ЧАСТЬ 4. БУДНИ ДУРДОМА 2 (NEW) 41 страница
— И не смей говорить, что ты любишь Бога! — орал Мудя. — Потому что именно сейчас ты предаешь Его! Именно сейчас ты не можешь молиться, ты не можешь раскаяться, а значит грош цена всем твоим лицемерным молитвам и словам. Падаль! Гниль! Пробуждай свою духовную совесть! Хули ты закрываешься своими буферами! Хули ты выставляешь эту тупую рожу ложной личности!!! Сука!!!! — бесился Мудя.
«300. Господи, ну за что? — решила, наконец, «раскаяться» Подстилка. — Ну я же не виновата, я же во всем призналась, ну что же он не видит? Господи, ну почему я такая несчастная? 400. Господи, ну прости меня», — слезы самосожаления подступили к глазам. — «Нет, он не должен видеть как я плачу!» — идиотская мысль, взрощенная романами, как всегда помешала Подстилке. — «Чтобы он увидел мою перекошенную, заплаканную рожу? Нет, я ему не уступлю. 500», — воспринимала идиотка духовную практику, как поебень с принцем.
— И ты будешь приседать до тех пор, пока не признаешься, сука, или не подохнешь, потому что таким тварям, как ты не место здесь!!!! Дрянь! Гниль! Посмотри, как ты предаешь Бога! Как ты идешь по стопам своего папочки! Но я тебе не папочка, и я тебе не принц! Сука! Признавайся в своем дерьме или ты будешь голодать!!!! — все больше и больше бесился Мудя, глядя на надменную рожу дуры.
«600. Ну ладно, лучше я признаюсь, что с этого дурака возьмешь, а я уже устала приседать», — наконец-то запиздела хочь немножичко разумная часть. «Нихуя! — взбунтовалась мамашкина ересь. — Никогда! Ни в чем! Не уступай! Принцу! Приседай! Пока! Не рухнешь! И ты заставишь! Его! Пожалеть! Тебя! Он поймет! Как он был несправедлив! Моя хорошая! Моя чистая деточка! Мы покажем ему! 700. А-а-а-а! Какая же я несчастна-а-ая. И он знает, что у меня больные колени и ему меня не жалко. Изверг, а-а-а-а-а», — несмотря на все крики Муди, ни одна духовная мысль так и не могла пробиться сквозь извращенческие мамкины мысли. Только-только зарождающиеся мысли раскаяния сразу забивались буферами — еще бы, ведь раскаяние несет смерть всему дерьму ложной личности, с ее обидами, жалостью, гордостью, вредностью, поебенью и рождает чистоту души, чего так боится ложная личность, и Подстилка приседала и приседала. Она раскраснелась, как рак, и уже еле держалась на ногах, но не могла, не могла заставить себя раскаяться, просто хотя бы сделать то, что нужно, чтобы избавиться от мучений. Ведь это так просто, скультивировать в себе нужное состояние, и гуляй вася! Но нет! Для ебанутого, пиздец как, ума — это было невыносимо: «900. Все, щас ебнусь. Блядь, сколько это будет продолжаться! Сука, заткнись ты!», — наконец-то разбесилась Подстилка на ум. — «Это из-за тебе, гондон вонючий, я сейчас гроблюсь. Тебе-то там круто, сидишь себе в башке, и тебе похуй на меня и на тело, лишь бы ты был крут. А подавись! Хули я должна из-за тебя страдать! Ну, тупая, обиделась же? Обиделась! Так хули я молчу! Сейчас возьму и признаюсь! Вот так говно! Все сейчас признаюсь, что я говно, и все мучения закончатся! Давай признавайся, сука, не хочу больше присе-е-едать», — настраивала себя Подстилка, но ее заклинило — она не могла раскрыть рта. «Блядь, ну давай же, давай признавайся. Уже 1000! Я больше не могу!» — заорало все ее существо, и Подстилка уже хотела признаться во всем, в чем угодно, лишь бы больше не приседать, но когда она подумала, как будет выговаривать нужную фразу, в ней вновь включились буфера: «Ничего страшного, я вовсе не устала, могу еще хоть тысячу раз присесть, пусть подавиться. Тело все может. Главное, что я буду права», — и Подстилка продолжала приседать… приседать… приседать…
|
|
|
|
|
|
Хер стоял и охуевал, он просто не мог поверить своим глазам:
— Я много видел дерьма, но такого как ты — нет! — наконец выговорил он. — Стоп. Что с тебя возьмешь, — горестно сказал он, развернулся и ушел. А Подстилка стояла, переводя дыхание и сотрясаясь от дрожи, бившей ее с головы до ног. Казалось бы — давай радуйся, добилась же своего — ебаное достоинство не было посрамлено, ты на высоте, а он, придурок, облажался. Но теперь ей до смерти хотелось побежать к Муде и во всем признаться, и зареветь, и заорать, лишь бы не ощущать себя такой мразью. Вот так невпопад научила действовать идиотка-мамаша, и так она всегда действовала сама. Когда надо было выходить замуж за миллионера — она вышла за летчика-романтика, который стал алкашом-психопатиком, когда надо было делать аборт — она высрала полудохлого выпердыша, на лечение которого уходили все зарплаты, когда надо было устраиваться на престижную работу — она пошла работать инженеришком в никчемном институте, потому шо там «атмосфера какая-то особая» и т. д. и т. п. Все наоборот, все невпопад, но самая главная цель ее жизни была то, шо «он с тобой должен считаться!» Ну-ну, блядь! Не в силах вынести напряжения, Подстилка поплелась с повинной к Муде.
|
|
|
— Я виновата, я обижалась и не хотела признаваться. Всему виной поебень, я хотела выставить тебя дураком, а себя типа умной, — говорила она, пытаясь изобразить раскаяние. — Прости меня, я не хотела принимать, выставила свою ложную харю, — заискивающе смотрела она на Мудю. Дуре главное было вымолить у него прощения. Она не могла спокойно жрать, срать и спать, когда на нее хто-то там злился. Долбоебы-родичи — сплошные профессора и сливки общества с самого детства завнушивали ее, что все о ней должны хорошо думать, что никто не должен на нее обижаться, что она всегда должна делать людям хорошо. Они открывали охуенный шкаф, доверху набитый всякими мышиными скрижалями и медалями: «Грамота почетного пердуна», «С 700-летием», «Дорогому учителю-мозгоёбу», «Товарищу министру» и часами зачитывали хвалебные дифирамбы о себе, приговаривая: «Тебе тоже должны такое написать. Тебя тоже должны уважать, как твоего деда и отца. О тебе должны все хорошо думать, а значит, ты должна делать людям только добро». «Кто бы к нам ни пришел — мы ни-ког-да, ни-ког-да никому ни в чем не отказывали, — эмоционально пиздела бабуся. — Твоя бабушка, Подстилуся, никогда никому и плохого слова не сказала, и поэтому все ее так уважают». И Подстилуся с малолетства тащилась от таких рассказов, воображая, как она всем будет делать только добро и все будут ее уважать и у нее к исходу жизни будет такой же охуенный шкаф грамот и дипломов с похвальбами ее распрекрасной личности. И Подстилка росла таким завнушенным дебильным одуванчиком, который боялся сделать кому-то что-то плохо, страстно мечтая, чтобы о ней всегда хорошо думали. И о ней думали… хорошо… используя ее как безотказную давалку — то денег взаймы, то экзамен сдай, то аборт помоги сделать, то жрачку приготовь, то переночевать дай, то с парнем сведи, то себя подставь, и Подстилка радостно делала все для всех, воображая, что ее теперь, дескать, уважают.
|
|
|
— Иди нахуй, — огрызнулся Мудя.
«Наверно, надо все-таки поспать», — вяло подумала Подстилка и, стараясь производить как можно меньше шума, отправилась восвояси и задрыхла без задних ног, на несколько часов погрузившись в спокойное блаженство, где нет ни ментов, ни Муди, ни тупых мышей — ни-ко-го. Проснулась она от нехилого пинка:
— Вставай, дура! — заорал Мудя. — Пора в суд.
Подстилка жалобно покосилась на него глазами побитой собаки, Мудя тут же смягчился:
— Не выспалась?
— Ага, — жалобно проныла она, пытаясь вызвать еще большую жалость. Ей жалость нужна была как воздух, а точнее как подтверждение великой любви к ней Муди. С детства наслушавшись всяких дебильных мышиных фразочек, типа «Если он тебя жалеет, значит любит», «Я же тебя пожалела, значит уже не больно», «Иди, мама тебя пожалеет и все будет хорошо», она самозабвенно пыталась реализовать их хуевый смысл в жизни, но не тут-то было. Мудя любил только себя, а стало быть, жалеть любил только себя, а поэтому он заорал:
— Че расплылась как свинья, давай быстрей!
Подстилка дернулась, вскочила и как ошпаренная побежала умываться, проклиная своего неудалого прынца, дуру-мамашу и всю гребаную жизнь.
— Значит так, слушай мине, я усё знаю, — поучал ее Мудя. — То, шо ты там в ментовке им лапшала, подписивала — это все херота для слабонервных. Главное, шо ты судье намелешь. А поэтому, притворяешься такой же дебильной, как вчера, и говоришь, шо ты ничего не соображала, шо тебя напоили гашишем, а потом заставили, а у тебя, бедолаги ваще порок сердца или че-ты там им несла?
— Ага! — радостно заржала Подстилка. — Порок.
— Ну так, вот, — заткнулся вдруг Мудя, словив очередную тучу мыслей, которых в его башке всегда было больше чем надо и от которых он большую часть своей жизни сильно смахивал на ежика в тумане. — Не-е, может это ниправильно? Может лучше заплатить штраф?
— Ой, лучше давай не пойдем, — предложила жадная до денег Подстилка. — Денег и так нету, а они пусть подавятся моим паспортом.
— Ну да, — забесился Мудя, — ты больше бабла потратишь, чтобы паспорт восстановить. Бля-ядь, че же делать? Иди, погадай!
— Не-е, лучше ты, — заныла ленивая свинья, которая не любила напрягаться лишний раз, соприкасаясь с Нагвалем.
Хер взял карты и стал делать расклад, но гадатель из него был хуевый, и все сводилось к тому — хорошие карты выпадали или плохие. В этот раз карты выпали непонятные, и они, решив, что карты говорят ни в чем не признаваться, попиздохали в суд. Перед домом Подстилка вошла во вчерашнее состояние пришибленной дурочки и радостно поперлась к дежурному осведомляться, кто ее повезет в суд. Дежурный нихуя не въехал в тему, и прошло минут 20, прежде чем разыскался кто-то, кто знал про Подстилкино дело.
— А мы паспорт передали участковому, — заявил он и, продиктовав Муде адрес, уперся.
Два дурака поперлись искать участкового. Его берлога оказалась в каком-то полуразрушенном здании — отделении милиции того района, где был многострадально обкраденный книжный магазин.
Запершись в здание, они с ба-альшим трудом выспросили, где находится их участковый, и принялись ждать.
Несмотря на то, что было уже 11 часов, участковые явно не торопились на работу. Но мало-помалу комната, где они заседали, наполнилась разносортными мужиками, больше похожими на грузчиков, чем на ментов. Наконец, приперся тот самый участковый и позвал Подстилку. Она старательно строила из себя невинную овечку, но все было напрасно — ментозавр оказался тупорылым до невозможности чуркой.
— А-а, так ти украл книги?! — заявил он, нагло щупая ее своими пустыми глазками.
— Не-е-ет, — радостно пропела Подстилка, пытаясь присадить его на свадхистану.
— Ну как нит, воть здэсь написяно, — и он стал, еле разбирая слова, зачитывать протокол. —
Так украла?! — опять спросил он.
— Не-ет, — растерянно проныла Подстилка, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног, и этот чурбан на свадхистану не присядет и нихуя не услышит. Но, что делать дальше, она не знала, потому что думать не умела, а могла только выдавать заготовленные ответы.
— Так, украла, почему не признаешься? А поделника твой где?
Подстилка совсем охуела:
— К-какой подельник. Не-ету, — решила она самоотверженно спасать Мудю.
— Ну, туть же написьано — с дже-ни-ком. Вот он-а? — спросил мент, показывая на зеленую харю Муди, видную издалека.
— Ага, — бессмысленно кивнула Подстилка.
— Сюда, — важно позвал мент Мудю.
Тот подошел.
— Паспорт, — потребовал мент.
Подстилка пересралась не на шутку: «Этот отберет и еще не отдаст назад».
— Давай признавайся, что ты украла, — опять приебался к ней мент, переписывая данные из паспорта Муди в свои бумаги.
— Ну, я же не крала, — пыталась наивно петь Подстилка, радостно заглядывая в красную харю мента, но на этот раз это у нее плохо получалось, и мент заорал:
— Что ты не признаёшься!!! Давай признавайся! Вот ты здесь передо мной, участковым раскаешься, и твой душа чиста!
— Не-е-ет, — чуть не плача, проныла Подстилка.
— Давай, давай, признавайся, — тихо сказал ей Мудя.
— Ага, — радостно сказала Подстилка, — простите меня, пожалуйста, я взяла книги, но я больше так не буду, — самоотверженно смотрела она на участкового.
— Вот так, — самодовольно сказал он. — Передо мной, участковым, раскаешься и все — ты чиста, искупила вину.
«Во, бля, поп!» — охуела Подстилка.
— Да, простите меня, я сглупила, — пристыжено говорила Подстилка, всосав наконец-то тему.
— Да, вот так. Раскаялась здесь пиридо мной — и твоя душа чиста, — беспокоился мусор за Подстилкину душу. — Я тут решиль нэ пиредавать дело в суд. Сичас поидешь со мной в маказин, который ти обокрала, ещо там раскаэшься и всё — искупишь вину. Ти машин лови, я сичас выду, — сказал он Муде, и куда-то поперся, заграбастав оба паспорта.
Подстилка забесилась — раскаиваться перед этими жирными курами ей хотелось меньше всего. Она уже успела навоображать, что она великая святоша — сама невинность, а куры-дуры облажались, на саму невинность посягнули, и вдруг ей надо каяться.
— Хули я буду перед ними раскаиваться!! — бесилась она.
— Заткнись, — оборвал ее Мудя. — Хули мы будем возить этого дурака, сука! И паспорт мой у него, блядь.
— Вот говно! — бесилась Подстилка. — Пошли нахуй, пусть сами передо мной раскаиваются, у меня порок сердца! Мудя, ну че ты молчишь, не буду я перед ними раскаиваться, — изводилась на гавно дура.
— Заткнись тупая, надо — значит раскаешься. Че ты о себе навоображала уже? — забесился на нее Мудя. — А?! Че уже сталкинг сыграть не можешь, дура?!
Подстилка сразу села на измену и заткнулась. «Ну ладно, раскаюсь, — стала завнушивать она себя, — подумаешь, попросить прощения — это раз плюнуть после всех практик Рулона. Но все равно они твари! — не выдержала ложная личность. — Хуй с вами, суки, сейчас я унижусь, а потом накрашусь поярче и заявлюсь туда, скажу, что я сеструха той бедной девочки, и запугаю их до смерти, они у меня попляшут!!! Пусть знают, на кого залупились!», — бесился мозг.
— О! Мудя! А давай потом мы накрасимся и припремся туда, и скажем, что уже на них в суд подали, и они облажались, потому что я при смерти лежу и они поплатятся за все, — упивалась воображаемой местью Подстилка.
— Не-а, че с дураков возьмешь! Запомни, с мышами лучше не связываться. Говно не трогай — вонять не будет! — сказал Мудя знаменитую фразу Рулона.
— Нет! — желчно наседала Подстилка. — Они должны знать, с кем связались, пусть поплатятся за все мои страдания! — бесилась дура. — Хули они такие безнаказанные! Суки! Пусть знают, с кем связались! Мы им покажем! Хули всякое быдло на нас ездит!
— Ну ладно, — вяло согласился Мудя, больше всего озабоченный в тот момент тем, что сейчас ему придется возить на себе толстого свиного мусора.
Тут на горизонте замаячила жирная ряшка тупого мусора, и Мудя, отождествленно виляя хвостом, принялся ловить тачку. Загрузившись в машину, они поехали в магазин. Подстилка, вместо того, чтобы останавливать мысли и ловить момент для просветления — наблюдать за трением частей, упорно продолжала завнушивать себя, что раскаяться перед толстыми курами — это ей раз плюнуть, она еще не такое видывала, и сейчас так раскается, что они охуеют. Полоумный ум решил, что раз выебываться нельзя, значит нужно оставить о себе след в истории по-другому. «Ну они у меня подавятся, — бесилась Подстилка, — я как грохнусь на колени, как завою, как зарыдаю, им мало не покажется!!!»
Тачка остановилась перед магазином, и мент гордо выперся, сказав им подождать. Прошло 5 минут, 10, 15 — лысого пидора так и не было.
— Я пойду подслушаю, — предложила Подстилка.
— Давай, — еле выдавил серо-зеленый Мудя. Он опять сидел и воображал, как хуево живется петухам на зоне.
Подстилка незаметно подкралась к двери магазина, впрочем, близко подходит даже не было нужды, так как вой ненавистных ей кур было слышно за много метров.
— Они говорят недоказуемо и все!!! — бесилась самая жирная. — Но как так недоказуемо, если мы видели эти книги в ее руках??!!!
«Нихуя себе, — села на измену Подстилка. — Вот суки! Ну все, вам конец, жирные твари! — забесилась она, сгорая от желания ворваться в магазин и отпиздохать всех уродов. — Допиздитесь у мен-я-я-яя!!!!», — сжимала она кулаки, прыгая на месте.
Отдавшись во власть маразматического ора своего ума, дура не заметила, что мент уже выперся из магазина и тупо смотрит на нее, лупая беньками.
— Ой! А я в аптеку вышла, — приняв наивный вид, пропищала она. — Мне лекарство надо от сердца. А Вы уже все? Да? А я сейчас плиду, — расплылась она и побежала в аптеку делать вид, что покупает лекарство.
Усевшись в машину мент заявил:
— Ты, это, давай теперь в Мид.
— Ага, — пробурчал Мудя. В душе у него творилось нечто невообразимое. Денег у него и так нихуя не было, а теперь вози этого дурака еще и паспорт не отдает, сука!
Мент сидел явно пригруженный, а Подстилка радовалась во всю мочь своей никчемной душенки, радостно неся всем отсутствующим какую-то ересь.
— Ви их купили? — вдруг спросил мент.
— Кого? — радостно вылупилась на него Подстилка.
— Следователей, — буркнул мусор.
— Не-ет, что Вы? — заверила его Подстилка.
— Сколько вы им дали? — наседал тупорылый.
— Нисколько, — радостно пропищала дура.
Мусор покачал головой и заткнулся. Мудя толкнул Подстилку в бок и мотнул головой на мусора.
— А вы знаете, — начала она, вспомнив недавний приказ Муди, чтобы она запугивала мента в машине разговорами о высокопоставленном папочке-юристе, — скоро мой папа из Италии приедет. Он очень известный адвокат! Та-а, — мечтательно пропела она.
— Да-а? — включился в разговор шофер. — И че, как там дела в Италии? Я тоже там бывал.
— Ну-у, я не-е знаю, — пропела Подстилка, внутренне бесясь на шофера, так как она нихуя не знала, как там дела, — мой папа ад-во-кат, — по слогам произнесла она, пытаясь подействовать на мусора. — Там мусульмане воюют, — ляпнула она первое, че взбрело в безмозглую бошку.
— Да-а-а???! — охуел шофер.
— Ага! — радостно подтвердила Подстилка, как ни в чем не бывало. Уж пиздеть с уверенным видом она умела с самого детства, т. к. быстро просекла тему, что, когда она говорит правду — ее ругают и хуярят, а когда она врет — ее не трогают и даже нахваливают. Однажды, когда ей было пять лет, она ебнулась со шкафа и случайно разбила любимую напольную вазу свиноматки.
— Что здесь случилось?! — заорала мамаша, влетая в комнату.
— Ой, мамочка, прости, — залепетал выродок, — я случайно на нее упала и порезалась, — доверчиво протягивая тощую ручонку, пролепетал выпиздыш, ожидая прощения. Но вместо этого свиноматка со всей дури врезала своей любимой доченьке по лицу:
— Растяпа!!!
Через полгода, Подстилке опять не посчастливилось разбить очередную напольную вазу, которыми был завален весь их дом так, что нельзя было даже спокойно пердануть.
— Что здесь случилось? Это ты разбила?! — влетела мамаша в комнату и угрожающе надвинулась на выродка.
— Ой нет, мама, — испуганно залепетала дура. — Это ветер, — ляпнула она вдруг ни с того ни с сего.
Мамаша посмотрела на колыхающиеся занавески раскрытого балкона и, ничего не сказав, принялась убирать вазу. А Подстилка, потом долго экспериментировала, подставляя ветру разные хернюшки, которые он так и не разбил. Зато Подстилка усвоила великий мышиный урок и с тех пор стала врать на каждом шагу по поводу и без, удачно выгораживая свою жопу и ни за что не отвечая. Продолжала она это делать, даже находясь в рядах доблестных рулонитов, стяжающих Просветление. Но с прозорливыми старшими учениками Рулона это нихуя не проходило, там все было наоборот — нормально!!! Если ты провинился, но признал свою вину — молодец, исправляйся теперь!!! А если ты насвинил, да еще и отпираешься — все, сука, пощады не жди! И Подстилка каждый раз сполна отвечала за свою брехню до тех пор, пока тупой умишко наконец-то не всосал, что рулониты — это не тупые мышиные родители, на гнилой базар не ведутся, и только правда о себе и готовность и умение отвечать за свои поступки поможет выработать тот внутренний стержень, который только и может привести к освобождению.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 147; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!