АККАДЦЫ. НАЧАЛО НОВОЙ ТАБЛИЧКИИСТОРИИ МЕЖДУРЕЧЬЯ
Время всесильно: порой изменяют немногие годы Имя и облик вещей, их естество и судьбу.
Платон
В Месопотамии прибывает черноголовых
Восточносемитские племена аккадцев издавна соседствовали с шумерами, населяя север Междуречья. Постепенно аккадцы продвигались все дальше на юг и к концу III тысячелетия до н. э. заселили уже всю Южную Месопотамию. Судя по всему, это не было завоевательным походом, а скорее, медленным проникновением. Будучи сперва просто кочевниками‑пастухами, аккадцы быстро переняли высокую культуру шумеров и начали поклоняться шумерским богам, дав им семитские имена: Бога Солнца Уту они называли Шамашем, богиню любви и войны Инанну – Иштар, бога бури Адада – Ишкуром, лунного бога Нанну – Сином, бога‑демиурга Энки – Эйей.
Похоже, разноплеменные обитатели Месопотамии неплохо ладили друг с другом. Все они именовали себя «черноголовыми», каждый на своем языке: аккадцы – «цаль‑мат‑каккади», шумеры – «санг‑нгига».
Некоторое время в Междуречье бок о бок сосуществовали два языка, но мало‑помалу аккадский вытеснил шумерский, и к началу II тысячелетия до н. э. речь Энмеркары и Гильгамеша сохранилась лишь в глухих болотах нижнего течения Тигра и Евфрата. Перестав быть разговорным, шумерский язык еще долго оставался универсальным средством общения образованных людей, языком дипломатии, религии и литературы – наподобие латыни в средневековой Европе. На нем вели переписку цари, сочиняли молитвы и гимны, и в э‑дуббе, «доме табличек», знаменитой шумерской школе, обязательно учили читать и писать как по‑аккадски, так и по‑шумерски. До наших дней дошли экзаменационные тексты, включавшие перевод с одного языка на другой и обратно; не только образованные, но и простые люди свободно владели обоими языками.
|
|
|
Начиная со II тысячелетия до н. э. шумерскую и аккадскую культуру можно оторвать друг от друга только с мясом и кровью. Аккадцы переработали и продолжили шумерскую мифологию, так же, как впоследствии поступили их наследники – вавилоняне.
Заимствуя сюжеты шумерских мифов, семитские авторы значительно усилили в них элемент «action» – их произведения более сжаты и динамичны, а аккадские герои не так статичны, как их шумерские прототипы. Впрочем, о некоторых из этих прототипов можно теперь лишь гадать: кое‑какие мифы сохранились только в аккадском варианте. К их числу относится и сказание о шумерском царе Этане, совершившем беспримерный полет на орле по маршруту «земля – небо – земля».
Этана и орел
Богатырь и смельчак Этана был четвертым лугалем, правившим в Кише после потопа. Всем владел этот царь, что только может смертный испросить у богов, кроме одного: год за годом он оставался бездетным.
|
|
|
Правитель испробовал всевозможные средства, чтобы помочь своей беде – тщетно! Наконец в отчаянии Этана принес великую жертву Уту‑Шамашу, заколов в честь солнечного бога шестьдесят отборных быков. (Шумеры и аккадцы имели шестидесятиричную систему счета, следовательно, число шестьдесят было у них круглым. Весьма удобно при жертвоприношениях! Для сравнения – эллинам, пользовавшимся десятиричной системой, приходилось в сверхважных случаях приносить богам гекатомбу, закалывая сразу по сто животных.)
Щедрая взятка возымела действие: в ту же ночь Шамаш явился Этане во сне и научил, как излечиться от бесплодия:
– На самом верхнем небе растет чудодейственная трава. Если ты раздобудешь ее, тебе недолго останется ждать появления сына!
– Но как мне добраться до верхнего неба? – удивился Этана. – Разве есть у меня крылья, как у птицы?
– Спустись в глубокое ущелье, там ты найдешь искалеченного орла. Вылечи его – и он поднимет тебя на небо! – ответил бог и исчез прежде, чем царь успел спросить, в какое именно ущелье ему надлежит спуститься.
|
|
|
То ли божественное наитие, то ли горячее желание наконец‑то заиметь наследника помогли царю найти нужную расщелину и сползти в нее, не переломав рук и ног. Шамаш не обманул: на дне пропасти Этана нашел ощипанного орла со сломанными крыльями, обессилевшего от голода и жажды.
– Бедняга! Как же с тобой такое приключилось? – воскликнул царь.
– Я сам виноват в постигшей меня беде, – горестно прохрипел орел. – Под корнями дерева, на котором я свил гнездо, обитала змея. Мы с ней были добрыми приятелями и пообещали друг другу вечно хранить мир. Но однажды, несколько дней подряд ничего не добыв на охоте, я решил накормить своих орлят маленькими змеенышами. Напрасно отговаривал меня от вероломного злодейства самый мудрый из моих птенцов! Дождавшись, пока змея покинет нору, я слетел вниз и растерзал ее детей. Змея вернулась, увидела опустевшую нору, догадалась, что произошло, и взмолилась к Шамашу, прося покарать убийцу.
И Шамаш откликнулся на зов: он повелел змее отыскать тушу павшего буйвола и спрятаться в его утробе. Почуяв запах гниющего мяса, я прилетел, уселся на тушу, стал пировать… Вот тут змея и схватила меня, обломала крылья, выщипала перья и бросила в ущелье умирать медленной смертью от голода и жажды.
|
|
|
– Видно, срок твоего наказания кончился, раз Шамяттт привел меня к тебе! – заметил Этана. – Не горюй, приятель, самое страшное уже позади!
Царь вытащил орла из ущелья, перевязал его крылья, напоил и накормил. Вскоре раны орла затянулись, и тогда Этана попросил птицу отнести его на верхнее небо, к престолу Ану, где растет трава, дарующая потомство.
– Ты помог мне, а я помогу тебе, – согласился орел. – Садись, прижмись к моей спине да покрепче ухватись за крылья!
Этана сел на орла, и могучая птица взмыла в небо.
Долго мчался орел, поднимаясь все выше и выше, вот уже земля внизу стала не больше холма, а обширное море превратилось в маленькую лужу. Но до конца путешествия было еще далеко!
Когда Этана снова осмелился взглянуть вниз, земля уподобилась жернову, а море поблескивало крошечным серебряным зеркальцем.
Когда же царь в третий раз бросил взгляд на землю, он едва смог ее разглядеть, а моря и вовсе не стало видно. Зато небо теперь было совсем уже близко…
И наконец усталый орел опустил Этану к престолу небесного бога.
Старый Ану удивленно воззрился на смертного, поднявшегося на небеса[71] .
– Что тебе понадобилось в моих владениях, человек? – громовым голосом вопросил бог, и орел от страха спрятал голову под крыло.
– Шамаш открыл мне, что здесь, на верхнем небе, растет трава, дарующая потомство! – смело ответил Этана. – Я, царь Киша, много лет мечтаю о сыне. Прошу, владыка, разреши мне нарвать волшебной травы!
– Да, эта травка растет здесь в изобилии, – улыбнулся многодетный Ану. – Мы, боги, называем ее виагра. Что ж, сорви пару‑другую травинок, человек, только не слишком увлекайся, иначе твоим потомкам станет тесно внизу!
Этана воспользовался любезным разрешением бога – и через девять месяцев после его возвращения царица Киша подарила мужу долгожданного наследника.
Когда царевич Балих подрос и начал спрашивать родителей, откуда он взялся: нашли ли его в капусте на огороде или его принес аист? – отец гордо отвечал, что нет, не аист, а царственный орел; а мать с мечтательной улыбкой говорила:
– Тебя нашли на седьмом небе, сынок! На седьмом небе…
Этана был не единственным смертным, поднявшимся на небеса. Еще одному человеку довелось однажды там побывать; правда, в отличие от царя Киша, он явился к престолу Ану не добровольно, а по судебной повестке.
Рыбак Адапа и Южный ветер
В приморском городе Эриду жил искусный ловец рыбы Адапа, сын бога Эйи (не забывайте, что под этим аккадским именем скрывается наш старый знакомец Энки). Поскольку сам повелитель морских глубин приходился Адапе отцом, юноша никогда не мог пожаловаться на скудный улов и в изобилии снабжал рыбой своих соплеменников и храмы богов.
Но вот однажды, когда Адапа возвращался с удачного промысла, откуда ни возьмись на залив налетел буйный Южный ветер и перевернул его лодку. Рыбак с трудом выплыл, но его улов безвозвратно пропал.
– Ну, подожди, бездельник! – в гневе крикнул Южному ветру Адапа. – Сейчас я покажу тебе, как грабить людей!
Изловчившись, он схватил своего обидчика, со свистом и улюлюканьем проносившегося мимо, – и сломал ему крыло.
Причитая и охая, на честном слове и на одном крыле Южный ветер доковылял до своего дома на краю земли и семь дней отлеживался, залечивая раны.
Целую неделю на море царил мертвый штиль, и Ану, поглядывая вниз, никак не мог понять, отчего так долго не слыхать и не видать Южного ветра? Наконец бог кликнул вестника Илобрата и послал его разузнать, в чем дело.
Илобрат примчался назад, чуть дыша от волнения.
– Смертные вконец обнаглели, о владыка небес! Рыбак Адапа сломал Южному ветру крыло, да еще похваляется среди людей своим «подвигом»!
– Что‑о?! – взревел Ану. – Тащите сюда этого уголовника! Я сам буду его судить!
Услышав угрозу небесного бога, Эйя понял, что его сын угодил в нешуточную беду. Хозяин Апсу[72] стремглав ринулся на землю и вытащил из постели отсыпающегося после трудового дня рыбака.
– Ну, ты доигрался, сынок! – горько проговорил Эйя. – Ану хочет судить тебя за злостное хулиганство с причинением тяжких телесных повреждений. Понимаешь, чем это тебе грозит?
– Но Южный ветер первым на меня напал, отец, – зевая, начал оправдываться юноша.
– Молчи, лоботряс! – топнул ногой Эйя. – Молчи и слушай меня. Сейчас ты отправишься на небо и будешь вести себя так, как я скажу, не то не сносить тебе головы!
– Хорошо, не волнуйся, папочка, – послушно кивнул Адапа.
Следуя заботливым отеческим наставлениям, он облачился в траурные одежды и с печальным видом отправился к небесным вратам.
– А, явился, голубчик! – злорадно приветствовали его тамошние стражи. – Подожди, а почему на тебе траур? В таком ли виде и с такой ли кислой миной следует представать перед небесным владыкой?
– Знаю, но ничего не могу с собой поделать! – всхлипывая, ответил Адапа. – Недавно внизу, на земле, исчезли два бога – Думузи и Гишзида[73] , и это рубище я ношу в знак безутешной скорби по ним.
Стражи (а ими были сами Думузи и Гишзида, получившие кратковременный отпуск из владений Эрешкигаль) переглянулись и тоже пригорюнились.
– Похвально, что ты так чтишь богов, дружок, – утирая кулаком глаза, пробормотал Думузи. – Входи, повелитель давно тебя ждет!
Миновав небесные врата, Адапа приблизился к восседающему на троне Ану.
– Так это ты напал на Южный ветер и сломал ему крыло?! – грянул с высоты старейший бог. – Как ты осмелился на такое, жалкий смертный червяк?!
– Потому что Южный ветер первым напал на меня и потопил мою лодку! – бесстрашно ответил рыбак. – Каждый вправе защищать свою жизнь и добро!
– Он говорит истинную правду! – в два голоса поддакнули Думузи и Гишзида, покинувшие пост у ворот. – Мы подтверждаем его слова! Этот юноша – само воплощение честности!
– Да? Тогда почему же он так покраснел? – подозрительно осведомился Ану.
– Потому что он и воплощение скромности к тому же! – нашелся Гишзида.
– Что ж… Показания свидетелей меняют дело, – смягчился Ану. – Будем считать, что подсудимый оправдан! Адапа, ты проделал немалый путь, чтобы явиться сюда и, должно быть, устал, – спускаясь с трона, промолвил бог. – Так приляг, отдохни, прежде чем отправиться обратно на землю!
– Благодарю, о величайший, я не устал, – ответил рыбак, помня наставления Эйи: ни в коем случае не ложиться, не садиться, не есть и не пить во владениях Ану.
– Тогда хотя бы присядь на дорожку, – добродушно предложил владыка небес.
– Не смею сидеть в присутствии богов! – вежливо отказался Адапа.
– А ты мудрец, – почесал затылок Ану. – Думаю, ты достоин отведать хлеба и испить воды со стола бессмертных!
– Нет, недостоин я божественной еды и божественного питья! – почтительно отозвался рыбак.
– Ха‑ха‑ха! – вдруг громко захохотал Ану. – Знай же – эти еда и питье сделали бы тебя бессмертным! Ты сам отверг вечную жизнь, глупец! Признайся – никто иной, как твой отец Эйя научил тебя не садиться, не есть и не пить в моих владениях?
– Да, – честно ответил Адапа. – Ия сделал все согласно его наставлениям!
– Эйя боялся, что я тебя отравлю, но он никак не мог догадаться, что я решу наделить тебя бессмертием, – фыркнул Ану. – Так вот тебе урок на будущее, мой мальчик: не во всем нужно следовать советам отца, иногда полезно пораскинуть собственными мозгами!
Так Адапа, примерный сын, упустил шанс обрести божественное бессмертие.
Царь‑реформатор Уруинимгина
А теперь самое время спуститься с небес на землю и посмотреть, что происходило в Месопотамии спустя двести лет после царствования Гильгамеша.
Как уже говорилось, человечество, возродившееся после потопа, оказалось таким же беспокойным, драчливым и амбициозным, каким было и прежнее, допотопное.
Век за веком владыки Лагаша, Уммы, Ура и Киша, стоя на громоздких колесницах, запряженных ослами (лошадь тогда еще не была одомашнена) во главе своих войск сходились в кровопролитных битвах. Предлогом для войн могло послужить все что угодно: желание украсить храмы богов чужим лазуритом, перепутанные при разграничении владений межи или хамская привычка оппонента разбивать вареное яйцо не с того конца, с какого требуют правила приличия. Причин для роенных столкновений, как правило, было две: доказать, что ты сильнее соседа, и присовокупить его добро и земли к своим.
И тогда, когда решающая роль в сражении перешла от колесниц к пешим воинам, бившимся длинными копьями под прикрытием больших прямоугольных щитов, причины для войн остались все теми же. Цари шумерских городов дрались из‑за нескольких гектаров плодородной земли – в полной уверенности, что победы в подобных битвах прославят их имена до скончания веков.
Например, из года в год правители Лагаша воевали с правителями Уммы из‑за спорной территории Гуэдены. Примирить враждующих не могли ни боги, ни пограничные стелы, ни межевые каналы. Перемирия нарушались, стелы опрокидывались, каналы засыпались – и войска опять бросались в бой под поощрительные вопли бога Нингирсу[74] – покровителя Лагаша и бога Шары – покровителя Уммы. Цари обоих городов сходили в подземное царство Эрешкигаль, завещая своим потомкам до последней капли крови биться за Гуэдену – исконную землю Уммы… Нет, Лагаша! Нет, Уммы! Нет, Лагаша!
Около 2400 года до н. э. лагашский царь Эанатум во главе тяжеловооруженных пехотинцев‑копейщиков в очередной раз разгромил войска Уммы и воздвиг в честь своей победы эффектную «Стелу коршунов», на которой хищные птицы терзали тела его павших врагов. И что же? Правитель Уммы Ур‑Лумма наплевал и на стелу, и на мирный договор (согласно коему побежденные обязаны были выплачивать победителям солидную дань) и снова начал войну с Эанатумом и его сыном Энметеной.
Так и тянулась старинная распря между двумя государствами, пока наконец преемники Эанатума не превзошли в своей ненасытной жадности самое прожорливое коршунье. Они обложили непосильными поборами весь лагашский народ, наводнив страну ордами жадных чиновников, которые грабили лагашитов почище вражеского войска. Потерявшие стыд правители захватывали даже земли богов, не говоря уж про общинные земли! Забавно: одна из прежних стычек с Уммой произошла из‑за того, что тамошний правитель вторгся на любимое поле бога Нингирсу – теперь же семья самого лагашского царя без зазрения совести поделила между собой вековечные владения бога. Повсюду бесчинствовали сборщики налогов, отнимая у людей последнее, даже за похороны взимая непомерную плату.
Такой произвол «царских людей» привел к тому, что в 2318 году до н. э. против правителя Лугальганды восстал чуть ли не весь Лагаш. Бог Нингирсу, ограбленный Луга л ьгандой точно так же, как многие простые лагашиты, даровал восставшим победу, и народное собрание вместо низложенного лугаля выбрало нового – сына сановника Уруинимгину. Его предвыборный лозунг гласил: «Пусть сильный не обижает вдов и сирот!» В таком лозунге нет ничего странного (кто из правителей не объявлял себя защитником вдовых и сирых, особенно в период избирательной компании), странным было то, что лугаль‑реформатор действительно попытался воплотить свои предвыборные обязательства в жизнь.
Посоветовавшись с богом Нингирсу, Уруинимгина отменил многие налоги с ремесленников, аннулировал все долги, запретил брать младших братьев общинников на ирригационные работы, восстановил суды в сельских общинах и издал свод законов, заключавший, наверное, первую известную гарантию прав граждан. Эти законы были призваны защитить простых людей от произвола мытарей, убийств, грабежа и ростовщической кабалы; специальное постановление царя запрещало знатным людям захватывать чужие дома и скот, отбирать имущество у низших воинов и их вдов. В годы правления Уруинимгины число полноправных мужей его страны возросло в десять раз по сравнению с числом полноправных мужей при прежних правителях… Но вскоре царь‑реформатор ввязался в очередную войну с Уммой, и распря закончилась для него весьма печально.
Тогдашний царь Уммы Лугальзагеси – энергичный, удачливый и честолюбивый воитель – захватил весь север Лагаша, разорив много селений и храмов. Сперва Уруинимгина заперся в городе Нгирсу, а потом перенес свою столицу в селение Э‑Нинмар. Его дальнейшая судьба точно неизвестна; скорее всего, он остался жив, но страна его потерпела большой урон.
«Люди Уммы, разрушив Лагаш, свершили преступление против бога Нингирсу, –
писал один из переживших войну сторонников Уруинимгины. –
Мощь, которая пришла к ним, будет у них отнята. Вины Уруинимгины, царя Нгирсу, нет. Что же касается Лугальзагеси, то пусть богиня Нисаба[75] отметит на челе его это преступление».
Надо сказать, что Лугальзагеси был необычным завоевателем. Стремясь объединить под своей властью как можно больше городов‑государств, побеждая их один за другим, он тем не менее оставлял во всех завоеванных городах прежних правителей. В результате он сделался главой некоей конфедерации, оказавшейся недостаточно сильной перед лицом нового могучего конквистадора.
Сарагон Древний
– Я – Шаррумкен, царь могучий, царь Аккада![76] –
без ложной скромности возглашает с глиняной таблички этот человек, известный в истории под именем Саргон, или Шаррумкен (что означает «царь истинен», или «истинный царь»).
Настоящего имени объединителя Месопотамии не знает никто, его рождение и жизнь окутывает такой же туман вымыслов, как и рождение и жизнь Гильгамеша. Саргон Древний (или Великий) пришел из легенды и остался легендой для многих последующих поколений; спустя сотни лет в Вавилоне и Хеттской державе продолжали рассказывать про этого царя истории, похожие на волшебные сказки.
Согласно одной из таких легенд, Саргон родился в Ацупирану – «Городке Крокусов». Мать его была жрицей, а об отце известно лишь то, что «брат его обитал в горах»… Может, то намек на какого‑нибудь горного бога? Жрица положила тайно рожденного сына в тростниковую корзину и пустила по течению реки. Ребенка выловил водонос Акки, усыновил и сделал из него садовника… Похоже на историю про Моисея, не так ли? Правда, Саргона выудила из реки не дочка фараона, а простой водонос, но это не помешало его дальнейшей блистательной карьере.
До нас дошли отрывки еще одной легенды, в которой рассказывается о том, как лугаль Киша Урзабаба из тайных откровений узнал, что юному садовнику Шаррумкену суждено сменить его на троне Киша. Конечно, правитель вовсе не обрадовался такой перспективе – ему как‑то не улыбалось заполучить в наследники садовника. Чтобы разделаться с Шаррумкеном, лугаль лицемерно приблизил его к себе, назначив царским чашеносцем, а сам начал строить юноше козни. Только благодаря покровительству возлюбившей его богини Иштар герой сумел избежать всех смертельных ловушек, которые расставлял ему Урзабаба.
А вот какие исторические факты можно выделить из хитросплетений мифов и легенд. Судя по своему тронному имени, Саргон был восточным семитом и, скорее всего, действительно служил у Урзабабы. После того как Киш потерпел поражение от Лугальзагеси, ловкий царедворец выкроил собственное царство, сделав своей столицей ничем дотоле не примечательный городок Аккаде на левом берегу Евфрата. Реорганизованная Саргоном армия, главную силу которой составляли лучники, вооруженные невиданными прежде трехслойными луками из дерева, рога и жил, стала могучей силой под началом этого талантливого полководца.
Вскоре Саргон, в чьем тронном имени слышался львиный рык, разбил у города Урука пятьдесят энси и лугалей Шумера и отправил плененного Лугальзагеси в клетке для собак к вратам храма бога Энлиля.
Вслед за Уруком воины Саргона положили к ногам своего владыки Ур, Э‑Нинмар, Умму и все важнейшие города Нижней Месопотамии. Стены Урука, Уммы и Лагаша были разрушены; неизвестно, какая участь постигла Уруинимгину и других лугалей завоеванных городов. Пройдя через всю территорию Лагаша, войско Саргона совершило ритуальное омовение оружия в водах «Нижнего моря» (то есть в Персидском заливе). Теперь приемный сын водоноса владычествовал над самым обширным из когда‑либо существовавших ранее государств, объединившим Шумер и Аккад.
… Пятьдесят четыре года на царстве был я.
Людьми черноголовыми я владел и правил.
Могучие горы топорами медными сравнял я,
Я поднимался на высокие горы,
Преодолевал я низкие горы,
Страну морскую трижды осаждал я![77] –
горделиво заявляет устами Саргона неизвестный писец.
Да, время междоусобиц задиристых лугалей и энси миновало, настала пора власти единого повелителя – того царя, «которыйистинен».
Судя по всему, Саргон был не только выдающимся полководцем, но и весьма разносторонним правителем, пекущимся о благополучии своей державы. При нем оросительная система впервые стала регулироваться в масштабах всей страны, он ввел единую систему мер и весов, заботился о морских и сухопутных путях, о процветании торговли. Истинный царь слыл также покровителем науки и литературы, хотя, конечно, не был чужд суеверий своего времени: он повелел составить сборник магии и пособие по различным способам гадания…
Интересно, предсказал ли кто‑нибудь из гадателей Саргону Великому печальную судьбу, ожидавшую его страну в не столь отдаленном будущем?
Проклятие Нарам‑Суэна
Уже при детях Саргона державу Шумера и Аккада сотрясали большие восстания, с неслыханной жестокостью подавленные сыном Саргона Римушем. За страшную резню, учиненную в Уре, Лагаше, Умме и Казалле погромщик в конце концов поплатился: его приближенные, в числе которых, вероятно, были и знатные заложники из «замиренных» городов, убили царя, забросав его каменными печатями.
Брат Римуша Маништушу правил недолго и тоже умер насильственной смертью, после чего на престол вступил внук Саргона Нарам‑Суэн. При этом царе государство достигло своего наивысшего могущества – и подступило к самому краю пропасти.
Отбросив ложную скромность, Нарам‑Суэн мало того что начал именовать себя «царем четырех стран света» – он первым из правителей Месопотамии объявил себя живым богом. Энеи теперь обязаны были делать на своих печатях следующую надпись: «Бог Нарам‑Суэн, царь четырех сторон света, бог Аккада, я – такой‑то, энси такого‑то города, твой раб».
Поэтическая легенда говорит о том, что город Аккад при Нарам‑Суэне стал любимым жилищем богов, особенно Инанны, частые праздненства наполняли улицы песнями и музыкой, корабли иноземных торговцев теснились у городских причалов, покоренные народы приносили в столицу богатые дары, у всех жителей было вволю еды и питья.
Но «бог» Нарам‑Суэн совершил страшный грех, позволив своим воинам разграбить храм Энлиля в Ниппуре, и разгневанный Энлиль обрушил на черноголовых ужасную кару. Оскорбленные обидой, нанесенной их главе, Инанна, Нинурта, Уту, Энки и другие божества покинули Аккад, лишив его своей защиты, а разъяренный Энлиль обратил взор на горные вершины и привел оттуда полу‑людей‑полуживотных – кутиев, кровожадных дикарей. Кутии спустились с Иранского нагорья и прошлись по аккадской державе, как новый потоп.
Энлиль, за гибель Экура любимого –
что ныне он погубит?
Он к стране Глубин направил взоры,
Он бескрайние горы обрыскал взглядом, –
Нелюдей, несметные орды,
Гутиев, что не знают запретов,
Поведением – люди, да разуменьем – собаки,
обликом – сущие обезьяны,
Их Энлиль из гор вывел!
Словно полчища саранчи покрыли землю.
Руки, словно сети‑ловушки,
по приказу его над полями простерли.
Из‑под руки их ничто не уходит.
Их руки никто не избегнет.
Гонцы по дорогам больше не ходят.
Перевозчики через реку не перевозят.
Коз прекрасных Энлилевых из загонов угнали,
Подпасков вместе с ними погнали.
Коров из хлевов они угнали,
Пастухов вместе с ними погнали.
Колодники ныне несут стражу,
Разбойники засели на дорогах[78] .
Легенда о «проклятии Нарам‑Суэна» была всего лишь легендой, но она пережила века и бытовала как в древнем Вавилоне, так и в Хеттской державе. В те дни, когда между Тигром и Евфратом царили хаос, смерть, разорение и голод, люди искали объяснение постигшей их катастрофе и находили его в гневе мстительного Энли ля. Кто еще мог ввергнуть страну в такой кошмар, как не тот, кто однажды уже пытался истребить человечество, наслав на землю Всемирный потоп?
Теперь же глава богов вновь ополчился на людей – и небо поменялось местами с землей, а оставшиеся в живых позавидовали погибшим!
Картины всеобщей гибели, нарисованные в «Плаче о гибели Аккада», не менее страшны, чем картины Апокалипсиса:
На крыше лежавший – на крыше и умер.
В доме лежавший – землей не засыпан.
Люди себя разрывали от голода.
В Куре, великой священной ограде Энлиля,
Псы бездомные собрались в молчанье.
Двое входили – их всех вместе сжирали.
Трое входили – их всех вместе сжирали.
Лица раскрошены, головы расколоты.
Лица раскрошены, головы размолоты.
Праведник с неправедным перемешались.
Герой повалился на героя.
Кровь лжеца на кровь честного стекает!
… Берега его каналов, где лодки тащили бечевою,
травой зарастают,
Пути, что для колесниц предназначены были,
«травою плача» зарастают,
И еще раз так – на берегах, на бечевниках,
на отложениях ильных каналов
Дикие овцы да горные змеи никому не дают проходу.
В степи, где добрые травы росли,
«тростник слез» растет отныне.
Сладкая вода Аккада горькою потекла водою!
«Драконы гор» – кутии разорили и повергли в прах всю страну, за исключением немногих городов, в том числе Лагаша. Тамошний правитель Гудеа ухитрился откупиться от варваров и даже неплохо жил в годы владычества чужаков, но город Аккад и десятки других городов были сметены с лица земли. До сих пор не удается найти хотя бы развалины Аккада, над которым (как еще несколько столетий спустя утверждали всезнающие жрецы) выкликали свои проклятья разъяренные боги:
– О, град! Твои головы да наполнят колодцы!
Пусть никто в том граде да не выберет друга!
Братья друг друга пусть не узнают!
Его девы в женском своем покое воистину да будут зверски убиты!
Пусть старик рыдает в своем собственном доме над убитой супругой!
Пусть, словно голуби, вопят в своих гнездах!
… Пусть твой скотобоец убьет супругу,
Тот, кто режет овец, пусть зарежет сына!
Пусть толпа ребенка, для святости избранного,
в реку бросит!
Пусть блудница твоя в воротах постоялого дома повесится!
Пусть жрицы‑матери от детей своих отвернутся!
… Пусть дитя лелеемое, к тонким яствам привыкшее,
на траве валяется!
Пусть благороднейший житель твой
Покрытие крыши пожирает!
Петлю ременную, что в доме отца его,
Пусть разгрызает своими зубами!
Во дворце, что на радость построен,
пусть поселится унынье!
Пусть вопит злой дух степей безмолвных!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 224; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!