Глава 3. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ). АРДОРА 4 страница
В глазах Ларака вспыхнул благоговейный огонь:
— Будущий Повелитель Скал, — выдохнул влюбленный, — в ночь совершеннолетия проводил время прикованным к родовому камню. В полночь к нему приходил глава Дома и задавал Великие Вопросы. Сын отвечал, а ответив, приносил клятву Скалам. Последним, кто прошел посвящение, был Алан Святой…
— Оказаться здесь, ночью, одной… — Чего еще ждать от Окделлов, но какой повод испугаться. — Граф, я бы умерла от страха.
— Вы — женщина, — возвестил Эйвон, — ваш удел — красота, робость и слабость, а удел рыцаря — служение Создателю, сюзерену и возлюбленной.
Видел бы несчастный, как робкое создание колотило законного супруга и рвало патлы кухарке. Или как волокло с пожара суконный скаток.
— Не все женщины слабы, — капитанша поправила «непослушный локон», — ваша племянница сильней многих рыцарей.
— Мирабелла слишком много страдала, — заученно пробубнил Ларак. — И потом… Я ее называю кузина, это более сообразно ее положению. Сударыня, мы пришли. Вот он!
Знаменитый камень оказался здоровенным валуном, украшенным позеленевшими кабаньими головами, одна из которых все еще сжимала в пасти кольцо. Подслеповатые злые глазки смотрели подозрительно, и незваная гостья торопливо отвернулась. Легендарные вепри до отвращения напоминали тварей, украшавших маменькин комод, которого маленькая «Улиза» боялась до дрожи. Ей казалось, что внутри живет кто-то страшный, он рано или поздно вылезет и всех сожрет, а вот госпожа Кредон деревянное чудище прямо-таки обожала. Луиза не удивилась бы, узнав, что маменька поволокла комод с собой, а если господин граф заставил ее уехать налегке, ему по гроб жизни обеспечены тяжкие вздохи и слезки на ресницах. Что такое спасенная жизнь в сравнении с пропавшей мебелью? Ерунда!
|
|
— Потрясающее зрелище! — голосом нищего на паперти пропел Эйвон. — Не правда ли?
Надо было ахать, а в голову, как назло, не лезло ничего подобающего.
— Я вижу, вы потрясены…
Госпожа Арамона пошевелила негнущимися пальцами ног. Правильно, что временем любви считают весну, весной ничего не обморозишь, и каштаны на голову не сыплются. Благородный влюбленный терпеливо ждал, глядя то на святыню, то на свою спутницу.
— Страшно подумать, что видел этот утес, — выдавила из себя капитанша, представляя себя прикованной к маменькиному комоду. — Но как вышло, что после Алана никого не привязывали?
А стоило бы. Не к скале, так к комоду, и на всю ночь, вдруг бы да помогло!
— Алан погиб, когда его сыновья были совсем детьми. — Простая скорбь на худом лице Ларака стала вселенской. — Он унес тайну в могилу, а его старший сын принял смерть вдали от Надора. Мой предок Люсьен Ларак привез малолетнему племяннику снятый с убитого родовой медальон, но это все, что он мог.
|
|
Ну отчего же, еще можно было приковать нового Окделла к скале и приковаться рядом со всеми чадами и домочадцами. Каменюк здесь хватает, и вообще, собирается граф объясняться или нет, холодно же!
— Рядом с этим камнем я чувствую себя совсем маленькой. — Это даже не вранье, гаже этих замшелых каменных морд только маменькины, деревянные. — Мне страшно!
— Как тонко вы чувствуете, — восхитился Ларак. — Поверьте, это дано немногим.
— Вы слишком добры. — Нос у нее, без сомнения, красный, но влюбленным рыцарям красные носы не страшны. — Но неужели вас не пугают эти звери?
— Мы часто бывали здесь с Эгмонтом, — завел свою песню Эйвон, и Луизе захотелось его стукнуть. Капитанша уже не могла слушать про придурка, превратившего Надор в смесь склепа с сараем, а здешние обитатели всё долдонили и долдонили, как покойный гулял, спал, ел… Странно, что им с Селиной до сих пор не показали ночную вазу, осененную великим страдальцем.
— Сударь… — Отвалятся пальцы или нет? — Эгмонт Окделл мертв, но вы живы, так возблагодарите за это Создателя.
— Я понимаю. — Эйвон вздохнул, как уставшая лошадь, — я слишком часто вспоминаю Эгмонта, но его жизнь придавала смысл и моему существованию. Мир несправедлив, великие погибают, а ничтожества продолжают влачить тяготы бытия. Их удел — оплакивать невосполнимую потерю.
|
|
Если б невосполнимую! Красотун Альдо на пару с сынком проклятущего Эгмонта восполнили так, что выходцам тошно.
— Скажите, граф, — еще немного, и она удерет, а Ларак пусть ловит вчерашний день сколько душе угодно, — вам не надоело быть родичем Эгмонта?
— Я знаю, что недостоин его, — испугался граф, — я… Я говорю об Эгмонте не потому, что хочу подняться в ваших глазах.
Закатные кошки, чтоб подняться в ее глазах, нужно скакать за помощью к Савиньяку, а не ныть о незадачливом заговорщике. Жаль, нельзя заткнуть дурня своими покойниками: Ларак про Эгмонта, она про мужа-выходца. Вот разговор бы был!
— Я вижу в вас графа Эйвона, — решила проявить милосердие капитанша, — но я слышала от слуг, что здесь встречаются призраки.
— О да, — воспрянул Ларак, — я своими глазами видел тут людей с мечами. Это был самый несчастный день в моей жизни!..
И надо ж было ей совать палку именно в это дупло, теперь придется слушать, но призраки — это последнее, на что ее хватит. После призраков — в трактир! К горячему вину, мягкому хлебу и мясу, сочному, с хрустящей корочкой, на подушке из жареных овощей…
|
|
— Сударь, — не подхлестнешь, до вечера не начнет, — когда это было?
— Восемь лет назад, — с готовностью начал Ларак. — Эгмонт повел войска на соединение с Эпинэ. Мои родичи, друзья ушли сражаться за свободу, а я остался в Надоре. Госпожа Арамона, я никому об этом не рассказывал. Никому!
— Даже вдовствующей кузине? — подняла голову обитавшая в Луизе гадюка. — Неужели вы так скрытны?
— Никому, — простодушно подтвердил Эйвон, — но вам я расскажу все. Я был болен, но тревога и сознание собственной никчемности были страшнее болезни. Я не находил покоя, и ноги сами принесли меня сюда, на любимую скалу Эгмонта.
Небо покрылось тучами, вставал туман, было тяжело дышать. Я устал и присел на один из валунов, потом встал, чтобы идти дальше, и вдруг увидел человека. Он стоял на такой же высоте, что и я, и смотрел мне в лицо.
Незнакомец был в цветах Дома Скал, и я решил, что это гонец, поднявшийся за мной, но не желающий прерывать мои размышления. Я его окликнул, он не ответил, тогда я пошел к нему; он тоже двинулся мне навстречу, повторяя мои шаги, движения, жесты…
Когда между нами осталось нескольких шагов, я узнал в нем самого себя. Признаюсь, я испугался, но постарался этого не показать. Я протянул к своему двойнику руку, он сделал то же, я закричал, и эхо четырежды повторило мой крик. Меня охватил ужас, не понимая, что делаю, я выхватил шпагу. Призрак тоже обнажил клинок, и тут я увидел, что это не я, а Эгмонт. Он смотрел на меня, я на него… Не помню, сколько это длилось, потом мне в глаза ударил солнечный луч, показавшийся алым. На мгновенье я ослеп, а когда снова смог видеть, призрак исчез.
Голова у меня кружилась, я с трудом спустился со скалы, добрался до замка и потерял сознание прямо во дворе. На шестую ночь пришло известие о гибели Эгмонта. Он погиб в ту самую минуту, когда я его увидел. Он погиб, а я…
— А вы, к счастью, живы, — перебила Луиза, — и хватит об этом.
Стало тихо, Эйвон пережевывал давнишний бред, а ноги, окончательно замерзнув, готовились отвалиться. Добродетельная вдова без ног — это безобразие, и Луиза, наплевав на приличия, повлекла молчащего спутника вдоль скачущего ручья. Шагов через десять стало легче, и дама подняла лицо к кавалеру. Кавалер страдал то ли от несварения желудка, то ли от горьких воспоминаний, то ли от любви. Ну и пусть: хватит загонять петуха в курятник, пусть сам дорожку ищет.
Камень с мордами остался позади, и на том спасибо, плеск воды напоминал о ручейке в Кошоне. Весной Герард мастерил из щепок лодочки и водил малышню их пускать, а они с Селиной собирали примулы и гиацинты…
Сказал бы кто капитанше, что она станет бояться не только за детей и кэналлийца, но и за Катарину, а ведь боится! И за, с позволения сказать, жениха Айрис боится, и даже за дуру Мэтьюс с ее брюхатой дочкой, а вот Раканыша госпожа Арамона задушила бы своими руками. Жаль, руки коротковаты, только и остается, что кудахтать над девицами да искать дорожку к Савиньяку.
Над головой что-то захлопало: на щербатый валун плюхнулась ворона, выругалась и тут же сорвалась прочь.
— Весной здесь растут анемоны, — нашелся наконец Эйвон, — а ниже, вдоль ручья, распускаются незабудки.
Слава святой Октавии, о цветочках, а не о покойниках!
— В Рафиано, где я провела детские годы, — поддержала разговор Луиза, — растет трутный гриб. На пнях. А на полях — бобы. Кормовые. И еще спаржа. Ее едят.
— Это прекрасно, — не очень уверенно одобрил спаржу Эйвон и вернулся к местным прелестям. — Скальный ручей впадает в Надорское озеро. Сейчас оно замерзло, но летом его берега покрыты…
— Фиалками? — с готовность подсказала Луиза. — Ландышами? Колокольчиками? Ромашками?
— Ромашками, — признался Ларак. — А у воды расцветают ирисы… Сударыня, вы прекрасны… Я люблю вас, нет, не люблю, я вас боготворю!
3
Ну вот он и пробил, великий миг! Прекрасная Луиза в алом плаще возвышается над фамильным ручьем, а перед ней преклонил колени самый настоящий граф. Теперь никуда не денешься, придется скреплять. Поцелуем.
— Эйвон, — произнесла Луиза, кусая губы, а непрошеный то ли смех, то ли плач выгрызался наружу амбарной крысой, — не говорите так.
— Я знаю, что недостоин вас. — Дядя великого Эгмонта шумно вздохнул. — Я не могу ничего предложить в обмен на зажженный вами свет, озаривший мою убогую жизнь.
Тут не возразить: жизнь в Надоре и впрямь убогая, озаришь и не заметишь.
— Встаньте, сударь, — потребовала Луиза, переминаясь с ноги на ногу. Дернуло же ее не замотать лапы, хотя в меховых сапогах по скалам не попрыгаешь. Решено, когда в нее влюбится маркиз, пусть объясняется или летом, или у камина.
— Я готов оставаться здесь вечно, — лицо Ларака стало вдохновенным, — только б видеть вас, слышать вас голос, чувствовать ваше дыхание!
Еще немного, они тут навечно и останутся. Луиза с трудом сдержала рвущийся наружу чих.
— Граф, — заботливо проворковала она, — вы можете простудиться, давайте продолжим разговор в тепле. Мы могли бы спуститься к тракту.
Про трактир пока лучше не говорить, трактир — это низменно!
— Что значит болезнь и даже смерть в сравнении с вами, — начал Эйвон. Нет, так просто он не уйдет, остается одно.
Госпожа Арамона торопливо облизнула губы и облапила влюбленного, вынуждая встать. Именно так она заставляла перебравшего мужа доползти до кровати, а ведь останься старой девой, растерялась бы!
У поднятого с колен Эйвона пути к отступлению не оставалось. Он еще пытался что-то бормотать, но Луиза решительно пресекла разговоры, впившись в колючие усы.
Целовать Эйвон не умел, но от него пахло целебными травами, а не тинтой. А ты хотела «Черной крови» и шадди? Обойдешься!
— Сударыня, — Ларак сжал Луизу в объятиях, стало теплее, но не ногам, — я никогда не изменял жене… Никогда.
— Я тоже, — призналась женщина. Не изменяла, хотя сны были, сны, в которых она видела над собой синие глаза.
— Мы убежим, — бубнил Эйвон, — убежим… далеко… Мы будем вместе до конца времен…
— Убежим, — пообещала Луиза задыхающемуся влюбленному, — но вы сбреете бороду.
— Сбрею, — в свою очередь пообещал тот. Точно так же он поклялся бы умереть или достать с неба парочку звезд.
Глава 3. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ). АРДОРА
400 год К. С. 3–4-й день Зимних Скал
1
— Что ты знаешь о разбойниках? — безнадежно спросил Ричард красноносого толстого повара.
Повар знал то же, что и все, а именно ничего, и это «ничего» растянулось на добрых полчаса.
— Хорошо, — вздохнул наконец Дикон. — Тебя заперли вместе с остальными слугами, и ты ничего не видел. Что ты можешь сказать о пропавшем Гильермо? Как он себя вел? С кем разговаривал? Кто к нему приходил?
Повар пошевелил губами и сообщил то, что цивильный комендант знал и так.
Сбежавшего мерзавца звали Гильермо Паччи, и он приходился племянником удалившемуся от дел истопнику, который его и привел.
Паччи-старший объявил, что получил в наследство постоялый двор, распрощался и уехал. Где получил? Где-то в Рафиано. Добраться до новоявленного трактирщика было не легче, чем до племянника.
— Гильермо был хорошим истопником? — подал голос сидевший у двери Нокс.
— Ох, сударь, — колыхнул пузом кухонный владыка, — откуда ж мне знать? У него один огонь, у меня другой.
— Хорошо, — велел Ричард, — можешь идти.
Повар убрался. Дикон с тоской глянул на безнадежно пустой бумажный лист. От слуг не было никакого толка. Все, что удалось узнать, юноша услышал от Марианны и первого же допрошенного лакея. Остальные талдычили все то же самое.
Что делать дальше, Ричард не представлял. Уцелевшая прислуга подозрений не вызывала, спасшая Робера баронесса — тем более. Оставалось повесить пойманных разбойников, объявить награду за головы сбежавших и успокоиться, но этого-то юноша и не мог. Покушение на Эпинэ слишком напоминало охоту за ним самим. Кому-то очень хотелось, чтобы в Талигойе не осталось Повелителей, и его следовало найти. Легко сказать!
Дикон с отвращением допил остывший шадди. Четвертая чашка за утро, а спать все равно хочется. Ричард неуверенно глянул на молчащего Нокса: полковник был подтянут и непроницаем. Ему не пришлось задыхаться в Доре, а потом два дня кряду вместе с сюзереном принимать посольские соболезнования.
— Полковник, я не понял вашего последнего вопроса.
— Простите, монсеньор. Мне подумалось, что этот Паччи был не истопником, а «висельником». Иметь своего человека в доме очень удобно.
— Я тоже так считаю, — кивнул Дикон.
Все верно. Гильермо улучил подходящий момент, дал знать сообщникам и сам же их впустил. Вместе они заперли слуг, ворвались через потайную дверь в будуар. Все сходится! Только кто за всем этим стоит?
— Я не помешаю? — Мягкие шаги, аромат духов. Марианна так и не легла! И не ляжет, пока они не закончат.
— Сударыня, — как же она все-таки хороша, — скоро мы освободим вас от своего присутствия.
— Монсеньор, — баронесса уже взяла себя в руки, однако вздернутый подбородок и спокойный голос могли обмануть Нокса, но не Ричарда, — я всегда рада видеть вас в своем доме. Может быть, еще шадди?
— Благодарю, сударыня. — Еще одна чашка — и тошнотворная, горько-сладкая жидкость хлынет из ушей. — Это было бы прекрасно.
— Я сейчас распоряжусь.
Шуршащие шелка, запах роз, тихий стук потайной дверцы… В Янтарной спальне тоже пахнет розами, но сначала — дело.
— Джереми, сколько осталось?
— Трое, — с нескрываемым облегчением откликнулся северянин, — камеристка и конюхи.
— Сперва камеристку. — Сейчас он в шестнадцатый раз услышит про наследство в Рафиано.
— Да, монсеньор. — Все, что случилось с Иноходцем, от выстрела в Эпинэ до нынешнего нападения, — звенья одной цепи. Нужно ускорить свадьбу. Повелителю Молний нужен наследник, и чем скорее, тем лучше.
— Камеристка, — невозмутимо доложил Джереми, — зовут Ваннина.
— Монсеньор. — Похожая на щуку шатенка сделала книксен. Прошлым летом она подавала им с Марианной шоколад. Прямо в постель.
— Во время нападения, — сухо уточнил Ричард, — ты была у родных?
— Да, монсеньор, — затараторила щука, — госпожа меня отпустила. Кабы я знала, что такое случится, ни за что бы не ушла, но кто мог подумать…
— Ваннина, — прервал словесный поток Дикон, — пропал истопник. Что ты о нем можешь сказать?
— Он крался как кот, — глаза Ваннины стали злыми, — как кот-вор. Он все вынюхивал, везде шнырял. Его дело — камины, затопил и спи, так ведь нет! Везде норовил пролезть, то дымит у него, то растопки мало…
— Все? — Эта злюка сейчас навспоминает, утонешь. — Больше ничего не заметила?
— Невежа он был, — отрезала камеристка, — грубиян. Обхождения деликатного не понимал. Дориан, камердинер господина барона, он сейчас в отлучке, говорил, что обтешется, да деревенщина деревенщиной и подохнет. Уж вы меня, монсеньор, простите, только нечего проходимцев всяких подбирать. Толковала ведь я Дориану, что нечего истопнику в парадных залах толкаться, а тот заладил, что не моего ума это дело. А у господина барона сердце доброе, а понятий об жизни, словно у егойных воробьев. Ну и кто прав?
— По всей вероятности, ты, — подал голос Нокс, и лучше б он этого не делал.
— Я гаденышей за хорну чую. — Ваннина сделала книксен полковнику. — Вот хоть господина Са-лигана взять… Вроде маркиз, а об обхождении никакого понятия! Ни одеться тебе, ни помыться. Какой он кавалер, когда ровно из хлева вылез, а туда же, на госпожу глаз положил, только госпожа баронесса грязи не любят, госпожа к чистоте привыкли. Уж если они кавалера привечают, то у него все на месте — и обхождение, и личико, и одет как положено, да монсеньор и сами знают…
Служанка многозначительно улыбнулась, это было неприятно. Кому еще она наболтала? И ведь не уймешь…
— Ваш шадди. — Старичок с подносом появился удивительно вовремя.
— Передайте мою благодарность баронессе. — Дикон поднес невесомую, расписанную бабочками чашечку к губам. Навязчивый горький запах вызывал тошноту, а ведь некоторые этим пойлом восторгаются. Юноша поставил шадди прямо на пустой лист. Пора было заканчивать.
— Итак, ты Гильермо не доверяла и говорила об этом камердинеру господина Капуль-Гизайля, а он внимания не обратил. Это все?
Это было не все. Далеко не все.
— Господин Дориан много о себе полагает. — Баронский камердинер явно не давал Ваннине покоя. — Еще был бы он камердинером монсеньора… Или господина Эпинэ, или господина Марселя, а он кто? Да никто, а носом сейчас луну сшибет… А все с того, что госпожа баронесса совсем барона разбаловали. И птички ему, и черепки. Оно понятно, деток нет, деньги есть, чего не побаловать, только лучше б они в строгости дом держали.
Господин Салиган, тот тоже хорош! Пакость всякую таскает, а тот и платит. И чего не заплатить, денежки-то не его. Муженек-то к нам голодранец голодранцем подкатился, только добра и было, что клетка с воробьем этим желтым. Правда, человек он добрый, свое место знает, только лучше б он…
Вошла Марианна, тихо села рядом с Ноксом. Нокс покосился на баронессу и неожиданно поправил воротник.
— Сударыня, — полковник наиучтивейше наклонил голову, — мы почти закончили. К сожалению, ничего важного узнать не удалось, но монсеньор не теряет надежды.
— У вас есть более важные дела, — просто сказала Марианна, — но когда выдастся свободная минутка, вспомните, что в этом доме вам рады. К вам, господин Нокс, это тоже относится.
— Благодарю. — Служака растерялся, и Дику впервые за последние три дня стало смешно.
— Полковник Нокс, — объявил Повелитель Скал, — отныне лично отвечает не только за мою безопасность, но и за вашу.
— Будет исполнено, — отчеканил северянин. — Сударыня, вы под защитой Скал.
— Я тронута, — женщина благодарно улыбнулась, — но это, поверьте, излишне. Вряд ли разбойники вернутся, а у вас столько дел.
— Служить вам — наш долг, — не согласился Нокс. — Ваша камеристка утверждает, что пропавший истопник вел себя подозрительно. Она говорила о нем с камердинером вашего супруга, но тот не обратил на это внимания.
— Глупости, — улыбнулась Марианна, — у Ваннины очень живое воображение, и она никогда не ладила с Дорианом. Теперь, когда Гильермо исчез, она найдет, что вспомнить, когда же он был в доме, Ваннина находила его общество весьма приятным.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!