Глава 2. ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ

(1783-1852)

Человек необычной судьбы, редкостного личного обаяния, широко образованный и трудолюбивый, Василий Андреевич Жуковский оказал большое нравственное влияние на русскую литературу и культуру в целом. В силу различных обстоятельств в его жизни тесно переплелись литературная и педагогическая деятельность, что не могло не обратить его взоры к литературе для детей. Значительная часть его творений непосредственно обращена к детям. Будить в юных сердцах добрые, светлые чувства было заботой Жуковского.

К литературе Жуковский приобщился еще в пору учения в Благородном пансионе при Московском университете (1797—1800). В традициях этого учебного заведения было по­вышенное внимание к нравственно-эстетическому образова­нию воспитанников. Преподаватели поощряли их самостоя­тельное литературное творчество в стихах, переводах. Еще Н.И.Новиковым были напечатаны первые сборники литера­турных опытов учащихся Благородного пансиона — «Распус­кающийся цветок» (1787) и «Полезное упражнение юношест­ва» (1789). Во времена Жуковского существовало литератур­ное общество — «Собрание воспитанников Университетского Благородного пансиона», издавался альманах «Утренняя заря». Будущий поэт был их активным участником.

Началом самостоятельной литературной деятельности Жуковский считал элегию «Сельское кладбище» — вольный перевод стихотворения английского поэта Томаса Грэя. Впер­вые в русской поэзии так полно проявился интерес к внут­ренней жизни человека, к движениям его души. Это свойст­во романтической поэзии Жуковского усилилось в его бал­ладном творчестве. В этом жанре он достиг совершенства. Им написано 39 баллад. Уже первые из них — «Людмила» (1808), «Светлана» (1812) — привлекли внимание молодых читателей. А потом последовали «Ивиковы журавли», «Пер­чатка», «Кубок», «Лесной царь» и другие. Они притягивали своими необычными сюжетами, потрясали мрачными красо­тами природы. Мертвецы, оживающие в гробах, духи, при­видения, великодушные герои, чудовищные злодеи, получив­шие возмездие, ночь, могила, бледный свет луны — все это составило причудливый, фантастичный мир его поэзии.

Все это было так ново на фоне той сентиментально-нра­воучительной литературы, что предлагалась детям в 10—20-е годы. Дети разных возрастов зачитывались балладами Жу­ковского. «Баллада доставляла нам какое-то сладостно-страшное удовольствие, и чем больше ужасала нас, тем с большей страстью мы читали ее», — писал В.Г.Белинский. И далее он говорил: «Жуковский ввел в русскую поэзию ро­мантизм». Об увлечении поэзией Жуковского писали Ф.В.Буслаев, Н.И. Пирогов, А.И.Герцен, историк Н.И.Кос­томаров, который в 10 лет знал наизусть всего «Громобоя».

Под влиянием Жуковского романтические элементы про­никают в литературу для детей. Во-первьк — перевод. Почти все его баллады, элегии, поэмы имеют заимствованные сюже­ты, восходят к западноевропейской романтической литерату­ре: Гёте, Шиллеру, Байрону, В. Скотту, Т. Муру и другим. Ли­тературоведы нередко спорят, чем являются стихи Жуковского — истинными переводами или подражаниями западноевропей­ским образцам. На это нет однозначного ответа. Сам поэт ха­рактер своего авторского творчества объяснял так: «У меня почти все чужое или по поводу чужого — и все, однако, мое». Это, конечно, уже иной уровень отношения к первоисточнику, не­жели у безымянных авторов, «переделывающих» немецкие и французские детские книжки на русский лад. Пушкин называл Жуковского «гением перевода» и считал, что «непревзойден­ный слог его всегда останется образцовым». Жуковский сделал достоянием русских читателей многие жемчужины мировой поэ­зии, причем не только западноевропейской, но и восточной («Наль и Дамаянти» — отрывок из древнеиндийского эпоса «Махабхарата», «Рустем и Зораб» Фирдоуси).

Второе, что сближало Жуковского и литературу для де­тей, — отношение к фольклору. Романтики впервые широко обратились к фольклору в поисках необычных сюжетов, ге­роев, новых мотивов. У Жуковского элементы народной поэ­зии вплетались в его баллады. В «Светлане» особенно сильно ощутимы национальный русский колорит, русские обычаи, поверья, песенный стих:

Раз в крещенский вечерок   

Девушки гадали:           

За ворота башмачок,

Сняв с ноги, бросали...

 

Эти звучные, легкие строки, с которых начинается балла­да, всем памятны, как и многие стихи из пушкинских сказок.

Новая ступенька освоения русского фольклора — сказки Жуковского. Интерес к сказке у него был и чисто литератур­ный, и педагогический. Начало педагогической деятельнос­ти Жуковского связано с его участием в обучении и воспита­нии племянниц Александры и Марии Протасовых.

В 1815 году поэт был приглашен ко двору в качестве чтеца императрицы Марии Федоровны, с 1817 года он учит русско­му языку великую княгиню Александру Федоровну, а с 1826 по 1841 год был наставником наследника престола, великого князя Александра Николаевича (будущего Александра II).

На склоне лет Жуковский увлеченно занимался обучени­ем своих детей — сына и дочери, написал для них стихи, маленькие детские сказки.

Сказки Жуковского. Первое обращение Жуковского к сказ­ке относится к 1808 году. «Русской сказкой» он называет ли­рическую миниатюру «Три пояса», примечательную уже тем, что она написана прозой. Сентиментально-романтическое повествование здесь своеобразно соединилось с элементами фольклорной сказки. Главные героини — три девушки, си­ротки: две, Пересвета и Мирослава, «прекрасны, как май­ский цвет», а третья — Людмила — «не красавица и не бога­та», но добра и простосердечна. Получив в подарок от бед­ной старушки-волшебницы Добрады «очарованный» пояс, Людмила покоряет сердце князя Святослава, выбиравшего себе невесту из множества съехавшихся в Киев девушек. С помощью волшебницы она преодолевает козни завистли­вых подруг, похитивших пояс, и сказка обретает счастли­вый конец. «Три пояса» составители стали включать в сбор­ники литературных сказок для читателей младшего школь­ного возраста[l].

По мере расширения диапазона романтической поэзии Жу­ковский осознает необходимость ближе подойти к собствен­но народному творчеству. В письмах к родным в Белев он просит собирать для него русские сказки и русские предания, записывать их от деревенских рассказчиков. «Это националь­ная поэзия, которая у нас пропадает, потому что никто не обращает на нее внимания: в сказках заключается народное мнение».

В ту пору, когда Жуковский занимался активной педаго­гической деятельностью, он перевел сказки братьев Гримм (6 переводов опубликовал в журнале «Детский собеседник» в 1826 году). Но русская народная сказка по-прежнему интере­совала поэта. Летом 1831 года он живет в Царском Селе, еже­дневно встречается с А.С. Пушкиным, работавшим над «Сказ­кой о царе Салтане». Пушкин предложил своему старшему другу и учителю запись сказочного сюжета, сделанную со слов Арины Родионовны. Жуковский в течение месяца написал «Сказку о Царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хит­ростях Кощея Бессмертного и премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери», а за ней — «Спящую царевну».

Н.В.Гоголь, свидетель этого необычайного творческого со­стязания поэтов, в восторженных выражениях передавал свои впечатления: «Сколько прелести вышло из-под пера сих му­жей... У Пушкина сказки русские народные, не то что «Рус­лан и Людмила», но совершенно русские...[li] У Жуковского тоже русские народные сказки... и, чудное дело! Жуковского узнать нельзя...» Но Жуковский-сказочник все же остался ве­рен себе, своим художественным принципам и романтическо­му стилю в целом. «Сказка о царе Берендее» довольно точно воспроизводит сюжет народной сказки о герое-отце, кото­рый обещает отдать то, что он имеет, но о чем не знает: — родившегося в его отсутствие сына. Возмужавший Иван-ца­ревич отправляется во владения Кощея Бессмертного и в конце концов побеждает его с помощью Марьи-царевны. Поэт использует традиционные приемы сказочного повествования: чудесные превращения, помощь волшебных предметов, ус­тойчивые формулы («рос не по дням — по часам», «честным мирком да за свадебку», «Я там был, там мед и пиво пил; по усам текло, да в рот не попало»).

  И все же «Сказка о царе Берендее» — произведение поэ­та-романтика, имеющее фольклорную основу. Жуковский сокращает повторы, общие места в описании, но зато вводит психологические мотивировки поступков героев, конкрети­зирует место действия. Например, на четвертый день Иван-царевич подъезжает к озеру:

...гладко

Озеро то, как стекло; вода наравне с берегами;

Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньем

Воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый

Берег и чистый тростник — и все как будто бы дремлет;

Воздух не веет, тростинка не тронется; шороха в струйках

Светлых не слышно.

 

Рисуя Марью-царевну, поэт типично фольклорными изобразительными средствами дополняет романтические крас­ки, индивидуализирующие героиню:

...девица

В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна

 

Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,

Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,

Голосом звонким, как струны, ему говорит...

 

Повествование, в отличие от народной сказочной тради­ции, эмоционально, даже экспрессивно: «Царь Берендей по­бледнел, как мертвец», «Взбесился Кощей», «Бедная Марья-царевна! Он не исполнил ее наставленья...» Стилистически сказка Жуковского напоминает отчасти балладу, что не умень­шает ее художественной ценности. В еще большей мере это свойственно другой сказке, написанной в то же лето 1831 года, — «Спящей царевне».

Основной источник сюжета «Спящей царевны» — сказка братьев Гримм «Царевна-шиповник», переведенная Жуков­ским пятью годами ранее. Но перевоссоздана она на русский лад. Несомненно, магия пушкинской «Сказки о царе Салта-не» захватила Жуковского. Свою сказку он пишет тем же четырехстопным хореем с усеченной последней стопой, что придает ей живость и изящество.

 

Жил-был добрый царь Матвей,    

Жил с царицею своей

Он в согласье много лет,           

А детей все нет как нет.

 

В тексте Жуковского много народных сказочных поэти­ческих формул, постоянных эпитетов, обращений («Как све­жий снег, бела», «губки алые», «мой свет»). Все это сообщает сказке не просто национальный колорит, но поистине «рус­ский дух». На этом фоне возникали, видимо, невольно и пря­мые переклички с Пушкиным:

 

Дочь царица родила.        

Дочь прекрасна так была,    

Что ни в сказке рассказать,  

Ни пером не описать.

Вот царем Матвеем пир

Знатный дан на целый мир.

 

А «литературность», «балладность» сказки (на что обрати­ла внимание А.П.Бабушкина) — в ярко выраженной роман­тической идее всепобеждающей любви. Триста лет длится сон царевны, который в день весенний прерывает поцелуй цар­ского сына, пораженного ее красотой. Чисто романтическое соединение рока, смерти, любви, пробуждения.

Как и в «Светлане», в сказке великолепна картина всеоб­щего сна во дворце. Особенно живописно, выразительно изо­бражена спящая царевна:

 

Как дитя лежит она.     

Распылалася от сна;     

Молод цвет ее ланит;

Меж ресницами блестит  

Пламя сонное очей;

Ночи темные темней,

Заплетенные косой    

Кудри черной полосой

Обвились кругом чела...

 

   После такого замедленно-подробного поэтического «круп­ного плана» с особой стремительностью рисуется следующая

картина — пробуждение:

Вмиг проснулася она;     

А за нею вмиг от сна     

Поднялося все кругом:    

Царь, царица, царский дом;

Снова говор, крик, возня;

Все, как было...

 

  Традиционная фольклорная концовка абсолютно органич­но венчает авторский текст.

«Спящая царевна» — самая поэтическая сказка Жуковского, приближающаяся по художественному уровню к сказкам Пуш­кина. Вспоминаются строки из уже цитированного письма к Гоголю: «Мой ум, как огниво, которым надобно ударить об кре­мень, чтобы из него выскочила искра». В данном случае божест­венной искрой отозвался творческий контакт двух поэтов.

Летом того же 1831 года Жуковский написал еще «Воину мышей и лягушек» — шутливо-пародийную сказку на основе распространенного литературного сюжета, восходящего к анти­чным источникам. Юному читателю сложно вникнуть в заву­алированные в сказочных образах перипетии литературных споров начала прошлого столетия, — им она интересна как забавная, комическая история. Комизм сказки в явном пере­весе формы над содержанием. Так, например, пышным гекза­метром поэт живописует явление лягушачьего царя из болота:

 

Было прекрасное майское утро. Квакун двадесятый,

Царь знаменитой породы, властитель ближней трясины,

Вышел из мокрой столицы своей окруженный блестящей

Свитой придворных. Вприпрыжку они взобрались на пригорок...

 

«Сказка об Иване-царевиче и Сером волке», написанная в 1845 году, завершает линию «русских сказок» Жуковского. Она интересна тем, что написана на материале нескольких народных сказок. По словам автора, «многое характеристи­ческое, рассеянное в разных русских сказках», он постарался «впрятать» в одну сказку. В результате получилась целая ска­зочная повесть. Добыча Иваном-царевичем Жар-птицы — только ее начало. Далее следует ряд похождений героя: встреча с лешими. Бабой Ягой, поиски Кощея Бессмертного... Со­бытия нанизываются одно на другое, составляя цепь увлека­тельных приключений. Сказка написана ямбом, белым без-рифменным стихом, хорошо передающим раскованный, раз­говорный стиль устного повествования.

Жуковский отказывается от социальньис мотивов, звучащих в народной сказке и подчеркнутых, например, в сказке Ершо­ва. Его сказка поэтична, возвышенна, хотя и не лишена юмора.

В связи с работой над «Сказкой об Иване-царевиче» у Жуковского возник замысел создания своеобразной сказоч­ной антологии. «Мне хочется собрать несколько сказок, боль­ших и малых, народных, но не одних русских, чтобы после их выдать, посвятив большим детям», — писал он в письме из Германии. Под «взрослыми детьми» поэт имел в виду на­род, впервые сближая детское и народное чтение. Этот замы­сел свидетельствует о большой увлеченности поэта сказоч­ным творчеством, о признании высокой нравственной, эсте­тической и познавательной ценности фольклора.

В 40-е годы Жуковский живет в Германии. В связи с рож­дением и воспитанием детей он вновь обращается к педаго­гике, пишет статью «Что такое воспитание?» (1845). В пись­ме П. Плетневу он сообщает, что, «отложив поэзию, принял­ся за детскую азбуку... В этом занятии глубокая жизнь». «Первое воспитание, первые понятия детей принадлежат, как святей­шее, неразделимое ни с кем сокровище, отцу и матери».

В 1845 году Жуковский написал еще две сказки — «Кот в сапогах» и «Тюльпанное дерево». «Тюльпанное дерево» пред­ставляет собой стихотворное переложение немецкой народ­ной сказки «О миндальном дереве» из сборника братьев Гримм. Это романтическая история о злой мачехе, жестоко расправившейся с маленьким пасынком, и постигшем ее воз­мездии. Сказка мало напоминает фольклорные источники, она насыщена фантастическими и мистическими элемента­ми. «Кота в сапогах» Жуковский написал на основе одно­именной сказки французского писателя Шарля Перро. Со­здавая ее, Жуковский ориентировался на читателя-ребенка:

повествование живое, динамичное, простое по языку, не со­держит навязчивого дидактизма.

Поэт считал: «Сказка для детей должна быть чисто сказ­кой, без всякой другой цели, кроме приятного, непорочного занятия фантазии». Этой установке вполне соответствует сти­хотворение, похожее на сказку, — «Мальчик с пальчик» (1851). О фольклорной основе напоминает только ее название. Изящ­ная поэтическая миниатюра Жуковского передает светлый, возвышенно-прекрасный мир ребенка, окруженного мотыль­ками, эльфами, чудными цветами и травами.

 

Жил маленький мальчик,

Был ростом с пальчик.

Лицом бьш красавчик,

Как искры, глазенки,

Как пух волосенки.

Он жил меж цветочков;

В тени их листочков

В жару отдыхал он,

И ночью там спал он...

 

 

Сказка была написана, когда сыну Жуковского исполни­лось 5 лет, — она передает нежное, трепетное отношение к ребенку. Своим детям, Павлу Васильевичу и Александре Ва­сильевне Жуковским, как он их уважительно называет, поэт посвятил также три небольших стихотворения: «Птичка», «Котик и козлик», «Жаворонок». Они просты, безыскусны, связаны с народно-поэтической традицией.

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит.

 

Рисуя приход весны, поэт обращает свой взор к жаворон­ку — вестнику обновления природы:

На солнце темный лес зардел, 

 В долине пар белеет тонкий,

И песню раннюю запел   

В лазури жаворонок звонкий.

 

Жуковский создал эти стихотворения, чтобы познакомить своих маленьких детей, живущих в Германии, с русским язы­ком, с русской поэзией. Теперь его произведения приобща­ют всех начинающих читателей к миру большой поэзии.

К детскому чтению может быть приобщен и стихотвор­ный перевод с немецкого идиллии И.Гебеля «Овсяный ки­сель» (1816), «наивную, дышащую младенческою поэзией пьесу», по словам Белинского. Это действительно поэтичная зарисовка мирной сельской жизни: вечер, домашний очаг, семья за ужином, разговоры о крестьянских трудах...

В середине 40-х годов у Жуковского возникает грандиоз­ный замысел собрания повестей для юношества — «самой образовательной детской книги». В рукописях поэта сохра­нился черновой проект этого издания, включающего десятки сказок, стихотворных повестей, народных и библейских ска­заний, отрывки из «Орлеанской девы», «Песни о Нибелун-гах», Гомера, обработку сюжетов русской истории (Михаил Тверской, Сусанин, Пожарский). Герои разных эпох и наро­дов объединяются поэтом, воплощая его мечту о реализации воспитательного, просветительного потенциала эпоса в чте­нии юношества. Жуковский-поэт, мыслитель и Жуковский-педагог наиболее полно проявил себя в этом проекте. К со­жалению, всеобъемлющий поэтический замысел Жуковско­го не был осуществлен. Но и то, что Жуковскому удалось реализовать в своей переводческо-просветительской деятель­ности, беспримерно в истории русской и мировой культуры. Благодаря Жуковскому в юношеское чтение вошли поэти­ческое переложение «Слова о полку Игореве» и «Одиссея» Гомера, романтическая поэзия Шиллера, Гёте, Гебеля, Фуке

(особенно хороша «старинная повесть» «Ундина»), Байрона, поэзия Востока.

 

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль...

 

   Эти известные пушкинские строки предугадали судьбу творчества В.А. Жуковского. Поэзия Жуковского всегда со­звучна «свежему молодому сердцу», способна рождать благо­родные движения души.

Подумайте, пожалуйста

1. Как проявились педагогические взгляды Жуковского в его творчестве, адресованном детям?

2. В чем художественное своеобразие сказок Жуковского?

3. Проанализируйте «Сказку об Иване-царевиче и Сером волке», сравнив ее со сходной русской народной сказкой.

Советуем прочитать

1. Жуковский В.А. Баллады, поэмы и сказки. — М.: Прав­да, 1982.

2. Афанасьев В. «Родного неба милый свет» (В.А.Жуков­ский в Туле, Орле и Москве): Документальная повесть. — М.: Дет. лит., 1981.

3. Бессараб М. Жуковский. — М.: Современник, 1983.

4. Зайцев Б. Жуковские/Зайцев Б. Далекое. — М.: Сов. писатель, 1991.

 

 

Глава 3. СКАЗКИ А.С.ПУШКИНА

«Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пуш­кин» — так начал свою речь о Пушкине Александр Блок. Детство и Пушкин — понятия нерасторжимо связанные, за­кономерна и тема «Пушкин и детская литература», хотя Пуш­кин ничего не писал специально для детей. Более того, прин­ципиально отвергал такую возможность: сохранились свиде­тельства его решительных отказов сотрудничать в детских журналах.

Пушкин не писал для детей, возможно, не видя проку:

сам воспитывался на серьезной, «высокой» литературе, читал в детстве Плутарха, Вергилия, Горация, Расина, Мольера (по-французски!). Возможно, потому, что низко ценил (а может, объективно?) уровень современной литературы этого рода. И все же сумел в потоке детских книжек заметить «Историю

России в рассказах для детей» А.О.Ишимовой, заметить и высоко оценить.

Да, Пушкин не адресовал самым юным читателям ни сти­хов, ни прозы, но многие его произведения любимы детьми, прочно вошли в круг чтения.

 

Румяной зарею      

Покрылся восток.    

В селе за рекою    

 Потух огонек.       

Росой окропились

Цветы на полях,

Стада пробудились

На мягких лугах.

 

Эти и многие другие стихи знакомы уже малышам. В дет­ское чтение вошли «Песнь о вещем Олеге», отрывки из «Рус­лана и Людмилы», «Цыган», повесть «Капитанская дочка», «Дубровский». Стихи Пушкина вошли в золотой фонд дет­ского чтения как непревзойденные образцы отечественной поэзии, отличающиеся глубиной мысли и изумительной об­разностью. Совершенно особенное значение в первоначаль­ном чтении имеют сказки Пушкина. По словам А.Ахмато-вой, «Прологу» к «Руслану», сказкам «волею судеб было пред­назначено сыграть роль моста между величайшим гением России и детьми».

  Исследованию сказок Пушкина посвящены многие рабо­ты литературоведов, фольклористов (М.Азадовский, С.Бон-ди, И.Лупанова, Д.Медриш, Т.Зуева, С. Сапожков, Д. Бла­гой), педагогов (М.Рыбникова, С.Елеонский, В.Коровина), поэтов и писателей (А. Ахматова, С.Маршак, К.Чуковский, А. Шаров). Составилась целая библиотека таких исследова­ний. Выделим некоторые аспекты, приближающие сказки Пушкина к детскому чтению.

   В книге В.Непомнящего «Поэзия и судьба» можно найти интересное объяснение феномена «детского» у Пушкина. Ли­тературовед убедительно показывает связи между сознанием гения и чувством ребенка. «Ведь гений есть детская модель мира» (Б.Пастернак). Поэт, как и ребенок, всегда устремлен к совершенному порядку, к гармонии, свободе и простоте. Все это можно найти в сказке. Сказка объединяет гения и ребенка.

Обращение Пушкина к сказке было закономерным. Поэт не мог не прийти к сказке. «Что знаешь в детстве, то знаешь на всю жизнь», — говорила М. Цветаева. Юный Пушкин слы­шал сказки от бабушки Марии Алексеевны Ганнибал, от няни, от дворового Никиты Козлова, впоследствии ставшего его дядькой. Поэт живо интересовался фольклором и на Украи­не, и в Кишиневе, и в Поволжье. Самые глубокие художест­венные впечатления от народной поэзии поэт пережил в Михайловском, слушая, записывая сказки Арины Родионов­ны — талантливой русской сказительницы. «... Вечером слу­шаю сказки... что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэ­ма!» — писал он брату.

В творчестве Пушкина интерес к сказочному, чудесному проявился еще в лицейский период — в незаконченной поэ­ме «Бова». Потом была поэма «Руслан и Людмила», баллады «Песнь о вещем Олеге», «Утопленник», «Жених» (ближе все­го стоящая к сказке). Расцвет сказочного творчества прихо­дится на 30-е годы — «поздний, самый могучий и пророчес­кий период его творчества (В. Непомнящий)

 

У Лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том;

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом...

 

«Пролог» к поэме «Руслан и Людмила» воспринимается читателями как пролог ко всем пушкинским сказкам. Он был написан поэтом в 1828 году для второго издания поэмы. «Про­лог» подчеркнул сказочную сторону «Руслана и Людмилы», в котором так полно и художественно совершенно был пред­ставлен мир народно-фантастической поэзии. В пушкинском «Прологе» соединились многие мотивы и образы народных сказок: русалка, леший, избушка на курьих ножках, сказоч­ный королевич, царевна, ступа с Бабой Ягой.

Открывает цикл сказок Пушкина «Сказка о попе и о ра­ботнике его Балде», написанная знаменитой Болдинской осе­нью 1830 года. В основу пушкинской сказки положена фольк­лорная запись бытовой сатирической народной сказки, сде­ланная поэтом в Михайловском. Сатирическая острота «Сказки о попе» послужила причиной запрета на ее публика­цию (впервые она была опубликована В.А. Жуковским под названием «Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» в 1840 году).

Современный читатель, тем более юный, прочитывает эту сказку как озорную, остроумную. Если в ней есть осмеяние («сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»), то — жадности, глупости, стремления понадеяться на «русское авось». Потому и наказан поп, что хотел схитрить, словчить:

Нужен мне работник:     

Повар, конюх и плотник.  

А где найти мне такого

Служителя не слишком дорогого?

 

За то и проучен проницательным Балдой, который сразу «раскусил» («вычислил» — скажут современные дети) попа. Этот выгодный, «ненакладный» работник действительно слу­жит «славно, усердно и очень исправно»:

 

Досветла все у него пляшет,     

Лошадь запряжет, полосу вспашет,

Печь затопит, все заготовит, купит,

Яичко испечет да сам и облупит.

 

  Уговор выполнен — неизбежна плата. Плата или грозная расплата, со стороны социально угнетенного работника, как обычно трактуются три богатырских «щелка» (так у Пушки­на!) по лбу «бедного попа».

  Балда сноровист, смекалист (с чертями справился) и со­всем не злобен, скорее добродушен («попенок зовет его тя­тей»). Но уговор есть уговор. Наказывая попа, Балда пригова­ривал с укоризной: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

Дети эту сценку готовы воспринять не всерьез, расплату «по-нарошке» (в ребячьих играх счет на щелчки — обычное дело). фразы «прыгнул поп до потолка», «лишился поп язык», «вы­шибло ум у старика» (а был ли ум? — «толоконный лоб») мож­но понять и в переносном смысле. Детям ближе гуманная трак­товка развязки. А может, и у Пушкина наказание условное?

Уже и того достаточно, что поп весь год промаялся в ожи­дании этого наказания: «не ест, не пьет, ночи не спит: лоб у него заране трещит». Под конец же, завидя Балду, «за попа­дью прячется, со страху корячится».

  «Сказка о попе» самая «простонародная» у Пушкина. Она написана стихом раешника, родственным «складной» речи ярмарочных балагуров, скоморошинам и прибауткам. Язык сочный, выразительный, много остроумных устойчивых вы­ражений: «экого послали супостата», «ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив». Имя Балда вызывает ассоциацию с Иванушкой-дурачком. Кроме того, по Далю, «балда» — молот, колотушка, кулак, в Нижегородской губернии — па­лица, дубина. Таким образом, в «Сказке о попе и о работни­ке его Балде» «народность содержания и народность формы приходят едва ли не в максимально возможное для сказки в стихах гармонические соответствие»[lii].

    К 1830 году относится начало работы над сказкой о медве­дихе («Как весенней теплою порой...») о прелести всего живо­го. Сказка осталась незаконченной или таковой считается по традиции, хотя ее высоко оценил Ф.МДостоевский в своей зна­менитой Пушкинской речи. Остальные сказки — «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидо-не Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (1830), «Сказка о рыбаке и рыбке» (1833), «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833), «Сказка о золотом петушке» (1835) — в ос­нове своей волшебные, приближаются к сказочным поэмам.

Каждая из пушкинских сказок неповторима. У каждой свой стих, свои образы, свое настроение. «Сказка о рыбаке и рыб­ке» по содержанию, по смыслу ближе к философским, это сказка-притча. Неторопливо, раздумчиво, словно волны мор­ские, течет поэтическая речь. В конце стихов нет рифмы:

Отпустил он рыбку золотую

И сказал ей ласковое слово:

Бог с тобой, золотая рыбка!

 

Лексика предельно проста: «жил старик со старухой», «ло­вил неводом рыбу», «старуха пряла свою пряжу». И компози­ция сказки проста — замкнутый круг (В.Непомнящий):

 

«Вот пошел он к синему морю...

«Смилуйся, государыня рыбка!..»

...Воротился старик ко старухе...

«Воротись, дурачина, ты к рыбке...»

Пошел старик к синему морю...

«Смилуйся, государыня рыбка!»

...Воротился старик ко старухе...

«Воротись, поклонися рыбке...»

...Старичок отправился к морю...

Старичок к старухе воротился...».

Старик покорно-обреченно ходит туда-сюда.

А старуха? Крестьянка — столбовая дворянка — грозная царица — и вновь «у разбитого корыта». Все возвратилось на круги своя.

Для старика же ничего не изменилось, он, как и прежде, будет жить «у самого синего моря», ловить неводом рыбу.

 

Воды глубокие    

Плавно текут.     

Люди премудрые

Тихо живут.

 

Эти слова были записаны рукой Пушкина на книжной закладке.

«Сказка о царе Салтане...» и «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» близки по поэтике, объединяет их и об­щая тема Дома, всепобеждающей любви. Не случайно самая светлая, теплая сказка — «Сказка о царе Салтане» — написа­на поэтом в год его женитьбы.

Царевна Лебедь — образ идеальной женщины. Создавая его, Пушкин прибегает к песенным мотивам:

Месяц под косой блестит. 

А во лбу звезда горит;     

А сама-то величава.       

Выступает, будто пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

Главная героиня «Сказки о мертвой царевне» из того же ряда возвышенно-прекрасных женских образов:

...царевна молодая,

Тихомолком расцветая,

Между тем росла, росла,

Поднялась — и расцвела,

Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого.

 

Беспристрастное зеркальце утверждает: «Царевна всех милее, всех румяней и белее». Автор подчеркивает не только красоту, но и нравственное совершенство: кроткий нрав, до­верчивость, сострадательность (отношение к нищей черни­це). Сказочная царевна воплощает народный идеал. Оказав­шись в незнакомом тереме,

 

Дом царевна обошла,

Все порядком убрала,

Засветила Богу свечку,

Затопила жарко печку...

  Она рассудительна, предана королевичу Елисею. Такти­чен ее отказ гостеприимным братьям: «всех я вас люблю сер­дечно; но другому я навечно отдана». Параллели с другими дорогими сердцу Пушкина образами возникают постоянно. Они еще более подчеркивают обаяние героини сказки. И не только обаяние. Постепенно сказки Пушкина предстают в качестве своего рода азбуки национального характера.

  Замечательны и мужские образы — Гвидона, королевича Елисея. Царевич Гвидон, мудрый правитель острова Буяна, тоскует по отцу, стремится к нему и добивается торжества справедливости. Королевич Елисей в поисках пропавшей невесты «по свету скачет», отчаявшись, «горько плачет». На помощь герою приходят могучие силы природы: солнце, ме­сяц, «ветер буйный». Поэтично его обращение к ветру:

 

Ветер, ветер! Ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч,

Ты волнуешь сине море,

Всюду веешь на просторе,

Не боишься никого,

Кроме Бога одного.

Аль откажешь мне в ответе?

 

В сказках Пушкина при кажущейся простоте и понятнос­ти проступают мотивы и образы древнейшей мифологии, В этих двух волшебных сказках особенно активны природ­ные стихии, небесные тела, присутствуют мотивы смерти и воскрешения. Королевичу Елисею удается силой любви пре­одолеть злые чары и пробудить царевну. Чудесным образом спасены от верной гибели царица-мать с младенцем, бро­шенные «в бездну вод».

Ты, волна моя, волна!   

Ты гульлива и вольна;   

Плещешь ты куда захочешь,

Ты морские камни точишь,

Топишь берег ты земли,  

Подымаешь корабли —  

Не губи ты нашу душу:

Выплесни ты нас на сушу! —

 

просит, заклинает дитя в засмоленной бочке. «И послуша­лась волна...». Доброму человеку содействуют силы, земные и небесные.

Пушкинские сказки устремлены к добру. Злодейство, ко­варство преодолевается. Счастливо воссоединяется семья в «Сказке о царе Салтане...», и «с невестою своей обвенчался Елисей» в «Сказке о мертвой царевне...». Носители зла в сказ­ках не только персонифицированы (ткачиха с поварихой, сва­тья баба Бабариха, царица-мачеха), но и психологизированы. Ими движет зависть, злоба. Но автор гуманен. В итоге эти пер­сонажи разоблачены, но прямо никем не наказаны. Царь «для радости такой» (идет веселый пир по поводу встречи) отпустил всех трех повинившихся родственниц домой. А «злая мачеха» сама скончалась от тоски, не в силах смириться с очевидным.

Сказочный сюжет развивается динамично. Подслушав раз­говор трех девиц, «царь недолго собирался, в тот же вечер обвенчался». А вот только что дитя-царевич покидает боч­ку—и уже становится «могучим избавителем» прекрасной Лебеди. Наутро открыл царевич очи — его венчают княжес­кой шапкой, нарекают князем Гвидоном.

Повествование, как и в сказке народной, Пушкин то ус­коряет, то замедляет, широко вводя повторы общих мест в описании приезда гостей, чудес, сначала «в свете», а потом на острове Буяне. Эти строки отличаются особой поэтичнос­тью. Благодаря им навсегда остаются в памяти великолепные картины: град на острове Буяне, белка-затейница в хрусталь­ном доме, явление богатырей.

Море вздуется бурливо,   

Закипит, подымет вой.     

Хлынет на берег пустой.    

Разольется в шумном беге,  

И очутятся на бреге,       

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря.

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

 

  Пушкин широко использует здесь приемы не только ска­зочной, но и былинной, песенной поэтики. Выразительны в тексте и другие стилистические приемы: тавтология (грусть-тоска, чудо чудное), постоянные эпитеты (сине море, лебедь белая).

К фольклорной поэзии восходит прием параллелизма:

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит.

 

На двойном параллелизме построено четверостишие:

В синем небе звезды блещут.   

В синем море волны плещут;

Туча по небу идет,   

Бочка по морю плывет.

 

Это и пейзаж, и символ, и «живое пространство, где идет сразу несколько жизней — от трех вольных стихий до неви­димого прозябания узников»[liii].

  Характерная особенность пушкинских сказок — мягкий лиризм, окрашивающий повествование. Чаще всего он выра­жается в форме лирических обращений. К ним относится, например, обращение царевны Лебеди:

Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ж ты тих, как день ненастный?

 

   Язык сказок Пушкина прост и лаконичен. Считая народ­ный язык «бесценным кладом», поэт широко использует слова и обороты народной речи, придавая им художественное со­вершенство. В «Сказке о мертвой царевне» героиня так встре­чает богатырей:

Честь хозяям отдала.         

В пояс низко поклонилась;   

Закрасневшись, извинилась,   

Что-де в гости к ним зашла,

Хоть звана и не была.

В миг по речи те опознали,

Что царевну принимали.

 

  Установлено, что все сказки Пушкина в той или иной мере созданы на материале фольклора. «Сказка о рыбаке и рыбке» родственна сказке «Жадная старуха», «Сказка о царе Салтане» перекликается с мотивом сказки «О чудесных детях», «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» связана с сюжетом народной сказки «Волшебное зеркальце», есть фольклорные аналогии у «Сказки о попе и о работнике его Балде». При этом ни одна из пушкинских сказок не повторяет народную. Более того, сказки Пушкина содержат множество эпизодов, деталей, сюжетов, которые не имеют аналогий в фольклоре. Его сказки не обработка, не пересказы, они — оригинальные произведе­ния поэта, сохраняющие глубинные связи с народным творче­ством. Высоко оценил этот художественный метод М.Горький:

«Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая... он украсил народную песню и сказку блеском свое­го таланта, но оставил неизменными их смысл и силу».

Наряду с русским фольклором поэт охотно использовал поэтические традиции, сложившиеся в современной ему Европе. В частности, в его произведениях присутствуют сюже­ты и образы гриммовских сказок (их сборник, изданный в 1830 году на французском языке в Париже, был в библиотеке Пушкина). М.К.Азадовский, анализируя источники сказок Пушкина, отметил, что поэт «с особенным интересом оста­навливается на сюжетах, которые были ему известны и по русским и по западным источникам»[liv]. Пушкин обращается к ним, чтобы выявить всеобщее, всечеловеческое в фольклоре разных народов. В этом еще одно проявление «всемирности» Пушкина, что особенно подчеркнул Достоевский.

В работе над сказками Пушкин пользуется не только ма­териалами самих сказок, он привлекает и песенные, былин­ные образы, народно-поэтические символы, фольклорные клише, опирается на предшествующие литературные тради­ции, в частности народной, лубочной литературы. Так, на­пример, имена Гвидон, Додон перешли в пушкинские сказ­ки из лубочного «Сказания про храброго витязя, про Бову королевича», имя Бабариха — из сборника Кирши Данилова. Название острова Буяна восходит к мифологии древних сла­вян, упоминается в заговорах.

«Стихия национального, стихия устного народного твор­чества стала для Пушкина своей» (В. Непомнящий). Итогом были сказки Пушкина, представляющие собой удивительное, художественно неповторимое явление.

Поэт не предназначал свои сказки детям, но, как отметил К.И. Чуковский, «дети, к которым и не думал обращаться поэт, когда писал своего «Салтана», «Золотого петушка» и «Царев­ну», ввели их в свой духовный обиход и этим лишний раз доказали, что народная поэзия в высших своих достижениях часто бывает поэзией детской». Читая Пушкина, «можно пре­восходным образом воспитать в себе человека, — считал Бе­линский. — Ни один из русских поэтов не может быть столь­ко, как Пушкин, воспитателем юношества, образователем юного чувства».

Пушкин явился великим реформатором русской литера­туры. Он творчески преобразил все ее жанры, открыл сво­бодные пути их развития в перспективе. Его поэзия, его сказки дали новый тон, новое звучание литературе для детей. С твор­чеством Пушкина в круг детского чтения вошла русская клас­сическая поэзия.

 

 

Подумайте, пожалуйста

1. Что определяет ценность сказок Пушкина для детского чтения?

2. В чем художественное своеобразие сказок Пушкина? фольклорное и авторское в сказках Пушкина?

3. Прочитайте сказку о Белоснежке из сборника братьев Гримм и сопоставьте с ней «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях».

Советуем почитать

1. Зуева Т. В. Сказки А. С. Пушкина: Книга для учителя. — М.: Просвещение, 1989.

2. Маршак С. О сказках Пушкина//Соч.: В 4 т. — Т.4. — М., 1960. - С.9-25.

3. Медриш Д.Н. Путешествие в Лукоморье: Сказки Пуш­кина и народная культура. — Волгоград, 1992.

4. Непомнящий В. Поэзия и судьба: Над страницами ду­ховной биографии Пушкина. — М.: Сов.писатель.1987.

5. Сапожков С.В. Сказки Пушкина как поэтический цикл//Детская литература. — 1991. — №3. — С.23—27.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 220; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!