Октября 1971 г. Вечер Беллы Ахмадуллиной и Булата Окуджавы во Дворце работников искусств.
Все-таки публика пришла глазеть на поэтов.
{194} И. П. Владимиров вышел, очень довольный собой, игриво: «Бывают обязанности легкие, бывают трудные, но бывают еще и приятные». Вывел Ахмадуллину и Окуджаву и ушел. Она в белой блузе (прозрачной, но не капроновой) и широкой светло-серой юбке, широкий пояс со спускающейся вперед длинной бахромой. Лицо печальной куклы-балерины. Рыжие взбитые волосы и удивительно опущенные уголки губ.
Булат Окуджава вел: «Мы не хотели бы, чтобы это был концерт. Ждем вопросов…»
Ахмадуллина: четкость, немного однотонная певучая интонация. «Я прочту несколько стихотворений. Может быть, немного слишком длинных. Они все напечатаны. Я не смею рассчитывать, что вы их знаете. Кроме того, это то, что я люблю читать». Читала стихи о встрече с Пастернаком. Забыла текст… Кто-то подсказал. Отмахнулась, стала вспоминать, не вспомнила и как-то беспомощно, просяще обратилась туда, откуда ей подсказывали (где-то в первых рядах слева от нее). Продолжила читать. Удивительная слабость — не по стиху, а по темпераменту ударного места, во всех ее стихах. Отсутствие агрессивности. Ушла. На вызовы прочитала еще одно стихотворение (испуг — как будто от нее ждут чего-то…).
Окуджава. Опять пытался разогреть зал. «А что, если я сниму пиджак?!» Остался в свитере. Прочел два стихотворения («У дома Тициана Табидзе»: «Берегите нас, поэтов»). Как-то после Ахмадуллиной — какая-то грубость, по сравнению с ней нет внутренней музыки.
|
|
|
Окуджава читал «На фоне Пушкина снимается семейство». Пел «Былое нельзя возвратить, и печалиться не о чем». Читал стихотворение «Наставление сыну».
Снова берет гитару. Настраивает. «Вы пока обменяйтесь первыми впечатлениями». Поет «Песню Союза молодежи», «На фоне Пушкина снимается семейство». В конце: «Я не композитор, не певец, не гитарист. Стихи давно не пишу… Зачем же приехал?» Засмеялся.
«На фоне Пушкина» в песне прозвучало совсем по-другому. В чтении нарастало, разрасталось: мы все — семейство, которое {195} снимается на фоне Пушкина. В пении — конец ушел вглубь, в раздумье.
На бис — песня, связанная с Луспекаевым.
Они ждали записок и вопросов. Зал молчал, но усиленно бисировал. Ушли. Вернулись, поклоны. Ахмадуллина — до земли (сидя за столом, она слушала Окуджаву, слегка покачиваясь в такт).
Юрский как-то из-за кулис дал Ахмадуллиной цветы и две книжки. Она после объясняла Окуджаве, что книжка — ему. Ушли за кулисы. Владимиров их привел за руки. Владимиров как-то очень неудобно взял Ахмадуллину за руки (у нее цветы и книга), она старалась на ходу поправить.
«Что вы хотите?» Еще стихи (о маленьких самолетах); еще песня.
|
|
|
Владимиров (Ахмадуллина и Окуджава рядом с ним маленькие): «Вы очень устали». Разошлись…
Октября 1971 г. Ленинградский концертный зал. Мим из Великобритании Адам Дариус. Звуковое оформление, свет, парики, костюмы — Натаниэль Нореард.
Пластические миниатюры. Мим сам создает свой язык (как клоун, а отчасти и драматический актер современности).
Он в десять раз менее талантлив и значителен, чем Марсо, но он впереди стадиально, он современнее. У Марсо вещи такого типа стали появляться только в последних программах.
Первое отделение: «Заклинание», «День закрытия цирка», «Мечтатель», «Бродяга», «Боязнь замкнутого пространства», «В ванной», «Жалобы Баттерфляй», «Влюбленные». Второе отделение: «Король немого экрана» (до появления в Голливуде звукового кино), «Ловушка», «Скорбящие», «Шарик из забытого детства», «Наркоман», «Гибель огородного пугала».
Молодой человек. Голый корпус. Анатомия и игра мускулов очень много значат, в них часто заключен пластический смысл. Обтягивающие, тренировочного типа, короткие (до колен) фиолетовые штаны, фиолетовый парик. Белое лицо. Сильно, по-клоунски, обведенные красным губы. Он в кругу яркого света прожектора, меняющего свой цвет. От этого сам меняет цвет — вплоть до зеленого, {196} лицо тоже меняется, исчезают губы. Таким меняющим каждую секунду цвет и извивающимся в танце-пантомиме появляется он перед зрителем в «Заклинании». Две минуты этих извивов, достаточно выразительных и в то же время — немного общего характера, без сюжета и острой точки, только нарастание (не предельное). «Абстрактная» пантомима. Он моложе и ближе, чем Марсо, — не только возрастом, но чем-то еще.
|
|
|
Гаснет свет. Снова зажигается. Дариус подходит к рампе. Спокойная поза, очень сдержанная. Поднимает с пола газету, на которой красной краской написано название следующей пантомимы: «День закрытия цирка». Кладет ее на другое место. Из кучи лежащего на сцене реквизита (занавес не был закрыт с самого начала, сцена одета в черное) берет клоунский колпак. Становится в центр сцены, на светлый круг. Свет гаснет. Пауза. Начинает звучать фонограмма (такой переход всегда) — шум толпы. Раскланивается спиной к нам, лицом к воображаемой толпе. Танец. Плач девочки. Танец. Снова плач. Легкие намеки на цирковые номера (атлет поднимает тяжести — световой круг поднимается вверх, наездник и др.).
«Мечтатель». Заводит будильник. Ложится. Ворчливый женский голос долго не дает ему покоя. Наконец заснул. Сны: он поет арию… он премьер балета… он тореадор. Моменты иронии, очень слабые, едва уловимые. Когда закалывает быка, начинает звонить будильник. Просыпается. Снова звучит ворчливый голос.
|
|
|
«Бродяга». Идет с современным мешком за плечами (затягивающимся, полосатым). У воды. Моет руки, ноги, слегка — лицо. Начинает доставать из мешка: раковину (приложил к уху, послушал), розу (игра с розой), балетный розовый туфель на завязках… Снова повторяет игру с умыванием в ручье. Проходит по ручью (воображаемая вода на уровне живота). Ловит рыбку… Конец.
«Боязнь замкнутого пространства» (на другой стороне газеты: «Рождение, жизнь, смерть»). Крик ребенка. Пантомима — ребенок бьется не то в животе матери, не то в пеленках, пытается освободиться, вырваться (но крик — крик при рождении). Затем сидя — пилит пол (звуки пилы). Затем лежа. Сначала — агония умирающего. {197} Все слабее движения рук. Лежит вытянувшись, напружинившись, но руки подняты. Стук вколачиваемого в гроб гвоздя.
Старается поднять крышку гроба (фонограмма — идет отпевание).
«В ванной». Плещется в ванне (плеск воды в фонограмме). Плещется, быстро и беспорядочно барахтается. Телефонный звонок. Вышел из ванны (изобразил двумя движениями ног). В трубке — какой-то верещащий голос. Слушает. Сам говорит так же. Повесил трубку. В ванну, сразу сел, стал плескаться. Опять звонок. Медленный бас. Сначала слушает, потом не слушает, начинает заниматься своими пальцами на ногах (что-то там подравнивает). Снова в ванне, снова звонок. Мурлыкающий голос ласкающейся кошечки, поцелуи. Он тоже целует, хохочет. Снова в ванне. Звонок. Не идет, отрицательные жесты… Заткнул нос и ныряет под воду (свет гаснет, звонки продолжаются).
«Жалобы мадам Баттерфляй». Большое черное кимоно. Жесты и мимика на арию Баттерфляй.
«Влюбленные». Садится верхом на стул, спинка которого повернута к зрителям. Игра рук — руки влюбленных. Недолго задерживаются на стадии ухаживания. Страсть, взаимные переплетения. Изнеможение.
Второе отделение. «Король немого экрана». Газетчик (пояс и сумка) торгует газетами, пересчитывает деньги (все не изобразительно, а жест вообще). Кто-то его подзывает. Бросил газеты, снял с себя сумку. Мелькает заслонка прожектора. Разыгрывает сцену из драматической киноленты (по существу — танец). Затем перед восторженной толпой, раздает автографы, дает автограф ребенку, целует его. Новая «киносцена» — из комедийного фильма. Снова перед толпой поклонников. Еще «киносцена». Герой пытается говорить — голос ужасный. Три попытки. Герой снова газетчик, пересчитывает деньги. Пишет свой автограф на стене.
«Ловушка». Танец вокруг стула. Садится на стул. Снова танцует, не может уйти. Падает в изнеможении животом на стул, потом вместе со стулом — на пол…
{198} «Шарик из далекого лета». Танец воспоминания. Беззаботная игра. С красным шариком на палочке. Прощание.
«Наркоман». Укол в руку, судороги. Сидя на корточках, что-то подбрасывает под прерывистый грохот. Папироска. Начинает курить. Нирвана. Как будто теряет вес. Извивается (ощущение, что действительно вне реальности). Переплетение рук. Одна рука из подмышки (словно не его, так герой ее и воспринимает). Извивы, кувырки, пластически замедленные, обратные…
«Смерть огородного чучела». Стоит на месте, раскинутые руки, голова откинута назад. Фонограмма: команды, стрельба то одиночными выстрелами, то залпами, то пулемет… Сотрясается и извивается под ними. Все реже может принять свою начальную позу. Клонится все ниже, ниже. Наконец на полу, лицом к нам. Руки еще шевелятся. Еще один выстрел. Рука вздрогнула. Упала. Мертв.
После окончания представления — бушевание зала. Долгие вызовы в темноте. Публика и мим друг друга не поняли: зал хотел еще, Дариус раскланивался, дошел в раскланивании до кульминации, не знал, что еще ему делать.
Молодой парень. Острое лицо. Мягкое, гибкое и в то же время мускулистое тело (может напрячь мускулы, продемонстрировать их). От чьего лица ведется действие? В общем, от себя. Марсо — от лица человека вообще и от лица Бипа; тут — от себя. Но отношение к себе достаточно отстраненное. Вот в чем дело, в чем его современность, в чем молодость современная — в том, как смотрит на мир и на себя. Нет определенной точки зрения, неоднородность взгляда на мир и мировоззрения. Есть и смягчение (без иронии и симпатии к герою), и жестокость (ничего ему не оставляет). Все выливается в странный танец, судороги, из которых человек не может вырваться. Танец — судороги, в которых бьется человек. Даже «Ванная» — об этом. Можно считать, что его миниатюры — это образы всей жизни, как у Марсо.
20 октября 1971 г. «Варшавская мелодия». Театр им. Ленсовета. 300‑й спектакль[cxvi].
На этот раз — про любовь. Если в начале спектакля [у Гелены — А. Б. Фрейндлих] драматическая жизнь и надежды, то в конце — {199} уже без них, она едва принимает Виктора. Он же — ни то, ни се, нелепость с его вином, докторской степенью и т. д.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 229; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!