О количестве строящихся и имеющихся в обкомах, крайкомах и республиках санаториев и домов отдыха

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 15Следующая ⇒

№/№	Название организаций	Существует		Строится		Примечание
№/№	Название организаций	Дома отдыха, санатории	Мест	Дома отдыха, санатории	Мест	Примечание
1.	Башкирия	1	240	-	-
2.	Восточная Сибирь	-	-	2	1.000	Ориентир.
3.	Дальневосточный край	-	-	3	2.400	Тоже
4.	Западная Сибирь	-	-	1	825
5.	Западный	1	1685	-	-
6.	Закавказье: Азербайджан Армения Грузия	- 1 -	- 90 -	1 1 1	150 225 300
7.	Иваново	-	-	1	2.516
8.	Казахстан	-	-	2	1.200	Ориентир.
9.	Карелия	1	360	-	-
10.	Крым	2	1760	-	-
11.	Ленинград	1	180	1	426
12.	Москва	4	1470	-	-
13.	Горьковский	4	3840	1	300
14.	Нижняя Волга	-	-	1	450
15.	Северный	-	-	2	600
16.	Северный Кавказ	-	-	3	2.500	Ориентир.
17.	Средняя Волга	-	-	-	-
18.	Средне-Азиатское Бюро. Узбекистан Таджикистан Туркменистан Киргизия Каракалпакия	1 - 1 1 -	360 - 3.600 120 -	- - 1 - -	- - - 1.800 -
19.	Татария	3	780	-	-
20.	Урал	-	-	1	1.290
21.	Белоруссия	2	540	1	570
22.	Украина	3	3.240	2	2.200
23.	ЦЧО	1	2.730	-	-
24.	Якутия	-	-	-	-
		27	20.995	25	18.752

Из табличных данных видно, что наличная сеть домов отдыха и санаторий по краям, областям и республикам обеспечивала районный актив весьма неравномерно. Кроме того, рост партийной бюрократии со всей очевидностью опережал возможности наращивания материальной и финансовой базы. Так, в 1933 г. районного актива, подлежащего обслуживанию домами отдыха и санаториями, насчитывалось около 160 тыс. человек, с включением сюда 11 тысяч работников политотделов совхозов и МТС. Для их обслуживания койками (исходя из средней стоимости одной койки в 300 рублей в санатории и 250 рублей в доме отдыха) требовалось сумма не менее 41 млн рублей. В силу этого специальная Комиссия ЦК партии по главе со Шверником в июне 1933 г. предложила расширить ассигнования на достройку и эксплуатацию домов отдыха и санаториев для районного партактива, а также на приобретение курортно-санаторных путевок для работников политотделов совхозов и МТС на 25 млн рублей за счет средств Цусстраха. Также было предложено возложить на соответствующие наркоматы обеспечение строительства домов отдыха и санаторий стройматериалами. Что касается дальнейшего развития курортно-санаторного отдыха низовой номенклатуры, то Комиссии было поручено выработать план строительства домов отдыха, санаторий и обслуживания актива, а также установить размер и источник ассигнований на эти нужды. Выработанный план порядка строительства и размер ассигнований требовалось представить на утверждение ЦК партии.[534] Тогда как для всего остального населения Советского Союза «пассивный» курортный отдых не особенно приветствовался.

Подход к внутреннему, «пролетарскому» туризму как к сочетанию активного отдыха с общественно-политической нагрузкой вел к тому, что экскурсии на курорты зачастую соседствовали с посещениями нефтепромыслов и заводов.[535] За решение проблем самодеятельного отдыха вместе с Обществом пролетарского туризма и экскурсий взялся Государственный центральный институт курортологии. В 1930 г. по его инициативе было созвано специальное совещание по вопросам научного обоснования отдыха и туризма в стране с участием ОПТЭ, Народного комиссариата здравоохранения, Осоавиахима, Всесоюзного совета по физической культуре и других организаций. Совещание констатировало, что физиологические основы отдыха в стране еще не изучены и постановило «проблему рабочего отдыха и туризма разработать так, чтобы каждое мероприятие давало реальный, здоровый отдых, чтобы оно реально давало трудовую зарядку, поднимало производительность труда, давало дополнительные источники человеческой энергии».[536]

Из материалов секретного доклада, подготовленного в мае 1932 г. по результатам проверки выполнения наркоматом здравоохранения РСФСР постановлений ЦК ВКП(б) о медицинском обслуживании населения, видно, что «обслуживанию производственных рабочих и колхозников курортной помощью не уделяется еще необходимого внимания». Так, в 1931 г. процент «рабочих от станка» в санаториях составлял не более 41-48%. По пансионатам этот процент был еще ниже - лишь 17-23%, а среди амбулаторных больных рабочих было всего 13–15%. Еще хуже был организован курортный отдых колхозников. Например, из 780 больных в Ливадийском крестьянском санатории в январе 1932 г. находилось только 173 крестьянина, а колхозников из них было всего 28. Перевыполнение на 110-112% плана по завозу больных рабочих и крестьян на курорты в 1931 году достигалось за счет переуплотнения курортов и ухудшения качества обслуживания больных. В свою очередь, бесхозяйственная деятельность курортного начальства (в том числе и повсеместное «разбазаривание продуктов питания») делала массовые курорты убыточными.[537] Тогда как казна не особо спешила с финансовыми вливаниями в «рабоче-крестьянские» курорты. Не секрет, что остановки в курортах в номерах гостиниц были «дороги и доступны людям с хорошими средствами». Поэтому для отдыхающих в курортных зонах рабочих и крестьян предлагалось расселение в дешевых (от 50 копеек до 1 рубля за койку) в общежитиях при Домах крестьянина и некоторых профсоюзов.[538]

Информация о готовящемся строительстве под Москвой «царства отдыха для рабочих», «большого подмосковного лесного курорта» впервые была озвучена на страницах «Правды» 30 января 1929 года. Главный вдохновитель проекта известный советский журналист Михаил Кольцов писал, что в скором времени рядом со столицей появится Зеленый город, в котором смогут отдыхать сразу 130 тысяч рабочих. Отсутствие правительственных дотаций не помешало началу строительства, которое финансировалось профсоюзами, органами здравоохранения и соцстрахования, а также участниками жилищных кооперативов. За основу был взят проект Николая Ладовского, назначенного главным архитектором. Строительство началось уже весной 1930 года, но в начале следующего строительного сезона проект был законсервирован, а собранные на него средства были переброшены на строительство московского метрополитена. Окончательно идея «громадной пролетарской здравницы» была похоронена после ареста Кольцова в 1938 году.[539]

Не удивительно, поэтому, стихийное создание так называемых «народных курортов». Из отчета туристской группы А. Куреллы, представленного в ЦС ОПТЭ в мае 1936 г., мы узнаем о таком «народном курорте» в долине рядом с перевалом Кызгич в Абхазии: «Отсюда в долине на краю леса видна группа деревянных бараков и много шалашей. Это так называемый народный курорт. Вокруг богатого водой «нарзана» (углекисло-серая холодная вода). Здесь летом со всех долин и даже из Сухума собираются местные жители на «лечение». Во время «сезона» здесь небольшой базар. Ночлег можно получить в бараках. Место расположено очень живописно. Сам «курорт» весьма своеобразное зрелище, «курортники» (абхазцы, греки, армяне, латыши и т.д.) очень гостеприимны».[540]

Понятно, что власти не приветствовали такие формы курортной самодеятельности, но и воспрепятствовать этому по разным причинам не имели возможностей. В силу чего, несмотря на монополизацию и централизацию сфер внутреннего и иностранного туризма в СССР, санаторно-курортный отдых оставался дифференцированным по группам населения и сохранял для значительной части советских людей «дикий» характер.

Со второй половины 1930-х гг. тема курортного отдыха приобрела не только воспитательную, но и идеологическую насыщенность. С этого времени курорты всегда связывались с правом на отдых, гарантированным Конституцией СССР. В это же время отдых на курорте стал рассматриваться как награда за хорошую работу или какие-либо достижения. Ситуация существенно изменилась в послевоенные годы, когда курорты упоминаются в периодике с гораздо меньшим пафосом. Именно в этот период курортный отдых стал рассматриваться как удовольствие, а не только как лечение или награда за доблестный труд. В начале 1950-х гг. курорт все больше рассматривается как часть социальной политики государства. Впрочем, и в эти годы новые здравницы строились роскошными и монументальными. Курорт, наполненный символами и ритуалами, сам становился символом новой эпохи.[541]

*****

Британский социолог-постмодернист польского происхождения З. Бауман способствовал появлению на постмодерной сцене «туриста» как воплощения мобильности и фрагментации. С одной лишь поправкой, что туризм, в отличие от прогулки, это все-таки вид активности, а не тип личности. Целью туриста выступает новый опыт, им движет стремление покинуть повседневность и «запрыгнуть» в новое пространство. В связи с этим хочется сразу подчеркнуть, что слово «туризм» для тридцатых годов ХХ столетия было в значительной мере эвфемизмом, скорее затемняющим, нежели проясняющим суть данного массового движения. Ведь более привычно воспринимать туризм, прежде всего, как приключение, то есть как некую реальность, противостоящую повседневности.[542] Тогда как под повседневностью чаще всего понимается нечто привычное, рутинное, нормальное, тождественное себе в различные моменты времени.

Известный российский социолог Л.Г. Ионин признает, что для советского человека были вполне доступны различные и более-менее отдаленные от повседневности сферы, такие как наслаждение природой и альпинизмом, путешествиями и спортивным туризмом, научное творчество и культурные переживания. Именно они создавали ощущение полноты жизни и свободы выхода за пределы повседневности советской эпохи.[543] Так то оно так, если бы не это - «более-менее отдаленные». В «кривом зеркале» советской повседневности отражались все эти «конечные области значений», образуя неразрывную цепочку, переход от одного звена которой к другому нередко был незаметен. Не вызывает сомнений, что к концу 1920-х годов сложились типичные советские общественные организации «нового типа», выступавшие формой социальной мобильности и политической социализации населения для выполнения политико-идеологических задач режима. Вполне понятно, что в условиях «большого скачка» пропагандистский аппарат был нацелен на обслуживание, по крайней мере, трех основных задач – индустриализации, коллективизации и повышении обороноспособности страны. Последовательное закрепление в законодательстве об общественных организациях конца 1920-х годов принципов государства «диктатуры пролетариата», и, прежде всего, классового подхода и партийного руководства, способствовало линии на создание очередного общественно-политического и оборонно-спортивного общества, каковым, по сути, являлось созданное 8 марта 1930 г. Всесоюзное добровольное общество пролетарского туризма и экскурсий (ОПТЭ).

Архивные документы и материалы туристической прессы демонстрируют переходившую все мыслимые и немыслимые границы заорганизованность «пролетарского туризма» конца 1920-х – начала 1930-х годов.[544] Так, методическое письмо Центрального Совета ОПТЭ республиканским, краевым, областным и районным организациям Общества «Об участии ячеек ОПТЭ в подготовке к весеннему севу» (1931 г.) содержало подробный план работы туристской группы (бригады) при посещении колхоза. По прибытии на место бригада обязана была связаться с правлением и общественно-политическими организациями колхоза с целью выяснения, прежде всего, степени коллективизации и классового расслоения в районе. Помимо определения основных задач весеннего сева в данной местности, туристы должны были собрать информацию об истории организации конкретного колхоза и о классовой борьбе вокруг его создания, о размерах колхоза и темпах его роста, об общем направлении хозяйства и ведущей его отрасли, итогах 1930 года и контрольных цифрах на 1931 год. Четко был прописан и примерный план ознакомления бригады с колхозной жизнью, включающий осмотр амбаров, машинных сараев и конюшни с целью определения состояния семенных фондов, тракторного парка и тягловой силы. Не должны были остаться в стороне и организационно-экономические вопросы: форма бригад колхоза, применение сдельщины, состояние ударничества и социалистического соревнование, выполнение планов по контрактации и т.п. В процессе осмотра колхоза бригада туристов должна была прийти на помощь колхозникам как путем тех или иных рационализаторских предложений, так и непосредственной помощью в ремонте сельскохозяйственного инвентаря. Экскурсия по колхозу должна была заканчиваться ознакомлением с культурно-бытовыми учреждениями колхоза: столовой, яслями и школой, клубом или красным уголком. В качестве итоговых мероприятий «туристического рейда» настоятельно рекомендовалось проведение совместного с колхозниками производственного совещания и организация в данном колхозе ячейки туристов. По возвращении бригада делала доклад на широком собрании туристов и составляла сводку или рапорт о работе.[545] При этом были разработаны специальная инструкция «Как составлять сводку» и даже сама примерная сводка.[546] Аналогичные методические указания были подготовлены Научно-методическим сектором ЦС ОПТЭ при проведении экскурсий в совхозы и МТС.

Подробно регламентированы были вопросы подготовки агитаторов,[547] включая разрабатываемые Агитационно-пропагандистским отделом Общества тезисы для выступлений,[548] задания и планы работы низовой ячейки туристов[549] и круг рекомендованной литературы для чтения.[550] В методической записке по организации и проведению инструктивных собраний для агитаторов-докладчиков количество последних определялось методом разверстки «в зависимости от количественного состава ячеек». Все агитаторы закреплялись при агитационно-пропагандистском отделе районного или окружного советов ОРТЭ и в зависимости от подготовленности посылались по заводам, клубам, школам и красным уголкам. В разделе «Как проводить инструктивные собрания для агитаторов» инструктивные сборы должны были проводиться не чаще 1 раза в 10 дней, а их продолжительность должна была составлять не более 2-х часов. При этом «время проработки» рекомендовалось разбить на три равных части по 40 минут. I часть состояла из 30-ти минутного инструктивного доклада или беседы по проработанной теме и 10 минут, отведенных на вопросы по инструктивному докладу. 40 минутная II часть представляла собой самостоятельную проработку материала к теме и докладу. И, наконец, содержание III части составляла беседа о том, как читать доклад, как и какими материалами пользоваться при проработке темы и при выступлении. Все участники инструктивных собраний разбивались на группы не более 15-20 человек, в каждой из которых избирался староста, ведущий учет посещаемости и оповещающий об очередных темах и занятиях.[551]

Ежемесячный орган ЦС ОПТЭ «Бюллетень туриста» в специальном разделе предложил примерную программу итогового вечера туризма на тему «Туризм и оборона», обязательно включавшую в себя:

во-первых, вступительное слово представителя партии, Осоавиахима или военного ведомства;

во-вторых, рассказ двух-трех туристов о своих путешествиях с выделением всего того, что имеет значение для военизации движения: переходы пешком и на лодке, походная жизнь, работа с картой и компасом, изучение истории Гражданской войны, знакомство с работой местных организаций Осоавиахима и работа самих туристов по разъяснению населению военной опасности и задач обороны СССР;

в-третьих, краткий доклад военного работника о путях военизации туризма.[552]

Не меньшей регламентации было подвергнуто и само путешествие. Так, каждая туристическая группа должна иметь два типа дневников: групповой, который вел староста, и единоличный. Первый включал в себя три части: маршрутную (характеристику маршрута, снаряжения, баз и стоянок, а также сведения о партийных и комсомольских ячейках и других общественных организациях); общеописательную (быт группы, описание природы и общества); общественно-политические задания, включая вопросы шефства. Что касается единоличного дневника, то, помимо указанных разделов, он должен был включать запись явлений, особо заинтересовавших пишущего (например, геология, классовая борьба, этнография и т.п.).[553]

По «линеечке» были выстроены и правила того, что и как писать о туристических поездках в печатные органы ОПТЭ – журналы «Бюллетень туриста» (позднее – «Турист-активист») и «На суше и на море». В числе рекомендованных тем мы видим следующие «пожелания»:

· освещай социалистическую стройку и коллективизацию сельского хозяйства

· сообщай о горовосхождениях, об экскурсиях с научной и пропагандистской целями;

· указывай новые месторождения полезных ископаемых;

· делись практическими соображениями по маршрутам ОПТЭ;

· оценивай работу отделений и баз, сообщай о замеченных недостатках.[554]

Руководящие органы ОПТЭ сформулировали и семь правил представления материала, «которые должны быть твердо усвоены нашими туристами»:

1) четкое понимание задач пролетарского туризма;

2) серьезная предварительная проработка маршрута и общественно-политических задач;

3) умение использовать этот материал во время путешествия;

4) требовательное и честное отношение к своей письменной работе;

5) максимальное выявление классовых установок на природу и явления общественной жизни;

6) общая грамотность языка и устранение рабского подражания старым литературным образцам;

7) широкое использование языка трудовых масс, без подлаживания и шаблона.[555]

Более того, руководящие указания включали в себя рекомендации по объектам съемок и зарисовок во время туристической поездки. Например, в разделе по обществоведению объекты «культурно-бытовой линии» ограничивались примерами старого и нового быта; а в разделе по социалистическому строительству предлагалось фотографировать, в первую очередь, внешний и внутренний вид заводов, фабрик, рудников, учебных заведений, колхозов и совхозов, МТС, а также процессы механизированного труда.[556]

Документы показывают, что главная задача нового общества заключалась в нахождении собственной ниши в деле помощи «социалистическому строительству». Архивные фонды хранят материалы, отражающие взаимодействие ОПТЭ с другими советскими массовыми организациями – например, Союзом воинствующих безбожников и ОСОАВИАХИМом, Обществами «Друг детей» и «Друзей радио», «ТЕХМАСС» и Обществом борьбы с алкоголизмом, Автодором и Обществом «Долой неграмотность».[557] Подобные контакты определяли и список рекомендованной для чтения литературы. Так, например, по линии Общества «Долой неграмотность», необходимо было, помимо Положения об ячейках ОДН, читать журнал «За грамоту», а сотрудничество с Осоавиахимом предполагало знакомство с журналами «Осоавиахим», «Авиация и химия» и «Самолет». Для плодотворной работы по линии Автодора настоятельно рекомендовались журнал «За рулем» Библиотека Автодора в издании «Огонька», а антирелигиозная пропаганда туристических бригад должна была опираться на такие издания Союза воинствующих безбожников, как, например, газета «Безбожник» и журнал «Безбожник у станка». То есть помимо собственно туристской литературы, каждый турист должен был, так или иначе, познакомиться с журналами «Радио всем» (Общество друзей радио), «Искра» (ТЕХМАСС) и «Друг детей» (одноименное Общество), Уставом Общества борьбы с алкоголизмом и другой литературой, выпускаемой многочисленными советскими массовыми обществами.[558]

Архивные документы свидетельствуют, что на практике туристические группы превращались в передвижные пропагандистские бригады универсального характера. Особенно явственно это проявлялось в ходе перевыборных кампаний советов разного уровня. Так, в связи с предстоящей отчетно-перевыборной кампанией Московское отделение ОПТЭ провело двухмесячный туристский поход за массовое вовлечение в перевыборную кампанию Советов. По рекомендации агитационно-пропагандистского сектора МОС ОПТЭ все районные советы Общества организовали специальные штабы по проведению турпохода, куда вошли представители райисполкомов, райкомов ВКП(б) и ВЛКСМ, ОДН, физкультурных и шефских обществ. Такой же штаб создавался в каждой туристской ячейке. Обязанности между членами штаба распределялись таким образом, что сформировалась целая «армия» организаторов: вечеров и экскурсий по городу, вылазок в села и колхозы, по печати и по литературным киоскам, докладчиков на политические и туристские темы, кино-передвижки, драмкружков и фото-съемки, столярных, слесарных и других бригад для работы в колхозе, по подготовке лозунгов и художественного оформления вылазок.

Штаб, прикрепляя село или колхоз к туристической ячейке, предварительно высылал бригаду из двух человек в село или колхоз с целью разведки. По возвращению бригады из разведки штаб, через стенгазету, беседы и афиши, сообщал о хозяйственно-политическом состоянии обследуемого села или колхоза и организовывал запись желающих принять участие в вылазке. Каждая группа, выезжавшая в колхоз, должна была иметь целый «комплект» докладчиков: на политическую тему, по вопросам политики в деревне и по туризму. Также желательно было иметь отдельных докладчиков для пионерской, комсомольской и женской аудитории.[559]

Этим задачам отвечали такие новые формы работы как «туристские рейды», участники которых проводили социальное обследование отдаленных районов. Еще одной из форм работы туристских ячеек стала «туристская эстафета» - передача пакета с информацией о подписке на государственный заем в деревне. «Туристский конвейер» содержал последовательную цепочку проводившихся в деревне культурно-массовых мероприятий группами туристов, сменявшими одна другую. Стали популярными и «учебные походы» в сельскую местность - знакомство туристов заводов и фабрик с сельскохозяйственным производством. Наибольшее распространение получили «агротехнические походы». Их орбита охватила колхозы, сельхозартели, машинно-тракторные станции района и включала агрономическую учебу по тематике сельскохозяйственного производства.

В сфере военно-оборонной работы туристические группы нацеливались не только на изучение истории Красной армии и проведение бесед о «героической истории» советских вооруженных сил, но и на организацию специальных военизированных походов и групповых и массовых экскурсий на флот, в красноармейские лагеря и казармы. Именно в ходе последних туристы знакомились с военной техникой, тактикой и топографией. Антирелигиозная пропаганда в ходе туристских путешествий активно вовлекала туристов в сферу религиозных отношений, спортивные соревнования вторгались в область игры, номера художественной самодеятельности затрагивали сферу художественного творчества.

Совместные с краеведами и научно-исследовательскими организациями походы по изучению природных богатств, залежей металлов и минералов ископаемых, могущих служить для развертывания местной промышленности, перебрасывали мостик в научную и производственную области. На базе действующих всесоюзных общеознакомительных маршрутов были разработаны 78 специальных, так называемых индустриальных маршрутов, которые охватывали «гигантов промышленности» - предприятия промышленного и сельскохозяйственного производства на Урале, в Сибири, на Украине, в Средней Азии и на Севере. Тематика туристских походов соответствовала шестнадцати утвержденным ВЦСПС темам: черная и цветная металлургия, машиностроение, энергетика и химия, строительство и строительные материалы, полиграфия, текстиль и швейная промышленность, кожевенное, колбасное и кондитерское производство, производство ширпотреба из утиля, коммунальный и железнодорожный транспорт.

ОПТЭ должно было активно участвовать в борьбе за осуществление пятилетки в четыре года, за выполнение и перевыполнение промышленно-финансовых планов. Туристов призывали «методом туризма и экскурсий» способствовать «овладению техникой, устранению производственных неполадок, расширению опыта, рационализации, борьбе с прорывами и т.д.». Главной задачей каждой ячейки ОПТЭ, каждой группы туристов, каждого путешествия и каждой экскурсии становился обмен производственным опытом. «Технический поход пролетарских туристов на ликвидацию прорывов, на организацию встречи нового хозяйственного года» был объявлен постоянным, а призыв «Лицом к производству!» стал звучать как «боевой лозунг туристского движения.[560]

Кроме проведения производственных экскурсий в выходные дни и дни отпуска, настоятельно рекомендовалось «практиковать массовые дни похода за технику», организовывая в один день сразу несколько групп по 4-м разным маршрутам с обязательным введением специального графика движения групп производственных экскурсий. Наряду с изучением своего цеха и предприятия, рекомендовалось знакомство как с однопрофильными производствами, так и с предприятиями других отраслей, а также посещение музеев и научно-производственных учреждений.[561]

В программу туристского путешествия включались элементы трудовой деятельности,[562] а активное, напряженное отношение к жизни (один из основных признаков повседневности согласно критериям основателя социальной феноменологии Альфреда Шюца) становилось основным принципом туристического движения. То есть границы между различными сферами человеческого бытия на практике были тонкими и прозрачными. В Постановлении ЦК ВЛКСМ «Об очередных задачах туристской работы», подготовленному по итогам I Всесоюзного съезда ОПТЭ (апрель 1932 г.), прямо говорилось о «внедрении туризма в быт трудящихся», превращение ОПТЭ в многомиллионную организацию, а ячейки Общества - в «основное звено общества и центр туристической работы на предприятии».[563]

Таким образом, можно говорить о «пролетарском» туризме начала 1930-х годов как одном из специфических каналов вовлечения рабочего класса в осуществление задач первых пятилеток, демонстрации его «руководящей роли» в деле строительства социализма. Более того, ячейки ОПТЭ отчасти приобретали функции общественного контроля над ходом выполнения пятилетних планов в городе и на селе. То есть, перефразируя ставшую хрестоматийной фразу В.И. Ленина, можно сказать, что ОПТЭ выступало не только как коллективный пропагандист и агитатор, но и как коллективный организатор и контролер. Но при этом, собственные задачи ОПТЭ в части превращения Общества в массовое движение и специфика экскурсионно-туристической работы позволяют говорить о туризме тридцатых годов как особой сфере советской повседневности.

Общество пролетарского туризма и экскурсий с первых дней своего создания вело широкую агитационную работу. Для обеспечения пропагандистских кампаний использовались газеты, большими тиражами выпускались листовки и плакаты о задачах общества, туристском снаряжении, лозунги туристов, карты-путеводители и всевозможные брошюры методического характера. Но особое место в этой пропагандистской деятельности Общества приобрели массовые праздники туризма, рассчитанные на одновременное привлечение тысячных масс людей, в преобладающем большинстве мало знакомых с туризмом. Во время праздника использовался весь арсенал действенных агитационных средств: кино, игры с туристским содержанием, карнавальные шествия, в которых туристская тематика являлась стержнем сценария, митинги и т.д.

Первыми сугубо туристскими можно считать слеты московских туристов на Боровском кургане, расположенном у слияния рек Москвы и Пахры, в районе Быково. В июне 1935 г. по инициативе ЦС ОПТЭ и журнала «На суше и на море» на кургане собрались представители всех видов туризма, чтобы торжественно отметить начало летнего сезона. В 1935 г. Президиум ЦС ОПТЭ вынес решение о введении значка «Турист СССР».

Казалось, что перед Обществом открыты новые широкие горизонты. Но, несмотря на то, что ОПТЭ стало приобретать определенный общественно-политический авторитет, Президиум ЦИК Союза ССР счел нецелесообразным дальнейшее развитие туризма в рамках добровольного общества и 17 апреля 1936 г. постановил ликвидировать его.[564] К этому времени в советском руководстве победила точка зрения, что оздоровительная и спортивная работа среди трудящихся и учащейся молодежи является прямой обязанностью ВЦСПС и Всесоюзного совета физической культуры при ЦИКе СССР. Кроме того, профсоюзы обладали значительными финансовыми средствами, которых не было у ОПТЭ, что замедляло создание материальной базы туризма. Руководство и контроль над всей работой в области туризма и альпинизма было возложено на Всесоюзный совет физической культуры при ЦИКе СССР. Тогда как ВЦСПС было поручено непосредственное руководство организацией местных и дальних экскурсий и массового туризма и альпинизма, с передачей в его ведение имущества туристско-экскурсионных баз ОПТЭ, маршрутов союзного и местного значения, а также строящихся объектов.[565]

Ликвидация ОПТЭ не только открывала новый организационный этап развития туризма в СССР,[566] но и, главным образом, отражала общий курс режима на закрытие массовых добровольных обществ. Сталинский режим рассматривал их как потенциально опасные для режима очаги гражданской свободы и вывески для маскирующихся «врагов народа».

Глава 12. Повседневность на микроуровне:

Художник и книга в лагере

Сегодня, наряду с биографической историей и историей повседневности, микроанализ стал краеугольным камнем социально-исторических работ.[567] Тем не менее, не прекращаются споры о статусе микроисторического направления и его связи с «большой» историей. Историки вслед за Юргеном Кокки продолжают предостерегать от «склонности к микроисторической мелочишке».[568] Отчасти это вызвано тем, что микроанализ не существует в «чистом виде», а реализуется за счет использования комплексного потенциала биографической и семейной истории, истории повседневности, истории эмоций и пр. Кроме того, многие черты микроистории свидетельствуют о ее тесной связи с антропологией. В частности их роднит интенсивность описания, представляющего собой фиксацию множества малозаметных случаев или малозначимых фактов, интерпретируемых путем включения их в особый контекст. Но в отличие от антропологии, микроистория не отказывается от истолкования возможно большего числа событий, моделей поведения, социальных структур, ролей и связей в их динамике.

Определенную роль в размывании проблемного поля данного исследовательского направления сыграло и употребление категории «микроистория» представителями близких (а иногда и противоборствующих) исторических сообществ. Так в конце 1950-х годов Фернан Бродель употребил термин «микроистория» в негативном смысле - как синоним «событийной» или истории «эфемерных событий», которой противопоставлял микросоциологию: «На поверхности мы сталкиваемся с историей событий, заключенных в сжатых пределах времени: это – микроистория; на средней глубине мы имеем дело с конъюнктурной историей, которая подчиняется более медленному ритму и до сего дня изучается, прежде всего, на основе материальной жизни и экономических циклов. И за этим «речитативом» конъюнктуры мы можем расслышать, наконец, гул структурной истории, истории длительной, которая охватывает целые столетия и располагается на границе подвижного и неподвижного».[569]

Одновременно американский ученый Джордж Р. Стюарт использовал слово «микроистория» в качестве самоопределения нового подхода к историческим исследованиям. Несколько лет спустя мексиканский исследователь Луис Гонсалес-и-Гонсалес ввел слово «микроистория» в подзаголовок своей монографии «Бунтующая деревня» (Мехико, 1968). Он же позднее (в конце 1970-х - начале 1980-х гг.) отделил микроисторию от так называемой мелочной истории, основанной на анекдотах, и идентифицировал микроисторию с локальной историей в Англии, Франции и США.[570]

В приобретении данной категорией прав гражданства в историческом дискурсе свою роль сыграло появление слова «микроистория» в известном романе французского критика Раймона Кено «Синие цветы» (1965 г.). Кено, подобно Броделю, противопоставлял микро- и макроистории, декларируя ироническое отношение к микроистории как к «низшему» варианту истории. В диалоге, который вел в герцог д’Ож со своим капелланом, микроистория оказывалась даже ниже «истории событий».[571] Однако эффект оказался обратным. С 1965 г. смысл понятия «микроистория» совершенно освободился от негативного образа мелкого и не стоящего внимания остатка «большой» истории.

Но все вышесказанное не дает оснований для отказа микроистории в статусе отдельного исторического направления. Подтверждением чему служит ее генезис. Микроисторический проект родился у группы итальянских историков (Карло Гинзбург и Джованни Леви) в 1970-е гг. На начальном этапе итальянская микроистория была тесно связана в терминологическом плане с французской традицией. Но никто из итальянских историков не отнес бы себя к «событийной истории» Д. Стюарта, к локальной истории Л. Гонсалеса или к «малой истории» Р. Кобба, так как во главу угла была поставлена история «маленьких людей», а не сильных мира сего.[572] Уже с конца 1970-х годов новое направление социальной, культурной и экономической истории не только в Италии, но и в других европейских странах и в Америке стали называть «микроисторией».

Благодатной средой для возникновения и развития микроистории стал всплеск интереса к локальной и региональной истории, а также к истории повседневности в 1970-1980-е гг. Она зарождалась, прежде всего, как реакция на состояние социальной истории, сложившейся вокруг школы «Анналов» во Франции. Французская историография этого периода отдавала предпочтение изучению возможно более массивных исторических блоков и, в силу этого, приоритету количественного подсчета в ущерб анализу социальных феноменов. Кроме того, история социальных общностей оставляла без внимания все то, что связано с поведенческой сферой, социальным опытом и конструированием групповой идентичности. Для школы «Анналов» также был характерен выбор достаточно протяженного отрезка времени, позволяющего наблюдать глобальные трансформации. Эти принципы определили и соответствующую процедуру исследования: использование массовых источников и упрощенных индикаторов (цены и доходы, уровень богатства и профессиональная стратификация, число браков и разводов и т.п.).[573] Однако в конце 1970-х - начале 1980-х гг. эта модель социальной истории вступила в полосу кризиса: снизилась результативность количественных исследований, и, самое главное, утратили доверие крупные парадигмы, ранее объединявшие социальные науки.

Понятно, что возникновению нового направления исторических исследований способствовали многие моменты, но решающую роль сыграла «смена метода».[574] Для «смены метода» толчком, несомненно, послужило «изменение опыта» современников: сомнения в теории прогресса, отказ от эволюционного понимания истории и критика глобальной европоцентристской точки зрения. На это обратили внимание Карло Гинзбург и Карло Пони, писавшие о наличии «достаточных оснований» для утверждения, что «большой успех микроисторических реконструкций находится во взаимосвязи с возникающими сомнениями по поводу известных макроисторических процессов».[575] Христиан Майер, усматривая причины возникновения интереса к микроистории в «определенном общественном и политическом опыте современности и недавнего прошлого», следствием этого считал «ослабление» «идентификации с более крупными общностями, будь то нация или государство, крупные партии, профсоюзы или прогрессистские движения».[576] Это и породило внимание к микроистории, которое определялось интересом к «малым жизненным мирам», в центре которых расположен отдельный человек.

Однако дело нельзя свести только к этому. Конституирующим фактором стала и собственная динамика внутринаучных противоречий и событий и, прежде всего, вызов, брошенный социальной истории этнологией и культурно-антропологическими исследованиями.[577] Новое – микроисторическое – направление пересмотрело ряд базовых положений «классической» социальной истории. Во-первых, сосредоточило внимание на поведенческих типах, посредством которых конституируются и меняют форму идентичности коллективов. Новизна подхода заключалась в том, что в «классическом» варианте только констатировались те или иные характеристики социальных групп, а микроисторики предложили перевести социоисторический анализ в сферу воссоздания множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети тесных связей и взаимоотношений (например, конкуренции или солидарности).[578]

Во-вторых, было пересмотрено понятие социальной стратегии. Отказ от функционалистского подхода обусловил стремление микроисториков реконструировать пространство как можно большего количества судеб. По мнению Ю.Л. Бессмертного, микроистория – это, прежде всего, «антифункционалистская история, в которой, хотя и признается значение объективно существующих структур в жизни и поведении людей, исходят из возможности каждого из них всякий раз по-своему актуализировать воздействие этих структур».[579] Первоначальным становится не измерение свойств, абстрагированных от исторической реальности, а интегрирование и сочетание между собой возможно большего числа подобных свойств, чем достигается обогащение социального опыта. Но предпочтение, отдаваемое индивидуальному, не означает противопоставления социальному: это просто иной способ подхода к социальному через взаимоотношения индивидов. Французский историк Жак Ревель определил микроисторию как стремление изучать социальное не в качестве объекта, обладающего некими свойствами, а как комплекс подвижных взаимосвязей между конфигурациями, находящимися в постоянной адаптации. Например, Д. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII столетии.

В-третьих, изменилось понятие контекста. Если раньше он служил средством аргументации (создавал представление об общих условиях, в которых помещалась изучаемая реальность) и отчасти включался в целях интерпретации, то в рамках микроистории прозвучал призыв обратить внимание на многообразие опыта и социальных представлений, с помощью которых люди конструируют мир. То есть речь шла об отказе от глобального контекста в пользу реконструкции множества контекстов. «Зачем упрощать, когда можно сделать более сложным», - эти слова стали своеобразным девизом микроистории. В рамках микроистории упор был сделан на локальные действия, чтобы показать проходы и лазейки, которые оставляет открытыми любая система, вследствие общей несогласованности. То есть было предложено двоякое прочтение социального контекста. С одной стороны, его оценивали как место, где с виду «странный» элемент нормализуется и обретает скрытый смысл и когерентность системе. А с другой стороны, «конструировался» контекст, в котором внешне аномальное или невнятное действие могло быть осмыслено только тогда, когда выявлены несоответствия социальной системы, казавшейся унитарной;[580]

В-четвертых, было пересмотрено понятие масштаба исследования, который становится средством особой стратегии познания. Изменение фокусного расстояния означало не только изменение размеров, но и формы и содержания объекта исследования. То есть, важен не выбор того или иного масштаба, а сам принцип его изменения. Кроме того, масштаб выступает как важная характеристика контекстов социального взаимодействия.[581]

Вместе с тем, нельзя не учитывать, что микроистория с ее интересом к небольшим историческим объектам ставит и методологическую проблему генерализации собранных сведений и наблюдений, способа включения изучаемого объекта в более широкий социальный контекст.[582] Отсюда критика мнимой неспособности микроистории к теоретическим обобщениям в силу того, что она занимается «мелкими» историческими предметами, а не «крупными», к которым относятся вопросы структуры общества и политической истории в целом. То есть происходило смешение масштаба предмета познания с масштабом перспективы познания.

Микроистория поставила под вопрос иерархию, как объектов исторического исследования, так и задач исторического познания. Очевидно, что не существует каких-либо непреодолимых противоречий между «малой» и «большой» историями. Приверженность к бытовым деталям и к истории локального общества никоим образом не исключает выхода, как на масштабные исторические взаимосвязи, так и на обсуждение общих исторических проблем.

Еще Зигфрид Кракауэр в 1969 г. отметил, что лучшее решение в плане примирения микро- и макроистории было предложено Марком Блоком: постоянное «лавирование» между ними. Из этого Кракауэр выводил «закон уровней» (дискретности реальности): никакое заключение, касающееся определенной сферы, не может быть автоматически перенесено на более общую сферу.[583] В своем посмертно опубликованном труде «История. Предпоследнее» З. Кракауэр в защиту многообразия подходов в исторических исследованиях сформулировал тезис о «негомогенной структуре» исторического универсума: «Мы узнаем о прошлом недостаточно, концентрируясь на макровеличинах ... Чем больше удаление, тем труднее историку понимать исторические феномены, которые достаточно специфичны и бесспорно реальны».[584] Кракауэр признавал за крайними подходами к истории право на реконструкцию «истории в целом», но он отмечал также свойственное каждому из них в соответствии с масштабом исследования соединение четкости и расплывчатости.

Ж. Ревель также акцентировал внимание на том, что в микроистории нет разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу: «Обращение к опыту индивидуума, группы, территории как раз и позволяет уловить конкретный облик глобальной истории. Конкретный и специфический, ибо образ социальной реальности – это не есть уменьшенная, или частичная, или урезанная версия того, что дает микроисторический подход, а есть другой образ».[585] Для Д. Леви микроистория представляла собой не как альтернативу макроанализу, а его необходимое дополнение. Ведь благодаря сужению поля наблюдения на уровне деревни, предприятия, коллектива, семьи или даже конкретного индивида микроисследования позволяют увидеть общество под «микроскопом», придя через малое и частное к лучшему пониманию общих социальных связей и процессов. Важность исторического контекста для связи микро и макроистории отмечал и Чарльз Тилли.[586]

Итальянская школа микроистории и в 1990-е годы, в отличие от скептических выводов европейской и американской историографии 1980-х – начала 1990-х гг., сохраняла установку на познавательность и непременность контекста. Изолированному созерцанию фрагмента у голландского историка Ф.Р. Анкерсмита была противопоставлена связь между микроскопическим измерением и более широким контекстом.

Границы метода сравнения в рамках микроисторических исследований до сих пор еще четко не определены. Его, по определению Натали Дэвис, можно определить как метод «децентрирующего сопоставления»,[587] то есть такого сопоставления, которое не проходит мимо единичных случаев, а всегда берет их за точку отсчета. Традиционный компаративистский подход через аналогию был заменен концепцией «нормального исключения» Э. Гренди, где на первый план выходит аномалия: «Знаменательно, что историк всегда работает не с непосредственными свидетельствами. При таком положении вещей может получиться так, что экстраординарный документ (или необычный источник) приведет к экстраординарному «нормальному явлению», которое именно потому столь выразительно».[588] Показателен вывод микроисториков, что «нормальные исключения» особенно часто проявлялись в периоды ускоренной модернизации общества.[589] Но «исключительная норма» может иметь и другое значение. Когда источники систематически замалчивают или искажают жизнь низших социальных групп, необычный (в том числе статистический) документ может быть гораздо выразительнее, чем тысяча типичных источников. Маргинальные случаи ставят под вопрос старую парадигму и способствуют созданию новой, более плодотворной.

Еще одной особенностью работ по микроистории стала специфическая программа коммуникации с читателем, выражавшаяся в стремлении через рассказ о конкретных фактах показать реальное функционирование тех аспектов жизни общества, которые были бы искажены во время обобщения или количественной формализации. При этом процедура исследования, приемы доказательств и конструирование интерпретаций сами становились предметами рассказа, т.е. произошел отказ от авторитаризма историка. По выражению Д. Леви, микроистория представала, скорее, как «автопортрет, а не групповой портрет».[590] Кроме того, микроисторический подход поставил вопрос о специфических методах познания прошлого и, прежде всего, об использовании косвенных свидетельств, признаков и даже примет.

Сегодня микроистория несет в себе плодотворный импульс для дальнейшего развития социальной истории. В частности, следуя модели реконструкции семьи, микроистория раскрывает всю сложность каждодневной жизни, существовавшей в огромном разнообразии местных сообществ. Вместо того чтобы оперировать категориями макроисторических субстанций, микроисторические исследования направлены на изучение сети социальных отношений и типов поведения. Тем самым открывается возможность нового взгляда на становление исторических структур, а также на кратко- и среднесрочные исторические процессы.[591]

Микроисторическое наблюдение, открытое для теоретического осмысления, в то же время, благодаря своим историческим «съемкам ближним и крупным планом», изменяет традиционный взгляд на историческое целое. А исторические реконструкции и интерпретации, осуществленные благодаря концентрации на ограниченном поле наблюдения, дают качественное расширение возможностей исторического познания.

*****

В семейном архиве Фельде-Елохиных более полувека хранится реликвия лагерной субкультуры - самодельная картонная, оклеенная тонкой белой бумагой книга. Надписи на обложке отсутствуют, но на обратной стороне титульного листа, очерченное рамкой, расположено дружеское посвящение в стихах, раскрывающее тайну книги:

Ждать от меня великого творенья -

Напрасный и неблагодарный труд,

Слаба во мне игра воображенья.

Однако попытался я представить тут

(И да простят мне это внучки Евы)

Отчет о подвигах Осла и Орлеанской девы,

Которые Вольтер так смело описал.

Амура жертвы те в часы досуга

Небрежною рукой я начертал,

Горя желаньем позабавить друга.

И будет в том уже моя заслуга,

Когда рисунки эти хоть на час,

Отвлечь от мрачных мыслей смогут Вас.

Ниже посвящения стоит подпись в виде литеры «К» и дата: «31 декабря 1944 года», - вероятно, время создания самой книги, приуроченной к Новому 1945 году. Литера «К» означает начальную букву фамилии создателя книги - лагерного художника К.Э. Кунова, согласно семейному преданию, подарившего эту книгу лагерному врачу В.Я. Фельде, спасшему его от смертельного недуга. Интересно, что они оба были немцами, а книга написана преимущественно по-русски, за исключением нескольких фраз по-французски и по-латыни.

Если о судьбе Виктора Яковлевича Фельде (прадедушке одного из авторов статьи) известно достаточно много,[592] то о художнике имеется очень мало сведений. Сохранился малограмотный рапорт некого начальника ПТЧ-3 на имя начальника 3-го отделения Ф.Ф. Мичко, датированный 22 августа (судя по контексту, 1944 г.), с несколькими начальственными резолюциями, в котором фамилия художника пишется и как «Кунов», и как «Куноф». Можно предположить, что буквы в фамилии художника перепутал лагерный писарь. В архиве семьи Фельде-Елохиных, наряду с другими рисунками Кунова, находится его автопортрет периода заключения, на котором он выглядит довольно молодым человеком. А если судить по тем художественным произведениям, на которые опирался художник, создавая свою работу, он имел достаточно разностороннее и основательное для своего времени образование.

Важнее другое. В судьбе этого человека, как в зеркале, отразилась трагедия творческой личности в эпоху насаждения «политической иконографии» и триумфальной, жизнеподобной эстетики. «Салонное искусство», тесно связанное с банальностью и консервативностью, на протяжении 1930-х гг. постепенно превращается в канонизированную субкультуру, апофеозом которой стала выставка в Музее изобразительных искусств в Москве (февраль 1939 г.) «Ленин и Сталин в изобразительном искусстве», приуроченная к 60-летию вождя. Искусство авангарда первого послереволюционного десятилетия, ставившее своей целью «наполнить жизнь красотой, выражающей революционный дух времени» (К. Малевич), в мажорные тридцатые с их приземленной прозой жизни лишается духовной поддержки и специфической культурной среды. А грубые административные гонения в сфере культуры трансформировали художественный плюрализм двадцатых годов («Круг художников», Ассоциация художников революции, Общество художников-станковистов, «Четыре искусства», «Маковец», группа «Тринадцать» и другие) в диктат социалистического реализма, в основе которого лежала идейность искусства. В 1929 г. было закрыто Общество художников и архитекторов «Бытие», в 1932 г. - Общество художников-станковистов, а в 1933 г. такая же участь постигла Ленинградское общество архитекторов-художников.

Постепенно перестали выставляться работы импрессионистов и религиозные композиции дореволюционных художников, а затем развернулась жесткая критика «формализма», к которому было отнесено творчество всех нетривиально работавших художников. К чрезвычайно негативным последствиям в области искусства привел сталинский тезис об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма в одной отдельно взятой стране. Это способствовало переводу творческих дискуссий в политическую область и превращению культового творчества Б. Иогансона в «маячок» советской живописи.

Тем не менее, вряд ли можно все искусство эпохи «тоталитаризма» автоматически записывать в разряд тоталитарного. Скорее, таковым выступало официальное искусство, тогда как даже конформизм основной массы художников (например, увлечение натюрмортом) не укладывался в прокрустово ложе «салонного искусства». Противостояние казенно-парадным подделкам под искусство в сталинскую эпоху могло принимать различные формы, расположенные между двумя крайними полюсами - официозом и авангардом. Картины бывших остовцев (А. Дейнеки, А. Лабаса) и авангардистов (К. Малевича, К. Рождественского), портретные работы М. Нестерова, П. Корина и П. Кончаловского с трудом вписывались в рамки официальных художественных канонов и в определенной степени являлись «искусством сопротивления» стремлению руководства Союза художников задушить все живое и истинно творческое.

Что уже тогда говорить о художнике, волей сталинской карательной машины вырванном из привычной жизни и запертом в удушливой атмосфере лагеря. Конечно, жизнь художников в ИТЛ существенно отличалась от жизни других заключенных: они очень редко попадали на общие работы. Обычное место работы - мастерские при культурно-воспитательной части.[593] Столь привилегированное положение несомненно оставляло силы думать о вещах более отвлеченных, чем просто выживание, о чем писал В.Т. Шаламов, которому по ночам снились «плывущие по небу буханки».[594]

Ю.К. Герасимов (ныне заведующий Блоковской группы Пушкинского Дома), арестованный в 1948 г. в составе группы студентов филфака, считает, что «главной проблемой в лагере было сохранение сознания».[595] Для одних заключенных выходом из лагерного бытия была вера в бога,[596] для других - труд,[597] для третьих - вера в идеалы партии,[598] для четвертых уходом от реальности стало искусство,[599] в котором находили свое отражение воспоминания о нормальной человеческой жизни, где было место и любви, и шутке, и эротике.

Сколь многолико лагерное искусство (к последнему можно отнести татуировки, служащие, помимо показателя статуса их носителя, еще и «криком души» заключенных),[600] столь же многообразны побудительные мотивы творчества за решеткой. Для С. Довлатова не вызывало сомнений пребывание лагерного искусства в традиции соцреализма: «Лагерь учреждение советское - по духу. По внутренней сути ... В этом смысле чрезвычайно показательно лагерное творчество. В лагере без нажима и принуждения торжествует метод социалистического реализма ... социалистическое искусство приближается к магии ... оно напоминает ритуальную и культовую живопись древних ... Если изобразить нечто положительное, то вам будет хорошо. А если отрицательное, то наоборот».[601] Тогда как В.А. Тиханова считает, что «лагерная графика одним своим существованием развенчивала устойчивый миф о безоблачной жизни советского народа, противопоставляя официальному искусству другую реальность».[602]

Можно согласиться с тем, что в своем творчестве лагерные художники стремились отразить некую иную реальность бытия. Однако, не всегда эту реальность можно столь очевидно поляризовать на белое и черное. Действительно, грубовато выполненные рисунки в книге воспоминаний В. Фрида[603] вряд ли можно отнести к методу социалистического реализма: скорее, реализм, в котором они исполнены, выступает воплощением неприкрашенной лагерной действительности. Подобный мрачный оттенок носит и большинство иллюстраций каталога музейного собрания общества «Мемориал» «Творчество и быт ГУЛАГа» (М., 1998). Однако для рисунков по крайней мере двух художников, представленных в каталоге – П. Холщевникова и В. Голицына - характерны яркость красок, живость в манере исполнения и даже некоторая лубочность. Большинство иллюстраций Е. Керсновской, проведшей в лагерях долгие годы, подразумевает под собой отнюдь не покорное подчинение судьбе, а борьбу с ней с позиций деятельного христианства.[604] Может быть поэтому, в отличии от В. Шаламова, рассматривавшего лагерный опыт как исключительно негативный, С. Довлатов полагал, что «есть красота и в лагерной жизни. И черной краской здесь не обойтись».[605]

Например, на рисунках из альбома Б. Свешникова, репрессированного в сороковые годы и проведшего в сталинских лагерях 8 лет, мы видим средневековую Голландию, вызывающую в памяти жанровые картины старых фламандских мастеров. «Это было абсолютно свободное творчество, - скажет потом художник, - я получал свою пайку хлеба и писал, что хотел». Отнюдь не случайно альбом рисунков, созданных тайно, по ночам, в каморке сторожа, предваряют строки Шекспира: «Мы сами созданы из сновидений. И нашу маленькую жизнь сон окружает».[606] Думается, символическая конструкция, основанная на зримых образах, была призвана наполнить лагерную действительность страхами, желаниями, чаяниями человека и тем самым отрефлексировать ускользающую от рефлексии рутинную, «обыденную» жизнь сталинского лагеря. К этому разряду можно отнести книжные иллюстрации, созданные в условиях заключения Д.Л. Андреевым, В.В. Париным и Л.Л. Раковым и объединенные под одной обложкой в виде «Иллюстрированного биографического словаря воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен».[607] Черно-белые графические рисунки, варьирующиеся от простых по технике и манере исполнения эскизов до интересных графических работ, «портретов» вымышленных героев, выполнены в разных стилях живописи, в зависимости от того направления, к которому авторы причисляли того или иного своего героя.

Рисовали всем и на всем: «художники экономили на воде, они утаивали масляные краски и куски холста, сами изготовляли сангину и угольные палочки. Рисовали на кусках мешковины, обертках бумаги, фанеры. В дело шли даже портянки. Портреты и пейзажи разными путями пересылались родным - вместо фотографий».[608] Сохранились портреты, нарисованные в тюрьме на Красной Пресне обгорелыми спичками на носовом платке, но при возможности рисовали чертежным перышком и акварелью.[609] Более того, Н.Д. Парина отмечает возможность покупки бумаги заключенными владимирского централа.[610] Несмотря на то, что «рисовать, а тем более писать красками запрещалось», иногда краски для художников выписывало на свое имя лагерное начальство.[611] Поэтому создание в условиях ИТЛ рукописи «Орлеанская девственница» было, хотя и нелегким, но вполне возможным делом.

Точно также, как и возможность обращения к оригинальным изданиям. Ведь, судя по воспоминаниям заключенных, лагерные библиотеки отнюдь не были исключительным явлением, а книги являлись общедоступным удовольствием. По крайней мере, для тех, кто их таковым считал. Библиотеки ИТЛ периодически пополнялись новой литературой как за счет конфискованных частных библиотек, так и привезенных с собой или присланных из дома книг. Более того, существовал некий «межлагерный абонемент», то есть возможность пересылать литературу из лагеря в лагерь.[612] Именно последние обстоятельства определили весьма пестрые фонды лагерных библиотек, в которых, наряду с трудами, «от одного вида и заглавия которых тошнит: благоденствующий народ, успехи партии, слава великому вождю!»,[613] можно было встретить книги Е. Замятина, Б. Пильняка, П. Романова, Д. Мережковского и даже работы по ирригационной системе древнего Египта.[614] А.И. Солженицын свидетельствует, что в северных лагерях, в том числе Особом Экибастузском, можно было доставать и читать самые новые издания. Так, в «зоне», были доступны книги Пушкина, Некрасова, Гоголя, Грибоедова, Лермонтова и других классиков русской литературы, а некоторые заключенные даже выписывали журналы.[615] О качестве подборки зарубежной литературы в лагере можно судить по письму М.Р. Чаусовского жене: «Я за эти полтора года прочел очень много новых книг и перечел знакомые уже. Должен сознаться тебе, что только теперь впервые прочел Шиллера: «Разбойники», «Дон Кихот», «Коварство и любовь», «Орлеанскую деву», «Марию Стюарт» и другие более мелкие его вещи. Но особенно мне понравилась его трилогия – «Лагерь Валленштейна», «Пиколомини», и «Смерть Валленштейна».[616]

Авторская версия «Орлеанской девственницы» Вольтера, учитывая лагерные условия, впечатляет - 17 цветных иллюстраций (включая изображения на титульном листе Жанны Д'Арк, верхом на коне со свитой, во главе толпы на фоне средневекового европейского города; портрет Вольтера; гербообразный рисунок в конце книги, изображающий герб в пересеченном щите). Вероятно, автор рукописи пользовался изданием 1935 г., но наличие некоторых иллюстраций, не нашедших аналогов в этом и других изданиях «Орлеанской девственницы»,[617] и отличительные особенности перевода заставляют усомниться в использовании художником издания напрямую и предположить, что текст и иллюстрации были, скорее всего, восстановлены по памяти. Например, по художественному исполнению, по композиции и замыслу весьма оригинальна иллюстрация ко второй песне. Текст - дословная цитата из «Орлеанской девственницы» 1935 г. издания - сопровождается изображением полулежащей обнаженной Жанны Д'Арк в окружении трех профессоров. Один из них, стоящий сзади, читает, другой, сидящий перед Жанной Д'Арк, изучает ее при помощи лупы, а третий, стоящий за спиной второго, вручает девственнице патент. На заднем плане, за Жанной Д'Арк изображена голубая портьера, с золотыми лилиями, что может служить намеком на французский герб. При этом одна из лилий превращается в корону для Жанны Д'Арк. Что же касается иллюстрации к девятнадцатой песне, то она вообще не находит аналогов ни в одном издании. Иллюстрация отображает картину победы Ахилла над Гектором под Троей. Ахилл несется на колеснице, запряженной двумя конями вдоль стен древнего города и строит своим противникам «нос». Бездыханное тело Гектора волочится по земле позади колесницы. Однако ворота Трои напоминают Львиные ворота в Микенах.

Иллюстрации в книге носят в целом ярко выраженный антицерковный характер: наглядный пример тому карикатурное изображение священнослужителей и Святого Дениса. Однако о вкусах дарителя и получателя в большей степени свидетельствуют эротически-юмористические оттенки в рукописи. Вышедшая из-под пера лагерного художника версия «Орлеанской девственницы» Вольтера отразила собой одновременно и воспоминание о прошлой, мирной жизни, где было время для чтения хорошей книги, и надежду на лучшее будущее. Она стала своеобразным гимном жизни, призванным дать заключенным то, чего они были лишены долгие годы.

Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 121314 15 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!