Глава 5. КРОВЬ СВЯТОГО ХОДЕРУНДА 7 страница
– Конечно, ваше величество, – быстро ответил Гутвульф.
– Они должны еще дышать, когда прибудут в замок, – сказал Прейратс. Он был спокоен, как пекарь, говорящий о муке. – Тогда мы узнаем все.
– Довольно! – Элиас откинулся назад. Граф с удивлением заметил капли пота, жемчужинами покрывшие лоб короля. Сам Гутвульф дрожал от холода. – Ступай, старый друг. Ступай. Привези мне дань от Ллута, а не привезешь, я отправлю тебя за его головой. Ступай – Да хранит вас Господь, ваше величество Гутвульф снова опустился на одно колено, потом поднялся на ноги и стал пятиться к двери. Знамена над его головой шевелил ветер. В мерцающем свете факелов геральдические звери, казалось, исполняют какой‑то причудливый танец.
Гутвульф встретил Фенгбальда в вестибюле. Граф Фальширский смыл с себя дорожную пыль и выглядел крайне импозантно в бархатном камзоле с фамильным серебряным орлом, вышитым на груди.
– Хо, Гутвульф, видел ты его? – спросил он. Граф Утаньятский кивнул.
– Да, и ты увидишь тоже. Будь оно проклято! Если кто и нуждается в свежем морском воздухе, так это он, а вовсе не Мириамель. Он выглядит… черт его знает, он выглядит чертовски больным. А в тронном зале холодно, как зимой в Риммергарде – Значит это правда? – угрюмо спросил Фенгбальд. – Насчет принцессы. Я так надеялся, что он передумает.
– Отбыла на запад, к морю. Похоже, что тебе придется повременить со свадьбой, – ухмыльнулся Гутвульф. – Да ты подыщешь себе что‑нибудь, пока принцесса не вернется, не волнуйся.
|
|
– Дело не в этом, – Фенгбальд скривился, как будто наелся кислятины. – Мне просто кажется, что он не собирается выполнять обещание. Я слышал, что никто ничего не знал о ее болезни, пока она не уехала.
– Ты зря беспокоишься, – сказал Гутвульф. – Женские штучки! Элиасу нужен наследник. Радуйся, что ты больше соответствуешь его представлениям о зяте, чем я. – Гутвульф обнажил зубы в насмешливой улыбке – Я поехал бы в Меремунд и забрал бы ее. – Он поднял руку в ироническом приветствии и удалился, покинув Фенгбальда перед дверью тронного зала
* * *
Даже глядя из дальнего конца коридора, она поняла, что это граф Фенгбальд и что он в плохом настроении. То, как он шел, как размахивал руками, словно мальчик, которого выгнали из‑за стола, и громкий, нарочитый стук его каблуков по каменному полу – трубили об этом на всю округу.
Она протянула руку и дернула Джил за локоть. Девушка подняла коровьи глаза в полной уверенности, что она сделала что‑то не так. Рейчел махнула рукой в сторону приближающегося графа Фальширского.
– Убери‑ка ты эту лохань, девочка. – Рейчел отобрала у нее швабру. Лохань с мыльной водой стояла посреди коридора, как раз на пути раздраженного аристократа.
|
|
– Поторопись, глупая девчонка! – тревожно прошипела Рейчел. Сказав это, Рейчел тотчас же поняла, что ошиблась. Фенгбальд заранее ругался, готовый к сердитому рыку. Джил засуетилась в бестолковой спешке, лохань выскользнула из ее мокрых пальцев и с громким стуком ударилась об пол. Мыльная вода разлилась по коридору. Подошедший Фенгбальд ступил в лужу, потерял равновесие, замахал руками и ухватился за драпировку на стене, стараясь удержаться. Рейчел беспомощно смотрела на все это, содрогаясь от ужасного предчувствия. К счастью, драпировка дала графу возможность восстановить равновесие, но секундой позже гобелен оторвался от стены и мягко плюхнулся в мыльную пену.
Рейчел увидела покрасневшее лицо графа Фальширского и повернулась к Джил.
– Убирайся, ты, неуклюжая корова! А ну быстро! – Джил безнадежно взглянула на Фенгбальда и бросилась бежать, скорбно виляя толстым задом.
– А ну вернись, шлюха! – завопил Фенгбальд, его подбородок трясся от ярости. Длинные черные волосы графа растрепались и упали на глаза. – Я рассчитаюсь с этой… с этой!..
Рейчел, не сводя с графа настороженного взгляда, нагнулась и подняла намокший гобелен. Она никак не могла повесить его обратно, так что пришлось молча стоять и следить, как капает вода с мокрой ткани. Фенгбальд все больше ярился.
|
|
– Нет, ты посмотри на мои сапоги! Я перережу горло этой грязной суке! – Граф внезапно посмотрел на Рейчел тяжелым взглядом. – Как ты посмела отослать ее?
Рейчел опустила глаза. Это было нетрудно, потому что молодой вельможа почти на целый фут был выше ее.
– Извините, мой лорд, – сказала она. Подлинный страх придал оттенок убедительности ее голосу. – Она глупая девчонка, господин, и ее побьют за это, но я главная горничная, господин, так что я отвечаю за нее, и я сожалею. Я очень, очень сожалею.
Некоторое время Фенгбальд молчал, потом прищурился и быстро, как молния, ударил Рейчел по лицу. Она прижала ладонь к красному пятну на щеке, расползающемуся, подобно грязной воде на каменных плитах.
– Тогда передай этой толстой шлюхе, – рявкнул Фенгбальд, – если она еще раз попадется мне на глаза, я сверну ей шею. – Он одарил главную горничную последним презрительным взглядом и удалился, оставив после себя только мокрые следы быстрых шагов на каменных плитах.
Так бы он и сделал, это уж точно, думала Рейчел несколько позже, сидя на кровати с мокрой тряпкой, прижатой к горящей щеке. В спальне горничных напротив рыдала Джил. Рейчел не могла даже накричать на нее. Вид распухающего лица главной горничной был достаточным наказанием, и не удивительно, что это ввергло мягкосердечную неуклюжую девушку в бурную истерику.
|
|
Милостивые Риаппа и Пелиппа, лучше дважды снести пощечину, чем слушать ее рев.
Рейчел легла на жесткую постель – она специально подкладывала доски из‑за болей в спине – и натянула одеяло на голову, чтобы заглушить рыдания горничной.
Закутавшись в одеяло, она чувствовала, как ее дыхание согревает холодную постель.
Наверное, примерно так себя чувствует белье в корзине, подумала она и тут же выбранила себя за сказанную глупость. Ты становишься старухой, Рейчел, глупой бесполезной старухой. Неожиданно к ее глазам подступили слезы, первые слезы с тех пор, как она узнала о Саймоне.
Я просто ужасно устала. Иногда мне кажется, что я так и умру однажды, как сломанная метла упаду к ногам этих молодых чудовищ – ходят по моему замку, обращаются с нами, как со скотом, – и они выметут меня вместе с мусором. Так устала… если бы только… если бы…
Воздух под одеялом был горячим и душным. Она перестала плакать – в конце концов, что проку в слезах? Оставим их глупым легкомысленным девушкам. Она засыпала, погружаясь в настойчивый сон, как в мягкую, теплую воду.
Во сне Саймон не умер, не погиб в ужасном пламени, забравшем и Моргенса, и нескольких стражников, пытавшихся погасить огонь. Даже граф Брейугар погиб тогда, раздавленный упавшей крышей… Нет, Саймон был жив и здоров. Что‑то в нем изменилось, Рейчел не знала точно, что – взгляд, ожесточившийся подбородок?
Но это не имело значения. Это был живой Саймон, и сердце Рейчел снова забилось у нее в груди. Она видела бедного умершего мальчика, ее умершего мальчика – разве не она вырастила его вместо матери? Его просто жестоко отняли у нее! – и он стоял посреди сверкающего белого мира и смотрел на огромное белое дерево, которое тянулось к небу, как лестница к Господнему трону. Он стоял твердо, откинув голову, устремив глаза к небу, но Рейчел не могла не заметить, что его волосы, густая рыжая копна, очень нуждаются в стрижке… Что ж, она проследит за этим… обязательно… мальчику нужна твердая рука.
Когда она проснулась и, откинув одеяло, в страхе обнаружила вокруг темноту – темноту вечера на этот раз – тяжесть потери и тоска вернулись, обрушившись на нее, как мокрый гобелен. Она села, а потом медленно поднялась на ноги.
Совершенно сухая тряпка с ее щеки упала на пол. Никто не позвал ее за то время, пока она изнемогала от горя, как трепещущая маленькая девочка, никто не зашел к ней. У тебя сегодня еще много дел, Рейчел, напомнила она себе, и никакого отдыха по эту сторону неба.
Барабан отгремел, и музыкант, игравший на лютне, взял нежный аккорд, прежде чем пропеть последний стих.
И вот моя леди явилась на зов,
В шелках от шляпки до башмачков.
Ты станешь моей госпожой, но гляди,
В чертог Эметтина скорей приходи.
Музыкант закончил печальным перебором и поклонился. Герцог Леобардис горячо зааплодировал.
– Чертог Эметтина! – сказал он Эолеру, графу Над Муллаха, удостоившему певца несколькими официальными хлопками. Втайне эрнистириец был уверен, что слыхивал песни и получше. Его не очень‑то воодушевляли любовные баллады, пользующиеся бешеным успехом при наббанайском дворе.
– Я так люблю эту песню! – улыбнулся герцог. Его длинные седые волосы и ярко‑розовые щечки придавали ему вид любимого двоюродного дедушки, что пьет слишком много крепкого на Эйдонитских праздниках, а потом учит ребятишек свистеть. Только развевающиеся белые одежды, отделанные ляпис‑лазурью, да золотой обруч с перламутровым зимородком на голове выдавали его отличие от всех прочих людей. – Ну, граф Эолер, я думал, что музыка – это живая кровь Тайга.
Разве Ллут не называет себя больше покровителем арфистов, да еще величайшим покровителем арфистов в Светлом Арде? Эрнистир ведь всегда считался домом музыкантов… – Герцог перегнулся через подлокотник своего небесно‑голубого кресла, чтобы погладить руку Эолера.
– Это правда, король Ллут никогда не отсылает своих арфистов, – согласился Эолер. – Прошу простить меня, если я кажусь озабоченным, это ни в коей мере не ваша вина, герцог. Я никогда не забуду вашу доброту. Но я должен признать, что все еще встревожен событиями, которые мы с вами ранее обсуждали.
В добрых голубых глазах герцога появилось участие.
– Я уже говорил вам, мой Эолер, крепитесь, для таких вещей нужно время.
Ожидание всегда утомительно и неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. – Леобардис жестом отпустил музыканта, который все это время терпеливо ждал, опустившись на одно колено. Музыкант поднялся, поклонился и двинулся прочь.
Оборки его фантастического наряда колыхались, когда он с облегчением присоединился к группе придворных, тоже разодетых в роскошные одеяния. Дамы дополняли изысканные туалеты экзотическими шляпками, украшенными крыльями морских птиц и плавниками сверкающих рыб, разумеется, искусственными. Самые разные цвета украшали тронный зал и одежды придворных: со вкусом подобранные голубые, желтые, бежевые, розовые, белые и морской волны. Казалось, что дворец выстроен из разноцветных морских камешков, до блеска приглаженных мягкой рукой океана.
За спинами лордов и леди двора, напротив кресла герцога, в высокие сводчатые окна было видно зеленое, переливающееся, залитое ярким солнечным светом море. Океан, неустанно бившийся о пенистый мыс, на котором и был воздвигнут герцогский дворец, был живым, пульсирующим ковром. Весь день, наблюдая за тем, как зеленоватые блики танцуют по поверхности воды, или за тем, как море, вдруг успокоившись, становится тяжелым и прозрачным, подобным нефриту, Эолер подавлял в себе жгучее желание выкинуть из зала кричащих и хихикающих придворных, чтобы они не заслоняли ему прекрасный вид.
– Возможно, вы правы, герцог Леобардис, – сказал наконец Эолер, – иногда надо прекращать разговор, даже когда тема жизненно важная. Когда я сижу здесь, мне кажется, что все мы должны учиться у океана. Ничуть не напрягаясь, он получает все, чего хочет… в конце концов он стирает камни, берега, даже горы.
Эти слова куда больше понравились Леобардису.
– Ах да, море ведь никогда не меняется, правда? И все‑таки оно всегда разное.
– Это так, мой лорд. И оно не всегда спокойно, иногда на море бывают бури.
В тот момент, когда удивленный герцог поднял голову, сомневаясь, правильно ли он понял истинный смысл замечания графа, в зал вошел его сын Бенигарис. На ходу он небрежно кивнул раскланивавшимся придворным.
– Герцог, отец мой. Граф Эолер, – сказал он, поклонившись каждому в отдельности. Эолер улыбнулся и протянул руку.
– Рад видеть вас, – сказал эрнистириец.
Бенигарис стал выше ростом, чем был во время последней их встречи, впрочем, тогда сыну герцога было всего семнадцать или восемнадцать лет. Прошло почти два десятилетия, и Эолеру было приятно увидеть, что хотя он и был на добрых восемь лет старше, не у него, а у Бенигариса появилось брюшко. Сын герцога был высоким широкоплечим человеком с очень темными глазами под густыми черными бровями. Он был элегантно одет: подпоясанный камзол и стеганый жилет, словом, он удивительно контрастировал со своим благообразным отцом.
– Хеа, прошло довольно много времени, – согласился Бенигарис. – Я думаю, мы можем поболтать сегодня за ужином. – Голос его показался Эолеру натянутым, как будто сын герцога вовсе не был в восторге от такой перспективы. Бенигарис повернулся к отцу.
– Сир Флурен здесь, он просит встречи с тобой. Он сейчас с камергером.
– А, добрый старый Флурен! Вот ирония судьбы, Эолер. Это один из величайших рыцарей, когда‑либо рожденных Наббаном.
– Только вашего брата Камариса считали более великим, – быстро перебил Эолер, не склонный углубляться в обсуждение былого величия Наббана.
– Да, мой дорогой брат… – Леобардис грустно улыбнулся. – Подумать только, что сир Флурен здесь как эмиссар Элиаса!
– Вот это и впрямь ирония, – как бы между прочим сказал Эолер.
Бенигарис нетерпеливо поморщился.
– Он ждет вас. Я думаю, ты должен поторопиться с аудиенцией из уважения к Верховному королю.
– Ну и ну! – Леобардис весело оглянулся на Эолера. – Слышите, как мой сын мной командует? – Когда герцог снова повернулся к сыну, граф подумал, что не только веселье было во взгляде старика. Гнев? Озабоченность? – Ну что же, скажи моему старому другу Флурену, что я увижусь с ним… дай‑ка подумать… да, в зале Советов. Граф Эолер, вы присоединитесь к нам?
Тут вмешался Бенигарис:
– Отец, я не думаю, что даже такому доверенному другу, как граф, следует выслушивать тайные сообщения от Верховного короля.
– А какая надобность, смею я спросить, в тайнах, которые нельзя узнать Эрнистиру? – спросил герцог. Голос его задрожал от гнева.
– Прошу вас, Леобардис, не беспокойтесь, у меня все равно еще есть дела. Я зайду попозже, поздороваться с Флуреном. – Эолер встал и поклонился.
Когда он остановился на секунду, чтобы еще раз взглянуть на прекрасный вид, голоса Бенигариса и Леобардиса все еще доносились до него. Отец и сын горячо спорили.
Волны рождают волны, как говорят наббанайцы, думал Эолер. Похоже, что положение Леобардиса хуже, чем я думал. Наверное, именно поэтому он не пожелал откровенно говорить со мной о своем разладе с Элиасом. Хорошо, что этот орешек тверже, чем кажется.
Он слышал, как перешептывались придворные у него за спиной, и, обернувшись, увидел, что многие, словно зачарованные, смотрят ему вслед. Он улыбнулся и кивнул. Женщины краснели, прикрывая лица широкими рукавами, мужчины быстро кивали и отводили взгляд в сторону. Он прекрасно знал, в чем дело, – он был забавной диковинкой, грубым, невоспитанным жителем запада, и оставался таким, несмотря на свою дружбу с герцогом. Не имело значения, как он одевался или насколько правильно говорил, – они не могли изменить своего мнения.
Внезапно Эолер ощутил острую тоску по Эрнистиру. Очень уж долго он прожил при дворах чужеземцев.
Волны внизу с непонятным упорством бились о камни, как будто дожидаясь, что чудовищное спокойствие моря когда‑нибудь наконец сбросит дворец в их водяную пасть.
Эолер провел остаток дня, бесцельно прохаживаясь по длинным просторным коридорам и ухоженным садам Санкеллана Магистревиса. Дворец герцога и столица Наббана некогда являлись центром могущественнейшей империи Светлого Арда, и хотя теперь это было всего лишь маленькое герцогство, слава его все равно была велика. Дворец возвышался на каменистой вершине Санкелланских гор, и западные окна его выходили на море – вечный источник жизненной силы Наббана. В гербах всех знатных домов Наббана были морские птицы: зимородок линии теперешнего герцога, скопа и альбатрос, ну и, конечно, цапля Сулиса, легко перелетевшая в свое время в древний Хейхолт.
К востоку от дворца простиралась столица герцогства, перенаселенный, тесный город холмов и бедных кварталов. Он медленно растворялся в просторах полуострова, постепенно превращаясь в луга и фермы Озерного края. Пройдя путь от неохватного мира до полуостровного герцогства, правители Наббана замкнулись в себе. Но некогда, и это было не так уж давно, мантия императоров Наббана покрывала весь мир от заросшего кустарником Вранна до самых дальних селений холодного Риммергарда. В те годы борьба скопы и пеликана, цапли и чайки не была пустой игрой. Победитель становился повелителем всего мира, а это стоило любого риска.
Эолер направился в зал фонтанов, где дугой поднимались в воздух струи сверкающих брызг и смешивались потом в мерцающем тумане под открытой решеткой каменной крыши. Он думал, осталась ли еще в наббанайцах воля к борьбе или они уже дошли до предела и провокации Элиаса только заставляют их глубже уходить в свою прекрасную раковину. Где же великие люди, подобные тем, кто сумел изваять империю из грубого камня Светлого Арда – люди, такие, как Тьягарис и Анитуллис…
Конечно, думал он, был еще Камарис, человек, который мог бы держать в своих руках весь мир, если бы не желал более служить сам, чем принимать службу других. Камарис был действительно великий человек.
А мы‑то кто, мы, эрнистири, если уж на то пошло? – думал он. Со времен Эрна Великого кто из наших западных земель поразил мир своим величием? Тестейн, захвативший Хейхолт у Сулиса? Может быть. Но кто еще? Где эрнистирийский зал фонтанов, где наши дворцы и церкви? Тем мы и отличаемся друг от друга.
Он посмотрел на шпиль кафедрального собора эйдонитов, дворец Ликтора и Матери Церкви. Мы, эрнистирийцы, не хотим приручать горные потоки, мы строим около них наши дома. У нас нет безликого бога, прославляемого башнями более высокими, чем деревья Циркколя. Мы‑то знаем, что боги живут и в этих деревьях, и в камнях, и в реках, брызжущих выше любого фонтана на спуске с Грианспогских гор. Мы никогда не собирались править миром. Он улыбнулся про себя, вспомнив Тайг в Эрнисавдарке, замок, построенный не из камня, а из дерева. Это замок с дубовым сердцем, вполне соответствующий сердцам его людей. В самом деле, все, чего мы хотим, это чтобы нас оставили в покое. Но кажется, упоенные славой победных лет, наббанайцы забыли, что иногда приходится сражаться и за это тоже.
Покидая зал фонтанов, Эолер из Над Муллаха повстречал двух легионеров.
– Проклятый горец, – сказал один из них, увидев одежду графа и заплетенные в хвост черные волосы.
– Хеа, знаешь, время от времени пастухам тоже надо поглядеть, на что похож город.
– …А как моя маленькая племянница Мириамель, граф? – спросила герцогиня.
Эолер сидел по левую руку от нее. Сир Флурен, вновь прибывший выдающийся сын Наббана, занимал почетное место по правую руку герцога Леобардиса.
– Она была здорова, моя леди.
– Часто ли вы видели ее при дворе Верховного короля? – герцогиня Нессаланта наклонилась к нему, приподняв изысканно нарисованную бровь.
Герцогиня была красивая строгая старая дама, и вовсе неважно, какой частью своей красоты она была обязана умелым рукам горничных, парикмахеров и портных.
Эолеру не дано было разгадать этого. Нессаланта была как раз такого рода женщина, в обществе которых не чуждый симпатии к прекрасному полу Эолер всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Она была моложе своего мужа герцога, но сын ее был человеком в расцвете лет. Что в ней было неувядающей молодостью, а что искусством? Но, с другой стороны, какое это имело значение? Герцогиня была могущественной женщиной. Большее влияние на судьбы нации имел только сам Леобардис.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!