ЛЕКЦИЯ О МЕЖДУНАРОДНОМ ПОЛОЖЕНИИ, ПРОЧИТАННАЯ ЧЕЛОВЕКОМ, ПОСАЖЕННЫМ НА 15 СУТОК ЗА МЕЛКОЕ ХУЛИГАНСТВО, СВОИМ СОКАМЕРНИКАМ
Я вам, ребяты, на мозги не капаю,
Но вот он перегиб и парадокс:
Ковой‑то выбирают римским папою –
Ковой‑то запирают в тесный бокс.
Там все места – блатные расхватали и
Пришипились, надеясь на авось, –
Тем временем во всёй честнóй Италии
На папу кандидата не нашлось.
Жаль; на меня не вовремя накинули аркан, –
Я б засосал стакан – и в Ватикан!
Церковники хлебальники разинули,
Замешкался маленько Ватикан, –
Мы тут им папу римского подкинули –
Из наших, из поляков, из славян.
Сижу на нарах я, в Наро‑Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские, –
А в мамы взять – естественно, тебя!
Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, –
Я б засосал стакан – и в Ватикан!
При власти, при деньгах ли, при короне ли –
Судьба людей швыряет как котят.
Но как мы место шаха проворонили?!
Нам этого потомки не простят!
Шах расписался в полном неумении –
Вот тут его возьми и замени!
Где взять? У нас любой второй в Туркмении –
Аятолла и даже Хомейни.
Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран, –
А мне бы взять Коран – и в Тегеран!
В Америке ли, в Азии, в Европе ли –
Тот нездоров, а этот вдруг умрет...
Вот место Голды Меир мы прохлопали, –
А там – на четверть бывший наш народ.
Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли
Таланты – все при шпаге, при плаще, –
Руслан Халилов, мой сосед по камере, –
|
|
|
Там Мао делать нечего вообще!
1979
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Еще бы – не бояться мне полетов,
Когда начальник мой, Е. Б. Изотов,
Всегда в больное колет как игла:
«Эх, – говорит, – бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!..»
Хотя бы сплюнул: все же люди – братья,
И мы вдвоем и не под кумачом, –
Но знает, черт: и так для предприятья
Я – хоть куда, хоть как и хоть на чём!
Я к автомату: в нем ума палата –
Стою и улыбаюсь глуповато:
Такое мне ответил автомат!..
Невероятно, – в Ейске –
Уже по‑европейски:
Свобода слова, – если это мат.
Мы в ресторан – там не дают на вынос,
Но нам и так неплохо – тишь да гладь, –
Вбежит швейцар и крикнет: «Кто на Вильнюс!..
Спокойно продолжайте выпивать!»
Мне летать – острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И еще – безопасности для –
Должен я сам себя пристегнуть!
Друг рассказал – такие врать не станут:
Сидел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг – взрыв! А он и к этому готов:
И тут нашел лазейку –
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов...
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП –
|
|
|
Приземлюсь на китайском плаще!
Но, смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я, –
Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать!
Вот только две соседки –
С едой всучили сетки,
А сетки воздух будут пропускать...
Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Чуть подремал – дружок, не подымай!
Но слышу: «Пассажиры за ноябрь!
Ваш вылет переносится на май!»
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летал Аэрофлотом:
У них – гуд бай – и в небо, хошь не хошь.
А здесь – сиди и грейся:
Всегда задержка рейса, –
Хоть день, а все же лишний проживешь!
1979
ГРУСТЬ МОЯ, ТОСКА МОЯ
Вариации на цыганские темы
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, –
Чувствую – дышу и хорошею...
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я ее и знать не знал, меняя города, –
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
Одному идти – куда ни шло, еще могу, –
Сам себе судья, хозяин‑барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, –
С виду прост, а изнутри – коварен.
Я не клевещу, подобно вредному клещу
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, –
|
|
|
Так что – никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь! –
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя – чахоточная тварь, –
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет – как бичами ни бичуй,
Ночью – бац! – со мной на боковую.
С кем‑нибудь другим хотя бы ночь переночуй, –
Гадом буду, я не приревную!
1980
СТИХОТВОРЕНИЯ
* * *
День на редкость – тепло и не тает, –
Видно, есть у природы ресурс, –
Ну... и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
Сердце бьется, как будто мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по‑турецки
Черных кофе, – оно и стучит!
Пить таких не советуют доз, но –
Не советуют даже любить! –
Есть знакомый один – виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
Нет, жить можно, жить нужно и – много:
Пить, страдать, ревновать и любить, –
Не тащиться по жизни убого –
А дышать ею, петь ее, пить!
А не то и моргнуть не успеешь –
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь –
Но... пора уж на ладан дышать!
Надо так, чтоб когда подытожил
Все, что пройдено, – чтобы сказал:
«Ну а все же не плохо я пожил, –
|
|
|
Пил, любил, ревновал и страдал!»
Нет, а все же природа богаче!
День какой! Что – поэзия? – бред!
...Впрочем, я написал‑то иначе,
Чем хотел. Что ж, ведь я – не поэт.
<Конец 1950‑х – начало 1960‑х>
* * *
Про меня говорят: он, конечно, не гений, –
Да, согласен – не мною гордится наш век, –
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне – не тот у меня интеллект.
Я однажды сказал: «Океан – как бассейн», –
И меня в этом друг мой не раз упрекал –
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.
И пишу я стихи про одежду на вате, –
И такие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как‑то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.
Я пишу обо всем: о животных, предметах –
И о людях хотел, втайне женщин любя, –
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что – прости меня, Муза, – я бросил тебя!
Говорят, что я скучен, – да, не был я в Ницце, –
Да, в стихах я про воду и пар говорил...
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице –
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей – <и> вот снова дышу, –
Я очнулся от белой‑пребелой горячки –
В ожидании следующей снова пишу!
<Конец 1950‑х – начало 1960‑х>
* * *
Если нравится – мало?
Если влюбился – много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!
<1961>
* * *
Из‑за гор – я не знаю, где горы те, –
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе –
И его там заметили люди.
И людскую толпу бесталанную
С ее жизнью беспечной <и> зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.
Будто знает он что‑то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал все бесконечное.
И взбесило толпу ресторанную
С ее жизнью и прочной и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.
И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными и неприступными.
И взмолилась толпа бесталанная –
Эта серая масса бездушная, –
Чтоб сказал он им самое главное,
И открыл он им самое нужное.
И, забыв все отчаянья прежние,
На свое место все стало снова:
Он сказал им три са<мые> нежные
И давно позабытые <слова>.
<1961>
* * *
Люди говорили морю: «До свиданья»,
Чтоб приехать вновь они могли –
В воду медь бросали, загадав желанья, –
Я ж бросал тяжелые рубли.
Может, это глупо, может быть – не нужно, –
Мне не жаль их – я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, –
После злиться будет: «Вот ведь, – скажет, – люди!
Видно, денег куры не клюют».
Будет долго мыслить головою бычьей:
«Пятаки – понятно – это медь.
Ишь – рубли кидают, – завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!»
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал –
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем боле – что я загадал!
<1962 или 1963>
* * *
Я не пил, не воровал
Ни штанов, ни денег,
Ни по старой я не знал,
Ни по новой фене.
Запишите мне по глазу,
Если я соврал, –
Падла буду, я ни разу
Грош не своровал!
Мне сказали – торгаши
Как‑то там иначе, –
На какие‑то гроши
Строют себе дачи.
Ну и я решил податься
К торгашам, клянусь,
Честный я – чего бояться! –
Я и не боюсь.
Начал мной ОБХС
Интересоваться, –
А в меня вселился бес –
Очень страшный, братцы:
Раз однажды я малину
Оптом запродал, –
Бес – проклятая скотина –
Половину взял!
Бес недолго всё вершил –
Всё раскрыли скоро, –
Суд – приятное решил
Сделать прокурору.
И послали по Указу –
Где всегда аврал.
Запишите мне по глазу,
Если я соврал!
Я забыл про отчий дом
И про нежность к маме,
И мой срок, как снежный ком,
Обрастал годами.
Я прошу Верховный суд –
Чтоб освободиться, –
Ведь жена и дети ждут
Своего кормильца!..
<1962 или 1963>
* * *
Давно я понял: жить мы не смогли бы,
И что ушла – все правильно, клянусь, –
А за поклоны к праздникам – спасибо,
И за приветы тоже не сержусь.
А зря заботишься, хотя и пишешь – муж, но,
Как видно, он тебя не балует грошом, –
Так что, скажу за яблоки – не нужно,
А вот за курево и водку – хорошо.
Ты не пиши мне про березы, вербы –
Прошу Христом, не то я враз усну, –
Ведь здесь растут такие, Маша, кедры,
Что вовсе не скучаю за сосну!
Ты пишешь мне про кинофильм «Дорога»
И что народу – тыщами у касс, –
Но ты учти – людей здесь тоже много
И что кино бывает и у нас.
Ну в общем, ладно – надзиратель злится,
И я кончаю, – ну всего, бывай!
Твой бывший муж, твой бывший кровопийца.
...А знаешь, Маша, знаешь, – приезжай!
1964
* * *
Я теперь на девок крепкий
И теперь одною меткой
Я всех баб равняю как одну:
Пусть у ней во лбу семь пядей,
Пусть при полном при параде, –
Встречу бабу – в сторону сверну.
Был я раньше тоже хлипкий –
Провожал я их улыбкой,
Даже, помню, год с одною жил, –
А теперь пройду не глядя –
Мне плевать, что ейный дядя
Раньше где‑то в органах служил.
Баб держу я в черном теле,
А чтоб лечь в одну постелю –
Этим меня можно насмешить, –
Даже если умоляет,
Даже в экстренном случáе –
Очень меня трудно уложить!
Почему с таким напором
Я воюю с женским полом:
Изучил я их как свой портрет, –
Ведь полвека я – не меньше –
Изучаю этих женщин,
И сейчас мне – восемьдесят лет.
1964
* * *
Там были генеральши, были жены офицеров
И старшины‑сверхсрочника жена.
Там хлопало шампанское, там булькала мадера,
Вину от водки тесно было, водке – от вина.
Прошла пора, чтоб вешаться, прошла пора стреляться,
Пришла пора спокойная – как паиньки сидим.
Сегодня пусть начальницы вовсю повеселятся,
А завтра мы начальников вовсю повеселим.
<1964>
* * *
Есть у всех: у дураков
И у просто жителей
Средь небес и облаков
Ангелы‑хранители.
То же имя, что и вам,
Ангелам присвоено:
Если, скажем, я – Иван,
Значит, он – святой Иван.
У меня есть друг, мозгуем:
Мы с Николкой всё вдвоем –
Мы на пару с ним воруем
И на пару водку пьем.
Я дрожал, а он ходил,
Не дрожа нисколечко, –
Видно, очень Бог любил
Николай Угодничка.
После дня тяжелого,
Ох, завидовал я как:
Твой святой Никола – во!
Ну а мой Иван – дурак!
Я придумал ход такой,
Чтоб заране причитать:
Мне ж до Бога – далеко,
А ему – рукой подать.
А недавно снилось мне,
И теперь мне кажется:
Николай Угодник – не,
А Иван мой – пьяница.
Но вчера патруль накрыл
И меня, и Коленьку –
Видно, мой‑то соблазнил
Николай Угодника.
Вот сиди и ожидай –
Вдруг вы протрезвеете.
Хоть пошли бы к Богу в рай –
Это ж вы умеете.
Нет! Надежды нет на вас,
Сами уж отвертимся,
На похмелку пейте квас, –
Мы на вас не сердимся.
<1965>
* * *
Смех, веселье, радость –
У него все было,
Но, как говорится, жадность
Фраера сгубила...
У него – и то и се,
А ему – все мало!
Ну, так и накрылось все,
Ничего не стало.
<1965>
* * *
Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог –
Кто считал, кто считал!..
Сообщается в сводках Информбюро
Лишь про то, сколько враг потерял.
Но не думай, что мы обошлись без потерь –
Просто так, просто так...
Видишь – в поле застыл, как подстреленный зверь,
Весь в огне, искалеченный танк!
Где ты, Валя Петров? – что за глупый вопрос?
Ты закрыл своим танком брешь.
Ну а в сводках прочтем: враг потери понес,
Ну а мы – на исходный рубеж.
1965
* * *
Вот и кончился процесс,
Не слыхать овацию –
Без оваций всё и без
Права на кассацию.
Изругали в пух и прах, –
И статья удобная:
С поражением в правах
И тому подобное.
Посмотреть продукцию:
Что в ней там за трещина,
Контр– ли революция,
Анти– ли советчина?
Но сказали твердо: «Нет!
Чтоб ни грамма гласности!»
Сам все знает Комитет
Нашей Безопасности.
Кто кричит: «Ну то‑то же!
Поделом, нахлебники!
Так‑то, перевертыши!
Эдак‑то, наследники!»
«Жили, – скажут, – татями!
Сколько злобы в бестиях!» –
Прочитав с цитатами
Две статьи в «Известиях».
А кто кинет втихаря
Клич про конституцию,
«Что ж, – друзьям шепнет, – зазря
Мёрли в революцию?!.» –
По парадным, по углам
Чуть повольнодумствуют:
«Снова – к старым временам...» –
И опять пойдут в уют.
А Гуревич говорит:
«Непонятно, кто хитрей?
Как же он – антисемит,
Если друг его – еврей?
Может быть, он даже был
Мужества немалого!
Шверубович‑то сменил
Имя на Качалова...»
Если это, так сказать,
«Злобные пародии», –
Почему бы не издать
Их у нас на Родине?
И на том поставьте крест!
Ишь, умы колышутся!
В лагерях свободных мест
Поискать – отыщутся.
Есть Совет – они сидят, –
Чтоб «сидели» с пользою,
На счету у них лежат
Суммы грандиозные,
Пусть они получат враз –
Крупный куш обломится,
И валютный наш запас
Оченно пополнится.
<1966>
* * *
Экспресс Москва – Варшава, тринадцатое место, –
В приметы я не верю – приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор – всего до Бреста,
Толкуем мы с майором, и каждый – о своем.
Я ему про свои неполадки,
Но ему незнакома печаль:
Материально – он в полном порядке,
А морально... Плевать на мораль!
Майор неразговорчив – кончал войну солдатом, –
Но я ему от сердца – и потеплел майор.
Но через час мы оба пошли ругаться матом,
И получился очень конкретный разговор.
Майор чуть‑чуть не плакал, что снова уезжает,
Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает, –
Хотя бы воевали, а то – наоборот...
Майор сентиментален – не выдержали нервы:
Жена ведь провожала, – я с нею говорил.
Майор сказал мне после: «Сейчас не сорок первый,
А я – поверишь, парень! – как снова пережил».
1966
* * *
Я – летчик, я – истребитель,
Вылетов шесть на дню.
Хотите, о «мессершмитте»,
О двух «фокке‑вульфах» – хотите?..
Ладно, повременю.
Сейчас эскадрилья тяжелых – девятка
Уходит в ночной полет.
Ну а теперь я начну по порядку,
Зачем забегать вперед?
Я ложь отличаю от были –
Положено мне различать.
Мы Брест сегодня отбили.
Вчера же мы Брест бомбили,
А в Бресте – дом мой и мать.
Мы сопровождали тяжелых девятку –
Свои свой же город бомбят!
Но... видите, я не могу по порядку,
Опять забегаю назад.
Теряю я голову редко:
Я – ас, но внизу же Брест!
Один так и содит в отметку!..
Я чуть не нажал на гашетку,
Случайно поймав его в крест.
Но вот отбомбилась тяжелых девятка,
Внизу все, как надо, идет.
Все было, как надо, и скоро посадка,
А я забегаю вперед.
Я – летчик, я – истребитель,
Со мною случилась беда,
Я ночью летал в прикрытье,
Хотите, еще пошлите,
Но – чтобы не знать, куда.
<1967>
* * *
А меня тут узнают –
Ходят мимо и поют,
За мое здоровье пьют
андоксин.
Я же славы не люблю –
Целый день лежу и сплю,
Спросят: «Что с тобой?» – леплю:
так, мол, сплин.
А ко мне тут пристают:
Почему, мол, ты‑то тут, –
Ты ведь был для нас статут
и пример!
Что же им ответить мне? –
Мол, ударился во сне,
Мол, влияние извне,
лик химер...
<1967>
* * *
Что сегодня мне суды и заседанья –
Мчусь галопом, закусивши удила:
У меня приехал друг из Магадана –
Так какие же тут могут быть дела!
Он привез мне про колымскую столицу
небылицы, –
Ох, чего‑то порасскажет он под водку
мне в охотку! –
Может, даже прослезится
долгожданная девица –
Комом в горле ей рассказы про Чукотку.
Не начну сегодня нового романа,
Плюнь в лицо от злости – только вытрусь я:
У меня не каждый день из Магадана
Приезжают мои лучшие друзья.
Спросит он меня, конечно, как ребятки, –
всё в порядке! –
И предложит рюмку водки без опаски –
я в завязке.
А потом споем на пару –
ну конечно, дай гитару! –
«Две гитары», или нет – две новых сказки.
Не уйду – пускай решит, что прогадала, –
Ну и что же, что она его ждала:
У меня приехал друг из Магадана –
Попрошу не намекать, – что за дела!
Он приехал не на день – он все успеет, –
он умеет! –
У него на двадцать дней командировка –
правда, ловко?
Он посмотрит все хоккеи –
поболеет, похудеет, –
У него к большому старту подготовка.
Он стихов привез небось – два чемодана, –
Хорошо, что есть кому его встречать!
У меня приехал друг из Магадана, –
Хорошо, что есть откуда приезжать!
1966
* * *
День‑деньской я с тобой, за тобой –
Будто только одна забота,
Будто выследил главное что‑то –
То, что снимет тоску как рукой.
Это глупо – ведь кто я такой?!
Ждать меня – никакого резона.
Тебе нужен другой и – покой,
А со мной – неспокойно, бессонно.
Сколько лет ходу нет – в чем секрет?
Может, я невезучий – не знаю!
Как бродяга гуляю по маю,
И прохода мне нет от примет.
Может быть, наложили запрет?
Я на каждом шагу спотыкаюсь:
Видно, сколько шагов – столько бед, –
Вот узнаю, в чем дело, – покаюсь.
Зима 1966/67
* * *
Подымайте руки,
в урны суйте
Бюллетени, даже не читав, –
Помереть от скуки!
Голосуйте,
Только, чур, меня не приплюсуйте:
Я не разделяю ваш устав!
<1967>
ЗАБЫЛИ
Икона висит у них в левом углу –
Наверно, они молокане, –
Лежит мешковина у них на полу,
Затоптанная каблуками.
Кровати да стол – вот и весь их уют, –
И две – в прошлом винные – бочки, –
Я словно попал в инвалидный приют –
Прохожий в крахмальной сорочке.
Мне дали вино – и откуда оно! –
На рубль – два здоровых кувшина, –
А дед – инвалид без зубов и без ног –
Глядел мне просительно в спину.
«Желаю удачи!» – сказал я ему.
«Какая там на хрен удача!»
Мы выпили с ним, посидели в дыму, –
И начал он сразу, и начал!..
«А что, – говорит, – мне дала эта власть
За зубы мои и за ноги!
А дел – до черта, – напиваешься всласть –
И роешь культями дороги.
Эх, были бы ноги – я б больше успел,
Обил бы я больше порогов!
Да толку, я думаю, – дед просипел, –
Да толку б и было немного».
«Что надобно, дед?» – я спросил старика.
«А надобно самую малость:
Чтоб – бог с ним, с ЦК, – но хотя бы ЧК
Судьбою интересовалась...»
<1967>
* * *
Машины идут, вот еще пронеслась –
Все к цели конечной и четкой,
Быть может, из песни Анчарова – «МАЗ»,
Груженный каспийской селедкой.
Хожу по дорогам, как нищий с сумой,
С умом экономлю копейку
И силы расходую тоже с умом,
И кутаю крик в телогрейку.
Куда я, зачем? – можно жить, если знать.
И можно – без всякой натуги
Проснуться и встать, если мог бы я спать,
И петь, если б не было вьюги.
<1966>
* * *
Вы учтите, я раньше был стоиком,
Физзарядкой я – систематически...
А теперь ведь я стал параноиком
И морально слабей, и физически.
Стал подвержен я всяким шатаниям –
И в физическом смысле, и в нравственном,
Расшатал свои нервы и знания,
Приходить стали чаще друзья с вином...
До сих пор я на жизнь не сетовал:
Как приказ на работе – так премия.
Но... связался с гражданкою с этой вот,
Обманувшей меня без зазрения.
...Я женился с завидной поспешностью,
Как когда‑то на бабушке – дедушка.
Оказалось со всей достоверностью,
Что она была вовсе не девушка.
Я был жалок, как нищий на паперти, –
Ведь она похвалялась невинностью!
В загсе я увидал в ее паспорте
Два замужества вместе с судимостью.
Я мужей ей простил – ох, наивный я,
А она меня – чарами‑путами:
Мол, судимости все за невинные
Операции с овоще‑фруктами.
И откуда набрался терпенья я,
Когда мать ее – подлая женщина –
Поселилась к нам без приглашения
И сказала: «Так было обещано!»
Они с мамой отдельно обедают,
Им, наверное, очень удобно тут,
И теперь эти женщины требуют
Разделить мою мебель и комнату.
...И надеюсь я на справедливое
И скорейшее ваше решение.
Я не вспыльчивый, и не трусливый я –
И созревший я для преступления!
<1967>
* * *
Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я –
Про дуб зеленый и про цепь златую там.
И вот сейчас я нахожусь у Лукоморья,
Командированный по пушкинским местам.
Мед и пиво предпочел зелью приворотному,
Хоть у Пушкина прочел: «Не попало в рот ему...»
Правда, пиво, как назло,
Горьковато стало,
Все ж не можно, чтоб текло
Прям куда попало!
Работал я на ГЭСах, ТЭЦах и каналах,
Я видел всякое, но тут я онемел:
Зеленый дуб, как есть, был весь в инициалах,
А Коля Волков здесь особо преуспел.
И в поэтических горячих моих жилах,
Разгоряченных после чайной донельзя,
Я начал бешено копаться в старожилах,
Но, видно, выпала мне горькая стезя.
Лежали банки на невидимой дорожке,
А изб на ножках – здесь не видели таких.
Попались две худые мартовские кошки,
Просил попеть, но результатов никаких.
<1967>
* * *
Запретили все цари всем царевичам
Строго‑настрого
ходить по Гуревичам,
К Рабиновичам не сметь, то же – к Шифманам, –
Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам.
В основном же речь идет за Гуревичей –
Царский род ну так и прет к ихней девичьей:
Там три дочки, три сестры, три красавицы –
За царевичей цари опасаются.
И Гуревичи всю жизнь озабочены –
Хоть живьем в гроба ложись из‑за доченек!
Не устали бы про них песню петь бы мы,
Но назвали всех троих дочек ведьмами.
И сожгли всех трех – цари – их умеючи, –
И рыдали до зари все царевичи,
Не успел растаять дым от костров еще,
А царевичи пошли к Рабиновичам.
Там три дочки, три сестры, три красавицы –
И опять, опять цари опасаются.
Ну а Шифманы смекнули – и Жмеринку
Вмиг покинули, – махнули в Америку.
<1967 или 1968>
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 219; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!