она рассказала мне, что ей приснилось, будто они со своей свекровью поселились в загородном доме, чтобы вместе провести лето. А мне было известно, что ей не хотелось провести лето со свекровью, знал я и то, что она в последнее время сумела избежать неприятного ей общества свекрови, сняв себе летний дом подальше от того места, где жила свекровь. А во сне ее удачный план, к которому она стремилась, был разрушен: разве не явное противоречие моей теории о сбывшихся желаниях? Без всяких сомнений, достаточно просто последовать логике этого сновидения, чтобы прийти к такому толкованию. Сновидение должно было доказать мою неправоту; то есть ее желание заключалось в том, чтобы я оказался неправ, сновидение именно ее желание и осуществило. Итак, ее желание заключалось в том, чтобы я оказался неправ, и во сне оно сбылось. Но ее стремление к тому, чтобы я оказался неправ, было связано и с ее летним отдыхом, и с другим, более серьезным вопросом. Поскольку к тому времени в моем распоряжении уже был собранный материал, который я получил в ходе ее психоанализа, и давал основания полагать, что в ее жизни произошло нечто такое, что послужило толчком к ее заболеванию и спровоцировало его. Она это отрицала и не могла припомнить ничего подобного. Но вскоре мы убедились, что я был прав. И вот ее желание, чтобы я оказался неправ, которое проявилось в ее сновидении о том, что она провела лето вместе со свекровью, соответствовало ее обоснованному желанию, чтобы тех событий, о которых я догадывался, никогда бы на самом деле не происходило.

Я сумел проинтерпретировать, – не прибегая к анализу, просто путем догадки, – один небольшой эпизод из жизни одного моего друга-одноклассника. Однажды он слушал мою лекцию перед немногочисленной аудиторией и из нее узнал, что, на мой взгляд, сновидение представляет собою осуществленное желание. После моей лекции ему приснилось, что он проиграл все свои процессы(он был адвокатом), и после этого обратился ко мне с вопросом, что бы это могло означать. Я постарался уклониться от прямого ответа и ответил, что нельзя же выиграть все процессы подряд. Но про себя я подумал: «Учитывая то обстоятельство, что в течение восьми лет я был в гимназии первым учеником, а он – весьма средним, то, скорее всего, он с детства мечтал о том, чтобы я когда-нибудь попал впросак».

О другом, более мрачном сновидении мне рассказала одна из моих пациенток, молодая девушка: «Насколько вам известно, у моей сестры теперь остался лишь один сын, по имени Карл; ее старший сын Отто умер, когда я еще жила вместе с ней. Отто был моим любимцем, я принимала активное участие в его воспитании. Младшего я тоже очень любила, но меньше, чем того, который умер. А сегодня ночью мне вдруг приснилось, что Карл умер. Он лежит в маленьком гробу, сложив на груди руки; вокруг него горят свечи, как тогда вокруг Отто, смерть которого так потрясла меня.Скажите же мне, что это значит? Вы ведь меня знаете, неужели я такая дурная, что могла бы пожелать смерти единственному ребенку своей сестры? Или же мое сновидение означает, что мне бы хотелось, чтобы лучше умер Карл, чем Отто, которого я гораздо больше любила?»

Я уверил ее, что это последнее толкование полностью исключается. Подумав немного, я дал ей верное толкование сновидения, которое она позднее подтвердила. Я смог справиться с этим, потому что знал, что происходило с моей пациенткой раньше.

Эта девушка рано осиротела и воспитывалась в доме своей старшей сестры. Один из знакомых семьи, который часто бывал у них в гостях, произвел на нее неизгладимое впечатление. По мнению многих, дело даже шло к браку, но этому по какой-то причине помешала ее сестра, которая так и не объяснила, в чем там было дело. После того как надежда на брак была расстроена, этот человек, в которого влюбилась моя пациентка, перестал бывать в доме ее сестры. Сама же моя пациентка после смерти маленького Отто, на которого она перенесла тем временем всю свою нежность, ушла от сестры. Но она не смогла совсем вырвать этого человека из своего сердца. Из гордости она избегала его; но отвергала всех претендентов на свою руку и сердце. Когда она узнавала, что ее любимый, который был ученым, читал где-нибудь лекцию, она обязательно приходила ее послушать и пользовалась любой возможностью увидеть его где-то «на нейтральной территории». Я вспомнил, что на днях она мне рассказывала, что профессор идет на концерт и она тоже собирается пойти туда, чтобы опять его увидеть. Это было как раз накануне того, как ей приснился этот сон про Карла, и концерт должен был состояться именно в тот день, когда она пришла ко мне. Поэтому мне удалось без труда истолковать ее сновидение, и я задал ей вопрос, не помнит ли она о каком-либо событии, тесно связанном со смертью маленького Отто. Она ответила тотчас же: «Конечно, в тот день к нам в дом пришел профессор, и я впервые после долгого перерыва встретилась с ним у гроба мальчика». Чего-то подобного я и ожидал, и я истолковал ее сновидение следующим образом: «Если бы теперь умер второй мальчик, то ситуация бы повторилась. Вы бы провели весь день у сестры; к ней, наверное, пришел бы этот профессор, чтобы выразить соболезнование, и вы бы увидели его совершенно в той же обстановке, что и в тот день. Сновидение означает именно ваше желание снова увидеться с ним, желание, с которым вы боретесь. Я знаю, что у вас в кармане билет на сегодняшний концерт. Этот сон выражает ваше нетерпение, ведь вы снова увидитесь с этим человеком, сегодня через несколько часов».

Чтобы скрыть свое заветное желание, она, по всей вероятности, вообразила себе ситуацию, в которой такие желания легче всего подавляются: ту ситуацию, в которой человека настолько захватило чувство скорби, что мысли о любви в голову не приходят. Но вполне возможно, что и в реальной ситуации, которую правильно воспроизвело сновидение, – у гроба того мальчика, которого она так любила, она не сумела подавить своих нежных чувств к этому профессору, с которым так давно не встречалась.

Другой женщине приснился похожий сон, и я интерпретировал его совершенно иначе. В молодости она была необычайно живой, сообразительной и веселой. И эти ее свойства характера все еще проявлялись в ее мыслях во время нашего лечения. Ей приснился очень длинный сон, будто ее единственная 15-летняя дочь умерла и лежит перед ней «в ящике». Она отчасти считала, что этот ее сон опровергает мою теорию о том, что во сне сбываются заветные желания, хотя и догадывалась, что то, как именно выглядел этот «ящик», подскажет ей, в чем разгадка ее сновидения^[97]. Во время анализа она вспоминала, как накануне вечером была в гостях и там зашла речь об английском слове «box», которое можно очень по-разному перевести на немецкий язык: как «Schachtel» («коробка»), «Loge» («ложа в театре»), как «Kasten» («сундук»), «Ohrfeige» («затрещина») и т. д. Некоторые другие детали этого сновидения наводили на мысли о том, что у нее возникли ассоциации между английским словом «box» и немецким словом «Buchse» (жестянка), которое еще грубо используется для обозначения женских половых органов. Учитывая ее скромные познания в сфере топографической анатомии, можно было предположить, что ребенок в «коробке» обозначал «плод в материнском чреве». Она с этим согласилась и не стала отрицать, что это сновидение действительно соответствует одному из ее желаний. Как многие молодые женщины, она не особенно обрадовалась беременности и не раз признавалась себе, что хотела, чтобы ребенок родился мертвым. Однажды после ссоры с мужем она в припадке бешенства стала колотить кулаками по животу, чтобы причинить ребенку вред. Таким образом, она действительно мечтала о том, чтобы ребенок оказался мертвым, но это было желание, от которого она отказалась пятнадцать лет назад. Стоит ли удивляться, что она не узнала изображение желания, которое испытывала пятнадцать лет назад. С тех пор очень многое изменилось^[98].

Я вернусь к той группе сновидений, примерами которых послужили два приведенных мною сна (где человеку снится смерть очень близких и любимых им людей) при обсуждении «типичных сновидений», тогда я сумею с помощью других примеров продемонстрировать, что несмотря на то, что они имеют нежелательное для человека содержание, все они могут интерпретироваться как сны с демонстрацией осуществления желания спящего.

Про этот сон мне рассказал не мой пациент, а один знакомый, юрист с чрезвычайно высоким интеллектом. Он хотел таким образом предостеречь меня от поспешных выводов при создании теории сновидений как проявления сбывшихся желаний. «Мне приснилось, что я подхожу к моему дому под руку с дамой. Там меня ждет закрытая карета, ко мне подходит какой-то человек, предъявляет мне свои документы полицейского и говорит, чтобы я проследовал за ним. Я прошу дать мне время привести в порядок мои дела. По-вашему, мне хотелось бы, чтобы меня арестовали?» – «Конечно нет», – с неохотой соглашаюсь я. – «А за что вас хотели арестовать?» – «По-моему, за убийство новорожденного». – «Но ведь за такое преступление могут привлечь к ответственности лишь мать новорожденного младенца». – «Верно»^[99]. – «А что происходило незадолго до того, как вам это приснилось? Что вы делали вчера вечером?» – «Мне не хотелось бы вам рассказывать, это довольно деликатный вопрос». – «Или вы мне об этом расскажете, или мне придется отказаться от толкования вашего сновидения». – «Хорошо, я ночевал не дома, а у одной дамы, которая много значит для меня. Под утро я крепко уснул, и мне вот это и приснилось». – «Она замужем?» – «Да». – «А вам хотелось ребенка от нее?» – «Нет, нет, это бы выдало тотчас же нашу тайну». – «Вы практикуете прерванный половой акт?» – «Да, мы применяем coitus interruptus (прерванный половой акт)». – «Я рискну предположить, что за эту ночь у вас несколько раз был такой coitus и вы заснули, беспокоясь о том, что у вас может родиться ребенок?» – «Пожалуй, да». – «Тогда ваше сновидение – это бесспорный пример осуществления желания, благодаря ему вы успокоились: ребенка у вас нет, или, что почти то же самое, вы во сне убили этого ребенка. Вот все и логично. Вспомните: несколько дней тому назад мы с вами говорили о том, что предохранительные средства от беременности вполне дозволены, между тем как всякие искусственные действия, предпринятые после того, как произошло оплодотворение, считаются преступлением и караются по закону. В связи с этим мы вспомнили об одном средневековом споре, когда стремились выяснить, в какой именно момент душа вселяется в зародыш, потому что именно этим определяется, когда можно рассуждать об убийстве ребенка. Вы знаете, наверное, отвратительное стихотворение Ленау ("Das tote Gluck"), где предотвращение беременности и детоубийство приравниваются друг к другу». – «Как странно, я именно о нем и вспомнил сегодня утром». – «Отголосок вашего сновидения, в том нет сомнений. Теперь я попробую найти в вашем сновидении осуществление еще одного желания… Вы подходите к своему дому под руку с этой дамой. Вы привели ее к себе в дом^[100] вместо того, чтобы провести ночь у нее, что вы сделали на самом деле. Поэтому может быть еще одна причина для того, почему ваше желание сбылось в такой неприятной форме. Возможно, вы узнали из моей статьи об этиологии невроза страха, что coitus interruptus (технику прерванного сношения) я считаю одной из важнейших причин развития невротических страхов. Нет ничего удивительного в том, что после такого сношения вы ощутили беспокойство, которое вплелось в ткань вашего сновидения (ср. с. 492). Кстати, вы не дали объяснений в связи с преступлением, в котором вас обвинили. Как вам пришло в голову такое чисто женское преступление?» – «Должен признаться вам, что несколько лет тому назад я был замешан в подобную историю, одна девушка сделала от меня аборт, и на меня возложили ответственность за это. Конечно, я не подталкивал ее к подобному решению, но очень долго опасался, что вся эта история станет предметом огласки». – «Вполне это понимаю. Из-за этого воспоминания вы, должно быть, и беспокоились из-за прерванного сношения, опасаясь, что оно могло не решить проблемы»^[101].

Один молодой терапевт, который слышал, как я рассказывал об этом сновидении на лекции, должно быть, был под таким впечатлением от него, что ему в ту же ночь приснилось другое, аналогичное сновидение, но совершенно из другой области. Накануне он подал в магистрат декларацию о своих доходах; они были вполне правдивы, поскольку декларировать ему было особенно нечего. Ему приснилось, однако, что к нему приходит знакомый, который присутствовал на заседании налоговой комиссии, и рассказывает, что все сведения были признаны правильными и лишь поданная им декларация вызвала всеобщее недоверие, и потому на него наложили серьезный штраф. В том сновидении прослеживается желание произвести впечатление врача с высоким доходом. Мне это напоминает широко известную историю о том, как девушке пытались отсоветовать выходить замуж за одного ее поклонника, потому что он обладал буйным нравом и точно стал бы бить ее, когда они поженятся. «Вот бы уже сейчас он меня побил!» – мечтательно ответила на это девушка. Она так хотела замуж, что уже воспринимала эту угрозу как непременное условие брака, и даже захотела, чтобы это поскорее произошло.

Самые распространенные сновидения, которые на первый взгляд противоречат моей теории, поскольку в них человек видит или несбывшееся желание, или происходит нечто такое, к чему он не стремился, можно классифицировать как «сны про антижелания». Если проанализировать их все, то можно прийти к выводу, что они строятся на двух основных принципах; я еще не упоминал ни об одном из них, хотя они играют важную роль не только в сновидениях людей, но и в их жизни в целом. Одна из движущих сил таких сновидений заключается в желании доказать мне, что моя теория сновидений как осуществления желаний оказалась несостоятельной. Такие сны посещают моих пациентов, когда они переживают этап сопротивления моему воздействию на них; и я могу быть абсолютно уверен в том, что они им приснятся после того, как я расскажу о том, что в снах сбываются желания^[102]. Думаю, то же самое произойдет и с читателями этой книги: они должны быть готовы к тому, что у них не сбудется какое-то желание во сне, если им бы захотелось, чтобы моя теория сновидений оказалась несостоятельной.

Это же доказывает последний сон подобного рода, который приснился одной девушке, проходившей у меня лечение, которая продолжала его, несмотря на противостояние со своими родными и авторитетными консультантами. Ей приснилось, что родные запретили ей приходить ко мне на прием. Она напоминает мне, что в крайнем случае я обещал лечить ее бесплатно. А я на это ей ответил: «Я не иду на компромиссы в том, что касается материальной стороны дела».Приходится признать, что в этом сновидении трудно выявить осуществление желания. Но в подобных случаях за первой загадкой следует вторая, и, разрешив ее, можно найти ответы на обе из них. Откуда взялись слова, которые она приписала мне во сне? Я же никогда не говорил ничего подобного, а вот один из ее братьев, именно тот, под влиянием которого она в основном и находится, именно такое отношение мне и приписывал. Сновидение подтверждает его правоту. Наяву она тоже настаивала, что ее брат прав, с таким отношением она жила всю жизнь, и в этом – одна из причин ее болезни.

Вот о каком сне, который на первый взгляд явно противоречит теории осуществления желаний во сне, приснился врачу Августу Штерке (August Starke, 1911) и был им интерпретирован: «Я вижу у себя на левом указательном пальце первые признаки сифилитической язвы на последней фаланге».Может показаться, что, если не учитывать нежелательное содержание, которое в нем содержится, этот сон вполне ясен и логичен и анализировать в нем нечего. Но если не искать легких путей в анализе, то мы заметим, что звучание фразы «первичная язва» («Primaraffekt») напоминает звучание другой фразы: «prima affectio» («первой любви»), и вот отвратительная язва оказывается, по словам Штерке, «заменой исполнения желаний, связанных с ярким аффектом».

Другой мотив сновидений про антижелания настолько очевиден, что его чрезвычайно легко не заметить, как это было и со мной в течение некоторого времени. В сексуальной конституции очень многих людей часто присутствуют мазохистские компоненты, когда агрессивные садистские компоненты превращаются в свою противоположность^[103]. Подобных людей называют «идейными» мазохистами, если они ищут наслаждения не в причиняемых им физических страданиях, а в унижении и душевных мучениях. Сразу можно убедиться в том, что таких людей посещают сновидения про неосуществленные желания, но им кажется, что их желания как раз и сбылись, и это удовлетворяет их мазохистские наклонности. Вот пример подобного сновидения: молодой человек в ранние годы жестоко относился к своему старшему брату, к которому испытывал гомосексуальное влечение. После того как у него существенно изменился характер, видит вот такой сон из трех частей: I. Его старший брат «докучает» ему. II. Два взрослых мужчины гомосексуально ласкают друг друга. III. Его брат продал предприятие, которое мой пациент сам хотел возглавить в будущем. Когда он проснулся после последней части сна, ему было очень противно. Но это было типичное мазохистское сновидение об осуществившемся желании, и трактовать его можно было бы следующим образом: «Так мне и надо, брат наказал меня тем, что продал предприятие, потому что он столько всего натерпелся от меня».

Я надеюсь, что до того, как возникнут следующие возражения, этих примеров и разъяснений будет достаточно, чтобы доказать, как в сновидениях с неприятным содержанием желания спящего сбываются: впрочем, я в дальнейшем вернусь еще к сновидениям, содержанием которых являются неприятные переживания^[104]. Также никто не будет считать простой случайностью, что в ходе интерпретации таких сновидений мы часто сталкивались с такими темами, о которых люди не хотят ни говорить, ни думать. Неприятное впечатление от таких снов сродни тому отвращению, которое удерживает нас от обсуждения подобных тем и даже от размышления над ними и которое должен преодолеть каждый из нас, если мы все-таки хотим разрешить связанные с ними проблемы. Но хотя эти сновидения так неприятны, в них все равно сбывается какое-то желание спящего. У каждого человека есть тайные желания, о которых он не расскажет окружающим, и желания, в которых не сознается даже себе самому. Но мы делаем правильный вывод о том, что неприятный характер таких сновидений искажает изображение в них сбывшегося желания до такой степени, что его просто невозможно узнать, оттого, что мы испытываем отвращение к теме сновидения или к тому желанию, которое можно в нем распознать, а также к желанию подавить его. Искажающая деятельность сновидения оказывается в действительности деятельностью цензуры. Необходимо учесть все, что мы узнали во время нашего анализа неприятных сновидений, если мы хотим свести все полученные нами признаки в ту формулу, которую мы стремились вывести в отношении сновидений: что сновидения – это (замаскированное) осуществление (подавленного или вытесненного) желания^[105].

Теперь нужно обсудить тревожные сновидения как особую разновидность неприятных сновидений. Неподготовленный читатель встретит в штыки утверждение о том, что и в таких снах тоже сбываются желания. Но я сейчас вкратце коснусь таких сновидений. Такие сны не привносят ничего нового в изучение сновидений, здесь просто идет речь о невротической тревожности в целом. Страх, который человек испытывает в сновидении, лишь на первый взгляд обусловлен его содержанием. При толковании такого сновидения мы выясняем, что беспокойство, которое человек переживает во сне, так же мало связано с логикой событий самого сновидения, как страх при фобиях мало связан с навязчивой идеей самой фобии. Конечно, есть опасность, что человек может выпасть из окна, и поэтому ему следует соблюдать осторожность рядом с окном, но совершенно невозможно понять, почему при фобии на эту тему страх так велик, что пациент вообще боится подходить к нему. Мы можем убедиться в том, что то же самое можно со всеми основаниями применить и к фобиям, и к тревожным снам: в обоих случаях только на первый, поверхностный взгляд кажется, что беспокойство связано с темой сна, на самом деле у него совершенно другой источник.

Поскольку тревожные сны и беспокойство при неврозах тесно взаимосвязаны, при обсуждении первого вопроса я обязательно должен коснуться и второго. Некоторое время назад, в краткой статье на тему беспокойства и неврозов (Freud, 1895b) я коснулся вопроса о том, каким образом невротическая тревожность обусловлена сексуальной сферой жизни и как она взаимосвязана с либидо, которое отклонилось от своей непосредственной цели и не находит себе применения^[106]. С тех пор эта формула прошла испытание временем, и она позволяет нам теперь выяснить, каким образом в тревожных снах проявляется сексуальный компонент, либидо, которое породило тревожность. Далее у нас будет возможность убедиться в обоснованности этого утверждения в ходе анализа сновидений некоторых пациентов, страдающих неврозом^[107]. Развивая далее теорию сновидений, я еще воспользуюсь возможностью снова обсудить источники тревожных снов и то, каким образом они соотносятся с теорией сновидений как осуществления желаний.

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 269; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!