ДЕЛО 3: Обмолвился, насмеялся, «упекли» 8 страница
– Энни Салливан, – говорю я.
– Что? – Джесс поднимает глаза. Они заплаканные.
– Мать Тереза спасала бедных и больных, а я не бедный и не больной. Лучше было бы привести в качестве примера Энни Салливан, потому что она известный учитель.
– Боже! – Джесс закрывает лицо руками. – Я этого не вынесу.
Разговор иссяк, поэтому я спешу заполнить паузу.
– Теперь ты свободна в пятницу?
– Ты шутишь?
Я раздумываю над ее словами. Честно говоря, сейчас я говорю серьезно. Обычно меня обвиняют в том, что мне чуждо чувство юмора, хотя я и пошутить могу.
– Неужели для тебя неважно, что Марк первый парень, который сказал мне, что я симпатичная? Что я на самом деле его люблю? – Тон ее голоса повышается, каждое слово – новая ступенька. – Тебе наплевать, счастлива ли я?
– Да… да… и нет. – Я начинаю волноваться. К чему все эти вопросы? Марка нет, мы можем вернуться к нашему разговору. – Я написал список высказываний, которые употребляют люди, когда на самом деле хотят сказать, что устали от собеседника. Но не знаю, прав ли я. Посмотришь?
– Господи боже, Джейкоб! – вскрикивает Джесс. – Просто исчезни!
Ее громкие слова заполнили собой всю пиццерию. Все взгляды устремлены на нас.
– Я должна с ним поговорить! – Джесс встает.
– А как же наш урок?
– Подумай над тем, что ты вынес из разговора, – предлагает Джесс, – и приходи ко мне.
Потом она выбегает из пиццерии, оставив меня одного за столиком.
|
|
|
Официантка приносит наш заказ, который я вынужден есть один.
– Надеюсь, что ты голодный, – говорит она.
Я не голоден. Но я беру кусок пиццы, кусаю и проглатываю. Похоже на картон.
Что‑то розовое мигает по другую сторону от вазочки с салфетками. Джесс забыла свой сотовый. Я бы позвонил ей и сказал, что телефон у меня, но так не получится.
Я засовываю телефон в карман и в уме отмечаю: принести телефон Джесс во вторник, когда пойму, что же такое я должен был вынести из разговора.
Уже больше десяти лет мы на Рождество получаем открытку от одной неизвестной семьи. Открытки адресованы Дженнингсам, которые жили в этом доме до нас. Обычно на открытках изображен заснеженный пейзаж, а внутри золотым штифтом напечатано: «Веселых праздников. С любовью, семья Стейнбергов».
Стейнберги вкладывают также письмо с фотографиями, в котором описывают произошедшие за год события. Я читал об их дочери, Саре, которая бросила заниматься художественной гимнастикой и поступила в престижный гуманитарный колледж, а потом была принята на работу в одну консалтинговую фирму, но уехала в Индию, в монастырь, и усыновила ребенка. Я узнал о том, как была загублена удачная карьера Марти Стейнберга в ведущем инвестиционном банке Америки «Леман Бразерз»: он был в шоке, когда в 2008 году компания обанкротилась, а он остался без работы. И теперь он вынужден преподавать экономику в одном из городских колледжей в северной части Нью‑Йорка. Я наблюдал, как его жена, Вики, из домохозяйки превращается в предпринимателя, торгующего домашним печеньем с изображениями породистых собак. (Однажды прислали даже попробовать!) В этом году Марти взял отпуск, и они с Вики поплыли в Антарктику – наконец‑то осуществилась заветная мечта, когда компанию Вики приобрела торговая марка «Эукануба» (корма для животных и зоотовары). Сара и ее приятель Инез поженились в Калифорнии. В письме имелось и фото Райты – уже трехлетней малышки. Не девочка, а куколка.
|
|
|
Каждый год на Рождество я пытаюсь вскрыть письмо Стейнбергов до того, как его увидит мама. Она выбрасывает их в мусор, причитая: «Неужели до этих людей не доходит? Ведь Дженнингсы им не отвечают!» Я достаю открытку и кладу в обувную коробку, которую приберег специально для писем Стейнбергов.
Не знаю, почему, когда я читаю эти поздравительные открытки, мне становится хорошо, как и тогда, когда я лежу под теплым грузом постельного белья. Или когда беру толковый словарь и в один присест прочитываю все слова на одну букву. Но сегодня, вернувшись домой после встречи с Джесс, я едва вынес обычный разговор с мамой (Мама: Как все прошло? Я: Отлично) и тут же бросился в свою комнату. Как наркоман, которому нужна доза, я направляюсь прямо к письмам Стейнбергов и перечитываю их, от старых до самых последних.
|
|
|
Дышать становится легче. Потом я закрываю глаза и уже не вижу лица Джесс на внутренней поверхности своих век, зернистого, словно набросок на «Волшебном экране». Тут все похоже на тайнопись, где «А» на самом деле «Д», а «Б» на самом деле «В» и так далее. Поэтому ее искривленные губы и смешные нотки в голосе – вот что она в действительности хотела сказать, а не те слова, которые произнесла.
Я лежу и представляю, как заявлюсь к Саре и Инезу.
«Приятно познакомиться, – скажу я. – Вы выглядите именно так, как я и думал».
Я представляю, как Вики с Марти сидят на палубе своего корабля. Марти потягивает мартини, а Вики пишет открытку, на которой запечатлена Валлетта на Мальте.
Она неразборчиво выводит «Жаль, что ты не с нами». И на этот раз она обращается непосредственно ко мне.
ЭММА
Никто в детстве не мечтает о том, чтобы стать тетушкой‑советчицей.
|
|
|
Втайне мы все читаем советы читателям – кто не просматривал колонку «Дорогая Эбби»?[9] Но копаться в чужих бедах, чтобы заработать на жизнь? Нет уж, увольте.
До сего дня я думала, что стану настоящим писателем. Мои книги войдут в списки бестселлеров «Нью‑Йорк таймс», и литераторы будут поздравлять меня с тем, что я способна затрагивать серьезные проблемы в книгах, в которых многие узнают себя. Как и многие другие жаждущие славы писатели, я пошла обходным путем, начав с редактуры. В моем случае – редактуры учебников. Мне нравилась моя работа. Всегда есть правильный ответ. И я предполагала вернуться на работу, когда Джейкоб пойдет в школу. Но мечтала до того, как узнала, что быть защитником прав своего ребенка‑аутиста на образование – уже сама по себе полноценная еженедельная работа. Любую поблажку приходилось отстаивать и неусыпно следить за выполнением: разрешение покидать класс, чтобы успокоиться, когда Джейкобу станет невмоготу; комната сенсорной релаксации; медсестра, чтобы помочь, как первокласснику, изложить свои мысли на бумаге; индивидуальный учебный план; школьный психолог‑консультант, который не станет каждый раз закатывать глаза, когда у Джейкоба случается приступ.
По ночам я подрабатывала внештатным редактором – тексты подкидывал мне по доброте душевной бывший начальник, – но этого недостаточно. Поэтому когда «Берлингтон Фри Пресс» объявила конкурс на место редактора новой колонки, я им написала. Я не разбираюсь ни в фотографии, ни в шахматах, ни в садоводстве, поэтому выбрала то, что знаю: воспитание детей. В своей первой статье я рассуждала о том, почему – как бы мы ни старались – матери всегда чувствуют, что чего‑то недодают своим детям.
В ответ на пробную статью я получила триста писем и неожиданно стала давать советы по воспитанию детей. Потом стала давать советы тем, у кого детей нет, тем, кто хочет их завести, тем, кто не хочет. Подписка на газету увеличилась, когда моя колонка стала выходить не один, а два раза в неделю. И еще поистине примечательная вещь: все эти люди, которые доверили мне свои печали, верят, что у меня есть разгадка, когда придет время разобраться в своей собственной.
Сегодня пришло письмо из Уоррена, штат Вермонт:
Помогите! Мой чудесный, вежливый, милый двенадцатилетний сын превратился в чудовище. Я пыталась его наказывать, но впустую. Почему он так себя ведет?
Я склоняюсь над клавиатурой и начинаю печатать:
Когда ребенок начинает плохо себя вести, необходимо выяснить причину. Вы, разумеется, можете налагать запреты, но это как накладывать пластырь на зияющую рану. Нужно стать детективом и выяснить, что на самом деле беспокоит вашего сына.
Я перечитала написанное и удалила весь абзац. Кого я пытаюсь обмануть?
Наверное, Берлингтон с пригородом.
Мой сын ночью, тайком, ездит на место преступления. И что, я следую своим советам? Нет.
От лицемерия меня спасает телефонный звонок. Вечер понедельника, начало девятого, поэтому я прихожу к выводу, что звонят Тео. Он поднимает наверху трубку спаренного телефона и через минуту появляется на кухне.
– Тебя, – говорит Тео. Он ждет, пока я сниму трубку, и вновь исчезает в своей спальне.
– Эмма у телефона, – представляюсь я в трубку.
– Миссис Хант? Это Джек Торнтон… учитель математики у Джейкоба.
Внутри у меня все сжимается. Есть учителя, которые видят в Джейкобе лучшее, не обращая внимания на его выходки. А есть другие, которые его не понимают. И даже не стараются. Джек Торнтон хочет сделать из Джейкоба великого математика, однако люди с синдромом Аспергера не всегда гениальны, что бы там ни думал Голливуд. Но его разочаровал ученик, чей почерк неразборчив, который переставляет числа, производя вычисления, который слишком буквально понимает некоторые теоретические концепты математики, например мнимые числа и матрицы.
От звонка Джека Торнтона хорошего не жди.
– Джейкоб вам сообщил о сегодняшнем происшествии?
Джейкоб что‑нибудь говорил? Нет. Я бы запомнила. Опять‑таки сам он может не сознаться, если не спросить прямо. А еще скорее я бы поняла по изменениям в его поведении. Обычно Джейкоб становится более замкнутым, зажатым или, наоборот, болтает без умолку, словно обезумев, – и я понимаю: что‑то произошло. В такие моменты из меня получается настоящий детектив, намного лучше, чем Джейкоб мог бы себе представить.
– Я попросил Джейкоба выйти к доске и написать ответы к домашнему заданию, – объясняет Торнтон. – А когда я укорил его за небрежность, он толкнул меня.
– Толкнул? Вас?
– Да! – подтверждает учитель. – Можете представить реакцию остального класса?
Что ж, это объясняет, почему я не заметила изменений в поведении Джейкоба. Когда весь класс засмеялся, мой сын решил, что поступил хорошо.
– Мне очень жаль. Я с ним поговорю.
Не успела я положить трубку, как на кухне появляется Джейкоб, достает из холодильника пакет молока.
– Что сегодня произошло на математике? – спрашиваю я.
Джейкоб удивленно таращит глаза.
– «Не можешь смириться с правдой», – произносит он, прямо в точку имитируя Джека Николсона. Еще один признак того, что он смущен.
– Я уже разговаривала с мистером Торнтоном. Джейкоб, нельзя толкать учителей.
– Он первый начал.
– Он тебя не толкал!
– Не толкал, но сказал: «Джейкоб, моя трехлетняя дочь написала бы лучше, чем ты». А ты сама всегда говоришь, что если кто‑нибудь будет надо мной смеяться, то я должен за себя постоять.
Да, я на самом деле говорила это Джейкобу. И в глубине души обрадовалась тому, что он сам начал взаимодействовать с другим человеком, а не наоборот, пусть даже это взаимодействие выходило за рамки приличий.
Для Джейкоба весь мир в действительности делится на черное и белое. Однажды, в младших классах, позвонил учитель физкультуры, потому что с Джейкобом случился припадок, когда один ученик бросил в него большим красным мячом, играя в «выбивного». «Нельзя бросать в людей предметы, – со слезами на глазах объяснял Джейкоб. – Это правило!»
Почему правило, которое работает в одной ситуации, неприемлемо в другой? Я учу его: если дразнят, нужно дать сдачи, потому что иногда это единственный способ заставить детей не приставать к Джейкобу. Почему он не может дать сдачи учителю, который публично его унижает?
– Учителей нужно уважать, – объясняю я.
– А чем они это заслужили? Уважение нужно заслужить!
Я не нахожу, что ответить. «Потому что мир несправедлив», – думаю я, но кому как не Джейкобу знать об этом.
– Ты сердишься?
Он безразлично протягивает руку за стаканом и наливает себе молока.
Думаю, больше всего в сыне мне не хватает одного: сочувствия. Он боится задеть мои чувства, боится расстроить, но это не интуитивное сопереживание чужой боли. С годами он научился сопереживать, как я бы, например, выучила греческий, – он переводит образ или ситуацию в своем умственном информационном центре, пытается найти подходящее чувство, но так и не овладел этим языком в совершенстве.
Минувшей весной мы в аптеке покупали ему лекарства, и я заметила стойку с открытками ко Дню матери.
– Ты хотя бы раз подарил мне открытку! – вздохнула я.
– Зачем? – спросил Джейкоб.
– Чтобы я знала, что ты любишь меня.
Он пожал плечами.
– Ты и так знаешь.
– Было бы приятно, – объяснила я, – проснуться в День матери и, как и остальные мамы в этой стране, получить от сына открытку.
Джейкоб задумался.
– А когда День матери? – спросил он.
Я сказала и забыла об этом разговоре до десятого мая. Когда я спустилась на кухню и стала, как обычно, готовить себе воскресный кофе, то обнаружила у стеклянного графина конверт. В нем была открытка.
Там не было слов «Дорогая мамочка!» Не было подписи. Там вообще ничего не было написано, потому что Джейкоб делает только то, о чем его просят. Не больше.
В тот день я сидела за кухонным столом и смеялась. Смеялась до тех пор, пока не расплакалась.
Сейчас я взглянула на сына, который не смотрел на меня.
– Нет, Джейкоб. Я на тебя не сержусь.
Однажды, когда Джейкобу было десять, мы шли по магазину игрушек и детской одежды в Уиллистоне, когда из угла, размахивая сабелькой, выпрыгнул мальчик в маске Дарта Вейдера из «Звездных войн».
– Пиф‑паф, вы убиты! – крикнул мальчик, и Джейкоб ему поверил. Он начал визжать и трястись, потом попытался просунуть руку сквозь витрину. Делал он это, чтобы убедиться, что не превратился в привидение. Убедиться, что еще способен оставить след в этом мире. Он вертелся и метался, топча коробки, когда убегал от меня.
К тому времени, когда я нагнала его в отделе кукол, он совершенно потерял контроль над собой. Я попыталась напеть Марли. Кричала на него, чтобы он отреагировал на мой голос. Но Джейкоб оставался в своем мирке, и в конечном счете единственным способом успокоить сына осталось стать его живым одеялом, прижать его, разметавшегося на полу, к кафельным плиткам магазина.
Уже вызвали полицию по подозрению в жестоком обращении с ребенком.
Я пятнадцать минут пыталась объяснить полицейским, что мой ребенок аутист, что я не пытаюсь причинить ему вред, а стараюсь помочь.
С тех пор я часто думаю: а что случится, если Джейкоба, когда он будет один, остановит полиция? Например, в воскресенье, когда он ездит на велосипеде в город на встречу с Джесс. Как и большинство родителей детей‑аутистов, я поступила так, как советуют на форуме в Интернете: в бумажнике Джейкоба лежит карточка, в которой сказано, что он аутист. Там объясняется полицейским, что поведение Джейкоба – уплощение эмоций, неспособность смотреть в глаза, даже попытка убежать, – симптомы синдрома Аспергера. Тем не менее я продолжаю волноваться, как будет действовать полиция, столкнувшись с высоченным, неконтролируемым лбом весом в восемьдесят пять килограммов, который лезет в задний карман. Станут дожидаться, пока он покажет им свое удостоверение личности, или начнут стрелять?
Отчасти поэтому Джейкобу нельзя водить машину. Еще в пятнадцать лет он запомнил все правила дорожного движения, и я знаю, он будет следовать им неукоснительно, словно от этого зависит его жизнь. Но вдруг его остановит патрульный? «Вы знаете, что сделали?» – спросит патрульный, а Джейкоб ответит: «Вел машину». Его тут же окрестят «умником», хотя в действительности он лишь буквально отвечал на вопрос.
Если патрульный спросит его, ехал ли он на красный, Джейкоб ответит «Ехал», даже если это случилось полгода назад. Когда поблизости не было ни одного патрульного.
Я знаю, что лучше его не спрашивать, не слишком ли я толстая в этих джинсах, потому что он ответит правду. А полицейскому подобная тонкость неизвестна. Он не сможет верно истолковать ответ Джейкоба.
В любом случае его вряд ли остановят, пока он ездит в город на велосипеде, – если только не пожалеют из‑за сильного мороза. Я уже давно перестала спрашивать Джейкоба, не нужно ли его подвезти. Температура ничто в сравнении с независимостью, хотя бы в малом.
Втаскиваю корзину с бельем в спальню Джейкоба, оставляю его вещи сложенными на кровати. Когда он придет из школы, то разберет их на свой лад: дотошно разгладит воротнички, шорты разложит по рисункам (в полоску, однотонные, в «горошек»). На его письменном столе стоит перевернутый аквариум с маленькой кофеваркой и тарелочкой из жестяной фольги. Под ним – один из тюбиков моей губной помады. Со вздохом поднимаю так называемый самодельный вытяжной шкаф для получения отпечатков пальцев и забираю свою помаду, осторожно, чтобы не задеть остальные тщательно разложенные предметы.
Комната Джейкоба словно сошла со страниц журнала «Архитектурный дайджест»: все вещи на своих местах, кровать аккуратно застелена, карандаши на столе идеально заточены под правильным углом. В комнате Джейкоба – смерть непредсказуемости.
Тео же проявляет неаккуратность за двоих. Я едва могу пройти из‑за разбросанной на ковре грязной одежды. Когда я ставлю корзину на кровать Тео, что‑то пищит. Белье Тео я тоже не раскладываю, но по другой причине: не могу видеть как попало забитые одеждой ящики. Хотя я отлично помню, что аккуратно складывала ее на гладильной доске.
Оглядываюсь и обнаруживаю стакан с каким‑то зеленым гнильем, вдобавок и недоеденный йогурт. Кладу мусор в пустую корзину, собираюсь уже спускаться вниз, но потом, в приливе доброты, пытаюсь хоть как‑то привести в порядок постель. Когда поправляю на подушке наволочку, мне на ногу падает пластмассовая коробка.
Это игра – какая‑то «Наруто», с мультяшным японским «манга», размахивающим мечом.
В них играют на приставках Wii, у нас такой никогда не было.
Я могла бы поинтересоваться у Тео, откуда у него диск, но что‑то подсказывает, что ответ мне не понравится. Наверняка – после этих выходных, когда я узнала, что Джейкоба по ночам не бывает дома. И после сегодняшнего вечера, когда позвонил учитель математики и рассказал, как сын ведет себя на уроке.
Иногда мне кажется, что сердце человека – просто полка. На нее многое можно положить, но, случается, полка не выдерживает груза – и человеку остается подбирать обломки.
Минуту я таращусь на компьютерную игру, потом засовываю ее обратно в наволочку и выхожу из комнаты Тео.
ТЕО
Я научил брата, как не давать себя в обиду.
Это случилось несколько лет назад: мне было одиннадцать, ему четырнадцать. Я занимался на гимнастическом снаряде на спортплощадке, а Джейкоб сидел на траве, читал биографию Эдмона Локара – основоположника анализа отпечатков пальцев. Мама была в школе, в тысячный раз обсуждая индивидуальный план обучения Джейкоба, чтобы удостовериться, что школа станет для брата таким же безопасным местом, как дом.
По‑видимому, о спортплощадке она забыла.
Двое мальчиков на невероятно легких досках для скейта выделывали трюки на ступеньках и вдруг увидели Джейкоба. Подошли, один из них выхватил у него книгу.
– Это моя книга, – сказал Джейкоб.
– Тогда подойди и возьми ее, – ответил обидчик.
Он бросил книгу приятелю, тот швырнул назад, а Джейкоб, как собачонка, продолжал бегать за ней. Но какой из Джейкоба спортсмен? Он не мог поймать книгу.
– Это библиотечная книга, кретины, – сказал Джейкоб, как будто это имело для них хоть какое‑то значение. – Вы ее порвете!
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!