РАЗЛИЧИЕ ПОЛОЖЕНИЯ В КОНЦЕ ДРЕВНЕГО МИРА, ОКОЛО 300 г., И В КОНЦЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ — 1453 г.28 25 страница

В противовес обеим этим концепциям выступает Гегель с совер­шенно неслыханными до того времени положениями, что случайное имеет некоторое основание, ибо оно случайно, но точно так же и не имеет основания, ибо оно случайно; что случайное необходимо, что необходимость сама определяет себя как случайность и что, с другой стороны, эта случайность есть скорее абсолютная необ­ходимость («Логика», кн. II, отд. III, гл. 2: «Действительность»)²³. Естествознание предпочло просто игнорировать эти положения как парадоксальную отру слов, как противоречащую себе самой бессмыслицу, закоснев теоретически, с одной стороны, в скудо­умии вольфовской метафизики, согласно которой нечто является либо случайным, либо необходимым, но не тем и другим од­новременно, а с другой стороны—в едва ли менее скудоум­ном механическом детерминизме, который на словах отрицает слу­чайность в общем, чтобы на деле признавать ее в каждом отдель­ном случае.

В то время как естествознание продолжало так думать, что сделало оно в лице Дарвина?

Дарвин в своем составившем эпоху произведении исходит из самой широкой, покоящейся на случайности, фактической основы. Именно бесконечные случайные различия индивидов внутри от­дельных видов, различия, которые могут усиливаться до выхода за пределы видового признака и у которых даже ближайшие их причины могут быть установлены лишь в самых редких случаях, именно они заставляют его подвергнуть сомнению прежнюю основу всякой закономерности в биологии — понятие вида в его прежней метафизической окостенелости и неизменно­сти. Но без понятия вида вся наука превращалась в ничто. Все ее отрасли нуждались в понятии вида в качестве основы: чем были бы без понятия вида анатомия человека и сравнительная анато­мия, эмбриология, зоология, палеонтология, ботаника и т. д.? Все результаты этих наук были не только поставлены под сомне­ние, но и прямо-таки упразднены. Случайность опрокидывает

{175}

существовавшее до сих пор понимание необходимости^*. Прежнее представление о необходимости отказывается служить. Сохранять его — значит навязывать природе в качестве закона противо­речащее самому себе и действительности произвольное челове­ческое определение, значит тем самым отрицать всякую вну­треннюю необходимость в живой природе, значит вообще объявить хаотическое царство случая единственным законом живой природы.

«Gilt nichts mehr der Tausves-Jontof»²⁴ — кричали вполне последовательно биологи всех школ.

Дарвин.

* * *

ГЕГЕЛЬ, «ЛОГИКА», т. 1²⁵

«Ничто, противополагаемое [какому-нибудь] нечто, ничто какого-либо нечто, есть некое определенное ничто» (стр. 74)²⁶.

«Имея в виду взаимоопределяющую связь (мирового)²⁷ це­лого, метафизика могла выставить—в] сущности, тавтологиче­ское— утверждение, что если бы была уничтожена одна пылинка, то рухнула бы вся вселенная» (стр. 78)²⁸.

Главное место об отрицании. «Введение», стр. 38: «что проти­воречащее себе разрешается не в нуль, не в абстрактное ничто, а в отрицание своего определенного содержания» и т. д.²⁹.

Отрицание отрицания. «Феноменология», Предисловие, стр. 4: почка, цветок, плод и т. д.³⁰.

[б) Диалектическая логика и теория познания. О «границах познания»]

* * *

Единство природы и духа ^г. Для греков было ясно само собой, что природа не может быть неразумной, но еще и теперь даже самые глупые эмпирики доказывают своими рассуждениями (как бы ни были ошибочны эти последние), что они заранее убеждены в том, что природа не может быть неразумной, а разум не может противоречить природе.

{176}

*

Развитие какого-нибудь понятия или отношения понятий (положительное и отрицательное, причина и действие, субстанция и акциденция) в истории мышления так относится к развитию его в голове отдельного диалектика, как развитие какого-нибудь ор­ганизма в палеонтологии — к развитию его в эмбриологии (#ли, лучше сказать, в истории и в отдельном зародыше). Что это так, было открыто по отношению к понятиям впервые Гегелем. В исто­рическом развитии случайность играет свою роль, которая в диа­лектическом мышлении, как и в развитии зародыша, резюмируемся в необходимости².

* * *

Абстрактное и конкретное. Общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный «конкрет­ный» пример этого³.

* * *

Рассудок и разум ⁴. Это гегелевское различение, согласно кото­рому только диалектическое мышление разумно, имеет известный смысл. Нам общи с животными все виды рассудочной деятельно­сти: индукция, дедукция, следовательно, также абстрагирование (родовые понятия у Дидо⁵: четвероногие и двуногие), анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анали­за), синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в качестве соединения обоих, эксперимент (в случае новых препятствий и при затруднительных положениях). По типу все эти методы — стало быть, все признаваемые обычной логикой средства научного ис­следования — совершенно одинаковы у человека и у высших жи­вотных. Только по степени (по развитию соответственного метода) они различны. Основные черты метода одинаковы у человека и у животного и приводят к одинаковым результатам, поскольку оба оперируют или довольствуются только этими элементарными мето­дами. Наоборот, диалектическое мышление — именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование природы самих понятий, — возможно только для человека, да и для последнего лишь на сравнительно высокой ступени развития (буддисты и греки), и достигает своего полного развития только значительно позже, в новейшей философии; и несмотря на это — колобсаль-ные результаты уже у греков, задолго предвосхищающие исследо­вание.

Химия, в которой преобладающей формой исследования является анализ, ничего не стбит без его противоположности — синтеза ^в.

{177}

 

[О КЛАССИФИКАЦИИ СУЖДЕНИЙ]7

Диалектическая логика, в противоположность старой, чисто формальной логике, не довольствуется тем, чтобы перечислить и без всякой связи поставить рядом друг возле друга формы дви­жения мышления, т. е. различные формы суждений и умозаклю­чений. Она, наоборот, выводит эти формы одну из другой, уста­навливает между ними отношение субординации, а не коорди­нации, она развивает более высокие формы из нижестоящих. Гегель, верный своему подразделению всей логики в целом, груп­пирует суждения следующим образом⁸:

1. Суждение наличного бытия — простейшая форма сужде­ния, где о какой-нибудь единичной вещи высказывается, утвер­дительно или отрицательно, какое-нибудь всеобщее свойство (по-ложителыюе суждение: «роза красна»; отрицательное суждение: «роза не голубая»; бесконечное суждение: «роза не верблюд»).

2. Суждение рефлексии, где о субъекте высказывается некото­рое относительное определение, некоторое отношение (сингуляр­ное⁹ суждение: «этот человек смертен»; партикулярное¹⁰суждение: «некоторые, многие люди смертны»; универсальное¹¹ сужде­ние: «все люди смертны», или «человек смертен»).

3. Суждение необходимости, где о субъекте высказывается его субстанциальная определенность (категорическое суждение: «роза есть растение»; гипотетическое суждение: «если солнце подни­мается над горизонтом, то наступает день»; разделительное су­ждение: «чешуйчатник есть либо рыба, либо амфибия»).

4. Суждение понятия, где о субъекте высказывается, в какой мере он соответствует своей всеобщей природе, или, как выражается Гегель, своему понятию (ассерторическое суждение: «этот дом плох»; проблематическое: «если дом устроен так-то и так-то, то он хорош»; аподиктическое:«дом, устроенный так-то и так-то,хорош»).

1-я группа—это единичное суждение, 2-я и 3-я—особенное суждение, 4-я—всеобщее суждение.

Какой сухостью ни веет здесь от этого и какой произвольной ни кажется на первый взгляд эта классификация суждений в тех или иных пунктах, тем не менее внутренняя истинность и необ­ходимость этой группировки станет ясной всякому, кто прошту­дирует гениальное развертывание этой темы в «Большой логике» Гегеля (Werke, V, 63—115)¹². А какое глубокое основание эта группировка имеет не только в законах мышления, но также и в за­конах природы, — для доказательства этого мы приведем здесь один вне этой связи весьма известный пример,

Что трение производит теплоту, это было известно на практике уже доисторическим людям, когда они изобрели — быть может,

{178}

уже 100 ООО лет тому назад — способ получать огонь трением, а еще ранее этого согревали холодные части тела путем их расти­рания. Однако отсюда до открытия того, что трение вообще есть источник теплоты, прошло кто знает сколько тысячелетий. Но так или иначе, настало время, когда человеческий мозг развился на­столько, что мог высказать суждение: «трение есть источ­ник теплоты»,—суждение наличного бытия, и притом положи­тельное.

Прошли новые тысячелетия до того момента, когда в 1842 г. Майер, Джоуль и Кольдинг подвергли исследованию этот спе­циальный процесс со стороны его отношений к открытым тем временем другим процессам сходного рода, т. е. со стороны его ближайших всеобщих условий, и формулировали такого рода суждение: «всякое механическое движение способно посред­ством трения превращаться в теплоту». Столь продолжительное время и огромное множество эмпирических знаний потребовались для того, чтобы продвинуться в познании предмета от вышепри­веденного положительного суждения наличного бытия до этого универсального суждения рефлексии.

Но теперь дело пошло быстро. Уже через три года Майер смог поднять — по крайней мере, по сути дела — суждение ре­флексии на ту ступень, на которой оно имеет силу ныне: «Любая форма движения способна и вынуждена при определен­ных для каждого случая условиях превращаться, прямо или кос­венно, в любую другую форму движения». Это — суждение поня­тия, и притом аподиктическое,—наивысшая форма суждепия вообще.

Итак, то, что у Гегеля является развитием мыслительной формы суждения как такового, выступает здесь перед нами как развитие наших, покоящихся на эмпирической основе, теоретических зна­ний о природе движения вообще. А ведь это показывает, что законы мышления и законы природы необходимо согласуются между со­бою, если только опи правильно познаны.

Мы можем рассматривать первое суждение как суждение еди­ничности: в нем регистрируется тот единичный факт, что трение производит теплоту. Второе суждение можно рассматривать как суждение особенности: некоторая особая форма движения (а именно: механическая) обнаружила свойство переходить при особых обстоятельствах (а именно: посредством трения) в не­которую другую особую форму движения — в теплоту. Третье суждение есть суждение всеобщности: любая форма движения оказалась способной и вынужденной превращаться в любую дру­гую форму движения. Дойдя до этой формы, закон достиг своего последнего выражения. Посредством новых открытий мы можем доставить ему новые подтверждения, дать ему новое, более бога­тое содержание. Но к самому закону, как он здесь выражен, мы не можем прибавить больше ничего. В своей всеобщности, в которой

{179}

и форма и содержание одинаково всеобщи, он не способен ни к какому дальнейшему расширению: он есть абсолютный закон природы.

К сожалению, дело хромает в отношении той формы движения, которая свойственна белку, иначе говоря, в отношении жизни, до тех пор пока мы не в состоянии изготовить белок.

* * *

Однако выше¹³ доказано также, что для того, чтобы выска­зывать суждения, требуется не только кантовская «способность суждения», но и [...]¹⁴

* * *

Единичность, особенность, всеобщность—вот те три опреде­ления, в которых движется все «Учение о понятии»¹⁵. При этом восхождение от единичного к особенному и от особенного к всеоб­щему совершается не одним, а многими способами, и Гегель до­вольно часто иллюстрирует это на примере восхождения от ин­дивида к виду и роду. И вот приходят Геккели со своей индукцией и трубят, как о каком-то великом деянии — против Гегеля, — о том, что надо восходить от единичного к особенному и затем к всеобщему, от индивида к виду, а затем к роду, позволяя затем делать дедуктивные умозаключения, долженствующие повести дальше! Эти люди так увязли в противоположности между ин­дукцией и дедукцией, что сводят все логические формы умозаклю­чения к этим двум, совершенно не замечая при этом, что они 1) бес­сознательно применяют под этим названием совершенно другие формы умозаключения, 2) лишают себя всего богатства форм умо­заключения, поскольку их нельзя втиснуть в рамки этих двух форм, и 3) превращают вследствие этого сами эти формы—ин­дукцию и дедукцию — в чистейшую бессмыслицу ¹⁶.

* * *

Индукция и дедукция¹¹. Геккель, стр. 75¹⁸ и следующие, где приводится индуктивное умозаключение Гёте, что человек, нормально не имеющий межчелюстной кости, должен иметь ее, и где, следовательно, путем неправильной индукции¹⁹ Гёте при­ходит к чему-то верному!

* * *

Бессмыслица у Геккеля: индукция против дедукции. Как будто дедукция не = умозаключению; следовательно, и индукция являет­ся некоторой дедукцией. Это происходит от поляризирования. Геккель, «Естественная история миротворения», стр. 76 —7 7 ²⁰. Умозаключение поляризируется на индукцию и дедукцию!²¹

{180}

Путем индукции было найдено сто лет тому назад, что раки и пауки суть насекомые, а все низшие животные — черви. При помощи индукции теперь найдено, что это — нелепость и что су­ществует х классов. В чем же преимущество так называемого индуктивного умозаключения, могущего оказаться столь же лож­ным, как и так называемое дедуктивное умозаключение, осно­ванием которого является ведь классификация?

Индукция никогда не докажет, что когда-нибудь не будет най­дено млекопитающее животное без молочных желез. Прежде сосцы считались признаком млекопитающего. Однако утконос не имеет сосцов.

Вся вакханалия с индукцией [идет] от англичан — Уэвель, inductive sciences [индуктивные науки]²², охватывающие чисто математически[е науки] ²³, — и таким образом была выдумана противоположность индукции и дедукции. Старая и новая логика не знает об этом ничего. Все формы умозаключения, начинающие с единичного, экспериментальны и основываются на опыте. А ин­дуктивное умозаключение начинается даже с В—Е—О²⁴ (все­общего).

Для силы мышления наших естествоиспытателей характерно также то, что Геккель фанатически выступает на защиту индукции как раз в тот самый момент, когда результаты индукции — клас­сификации— повсюду поставлены под вопрос (Limulus — паук; Ascidia — позвоночное или хордовое; Dipnoi [двоякодышащие], вопреки первоначальному определению их как амфибий, оказы­ваются все-таки рыбами) и когда ежедневно открываются новые факты, опрокидывающие всю прежнюю индуктивную классифика­цию. Какое прекрасное подтверждение гегелевского положения о том, что индуктивное умозаключение по существу является пробле­матическим! ²⁵ Даже больше того, вся классификация организмов благодаря успехам теории развития отнята у индукции и сведена к «дедукции», к учению о происхождении — какой-нибудь вид буквально дедуцируется из другого путем установления его про­исхождения, — а доказать теорию развития при помощи одной только индукции невозможно, так как она целиком антииндук-тивна. Понятия, которыми оперирует индукция: вид, род, класс, благодаря теории развития стали текучими итем самым относительными; а относительные понятия не поддаются индук­ции ²⁶.

* * *

Всеиндуктивистам ²⁷. Никакая индукция на свете никогда не помогла бы нам уяснить себе процесс индукции. Это мор сделать только анализ этого процесса. — Индукция и дедукция связаны между собою столь же необходимым образом, как синтез и анализ.

{181}

Вместо того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упу­скать из виду их связь между собою, их взаимное дополнение друг друга. — По мнению индуктивистов, индукция является непогре­шимым методом. Это настолько неверно, что ее, казалось бы, на­дежнейшие результаты ежедневно опрокидываются новыми откры­тиями. Световые корпускулы и теплород были плодами индукции. Где они теперь? Индукция учила нас, что все позвоночные живот­ные обладают центральной нервной системой, диферонцированной л а головной и спинной мозг, и что спинной мозг заключен в хря­щевых или костных позвонках—откуда заимствовано даже на­звание этих животных. Но вот оказалось, что ланцетник—по­звоночное животное с недиференцированной центрально-нервной струной и без позвонков. Индукция твердо установила, что рыбы — это такие позвоночные животные, которые всю свою жизнь дышат исключительно жабрами. И вот обнаруживаются животные, которых почти все признают за рыб, но которые обла­дают, наряду с жабрами, хорошо развитыми легкими, и оказы-' кается, что каждая рыба имеет в своем воздушном пузыре по­тенциальное легкое. Лишь путем смелого применения учения о развитии помог Геккель индуктивистам, вполне хороню чувство­вавшим себя в этих противоречиях, выбраться из них. — Если бы индукция была действительно столь непогрешимой, то откуда взялись бы стремительно опрокидывающие друг друга перевороты в классификациях органического мира? Ведь они являются са­мым подлинным продуктом индукции, и тем не менее они уничто­жают друг друга.

* * *

Индукция и анализ ²⁸. Термодинамика дает убедительный при­мер того, насколько мало обоснована претензия индукции быть единственной или хотя бы преобладающей формой научных от­крытий. Паровая машина явилась убедительнейшим доказатель­ством того, что из теплоты можно получить механическое движение. 100 000 паровых машин доказывали это не более убедительно, чем одна машина, они только все более и более заставляли физи­ков заняться объяснением этого. Сади Карно первый серьезно взялся за это, но не путем индукции. Он изучил паровую машину, проанализировал ее, нашел, что в ней основной процесс не вы­ступает в чистом виде, а заслонен всякого рода побочными про­цессами, устранил эти безразличные для главного процесса по­бочные обстоятельства и конструировал идеальную паровую ма­шину (или газовую машину), которую, правда, так же нельзя осуществить, как нельзя, например, осуществить геометрическую линию или геометрическую плоскость, но которая оказывает, по-своему, такие же услуги, как эти математические абстракции!

{182}

она представляет рассматриваемый процесс в чистом, независимом, неискаженном виде. И он носом наткнулся на механический эквивалент теплоты (см. значение его функции С), которого он не мог открыть и увидеть лишь потому, что верил в теплород. Это является также доказательством вреда ложных теорий.

* * *

Эмпирическое наблюдение само по себе никогда не может до­казать достаточным образом необходимости. Post hoc, но не pro­pter hoc²⁹ («Энциклопедия»,I, стр.84) ³⁰.Это до такой степени верно, что из постоянного восхождения солнца утром вовсе не следует, что оно взойдет и завтра, и действительно, мы теперь знаем, что настанет момент, когда однажды утром солнце не взойдет. Но доказательство необходимости заключается в человеческой дея­тельности, в эксперименте, в труде: если я могу сделать некоторое post hoc³¹, то оно становится тождественным с propter hoc³².

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!