Ж. Теории сновидения и его функции

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 36Следующая ⇒

Любые рассуждения, направленные на то, чтобы выявить как можно больше доступных наблюдению характеристик сновидений с конкретной точки зрения, которые бы при этом определяли место сновидений в более широком спектре явлений, заслуживают того, чтобы считаться теориями сновидений. Мы рассмотрим различные теории, различие между которыми будет заключаться в том, что они рассматривают одну или две характеристики сновидений, придавая им особое значение, и на этой основе предлагают объяснения и сравнения таких характеристик. Совсем не обязательно выяснять функцию сновидений (утилитарную или какую-либо еще) на основании такой теории. Тем не менее, поскольку мы взяли за правило искать телеологические объяснения, мы с большей готовностью воспримем теории, которые стремятся объяснить функции сновидений.

Мы познакомились уже с несколькими концепциями сновидений, которые в той или иной степени заслуживают того, чтобы их считали теорией сновидений с этой точки зрения. Вера мыслителей Античности в то, что сновидения нам посылают боги, чтобы управлять поступками людей, представляла собой полноценную теорию сновидений, где содержались ответы на все вопросы в отношении снов. С тех пор как сновидения стали объектом научных исследований, был разработан ряд теорий сновидения, многие из которых не были завершены.

Не претендуя на построение всеобъемлющей классификации таких теорий, мы можем предпринять попытку их распределения примерно на три основные группы, в соответствии с их базовыми принципами, в соответствии с объемом и характером психических явлений, которые проявляются в сновидениях.

1. Существуют теории, например та, которую предлагает Дельбеф (Delboeuf, 1885), в которых считается, что все психические явления состояния бодрствования сохраняются и в снах. В таких теориях утверждается, что сознание не спит и сохраняет активность всех своих механизмов; но, поскольку на него оказывают влияние условия погружения в сон, которые отличаются от состояния бодрствования, во сне в естественном процессе функционирования сознания обязательно происходят некоторые изменения. Более того, в таких теориях нет возможности предположить, каковы функциисна; в них не объясняется, зачем нам спать, отчего сложный механизм функционирования сознания должен продолжать работать, даже попав в определенные условия, для которых он, похоже, не предназначен. Итак, или сон без сновидений, или, если вмешиваются внешние стимулы, происходит пробуждение, которое, похоже, будет единственной целесообразной реакцией, – а третьей альтернативы сну не рассматривается.

2. Есть теории, в которых, напротив, предполагается, что во сне происходит снижение психической деятельности, ослабление (логических. – Примеч. пер.) связей и обеднение (их содержательного. – Примеч. пер.) материала. В отличие от таких теорий, предложенных, например, Дельбефом, здесь сновидения наделяются совершенно иными свойствами. Такие теории предполагают, что сон распространяется далеко за пределы сознания спящего человека; здесь сознание не просто отсекается от окружающего мира; здесь сон властно вторгается в механизмы, управляющие сознанием, и на время его отключает. Можно привести сравнение из области психиатрии и сказать, что теории первой группы строят свои рассуждения на основе процессов, которые наблюдаются у больных с диагнозом «паранойя», а теории второй группы напоминают явления, которые наблюдаются у пациентов с умственной отсталостью или с помрачением сознания.

Теории, признающие, что во сне активна лишь часть сознания, которая проявляется в сновидениях, пользуются наибольшей популярностью среди врачей и в целом в научном мире. В той мере, в которой можно предполагать, что существует интерес к толкованию сновидений, подобные воззрения можно считать господствующей научной теорией. Необходимо отметить, с какой легкостью эта теория уклоняется от обсуждения самой важной проблемы в области толкования сновидений – тех противоречий, которые в них выявляются. При таком подходе сновидение рассматривается как результат частичного пробуждения – «постепенного, частичного и при этом крайне паранормального процесса возвращения в состояние бодрствования», как говорит о снах Гербарт (Herbart, 1892). Итак, такая теория эксплуатирует идею о серии условий, которые постоянно провоцируют частичное пробуждение, которое достигает кульминации, когда человек полностью пробуждается, и на основе таких эпизодов рассматривает ряд различных вариантов эффективности функционирования сознания во сне, от полного его сбоя, который проявляется в разрозненных абсурдных сновидениях, до полноценного процесса функционирования сознания.

Тем, кто полагает, что нельзя игнорировать физиологические аспекты толкования подобных явлений, или кому подобная интерпретация представляется более научной, советуем обратиться к трудам Бинца (Binz, 1878). Он утверждает: «Подобное состояние (оцепенения) к раннему утру постепенно исчезает. Концентрация продуктов утомления, скопившихся в белом веществе мозга, постепенно уменьшается; все большая их часть разлагается или разрушается и уносится с увеличивающимся кровотоком. Во всем организме активизируются отдельные группы клеток, но в целом он все еще находится в состоянии оцепенения. Изолированное функционирование этих разрозненных участков организма теперь доступно нашему затуманенному сознанию; они еще не контролируются работой участков мозга, которые отвечают за ассоциативные связи. А потому возникающие образы, которые в основном связаны с впечатлениями, обусловленными материальным прошлым, соединяются друг с другом беспорядочно и хаотично. Количество освободившихся нейронов постоянно возрастает, и потому бессмысленные сновидения постепенно ослабевают».

Такое представление о состоянии сна как неполноценной разновидности частичного состояния бодрствования, без сомнения, прослеживается даже в трудах современных физиологов и философов. Наиболее подробно такая позиция изложена в работе Мори (Maury, 1878). Складывается впечатление, что автор полагал, что состояние сна или бодрствования может перемещаться из одной анатомической области в другую и что каждая из этих анатомических зон отвечает за конкретную физиологическую функцию. Здесь я лишь замечу, что даже если теория частичного бодрствования подтвердилась бы, ее детали все еще подлежат обсуждению.

При таком подходе нет места рассуждениям о функциях сна. Из этого следует логический вывод о роли и значении снов, который справедливо отметил Бинц (Binz, 1878): «Каждый из наблюдаемых фактов заставляет нас прийти к выводу, что о снах необходимо рассуждать с учетом соматическихпроцессов, которые в любом случае бесполезны, а зачастую и являются явно патологическими…»

В отношении снов у термина «соматический», которым пользуется сам Бинц, может быть несколько способов применения. Во-первых, он относится к этиологии снов, которые ему представлялись весьма правдоподобными во время их экспериментального изучения с применением токсических субстанций, поскольку теории подобного рода предполагают, что источники снов сводятся к соматическим факторам. Давайте сформулируем это в максимально категоричной форме. Как только мы заставили себя погрузиться в сон, отключив все стимулы, больше нет необходимости и повода спать до утра, когда процессы постепенного пробуждения под влиянием свежих стимулов могут быть отражены в феномене сновидений. Но непрактично освобождать наш сон от стимулов совершенно; они проникают в сознание спящего со всех сторон – как ростки жизни, на которые жаловался Мефистофель^[35], – и снаружи, и изнутри, и даже из тех частей тела, на которые мы не обращаем внимания в состоянии бодрствования. И вот наш сон уже нарушен; наше сознание отовсюду подвергается воздействиям, направленным на пробуждение; на краткий миг сознание просыпается, а затем с готовностью снова погружается в сон. Сны – это реакции на раздражители, исходящие от импульсов, – просто некая реакция, весьма поверхностная.

Но описание сновидения – которое в конечном счете прозвучало и свершилось, остается функцией сознания – как соматический процесс, который значит нечто совершенно иное. Оно стремится доказать, что сны не представляют ничего существенного в качестве психических процессов. Погружение в сон часто сравнивают с тем, как «человек, который ничего не знает об игре на фортепиано, бессмысленно блуждает всеми десятью пальцами по клавишам» (Strümpell, 1877); и это сравнение иллюстрирует распространенное мнение о сновидениях, которое высказывают представители точных наук. С этой точки зрения сон – это нечто абсолютно непригодное для интерпретации; потому что каким образом могут десять пальцев человека, не обученного игре на фортепиано, воспроизвести какую-то мелодию?

Даже в отдаленном прошлом было достаточно критиков теории частичного бодрствования. Например, Бурдах (Burdach, 1838) считает: «Когда утверждается, что сны – частичное бодрствование, в первую очередь это не проливает свет ни на то, что такое сон или состояние бодрствования, а во вторую – всего лишь говорит о том, что во сне активны некоторые процессы сознания, а другие пребывают в покое. Но такая вариативность в жизни происходит постоянно».

Итак, господствующая теория сновидения, которая рассматривает его как соматический процесс, выдвигает чрезвычайно интересную гипотезу сновидения, которую впервые сформулировал Роберт в 1886 г. Она чрезвычайно привлекательна оттого, что в соответствии с ее положениями признается, что у сновидений есть некая полезная функция. В основе теории Роберта лежат два факта, полученных в ходе наблюдений, о которых мы упоминали при оценке материала сновидения, а именно: что человеку часто снятся самые незначительные впечатления состояния бодрствования и что в наши сны редко проникают те важные и значительные интересы, которые занимают нас в состоянии бодрствования. Роберт (Robert, 1886) считает, что практически всегда то, что мы тщательно обдумывали, никогда не провоцирует наши сновидения и что нам снится лишь нечто незавершенное или нечто такое, что посетило наши размышления лишь мимоходом: «В большинстве случаев нельзя истолковывать сновидения, поскольку их порождают чувственные впечатления минувшего дня, которые не смогли в достаточной мере привлечь внимание спящего человека в состоянии бодрствования». Итак, условием, от которого зависит, проникнет ли некое впечатление в сон человека, будет то обстоятельство, был ли процесс размышлений о нем прерван или было ли оно настолько незначительным, чтобы заслуживать в принципе внимания к себе.

Роберт представляет сны в качестве «соматического процесса выделения некого содержания, о котором мы узнаем по реакции на него нашего сознания» (там же). Сны представляют в концентрированной форме те мысли, которые были подавлены в зародыше. «Если бы у человека отняли способность погружаться в сон, то он должен был бы потерять рассудок, поскольку в его мозгу накопилось бы огромное множество непродуманных мыслей и поверхностных впечатлений, и это задушило бы те мысли, которые должны накопиться в памяти как нечто законченное» (там же). Сновидения – это своего рода фильтр для перегруженного мозга. Они обладают целительной силой и приносят облегчение.

Мы бы неверно интерпретировали позицию Роберта, если бы поинтересовались у него, как именно образы из снов приносят облегчение сознанию. Но Роберт ясно дает понять, рассуждая о двух этих характеристиках содержания сновидений, что во сне, так или иначе, происходит отбраковка бессмысленных впечатлений в виде соматического процесса и что сон – это не особая разновидность психического процесса, а просто та информация, которую мы получаем, когда происходит подобная отбраковка. Более того, во сне происходит не только такое выделение материала. Сам Роберт добавляет, что, кроме того, перерабатываются стремления, которые были испытаны в состоянии бодрствования, и «любые фрагменты непродуманных мыслей, которые не были выделены, собираются в некое усредненное целое посредством мыслей, которые продиктованы воображением и так попали в память как безобидная картинка-фантазия» (там же).

Но теория Роберта кардинальным образом противоречит господствующей в том, что касается утверждений об источнике сновидений. В господствующей теории утверждается, что снов не существовало бы вовсе, если бы сознание не пробуждалось бы постоянно под воздействием внешних и внутренних сенсорных факторов. А с точки зрения Роберта, импульс к сновидениям зарождается в самом сознании – поскольку оно перегружается и ему требуется разгрузка; и он приходит к чрезвычайно логичному выводу, что причины возникновения сновидений, обусловленные соматическими условиями, играют второстепенную роль, а также что подобные причины совершенно не могли бы выступать в качестве причины, провоцирующей сновидения в сознании, в котором бы отсутствовал строительный материал для таких сновидений, связанный с состоянием бодрствования (там же). Он лишь допускает, что фантастические образы, которые возникают в сновидении из глубин сознания, могут быть обусловлены нервными стимулами. Таким образом, Роберт не считает, что сновидения полностью зависят от соматики. Тем не менее он считает, что сны – это не психические процессы, им нет места среди психических процессов в состоянии бодрствования; они представляют собой соматические процессы, которые начинают действовать каждую ночь в области мыслительной деятельности, и их функция заключается в том, чтобы защитить эту систему от излишнего напряжения – или, если использовать другую метафору, – в том, чтобы убрать из сознания все лишнее^[36].

Еще один автор, Ив Делаж, основывает свою теорию на тех же самых характеристиках снов, на что указывает его отбор материала; примечательно, что небольшое отличие его точки зрения на те же самые явления приводит его к совершенно иным выводам.

Делаж (Delage, 1891) сообщает нам, что после смерти близкого человека он лично убедился в том, как обычно человеку снится не то, чем были заняты его мысли в течение дня, или эти мысли проявляются в его снах после того, как их вытеснили другие заботы. Его наблюдения за другими людьми еще больше убедили его в собственной правоте. Делаж делает интересное замечание на этот счет, если можно будет доказать, что оно универсально применимо, относительно снов молодоженов: «Если они были очень сильно влюблены друг в друга до брака и во время медового месяца, они практически не снились друг другу, а если они видели во сне любовные сцены, то в них участвовали те, к которым они безразличны или испытывали враждебное чувство» (там же). Но что же нам снится? Делаж полагает, что материал наших сновидений состоит из отрывков и «отбросов» наших предыдущих впечатлений. Все, что возникает в наших сновидениях, даже если мы считаем, что это «просто сон», при ближайшем рассмотрении оказывается неосознанным воспоминанием – «Souvenir inconscient». Но у всех этих идей есть нечто общее: все они возникли из впечатлений, которые, по всей вероятности, скорее затронули наши эмоции, чем разум, или от которых мы отвлеклись вскоре после их появления. Чем меньше мы их осознаем и чем большее впечатление они произвели на нас, тем больше вероятность, что они возникнут в следующем сновидении.

Здесь мы имеем дело с одними и теми же категориями впечатлений, к которым привлекает внимание Роберт: тривиальные впечатления и те, по отношению к которым человек не предпринимал никаких действий. Но Делаж рассуждает об этом иначе, поскольку считает, что впечатления возникают в сновидении именно оттого, что не были осмыслены, а не потому, что они тривиальны и не имеют значения. В определенном смысле верно, что тривиальные впечатления не были осмыслены до конца; поскольку они относятся к свежим впечатлениям, они представляют собой «множественные источники напряжения» и потому освобождаются во сне. Сильное переживание, которое отчего-то не подверглось осмыслению или которое подверглось умышленному подавлению, с большей степенью вероятности проявится в сновидении, чем впечатление слабое, которое осталось практически незамеченным. Психическая энергия, которая была накоплена днем, которая подавлялась и не фиксировалась сознанием, становится мотивом для формирования сновидений ночью. Подавленный психический материал оживает в снах (там же, 1891)^[37].

К сожалению, здесь Делаж и останавливается в своих рассуждениях. Он уделяет лишь самую незначительную роль независимой психической деятельности во сне; в результате этого его теория согласуется с господствующей в том, что касается частичного бодрствования мозга: «В целом сновидение – это продукт блуждающих мыслей, бесцельных и бессмысленных, в которых, одно за другим, оживают воспоминания, достаточно сильные, чтобы постоянно возникать в сновидении и нарушать его ход. Иногда они практически не связаны друг с другом и едва различимы; временами – сильны и крепки, в зависимости от того, насколько ослабевает во сне деятельность мозга» (там же).

3. К третьей группе относятся те теории сновидения, в которых предполагается, что спящее сознание обладает способностью к особой психической деятельности, которая в состоянии бодрствования человеку практически не доступна. Функция сновидения и заключается в активизации этих способностей. Большинство авторов трудов по психологии предыдущих лет относятся к этой категории. В качестве примера достаточно привести утверждение Бурдаха (Burdach, 1838), о том, что сновидения представляют собой «естественную деятельность сознания, которая не ограничивается индивидуальностью, на которую не воздействует самосознание или самоопределение, в которой свободно выражают себя живые чувственные силы».

Это пиршество духа, где свободно выражаются все ресурсы сознания, Бурдах и его единомышленники рассматривают как условие, при котором оно получает приток новых сил перед новым рабочим днем, и во сне сознание получает возможность отдохнуть. Например, Бурдах цитирует очаровательные строки поэта Новалиса, который восхваляет царство сновидений: «Сновидения защищают нас от монотонности и повседневности жизни, освобождая от их оков, и потому может перемешать все образы повседневного существования и наполнить детскими играми мрачную серьезность взрослой жизни. Без снов мы бы точно постарели гораздо раньше; и потому мы должны относиться к ним – нет, возможно, как к дару небес – или как к драгоценной передышке, как к дружелюбным попутчикам на нашем долгом пути к могиле» («Генрих фон Офтердинген», 1802).

О возрождающем и целительном воздействии снов еще более убедительно пишет Пуркинье (1846): «Эти функции особенно успешно выполняют продуктивные сновидения. Они представляют собой легкую игру воображения и никак не связаны с дневными тяготами. Сознание не стремится продлевать дневные невзгоды; оно стремится освободиться от них и нуждается в восстановлении. Оно, прежде всего, вызывает состояния, диаметрально противоположные состоянию бодрствования. Печаль оно исцеляет радостью, заботы – надеждами и картинами счастья, ненависть – любовью и дружбой, страх – мужеством и уверенностью в своих силах; сомнения оно развевает убежденностью и непоколебимой верой, напрасные ожидания – их оправданием. Многие душевные страдания, которые постоянно усугублялись в течение дня, сон лечит; он утоляет их и не дает нанести новые душевные раны. В этом, отчасти, и заключается целительное воздействие времени». Все мы ощущаем, что сон восстанавливает наши душевные силы, и подспудно в обыденном сознании существует твердое убеждение, что погружение в сон приносит нам пользу, и отказываться от этого мы не намерены.

Самую оригинальную и плодотворную попытку объяснить сновидение как особую деятельность сознания, которая может свободно осуществляться только во сне, предпринял Шернер в 1861 г. Его неудобочитаемая, преисполненная энтузиазма книга оттолкнет всякого, кто не разделяет воззрений автора. Она воздвигает такие преграды на пути анализа своего содержания, что нам лучше с чувством глубокого облегчения обратиться к более ясному и краткому изложению доктрины Шернера, которое предоставил философ Фолькельт (Volkelt). «Убедительное сияние смысла подобно ослепительному блеску молнии, которая вспыхивает из этих мистических образований, этих великолепных внушительных грозовых туч, – но оно не освещает путь философа». Вот как судит о трудах Шернера даже его преданный ученик (Volkelt, 1875).

Шернер не единственный, кто считает, что во сне функции сознания сохраняются. Сам он [по словам Фолкельта – там же] свидетельствует о том, как централизованное ядро эго – его спонтанная энергия – утрачивает свою нервную силу в сновидениях, как в результате подобной децентрализации изменяются процессы познания, чувства и стремления человека и его способность к восприятию и формированию идей, а также как остаточные явления этих психических функций утрачивают характер мышления и становятся механическими. Но зато мыслительная активность, которая может быть охарактеризована как «воображение», освободившись от диктата рассудка и любого контроля, внезапно совершает скачок в область абсолютной и безграничной свободы. Хотя во сне воображение и подпитывается недавними воспоминаниями из состояния бодрствования, используя их в качестве строительного материала, из них оно выстраивает нечто, далеко не отдаленно напоминающее то, что в состоянии бодрствования происходит; это проявляется в снах не просто как воспроизведение событий, но и обладает продуктивной силой (там же). Именно из-за особенностей этого воображения сновидения так необычны. Оно склонно к чрезмерностям, преувеличениям и всяческим ужасам. Но при этом, освободившись от оков мышления, воображение в сновидениях становится более гибким, подвижным и разнообразным. Оно чрезвычайно восприимчиво к тончайшим движениям души и страстным чувствам, мгновенно преображая нашу внутреннюю жизнь в выразительные внешние образы. В сновидениях воображение не прибегает к силе языка, оперирующего понятиями. Оно вынуждено создавать картины происходящего, и, поскольку на него не оказывают действия понятия, сила которых [в сновидениях. – Примеч. пер.] ослаблена, то оперирует в основном образами. И потому, как бы ясен ни был этот язык, он кажется расплывчатым, неуклюжим и громоздким. Его особенно трудно понять оттого, что оно стремится не воспроизводить объект таким, каков он есть, а преувеличивает какие-то его характеристики, которые стремится изобразить. Так и проявляется символизм фантазии… (там же). Крайне важно также, что во сне воображение никогда не рисует нам полный образ вещей, а лишь его поверхностные контуры. Поэтому то, что мы видим, напоминает нам чьи-то вдохновенные наброски. Но, кроме простого изображения объекта, воображению необходимо, в той или иной мере, связать с этим изображаемым объектом спящее эго и так создать событие.Например, под воздействием визуального стимула нам могут присниться золотые монеты, разбросанные на улице; человек во сне будет с радостью подбирать их и забирать себе (там же).

Шернер считает, что ткань, на которой воображение в сновидении создает свои причудливые узоры, в основном состоит из органических соматических стимулов, которые недоступны сознанию в полной мере во время бодрствования. (См. выше.) А потому чрезвычайно фантастическая теория Шернера и, возможно, чрезвычайно сухое изложение в теории Вундта и других физиологов, которые в остальных аспектах полностью противоположны друг другу, по данному вопросу совпадают. Но Шернер полагает, что соматические стимулы всего лишь являются источником материала, который сознание затем может использовать для собственных воображаемых целей. По мнению Шернера, формирование сновидений начинается лишь в тот момент, который другие авторы рассматривают как конец сновидений.

Безусловно, все происходящее с сенсорными стимулами под влиянием воображения в сновидении нельзя рассматривать, как нечто полезное. Воображение играет с ними и представляет в виде картин те органические ресурсы, которые породили эти стимулы, посредством своеобразного пластического символизма. Шернер полагает – хотя в данном случае и Фолкельт (Volkelt, 1875), и другие авторы с ним не согласны, – что во сне воображению свойственна одна характерная особенность – представлять организм как нечто целое: а именно как дом. К счастью, его выразительные средства этим не ограничиваются. С другой стороны, оно может изобразить целый ряд домов, чтобы указать на определенный внутренний орган; например, длинная улица, застроенная домами, может символизировать кишечник. А некоторые части дома могут символизировать некоторые части тела; например, если он вызван приступом головной боли, голову может изображать потолок комнаты, к которому прилипли отвратительные существа, то ли жабы, то ли пауки (там же).

Оставив в стороне символику дома, отметим, что любые другие объекты могут изображать части тела, которые провоцируют стимул, порождающий сновидение. «Например, движение легких может символически предстать в образе пламени в очаге, а ревущее пламя будет воплощать движение в них воздуха; сердце будут символизировать пустые коробки или корзины, а мочевой пузырь – круглые объекты, напоминающие сумки, или просто что-то пустое изнутри. Сигналы, поступающие от мужских половых органов, заставят человека увидеть во сне верхнюю часть кларнета, который оказался на улице, или часть курительной трубки, которую помещают в рот, или кусок меха. Кларнет и трубка будут отдаленно напоминать по форме мужской половой орган, а мех – волосы на лобке. Если сексуально окрашенное сновидение посещает женщину, то узкое пространство между ее бедрами будет символизировать узкий двор между домами, а вагина образно предстанет в образе мягкой, скользкой и очень узкой тропинки, которая пересекает этот двор, и спящей нужно будет пройти по этому пути для того, чтобы, например, передать какому-то мужчине письмо» (там же). Особенно примечательно, что под конец сновидения, в котором существует подобный соматический импульс, воображение, действующее во сне, срывает с себя маску, словно открыто признавая, какой орган или телесная функция породили его. Таким образом, «сон, связанный с зубами», обычно завершается, когда спящему привиделось, как он выдирает себе зуб (там же).

Но воображение, действующее во сне, может даже непосредственно не указывать на формуоргана, который стимулировал это сновидение, оно может символически представить материал, из которого тот состоит. Например, во сне, который спровоцирован стимулом, исходящим от кишечника, человек увидит, как он бредет по грязным улицам, а если такой сигнал исходит от мочевого пузыря, то человеку приснится пенящийся поток. Или может возникнуть символический образ самого стимула, природы возбуждения, которое им спровоцировано. Или спящее эго вступает в конкретные взаимоотношения со своими символами; например, от боли человеку может присниться, что на него напали злые собаки или что он борется с быками, а женщине в сексуально окрашенном сновидении привидится, что за ней погнался голый мужчина (там же). Независимо от выразительных средств, которые в нем реализуются, воображение в своей символической деятельности остается центральной действующей силой в любом сновидении (там же). Попытку глубже проникнуть в природу воображения и выяснить, какое место оно занимает в системе философской мысли, предпринял Фолькет на страницах своей книги. Но, хотя она написана хорошо и с большим чувством, ее все же чрезвычайно трудно понять всякому, кто в силу своего базового образования не готов принять сложный философский ход мысли.

По Шернеру, у символизирующего воображения не существует утилитарной функции. Во сне сознание играет со стимулами, которые пронизывают его. Можно заподозрить, что оно играет с ними злонамеренно. Но я задаюсь вопросом, нельзя ли использовать в прагматических целях мое детальное изложение теории сновидений Шернера, поскольку его условный характер и нежелание подчиняться установленным правилам исследования кажутся весьма очевидными. Во мне все протестует против того высокомерия, с которым теорию Шернера отвергли и оставили без внимания. Его теория построена на впечатлении, которые сновидения произвели на чрезвычайно внимательного исследователя, и он внес огромный личный вклад в исследование тайн сознания. Более того, речь идет о предмете изучения, который в течение тысяч лет, без сомнения, казался людям таинственным, но важным и имеющим далеко идущие последствия. Представители точных наук сами признают, что им не удалось в значительной степени пролить на него свет (хотя общественное мнение убеждено в обратном), за исключением того, что его признали бессмысленным или бесполезным. И наконец, мы можем честно признать, что при объяснении сновидений легко попасть в область фантазий. Скопление нейронов тоже кажется чем-то фантастическим. Когда я цитировал фрагмент из работы такого здравомыслящего и аккуратного исследователя, как Бинц (Binz), в котором приводится описание того, как дремлющие клетки коры мозга начинают медленно пробуждаться, это тоже кажется не менее фантастическим явлением – и таким же маловероятным, – как и попытки Шернера интерпретировать происходящее во время сновидения. Я надеюсь, что мне удастся продемонстрировать, как второе весьма близко к реальности, хотя едва доступно нашему восприятию, и ему не хватает универсальности, свойственной многим теориям сновидения. При этом различие между теорией Шернера и взглядами представителей медицины продемонстрирует нам те крайности, между которыми колеблются рассуждения о происходящем во сне, вплоть до сегодняшнего дня^[38].

З. Сны и душевные болезни

Когда мы рассуждаем о том, каким образом взаимосвязаны сны и душевные болезни, мы можем учитывать следующее: (1) этиологические и клинические связи между ними, например, когда во сне воспроизводится психотическое состояние, или оно появляется в нем впервые, или оно возникает после него; (2) модификации, которым подвергается сновидение из-за душевной болезни спящего; и (3) изначальные взаимосвязи снов и психозов, аналогий, которые указывают на то, что между двумя этими состояниями существует глубокое сходство. Эти многообразные взаимоотношения между этими двумя группами явлений были любимой темой для обсуждения у авторов трудов по медицине в прежние времена, и это происходит снова в наши дни, насколько можно судить по списку научной литературы у Спитты (Spitta, 1882), Радштока (Radestock, 1879), Мори (Maury, 1878) и Тиссье (Tissiér, 1898). Совсем недавно Санктье де Санктис обратил на это внимание^[39]. Для моих целей достаточно будет просто упомянуть об этом важном вопросе.

Что касается клинических и этиологических взаимосвязей сновидений и психозов, вот некоторые наблюдения, которые можно привести в качестве примеров. Хонбаум (Hohnbaum, 1830) приводит цитату из работы Краусса (Krauss, 1858), где тот сообщает, что первые проявления расстройства рассудка часто выражаются в беспокойных или кошмарных сновидениях и что основная их идея часто связана с таким сновидением. Санте де Санктис упоминает о похожих наблюдениях применительно к паранойе и заявляет, что в некоторых из подобных случаев «сон является главным обусловливающим фактором безумия». Психоз, по словам де Санктиса, может внезапно развиться вместе с возникновением сна, показательного для такого расстройства, в котором ясно проявится содержание этого безумия; или оно может постепенно развиваться в серии последовательных сновидений, содержание которых все еще вызывает сомнения. В одном из случаев, пример которых он приводит, за значимым для диагностики душевного расстройства сном последовали слабо выраженные истерические приступы, а впоследствии состояние беспокойной меланхолии. Фере (Fere, 1886) (цитату из работы которого приводит Тиссье (Tissiér, 1898)) рассказывает про сон, после которого развился истерический паралич. В подобных случаях сны являются одним из компонентов этиологии душевного расстройства; но нам следует рассматривать все факты с одинаковой точки зрения, если мы утверждаем, что душевная болезнь сначала проявляется в сновидениях или что психоз проявляется только в области сновидений. В примерах, приводимых далее, или патологические симптомы уже проявляются в состоянии бодрствования, или психоз ограничивается областью сновидений. Так, Томайер (Tomayer, 1897) привлекает внимание к некоторым беспокойным сновидениям, которые, с его точки зрения, должны рассматриваться в качестве эквивалента эпилептических припадков. Радшток цитирует отрывок из работы Эллисона (Allison, 1868), (Radestock, 1879), где приводится пример «ночного безумия», когда пациент, совершенно здоровый в состоянии бодрствования, во сне постоянно страдает от галлюцинаций, припадков безумия и т. д. О похожих наблюдениях рассказывают и де Санктис (de Sanctis, 1899) (например, одному алкоголику приснился сон, который по признакам напоминал приступ паранойи, – ему почудились голоса, которые сообщили о неверности жены), и Тиссье. Последний (1898) приводит подробные примеры того, как патологические поступки, например поведение, основанное на делюзиях и навязчивых импульсах, были спровоцированы снами. Гизлен (Guislain, 1833) приводит пример того, как сон сменился приступами безумного поведения.

Не вызывает сомнений, что в один прекрасный день врачей заинтересует не только психология, но и психопатология сновидений.

При выздоровлении у тех пациентов, кто раньше страдал душевными недугами, можно довольно часто заметить, что, несмотря на нормальное поведение днем, ночью они все еще находятся под влиянием психоза. Краусс цитирует Грегори (Krauss, 1859), который первым обратил внимание на этот факт. Макарио (Macario, 1847), цитату из работы которого приводит Тиссье, (Tissiér, 1898), рассказывает о том, как пациент, страдавший от мании, через неделю после своего полного выздоровления во сне все еще страдал от потока идей и бурных страстей, которые были типичными для его заболевания.

Очень мало исследований было проведено в отношении модификаций сновидений под влиянием хронических психозов^[40]. С другой стороны, уже давно внимание привлекало родственное сходство снов и душевных болезней, что проявлялось в значительном сходстве наблюдавшихся в них явлений. Мори (Maury, 1834) сообщает, что первым на это обратил внимание Кабанис (Cabanis, 1802), а за ним это же сделали Лелют (Lélut, 1852), Моро (J. Moreau, 1855) и в особенности философ Мейн де Бриан (1834). Без сомнения, такое сравнение проводили и до них. Радшток (Radestock, 1879) в одной из глав своей работы приводит ряд цитат на тему сходства снов и безумия. У Канта (Kant, 1764) мы читаем: «Безумец – это человек, который спит наяву». Шопенгауэр (Schopenhauer, 1862) называет сны кратковременным приступом безумия, а безумие – долгим сном. Хаген (Hagen, 1846) описывает делирий как то, что происходит во сне, но при этом человек не засыпает, а страдает от заболевания. Вундт (Wundt, 1878) пишет от этом так: «Мы сами, в сущности, можем во сне испытать все те явления, которые наблюдаются в сумасшедших домах».

Спитта (Spitta, 1882), так же как и Мори (Maury, 1854), приводит следующий список сходных характеристик, на основании которых можно проводить подобные сравнения: (1) Сознание ослабевает или, по меньшей мере, работает менее эффективно, и потому человек не осознает, в каких условиях находится, и вследствие этого не способен на удивление и утрачивает нравственные принципы. (2) Изменяется восприимчивость органов чувств: в снах она понижена, а в состоянии сумасшествия невероятно возрастает. (3) Идеи взаимосвязаны друг с другом исключительно на основе законов ассоциации и репродукции; поэтому они автоматически следуют друг за другом и никак друг с другом не связаны (содержат преувеличения и иллюзии). И все это приводит к (4) изменению, в некоторых случаях, к искажению личности человека, а иногда и черт его характера (перверсивное поведение)».

Радешток (Radestock, 1879) дополняет этот список еще несколькими характеристиками – аналогиями между материалом этих двух состояний: «Большинство галлюцинаций и иллюзий – слуховые, зрительные и кинестетические. Как в сновидениях, запахи и вкусы реже провоцируют возникновение фрагментов сна. И у тех, кто бредит, и у спящих людей оживают воспоминания далеких дней; и больные, и здоровые погружаются в давно забытые воспоминания». Аналогию между сновидением и психозом можно полностью оценить, лишь когда проявляются мельчайшие совпадения между ними, например, в деталях мимики и выражении лица.

«Когда человек страдает физическими и душевными недугами, в сновидении он получает то, что ему недоступно в реальной жизни: здоровье и счастье. И у душевнобольных бывают счастливые минуты, когда они ощущают собственную значимость и достоинство, наслаждаются благополучием. Иллюзия обладания чем-то ценным и воображаемое осуществление желаний, отказ от которых привел к безумию, часто и составляет психологическое содержание делирия. Женщине, которая недавно потеряла своего ребенка, мерещатся радости материнства; разорившийся человек воображает себя невероятно богатым; преданная любимым девушка чувствует, что ее нежно любят».

(Эта цитата из работы Радештока вкратце излагает проницательные наблюдения Гризингера (Griesinger, 1861), который убедительно доказывает, что идеи в сновидениях и психозах обладают похожими характеристиками, – представляя собой воплощение желаний. По моим собственным наблюдениям, именно в этом – ключ к психологической теории и сновидений, и психозов.)

«Основная характеристика безумия и сновидений заключается в эксцентричности мыслей и несостоятельности рассуждений». Мы можем убедиться в том, что обоим состояниям (как далее указываем Радшток) свойственны такая переоценка человеком продуктов собственных мыслительных усилий, которая в состоянии бодрствования кажется абсолютно бессмысленной; быстрая смена мыслей во сне напоминает быстрый полет мыслей при психозах. В обоих состояниях совершенно отсутствует чувство времени. Во время сновидения личность может расщепляться – когда, например, знание человека раздваивается, и в сновидении внешнее эго вносит коррективы в эго в сновидении. Это в точности напоминает раздвоение личности при паранойе с галлюцинациями; сам спящий тоже слышит, как чужими голосами звучат его собственные мысли. Даже хронические идеи при делюзии имеют соответствие в стереотипных повторяющихся снах при паранойе (le reve obsedant) – нередко происходит так, что после восстановления от делирия пациенты сообщают, что все время, когда они болели, кажется им теперь долгим неприятным сном: безусловно, они иногда расскажут нам о том, что даже во время болезни у них иногда возникало чувство, будто все это им только снится, – как это часто бывает во время обычных ночных сновидений.

Учитывая все это, неудивительно, что Радшток подводит итог размышлениям, выражающим его точку зрения, и мыслям других авторов, заявляя, что «безумие, патологическое отклонение от нормы, следует рассматривать как усиление периодически наступающего нормального состояния, которое возникает у человека во сне» (там же).

Краусс (Krauss, 1859) стремился выяснить, что лежит в основе еще большего сходства снов и безумия, за исключением общих характеристик, которые свойственны их внешним проявлениям. Такую взаимосвязь он усматривает в их этиологии, или, скорее, в источниках возбуждения при этих двух состояниях. Фундаментальная общая характеристика этих двух состояний, по его мнению, заключается в том, что, как мы и сами уже могли убедиться, у органически и соматически обусловленных ощущений возникает синестезия деятельности различных органов тела (ср. Peisse, 1857; цит. по: Maury, 1878).

Бесспорная аналогия между сновидением и душевным расстройством, которая распространяется и на их характеристики, где сновидение считается бесполезным и свидетельствует о деградации умственной деятельности. Тем не менее мы не можем ожидать, что наиболее полное толкование сновидений может быть получено с помощью их сравнения с душевными расстройствами; поскольку наши знания во второй области еще весьма неполны, и это широко признано. Тем не менее вполне возможно, что изменение нашего отношения к сновидениям повлечет за собой и изменение наших взглядов на механизмы душевных расстройств, и что мы достигнем большего прогресса в области изучения психозов, пытаясь до некоторой степени пролить свет на тайну сновидений^[41].

Преамбула

Летом 1895 г. я проводил психоанализ с одной молодой женщиной, которая была в приятельских отношениях со мной и членами моей семьи. Очевидно, что, смешивая личные и врачебные отношения, врач, а тем более психотерапевт, может испытывать и смешанные чувства. Чем больше личный интерес врача, тем меньше его авторитет; в случае неудачи он рискует потерять дружеское расположение семьи пациента. Мое лечение отчасти завершилось успехом, пациентка избавилась от истерического страха, некоторые соматические симптомы сохранились. В то время я еще не был совершенно уверен в том, какие именно критерии знаменуют полное излечение от истерии, и предложил пациентке такое решение проблемы, которое она сочла неприемлемым. Поскольку наши мнения разошлись, в середине лета мы сделали перерыв в лечении. Однажды ко мне пришел в гости мой молодой коллега, один из моих близких друзей, посетивший недавно дом моей пациентки Ирмы и ее семьи. Я поинтересовался, как у нее дела, и узнал, что ей уже значительно лучше, но некоторые проблемы еще остались. Я понял, что эти слова моего друга Отто, или, вернее, то, каким тоном он это сказал, вызвало у меня раздражение. Мне почудился в них упрек, словно я не сдержал данного пациентке обещания; и, не знаю, обоснованно или нет, я подумал, что у Отто сформировалось такое мнение под влиянием мнения родителей моей пациентки, которые, как мне казалось, никогда не одобряли это лечение. Но мне самому не были вполне понятны мои чувства, поэтому я никак не проявил их. В тот же вечер я подробно записал историю болезни Ирмы, поскольку решил посоветоваться об этом с доктором М. (который был нашим общим другом и чей авторитет мы безусловно признавали). В эту же ночь (или, скорее всего, ближе к утру) мне приснился вот этот сон, который я подробно записал сразу после пробуждения^[58].

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 227; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!