СЕБАСТЬЯН И ТАННЕР ВСТРЕЧАЮТСЯ 24 страница
Я не знаю никого, похожего на тебя.
И так далее, и тому подобное.
Но нам обоим всегда было крайне важно, что о нас думают наши родные. Их уважение значит для каждого из нас очень много. Кроме того, Себастьяну грозит решение Церкви, которая объявит, что так сильно любимый им Бог считает его отвратительным. И я совершенно не могу представить, как залечить его душевные раны.
— Ты потрясающий, — наконец говорю я, а Себастьян сквозь всхлипы издает смешок. — Иди сюда и поцелуй меня. Дай мне расцеловать твое потрясающее лицо.
***
Такими и находит нас мама — плачущими, смеющимися и снова плачущими, лежащими в обнимку под деревом мистера Нюхача. Сначала на мамином лице появляется беспокойство.
Но как следует рассмотрев Себастьяна, она зажимает ладонью себе рот, и ее глаза тут же наполняются слезами. Мама поднимает нас на ноги, обнимает меня, а потом молча притягивает его в свои объятия — долго не отпуская и что-то шепча ему на ухо, — и внутри меня что-то надламывается, когда вижу, что Себастьян начинает рыдать еще сильней. Может быть, мама говорит ему «Ты потрясающий. Никому не позволяй заставлять чувствовать себя недостойным». Может, признается, что понимает, с чем он столкнулся, и надеется на благополучный исход. А может, обещает каждую неделю дарить ему наклейки на бампер. Каковы бы ни были мамины слова, они оказываются самыми необходимыми и правильными, поскольку, перестав плакать, Себастьян ей кивает.
|
|
|
Солнце уже начинает садиться, и, конечно же, принято решение, что Себастьян останется у нас на ужин. Стряхнув травинки со штанов, мы идем за мамой в дом. Сейчас поздняя весна, а это значит, что несмотря на теплые дни, после заката температура стремительно падает, и я только сейчас осознаю, как холодно было под деревом. В гостиной же родители разожгли камин, а из колонок звучит вокал Пола Саймона. За кухонным столом сидит Хейли и буквально выцарапывает в тетради домашнее задание по химии остро отточенным карандашом.
Согреться мне почему-то трудно. Мы смеемся и не можем оторваться друг от друга, а происходящее кажется фантастическим сном — Себастьян здесь, у меня дома, вместе с моей семьей. Я веду его к передней двери и вручаю свою висящую на крючке толстовку — темно-красную, с белой надписью «Стэнфорд».
Себастьян терпеливо ждет, когда, застегнув молнию, я любуюсь проделанной работой.
— А тебе идут эти цвета.
— К сожалению, я уже учусь в местном университете.
«Пока что», — думаю я. Боже, готовность Себастьяна принять наши отношения как данность влияет на очень многое. Если он останется в УБЯ, во время учебы ему нельзя будет открыться. Ведь тем самым он нарушит правила. С другой стороны, в стране есть и другие университеты…
|
|
|
Все это как-то нереально. Я смотрю в сторону кухни, где мои родители, согнувшись пополам, хохочут над папиным комичным отвращением, вызванным прикосновением к сырой курице. Похоже, они оба готовы забыть на сегодня про свои беспокойства, поняв, что именно нам сейчас нужно: пару часов побыть самой обычной парой. Единственное указание, которое мы получаем, — это вымыть руки перед ужином.
— Кстати об университете…
При словах Себастьяна я вздрагиваю, потому что до меня внезапно доходит: с тех пор как мы расстались, прошло всего несколько недель, но случилось так много всего, что уже пора подумать о будущем. Себастьян еще не знает, куда я уезжаю в августе.
— Насколько я понимаю, ты получил ответы?
— Ага, — отвечаю я и немного расстегиваю молнию его толстовки, чтобы была видна шея и верхняя часть ключиц. Кожа у Себастьяна гладкая и идеально загорелая. Мне хочется раздеть его и устроить фотосессию.
Я даже забыл, о чем мы говорим.
— Ну и?
— Я еду в UCLA, — встретившись с ним взглядом, говорю я.
Какое-то время Себастьян молчит, а пульс на его шее ускоряется.
— Значит, ты не останешься в этом штате?
|
|
|
— Нет, — поморщившись, отвечаю я и надеюсь, что моя улыбка смягчит резкость последующих слов: — Ты тоже не останешься. Разве нет?
Себастьян тяжело вздыхает.
— Кто знает, — он проводит ладонью по моему плечу и спускается к животу. Мое тело ощущается натянутой струной. — Когда ты уезжаешь?
— Наверное, в августе.
— Как у тебя дела с книгой?
Внутри все отзывается спазмом, и я осторожно убираю его руку.
— Нормально. Пойдем. Выпьем что-нибудь.
Себастьян пишет родителям, что домой придет поздно, но его сообщение остается неотвеченным.
Кажется, я запомню этот вечер на всю жизнь; это не пустые слова и не преувеличение. Родители как будто под веществами — они ведут себя просто уморительно. Хейли хохочет до слез. Себастьян чуть не выплевывает воду, которую собирался проглотить, когда папа рассказывает свою любимую кошмарную шуточку про утку, зашедшую в бар и заказавшую себе изюм. К концу ужина я беру Себастьяна за руку, и несколько секунд родители молча на нас смотрят со смесью беспокойства и восхищения. После чего предлагают десерт.
Такую жизнь я и хочу для нас. Каждый раз, когда мы встречаемся с Себастьяном взглядами, я мысленно говорю ему: «Видишь? Это может быть примерно так. Причем каждый день».
|
|
|
Но потом мне становится понятно значение его взгляда, направленного на меня: «Может. Но тогда я потеряю все, что знаю, и всех, кто сейчас у меня есть».
Честно говоря, винить Себастьяна в том, что только наших отношений ему не достаточно, я не могу.
***
Через двадцать минут после начала просмотра фильма «007: Спектр» мама с папой отправляются спать. Поднимают с кресла уже посапывающую Хейли и помогают ей подняться по лестнице. Папа напоследок оборачивается через плечо, одновременно подбадривая и как бы говоря: «Не вздумайте заняться сексом на диване». После чего уходит.
Освещенные голубым сиянием экрана, мы сидим в гостиной одни, а перед нами на столе стоит почти нетронутая миска попкорна. Поначалу мы не двигаемся и продолжаем держаться за руки под пледом. Время от времени мне в голову приходит мысль: «Интересно, происходит ли с ним то же самое?» Поверить не могу, что Себастьян здесь, что мы снова вместе и что этим вечером мои родители общались с моим парнем, как будто это нечто само собой разумеющееся.
Но внутренний голос, который весь вечер многозначительно покашливал, я больше игнорировать не могу.
— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — начинаю я.
Себастьян поворачивается ко мне. Экран телевизора освещает только левую сторону его лица, а в сочетании с резко очерченной челюстью, острыми скулами и напряженным взглядом Себастьян немного похож на Терминатора.
— Давай.
— Я лажанулся, — сделав глубокий вдох, говорю я. — Когда мы расстались, я был в раздрае. На самом деле, большую часть того дня даже не помню. Знаю только, что несколько часов где-то колесил, а потом приехал к Отем. Я плакал и мыслил недостаточно ясно.
Кажется, Себастьян сразу же понял, о чем пойдет речь, потому что, резко втянув в себя воздух, он произносит:
— О…
Медленно кивая и мучаясь угрызениями совести, я отвечаю:
— Да.
Кивнув, он отворачивается к экрану.
— Между нами все снова в порядке. Мы поговорили и, несмотря на всю неловкость, справимся с ситуацией. Я просто… не хотел скрывать это от тебя.
— Давай убедимся, что я правильно тебя понял: ты занимался с ней сексом?
Пару секунд я молчу, придавленный чувством вины, а потом говорю:
— Да.
На челюсти Себастьяна пульсирует мускул.
— Но быть ты с ней не хочешь?
— Себастьян, захоти я быть с Одди, уже давно был бы с Одди. Она моя лучшая подруга, и я поехал к ней, потому что был сильно расстроен. Понимаю, это звучит жутко, но нам внезапно стало настолько комфортно друг с другом, что за разговором последовал секс.
В глубине души я надеюсь, что, несмотря на тему нашей беседы, его это рассмешит. Но Себастьян поворачивается ко мне и хмуро говорит:
— Звучит и правда не очень.
— Согласен.
Подняв руку, он задумчиво потирает свою грудь. Я наклоняюсь и губами прижимаюсь к костяшкам его пальцев.
— Знаю, я сам все испортил, — тихо говорит Себастьян. — И кажется, у меня нет права на реакцию, которую хотел бы сейчас продемонстрировать.
— Есть. И будь я сейчас на твоем месте, то, наверное, спятил бы.
— Но ты не стал бы говорить мне, что делать, а что нет, после того как мы расстались, — похоже, его природное спокойствие берет верх. Даже не знаю, радоваться мне или же расстраиваться, что он не ревнует.
— Думаю, нет.
— А если мы вместе, то ты со мной, да? — спрашивает Себастьян. — Даже если я уеду?
Отодвинувшись немного, я внимательно всматриваюсь в его лицо.
— Ты же говорил, что во время миссии вам нельзя состоять в отношениях.
Опустив голову, он отвечает:
— Хочу решить, каким правилам следовать, а каким нет.
— Не рассказывая при этом никому правду о себе?
Себастьян поворачивается и, прижавшись лицом к моей шее, испускает тихий стон.
— Еще не знаю, — следующие его слова звучат приглушенно: — Все связанное с Церковью значит для меня очень много. А желание говорить с Богом стало инстинктивным. Как будто это уже часть меня. Представить себе не могу, что буду делать, если уйду. Это все равно что стоять посреди поля и пытаться нащупать четыре стены. Кроме религии в моей жизни нет других опор.
Интересно, уйдет ли Себастьян из Церкви? Ведь его выбор либо/либо. Без потерь не обойтись.
— В других городах жизнь может оказаться менее напряженной, отношение Церкви в том числе, — говорю я. — Например, в Лос-Анджелесе.
Себастьян смеется и проводит зубами по моей ключице.
На какое-то время в гостиной воцаряется молчание.
Краем уха прислушиваясь, не начнет ли кто спускаться вниз, в остальном я целиком и полностью сосредоточен на тихих стонах, которые издает Себастьян.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Прислушайтесь к дельному совету: никогда не ложитесь с краю, когда спите с кем-нибудь в обнимку на диване. Во-первых, скатитесь на пол, а во-вторых, разбудит вас даже не это, а судорога в шее. И скорее всего, когда проснетесь в одиночестве на полу, над вами будет стоять отец и с сомнением оглядывать вас полуголого, с прилипшими к груди кусочками попкорна из опрокинутой миски, на который вы и приземлились посреди ночи.
— Себастьян провел у нас ночь?
— Э-э… — я сажусь и смотрю по сторонам. Даже не глядя в зеркало, я уверен, что волосы стоят торчком. Заметив прилипший в опасной близости от соска острый кусочек попкорна, стряхиваю его на пол. — Точно не знаю. Наверное, его здесь уже нет.
— Как и твоей футболки, да?
— Пап…
— Таннер.
Из-за того, что на папе пижамные штаны с изображением Коржика, которые ему пару лет назад подарила Хейли на Рождество и Хануку разом, серьезно отнестись к его суровому тону немного трудно.
— Ты опаздываешь, — говорит он и отворачивается, но я успеваю заметить улыбку. — Одевайся и поешь что-нибудь.
Прихватив с кухни миску хлопьев, я несусь в свою комнату. Мне многое нужно успеть записать.
***
Себастьян не ответил на эмодзи с изображением курицы, попкорна и песчаного пляжа, которые я отправил ему, прежде чем поехать в школу, и днем не появился на Семинаре. Тогда по возвращении домой я отправил письмо на его личный почтовый ящик:
«Привет, это я. Просто хотел узнать, как ты. Все нормально? Если решишь зайти, сегодня я дома.
Танн».
Ответа не последовало.
Я стараюсь не обращать внимания на уже знакомую тянущую боль в груди, но к ужину аппетит не появляется. Мама с папой обеспокоенно переглядываются, когда на вопрос, разговаривал ли я сегодня с Себастьяном, отвечаю им невнятным мычанием. Даже Хейли предлагает помыть посуду вместо меня.
На следующий день я отправляю ему наш давний аварийный позывной — эмодзи с горой, — но в ответ по-прежнему тишина.
За обедом звоню. Сразу же попадаю на голосовую почту.
И в этот момент фон моих отправленных сообщений становится зеленым, как будто его iMessage отключился.
***
Сегодня ничего.
По-прежнему ничего.
С тех пор как Себастьян приезжал ко мне, прошло четыре дня, и только тогда я наконец получаю от него письмо по электронной почте.
«Таннер,
мне очень жаль, что я ввел тебя в заблуждение насчет своих чувств и идентичности. Надеюсь, отсутствие объяснений не причинило тебе слишком много боли.
Желаю тебе всего самого замечательного и успеха в будущей учебе в UCLA.
С наилучшими пожеланиями,
Себастьян Бразер».
Когда заканчиваю читать, не знаю, что и думать. Я перечитываю письмо раз десять, потому что во время первых девяти не могу поверить, что правильно понял написанное.
Потом открываю папку, где хранятся письма от Себастьяна. Передо мной совсем другие фразы, не похожие на формальные и отстраненные из последнего письма.
«Это странно, что я хочу проводить с тобой каждую секунду?
Иногда мне трудно не таращиться на тебя в классе. Все время кажется, что мои взгляды заметят и всё поймут.
Я все еще ощущаю твой поцелуй на своей шее».
Так что нет, Себастьян не ввел меня в заблуждение насчет своих чувств.
***
На письмо о моем зачислении в UCLA я отправляю в администрацию университета ответное, дрожащей рукой подписав соглашение, что поступление будет зависеть от моих оценок за этот семестр. Переехать я должен седьмого августа. Первый ознакомительный учебный день — двадцать четвертого августа. Отправляю сообщение Себастьяну, где рассказываю об этом, но он не отвечает.
Сегодня я понял, что за прошедшие шесть дней написал ему двадцать смс с эмодзи. Безумие, да? Но сколько было других, со словами, которые я написал и удалил, так и не отправив?.. Рядом со мной Одди, мама и папа, всегда готовые выслушать, если мне это понадобится. С Мэнни мы как-то раз пообедали и провели время в комфортном молчании. Даже Хейли со мной чрезвычайно мила.
Но поговорить я хочу лишь с ним.
***
Завтра день сдачи моей книги, а я понятия не имею, что делать. Во второй главе появляется Себастьян. Фудзита сказал, что мне нужно сдать как минимум сотню страниц, чтобы он мог поставить оценку, но ему прекрасно известно — у меня написано гораздо больше. Даже если я сдам ему эту сотню, то там как раз Себастьян говорит мне, что ему всегда нравились парни. И Фудзита прочитает про наш поцелуй.
Самое смешное, что какие бы изменения в сюжете я ни сделал, они не будут иметь значения для тех, кто наблюдал за мной в классе дольше двух минут. Я могу переместить сюжет в альтернативную вселенную на какую-нибудь планету Скайтрон-1, назвать его Стивом, а себя Баки [Стив Роджерс и Баки Барнс, персонажи вселенной Marvel — прим. перев.], выдать каждому по суперспособности, но все равно будет очевидно, о ком эта книга. Как не мог контролировать выражение своего лица, когда Себастьян находился со мной в одном помещении, так теперь не в состоянии спрятать чувства, которые описаны на каждой странице, какими бы деталями я ни нагрузил книгу.
Если по этому предмету получу низший балл — что мне и светит, когда сдам Фудзите только двадцать страниц, — то год я все равно закрою, правда с гораздо худшими результатами, и заодно потеряю свой оценочный рейтинг. Но UCLA все равно меня примет. Наверное.
Понимая, что концовка книги совершенно идиотская и слабая, я даже не пытаюсь сочинить нечто стоящее, и потому это все, что у меня есть.
Каким идиотом я был, когда начал писать книгу про то, как писать книгу, и решил, будто у нее будет хэппи-энд? Изначально я планировал относительно сюжета оставаться в следующих рамках: счастливая концовка, ничем не обремененная жизнь. Но, видимо, лучше выучить этот урок сейчас, нежели потом, когда буду жить вдали от родного дома и среди людей, не настолько добрых и принимающих.
Я был счастливым засранцем, не знавшим, как устроен мир.
***
Я стою возле кабинета Фудзиты. У него сейчас посетитель — Джули, которая плачет и, наверное, расстроена из-за сдачи своей книги, а я чувствую онемение. Нет, не совсем так. Я чувствую облегчение, потому что оба моих страха — что отношения с Себастьяном снова закончатся и что нужно сдавать книгу — улетучились, и беспокоиться мне по этим двум поводам уже не нужно.
Когда подходит моя очередь, я вхожу в кабинет. Фудзита бросает взгляд на ноутбук в моих руках.
— Ты не распечатал книгу?
— Нет.
Теперь он выглядит озадаченным.
— Мне нечего сдать.
Есть что-то почти эпичное в том, когда учитель при тебе говорит: «Это что еще за херня?».
— Правда нечего, — я переминаюсь с ноги на ногу, ощущая дискомфорт от его пристального взгляда. — Кое-что я написал, но сдать рукопись не могу. Даже сто страниц.
— Почему?
Я не могу объяснить ему и это. Отвожу взгляд и смотрю на царящий на его столе беспорядок.
— И что ты ожидаешь от меня?
— Что вы поставите мне двойку.
— Сядь, — говорит Фудзита. — И подумай минут пять. Ты спятил?
Видимо, да, спятил. А какое еще тут может быть объяснение?
Я сажусь, ставлю на колени ноутбук и начинаю писать.
Из-под пальцев льются слова,
слова,
слова
и слова…
Себастьян
Уже которую ночь подряд Себастьян не может заснуть. Он лежит и смотрит в потолок, чувствуя при этом, как тело словно прожигает насквозь. Это ощущение, похожее на черный клубящийся дым, начинается ровно под грудной костью, а потом распространяется по всему организму, оплавляя ткани тела, как горящая спичка целлофан.
В первую ночь он решил, что это расстройство желудка.
Во вторую понял, что это не оно.
Третью ночь Себастьян ждал с ужасом, а на четвертую отправился спать пораньше, рассчитывая, что недомогание начнется с легкого толчка, который трансформируется в бурлящую обжигающую волну, горечью разливающуюся в животе. Как ни странно, на этот раз ощущение накатывает, едва голова Себастьяна соприкасается с подушкой. Раньше его отход ко сну вызывал в памяти образы Таннера: его улыбку и смех, изгиб ушной раковины и худые плечи, как тот прищуривался, прежде чем его шутки становились насмешливыми, и как виновато округлял глаза. Теперь же, когда Себастьян кладет голову на подушку, он вспоминает, что Таннер больше не его. А после не чувствует ничего, кроме боли.
Ему не хочется быть мелодраматичным, но боль лучше, чем чувство вины. Она лучше, чем страх и сожаление. Лучше, чем одиночество.
По утрам боль исчезает, а ароматы завтрака настраивают на череду однообразных ежедневных действий. Встать. Помолиться. Позавтракать. Почитать. Помолиться. Отправиться на пробежку. Сходить в душ. Сесть за стол и поработать над книгой. Помолиться. Пообедать. Еще какое-то время поработать над книгой. Помолиться. Поужинать. Почитать. Встретить боль. Заснуть.
Окончательные оценки должны быть выставлены через пару дней, и Фудзита дает Себастьяну три книги на прочтение и написание рецензий. Этот семестр оказался урожайным: все ученики курса сдали книги объемом больше чем шестьдесят тысяч слов. И, естественно, одолеть более миллиона страниц за пять дней — слишком много для одного учителя.
Книгу Таннера ему Фудзита не дал, но сколько бы раз Себастьяну ни приходило в голову попросить, в итоге он расстался с этой мыслью. Прочитав невнятно написанный манифест Эшера, безграмотный детективный роман Буррито-Дэйва и триллер про ЦРУ с очень хорошо продуманными деталями авторства Клайва, Себастьян по каждой книге составил отзыв, описал сильные и слабые стороны проделанной работы и предложил оценки.
Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!