ПЕСНЯ О СЕНТИМЕНТАЛЬНОМ БОКСЕРЕ
Удар, удар… Еще удар…
Опять удар – и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел…
Вот апперкот – я на полу,
И мне нехорошо!
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
При счете семь я все лежу –
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу –
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, –
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой –
А я к канатам жмусь.
Но он пролез – он сибиряк,
Настырные они, –
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь – отдохни!»
Но он не услышал – он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша!
А он всё бьет – здоровый, черт! –
Я вижу – быть беде.
Ведь бокс не драка – это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил – раз, два, три –
И… сам лишился сил, –
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому хороша, а кому – ни шиша!
1966
ПЕСНЯ О КОНЬКОБЕЖЦЕ НА КОРОТКИЕ ДИСТАНЦИИ, КОТОРОГО ЗАСТАВИЛИ БЕЖАТЬ НА ДЛИННУЮ
Десять тысяч – и всего один забег
остался.
В это время наш Бескудников Олег
зазнался:
Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил –
и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил:
беги, мол.
|
|
Я ж на длинной на дистанции помру –
не охну, –
Пробегу, быть может, только первый круг –
и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне: мол, надо, Федя, –
Главное дело – чтобы воля, говорит, была
к победе.
Воля волей, если сил невпроворот, –
а я увлекся:
Я на десять тыщ рванул как на пятьсот –
и спёкся!
Подвела меня – ведь я предупреждал! –
дыхалка:
Пробежал всего два круга – и упал, –
а жалко!
И наш тренер, экс– и вице‑чемпион
ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион –
иуда!
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски
по банке –
А сегодня он кричит: «Меняй коньки
на санки!»
Жалко тренера – он тренер неплохой, –
ну бог с ним!
Я ведь нынче занимаюся борьбой
и боксом, –
Не имею больше я на счет на свой
сомнений:
Все вдруг стали очень вежливы со мной,
и – тренер…
1966
* * *
Каждому хочется малость погреться –
Будь ты хоть гомо, хоть тля, –
В космосе шастали как‑то пришельцы –
Вдруг впереди Земля,
Наша родная Земля!
Быть может, окончился ихний бензин,
А может, заглохнул мотор, –
Но навстречу им вышел какой‑то кретин
И затеял отчаянный спор…
Нет бы – раскошелиться
И накормить пришельца…
Нет бы – раскошелиться,
|
|
А он – ни мычит, ни телится!
Не важно, что пришельцы
Не ели черный хлеб, –
Но в их тщедушном тельце –
Огромный интеллект.
И мозгу у пришельцев –
Килограмм примерно шесть, –
Ну а у наших предков –
Только челюсти и шерсть.
Нет бы – раскошелиться
И накормить пришельца…
Нет бы – раскошелиться,
А он – ни мычит, ни телится!
Обидно за предков!
1966
ПЕСНЯ КОСМИЧЕСКИХ НЕГОДЯЕВ
Вы мне не поверите и просто не поймете:
В космосе страшней, чем даже в дантовском аду, –
По пространству‑времени мы прём на звездолете,
Как с горы на собственном заду.
От Земли до Беты – восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон –
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска – ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом – космическая тьма.
На Земле читали в фантастических романах
Про возможность встречи с иноземным существом, –
Мы на Земле забыли десять заповедей рваных –
Нам все встречи с ближним нипочем!
От Земли до Беты – восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон –
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска – игрушки нам!
Наизусть читаем Пушкина,
А кругом – космическая тьма.
Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых,
|
|
От дурных болезней и от бешеных зверей, –
Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых –
На Земле бывало веселей!
От Земли до Беты – восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон –
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска – ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом – космическая тьма.
Прежнего, земного не увидим небосклона,
Если верить россказням ученых чудаков, –
Ведь, когда вернемся мы, по всем по их законам
На Земле пройдет семьсот веков!
То‑то есть смеяться отчего:
На Земле бояться нечего –
На Земле нет больше тюрем и дворцов.
На бога уповали бедного,
Но теперь узнали: нет его –
Ныне, присно и вовек веков!
1966
В ДАЛЕКОМ СОЗВЕЗДИИ ТАУ КИТА
В далеком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно, –
Сигнал посылаем: «Вы что это там?» –
А нас посылают обратно.
На Тау Ките
Живут в тесноте –
Живут, между прочим, по‑разному –
Товарищи наши по разуму.
Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
На Тау Кита
Чегой‑то не так –
Там таукитайская братия
Свихнулась, – по нашим понятиям.
|
|
Покамест я, в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят, –
Все реже я с ними на связь выхожу:
Уж очень они хулиганят.
У таукитов
В алфавите слов –
Немного, и строй – буржуазный,
И юмор у них – безобразный.
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по‑таукитянски: «Виват!» –
Что значит по‑нашему – «Здрасьте!».
У таукитян
Вся внешность – обман, –
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся…
Мне таукитянин – как вам папуас, –
Мне вкратце об них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –
В ответ они чем‑то мигнули.
На Тау Ките
Условья не те:
Тут нет атмосферы, тут душно, –
Но таукитяне радушны.
В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
Но таукиты –
Такие скоты –
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся…
«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!
Ну что…» – тут мой голос сорвался.
Я таукитянку схватил за грудки:
«А ну, – говорю, – признавайся!..»
Она мне: «Уйди!» –
Мол, мы впереди –
Не хочем с мужчинами знаться, –
А будем теперь почковаться!
Не помню, как поднял я свой звездолет, –
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперед
По гнусной теорьи Эйнштейна!
Что, если и там,
Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье, –
Что, если и там – почкованье?!
1966
ПРО ДИКОГО ВЕПРЯ
В королевстве, где все тихо и складно,
Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,
Появился дикий вепрь огромадный –
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Сам король страдал желудком и астмой,
Только кашлем сильный страх наводил, –
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.
И король тотчас издал три декрета:
«Зверя надо одолеть наконец!
Вот кто отчается на это, на это,
Тот принцессу поведет под венец».
А в отчаявшемся том государстве –
Как войдешь, так прямо наискосок –
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший, но опальный стрелок.
На полу лежали люди и шкуры,
Пели песни, пили мёды – и тут
Протрубили во дворе трубадуры,
Хвать стрелка – и во дворец волокут.
И король ему прокашлял: «Не буду
Я читать тебе морали, юнец, –
Но если завтра победишь чуду‑юду,
То принцессу поведешь под венец».
А стрелок: «Да это что за награда?!
Мне бы – выкатить портвейну бадью!»
Мол, принцессу мне и даром не надо, –
Чуду‑юду я и так победю!
А король: «Возьмешь принцессу – и точка!
А не то тебя раз‑два – и в тюрьму!
Ведь это все же королевская дочка!..»
А стрелок: «Ну хоть убей – не возьму!»
И пока король с им так препирался,
Съел уже почти всех женщин и кур
И возле самого дворца ошивался
Этот самый то ли бык, то ли тур.
Делать нечего – портвейн он отспорил, –
Чуду‑юду уложил – и убег…
Вот так принцессу с королем опозорил
Бывший лучший, но опальный стрелок.
1966
* * *
При всякой погоде –
Раз надо, так надо –
Мы в море уходим
Не на день, не на два.
А на суше – ромашка и клевер,
А на суше – поля залило, –
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
Не заходим мы в порты –
Раз надо, так надо, –
Не увидишь Босфор ты,
Не увидишь Канады.
Море бурное режет наш сейнер,
И подчас без земли тяжело, –
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
По дому скучаешь –
Не надо, не надо, –
Зачем уплываешь
Не на день, не на два!
Ведь на суше – ромашка и клевер,
Ведь на суше – поля залило…
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
1966
* * *
Один музыкант объяснил мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила, –
Заменят гитару электроорганы,
Электророяль и электропила…
Гитара опять
Не хочет молчать –
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
Я слышал вчера – кто‑то пел на бульваре:
Был голос уверен, был голос красив, –
Но кажется мне – надоело гитаре
Звенеть под его залихватский мотив.
И все же опять
Не хочет молчать –
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
Электророяль мне, конечно, не пара –
Другие появятся с песней другой, –
Но кажется мне – не уйдем мы с гитарой
В заслуженный и нежеланный покой.
Гитара опять
Не хочет молчать –
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
1966
* * *
У домашних и хищных зверей
Есть человечий вкус и запах,
А каждый день ходить на задних лапах –
Это грустная участь людей.
Сегодня зрители, сегодня зрители
Не желают больше видеть укротителей.
А если хочется поукрощать –
Работай в розыске, – там благодать!
У немногих приличных людей
Есть человечий вкус и запах,
А каждый день ходить на задних лапах –
Это грустная участь зверей.
Сегодня жители, сегодня жители
Не желают больше видеть укротителей.
А если хочется поукрощать –
Работай в цирке, – там благодать!
1966
* * *
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, –
А те, кто сзади нас, уже едят!»
Им объяснили, чтобы не ругаться:
«Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, – ведь это иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»
Но люди всё роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, –
А те, кто сзади нас, уже едят!»
Им снова объяснил администратор:
«Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, – ведь это ж делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?
Но люди всё роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, –
А те, кто сзади нас, уже едят…»
1966
ДЕЛА
Дела!
Меня замучили дела – каждый миг, каждый час,
каждый день, –
Дотла
Сгорело время, да и я – нет меня, – только тень,
только тень!
Ты ждешь…
А может, ждать уже устал – и ушел или спишь, –
Ну что ж, –
Быть может, мысленно со мной говоришь…
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –
Поверь,
Мы будем только говорить!
Опять!
Всё время новые дела у меня, всё дела и дела…
Догнать,
Или успеть, или найти… Нет, опять не нашла, не нашла!
Беда!
Теперь мне кажется, что мне не успеть за судьбой –
Всегда
Последний в очереди ты, дорогой!
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –
Поверь,
Мы будем долго говорить!
Подруг
Давно не вижу – всё дела у меня, без конца всё дела, –
И вдруг
Сгорели пламенем дотла все дела, – не дела, а зола!
Весь год
Он ждал, но дольше ждать и дня не хотел, не хотел, –
И вот
Не стало вовсе у меня больше дел.
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –
Поверь,
Что мы не будем говорить!
1966, 1973
ПЕСНЯ О ДРУГЕ
Если друг
оказался вдруг
И не друг, и не враг,
а так;
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош, –
Парня в горы тяни –
рискни!–
Не бросай одного
его:
Пусть он в связке в одной
с тобой
Там поймешь, кто такой.
Если парень в горах –
не ах,
Если сразу раскис –
и вниз,
Шаг ступил на ледник –
и сник,
Оступился – и в крик, –
Значит, рядом с тобой –
чужой,
Ты его не брани –
гони:
Вверх таких не берут
и тут
Про таких не поют.
Если ж он не скулил,
не ныл,
Пусть он хмур был и зол,
но шел,
А когда ты упал
со скал,
Он стонал,
но держал;
Если шел он с тобой
как в бой,
На вершине стоял – хмельной, –
Значит, как на себя самого
Положись на него!
1966
ЗДЕСЬ ВАМ НЕ РАВНИНА
Здесь вам не равнина, здесь климат иной –
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревет камнепад, –
И можно свернуть, обрыв обогнуть, –
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Кто здесь не бывал, кто не рисковал –
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес:
Внизу не встретишь, как ни тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил, –
Как Вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом –
Которую ты так и не покорил.
И пусть говорят, да, пусть говорят,
Но – нет, никто не гибнет зря!
Так лучше – чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд, –
Пройдут тобой не пройденный маршрут.
Отвесные стены… А ну – не зевай!
Ты здесь на везение не уповай –
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала, –
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк –
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени… Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони – ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим – у которых вершина еще впереди.
1966
ВОЕННАЯ ПЕСНЯ
Мерцал закат, как сталь клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы –
Они помогут нам!
А до войны – вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою,
Он падал вниз, но был спасен, –
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы –
Они помогут нам!
Ты снова здесь, ты собран весь –
Ты ждешь заветного сигнала.
И парень тот – он тоже здесь,
Среди стрелков из «Эдельвейс», –
Их надо сбросить с перевала!
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы –
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки –
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что‑то не в ударе…
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы –
Они помогут нам!
1966
СКАЛОЛАЗКА
Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы? –
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.–
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…»
Рассмеялась ты – и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, –
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя!
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины –
Но не обиделся, а приговаривал:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!..»
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя!
А потом на каждом нашем восхождении –
Ну почему ты ко мне недоверчивая?! –
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая!
Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты ругала меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я –
До тебя уже мне рукой подать, –
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя скалоласковая!..»
Мы теперь с тобой одной веревкой связаны –
Стали оба мы скалолазами!
1966
ПРОЩАНИЕ С ГОРАМИ
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы – просто некуда деться! –
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Так оставьте ненужные споры –
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.
Кто захочет в беде оставаться один,
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!
Но спускаемся мы с покоренных вершин, –
Что же делать – и боги спускались на землю.
Так оставьте ненужные споры –
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас – и зовут нас остаться! –
Но спускаемся мы – кто на год, кто совсем, –
Потому что всегда мы должны возвращаться.
Так оставьте ненужные споры –
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых никто не бывал!
1966
* * *
Свои обиды каждый человек –
Проходит время – и забывает.
А моя печаль – как вечный снег:
Не тает, не тает.
Не тает она и летом
В полуденный зной, –
И знаю я: печаль‑тоску мне эту
Век носить с собой.
1966
ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ
Наверно, я погиб: глаза закрою – вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом –
Куда мне до нее – она была в Париже,
И я вчера узнал – не только в ём одном!
Какие песни пел я ей про Север дальний! –
Я думал: вот чуть‑чуть – и будем мы на ты, –
Но я напрасно пел о полосе нейтральной –
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда еще – я думал, это ближе –
«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…
Но что ей до меня – она была в Париже, –
Ей сам Марсель Марсо чевой‑то говорил!
Я бросил свой завод – хоть, в общем, был не вправе, –
Засел за словари на совесть и на страх…
Но что ей от того – она уже в Варшаве, –
Мы снова говорим на разных языках…
Приедет – я скажу по‑польски: «Прошу, пани,
Прими таким как есть, не буду больше петь…»
Но что ей до меня – она уже в Иране, –
Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!
Она сегодня здесь, а завтра будет в беле, –
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..
Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, –
Пусть пробуют они – я лучше пережду!
1966
* * *
Возле города Пекина
Ходят‑бродят хунвэйбины,
И старинные картины
Ищут‑рыщут хунвэйбины, –
И не то чтоб хунвэйбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
«Революции культурной».
И ведь, главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, –
Но чтой‑то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун‑вэй‑бины…
Вот придумал им забаву
Ихний вождь товарищ Мао:
Не ходите, дети, в школу –
Приходите бить крамолу!
И не то чтоб эти детки
Были вовсе малолетки, –
Изрубили эти детки
Очень многих на котлетки!
И ведь, главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, –
Но чтой‑то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун‑вэй‑бины…
Вот немного посидели,
А теперь похулиганим –
Что‑то тихо в самом деле, –
Думал Мао с Ляо Бянем, –
Чем еще уконтрапупишь
Мировую атмосферу:
Мы покажем крупный кукиш
СэШэА и эСеСеРу!
И ведь, главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, –
Но чтой‑то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун‑вэй‑бины…
1966
ПЕСНЯ‑СКАЗКА О НЕЧИСТИ
В заповедных и дремучих
страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи – то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах
там кикиморы живут, –
Защекочут до икоты
и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный –
заграбастают,
А уж лешие – так по лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
А мужик, купец и воин –
попадал в дремучий лес, –
Кто зачем: кто с перепою,
а кто сдуру в чащу лез.
По причине попадали, без причины ли, –
Только всех их и видали – словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из лесу,
где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы –
чуть друг друга не едят, –
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей – разбойник главный
им устроил буйный пир,
А от их был Змей трехглавый
и слуга его – Вампир, –
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
Змей Горыныч взмыл на древо,
ну – раскачивать его:
«Выводи, Разбойник, девок, –
пусть покажут кой‑чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
А не то я, матерь вашу, всех сгною!»
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи:
«Натерпелись – сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
патриотки али нет?!
Налил бельма, ишь ты, клещ, – отоварился!
А еще на наших женщин позарился!..»
Страшно, аж жуть!
Соловей‑разбойник тоже
был не только лыком шит, –
Гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа,
ты, заморский паразит!
Убирайся без бою, уматывай
И Вампира с собою прихватывай!»
Страшно, аж жуть!
… А теперь седые люди
помнят прежние дела:
Билась нечисть грудью в груди
и друг друга извела, –
Прекратилося навек безобразие –
Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно ничуть!
1966 или 1967
ПЕСНЯ О НОВОМ ВРЕМЕНИ
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, –
Значит, скоро и нам – уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом – товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
О войне будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, –
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..
1966 или 1967
ГОЛОЛЕД
Гололед на Земле, гололед –
Целый год напролет гололед.
Будто нет ни весны, ни лета –
В саван белый одета планета –
Люди, падая, бьются об лед.
Гололед на Земле, гололед –
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед –
Целый год напролет, целый год.
Даже если всю Землю – в облет,
Не касаясь планеты ногами, –
Не один, так другой упадет
На поверхность, а там – гололед! –
И затопчут его сапогами.
Гололед на Земле, гололед –
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед –
Целый год напролет, целый год.
Только – лед, словно зеркало, лед,
Но на детский каток не похоже, –
Может – зверь не упавши пройдет…
Гололед! – и двуногий встает
На четыре конечности тоже.
Гололед на Земле, гололед –
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед –
Целый год напролет, целый год.
Зима 1966/67
* * *
Вот – главный вход, но только вот
Упрашивать – я лучше сдохну, –
Вхожу я через черный ход,
А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тепленького –
Хоть бываю и хуже я сам, –
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло –
В объятья к милиционеру.
И меня – окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я – в амбиции
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф –
За то, что я нахулиганил.
А потом – перевязанному,
Несправедливо наказанному –
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я – еще темно, –
Успел поспать и отдохнуть я, –
Встаю и, как всегда, – в окно,
Но на окне – стальные прутья!
И меня – патентованного,
Ко всему подготовленного, –
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром – верь не верь –
Я встал, от слабости шатаясь, –
И вышел в дверь – я вышел в дверь! –
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире – тишь и безветрие,
Чистота и симметрия, –
На душе моей – тягостно,
И живу я безрадостно.
Зима 1966/67
* * *
Корабли постоят – и ложатся на курс, –
Но они возвращаются сквозь непогоды…
Не пройдет и полгода – и я появлюсь, –
Чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все – кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все – кроме тех, кто нужней, –
Я не верю судьбе, а себе – еще меньше.
Но мне хочется верить, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в делах –
Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.
Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в мечтах, –
Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.
1967
СЛУЧАЙ В РЕСТОРАНЕ
В ресторане по стенкам висят тут и там –
«Три медведя», «Заколотый витязь»…
За столом одиноко сидит капитан.
«Разрешите?» – спросил я. «Садитесь!
… Закури!» – «Извините, “Казбек” не курю…»
«Ладно, выпей, – давай‑ка посуду!..
Да пока принесут… Пей, кому говорю!
Будь здоров!» – «Обязательно буду!»
«Ну так что же, – сказал, захмелев, капитан, –
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной, –
За моею спиной – такое…
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!»
Он ругался и пил, он спросил про отца,
И кричал он, уставясь на блюдо:
«Я полжизни отдал за тебя, подлеца, –
А ты жизнь прожигаешь, иуда!
А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!..»
Я сидел как в окопе под Курской дугой –
Там, где был капитан старшиною.
Он все больше хмелел, я – за ним по пятам, –
Только в самом конце разговора
Я обидел его – я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором!..»
1967
ПАРУС
Песня беспокойства
А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
Даже в дозоре
Можешь не встретить врага.
Это не горе –
Если болит нога.
Петли дверные
Многим скрипят, многим поют:
Кто вы такие?
Вас здесь не ждут!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
Многие лета –
Всем, кто поет во сне!
Все части света
Могут лежать на дне,
Все континенты
Могут гореть в огне, –
Только все это –
Не по мне!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
1967
ПАРОДИЯ НА ПЛОХОЙ ДЕТЕКТИВ
Опасаясь контрразведки,
избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер
Пек»,
Вечно в кожаных перчатках –
чтоб не делать отпечатков, –
Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.
Джон Ланкастер в одиночку,
преимущественно ночью,
Щелкал носом – в ём был спрятан инфракрасный
объектив, –
А потом в нормальном свете
представало в черном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллевтив.
Клуб на улице Нагорной –
стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок – стал похож на грязный
склад,
Искаженный микропленкой,
ГУМ – стал маленькой избенкой,
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
Но работать без подручных –
может, грустно, а может, скучно, –
Враг подумал – враг был дока, – написал фиктивный чек,
И где‑то в дебрях ресторана
гражданина Епифана
Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.
Епифан казался жадным,
хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем так: подручный Джона
был находкой для шпиона, –
Так случиться может с каждым – если пьян и мягкотел!
«Вот и первое заданье:
в три пятнадцать возле бани –
Может, раньше, а может, позже – остановится такси, –
Надо сесть, связать шофера,
разыграть простого вора, –
А потом про этот случай раструбят по “Би‑би‑си”.
И еще. Побрейтесь свеже,
и на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом – скажет он:
“Не хотите ли черешни?”
Вы ответите: “Конечно”, –
Он вам даст батон с взрывчаткой – принесете мне батон.
А за это, друг мой пьяный, –
говорил он Епифану, –
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!»
… Враг не ведал, дурачина:
тот, кому все поручил он,
Был – чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.
Да, до этих штучек мастер
этот самый Джон Ланкастер!..
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек –
Обезврежен он, и даже
он пострижен и посажен, –
А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.
1967
ПРОФЕССИОНАЛЫ
Профессионалам –
зарплата навалом, –
Плевать, что на лед они зубы плюют.
Им платят деньжищи –
огромные тыщи, –
И даже за проигрыш, и за ничью.
Игрок хитер – пусть
берет на корпус,
Бьет в зуб ногой и – ни в зуб ногой, –
А сам в итоге
калечит ноги –
И вместо клюшки идет с клюкой.
Профессионалам,
отчаянным малым,
Игра – лотерея, – кому повезет.
Играют с партнером –
как бык с матадором, –
Хоть, кажется, принято – наоборот.
Как будто мертвый
лежит партнер твой, –
И ладно, черт с ним – пускай лежит.
Не оплошай, бык, –
бог хочет шайбы,
Бог на трибуне – он не простит!
Профессионалам
судья криминалом
Ни бокс не считает, ни злой мордобой, –
И с ними лет двадцать
кто мог потягаться –
Как школьнику драться с отборной шпаной?!
Но вот недавно
их козырь главный –
Уже не козырь, а так – пустяк, –
И их оружьем
теперь не хуже
Их бьют, к тому же – на скоростях.
Профессионалы
в своем Монреале
Пускай разбивают друг другу носы, –
Но их представитель
(хотите – спросите!)
Недавно заклеен был в две полосы.
Сперва распластан,
а после – пластырь…
А ихний пастор – ну как назло! –
Он перед боем
знал, что слабо им, –
Молились строем – не помогло.
Профессионалам
по всяким каналам –
То много, то мало – на банковский счет, –
Анаши ребята
за ту же зарплату
Уже пятикратно уходят вперед!
Пусть в высшей лиге
плетут интриги,
И пусть канадским зовут хоккей –
За нами слово, –
до встречи снова!
А футболисты – до лучших дней…
1967
ПЕСЕНКА ПРО ЙОГОВ
Чем славится индийская культура?
Ну, скажем, – Шива – многорук, клыкаст…
Еще артиста знаем – Радж Капюра,
И касту йогов – странную из каст.
Говорят, что раньше йог
мог
Ни черта не брамши в рот –
год,–
А теперь они рекорд
бьют:
Всё едят и целый год
пьют!
А что же мы? И мы не хуже многих –
Мы тоже можем много выпивать, –
И бродят многочисленные йоги –
Их, правда, очень трудно распознать.
Очень много может йог
штук:
Вот один недавно лег
вдруг –
Третий день уже летит, –
стыд! –
Ну а йог себе лежит
спит.
Я знаю, что у них секретов много, –
Поговорить бы с йогом тет‑на‑тет, –
Ведь даже яд не действует на йога:
На яды у него иммунитет.
Под водой не дышит час –
раз,
Не обидчив на слова –
два,
Если чует, что старик
вдруг –
Скажет «стоп!», и в тот же миг –
труп!
Я попросил подвыпимшего йога
(Он бритвы, гвозди ел как колбасу):
«Послушай, друг, откройся мне – ей‑бога,
С собой в могилу тайну унесу!»
Был ответ на мой вопрос
прост,
Но поссорились мы с ним
в дым, –
Я бы мог открыть ответ
тот,
Но йог велел хранить секрет,
вот…
ПЕСНЯ‑СКАЗКА ПРО ДЖИННА
У вина достоинства, говорят, целебные, –
Я решил попробовать – бутылку взял, открыл…
Вдруг оттуда вылезло чтой‑то непотребное:
Может быть, зеленый змий, а может – крокодил!
Если я чего решил – я выпью обязательно, –
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
А оно – зеленое, пахучее, противное –
Прыгало по комнате, ходило ходуном, –
А потом послышалось пенье заунывное –
И виденье оказалось грубым мужуком!
Если я чего решил – я выпью обязательно, –
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
Если б было у меня времени хотя бы час –
Я бы дворников позвал с мётлами, а тут
Вспомнил детский детектив – «Старика
Хоттабыча» –
И спросил: «Товарищ ибн, как тебя зовут?»
Если я чего решил – я выпью обязательно, –
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
«Так что хитрость, – говорю, – брось свою иудину –
Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал,
Кто загнал тебя сюда, в винную посудину,
От кого скрывался ты и чего скрывал?»
Тут мужик поклоны бьет, отвечает вежливо:
«Я не вор, я не шпион, я вообще‑то – дух, –
За свободу за мою – захотите ежли вы –
Изобью для вас любого, можно даже двух!»
Тут я понял: это – джинн, – он ведь может многое –
Он же может мне сказать «Враз озолочу!»…
«Ваше предложение, – говорю, – убогое.
Морды будем после бить – я вина хочу!
Ну а после – чудеса по такому случаю:
До небес дворец хочу – ты на то и бес!..»
А он мне: «Мы таким делам вовсе не обучены, –
Кроме мордобитиев – никаких чудес!»
«Врешь!» – кричу. «Шалишь!» – кричу. Но и дух –
в амбицию, –
Стукнул раз – специалист! – видно по нему.
Я, конечно, побежал – позвонил в милицию.
«Убивают, – говорю, – прямо на дому!»
Вот они подъехали – показали аспиду!
Супротив милиции он ничего не смог:
Вывели болезного, руки ему – за спину
И с размаху кинули в черный воронок.
… Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, –
Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!
Ну а может, он теперь боксом занимается, –
Если будет выступать – я пойду смотреть!
1967
ПЕСНЯ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Как ныне сбирается вещий Олег
Щита прибивать на ворота,
Как вдруг подбегает к нему человек –
И ну шепелявить чего‑то.
«Эх, князь, – говорит ни с того ни с сего, –
Ведь примешь ты смерть от коня своего!»
Но только собрался идти он на вы –
Отмщать неразумным хазарам,
Как вдруг прибежали седые волхвы,
К тому же разя перегаром, –
И говорят ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего.
«Да кто вы такие, откуда взялись?! –
Дружина взялась за нагайки.–
Напился, старик, – так пойди похмелись,
И неча рассказывать байки
И говорить ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!»
Ну, в общем, они не сносили голов, –
Шутить не могите с князьями! –
И долго дружина топтала волхвов
Своими гнедыми конями:
Ишь, говорят ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
А вещий Олег свою линию гнул,
Да так, что никто и не пикнул, –
Он только однажды волхвов вспомянул,
И то – саркастически хмыкнул:
Ну надо ж болтать ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
«А вот он, мой конь – на века опочил, –
Один только череп остался!..» –
Олег преспокойно стопу возложил –
И тут же на месте скончался:
Злая гадюка кусила его –
И принял он смерть от коня своего.
… Каждый волхвов покарать норовит, –
А нет бы – послушаться, правда?
Олег бы послушал – еще один щит
Прибил бы к вратам Цареграда.
Волхвы‑то сказали с того и с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
1967
ЗАРИСОВКА О ЛЕНИНГРАДЕ
В Ленинграде‑городе
у Пяти Углов
Получил по морде
Саня Соколов:
Пел немузыкально,
скандалил, –
Ну и, значит, правильно,
что дали.
В Ленинграде‑городе –
тишь да благодать!
Где шпана и воры где?
Просто не видать!
Не сравнить с Афинами –
прохладно,
Правда – шведы с финнами, –
ну ладно!
В Ленинграде‑городе –
как везде, такси, –
Но не остановите –
даже не проси!
Если сильно водку пьешь
по пьянке –
Не захочешь, а дойдешь
к стоянке!
1967
ДВА ПИСЬМА
I
Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный!
Во первых строках письма шлю тебе привет.
Вот вернешься ты, боюсь, занятой, нарядный –
Не заглянешь и домой, – сразу в сельсовет.
Как уехал ты – я в крик, – бабы прибежали.
«Ой, разлуки, – говорят, – ей не перенесть».
Так скучала за тобой, что меня держали, –
Хоть причина не скучать очень даже есть.
Тута Пашка приходил – кум твой окаянный, –
Еле‑еле не далась – даже щас дрожу.
Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный –
Перед тем как приставать, пьет для куражу.
Ты, болтают, получил премию большую;
Будто Борька, наш бугай, – первый чемпион…
К злыдню этому быку я тебя ревную
И люблю тебя сильней, нежели чем он.
Ты приснился мне во сне – пьяный, злой, угрюмый, –
Если думаешь чего – так не мучь себя:
С агрономом я прошлась, – только ты не думай –
Говорили мы весь час только про тебя.
Я‑то ладно, а вот ты – страшно за тебя‑то:
Тут недавно приезжал очень важный чин, –
Так в столице, говорит, всякие развраты,
Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин.
Ты уж, Коля, там не пей – потерпи до дому, –
Дома можешь хоть чего: можешь – хоть в запой!
Мне не надо никого – даже агроному, –
Хоть культурный человек – не сравню с тобой.
Наш амбар в дожди течет – прохудился, верно, –
Без тебя невмоготу – кто создаст уют?!
Хоть какой, но приезжай – жду тебя безмерно!
Если можешь, напиши – что там продают.
1967
II
Не пиши мне про любовь – не поверю я:
Мне вот тут уже дела твои прошлые.
Слушай лучше: тут – с лавсаном материя, –
Если хочешь, я куплю – вещь хорошая.
Водки я пока не пил – ну ни стопочки!
Экономлю и не ем даже супу я, –
Потому что я куплю тебе кофточку,
Потому что я люблю тебя, глупая.
Был в балете, – мужики девок лапают.
Девки – все как на подбор – в белых тапочках.
Вот пишу, а слезы душат и капают:
Не давай себя хватать, моя лапочка!
Наш бугай – один из первых на выставке.
А сперва кричали – будто бракованный, –
Но очухались – и вот дали приз таки:
Весь в медалях он лежит, запакованный.
Председателю скажи, пусть избу мою
Кроют нынче же, и пусть травку выкосют, –
А не то я тёлок крыть – не подумаю:
Рекордсмена портить мне – на‑кось, выкуси!
Пусть починют наш амбар – ведь не гнить зерну!
Будет Пашка приставать – с им как с предателем!
С агрономом не гуляй, – ноги выдерну, –
Можешь раза два пройтись с председателем.
До свидания, я – в ГУМ, за покупками:
Это – вроде наш лабаз, но – со стеклами…
Ты мне можешь надоесть с полушубками,
В сером платьице с узорами блеклыми.
… Тут стоит культурный парк по‑над речкою,
В ём гуляю – и плюю только в урны я.
Но ты, конечно, не поймешь – там, за печкою, –
Потому – ты темнота некультурная.
1966
ПЕСНЯ О ВЕЩЕЙ КАССАНДРЕ
Долго Троя в положении осадном
Оставалась неприступною твердыней,
Но троянцы не поверили Кассандре, –
Троя, может быть, стояла б и поныне.
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»
Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах.
И в ночь, когда из чрева лошади на Трою
Спустилась смерть, как и положено, крылата,
Над избиваемой безумною толпою
Кто‑то крикнул: «Это ведьма виновата!»
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»
Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах.
И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту,
Когда сбылись все предсказания на славу,
Толпа нашла бы подходящую минуту,
Чтоб учинить свою привычную расправу.
Без устали безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»
Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах.
Конец простой – хоть не обычный, но досадный:
Какой‑то грек нашел Кассандрину обитель, –
И начал пользоваться ей не как Кассандрой,
А как простой и ненасытный победитель.
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»
Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах.
1967
СЛУЧАЙ НА ШАХТЕ
Сидели пили вразнобой
«Мадеру», «старку», «зверобой» –
И вдруг нас всех зовут в забой, до одного:
У нас – стахановец, гагановец,
Загладовец, – и надо ведь,
Чтоб завалило именно его.
Он – в прошлом младший офицер,
Его нам ставили в пример,
Он был как юный пионер – всегда готов, –
И вот он прямо с корабля
Пришел стране давать угля, –
А вот сегодня – наломал, как видно, дров.
Спустились в штрек, и бывший зэк –
Большого риска человек –
Сказал: «Беда для нас для всех, для всех одна:
Вот раскопаем – он опять
Начнет три нормы выполнять,
Начнет стране угля давать – и нам хана.
Так что, вы, братцы, – не стараться,
А поработаем с прохладцей –
Один за всех и все за одного».
… Служил он в Таллине при Сталине –
Теперь лежит заваленный, –
Нам жаль по‑человечески его…
1967
ОЙ, ГДЕ БЫЛ Я ВЧЕРА
Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей!
Только помню, что стены – с обоями,
Помню – Клавка была, и подруга при ей, –
Целовался на кухне с обоими.
А наутро я встал –
Мне давай сообщать,
Что хозяйку ругал,
Всех хотел застращать,
Будто голым скакал,
Будто песни орал,
А отец, говорил,
У меня – генерал!
А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,
Говорил, будто все меня продали,
И гостям, говорят, не давал продыхнуть –
Донимал их своими аккордами.
А потом кончил пить –
Потому что устал, –
Начал об пол крушить
Благородный хрусталь,
Лил на стены вино,
А кофейный сервиз,
Растворивши окно,
Взял да выбросил вниз.
И никто мне не мог даже слова сказать.
Но потом потихоньку оправились, –
Навалились гурьбой, стали руки вязать,
И в конце уже – все позабавились.
Кто – плевал мне в лицо,
А кто – водку лил в рот,
А какой‑то танцор
Бил ногами в живот…
Молодая вдова,
Верность слову храня, –
Ведь живем однова –
Пожалела меня.
И бледнел я на кухне разбитым лицом,
Делал вид, что пошел на попятную.
«Развяжите, – кричал, – да и дело с концом!»
Развязали, – но вилки попрятали.
Тут вообще началось –
Не опишешь в словах, –
И откуда взялось
Столько силы в руках! –
Я как раненый зверь
Напоследок чудил:
Выбил окна и дверь
И балкон уронил.
Ой, где был я вчера – не найду днем с огнем!
Только помню, что стены – с обоями, –
И осталось лицо – и побои на нем, –
Ну куда теперь выйти с побоями!
… Если правда оно –
Ну хотя бы на треть, –
Остается одно:
Только лечь помереть!
Хорошо, что вдова
Все смогла пережить,
Пожалела меня –
И взяла к себе жить.
1967
ПЕСНЯ ПРО ПРАВОГО ИНСАЙДА
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль‑ве», –
А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».
Ох инсайд! Для него – что футбол, что балет,
И всегда он играет по правому краю, –
Справедливости в мире и на поле нет –
Потому я всегда только слева играю.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль‑ве», –
А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».
Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге, –
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль‑ве», –
А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».
Ничего! Я немножечко повременю,
И пускай не дают от команды квартиру –
Догоню, я сегодня его догоню, –
Пусть меня не заявят на первенство миру.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль‑ве», –
А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».
Ничего! После матча его подожду –
И тогда побеседуем с ним без судьи мы, –
Пропаду, чует сердце мое – попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль‑ве», –
А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».
1967
* * *
У нас вчера с позавчера
шла спокойная игра –
Козырей в колоде каждому хватало,
И сходились мы на том,
что, оставшись при своем,
Расходились, а потом – давай сначала!
Но вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».
Мы их не ждали, а они уже пришли…
А в колоде как‑никак – четыре масти, –
Они давай хватать тузы и короли!
И пошла у нас с утра
неудачная игра, –
Не мешайте и не хлопайте дверями!
И шерстят они нас в пух –
им успех, а нам испуг, –
Но тузы – они ведь бьются козырями!
А вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».
Мы их не ждали, а они уже пришли…
А в колоде как‑никак – четыре масти, –
И им достались все тузы и короли!
Шла неравная игра –
одолели шулера, –
Карта прет им, ну а нам – пойду покличу!
Зубы щелкают у них –
видно, каждый хочет вмиг
Кончить дело – и начать делить добычу.
А вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».
Мы их не ждали, а они уже пришли…
А в колоде как‑никак – четыре масти, –
И им достались все тузы и короли!
Только зря они шустры –
не сейчас конец игры!
Жаль, что вечер на дворе такой безлунный!..
Мы плетемся наугад,
нам фортуна кажет зад, –
Но ничего – мы рассчитаемся с фортуной!
И вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».
Мы их не ждали, а они уже пришли…
Но в колоде все равно – четыре масти, –
И нам достанутся тузы и короли!
1967
АИСТЫ
Небо этого дня –
ясное,
Но теперь в нем – броня
лязгает.
А по нашей земле –
гул стоит,
И деревья в смоле –
грустно им.
Дым и пепел встают
как кресты,
Гнезд по крышам не вьют
аисты.
Колос – в цвет янтаря, –
успеем ли?
Нет! Выходит, мы зря
сеяли.
Что ж там, цветом в янтарь,
светится?
Это в поле пожар
мечется.
Разбрелись все от бед
в стороны…
Певчих птиц больше нет –
вороны!
И деревья в пыли
к осени.
Те, что песни могли, –
бросили.
И любовь не для нас, –
верно ведь,
Что нужнее сейчас
ненависть?
Дым и пепел встают
как кресты,
Гнезд по крышам не вьют
аисты.
Лес шумит, как всегда,
кронами,
А земля и вода –
стонами.
Но нельзя без чудес –
аукает
Довоенными лес
звуками.
Побрели все от бед
на восток,
Певчих птиц больше нет, нет
аистов.
Воздух звуки хранит
разные,
Но теперь в нем – гремит,
лязгает.
Даже цокот копыт –
топотом,
Если кто закричит –
шепотом.
Побрели все от бед
на восток, –
И над крышами нет
аистов…
1967
ЛУКОМОРЬЯ БОЛЬШЕ НЕТ
Антисказка
Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след, –
Дуб годится на паркет –
так ведь нет:
Выходили из избы
Здоровенные жлобы –
Порубили все дубы
на гробы.
Ты уймись, уймись, тоска,
У меня в груди!
Это – только присказка,
Сказка – впереди.
Распрекрасно жить в домах
На куриных на ногах,
Но явился всем на страх
вертопрах, –
Добрый молодец он был –
Бабку Ведьму подпоил,
Ратный подвиг совершил,
дом спалил.
Тридцать три богатыря
Порешили, что зазря
Берегли они царя
и моря, –
Кажный взял себе надел –
Кур завел – и в ём сидел,
Охраняя свой удел
не у дел.
Ободрав зеленый дуб,
Дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп
стал и груб, –
И ругался день‑деньской
Бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой
под Москвой.
Здесь и вправду ходит Кот, –
Как направо – так поет,
Как налево – так загнет
анекдот, –
Но, ученый сукин сын,
Цепь златую снес в торгсин
И на выручку – один –
в магазин.
Как‑то раз за божий дар
Получил он гонорар, –
В Лукоморье перегар –
на гектар!
Но хватил его удар, –
Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар
мемуар.
И Русалка – вот дела! –
Честь недолго берегла –
И однажды, как смогла,
родила, –
Тридцать три же мужука
Не желают знать сынка, –
Пусть считается пока –
сын полка.
Как‑то раз один Колдун –
Врун, болтун и хохотун –
Предложил ей как знаток
дамских струн:
Мол, Русалка, все пойму
И с дитем тебя возьму, –
И пошла она к ему
как в тюрьму.
Бородатый Черномор –
Лукоморский первый вор –
Он давно Людмилу спер, –
ох, хитер!
Ловко пользуется, тать,
Тем, что может он летать:
Зазеваешься – он хвать! –
и тикать.
А коверный самолет
Сдан в музей в запрошлый год –
Любознательный народ
так и прет!
Без опаски старый хрыч
Баб ворует, хнычь не хнычь, –
Ох, скорей ему накличь
паралич!
Нету мочи, нету сил, –
Леший как‑то недопил –
Лешачиху свою бил
и вопил:
«Дай рубля, прибью а то, –
Я добытчик али кто?!
А не дашь – тады пропью
долото!»
«Я ли ягод не носил?! –
Снова Леший голосил.–
А коры по скольку кил
приносил!
Надрывался – издаля,
Всё твоей забавы для, –
Ты ж жалеешь мне рубля –
ах ты тля!»
И невиданных зверей,
Дичи всякой – нету ей:
Понаехало за ей
егерей…
В общем, значит, не секрет:
Лукоморья больше нет, –
Всё, про что писал поэт.
это – бред.
Ты уймись, уймись, тоска, –
Душу мне не рань!
Раз уж это присказка –
Значит, сказка – дрянь.
1967
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!