Утро 23-го дня месяца Зеркала.

Святой город Кантиска

 

— Сегодня?! Сейчас?! — Илана начала лихорадочно собираться. К Проклятому этот вдовий балахон, она наденет… Она попросит у Шани одежду «Серебряного», это будет просто замечательно. Рене никогда не жаловал расфуфыренных светских красоток, так что даже хорошо, что у нее больше нет тарскийских рубинов. Незачем напоминать о Михае. И краситься она не будет, с кожей и глазами у нее, слава святой Циале, все в порядке, а мужской наряд это только подчеркнет…

В конце концов, не мог же он совсем ее забыть! Герика, что ж, Шани ей рассказал все… Он благодарен ей, потом, должен же у него кто-то быть, а Рика, пусть не по своей воле, но и раньше была его любовницей… Потом прошла пол-Арции, отыскала его. Разумеется, он оценил. Но вот любит ли он Герику? Конечно, по династическим соображениям она ему очень даже нужна, и она освободила его от Ольвии, но страсти это не заменит. Она же, Илана Ямбора, если так нужно, останется в тени. В конце концов, ей будет очень хорошо в Оленьем Замке, а он будет весной и осенью приезжать в Таяну. Только и всего, на большее она не рассчитывает, а Шани — он хороший друг, он их не выдаст. Сейчас она расскажет Рене, как спасла Гелань, а может, не только Гелань. Он поверит, потому что знает то, чего не знают другие. Он будет благодарен ей и забудет то, что она натворила из-за этого господина Бо…

Илана одернула черный с серебряным шитьем мундирчик, несколько тесный в груди, и, подумав, расстегнула верхний крючок, выпустив на волю кружевную фронтерскую рубашку. Очень хорошо! И никаких драгоценностей не надо, только ее удивительные медные локоны и оправленный в серебро кинжал.

— Я готова! — возвестила она, сияя глазами. Сердце Шандера сжалось от жалости, когда он представил ее возвращающейся, но герцог ничего не сказал, а только учтиво придержал дверь.

…Рене сидел за столом в небольшом угловом кабинете, когда-то принадлежавшем Бернару. Илана, бойко переступившая порог, неожиданно оробела, а Рене смотрел на нее загадочными голубыми глазами. Внезапно она поняла, что произнести вслух столько раз проговоренные про себя слова безумно тяжело. Император, видимо, это понял и пришел на помощь.

— Ты хотела меня видеть? Я тоже, но как-то не получалось… Дело в том, что нашлись твои рубины и я хочу их тебе вернуть, — он открыл бюро черного дерева и вытащил плоский ящичек. — Тиберий хотел их присвоить, не удалось. Вот они.

Ланка с восторженным писком, вызванным как нежданным обретением утраченного, так и тем, что Рене вернул рубины не Герике, а ЕЙ, откинула крышку. Темно-красные огни по-прежнему завораживали, манили причудливой игрой и, казалось, жили своей собственной жизнью…

— Я почти забыла, какие они, — прошептала Илана.

— Изумительное зрелище, — подтвердил Рене, — изумительное, но пугающее. Я понимаю, почему Герика от них отказалась…

— Герика? Отказалась? Ах да, она же мне их подарила в Гелани…

— Она и сейчас отказалась, — удивленно уточнил Рене, — когда Шандер нашел эти камни в тайнике у Тиберия и узнал их, он привез их Герике… Хотя, если они действительно принадлежали Циале, Церковь была бы счастлива их заполучить…

— А Герика? — прошептала Илана.

— Она их отчего-то боится, — неохотно пояснил Рене, — хотя вообще-то она не из робких…

Илана вздрогнула не столько от его слов, сколько от интонации, с которой Рене произнес имя соперницы. Все было кончено, он действительно любил тарскийку. На всякий случай, чтобы продлить агонию, она спросила:

— Ты ее очень любишь? Почему?

— Не знаю, — он задумался, — но это навсегда, и ты… — закончить он не успел. Илана с грохотом поставила шкатулку на стол.

— Я думаю, лучше отдать эти драгоценности циалианкам. Они действительно имеют на них все права. Надеюсь, это будет достаточным вкладом для вступления в их сообщество?

— Ты хочешь уйти в монастырь? — Рене явно опешил. — Но я так понял, что… Но ты слишком молода, у тебя впереди целая жизнь…

— Ваше Величество, — голос женщины был тусклым и невыразительным, — мне надо замаливать грехи. И свои, и чужие.

— Какие грехи, да никто тебя ни в чем не винит. Ни я, ни Герика…

Это было уже слишком!

— Вы, может, меня и не вините, — в ее голосе послышались те же нотки, что и тогда, в Оленьем Замке, — но я-то вас ненавижу! Ненавижу! Вы отняли у меня все, а теперь пытаетесь меня купить этими камнями и всякими глупостями… Да будьте вы оба прокляты, — она вихрем вылетела из комнаты, но еще успела услышать последние слова Рене:

— Будь по-твоему. Я сегодня же отошлю камни циалианкам…

 

Год от В.И.

Й день месяца Зеркала.

Святой город Кантиска

 

— Ну, что ж, добрый путь, светлая дорога!

Роман поставил чашу на поднос.

— Странное чувство, обычно уходил я, а другие оставались….

— Ты можешь не уходить. — Рене Аррой улыбнулся. — Я был бы этому рад… мы были бы рады…

— Не могу, я должен побывать на могиле отца и вернуться в Убежище вместе с Эмзаром, где он объявит меня главой Дома Розы и своим наследником. Глава Дома… Глава самого себя! Больше не осталось никого, — Роман взглянул на черное кольцо, — разве что Геро. Ведь она теперь мне сестра. Настоящая сестра…

— Я знаю, что она носит знак Лебедя, — кивнул Рене, — я не знал Астена. Жаль.

— Жаль, — повторил Роман, — но отца больше нет, так же, как и Уанна. И что-то мне не верится, что я надолго задержусь в Убежище. Весной я вернусь в Мунт…

— Слово чести? — император смотрел так же пристально и серьезно, как некогда в таянском монастыре святого Эрасти.

— Слово чести, — подтвердил Роман и, заметив, что Рене поднялся, покачал головой: — Не провожай меня, провожать того, кто возвращается домой, плохая примета. По крайней мере, когда-то была таковой…

— Хорошо, не буду, — согласился Рене, — смотреть вслед уходящим, что может быть горше…

— Разлука всегда действует угнетающе, друзья мои, — сообщил Жан-Флорентин.

— Воистину, — эльф громко, слишком громко рассмеялся и, не оглядываясь, вышел.

Эмзар и Клэр уже были в седлах. Солнце еще не взошло, на траве и цветах лежала роса, с реки тянуло мятой. Три всадника и одна неоседланная кобылица видениями из прекрасного девичьего сна проплыли по сонным улицам. Малахитовые ворота медленно и торжественно распахнулись, эльфы понеслись навстречу ясному осеннему рассвету. Ехали молча, каждый думал о своем. На обычно отрешенном лице Клэра застыло сосредоточенное выражение, видимо, художник в нем все же не умер окончательно, и когда отступила война, голову Рыцаря Осени заполонили пока еще смутные образы. Эмзар сосредоточенно смотрел вперед. В голубых глазах короля Лебедей не было ни радости победы, ни покоя, а лишь мучительная попытка понять нечто очень важное. А Роман, Роман вспоминал последний разговор с Герикой. Они оба были слегка пьяны. Роман отложил гитару и вышел на галерею, и тут чья-то ладонь легла ему на плечо, и эльф невольно вздрогнул. Обычно он чуял чужое присутствие, но Герика подошла тихо, как рысь, а он слишком замечтался.

— Почему, Роман?

— Что «почему»?

— Почему ты сделал это?

— Но это же очевидно, — эльф слегка улыбнулся, — чтобы помочь девочке.

— Но, Рамиэрль, — тарскийка присела на узенький диванчик, — я же не спрашиваю, как и для чего, это и так понятно. Ты знал, что музыка и танец открывают глаза самым незрячим, а то, что ты сделал с горскими мелодиями… Вы долго готовились. Научить орку эльфийскому искусству, вместе с тем оставаясь самой собой. Тебе пришлось потрудиться.

— Это было интересно, а Криза способная ученица.

— Более чем, — кивнула подруга Рене, — я думаю, скоро то, что теперь называется оркскими танцами, покорит всю Арцию. Разумеется, если Криза не станет танцевать только для Уррика… Но я спрашивала не об этом. Почему ты ее отдаешь?

Он постарался удивиться, но сам понял, что ничего не вышло. В неистовом свете осенней луны лицо Герики казалось старинной иконой. Они помолчали, а потом Роман тихо сказал:

— Я испугался… Сейчас я еще могу уйти. У меня останется память о боли, которая станет светом.

— Но откуда ты знаешь, что ей дороже — лицо Уррика или твое сердце? — Герика говорила печально и недоуменно. — Ведь она увидела это лицо, когда оно было лишь твоей маской…

— Потому я и ухожу, что она не знает и потому примет то, что ей оставлено. Я делаю этот выбор за нее, а выбор — это самое страшное, что может быть…

— Нет, Романе, — та, что была Эстель Оскорой, покачала головой, — самое страшное, это когда выбирают за тебя для твоего же блага.

— Странный у нас разговор, Геро. Наверное, я все же пьян.

— Ты не пьян, Роман, вернее, не так пьян, чтобы не понимать, ЧТО ты сделал, но ты так и не сказал почему?

— Почему? Это очевидно, Геро. Так будет лучше для всех. Они с Урриком будут счастливы, а я, я буду спокоен. Бессмертные должны любить лишь бессмертных, Герика, или же не любить вообще, потому что страшно идти по вечности со сгоревшим сердцем. Счастливы смертные, которых миновала чаша сия.

— Ты прав, Роман, что боишься… Я бы тоже боялась…

Над далеким лесом поднималось солнце, горизонт был ясен и чист. В Эланде уже шумели злые холодные дожди, а здесь осень давала о себе знать лишь тяжестью плодов и ягод, в этом году небывало густо усыпавших ветви, да редкими алыми и золотыми прядями, вплетенными в сочную, густую зелень. Эльфийские кони легко бежали по проселочной дороге, все дальше и дальше от Святого города, от забитого людьми и повозками тракта, от закончившейся войны…

 

Год от В.И.

Й день месяца Зеркала.

Святой город Кантиска

 

— Монсигнор, — слуга принял плащ и шляпу и распахнул тяжелую дверь, пропуская герцога таянского. Илана была одна. Белое просторное платье и вуаль, прикрывавшая все еще неприлично короткие для циалианки волосы, не то что бы ей совсем не шли, но напрочь перечеркивали памятный Шандеру с юности живой и отчаянный образ. Герика из безнадежной овцы стала дикой рысью, Анна-Илана, похоже, изо всех сил старалась стать овцой. Впрочем, какое ему было до этого дело?

— Ваше Высочество хотели меня видеть.

— Да, Шан… герцог, — Ланка повернула к нему исхудавшее лицо, — когда вы возвращаетесь в Гелань?

— Завтра.

— Я хотела бы выехать вместе с вами.

— Ничего нет проще. Вы будете путешествовать в карете или верхом?

— В карете… — Шандер ее прекрасно понимал, праздное любопытство, с которым обыватели будут таращиться на дочь короля Марко и вдову страшного Годоя, перенести было бы трудно, но Ланка и карета…

— Мы выедем затемно, стража откроет нам ворота. Ночевать, видимо, будем уже в Фианге.

— Мой путь куда ближе, герцог. Я попрощаюсь с вами в Фей Вэйе.

— Там?!

— Да. Что мне еще остается, — в припухших глазах мелькнула стремительная золотая искра, напомнив о прежней неистовой Ланке. — Куда бы я ни направилась, мне в спину станут показывать пальцами. Те, кто не доволен, что корона досталась Рене, будут стараться перетянуть меня к себе. Каким бы император ни был благородным, он не может оставить меня без присмотра. Война кончена, я знаю Рене, уж он-то постарается, чтобы на дорогах никто не буянил, так что стать разбойницей у меня тоже не выйдет. Сменить имя? Я для этого слишком горда… А в Таяну мне дороги нет, люди слишком хорошо помнят, что там творилось…

— Но ведь ты их спасла…

— Они этого не знают, и им это не понравится. Вы можете это повторять сколько угодно, но все решили, что мир спасли Рене, Герика и Церковь, их никто не разубедит, потому что им приятно так думать. В Тарске мне появляться нельзя, потому что я дала клятву верности Рене, а там… там мне пришлось бы или ее нарушить, или меня бы просто убили за измену Михаю. Ройгианцы попрятались по щелям, но скоро они начнут выползать по ночам и кусаться. Жизнь свою, особенно такую, какой она стала, я не ценю, но от ИХ рук умирать противно. У меня один выход — циалианство…

— Илана, — Шандер внимательно на нее посмотрел, — но единожды пришедшего к ней Церковь не отпускает. Может быть, стоит подождать? Ты молода, да и Рене…

— …постарается выдать меня замуж?! Вот что я не в силах перенести — его благородства! О, он найдет мне отменного мужа. Который из преданности императору возьмет в жены еретичку и убийцу и честно сделает ей пятерых детей, всякий раз сверяясь с астрологом, чтобы лишний раз к ней не притрагиваться. А Рене будет присылать мне раз в год письма и подарок, чтобы все знали, что он не держит зла на дочь короля Марко, которому наследовал… Ну уж нет!

— И все же ты торопишься!

— Я тороплюсь?! — она вскочила, неловко задев инкрустированный перламутром атэвский столик, и цветные нитки и бисер, которым она пробовала шить — она, с семилетнего возраста отказывавшаяся брать в руки иглу, — рассыпались по ковру. — Я тороплюсь?! Да мне некуда больше идти! Разве в Рысьву вниз головой, как Марита! И я сделала бы это, если б не начали судачить, что это от несчастной любви к Рене или же от нечистой совести! — Испуганная собственной вспышкой, женщина отскочила к окну и отвернулась, старательно рассматривая черепичные крыши.

— У тебя есть еще один выход, Ланка, — неожиданно для самого себя сказал Шандер, — выйти за меня замуж.

— Что?! — она резко обернулась и ошалело уставилась на герцога. — Ты сошел с ума! И я уж как-нибудь без твоего великодушия обойдусь!

— Ты сядь, — сказал он тихо и устало, — мне пришло это в голову только сейчас. И я понял, что это спасенье для нас обоих.

Она недоверчиво сверкнула глазами, но села, положив руки на колени, и приготовилась слушать.

— Ты в меня не влюблена, я в тебя тоже, — начало прозвучало достаточно нелепо, но на лице Ланке появилось подобие интереса, — и мы это знаем, значит, нам не нужно лгать друг другу. Когда-то мы с тобой были очень дружны, потом мы любили, и мы оба в любви проиграли. Рене достался Герике, Ванда умерла, а Лупе… Лупе не досталась никому. Не знаю, как ты, но в моей жизни вряд ли будет еще одна любовь, но я теперь великий герцог Таяны, я должен иметь семью. Что мне прикажешь делать? Жениться на какой-нибудь влюбленной в меня девочке — как же, герой! Друг Рене! Герцог Таянский! И испортить ей жизнь, потому что я не смогу ей отплатить за любовь любовью. Сговориться с расчетливой сукой вроде Ольвии? Чтобы она гуляла направо и налево, а я гадал, мой ли сын унаследует мой трон? Я не хочу этого!

Ты любишь Таяну и знаешь ее. Ты мне, смею надеяться, друг. Я тебе тоже. Мы можем помочь друг другу. Нужно будет решать что-то с Тарской, договариваться с гоблинами, да мало ли чего… Ты мне нужна, Ланка. И мне, и Таяне. И если я тебе не противен…

Анна-Илана долго и внимательно смотрела в темные глаза.

— Ты говоришь правду?

— Клянусь. Счастьем Белки. Памятью о Лупе клянусь. Пусть со мной опять случится то же, что было той осенью, если я лгу. Илана, поверь мне и помоги…

— Хорошо, — в негромком голоске звучала решимость, — я согласна…

 

 

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

СЛЕД ЗА КОРМОЙ

 

Он избрал себе дорогу, смяв минувшие года.

То ли к черту, то ли к богу, а быть может, в никуда.

Г. Букалова

 

Глава 41

 

 

Год от В.И.

Й день месяца Агнца.

Арция. Мунт

 

Зенек так и не избавился от своего ужасающего фронтерского выговора, но это не мешало ему оставаться любимым аюдантом нового императора. Рене, относясь приветливо и внимательно ко всем своим новым подданным, не торопился менять окружение и привычки. Императорский дворец ему не нравился, но строительство нового сожрало бы уйму денег, необходимых для того, чтобы залечить нанесенные войной раны, и к тому же обидело бы арцийцев, полагавших резиденцию Анхеля Светлого одним из чудес света и красивейшим дворцом Благодатных земель.

Рене Аррой, ныне официально именуемый Рене Четвертым, а в просторечье Рене Счастливым или Счастливчиком, смирился с неизбежным и по возможности поддерживал сложившиеся веками императорские традиции, большинство из которых ему казались ненужными и откровенно глупыми. Однако были и исключения — так, освященный тысячелетиями запрет беспокоить императора три послеобеденные оры оказался для Арроя истинным подарком.

Другое дело, что большинство прежних арцийских владык предавалось в это время перевариванию поглощенной во время трапезы пищи, Рене же тратил это время на встречи с теми, про кого придворным было знать необязательно. Купцы и ремесленники, авантюристы и клирики, атэвы и гоблины, для прикрытия по-прежнему именуемые горцами, попадали в кабинет императора через потайной ход и покидали его, унося кто золото, кто грамоту с печатью, а кто — уверенность в успехе, казалось бы, безнадежного дела. Как-то так случилось, что старый Замок открыл Аррою тайны, напрочь забытые его последними обитателями, — потайные проходы, камеры для подслушивания и подглядывания, секретные тайники, наполненные то старинными монетами и драгоценными камнями, то заросшими пылью и паутиной бутылями с лучшим атэвским вином, а то и с документами, заключавшими в себе смертельные тайны давно почивших людей.

Чем больше Рене узнавал свое новое жилище, тем больше он с ним мирился: владея тайнами прежних императоров, мог чувствовать себя почти свободным — приходить и уходить, минуя толпящуюся в парадных приемных толпу, узнавать о планах заговорщиков и интриганов и избегать якобы случайных встреч с теми, кого не хотелось видеть. Разумеется, большинством своих достижений новый император был обязан Жану-Флорентину, обладавшему нюхом на всяческие старинные проделки и к тому же не поленившемуся еще в Эланде разобраться в бумагах, оставшихся от бежавшего из Мунта принца Руиса. Поиски тайных дверей стали для жаба любимым развлечением, и Аррой не единожды благодарил про себя старую болотницу, навязавшую ему в спутники это удивительное существо.

Ко всему находки Жана-Флорентина заставили сначала дворцовых слуг, а затем и весь Мунт заговорить о том, что Счастливчик «знает Слово», которым полоумный Базилек и его выводок не владели. А значит, все по закону и по чести и эландец «принят Анхелем». Сам Рене смирился с неизбежным, но волчья тоска, и так накатывавшая на него осенью и весной, то есть в ту пору, когда корабли уходят за море, на сей раз дала себя знать с особенной силой. Нет, он не запил и не закутил с местными красотками, да и бессонница и дурное настроение, срываемое на тех, кто подвернется под руку, были не для него. Он сам себя приговорил к ненавистной короне и должен был тянуть и терпеть, потому что, кроме него, было некому. Из всех желающих завладеть Арцией не было никого, кому было бы можно ее доверить хотя бы на час. И Рене терпел, тоска же давала о себе знать лишь каким-то обостренным восприятием происходящего — в глаза бросался каждый новый желтый лист на огромных каштанах, украшавших императорский парк, а крики пролетающих над Мунтом птичьих стай отзывались почти осязаемой болью. Он хотел уйти вслед за ними, но не имел на это права. Иногда ему казалось, что Геро все понимает, но молчит, чтобы не разбередить рану еще сильнее, но потом он приходил к выводу, что ему все же удается скрывать свои чувства… А дни шли, складывались в недели и месяцы. Накатила, а затем состарилась небывало холодная по арцийским меркам зима, зазвенела капель, дни становились длиннее, а тени на подтаявшем снегу стали отливать темно-синим. Рене все чаще слышал над собой тревожно-счастливые крики возвращающихся птиц, и все его существо рвалось за ними на север.

Иногда тоска по несбывшемуся захватывала императора с такой силой, что он использовал священные послеобеденные часы не для тайных переговоров, а для того, чтобы постоять у окна в башне Анхеля, бездумно следя за проплывающими облаками. Не пригласил он к себе никого и в этот день, а потому шум отодвигаемой потайной панели заставил его резко обернуться и схватиться за шпагу, с которой император никогда не расставался. Однако оружие не понадобилось — в узком дверном проеме, щуря глаза от яркого света, стоял Зенек, обожающий Арроя сверх всякой меры, но так и не выучившийся обращению с коронованными особами. Что, впрочем, лишь укрепляло взаимную приязнь императора и молодого фронтерца.

— Проше дана, — Зенек был заметно взволнован и, разумеется, сбился на простонародный говор, — проше дана, то ельфы до вас приехали… Кажуть, дело… туи цыри… цури… ну тот, главный за те дурные разговоры, их у Зеленую прыемную видвив…

— Иду, — быстро встал Рене.

…Они стояли у окна, отказавшись от предложенных кресел, — стройные, легкие, изысканные — и слегка улыбались… Эмзар в белом и серебряном, Клэр в осеннем золоте и Рамиэрль, вновь одетый как арцийский бард.

Разряженные нобили, чьи вычурные туалеты словно бы внезапно потускнели и стали особенно нелепыми, с робким любопытством смотрели на странных гостей своего странного императора.

Рене почти вбежал в Зеленую приемную, то ли забыв об этикете, то ли не считая необходимым его соблюдать, когда речь шла о Детях Звезд. Любопытствующие имели возможность увидеть, как Рене Аррой обнимается с Романом Ясным, но затем их безо всякой жалости выставили вон. Эльфы с сочувствием всматривались в уставшие глаза императора, и это не оскорбляло. Наоборот.

— Я рад вас видеть, — Аррой довольно быстро справился со своими эмоциями, — все ли в порядке в Убежище?

— Разумеется, — Эмзар слегка приподнял бровь, — там, где ничего не может происходить, ничего и не происходит… Впрочем, Клэр попытался воссоздать образы Всадников Горды, и у него почти получилось… В свою очередь мы спрашиваем, как империя?

— О ней можно говорить сутками, но лучше вообще не говорить, — махнул рукой Рене.

— А Герика, мы ее увидим?

— Разумеется, она будет вам рада не меньше, чем я… Но сначала, я думаю, поговорим о главном, — он почти с надеждой посмотрел на Эмзара, — что-то случилось?

— О, — эльф улыбнулся, — наше дело может ждать еще день, год, век… Но, боюсь, если мы его отложим, то уже никогда его не выполним. Рене, мы пришли к тебе как к другу, с просьбой. Это очень важно.

— Ко мне? — Рене был искренне озадачен. — Все, что в моих силах! Но что могу я сделать для Перворожденных?

— То, на что мы сами не способны уже много веков, — Эмзар опустился на атэвский диван. — Ты знаешь, что после того, как ушли Светозарные и наши соплеменники, в Тарре остались два клана — клан Лебедя и клан Серебряной Луны, который, как считали подобные Эанке, пошел по темному пути. Между нами и Лунными случилась война, в которой многие погибли и никто не победил, после чего мы разошлись, казалось, навсегда…

— Да, — Рене ничего не понимал, — Рамиэрль мне об этом говорил…

— А теперь мы хотим встретиться с нашими родичами. Время гасит самую ярую вражду. Почти никого из тех, кто помнит Войну Монстров, не осталось в живых. Даже я с трудом вспоминаю подробности… Нас мало, очень мало, мы прикованы к Тарре, зачем нам враждовать, ведь когда-то Луна и Лебедь любили друг друга…

— Рене, — голос Эмзара зазвенел, — помоги нам найти остатки клана Серебряной Луны. Мы знаем, что они ушли за море, мы знаем, что ты встречал, по крайней мере, некоторых из них. Эландцы ходят за Запретную черту, у вас есть корабли, которых больше нет у нас. Рамиэрль готов отправиться на поиски, помоги ему, найди капитана, который согласится пройти по твоим следам, расскажи ему, куда плыть… Поверь, это не наша прихоть, хотя положить конец нелепой и ненужной вражде дело святое, я уверен, что Лунные знают то, что должны знать и мы!

Рене на мгновение опустил голову. А когда поднял ее, на эльфов смотрел совсем другой человек — молодой и красивый.

— Разумеется, я помогу! Есть корабль, лучший по эту сторону моря. Есть и капитан, которому не нужно объяснять дорогу — он ее знает. Через десять-двенадцать дней «Созвездие Рыси» к вашим услугам.

Клэру и Эмзару название ничего не сказало, но Рамиэрль прямо глянул в лицо императору.

— Ты не можешь оставить Мунт надолго.

— Очень даже могу, — в смехе Арроя звучала непоколебимая решимость, — мы уйдем в начале месяца Агнца и к осени вернемся. За это время станет ясно, чего я достиг, — если все делалось правильно, недолгое отсутствие императора ни на чем не скажется. Эрик и Шандер в Идаконе и Гелани, Рыгор во Фронтере, Феликс в Кантиске, мой сын с Диманом и Герикой здесь! Станет ясно, чего все они стоят… Пусть и ройгианцы и сторонники Бернара уразумеют — даже если меня не будет, им ничего не обломится… Ну а ошибки, если они будут, исправим осенью… К тому же я как раз успею к собственной свадьбе, а так… Жить рядом, но не вместе — слишком тяжелое испытание для нас обоих.

— Ты твердо решил? — Клэр впервые после приветствий подал голос.

— Да, — не терпящим возражения тоном подтвердил Рене, — мне и идти, больше некому. Я не уверен, смог бы я объяснить даже Ягобу все, что нужно знать, чтобы добраться туда…

 

Год от В.И.

Й день месяца Иноходца.

Таяна. Гелань

 

В Арсенальном саду Высокого Замка цвели сливы, и горный ветер разносил тысячи белых лепестков по внутренним дворам, устилал ими подоконники и галереи. Шандер Гардани, герцог Таянский и наместник тарскийский бездумно смотрел на кружевную ароматную метель и улыбался. Из всех времен года Шани больше всего любил позднюю весну. Он и раньше-то пьянел от голоса птиц и ясной нежной зелени, а уж после того, как чуть было не лишился всего этого навсегда, его любовь к весне стала и вовсе неистовой. Даже боль, свившая в душе бывшего капитана «Серебряных», а ныне правителя Таяны уютное гнездышко, и та на время отступала под лучами весеннего солнца.

— Монсигнор, — молодой Марко, как всегда, выглядел слегка смущенным, он не любил отрывать своего герцога от размышлений, — прибыл эркард[137] Гелани, а с Горного тракта доносят, что посольство гоблинов прибудет сегодня к вечеру…

— Хорошо, — кивнул аюданту Гардани и легко и стремительно сбежал со стены. День только начинался, длинный весенний день, в который нужно успеть так много. Герцог проходил мимо обитателей замка, занятых привычными делами, и люди радостно улыбались, приветствуя своего сигнора. Те, кому посчастливилось пережить владычество Годоя или же удалось вовремя бежать, а после победы вернуться, приняли нового герцога всей душой. Шандера и раньше любили, особенно воины и горожанки, которых до слез трогала преданность капитана «Серебряных» покойной жене-простолюдинке. А воскресение графа из мертвых с последующим возвышением Гелань восприняла не просто радостно, а с восторгом.

Таянцы приветствовали все, что делал или говорил их новый герцог, к слову сказать, показавший себя толковым и решительным правителем. Даже договор с гоблинами, и тот не вызывал протестов: соседи есть соседи. Впрочем, горцы из окружения Годоя в самой Гелани ничего плохого не творили, их призвали для войны и охраны коронованных особ, а не для утеснения горожан, благо этим с удовольствием занимались тарскийцы. Зато в армии Романа Ясного, разбившей проклятых годоевцев, гоблины были, так за что ж их было ненавидеть добрым горожанам? Нет, переговоры герцога Гардани с горными вождями никого не оскорбляли! Единственное, в чем подданные не одобряли Шандера, была его женитьба.

Анну-Илану Гардани Гелань ненавидела и презирала, а та ничего не делала, чтобы изменить положение. Она нечасто показывалась среди людей, но от женщин Высокого Замка было известно, что со слугами принцесса заносчива и резка, мужу частенько грубит, да и живет с ним розно, Гардани же стоически сносит выходки супруги. В укор Илане ставили и то, что Белка не пожелала вернуться в Гелань. Разумеется, без мачехи здесь не обошлось.

Люди судачили, безоговорочно вынося приговоры и разводя руками чужие беды. Им казалось, что все предельно просто: преданность Гардани Ямборам заставила его жениться на Илане, иначе при живой принцессе он не мог бы принять власть над Таяной даже из рук Рене. К слову сказать, воцарение эландца в Арции таянцы воспринимали как свою личную заслугу, с восторгом обсуждая в тавернах и кабачках, что именно Альбатрос и Рысь подарили Благодатным землям двух великих императоров — Анхеля Светлого и Рене Счастливого, и вообще надо еще посмотреть, где провинция, а где центр мироздания. Шандер написал об этом Рене, которого сии настроения, похоже, позабавили не меньше, чем самого Гардани. А вот с Ланкой действительно было плохо.

Они обвенчались еще в Кантиске, и, пока ехали домой, все было хорошо. Оба скучали по родным местам и часами вспоминали прошлое и строили планы на будущее. Превращать их договор о взаимопомощи в брак со всеми вытекающими последствиями Шандер не спешил, полагая, что в Высоком Замке все произойдет куда проще. И, разумеется, просчитался. Родной дом встретил Ланку неласково. Ее терпели, но только из любви к Шандеру, и принцесса не могла этого не понять. Она хотела стать помощницей мужу, а оказалась в роли камня на его шее. Гордая и научившаяся скрывать свои чувства, Илана ушла в себя, часами просиживая у окна или же пропадая на оружейном дворе, где «Серебряные», повинуясь негласному приказу обожаемого вождя, тренировались с герцогиней на шпагах. За пределы Замка Ланка и вовсе носу не казала, а ее разговоры с Шандером ограничивались односложными ответами.

Дело с каждым днем становилось все хуже, порой у Шандера опускались руки, но новый герцог был не из тех, кто отступает. Сделав Илане предложение, он, возможно, поторопился, поддался минутному порыву, но теперь он в ответе за эту женщину перед своей совестью и никогда ее не предаст…

От невеселых размышлений герцога отвлек гость. Новый эркард Гелани, к слову сказать, близкий друг первого свекра Гардани, был человеком деловым и умным. За ору с небольшим они решили уйму важных дел, после чего герцог пригласил дана Казимежа отобедать с ним в малой столовой. Эркард с радостью согласился. Илана к обеду не вышла, но сотрапезники великолепно провели время, а на прощание Казимеж, немного смутившись, попросил передать даненке Белинде подарок от дочерей эркарда. Шани тепло поблагодарил, проводил гостя до двери, где сдал его с рук на руки неизбежным придворным, и, обернувшись, столкнулся с яростным взглядом Ланки.

— Что такое? — Шандер действительно растерялся.

— Зачем?! — в глазах женщины дрожали злые слезы. — Зачем ты притащил меня сюда? В благородство играл?! Боялся взять корону при живой Ямборе?! Ну, так я тебя скоро освобожу…

— Ты что, с ума сошла?!

— Наоборот, набралась ума, — Ланка подошла к нему вплотную, так что было видно, как дрожат у нее губы, — вы с Рене два сапога пара. Ваше благородство хуже убийства! Все эти гоблины, мужики, купцы для вас друзья, а меня вы стыдитесь… И Рене, и ты. Как же, не сажать же твоих драгоценных горожан за один стол со шлюхой Годоя.

— Стыжусь? — Шани совсем растерялся. — Ты же сама не вышла.

— А как я могла выйти?! — она уже кричала, и Шандер не придумал ничего более умного, чем прикрыть поплотнее дверь, не хватало еще, чтоб придворные услышали эти крики. — Меня здесь все ненавидят! Они-то все чистенькие, только б где они были, если бы не я… Где бы вы все были, победители… А теперь оставьте меня в покое! Все!

Шандер видел, что она дошла до последней крайности и сама не понимает, что несет. В дверь заскреблись, Марко пришел удивительно не вовремя, хотя почему это не вовремя?! Шани с силой встряхнул жену за плечи, и когда ее глаза стали осмысленными, голосом, не терпящим возражений, произнес:

— Пол-оры на сборы. Умойся, переоденься. Лучше в красное. Мы едем встречать посольство гоблинов. Ты мне нужна. И вообще с сегодняшнего дня изволь сопровождать меня везде, — и, не дав ей опомниться, Гардани вышел.

 

Год от В.И.

Й день месяца Иноходца.

Эланд. Идакона

 

Это прохладное весеннее утро словно бы само звало в дорогу за горизонт, туда, куда улетали, подгоняемые свежим ветром, жемчужные облака, сами похожие на корабли под парусами.

В порту было некуда яблоку упасть — казалось, вся Идакона вышла проводить своего Паладина в далекие края. Корабли стояли на ближнем рейде — «Созвездие Рыси» — весь черный с золотистой полосой вокруг корпуса и слегка наклоненными назад мачтами — казался стройным и сильным, как породистая лошадь. Темно-серый с серебром «Осенний Ветер», более приспособленный для боев, нежели для погони за Неведомым, рядом с собратом выглядел цевским иноходцем в одной упряжке с эльфийским рысаком. Свежий ветер лихо посвистывал в снастях, играя императорским штандартом и консигнами на мачтах…

Эмзар и Клэр стояли в окружении маринеров. Эландцы привыкли к эльфам — к красоте вообще привыкают быстро — и не скрывали своих дружеских чувств, обходясь, однако, без того панибратства и заискивания, которое так раздражало в жителях империи. Герика, кутаясь в легкий эльфийский плащ, стояла с Детьми Звезд — из всех приглашений, которые получила невеста императора, наиболее приемлемым для нее казалось Убежище, где можно было оставаться самой собой и при этом совершенствоваться в эльфийской магии. Лицемерие и шум императорского дворца раздражали тарскийку, родовое гнездо Годоев было разрушено гоблинами Рэннока, да и привязанности к нему в ее душе не было, а в Высоком Замке хозяйничала молодая герцогиня. Появление Герики напомнило бы Ланке о том, о чем напоминать ни в коем случае не стоило…

Конечно, можно было остаться в Идаконе, поднимаясь с зарей на Башню Альбатроса, день за днем ожидая, когда же над горизонтом появятся долгожданные паруса. Героини старинных баллад и преданий поступали именно так, но Герика следовать их примеру не хотела. Эстель Оскора отпускала своего адмирала с улыбкой, а не со слезами, что бы там ни творилось у нее в душе, но остаться в опустевшей без него Идаконе было бы слишком тяжело. Она и так держалась из последних сил.

Рене умчался на свой корабль еще затемно, сбросив с плеч десять лет и тысячу забот. В сущности, они простились ночью, и герцогиня Тарская не собиралась выказывать посторонним, среди которых оказалась и замотанная в черное до самого носа старая Зенобия, своих чувств. Не прийти же в порт она не могла — это оскорбило бы эландцев. Так заведено — женщины провожают корабли и ждут. Мужчины машут им с палубы и уходят, чтобы, если повезет, вернуться…

— Идут! — разумеется, первой оповестила о том, что от «Созвездия» отвалил баркас, Белка, не пожелавшая возвращаться с отцом и молодой мачехой в Гелань. Впрочем, маринеры уже считали дочку Шандера Гардани своей и к тому же почти невестой младшего Рене. И сам новоиспеченный таянский герцог, и его наследница вызывали в Эланде самые горячие симпатии. Белка же, с раннего детства возненавидевшая всяческие придворные церемонии, направо и налево заявляла, что жить можно только здесь, на севере. Герика прекрасно понимала девочку, она и сама бы дорого дала, чтоб никогда в жизни не видеть напыщенной роскоши мунтских дворцов, кисло-сладких физиономий нобилей, наглых столичных нищих и раздувшихся от сознания собственной значимости академиков… Именно весь этот сброд и заставил Рене почувствовать свои годы, превратив победу если и не в поражение, то в какую-то мелочную ежедневную возню.

Если б можно было вернуться к тому, с чего они начинали, — к свободе, осознанию того, что каждый миг может стать последним, а значит, нельзя его пропустить. Впрочем, Рене сумел-таки погнать время вспять, и его подруге грех на это сетовать. Пусть уходит и возвращается таким же, каким он был, когда она впервые пришла в Идакону…

Солнечный луч скользнул по белым волосам, превратив их в эльфийское серебро, и у Герики, следившей за приближающимся баркасом, сжалось сердце. Старый эландский обычай возвращаться перед дальней дорогой на берег, чтобы еще раз сказать тем, кто остается, слова любви и надежды, клирики называли пережитком ереси, но для моряков это было куда важнее церковного благословения.

Умный Максимилиан решил, что если что-либо нельзя уничтожить, это нужно использовать в своих целях. Облеченный в парадные одежды, кардинал с присными торжественно вышли на причал, явно намереваясь напутствовать уходящих. Клэр слегка подтолкнул Герику, указав ей чуть в сторону от святых отцов, и тарскийка помимо воли усмехнулась. Соседями клириков оказались гоблины, возглавляемые Урриком.

Как ни странно, добровольно принявшие на себя обязанности телохранителей императора горцы и маринеры прекрасно поладили — здравый смысл, природная порядочность и уважение к чужой отваге взяли верх над фанатизмом и предубеждениями. В Арции Ночной Народ ко двору не пришелся, а в Таяне слишком свежи были воспоминания о Михае Годое, но в Эланде корбутцы нашли добрых друзей. Впрочем, Шани твердо решил убедить своих подданных в том, что гоблины столь же виноваты в преступлениях ройгианцев, как сами таянцы в подлости Тиберия. Зная волю и упорство нового таянского правителя и любовь, которую к нему питали в Гелани, Герика не сомневалась, что между Рысью и Зубром вскоре наступит самый что ни на есть долгий и приятный мир.

А мир, похоже, пришел в Благодатные земли всерьез и надолго. Атэвы и те прекратили набеги на южные города и выказывали не свойственное им дружелюбие. В Арции по всем статьям начинался золотой век, и трудно было понять, отчего на душе было тревожно, пусто и муторно…

Баркасы — сначала с «Созвездия», затем с «Ветра» — причалили. Гребцы опустили весла и приготовились ждать возвращения капитанов. Рене, сбросивший пышные императорские одежды и с наслаждением надевший простое платье маринера, впрочем, необыкновенно ему идущее, прыгнул на землю первым. За ним последовал Ягоб. Несмотря на то что поход обещал стать просто приятной прогулкой, Герика была бесконечно благодарна зятю Димана за настырность, с которой тот навязал Рене свое общество.

Запретить вольному капитану идти туда, куда он хочет, нельзя, и Рене, хоть и сквозь зубы (раздражала излишняя заботливость), согласился с тем, что «Осенний Ветер» пойдет к неведомым землям вместе с ним. И вот сегодня Ягоб, как всегда затянутый в серое, весело улыбался провожающим, подмигивая хорошеньким женщинам. Рене тоже слегка улыбался, но по сторонам не глядел. Легкой, почти эльфийской походкой, так не похожей на обычную моряцкую развалочку, император приблизился к старому Эрику.

Герика знала, что сейчас произойдет. Глава Совета Маринеров примет из рук уходящих символические ключи от якорных цепей, которые будут храниться в зале Совета до того дня, когда «Созвездие Рыси» вновь войдет в родную гавань, или же вечно, если корабль не найдет дороги домой. Возлюбленная Рене видела такие ключи, укрепленные на черной каменной доске, где выбивались название корабля, имя капитана и год, месяц и число, когда он в последний раз покинул Идакону. Под черной доской стоял массивный стол с гематитовой крышкой, именно на нее Эрик сегодня на закате водрузит бережно принятые им ключи с «Созвездия» и «Осеннего Ветра».

Рене встал на одно колено и протянул старейшине узкую шкатулку, которую тот и принял, произнося известные каждому маринеру слова: «Уходи и возвращайся, что бы ты ни встретил на пути». В ответ Рене, глядя в глаза Эрика, отчеканил ответную фразу: «Я вернусь, потому что меня ждут».

После этого наступало время прощания с близкими, но на сей раз все пошло иначе. Первым нарушил обычай Максимилиан, по знаку которого причал огласило торжественное и строгое пение. Как бы ни относились маринеры к Церкви Единой и Единственной, не почувствовать торжественности и уместности этой суровой музыки они не могли. Когда отзвенели последние звуки, усиленные водой, кардинал произнес короткую проповедь, которая не вызвала восторга, но и отторжения не последовало. Люди согласились с тем, что поп во многом прав и к тому же желает путникам удачи, а от этого еще никому худо не было. Зато то, что случилось потом, внесло сумятицу не в одну душу.

Рене Аррой, получив напутствие Эрика и благословение Церкви, подошел к своему сыну, стоявшему рядом с Белкой. Следующей должна была стать Герика, после чего на площадь выкатят бочонки с атэвскими винами и все выпьют за удачу и возвращение… Однако пронзительный кликушествующий вопль, раздавшийся над пристанью, мало напоминал пожелание счастливого плавания.

Старая Зенобия пришла отнюдь не из любопытства. Нянька Ольвии, пронзительно крича, тыкала скрюченным пальцем в сторону Рене, а с уст ее срывались проклятия. Сотни людей на площади Альбатроса ошалело слушали разносящиеся далеко слова. Старуха знала, куда бить, и била наотмашь.

— …чтоб ты ждал смерти и не мог дождаться, чтоб тебе стать защитником своих врагов и губить своих друзей, и чтобы ты никогда не вернулся к своей шлюхе, чтобы вы бежали друг за другом и не догнали! Да не найдется такого камня, где б ты мог преклонить свою голову, пусть не будет у тебя могилы ни в море, ни на земле, пусть твоя память станет пыткой, а память о тебе — позором… Чтоб увидел ты, как твое семя уничтожает друг друга, а твой дом зарастает волчцами, пусть… — старуха схватилась за горло и, испустив короткий глупый звук, завалилась за спину; тяжелая юбка задралась, и стало видно, как конвульсивно дергаются иссохшие ноги. В шее Зенобии торчал кинжал с роговой рукояткой.

Люди растерянно оглядывались, но Роман, стоявший сзади Рене, сразу понял, в чем дело, и бросился к кучке гоблинов. Криза дерзко взглянула в глаза эльфу:

— Разве ты не знать… Проклятье не жить, если убивать ведуна, пока он не кончать… Вы чуть не опоздать!

— А ведь она дело говорит, — пожилой маринер вздохнул с явным облегчением, — так оно и должно быть: нет колдуна, нет и колдовства…

— Вот ведь гадина, — в сердцах плюнула какая-то женщина… — Сама шлюхой была, шлюху воспитала, и туда же… Да любой другой вместо капитана эту Ольвию еще пятнадцать лет назад…

Поступок Кризы вызвал живейшее одобрение, и раскрасневшаяся от смущения орка в конце концов спряталась за спину Уррика со словами: «Мне они нравиться… Оба. Капитан и невеста. Я хотеть, чтобы они встречаться и жить вместе! Старая мешать…»

— Так и будет! Спасибо тебе! — Рене уже стоял рядом. — Хотя убивать ее вряд ли стоило, старая ведьма совсем рехнулась!

— Она не была безумна, — Максимилиан не замедлил сказать свое веское слово, — то, что она делала, совершенно очевидно являлось Запретной магией, причем направленной на то, чтобы нанести смертельный вред. По закону это преступление, карающееся смертью. Да, эта девушка поспешила, но лишь потому, что сочла необходимым остановить смертельно опасное колдовство. Именем Церкви нашей Единой и Единственной я, ее смиренный слуга, свидетельствую и утверждаю, что именуемая Кризой невиновна и поступок ее угоден Творцу нашему!

На сей раз выступление клирика было встречено восторженным ревом. «Вот так и завоевывают сердца и души», — подумал Рене и столкнулся взглядом с Герикой.

Тарскийка слышала все слова, произносимые Зенобией. Видимо, странный и опасный дар действительно покинул ее, так как волна Силы, которая смела бы с лица земли мерзкую старуху, не поднялась. Просто сердце женщины сжала ледяная чудовищная лапа, а ноги словно бы приросли к земле. К действительности ее вернули слова, которыми вполголоса обменялись Клэр и Эмзар.

— Мне это не нравится, — голос владыки Лебедей был тревожен, — не могу понять, в чем дело, но что-то произошло…

— Я почувствовал, — Клэр выглядел до предела озабоченным, — их надо остановить…

— Поздно, — прошептал Эмзар, — они все равно уйдут, они должны уйти… Это та судьба, против которой нельзя бороться, именно потому, что ее можно победить. А затем… Затем наступит конец всему…

Дальше Герика не слушала. Сжав зубы, она стремительно пробивалась к Рене, и люди с готовностью расступались перед ней. Император стоял рядом с гоблинами, рядом маячил Максимилиан, из-за плеча Арроя сверкнули синие очи Романа, но дочери Годоя не было никакого дела до того, слышит ли ее кто-нибудь.

— Рене! — она бесстрашно взглянула ему в лицо. — Или убей меня здесь и сейчас, или возьми с собой.

Ей не было никакого дела до восторженно-одобрительных взглядов, которыми обменялись люди на площади. Ей вообще не было ни до чего дела. Она видела только своего адмирала, который со смехом прижал ее к себе.

— Ну, разумеется, ты поедешь со мной. Назло всем пророчествам мира! Как я теперь могу тебя отпустить?!

— Правильно! — просияла Криза. — Это нужное дело. Нельзя расставаться, если можна потом теряться! Я так хотеть для тебя счастье!

— Спасибо, плясунья. — Рене положил руки на плечи девушке. — Вот, возьми на счастье мое оружие… — и протянул побледневшей орке свою шпагу, а потом звонко расцеловал девушку в обе щеки. — Ты ведь теперь моя сестра. Сестра по оружию.

— Мы всегда быть тебе и твоим потомки сестра и брат, — Криза протянула обе руки к Рене, а Уррик громко добавил:

— Клянусь именем Истинных Созидателей, орки Юга вечно будут друзьями и союзниками Арроев. В беде и радости!

— В радости и беде! — подтвердил герцог, а Герика, лихорадочно сорвав с руки браслет из темного металла, протянула его гоблину.

— Уррик! Это тебе от меня. На память обо всем, что было… Обо мне, о Шандере, и, — она улыбнулась, — о Преданном.

Гоблин молча взял шелковую ленту, служившую женщине поясом, и поднес к губам:

— Я сохраню подарок той, в ком течет кровь Инты…

 

Год от В.И.

Й день месяца Иноходца.

Арция. Мунт

 

— Здоровье императора! — Жюльен-Огурец поднял пивную кружку. — Какое счастье, что Рене Счастливый распустил эту мразь — я имею в виду тайную канцелярию. Только я бы на его месте посадил бы всех синяков на кол, а доносчиков бы утопил в Льюфере.

— И не говорите, — хозяин «Счастливой Свиньи» был не менее решителен и кровожаден, — сколько достойных людей сгубили эти мерзавцы.

— А вы слышали, — Жюльен тоненько хихикнул, — что случилось с бывшим любимчиком Бернара, этим ре Прю?

— А, помню, чернявый такой красавчик…

— Уже не чернявый! — прыснул Огурец. — И не красавчик! Его моль сожрала!

— Чего?

— Чего-чего! Моль! Так что теперь у него ни усов, ни волосов… Гол, как тыква. Бровей и тех нет. И не растут… Мало того, как он где объявится, вся окрестная моль к нему слетается…

— Твое здоровье, — толстяк Жан-Аугуст, давясь от смеха, подлил мазиле свежего пива, — как же это так вышло?

— А поделом мерзавцу! Он сцепился с другим фискалом, и тот на него наслал моль. Синяки-то даром что объявили себя врагами Запретной магии, а колдовством баловались направо и налево. Это нам было ничего нельзя, а сами… — Огурец возмущенно стукнул опустевшей кружкой по столу, и хозяин поспешил ее наполнить.

— И что дальше, почтенный?

— Дальше? Ну, Прю грохнулся в обморок, и пока он так валялся, моль его и отделала…

— Уж больно скоро.

— А это была какая-то непростая моль! Представляешь, она все сожрала! Этого… вообще нашли в чем мать родила. Из синяков он, конечно, вылетел. И волосы у него расти перестали…

— Ой, насмешил, — толстый трактирщик схватился за бока, — а ты-то откуда знаешь?

— Люди рассказывают, — неопределенно пожал плечами мазила, скромно умолчав о том, что среди тех, кого он предлагал утопить в Льюфере, была и его скромная персона. Правда, ему повезло. Покойный Куи был человеком аккуратным и, даже умирая, озаботился уничтожить все свои бумаги, дядюшка Шикот помер два года назад, а Арман Трюэль, унюхав, что дела Годои плохи, решил, что с молодым и глупым Луи и бешеным Рене ему не сговориться, и исчез. Огурец остался без присмотра и благоразумно стал дожидаться победителей. Когда в Мунт вошли резестанты, мазила выполз на свет божий, напоминая всем и каждому о своей былой смелости. Сие возымело успех, тем паче что Мунт был изрядно прополот господами фискалами и отыскать в нем настоящих резестантов было бы трудновато. Огурец же со своим длинным языком и умением без мыла влезать в любую дыру на второй день после входа Луи в город уже малевал победителей, рассказывая им всяческие ужасы про годоевские времена. И все же, все же зря он рассказал трактирщику про ре Прю, ведь о его позоре, равно как и о том, что он оказался единственным, кого извлекли из-под обломков живым, знали только фискалы! Художник со вздохом взглянул на полупустой пивной бочонок:

— Ну, спасибо, почтенный Жан-Аугуст, пошел я, забегу к тебе как-нибудь.

— Заходи, почтенный, — улыбнулся трактирщик, — хоть ты сейчас и в гору пошел, но такой свининки, как у меня, вряд ли где еще попробуешь. Ты где сейчас?

— Личный живописец графов Батаров…

— Как же тебе удалось?

— Старый граф сам разыскал меня, — скромно потупился Огурец. — Помнишь, я приводил к тебе зимой женщину, она приходила в город от принца Луи, вечная ему память.

— Вечная память, — вздохнул трактирщик, вновь наполняя кружки.

— Так вот она приходила к Батарам, за домом которых эти проклятые синяки следили. Я едва успел увести бедняжку, правду сказать, я не думал тогда, что она из резестантов… Просто побоялся, что она как кур в ощип попадет — ведь эти мерзавцы всех без разбора хватали — и детей, и женщин… Твое здоровье! О чем бишь я? Ах да… Когда принц взял город, вернулись и уцелевшие Батары, и Луи им рассказал об услуге, которую я оказал госпоже Леопине. Принц хотел лично меня поблагодарить, но эти недобитые негодяи…

— Негодяи, — эхом повторил Жан-Аугуст, подливая гостю пива.

— Проклятые годоевцы убили нашего Луи, — всхлипнул Огурец, — какая потеря для бедной Арции! Подумать страшно, что могло бы с нами быть, если бы не Рене Эландский… Ну, мне пора…

Огурец, насвистывая, вышел из «Свиньи» и скрылся за углом. Добрый трактирщик так и не узнал, что больше года ходил по тонкому льду и, будь он хоть немного поприжимистей, а его стряпня похуже, не миновать бы ему Замка Святого Духа. К счастью для болтливого толстяка, любивший покушать и выпить на дармовщину Жюльен счел, что хозяин «Счастливой Свиньи» стоит дороже тех пятнадцати аргов, которых ему платила канцелярия за каждого крамольника…

 

Год от В.И.

Й день месяца Медведя.

Арция, дорога в Пантану

 

— Вот и все, — Клэр потрепал гриву своего коня, — дальше я не поеду.

— Ты окончательно решил?

— Да, — Рыцарь Осени улыбнулся, напомнив прежнего Клэра, — мне теперь люди близки и понятны. И, в конце концов, моя прежняя жизнь ушла, как вода в песок… Но, Эмзар, скажи, что же будет дальше?

— Дальше? — Лебединый владыка задумался. — Что-то будет, я полагаю… Особенно если они не вернутся.

— А ты думаешь именно так?

— Да, — кивнул Эмзар, — именно. Я достаточно хорошо помню… свою мать, и я много узнал про Ларэна. Они бы не стали прятаться столько лет. Другое дело, если они что-то там обнаружили.

Я уверен, крушение корабля Рене никоим образом не связано с кланом Серебряной Луны. Спасли же его, без сомнения, Лунные, которых мы из-за старых обид стали называть «темными». Но что они делают за морем? Я склонен думать, что Ларэн нашел там источник опасности и как может оберегает от него остальной мир. Не забывай и то, что и мы, и гоблины, у которых нет души, но есть сердце и ум, почувствовали на пристани. И эта отвратительная старуха, она ведь вряд ли выкрикивала собственные слова, похоже, кто-то заговорил ее устами… Видно, надеялся остановить Арроя.

— Но, может, лучше эту тайну не трогать, пусть себе лежит на морском дне до скончания времен. Я видел, что ты хотел остановить Рене. Но передумал.

— До скончания времен… — задумчиво повторил Эмзар, — боюсь, это невозможно. Что-то и раньше будило Древнее Зло… Я не верю, что Белый Олень уничтожен. Мы его не слышим, это да. Но мы его не слышали и раньше, пока он не вырвался на волю. Нет, Клэр, нынешняя победа — это не более чем передышка, и чем длиннее она будет, тем больше окрепнет и Олень, и то, что с ним связано, и о чем мы еще не знаем. Если Рене не сумеет узнать, в чем дело, и если мы не справимся с этой напастью сейчас, придется готовиться к худшему…

— Но не лучше ли было рассказать Рене все.

— Он и так это узнает. Не забывай, что с ним Рамиэрль. Если Лунные все еще там, они поймут друг друга и решат, что делать дальше.

— Разве это не очевидно? Мы должны объединиться и покончить с угрозой раз и навсегда.

— Ты действительно стал похож на человека, Клэри… Олень и его клевреты — тут, непонятное зло — за морем, а нас слишком мало, но мы бессмертны. Лунные, будь они в силах что-то сделать, давно бы это сделали. Если мы погибнем, а передышка между двумя нашествиями будет достаточно долгой, чтобы смертные вновь все позабыли, кроме нас, открыть им глаза будет некому. Рене, Роман и Герика избраны, им и идти. А нам ждать и готовиться к новым битвам, — Эмзар откинул со лба прядь волос жестом, до боли напоминающим жест Рене Арроя, — я очень рассчитываю на гоблинов, Клэр. Они не имеют души и потому менее уязвимы для магических атак, чем люди.

То, что сотворил Годой с графом Койлой и Зеноном, с ними не пройдет. Что-то мне подсказывает, что Уррик недолго останется офицером на арцийской службе. Он вернется в горы, и скорее всего южные гоблины признают в нем вождя, а его сын, если, конечно, пойдет в отца, может стать и первым горным королем… Я не знаю, кто по сути сын Уррика и Иланы — гоблин или человек, но хотелось бы, чтобы он знал и ценил не только отца, но и мать.

— Ты много думаешь о Благодатных землях, — тонкое лицо Клэра осветила нечастая улыбка, — почему же тебя удивляет мое желание остаться с наследником Рене? — Осенний Рыцарь резко сменил тему. — О судьбе Нанниэли ничего не известно? Может быть, она все же отыскала Дорогу?

— Вряд ли, — Лебединый король задумчиво обвел глазами зеленеющие поля, — я не знаю, что с ней, но отчего-то мне кажется, что она погибла. А Дорога, что ж, возможно, когда-нибудь мы ее и найдем…

— И, если это случится, ты расскажешь об этом клану?

— Да, — твердо ответил Эмзар. — Мы выполнили свой долг перед Рассветными землями и вольны уйти. Впрочем, решать буду не я, а все, кто бросил на весы в этой войне свою жизнь и свою душу. Я же только их первый слуга. Хотя я надеюсь, что теперь Лебеди по-настоящему вросли в Арцию и не покинут ее даже ради прежних богов…

— Может, и так, — Клэр потрепал Топаза по золотистой шее, — но даже если все уйдут, я останусь. И Рамиэрль, я уверен, тоже. Прощай, Эмзар…

— Прощай, — Лебединый король стиснул тонкие пальцы скульптора, ставшего рыцарем, — если б я решал только за себя, я бы решил так же…

 

Год от В.И.

Й день месяца Влюбленных.

Последние горы

 

Быстрые холодные реки, запах смолы и хвои, непорочная чистота эдельвейсов, громкие крики синих птиц, облака, лежащие у твоих ног… Разве может быть что-то прекраснее гор?!

Уррик и Криза, держась за руки, стояли на вершине Гиаты[138] и следили, как утренний туман под лучами солнца откатывался вниз, расползаясь по долинам. Наконец-то они были дома! Свободные, счастливые, исполненные уверенности в своей правоте! Как бы ни был красив Мунт, какими бы смелыми и честными ни оказались некоторые из встреченных ими «других», по-настоящему счастливыми можно быть только здесь. Солнечные лучи россыпью брызнули на склон, и роса заполыхала сотнями бриллиантов, а бриллианты на вплетенной в черную косу Кризы неувядаемой белой розе — подарке Рамиэрля — засверкали подобно росе…

— Я знаю, что я сделаю, — Уррик сжал руку подруги, — но об этом будут знать только избранные!

— О чем ты?

— О клятве, которую я принес. Клятве верности крови Омма…

— Но Рене вовсе не просил тебя об этом, — возразила Криза.

— Плоха та клятва, которую вымогают, господарь Рене сам принял свой обет, и сам его исполнит… Исполнят и те, кто пошел за ним… Никто не заставит нас делать больше, чем мы сами. Ты убила старуху, но не ее Слово! Я знаю это, и ты знаешь. А значит, рано или поздно кровь Омма вновь призовет нас, и мы должны быть готовы. Я расскажу старшим мужчинам Юга все, и пусть те, кто хочет, подтвердят мою клятву. Это знание будет передаваться из рода в род, от отца к сыну, пока не придет время спуститься с гор и исполнить ее.

— Потому ты и решил вернуться? Но мы же обещали Рамиэрлю, что не оставим сына императора?

— Ты достойная женщина, Криза, — Уррик ласково улыбнулся, — и знаешь, что мужчина решает, а женщина идет за ним не спрашивая. Но лучше бы ты спросила, а не мучилась всю дорогу. Мы не нарушим слово, нет. Мы проводим этот год с родными. Я возьму своего сына и тех, кто поклянется охранять императора, и мы вернемся. Я говорил с Клэром из клана Рамиэрля, он останется рядом с сыном Рене, пока мы его не сменим, а может быть, и дольше…

— Клэр знает, зачем мы ушли?

— Да. И повелитель Лебедей, брат отца Романа. Он и укрепил меня в моем решении. Те, кто искупил свой грех, говорят, что беда уснула, но может проснуться.

— Они так говорят? — в глазах Кризы промелькнул чисто женский испуг. — Неужели все начнется снова…

— Нет, — подумав, ответил Уррик, — не снова, оно начнется там, где кончилось сейчас, и никто не знает, какой дорогой и когда придет наша судьба. Но мы должны быть готовы…

 

Глава 42

 

 

Год от В.И.

Й день месяца Медведя.

Серое море

 

Бесконечная водная равнина слегка волновалась, издавая приглушенный гул, к которому так легко и сладко привыкнуть. Вечный ропот волн был здесь каким-то нежным и умиротворенным, как мурлыканье огромной кошки, находящейся в добром расположении духа.

Эти широты эландские маринеры — единственные, кто рисковал прорываться через Запретную черту и Бешеное море, — не зря прозвали Ласковыми… Рене, в молодости бывавший здесь, пожалуй, чаще других, оказавшись на берегу, нет-нет, да и вспоминал плаванье в теплом и удивительно спокойном море, напоминающее долгий и добрый сон. Многие годы в минуту безнадежной усталости и тоски ему снились прихотливые прыжки летучих рыбок, серебристыми искрами взлетающих над ровно и спокойно дышащим морем, гребни волн, соперничающие белизной с крыльями изредка пролетавших альбатросов, сверкающие на солнце светло-синие волны, неспешно и плавно догоняющие друг дружку.

Даже ветер в здешних местах мог служить образцом постоянства. Ровный и сильный, он дул в одном и том же направлении, освобождая моряков от множества забот и тревог… А что для океана, неба и ветра два десятка лет? Треть человеческой жизни для них даже не мгновение. Со времен молодости Рене Арроя ничего не изменилось — та же завораживающая синь, белые альбатросы, башни облаков на горизонте, закаты, обливающие то киноварью, то зеленью…

«Созвездие Рыси» и «Осенний Ветер», необыкновенно красивые со своими тремя мачтами, сверху донизу покрытыми парусами, быстро шли на юго-запад, слегка покачиваясь на океанской зыби, уходя все дальше от серых эландских скал, угрюмых, но родных и надежных. О досадном случае на берегу по молчаливому уговору никто не вспоминал — мало ли что наболтает злобная, выжившая из ума баба. Если кого и встревожили проклятья Зенобии, то это держали при себе — маринеры не склонны вслух обсуждать возможные неприятности, полагая, что таким образом их можно «приманить». Что до прочих обитателей «Созвездия», то Жан-Флорентин дулся на весь мир, чего Рене и Герика, полностью отдавшиеся своей любви, которой немало способствовала окружающая корабль сверкающая синева, не замечали, а о чем думал Рамиэрль, никто не знал — эльф в компании Преданного часами простаивал на корме, глядя, как тает пенный след. Зато когда на бархатное темное небо рука ночи выбрасывала пригоршни сверкающих бриллиантов, бард приходил на бак, трогал струны, и над морем разносились песни — радостные и печальные, созданные людьми и Перворожденными, они словно бы связывали затерянных в море скитальцев с Вечным. Единственное, чего он не пел, как его ни упрашивали, это горские баллады. Роман отшучивался, говоря, что в море невежливо петь о горах.

Разумеется, вечерние песни собирали на баке всех свободных от вахты, а иногда послушать Романа Ясного приходили и гости с «Осеннего Ветра», а бывало, что и Рамиэрль перебирался на соседний корабль. Его любили, и он знал это.

Дни шли за днями, ничего не происходило, корабли уверенно приближались к цели, до которой оставалось совсем немного. Если Эмзар был прав в своих расчетах и странный ветер, отгонявший незваных гостей, был плодом эльфийской магии, то вскоре лунные затворники узнают о визите соплеменников. Уж об этом-то Роман позаботился. Оставалось совсем немного, и все равно либра терзало любопытство. Кроме того, совсем не мешало что-то узнать о тех, с кем ему предстоит встретиться. Так отчего бы не расспросить Рене, благо старая клятва теперь лишалась всякого смысла? Было во всей этой истории что-то, что изрядно беспокоило барда, а почему, он и сам не знал. Как не знают кошки, отчего им иногда хочется выбраться из теплого уютного дома и бежать, бежать, бежать…

Эта ночь выдалась особенно роскошной. Ярко светила луна, мерно шумели волны, над горизонтом поднималась голубая Амора, а в зените мерцала багровым светом Волчья Звезда. Моряки, разогнанные боцманом, уже разошлись, и на палубе, кроме вахтенных, остались только Рамиэрль с неизменной гитарой и Рене, задумчиво глядевший в небо.

— Странно, — Аррой говорил словно бы сам с собой, — я ни разу не видел Волчью Звезду такой яркой. Даже прошлым летом, хотя ее и считают звездой войны.

— До Исхода это знаменовало бы бурный год, — медленно проговорил эльф, словно бы кого-то цитируя, — но теперь это просто звезды, и не стоит читать по ним волю Богов.

— Прости, — в голосе Рене послышалось удивление, — не понял.

— Эмзар недавно рассказал мне об этом. И то только потому, что я отправлялся в путь. Тайны тут никакой нет, да и смысла, похоже, не осталось, но тебе это может быть интересно. Тех, кто привел нас сюда и уничтожил здешних богов, было семеро. И с их победой на небе и появилось семь блуждающих звезд, каждая из которых была посвящена одному из Светозарных. Может быть, поэтому их так и называли. Затем боги ушли, а звезды, когда-то знаменовавшие их волю, остались, хоть у них и появились новые имена.

Астрологи по-прежнему пытаются по ним читать судьбу, и кое у кого это даже получается… Та звезда, на которую ты смотришь и которую ты знаешь как Волчью, а умники из Академии как Ангесу, была посвящена Богу Войны, покровителю клана Серебряной Луны. Одного из двух эльфийских кланов, оставшихся после Исхода. А нашей звездой была Адена, Лебединая Звезда. Вот она…

— Амора?

— Да. Амора. Звезда Любви… Наши кланы всегда были союзниками, а потом, после ухода Богов, стали врагами, — Рамиэрль взял гитару и стал наигрывать какой-то медленный, хватающий за душу мотив, — они были Возлюбленными — Адена и Ангес, Воин и Дева… И они не хотели оставлять Благодатные земли на произвол судьбы. Может быть, поэтому их звезды до сих пор светят ярко, а другие едва заметны…

— Ты считаешь, они нам помогут?

— Спроси у любого астролога, и он скажет, что звезды помогают только тому, кто помогает себе сам… Рене, — эльф прижал руками враз смолкнувшие струны, — раз у нас случился такой странный разговор… Когда-то ты не захотел рассказать о ТОМ (он подчеркнул это слово) своем путешествии… Но с тех пор произошло столько всего, ты не изменил свое решение?

— Не знаю, стоит ли об этом рассказывать. Если нас пропустят, ты все увидишь и узнаешь сам. Тот поход был не самым приятным в моей жизни…

— Возможно, и увижу, — негромко, но настойчиво сказал Роман, — но я хотел бы знать, КАК ты попал на остров темных эльфов. Или, вернее было бы сказать, на остров Ангеса.

— Вот этого-то как раз я сказать и не могу, — откликнулся Аррой. — Корабль налетел на скалы и затонул, меня сбросило в воду, прежде чем я потерял сознание, я успел привязаться к обломку мачты… Очнулся я уже на берегу, сначала в какой-то палатке, затем в доме. Знаешь, — Рене поднялся, — мне очень не хочется вспоминать об этом…

— Ну, как знаешь, — Рамиэрль вновь взялся за гитару, — но мне все же кажется, что в твоих приключениях было нечто, о чем нужно поговорить… И это «нечто» вряд ли связано с нашим народом…

Рамиэрль был прав. Уж кто-кто, а сам Рене Аррой в этом не сомневался. Все, что произошло со старым «Созвездием», было неправильным и невероятным. Потому-то адмирал и не любил вспоминать ту экспедицию, закончившуюся гибелью всех его спутников. Он, славящийся своей отвагой, так никогда и не решился вернуться туда, где их подхватил тот проклятый шквал.

Бешеные широты, стаи кэргор,[139] многопушечные корабли ортодоксов, проклятые рифы Гиблого моря, зыбучие мели сурианского побережья — все это вместе взятое не пугало Арроя и вполовину так сильно, как некий ветер, показавшийся ему живым, разумным и злым… Адмирал не хотел об этом говорить, но помнил-то он все. Рамиэрль затронул больную струну, она зазвучала, и этот звук не мог заглушить ни ровный ласковый пассат, ни атэвское вино, ни поцелуи и счастливый смех ждавшей внизу Герики.

Ночь лениво пересыпала бриллианты созвездий, но Рене, вновь вышедший на палубу, не замечал этого великолепия. Рамиэрль давно ушел к себе, Герика спала, а вот он не мог. Прошлое властно захватило адмирала, и он вновь во всех подробностях переживал самые страшные дни своей молодости.

…Сначала ничто не предвещало беды. Подгоняемый ровным пассатом корабль нес все паруса, практически бесшумно скользя по океану и делая гед[140] по восьми. И небо, и море были чистыми и какими-то нежными. Впередсмотрящие, однако, осматривали горизонт с неусыпной бдительностью, потому что море — великий обманщик. Даже здесь, в Ласковых широтах, на горизонте может возникнуть маленькое серое пятнышко налетающего шквала, который нужно переждать с оголенными мачтами и задраенными люками.

Кто-то, кажется одноухий Ренар, вовремя заметил приближение непогоды, и Рене решил встретить шторм только под штормовыми парусами. Марсовые быстро полезли по веревочным лестницам. Достигнув марсов, они, как диковинные насекомые, расползлись по раскачивающимся под ударами ветра и дождя реям. Но удержаться было не все, главным было убрать паруса, что приходилось делать одной рукой, держась другой за рею. Хвала Великим Братьям, они успели! Когда клубящаяся серая гора закрыла солнце, а ветер, ставший порывистым и страшным, попытался завалить судно набок, паруса были убраны.

Ударили первые струи дождя, сшивая свинцовое небо с потемневшим морем, зарокотал гром. Вроде все было как всегда, и все же… все же Рене этот ливень сразу не понравился. Странно холодный для этих широт, он хлестал немилосердно, забирался под плащи, просмоленные куртки, шляпы, косынки, стекал холодными струйками по спине, заставляя вздрагивать даже самых стойких. И он не думал кончаться, хотя обычно не проходило и оры, как солнце вновь заливало мгновенно высыхающую палубу, горизонт становился прозрачно-ясным, а шквал, радостно громыхая, уносился дальше и дальше, пока не иссякал где-то у островов Сиреневых Птиц. Но на этот раз минула ора, и вторая, и третья, а неистовый ветер все гнал и гнал корабль на закат с упорством своры гончих, загоняющих оленя.

Моряки столпились на шканцах и на юте, держась за протянутые леера. Отсиживаться в темной нижней палубе, вздрагивая от ударов и гадая, что же творится наверху, не хотел никто… Все они нет-нет да и поглядывали на своего капитана, а он, казалось знавший о море все, ничего не понимал.

Стемнело, затем вновь рассвело, а непогода и не думала стихать. Самым же мерзким было то, что даже сквозь пелену дождя Рене было видно, что горизонт чист. Проклятая туча висела именно и только над кораблем. Счастливчик Рене благодарил судьбу за то, что глаза других моряков отчего-то уступали его собственным и не могли разглядеть сверкающее солнечное кольцо на границе бури.

Будь Аррой порелигиозней, он наверняка бы решил, что Творцу надоело терпеть его выходки и что странный шквал — кара Господня святотатцу за нарушение Запретной черты. Однако маринер клирикам никогда не верил, а что до Творца, то если и готов был согласиться, что таковой где-то и обретается, то занят чем-то более важным, нежели подсчеты грехов и грешков смертных и мелочной местью за нарушение каких-то малопонятных запретов. Зато странные легенды, передаваемые маринерами и атэвами из уст в уста, Аррой помнил прекрасно и полагал, что дыма без огня не бывает.

Он знал, что где-то в этих краях находится таинственный Берег Золотых Пчел, называемый также Берегом Алых Роз, и это самое прекрасное место в мире, но добраться туда невозможно, потому что землю обетованную стерегут девять раз по семь ветров, отбрасывающих смельчаков назад. Рене же давно искал волшебный край, где дно ручьев выстлано сапфирами и аметистами, в водах лагуны спят раковины с огромными черными жемчужинами, а над алыми розами реют золотые пчелы.

Счастливчику везло, и он то и дело находил острова, населенные наивными смуглыми людьми в юбочках из травы. Там росли яркие тропические цветы и шумели высокие пальмы. Были там и жемчуга, и маленькие, похожие на ожившие драгоценности птицы; попадалось и золото, но все это было не то… Рене совсем уже начал склоняться к тому, что Берег Золотых Пчел — выдумка морских скитальцев, чей-то приукрашенный рассказ об островах Великой Черепахи или атолле Двойной Горы, но все же решился еще на один поход. Да, странный шквал вполне мог бы быть подтверждением старой легенды, если бы отогнал «Созвездие» назад, но он яростно гнал несчастный корабль вперед, в неизвестность.

«Созвездие» пока держался, то взлетая на волны, то проваливаясь вниз, в страшные мертвые провалы между водяными чудовищами. Судно билось и скрипело, как от боли. Двух шлюпок как не бывало, борта кое-где были проломлены, но мачты из корбутских сосен стояли. Рене не было страшно, но происходящее угнетало. Эта буря, казалось, была наделена собственной злой волей, которой было нечего противопоставить. Хмурые лица и недоуменные взгляды, которыми обменивались моряки, говорили о том, что и они ничего не понимают.

Время шло, а буре не было видно конца, и Рене, изнемогая от усталости, все же спустился к себе и сразу же провалился в глухой, тяжелый сон. Сколько ему удалось проспать, он так и не узнал, разбуженный криком вбежавшего матроса.

Аррой бросился на палубу и увидел смерть. Сзади море с однообразным шумом катило темные волны, увенчанные седыми пенистыми гривами, впереди же вода кипела вокруг подводной гряды. Острые каменные клыки, окруженные грозными бурунами, торчали так близко друг от друга, что было немыслимым провести между ними не только большой корабль, но даже самую утлую лодчонку. Ни отвернуть, ни бросить якорь не успели. Раздался зловещий треск, и «Созвездие» забился на камнях…

Последующие оры превратились в сплошной кошмар. Глядя невидящими глазами в бархатное южное небо, Рене Аррой, император Арции, король Таяны, господарь Тарски, Великий герцог Эланда и прочая, и прочая, и прочая словно бы вновь слышал отчаянный скрип мачт, грохот волн, скрежет днища о камни… Он так и не понял, как долго продолжалась агония. Спасения не было и не могло быть, но для эландцев бороться до конца всегда было делом чести. К тому же полоса рифов вполне могла быть предвестником какого-то острова. Паники не было. Маринеры знают, что, уходя в море, они рано или поздно не вернутся. Этот миг настал, и надо было встретить его достойно. Спустить уцелевшие шлюпки в их положении и при таком ветре было почти невозможно, но им все же это удалось. Впрочем, и шлюпок, и людей на корабле заметно поубавилось. Рене, как водится, должен был покинуть гибнущий корабль последним, но не успел. Огромная черная волна ударила в правый борт, и одна из мачт наконец не выдержала и рухнула. Вторая волна, еще выше и злее, увенчанная клубящимся гребнем, подхватила Арроя и швырнула его в воду. Ему удалось выплыть, но почти сразу же какой-то обломок сильно его ударил. Чувствуя, что ранен, и ранен серьезно, он ухитрился привязаться к обломку той самой мачты и потерял сознание. Что с ним случилось дальше, Рене не помнил. Он пришел в себя в шелковой золотистой палатке, сквозь ткань которой просвечивало солнце. Над ним склонялось лицо столь немыслимой красоты, что Аррой в первый и последний раз в своей безумной жизни чуть не уверовал в Творца и его вестников.[141]

Незнакомец что-то спросил, но Рене не понял ни слова. Голова его раскалывалась от боли, лицо наверху то появлялось, то исчезало в дрожащей дымке. Маринер попытался спросить об остальных, но разбитые губы не слушались. Затем на лоб ему легла чья-то прохладная рука, и женский голос произнес странные властные слова. Туман внезапно рассеялся, и Рене смог поднять глаза, чтобы увидеть женщину с прекрасным, но бесконечно чужим и холодным лицом. Она внимательно, но равнодушно смотрела ему в глаза, и этот взгляд потом долго его преследовал. Женщина что-то негромко сказала, и в ответ раздался второй голос, молодой, взволнованный, явно принадлежащий мужчине. Женщина возразила — резко и повелительно. Юноша разразился длинной звонкой тирадой. В это время опять нахлынула боль и Рене, застонав, провалился в небытие.

Когда он очнулся, рядом никого не было. Тело все еще болело, но такую боль можно было легко пережить. Он попробовал сесть, и это ему удалось. Его руки были покрыты багровыми кровоподтеками, а это означало, что со времени крушения прошло несколько дней. Маринер огляделся по сторонам. Он лежал в небольшой, удивительно красивой комнате с полукруглым потолком и окном во всю стену, доходящим до самого пола. Вдоль стены шел низкий диван, чем-то смахивающий на атэвский, обитый переливчатой синей тканью в тон длинным занавесям и пологу кровати. Пол был покрыт изысканной бело-синей мозаикой, с потолка свешивался изящный серебряный светильник в виде грозди цветов. К кровати заботливо придвинули низкий столик, на котором стоял прозрачный кубок с каким-то тонко пахнущим напитком и тщательно сложенное одеяние насыщенного синего цвета. Рене развернул его и присвистнул от удивления — ни в Арции, ни у атэвов — нигде, куда его заносила прихотливая судьба, мужчины не носили ничего подобного. Кое-как одевшись, Рене подошел к висевшему на стене овальному зеркалу в причудливой раме. Из таинственно мерцающего стекла глядел совершенно седой незнакомец с неправдоподобно огромными голубыми глазами на исхудавшем лице…

— Что с тобой? — от неожиданности он вздрогнул и вернулся на землю — Герика в кое-как зашнурованном платье смотрела на него встревоженно и грустно.

— Ничего, — он ласково коснулся теплой щеки, — я просто вспоминал то, чего лучше не вспоминать…

 

Год от В.И.

Й день месяца Влюбленных.

Фронтера

 

Люди в чем-то сродни кошкам, они привязываются к месту. По крайней мере, Рыгор Зимный, став герцогом Фронтерским, не мыслил себя вне Белого Моста. Пусть село было разрушено, но руки и головы у фронтерцев есть, деньги тоже, а хорошего дерева в пуще завались. Места, по которым прошлась своим страшным плугом Война Оленя, оживали на глазах.

Зимный всегда был дельным войтом, но, как выяснилось, для него это был не предел. Став повелителем целого края, Рыгор не заважничал, но и вожжи из рук не выпустил, по-прежнему оставаясь атаманом для бойцов своей армии, хоть те и вернулись к земле. Рыгор, несмотря на свалившиеся ему на голову титул и власть, остался самим собой, хотя ему и пришлось, приноравливаясь к своему новому положению, отгрохать домину, в которой не стыдно принимать высоких гостей. Гвенда же отдала должное своему новому положению, нашив себе прорву ярких платьев и юбок, которые теперь лежали в сундуках, бережно переложенные сушеной лавандой и полынью. Впрочем, во всем остальном прекрасная корчмарка осталась верна себе. Лишенная возможности держать харчевню (герцогиня как-никак!), она целыми днями пропадала в просторной кухне, не доверяя прислуге, и собственноручно готовила не только для своего супруга, но и для его многочисленных гостей со всех концов Фронтеры.

Сегодня Красотка превзошла себя самое. Великий герцог Таяны, посетивший чету Зимных, прилюдно признал, что поварихам Высокого Замка далеко до хозяйки Беломостья (так Гвенда и Рыгор назвали свое новое обиталище). Гвенда кокетливо опустила глаза, но не удержалась и рассмеялась в полный голос. Гость ей нравился, и даже очень, — высокий, темноволосый и темноглазый, он не чинился и не чванился, отдавая должное и царке, и закуске. И он так напоминал погибшего Луи…

Ужинали вчетвером — в Беломостье гостям прислуживала сама хозяйка. Рыгор и Шандер уже обсудили дела и теперь перескакивали с новостей на воспоминания о недавних событиях и обратно. Гвенда суетилась вокруг стола, все время что-то унося или, наоборот, подавая и не забывая принимать участия в разговоре и поглаживать лежащую у огня Гайду. Илана ничего не ела, молча глядя в стакан с царкой.

Наконец Рыгор поправил усы, откашлялся и встал.

— Любые гости, — атаман сдерживал голос, но все равно его было слышно на лестнице, а то и во дворе, — спасибо за то, что зайихали. Не сомневаюсь, что вмести мы много доброго сотворим. Но останнюю чашу я поднимаю, уж пробачьте, не за ваше здоровье и не за свою хозяйку. И даже не за победу, за нее мы вже пили и кожный год пить будьмо. Я пью и до дна (нехай мне Гвенда хоч словечко скажет — убью!) за тех, кто зараз в море. За Рене, його невесту и его маринеров. Пускай они найдут, что ищут, и повернутся до нас, як мы их ждем и любим!

Атаман поднял обеими руками немалый сосуд и, не поморщившись, осушил до дна. Шандер с очень серьезным лицом поднял кубок и последовал его примеру. Гвенда не отстала и при этом пристально посмотрела на молчащую Илану. Та вздрогнула, торопливо и неловко выпила свою царку и закашлялась.

— Ото добре! — провозгласил герцог Фронтерский. — А теперь, гости дорогие, дозвольте вас отвести в вашу спальню, — Рыгор взял подсвечник, сработанный местными искусниками, и, тяжело ступая, пошел впереди. Шандер подал руку Илане, и та поднялась, слегка пошатнувшись. Видимо, выпитая почти натощак царка сделала свое дело.

Зимный распахнул дверь в просторную комнату, пол которой устилали медвежьи шкуры, а в углу стояла здоровенная кровать, явно заказанная у арцийского краснодеревщика. Пожелав гостям доброй ночи, радушный хозяин проверил, есть ли на столе царка и яблоки, и удалился, старательно прикрыв за собой дверь.

Илана затравленно огляделась и присела на краешек арцийского чудища. Шандер зачем-то подошел к окну и посмотрел на высокие тополя, облитые лунным светом.

— Илана!

Она подняла голову:

— Да, Шандер…

— Помнишь, о чем мы говорили, когда ты согласилась выйти за меня замуж?

— Помню…

— Что я, Проклятый меня побери, сделал не так?!

— Ты ничего, — Илана подняла глаза, — все дело во мне, я тебя не стою, это же очевидно.

— Кому очевидно? — Гардани пересек комнату и устроился на медвежьей шкуре рядом с кроватью. — Мне очевидно только одно: в Таяну ты вернешься, став наконец моей настоящей женой.

— Шандер!

 

Эстель Оскора

 

В темно-синих волнах мелькнула черная спина играющего кита, отнюдь не показавшегося мне красивым. Впрочем, самые большие и сильные твари, как правило, весьма нелепы, хоть и впечатляют размерами и мощью. Эта живая, обитающая в море громадина размером чуть ли не с наш корабль уступала блестящим грациозным дельфинам в той же мере, в какой слон уступал лошади… Хотя где они, эти лошади… Я уж и забыла, когда видела их в последний раз. Интересно, тоскует ли Рамиэрль по своим красавцам? По его лицу, как всегда, невозможно ничего понять, хотя, немного пожив среди эльфов, я поняла, что они отнюдь не безмятежны, просто им свойственно уменье властвовать собой. Как, впрочем, и гоблинам. Вот мы, люди, частенько даем волю свои чувствам, и я бы не взялась утверждать, что это нас украшает.

И все же, все же, все же… Я была почти уверена, что Роман чем-то озабочен, чем-то, что, возможно, не совсем понятно ему самому. Зато все остальные откровенно наслаждались путешествием, а для меня так оно и вовсе стало возвращением в рай. К морю я привыкла быстро, оно меня не пугало, напротив, от темно-синей воды веяло свежестью и каким-то странным, трудноуловимым запахом, горьковатым, здоровым, манящим… Раньше все разговоры о прелести «запаха моря» мне казались досужими выдумками тех, кто, сидя в Мунте или Гелани, не имел счастья обонять груды выброшенных на берег водорослей и уснувших рыб… Я ошибалась. Запах гниения присущ берегу, а море пахнет свежестью и… надеждой, если, конечно, у надежды может быть запах.

Мне казалось, что в конце пути нас ждут невиданные чудеса, и вместе с тем мне хотелось остановить время и вечно плыть к прекрасной, но недосягаемой земле, слушать музыку волн и песни Романа, любить и быть любимой… Однако всякая дорога рано или поздно кончается.

Я следила взглядом за улетающим темным фрегатом и увидела других птиц — розовых, длинношеих и длинноногих, летевших длинной цепочкой. Мне это ничего не сказало, но молоденький матрос, пробегавший по палубе по каким-то своим делам, остановился, открыв рот, а затем заорал радостно и пронзительно: «Земля близко!»

И действительно, неуместные в океане розовые птицы показали нам дорогу к берегу. До вечера было еще далеко, когда на горизонте появилась легкая волнистая полоса. Был ли это пресловутый Берег Золотых Пчел или просто какой-то остров в океане, но корабли решительно повернули к нему. Земля приближалась, выступая из серебряной дымки, вспыхивая яркими неожиданными красками. За белой полосой прибоя поднималась высокая стена розоватых скал, увенчанная шапкой зелени, а позади к небу рвались горы. Изумрудные у основания, посредине перерезанные вереницей белоснежных облаков, они врезались в сверкающее небо прихотливыми башнями, столь же причудливыми и неповторимыми, как колокольни главных орденских храмов в Кантиске.

Мы подходили все ближе и ближе, одновременно выискивая удобное место для высадки. Остров, если это был остров, окружал коралловый риф, невысокие волны накатывались на него, вскипая изящными пенистыми гребешками, словно кто-то невидимый бросал в воду венки из одуванчиков. Корабли легко обошли торчащие клыки и колонны и вошли в лагуну напротив реки, разрывавшей скальную стену. С плеском в спокойную воду обрушились якоря, но суматоха продолжалась.

Я стояла и смотрела, как спускают шлюпки, что-то подвязывают, что-то убирают. Моряки весело и громко переговаривались, гадая, куда же нас занесло. Заправлял всем этим, разумеется, Рене, которому по вполне понятным причинам было не до меня. Это было не страшно, я уже привыкла к тому, что иногда лучше его не трогать — будет нужно, отыщет сам.

Весла вспенили воду, и две шлюпки одна за другой двинулись к берегу. Первая подошла вплотную к берегу, и те, кто в ней был, по колено в воде развернули ее носом к морю и только после этого вышли на берег. Что ж, если там прячется враг, они без промедления вернутся на корабль под прикрытием мушкетов и арбалетов второй шлюпки. Мне эта предосторожность казалась излишней — берег выглядел мирным и безмятежным, но у маринеров на сей счет было свое мнение. Разведчики побродили по берегу около оры и, похоже, ничего не нашли. И тут Рене не выдержал. Я не стала проситься на капитанский баркас — это было бы слишком, но зато я получила прекрасную возможность увидеть, как Рене легко выпрыгнул в оставленный волной пенный след и тут же, словно по волшебству, расступились сплетенные ветви, пропустив несколько гибких высоких фигур. Лиц я, разумеется, рассмотреть не могла, но по походке, изящной и упругой, по легким одеждам чистых и ярких цветов я без труда узнала эльфов… Так вот кому принадлежал легендарный заморский край!

 

Год от В.И.

Й день месяца Лебедя.

Серое море. Лунный остров

 

Рене с первого взгляда узнал прихотливо изрезанную сверкающую горную цепь. Что ж, их пропустили. Эмзар все рассчитал верно. Адмирал, сердце которого бешено колотилось, ничем не выдал своего волнения. Высадка шла по раз и навсегда заведенному в Эланде закону. Зеленый полог леса оставался неподвижным, и Рене подумал, что эльфы вполне могли уйти отсюда. Отчего-то стало очень жаль. Его жизнь с Перворожденными не была особо радостной — какая может быть радость у капитана, потерявшего корабль и оказавшегося среди малопонятных существ, в сравнении с которыми Первый Паладин Зеленого Храма казался полным несмышленышем. И все равно Рене было бы безмерно жаль, если бы Берег Золотых Пчел превратился в простой необитаемый остров.

Эландец с трудом дождался возвращения разведчиков, но далее пребывать в роли наблюдателя не смог. Берег манил с небывалой силой. Баркас ткнулся в песок, крупный, отливающий старым золотом. Капитана окружили забытые, но незабываемые запахи — цветущего жасмина и маленьких алых роз, горьких перистых трав и меда. А потом из чащи вышли эльфы, впереди которых шел улыбающийся Логриэль Норгэрэль.

— Я рад, что ты вернулся, и не один! — что ж, спаситель не забыл за эти годы языка спасенного.

— Я пытался вернуться раньше, — Рене с радостью пожал протянутую руку, — но, похоже, меня не хотели видеть.

— Да, моя мать до недавнего времени полагала это ненужным…

 

Год от В.И.

Й день месяца Лебедя.

Лунный остров

 

Вот и настал тот час, которого Залиэль ждала так долго, что уже перестала ждать. Собственно говоря, ради этой встречи она и жила все эти годы и столетия. Странно только, что в первый раз она ничего не поняла и ничего не почувствовала. Ее сын, заметивший в море привязанного к мачте смертного, спас его из простого милосердия, а ей, ей это показалось отвратительным. Как «этот» посмел вернуться живым, если Ларэн пропал, так и не разгадав проклятую тайну. Залиэль прекрасно помнила день, когда, уступая настойчивым просьбам Логриэля, склонилась над умирающим моряком, поднявшим на нее затуманенные глаза — глаза Эмзара… Разумеется, она спасла его и постаралась не замечать, что Логриэль обучает его языку и магии. Уже тогда Залиэль показалось, что что-то с этим человеком не так… Было в нем нечто трудно уловимое, опасное и чужое. Но была в нем и ее кровь — кровь Звездного Лебедя! Залиэль до сих пор не знала, чувствовал ли это ее сын или же просто шел по стопам сгинувшего отца, всегда сострадавшего людям. В этом Ларэн мало отличался от своего божественного покровителя. Впрочем, она сама была не лучше, когда после первой и последней битвы с былыми богами пропустила маленькую смертную на запретное поле.

Тот, кто любит сам, покровительствует и чужой любви и невольно сверяет свои деяния по деяниям и мыслям возлюбленного. Ларэн, безусловно, помог бы Инте, и Залиэль поступила так же. Это стало ее маленькой тайной, которой она в глубине души гордилась и иногда порывалась рассказать ему, но всякий раз что-то мешало. А потом уже стало некому рассказывать… Разве что этому смертному с глазами эльфа и скрытой внутри странной силой, природы которой она не могла понять, пока не начало исполняться Пророчество, о чем ей услужливо поведало ее озеро… То, от чего она бежала, о чем думала забыть, всегда догоняло ее.

Так вышло и с озером-глазом в Убежище, некогда созданным ею самой, затем надолго забытым и вновь разбуженным Преступившими магами. В своем озере здесь она видела все отражавшееся в темной воде далекого пантанского пруда. Конечно, можно было не смотреть, но Залиэль Ночная Фиалка знала, что должна испить чашу до конца. Знала, что грядет Нечто, что Ларэн, нет, не по приказу, — по просьбе великого Ангеса хотел предотвратить. Теперь это придется сделать ей. И какая-то изначальная справедливость была в том, что случившееся стало следствием ее давнего неразумного поступка.

А ведь еще недавно, когда Логриэль предложил странному смертному остаться с ними, а тот отказался, Залиэль Ночная Фиалка испытала чувство, похожее на облегчение. Пусть уходит в свой жестокий и грубый мир и не напоминает ей о том, что где-то за морем есть и другая жизнь, жизнь, которую Ларэн пытался защитить! О, она слишком хорошо помнила, как однажды ее возлюбленный нашел в дальних горах — тогда они еще не ушли за море — истекающего кровью человека. Эрасти, так его звали… Эрасти Церна… И билась в нем немыслимая любовь к жизни, к этому миру, к тем, кто живет, дышит, чувствует… За любовь эту он заплатил дорого — предательством лучшего друга, разбитыми надеждами и отрубленными руками.

Ларэн, использовав талисман Ангеса, вылечил странного смертного и попробовал обучить его магии. Странно, но спасенный вскоре кое в чем превзошел своего учителя. Лунный король так и не смог понять почему, но для него это было неважно, он и раньше с готовностью помогал смертным магам, или, как их называли соплеменники, Преступившим, полагая, что каждый, в ком горит огонь познания и жертвенности, имеет право овладеть Силой. Залиэль всегда смеялась над этим утверждением, напоминая о множестве тех, кто готов принести в жертву сотни миров, лишь бы кому-то что-то доказать или что-то для себя получить. Ларэн с ней не спорил, но продолжал поступать по-своему.

Как бы то ни было, но Эрасти Церна показался Лунному королю именно тем, кого он столь долго искал, исполняя волю Ангеса, а именно плотью от плоти Рассветных земель, способным взвалить на свои плечи ношу, брошенную Светозарными. Церна должен был стать первым в плеяде великих магов, хранителей и повелителей свободного мира. Не смог. Сгинул вместе с переданным ему Ларэном Наследством, про которое сама Залиэль когда-то не желала ничего знать, а теперь узнать было просто не у кого. Тот, ради кого она сначала обманула, а затем и бросила свой клан, исчез за Жемчужными рифами.

Что-то нашептало Лунному королю, что средоточие Зла, погубившего Церну и готовящегося поглотить все Рассветные земли, лежит на закате за Серым морем. И Ларэн увел тех, кто еще шел за ним, на эти острова. Остаток клана Серебряной Луны, уставший от скитаний и войны с уцелевшими сородичами из клана Лебедя, охотно отгородился от былого бесконечной морской гладью и кольцом ветров, отгонявших от островов не в меру любопытных. И только Залиэль знала, что Ларэна привело сюда не желание обрести столь желанный остальным покой, но потребность быть ближе к неведомой угрозе. Потянулись странные годы, когда Лунный король, читая по звездам и раковинам, вслушиваясь в голос волн, склоняясь над созданным ею зачарованным озером в кратере вулкана, пытался постичь природу опасности. Не постиг. И решил отправиться туда сам на единственном уцелевшем с прежних времен корабле. «Лунный Зверь» с тремя десятками самых верных ушел и не вернулся.

Она звала и искала, но не могла докричаться и найти ни среди живых, ни среди мертвых. С тех пор в клане Серебряной Луны не строили больших кораблей и не покидали своих островов, а легкие лодки, огражденные защитными заклятиями, сиротливо лежали на золотом песке, пока морское течение не вынесло к рифам обломок мачты с привязанным к нему человеком.

Теперь этот человек вернулся. И не один. Залиэль вздрогнула, увидев стоящего с ним плечом к плечу золотоволосого эльфа, как две капли воды похожего на Ларэна. А еще с ними была женщина — странное существо, отмеченное печатью чудовищной силы, женщина, связанная неразрывными узами с голубоглазым моряком. Залиэль хорошо знала Пророчество и все поняла сразу же. Вот она, Эстель Оскора, та, что может разорвать смертный круг. Теперь или она, Залиэль, вместе с этими тремя свершит то, что не удалось Ларэну с Эрасти, или же этот мир и все они вместе с ним стремительно понесется к страшному концу, потому что Хозяин судеб и времен уже отпустил поводья и теперь оставалось или попробовать остановить мчавшихся лошадей, или же погибнуть под его стремительной колесницей.

Что ж, за века одиночества она смогла понять и узнать достаточно, чтобы попробовать сделать то, что не удалось Ларэну. Конечно, жаль сына Астени, жаль и этого смертного со смешанной кровью, который вряд ли вновь увидит родные скалы, но всего жальче эту женщину и ее любовь, потому что отныне ей придется бесконечно идти босыми ногами по битому стеклу, как это делала она сама…

Залиэль еще раз оглядела гостей своего острова. Что ж, приговоренные к самому страшному имеют право на маленькие радости! Две-три кварты на островах подарят им столько счастья, сколько они смогут перенести. А потом, потом каждый вступит на свою дорогу и пройдет по ней до конца… И она сама наконец уйдет к своему королю, исполнив долг и обретя взамен высшую свободу!

 

Год от В.И.

Й день месяца Лебедя.

Арция. Мунт

 

— Сейчас они должны быть где-то возле островов Сиреневых Птиц, — Рене че Ри указал кончиком кинжала место на видавшей виды карте, которую он не отдал бы за все сокровища мира, так как это был подарок отца, — как бы я хотел быть с ними!

— Все бы хотели, — заметила Белка, внимательно наблюдавшая за манипуляциями своего приятеля, — на корабле интереснее, чем в этом дурацком дворце. Его даже замком не назовешь — ни оружейного двора, ни зверинца, ни башен… Одна позолота да тряпки, — девочка неодобрительно взглянула на шпалеры с какими-то фантастическими деревьями, — глупость какая, не может на розах виноград расти…

— Это так называемый «стиль Шабо», — вздохнул Рене-младший, — конец прошлого века… Мне отец велел разобраться в арцийском искусстве, вот я и разбираюсь.

— Бедняга, — посочувствовала Белка и тут же переключилась на другое: — А у меня скоро брат будет. То есть, может, и сестра, но брат полезнее… Мне отец написал…

— Так прямо и написал, что полезнее? — поддразнил Ри.

— Нет, — честно призналась дочка Шандера, — он спросил, хочу ли я, чтобы… Ну, то, что они всегда в таком случае спрашивают. Можно подумать, я ничего не понимаю.

— Ну и что ты сказала?

— Конечно, то, что отцу понравится, как я рада и так далее, — Белка деловито запихнула высунувшегося было у нее из-за пазухи хомяка Фиделиуса, пойманного на поле боевой славы и торжественно нареченного в честь толстого и нужного брата-церемониймейстера. — Отцу здорово досталось. Я хочу, чтобы у него все было хорошо, он заслужил. Да и Ланка раньше ничего была. Она хотя бы шпагу в руках держать умеет и в тряпки не кутается. Но Герика, когда поумнела, стала лучше…

— Мне Геро тоже нравится… Хоть бы они возвращались поскорее!

— Вернутся, — утешила Белка, — твой отец всегда возвращается, когда нужно. А Геро без него никуда. Да ты никак чего-то боишься?

— Нет! То есть да! Вдруг они… Ну не то чтобы совсем не вернутся, но задержатся… Куда-нибудь еще нужно будет сходить…

— Значит, сходят! — девочка пожала плечами. — Пусть уж лучше все как следует разузнают.

— Ты ничего не понимаешь, — Ри отложил свою карту, — если отец не вернется к осени, что мы будем делать?

— То, что нужно, — отрезала Белка, — ты сын Рене, значит, будешь править. А я тебе помогу.

 

Глава 43

 

 

Год от В.И.

Й день месяца Дракона.

Лунный остров

 

— Итак, время для серьезного разговора наступило? — Рене Аррой спокойно и серьезно взглянул в светло-зеленые глаза Залиэли. — Как я понимаю, дела не слишком хороши?

— Я рада, что мой сын спас тебя, — задумчиво ответила эльфийка, — сначала я решила, что он поступил опрометчиво, но оказалось, что ты — последняя надежда этого мира.

— Что ж, — Рене не казался ни удивленным, ни взволнованным, — мне это уже говорили, и не раз… Но я так и не понял, что мне нужно сделать, чтобы надежда стала действительностью.

— Что МЫ должны сделать, — поправила Залиэль и надолго замолчала. Адмирал ее не торопил. Кто знает, возможно, в глубине души он уже догадывался о том, что ему предстоит, и не спешил услышать роковые слова. Глядя на нежное и строгое лицо королевы Лебедей, Рене думал о том, что вечная жизнь и даже вечная молодость далеко не столь великое счастье, как это представляется смертным. Эльфы, по крайней мере те из них, с кем его сводила судьба, были прекрасны и могущественны, но счастливыми их не назвал бы никто. Интересно было бы обсудить это с Жаном-Флорентином, подумал эландец, с трудом подавив улыбку, можно только гадать, в какие философские дебри занесет милейшего жаба, если тому подкинуть тему бессмертия и счастья…

— Рене Аррой, — мелодичный голос вырвал герцога из задумчивости. — Я должна рассказать тебе все, что знаю сама и что уже известно Рамиэрлю. Он посоветовал мне говорить с тобой откровенно, но я не сразу решилась на это. Жизнь людей и так коротка, и мы не вправе требовать от них сделать ее еще короче…

— Моя жизнь была бы короче на двадцать лет, если бы не Логриэль и ты, — усмехнулся Рене, — не скрою, в последнее время я стал ею дорожить много больше, но, насколько я понимаю, ставки тоже поднялись.

— Мне трудно судить, — эльфийка подняла бледную руку и какое-то время любовалась игрой камней на запястьях, — ты, твой сын и даже твои внуки и правнуки скорее всего смогут наслаждаться прелестями этого мира. Им ничто не будет грозить, разве что обычные людские неприятности — войны с себе подобными, моровые поветрия, бури на море, засухи или, наоборот, наводнения. Одним словом, ничего, с чем нельзя справиться. Более того, все идет к тому, что твои наследники смогут сделать то, что в этом мире не удавалось никому, — объединить всю вашу расу в единую империю и договориться с гоблинами на востоке и атэвами на юге. Похоже, Тарру ожидает золотой век…

— Век? — маринер пристально посмотрел в зеленые глаза. — Но каким бы золотым и длинным он ни был, он наверняка кончится…

— Верно, — она опустила руку, изумруды вспыхнули, как кошачьи глаза в ночи, — вопрос в том, стоит ли тебе, императору и королю, бросать на весы свою жизнь и свое счастье из-за того, что произойдет через тысячу лет, а может быть, еще позже. Тогда будут новые владыки, призванные защитить свой народ. Ты и так сделал много больше, чем кто-либо до тебя. Ты ничего не должен этому миру, это он обязан тебе и твоей любви!

— Погоди, — Рене потряс головой, пытаясь осознать услышанное, — если я понял тебя правильно, то пройдет около тысячи лет и Белый Олень вернется?! То есть все начнется сначала?

— Если бы сначала… Все начнется с того места, на котором ты и Герика его остановили… Но, боюсь, новая Эстель Оскора не сможет воспротивиться Зову Ройгу. Они не повторят прежней ошибки, не выпустят ее из рук. Да и вождя, подобного тебе, найти будет непросто…

— Эстель Оскора? Да, понимаю… Герика смертна, как и я…

— В жилах вас обоих течет смешанная кровь, и наша, — эльфийка вздохнула и решительно закончила: — И тех, кто был здесь раньше нас и кто, собственно говоря, и обуздал Ройгу и заточил его. Очень долго эта кровь спала, но сейчас она проснулась и позволила Герике устоять против Зова, а тебе выжить там, где обычного человека ждала более чем смерть. Думаю, ваша совместная жизнь с Герикой будет счастливой и длинной, гораздо более длинной, чем отпущено людям, но рано или поздно вы уйдете.

И тогда на пути Белого Оленя препятствий не останется. Всадники мертвы, Сумеречная — тоже. Нас, Перворожденных, очень мало, к тому же Эмзар, — она назвала своего сына по имени, как чужого, — рано или поздно сможет открыть Дверь Арцея, и Лебеди уйдут. Это не их мир, и свой долг ему они отдали, — она опять помолчала, а когда заговорила, голос зазвучал ровно и четко: — Рене Аррой! В этом мире по воле Светозарных почти не осталось магии, а тысяча лет — большой срок для смертных и даже для нас, эльфов, но для высших сил это миг, и его недостаточно, чтобы земля сама породила своих защитников, рассчитывать же на помощь извне…

— Я никогда не рассчитывал на помощь извне, — перебил ее Рене, — я тебя понял, королева. Или мы найдем Ройгу сейчас и уничтожим его навсегда, или спустя тысячу или более лет, но он добьется своего. Я согласен на драку. Что нужно делать, и, — он все же запнулся, — какие шансы вернуться?

— Я не знаю, что нужно делать, или, — Залиэль грустно улыбнулась, — почти не знаю. Только сделав первый шаг, мы поймем, каким должен быть следующий. Может быть, мы и победим, в смысле добьемся своего, но скорее всего ценой собственных голов.

— Что ж, если ты ошибаешься, то в худшую сторону. Я пойду до конца.

— Мы пойдем вместе. Мне терять нечего уже давно, и потом, без меня ты ничего не сделаешь, так же, как и я без тебя…

— Я готов, — Рене наклонил серебряную голову. — Но Герика не должна пока ни о чем знать. Когда мы погибнем, если погибнем, все раскроется, а пока пусть думает, что… В общем, я придумаю, что ей сказать.

— Ты прав. Она должна остаться здесь, хотя бы для того, чтобы не попасться тем, кто стоит за Ройгу, — теперь Залиэль говорила быстро, опустив глаза и не глядя на собеседника. — Сила Темной Звезды, к сожалению, исчезает вместе с силой ее, скажем так, супруга, уж прости меня за эти слова. Но ее жизнь по-прежнему бесценна, ибо, пока жива Герика, Ройгу не обрести устойчивого материального воплощения.

Хотя я должна тебе сказать, — Залиэль склонила голову еще ниже, — что если Эстель Оскора в точный срок будет принесена в жертву на алтаре Ангеса, высвободившиеся при этом силы станут страшным оружием не только против Ройгу, но и того, кто стоит за ним!

— Это невозможно, — Рене вскочил, словно подброшенный пружиной, — скорее я…

— Скорее ты разнесешь этот остров на куски, — нехорошо усмехнулась Залиэль, — разумеется, никто не тронет даже волоса на ее голове. Хотя бы потому, что смерть Эстель Оскоры поможет, только если с точностью до мгновения угадать время. Если пожертвовать ею слишком рано, ройгианцы немедленно узнают об этом и не примут боя, так как меча, подвешенного над их головой, больше не будет. Они отступят, запутают следы и затаятся, пока не найдут замену Герике и не случится то, чего мы больше всего опасаемся. Если же она погибнет, когда бой так или иначе, но закончится, это будет бессмысленным и жестоким в случае нашей победы и смертельной ошибкой, если мы проиграем. Нет, Темная Звезда должна остаться здесь. Лунный остров — закрытое место, те, кто, без сомнения, за вами следит, не дотянутся сюда. Более того, они не могут даже видеть, что здесь происходит.

— Хорошо, — Рене снова опустился в кресло, но теперь его поза была позой рыси, готовой в любой момент к прыжку. — Герика должна жить. А что должен я?

— Ты? Заменить ее, — Залиэль сжала тонкую руку так, что ухоженные ногти стали белыми. — Слушай меня, Рене, слушай внимательно! То, что вы называете Запретной чертой, — глупая сказка, придуманная то ли вашими клириками, то ли кем-то еще. Но не так далеко отсюда есть истинная «Запретная черта». Ты о ней знаешь, потому что твой корабль двадцать лет назад разбился именно там. Мы наткнулись на нее случайно, когда искали тихое место, в котором можно было начать все сначала, — глаза эльфийки на мгновение затуманились, но она быстро справилась со своими чувствами, хотя взгляд больше не поднимала. — Наши корабли наткнулись на барьер небывалой силы, ни с чем подобным мы никогда не сталкивались. Мы повернули назад, нашли эти острова.

Все складывалось удачно, но не только в смертных живет тоска по неведомому и несбывшемуся. Несколько раз мы пытались прорваться в те области и всякий раз едва удавалось вернуться живыми. Наконец, мы объявили путь к Жемчужному рифу запретным. Но… — она вновь запнулась, — Ларэн, Лунный король, не выпускал это место из виду. Он был сильным магом, пожалуй, лучшим из тех, кто оставался в Рассветных землях. Правда, он искал не там, где искали наши мудрые, его путь лежал в стороне, там, где действовала магия прежних хозяев этой земли.

Я не знаю как, но Ларэн понял, что на Закате лежит место Силы, причем чужой, как нам, так и тем, кто создавал Рассветные земли и владел ими до прихода Светозарных. Эта сила непонятна, разумна, жестока и необычайно велика. Она словно злой, воспаленный, изощренный разум, который, к счастью, не имеет рук. Ларэн полагал, что этому разуму каким-то образом удалось привлечь на свою сторону одного из прежних богов этого мира.

— Значит, то, о чем писал калиф, все-таки правда! Впрочем, я в этом и не сомневался, просто было не до этого. Шла война, из Последних гор пытался вырваться Ройгу…

— Ройгу… Отвратительное имя… Хорошо, что Ларэн так и не услышал его. Слушай дальше. Даже если ты все знаешь, не мешает сравнить наши знания. Старые боги, к счастью, сумели обуздать отступника. Затем явились Светозарные, и случилось то, что случилось. Шло время. Неведомый — так его назвал Ларэн и так называю я — ждал своего часа, и час этот пробил, когда пришел срок, и Ройгу вырвался из своей тюрьмы. Связь между ними, видимо, сохранилась. Ройгу полагает Неведомого советчиком, но на самом деле Белый Олень давно уже орудие Неведомого, о чем, конечно же, не догадывается. А тот каким-то образом сумел вызвать своего подданного из почти что небытия, передав часть своих знаний смертным и заставив тех работать на освобождение своего кумира.

— Ройгианцы? — отрывисто спросил Рене.

— Они. Я не совсем понимаю, как он действует. Просто в один прекрасный день человеку, недовольному своим местом в этом мире и готовому посему воспринять чужое Слово, в голову приходят мысли, которые он почитает своими собственными. От них и начинается его путь к Белому Оленю и дальше… Да, сейчас сам Ройгу отброшен, его материального воплощения по-прежнему не существует, а ряды его адептов изрядно поредели, но на силе Неведомого это не сказалось. Он слегка переждет, нащупает слабое место и вновь вмешается в дела Благодатных земель, исподволь готовя возвращение своего раба, а значит, и свое. У этой сущности тоже есть избранники. Я знаю двоих…

— Михай Годой и Циала Благословенная?

— Ты действительно знаешь почти все. Самым страшным для нас стала потеря Эрасти, ведь он был тем мечом, который мы готовили, чтобы уничтожить не следствие, но причину, то есть Неведомого. Увы! Эрасти при помощи этой… Циалы, — видно было, что эльфийка хотела произнести иное слово, — был выведен из игры. Найти ему замену нельзя, этот меч был откован из единственного куска металла… Если бы Роману удалось освободить Церну, он стал бы Гибелью Неведомого, но это, по-видимому, невозможно. По крайней мере, для нас.

Каким-то немыслимым образом Неведомому с помощью Ройгу удалось перекрыть дорогу в башню Адены, где и исчез Эрасти. Я не знаю, как снять или обойти это заклятье, я даже его природы постичь не могу. Не утрать Герика свою Силу, она, возможно, смогла бы освободить Эрасти, пройдя через поле Ройгу, так как является его отражением, обретшим собственную волю и собственную Силу. Но сейчас Эстель Оскора слабее слепого котенка. Получается заколдованный круг. Когда Ройгу повержен, лишается силы и Эстель Оскора, а когда он обретает мощь, ее силы нужны в другом месте…

— Ты отвлеклась. Говори дальше, — потребовал Аррой, не отрывая напряженного взгляда от собеседницы.

— Изволь. После победы над Эрасти Неведомый довольно успешно начал готовить то, что и должно было случиться прошлой осенью. Он прекрасно знал, когда истекает срок заточения Ройгу, и постарался встретить его во всеоружии. Из всех возможных орудий для его целей лучше всех подходил честолюбивый и умный тарский господарь, и адепты Неведомого легко склонили его на свою сторону призраком абсолютной власти. Его дочь, в чьих жилах текла кровь Прежних (а это непременное условие. Впрочем, потомков Инты не так уж и мало), с рождения предназначалась для того, чтобы стать Эстель Оскорой. И я, признаться, не понимаю, как случилось, что она вышла из повиновения. Вся история с ее родами и возвращением из-за Порога темна и неясна. Мне кажется, вмешались какие-то силы, хотя этого просто не может быть. Как бы то ни было, Неведомый чуть было не добился своего…

— Я понял, — Рене потер виски, — ты хочешь сказать, что ту тысячу лет, которую Ройгу будет зализывать раны, его хозяин будет трудиться не покладая рук, или что там у него есть. И к тому времени, когда тварь войдет в силу, Арцию не мытьем так катаньем доведут до того, что драться с Оленем и присными будет некому?

— Скорее всего! — подтвердила Залиэль.

— Значит, их надо добить сейчас. Но как мы это сделаем, если даже эльфы не могут пробиться к Неведомому. Судя по тому, что ты говоришь, и по тому, что видел я, это не только мозг, но и руки, и клыки…

— Пожалуй, я погорячилась… Но я говорила об Арции, а там единственным оружием Неведомого является мысль. Здесь же, в Сером море, он у себя дома. А мы даже не знаем, что за Запретом — остров, Врата, подобные Вратам Ангеса, или же он укрылся под толщей воды…

— Значит, нужно узнать, но как?

— Все очень просто. В тебе течет та же кровь старых богов, что и в Герике. Вы — потомки Инты, аура древней силы у вас одна. О твоем происхождении Неведомый не знает, почитая тебя просто удачливым эльфинитом. Когда он соизволил обратить на тебя пристальное внимание — а это было после Кантиски, ты ни на миг не расставался с Герикой, и поэтому он не заметил, что источников старой крови не один, а два. С другой стороны, Неведомый не так уж и неуязвим, если застать его врасплох.

— Ты так полагаешь?

— Да, я так полагаю, потому что противостоять Светозарным он даже не пытался, затаившись на все те века, пока те были хозяевами Тарры. Значит, моя магия, магия Ангеса и Адены, усиленная талисманом, который я могу создать на краткое время, сможет нанести этому существу серьезный ущерб, а в идеале — уничтожить. Но для этого мы должны подобраться как можно ближе к его логову.

— И ты знаешь, как это сделать, — Рене не спрашивал, а утверждал.

— Да, — жестко сказала женщина. — Туда отправится «Созвездие Рыси», на котором поплыву и я. Неведомый наверняка учует древнюю кровь, узнает твой корабль и, решив, что Эстель Оскора с тобой, постарается заманить вас как можно глубже в свои владения. Не забывай, он по-прежнему считает Герику жалкой куклой в чужих руках и уверен, что если она попадет к нему, то станет послушным и полезным орудием. И вот когда Неведомый протянет лапу к якобы Герике, я ударю. Думаю, моей силы хватит, чтоб его уничтожить даже без того, — она хищно улыбнулась, — чтобы сжечь в этот момент в огне талисмана настоящую Эстель Оскору.

— Знаешь, — Рене внимательно посмотрел в лицо эльфийке, — я начинаю верить не умом, а сердцем, что мы родичи. Этот план безумен, и именно поэтому он должен сработать. Когда отплываем?

— Мне надо подготовиться. Для того чтобы создать талисман Силы, нужно дождаться рождения луны, а потом мне нужно будет отдохнуть…

— Значит, у меня еще есть какое-то время.

— Да, есть. Ты намереваешься его как-то использовать?

— Я намереваюсь его прожить, Залиэль, — улыбнулся Рене, — и прожить счастливо… Прощай!

Эландец поклонился и быстро вышел. Ему было просто необходимо увидеть Герику.

…Терраса, на которой он нашел ее, нависала над морем, переливавшимся всеми оттенками синего и голубого. Ползучие растения, усыпанные гроздьями бледно-желтых цветов, в чарующем аромате которых проступала нотка полынной горечи, создавали ажурный шатер, защищавший от горячего солнца. Остров с высоты казался сказочной миниатюрой в старинной рукописи и, как и положено зачарованной земле, выглядел совершенно безлюдным. Только в вышине парил серебристый орел, как и все его собратья не боявшийся глядеть на солнце, да звенели в траве большие зеленые кузнечики. Ни эльфов, ни моряков не было видно — и люди, и Перворожденные предпочитали коротать послеобеденные часы под прикрытием зелени в южной части острова.

Здесь же, в Белых скалах, обитала только Залиэль, но она, расставшись с Рене, направилась к небольшой базилике, возведенной у подножия господствовавшей над островом горной цепи. Рене не сомневался, что эльфийка пробудет там до вечера, а значит, они с Герикой сейчас одни, если не считать Преданного, развалившегося в тенечке. Рысь, лениво приоткрыв желтые глаза, следила за человеком, не выказывая ни малейшего желания вставать. Хорошо все-таки, что у Герики останется такой страж, когда его не будет… Стоп, последнее дело загодя себя хоронить! В Эланде даже кошки знают, что маринер утонет, только если раньше времени утопит сам себя! Целый месяц можно не думать ни о чем, наслаждаясь жизнью, как он и сказал эльфийской колдунье. Ну а потом, потом увидим…

Герика улыбнулась и перевернулась на другой бок, отросшие за полтора года разноцветные волосы сбились на сторону, обнажив точеную шею. Было странно думать, что совсем недавно одним мановением руки эта женщина могла уничтожить целую армию… Рене легонько коснулся разрумянившейся щеки, тарскийка снова улыбнулась, но глаз не открыла — видимо, Залиэль позаботилась, чтобы их разговору никто не помешал.

Странно, но Рене почти никогда не видел Герику спящей, она спала очень чутко, так что адмирала, даже если его поднимали в самый глухой час ночи, провожали тревожные серые глаза. Эта ее привычка смотреть так, словно он уходит навсегда, вызывала у него странную смесь нежности и раздражения, но теперь, увидав ее спящей среди бела дня, он отчего-то почувствовал легкую обиду. Разумеется, он не собирался ей рассказывать о разговоре с Залиэлью, ее это не касалось. Пока. У него остается еще один месяц на этом колдовском острове, а затем… Вполне возможно, эльфийская волшебница справится с этим… Неведомым. Будь он таким уж всемогущим, не действовал бы чужими руками и не прятался за Запретной чертой, а нагло и открыто, как пристало уверенному в себе завоевателю, предъявил права на Благодатные земли. Ройгу же сейчас отлеживается в своем логове в Последних горах и не сможет прийти на помощь хозяину, а голова… Что ж, ум — дело хорошее, но без рук, без ног он беспомощен.

Рене решительно отказывался замечать противный холодок, помимо воли угнездившийся в сердце. Странно, но он всегда знал, что подобный день придет. В конце концов, ему слишком долго везло, а судьба всегда хранит человека для дела, которое, кроме него, сделать некому. Уж это-то герцог Рене Аррой знал совершенно точно. Известно ведь, что судьба сорок с лишним лет старательно оберегала Воля, в каких бы передрягах он ни оказывался, а потом… потом была битва на Рунском поле, выигранная ценой жизни великого короля. У каждого — свое Рунское поле. Раньше ему казалось, что судьба хранила его, чтобы он принял на себя заботу об Эланде, затем он решил, что все дело в Белом Олене, но все это были лишь цветочки. Ягодки же, как и напророчила старая Зенобия, поджидали во время заветного путешествия, о котором он, бродяга и искатель, мечтал столько лет. Что ж, вот он и оказался перед той чертой, переступив через которую вряд ли сможет вернуться…

Герика наконец соизволила проснуться и, с недоумением оглядываясь по сторонам, произнесла сакраментальную фразу, которую наименее умные барды вкладывают в уста своих героинь:

— Ой, я и не заметила, что уснула. Ты давно на меня смотришь?

— Нет, — улыбнулся герцог, — я пришел совсем недавно. Залиэль опять отправилась на свою гору.

— Она рассказала тебе что-то важное?

— Так, догадки всякие. Но, наверное, следует проверить. Думаю, схожу с ней вместе на «Созвездии»… На один островок неподалеку.

— Когда?

— Да уж не сейчас, — Рене рассмеялся. Сжимавшая сердце холодная лапа отпустила. — Я тебе говорил, что я тебя люблю?

— Нет, — широко открыла глаза Герика, — ты говорил, что никогда не насиловал женщин. И еще чтобы я не говорила всякой чепухи.

— Ну, если не говорил, то теперь самое время сказать. Я тебя люблю, Геро, и очень хочу, чтобы ты была счастлива.

— Я и так счастлива, — серые глаза глядели правдиво и безмятежно, — очень счастлива, что встретила тебя, что мы победили, что моя проклятая Сила куда-то делась, и хорошо бы навсегда… Но, Рене, что-то все-таки произошло?

— Просто я увидел тебя спящей и умилился. Ты такая молодая, и у тебя такие дивные волосы…

— Должно же у меня хоть что-то быть красивым, — тряхнула упомянутыми волосами тарскийка, — хотя ради тебя я с удовольствием бы стала красавицей. Такой, как Залиэль…

— А вот этого не надо! — с испугом вскрикнул адмирал. — Мне в Мунте еще оживших статуй не хватало! Изволь оставаться такой, какая ты есть.

— Ну, если ты настаиваешь, — Герика приподнялась, и маринер немедленно заключил женщину в объятия.

— Еще как настаиваю, — подтвердил он, развязывая ее пояс. Счастье продолжалось…

 

Эстель Оскора

 

Я никогда не любила лгать, а уж Рене и подавно, но сейчас я врала без колебаний — уверенно и нагло. Он поверил. Он вообще мне верил, к тому же обмануть человека, который сам пытается лгать тебе, дело нехитрое. Говори то, что он хочет, чтоб ты сказала, — и готово! Рене не знал, с чего начать разговор, и обрадовался, увидев, что я сплю. Я дала ему время собраться с мыслями, хотя, Проклятый свидетель, не знаю, как я выдержала его взгляд и не выдала себя.

Клирики — ослы, и причем жестокие ослы! Их рассуждения о том, что ложь по определению грех и зло, — чушь! Ложь смягчает боль, помогает сохранить рассудок и лицо, спасает от бессмысленных и непереносимых страданий. Ну что, скажите, было бы хорошего, если бы Рене узнал, что я все слышала, что я знаю, что он отправляется на смерть?!

Мы бы просто мучили друг друга. Он бы все равно пытался меня обмануть, с нарочито бодрым видом рассуждая о победе, а я его с дурацкой улыбкой заверяла бы в том, что не сомневаюсь в этом. Или если мы смогли бы отбросить ложь, мы бы месяц кряду держали друг друга за руки и с надрывом прощались, прощались, прощались… Легче бы от этого не стало никому, напротив, вымотанный ежедневной пыткой, он бы в решительный момент мог ошибиться. А так, так мы сумеем урвать у смерти месяц, а потом…

Все-таки я не зря чему-то училась у Астени. Залиэль, конечно, сильная волшебница, но ее сыновья тоже кое-чего стоили. К тому же я заглядывала в глаза такой беде, что научилась понимать многое с полуслова и полувздоха.

Эльфийская королева проговорилась, что если меня принести в жертву на алтаре Ангеса, ее силы многократно возрастут, а если это произойдет в решающий момент битвы с Неведомым, то бой скорее всего будет выигран.

Я не сомневалась — знай красавица, как это сделать, она без колебания пожертвовала бы мной, точно так же, как жертвовала собой (ее право) и Рене, с чем я не могла смириться! Но остановить его я не могла. Он всегда выбирал свою дорогу сам. В конце концов, короли для того и предназначены, чтоб в решительный момент выкупать своей кровью и своей душой кровь и души своих подданных. Жаль только, что многие монархи об этом не догадываются, ну да пусть им… А вот Рене не колебался. И ни я, ни кто другой его не остановит. Он уйдет и погибнет, если Залиэль не совладает с Неведомым, а она, похоже, не очень-то уверена в своих силах. Они все погибнут, если…

Вот именно! Рене может распоряжаться своей жизнью и приносить ее в жертву. Но ведь и я могу то же самое! Он собрался умирать ради Благодатных земель, я на это неспособна, но вот за него… В конце концов, это моя жизнь, и я вольна делать с ней что захочу. Смерть на алтаре Ангеса не хуже любой другой. Надо только найти этот алтарь, хотя где же ему быть, как не в той базилике, куда так часто уходит Залиэль. Наверняка свой талисман она сотворит там же — самое подходящее место.

Я знала о подобных вещах. Любой маг может создать некое овеществленное воплощение собственной силы, многократно усиливающее его мощь и одновременно делающее его более уязвимым, если кто-то догадается и сумеет нанести удар не по самому волшебнику, а по его талисману.

Если я не ошибаюсь, Эмзар отказался от этого средства именно потому, что в Убежище еще оставались те, кто поддерживал Эанке в ее притязаниях. Залиэль же, похоже, ничем не рисковала. На одиноком острове у нее врагов не было. Лунные эльфы были некогда связаны с Ангесом, а значит, самое подходящее место для того, чтобы создать талисман, — его алтарь, пусть бог и покинул Тарру, но какая-то часть его силы наверняка осталась в его храме. Итак, алтарь Ангеса, талисман Залиэли и моя жизнь… Все сходится, и я знаю, где искать.

Но это потом, а пока я буду жить. Месяц счастья не так уж мало, а жизнь не столь уж и дорогая цена за любовь, если это настоящая любовь, а ведь Эаритэ нагадала Рене именно такую!

Стоп! Вот оно, окончательное доказательство того, что я все поняла правильно. Рене было предсказано, что его любовь спасет этот мир. Я приношу себя в жертву не ради людей, которых я никогда не узнаю, не ради того, что случится через тысячу лет — я просто не могу загадывать так далеко, а ради Рене! Сумеречная сказала, что любовь спасет этот мир. Спасет! Значит, они победят и все будет не зря. Его дорога в море — моя в белую базилику под горой…

 

Год от В.И.

Й день месяца Дракона.

Эланд. Идакона

 

Лето кончалось, рябины сгибались под тяжестью алых ягод, сулящих морозную зиму, юные чайки парили в прозрачной синеве, выхваляясь друг перед другом и перед стариками стремительностью и изяществом. Лето кончалось, и это лето было последним летом старого Эрика. Он чуял это, как чуют звери, когда уходят умирать подальше от чужих глаз. Старый маринер не боялся. Он прожил долгую жизнь и повидал все, что должен повидать мужчина. Теперь моря бороздили его сыновья и внуки, а лучший и любимейший ученик стал спасителем Благодатных земель и их императором. Старому Эрику было с чем вступить в Зеленый Храм! И все же, все же ему казалось, что он может и должен сделать что-то еще, что-то очень важное, то, что за него не сделает никто.

С трудом — а ведь когда-то он взлетал по этим ступеням, как на крыльях, — Старейшина Совета Паладинов поднялся на площадку Башни Альбатроса и все еще зоркими глазами вгляделся в серебряную даль. Море было спокойным и безмятежным, этим летом спокойным и безмятежным было, кажется, все. Война кончилась, и все спешили жить и любить… Столько свадеб за один год в Эланде давно не играли, да и во множестве уже сложившихся семей ожидалось прибавление. Это хорошо, когда люди настолько не боятся будущего, что готовы вручить ему свою плоть и кровь. Вот и у самого Эрика позавчера появился очередной правнук, а через несколько кварт ожидается еще один… Знать бы, что их ждет… Знать бы… Вот оно!

Глаза паладина Зеленого Храма блеснули из-под белых бровей! Он наконец понял, что должен сделать!

 

Эстель Оскора

 

Я была права, когда не стала пить присланное вино, хотя вкус, цвет и запах его дразнили и чуть ли не сводили с ума. Возможно, ему действительно было тысяча лет, но почтенный возраст ему пошел на пользу. И тем не менее я себе в этом удовольствии отказала, угостив божественным нектаром росший рядом куст, усыпанный гроздьями белых цветов, похожих на нарциссы, но размером с хорошую тарелку.

Преданный, возмущенный таким моим поведением, принялся слизывать золотистые брызги с блестящих широких листьев, а я села и задумалась. Что-то было не так, словно бы весь этот чудесный остров напрягся и затаился, как кошка, следящая за птицей. Даже солнечные пятна, и те, казалось, чувствовали это и то замирали, то начинали двигаться какими-то лихорадочными скачками. И потом, еще это вино… С какой стати Залиэль принесла его именно сегодня, прекрасно зная, что Рене вместе с Ягобом и другими маринерами отправился на морскую охоту и не вернется еще два или три дня? Странно, когда человек старается вести себя как обычно, он начинает делать вещи, которые как раз никогда бы не сделал.

Я чувствовала, что у него не было ни малейшего желания гоняться за несчастными нарвалами, но он решил, что, откажись он, Ягоб о чем-то догадается. И пошел, а ведь не имей он, что скрывать, просто хлопнул бы приятеля по плечу и попросил бы передать морским зверюгам от него привет… Хотя, не знай я, что с ним такое, я тоже ни о чем бы не догадалась и скорее всего напросилась бы с ними, хотя охота, тем более охота морская, меня никогда не привлекала. Теперь же я увидела в этом возможность пробраться в базилику, тем более что наступало новолуние и именно сегодня Залиэль, если она была искренней, должна создать свой талисман. Присланное вино только подтвердило мои догадки!

Я окликнула Преданного, тот поднял на меня узкие золотые глаза и зевнул во всю свою немалую пасть. Ему было жарко и скучно. Что ж, придется идти одной, тем более что купание в море рысь не привлекало — соль портила пышную шубу и, видимо, была отвратительной на вкус, а избавиться от нее иначе, как вылизываясь, бедняга, разумеется, не мог. Что ж, хочет валяться под кустами, пусть валяется. Я отправилась к заливу, с наслаждением ощущая босыми ногами горячий песок.

День клонился к вечеру, но солнце еще не зашло, и море сверкало, как расплавленное серебро. Я вошла в воду и медленно побрела вдоль берега по колено в теплой воде. Бояться было нечего — эльфы предусмотрительно поставили барьеры против всяческих морских чудовищ. Вот за дальними рифами, там шла обычная морская жизнь. Воду вспарывали треугольные плавники гигантских акул, под водой колыхали крыльями шипохвостые скаты, за внешнюю сторону подводных скал цеплялись ядовитые морские хризантемы и львиные гривы, в щупальцах которых находят смерть зазевавшиеся ловцы жемчуга. Здесь же, кроме разноцветных рыбок и причудливых раковин, не было ничего… Я добралась до своего излюбленного места, где над белым пляжем ввысь взмывала стена из твердого серебристо-серого камня, и, оставив одежду на кусте чудом зацепившегося за скалы шиповника, доплыла до камня, похожего на поднявшую голову черепаху. С моря дул свежий ветер, и волны лениво перекатывались через ее выпуклый панцирь. Я пристроилась на шее каменной зверюги и закрыла глаза. Солнце припекало, тихо плескалась вода, незаметно текло время. Наконец тень от скал упала мне на лицо. Небо и море уже приняли лиловато-синий вечерний оттенок, что ж, похоже, пора… Я погладила каменную черепаху по морщинистой безобразной голове и спрыгнула в теплую воду. Волны сами вынесли меня на пляж. Отряхнув брызги с волос, я мимоходом отметила, что отсутствие кос иногда бывает весьма полезным. Хотела бы я знать, как долго бы сохла моя грива, не отрежь ее Лупе той проклятой осенью.

В ветках кустов пряталась темнота, а цветы стали пахнуть совсем уж головокружительно, когда я добралась до нашей террасы. Рене не возвращался, а Преданный безмятежно спал под кустом. Видимо, ему что-то снилось, потому что он то слегка подергивал лапой, то тихонечко порыкивал. Я его окликнула, но он и ухом не повел. Я опустилась на корточки и запустила пальцы в густую шерсть. Ничего. Что ж, похоже, я правильно догадалась насчет вина. Кому-то очень хотелось, чтобы я в это новолуние крепко спала, а я очень не люблю, когда решают за меня. Я немного посидела на террасе, наблюдая, как на темнеющем небе проступают роскошные южные звезды. Ночь, как и всегда здесь, пришла сразу, сумерки, столь привычные нам, северянам, здесь отсутствовали начисто. Тревожно и таинственно шелестело в зарослях, подала голос какая-то птица.

Я не знала, когда они начнут, и на всякий случай решила поторопиться. Конечно, если кому-то придет в голову проверить, сплю я или нет, все раскроется. Но вряд ли Залиэль снизойдет до такого.

Свои действия я обдумала загодя, решив подойти к базилике со стороны олеандровых зарослей. Видимо, я пришла первой — в храме было еще темно. С некоторым волнением я поднялась на верхнюю галерею. В мире людей меня бы наверняка окликнул часовой или же путь преградила бы запертая дверь, но Лунным эльфам хватало какого-то внутреннего запрета. Это было место поминовения, и никто без необходимости не стал бы тревожить его покой.

Легкая узорчатая калитка открылась не скрипнув, и я вошла в сад. Не знаю, была ли тут какая-то магия, или разлитая в воздухе грусть была отражением чувств тех, кто сюда приходил. У входа в базилику горел одинокий светильник, в свете которого кружились длиннокрылые бабочки. Пахло ночными фиалками и еще какими-то цветами с бархатистыми темно-синими, почти черными лепестками, казалось сотканными из ночной синевы. Я была уверена, что меня никто не видит, но на всякий случай старалась держаться в тени. Дверь была открыта и здесь, и я быстро поднялась на хоры и легла на прохладный мраморный пол.

Ждала я недолго. Стукнула дверь, и сразу же стены базилики засветились мягким голубоватым светом. Я невольно задержала дыхание, пораженная светлой и трагической красотой этого храма. Люди никогда не научатся так строить! Стройные колонны отбрасывали резкие черные тени, так что символическая усыпальница Лунного короля — я знала, что тело его покоится в волнах Серого моря, — казалась серединой непостижимого черно-белого цветка. Над самим алтарем в куполе было отверстие. Днем три ряда белоснежных колонн поддерживали пронизанную солнцем синеву, а сейчас на них бархатными лапами опиралась ночь. Я почувствовала себя здесь совершенно неуместной, но назад пути уже не было — любое движение могло меня выдать.

Залиэль преклонила колени перед фигурой лежащего воина и, осыпав его лепестками каких-то цветов, поцеловала в мраморный лоб. В базилике было абсолютно тихо, но темные волосы Лебединой королевы развевались словно бы от ветра. Женщина встала и подошла к алтарю — прекрасная и невыносимо одинокая в своих белоснежных одеждах. Обычно она, как и Клэр, ходила в осеннем золоте, цветах невосполнимой утраты, но магические ритуалы требуют точного соблюдения множества условий, которые непосвященным представляются глупыми или ненужными, но не исполнив которые в лучшем случае рискуешь провалить все дело, а в худшем — потерять жизнь, а то и душу. Я имела очень слабое представление о том, что же именно будет делать Залиэль, но я знала, что из ныне живущих способен на подобное был разве что Эмзар…

Эльфийка подняла лицо кверху, и я смогла рассмотреть, как шевелились ее губы, шепча непонятные слова. Затем, протянув руки, словно слепая, она, не опуская головы, пошла вперед, туда, где перед гробницей Ларэна стоял восьмиугольный темно-синий камень, в глубине которого, казалось, пульсирует живая искра. Видимо, это и был алтарь Ангеса. Залиэль подошла к нему и замерла, словно чего-то ожидая. Может быть, ожидание длилось мгновение, а может быть, вечность — я не поняла. Стены храма погасли, и все окутала темнота, не просто тьма южной ночи, а глубокая, древняя, великая… И только в глубине алтаря теплилась живая искра. Мне показалась, что я пребываю вне времени и вне мира, повиснув в пустоте между прошлым и будущим. А затем в алтарный камень ударил яркий луч, алый, как дымящаяся кровь. Я не сразу сообразила, что это странным образом усилившийся свет Волчьей Звезды. Алый луч, отразившись от темного камня, выхватил из тьмы фигуру Залиэль, застывшую с поднятыми вверх руками. Эльфийка ждала, а вместе с ней ждала и я. И вот с алым светом смешался голубой — взошла Цэрида, Лебединая звезда, Звезда Любви…

Залиэль стояла как раз в перекрестье их лучей, и на ее белых одеждах плясали алые и синие огни, то сливаясь в лиловые россыпи, то вновь разбегаясь. Постепенно их хоровод становился все более упорядоченным и быстрым, разноцветные искры кружили вокруг женщины все быстрее, это уже не были отблески звездного света, а искры самого настоящего огня. Залиэль произнесла длинную певучую фразу на языке, похожем на эльфийский, но не на эльфийском. А может быть, Лунные когда-то знали другой язык. Сверху в алтарь ударил луч лунного света — прямой и острый, как клинок. В новолуние это было невозможно, и тем не менее это было так. Лунный свет заливал темно-синий камень алтаря, изнутри которого навстречу белому лучу рванулся лазоревый. Два потока света то переплетались, как переплетаются в поле побеги вьюнков, то расходились. И когда синяя и белая змеи в очередной раз отпрянули друг от друга, между ними бросилась женщина в своих объятых звездным пламенем одеждах. Раздался высокий чистый звон, словно на гигантской гитаре оборвалась струна, и Залиэль исчезла в чудовищном водовороте света. Никакие глаза не могли бы это выдержать, и я невольно закрыла лицо руками. Через мгновение я справилась с собой, но было поздно.

Залиэль в изнеможении опустила руки у камня, на котором переливался всеми оттенками синего и голубого столб пламени. Это был именно столб или колонна, потому что мельчайшие язычки огня были устремлены вверх так точно, словно их направлял какой-то свихнувшийся на геометрии маг. Разумеется, на небе не было никакой луны, Волчья Звезда стояла в зените, но ее свет больше не казался нестерпимо алым, а голубая Церида и вовсе скрылась из глаз.

Все тело от лежания на камне у меня затекло, но я не могла уйти, пока Залиэль оставалась в храме. Я скорее бы позволила себя убить, чем призналась бы в своем любопытстве. Эльфийка же внизу, кажется, устала так, что не могла заставить себя пошевелить ни рукой, ни ногой. Просто стояла и бессмысленно глядела в зажженный ею колдовской огонь. Если бы мне не было так мучительно стыдно, я бы сошла вниз и отвела бы ее домой. Наверное, в конце концов я бы так и поступила, не раздайся стук приоткрывшейся двери.

Вошедший, в котором я узнала Романа, приблизился к застывшей фигуре в белом. Я не слышала, о чем они говорили, если они вообще говорили. Лунная королева тяжело и неграциозно оперлась на руку своего внука, и они ушли. Я немного подождала, чтобы убедиться, что никто не вернется. Можно было возвращаться, но меня тянула к себе синяя колонна, и я, спустившись вниз, подошла почти к самому алтарю.

Рассмотреть как следует собственную смерть заранее дано немногим. Атэвы считают, что мы сами определяем свой конец, каждый раз из двух или трех дорог, предложенных нам судьбой, выбирая одну, и в конце последней нас ждет именно то, к чему мы стремились. Возможно, они правы и свобода воли, свобода выбора в конце концов сводится к праву самому выбирать свою смерть!

Я стояла среди легких белоснежных колонн в шаге от заветного круга. Пока все складывалось хорошо, даже слишком хорошо. Меня никто не заметил, да и кто стал бы за мной следить на этом заповедном острове, превращенном его хозяевами в такой же земной рай, каким было Убежище. Деться отсюда я никуда не могла — все знали, что мои силы исчезли после изгнания Оленя, и я была не больше чем женщиной с примесью эльфийской крови и способностью к плохонькому колдовству. Что ж, так оно и было во всем, кроме одного. Я все еще оставалась Эстель Оскорой, и моя жизнь стоила дорого. Достаточно, чтобы выкупить другую, куда более ценную и для меня, и для Арции.

 

Глава 44

 

 

Год от В.И.

Й день месяца Дракона.

Святой город Кантиска

 

Архипастырь с сожалением взглянул на Иоахиммиуса.

— Нам будет вас недоставать, отче.

— Нам? — на полном благообразном лице кардинала Кантисского мелькнула лукавая усмешка. — Да половина конклава будет счастлива от меня избавиться… Другое дело, что дальнейшее возвышение Максимилиана их не обрадует, но тут уж я ни при чем…

— Сдаюсь, — наклонил голову Феликс, — не нам, МНЕ будет вас не хватать…

— Вот в это, мой друг, я охотно верю, — Иоахиммиус сложил руки на объемистом животе, — но разрешение калифа на строительство нашей обители в местах, святых для каждого последователя Церкви нашей, требует немедленного отклика. Нужно успеть, пока атэвы не забыли о наших блестящих победах и пребывают в уверенности, что император вот-вот вернется.

— А вы на это разве не надеетесь?

— Именно что надеюсь… Надежда странное чувство, она овладевает нами тогда, когда разум говорит, что дело плохо, и сердце это знает, но не хочет смириться с неизбежным. Вот и получается надежда… — Иоахиммиус шумно вздохнул, — я хочу, чтобы Рене и Герика вернулись, но… Было в том, как они уходили, нечто, что, по крайней мере меня, заставило попрощаться с ними навсегда…

— Жаль, что я не выбрался в Идакону, — вздохнул Феликс, — но кто ж мог знать… Мне тоже тревожно, хоть я и не понимаю почему…

— Понимаете, только не берете себе за труд назвать вещи своими именами, а может, и не хотите этого делать, — кардинал с сочувствием посмотрел на Архипастыря. — Творец в великой мудрости своей заповедал своим смертным детям брать от жизни все, что они пожелают, но платить за это полной мерой… А теперь представь, какую цену должен заплатить Рене Аррой за победу. За три короны. За прекрасного сына и надежных друзей. За Герику, которую он, без сомнения, любит великой любовью и которая любит его. Если ценой будет только его жизнь, я скажу, что небеса к нему неслыханно милосердны…

Но я хотел говорить не об императоре, да будет над ним благословение Творца и всех добрых сил, как бы они себя ни называли. То, что я и три сотни монахов и послушников решили уйти в пустыню Гидал, называют подвигом во славу Божию… Может, для тех мальчиков, которые идут за мной, оно и так, но не для меня…

— Я понимаю, — бывший рыцарь вздохнул. — Вы устали от интриг, суеты, лицемерия, вы ищете свободы и успокоения. И вы заслужили их. Я и сам с радостью навсегда ушел бы отсюда, но не в пустыню, а во Фронтерские леса. Но не могу.

— Нет, причина не в этом, хотя я действительно не терплю многих своих собратьев, но я скорее бы постарался убрать их из Кантиски, а не бежать от них. Вся беда, — кардинал смешно наморщил лоб, — что вы слишком поздно пришли в Церковь и продолжаете все измерять мирской мерою. Надо же, о покое заговорили. И с кем?! Со мной! Покой, конечно, вещь достойная, тем более война позади, но нам нужно думать о будущем.

— А, — с облегчением вздохнул Архипастырь, — вы говорите о вере атэвов, придуманной этим их пророком… Да, она рассчитана на завоевателей. Будь наше рыцарство более молодым и голодным, а края поскуднее, она бы и у нас привилась, но у нас и так слишком мало людей и слишком много земли, особенно в Таяне и Пантане, так что Баадуково учение у нас вряд ли приживется…

— Ты прав, мальчик, — Иоахиммиус, отбросив все церемонии, заговорил с Архипастырем как старший, и тот принял это с благодарностью, — выдумки Баадука хороши для атэвов и не нужны арцийцам, поэтому я и не боюсь их. Им не укорениться в наших землях, так же как пальмам из сада Майхуба не расти в Эланде… Нет, я говорил о другом. Что ты думаешь о циалианских сестрах?

— Ничего, — признался Феликс, — а почему я должен о них думать? Орден как орден. Конечно, раз его покровительница женского пола, в отличие от всех остальных, он богаче и многочисленнее многих. Отчаявшихся встретить в миру счастье женщин всегда было больше, чем мужчин, к тому же люди всегда готовы жертвовать на нужды циалианок, когда речь идет о здоровье детей, замужестве и прочих делах, за которые, если верить Роману, когда-то отвечала, скажем так, представительница высшей силы… Смертные же, как выразился наш эльфийский друг, — просто перенесли то, с чем они обращались к старой богине, на святую Циалу… Вот и все.

— Ты прав и не прав. Прав, когда этим объясняешь нынешнюю популярность и многочисленность циалианского ордена. Не прав, когда преуменьшаешь его значение. Уже сейчас Циала с помощью своих духовных дочерей затмила остальных святых, кроме, пожалуй, Эрасти. Влияние ордена растет. Да, туда идут женщины, не нашедшие личного счастья и покоя, но их самолюбие и жажда власти очень часто не уступают мужским.

Теперь, после войны, когда осталось множество вдов и невест, женихи которых погибли, циалианки еще более усилятся. Ты этого не увидишь, а я тем более, но пройдет сто или двести лет, и они будут оспаривать первенство в Церкви, а затем, боюсь, постараются прибрать к рукам и светскую власть. Я приветствовал объединение Благодатных земель под рукой Рене Арроя, потому что это обещает золотой век, но к чему это приведет? Одна Церковь, одно государство, одна династия — это опасно, очень опасно… У Рене хорошая кровь и изумительный сын, который, похоже, женится на достойной девушке, но уже за их внуков я не поручусь точно так же, как не поручусь за нашего друга Максимилиана…

— О чем вы, отче?!

— Постарайся понять… Жажда власти, если человек ее ощутил, рано или поздно заставляет его действовать. Сейчас Максимилиан — верный друг, готовый за тебя умереть, но я не знаю, каким он будет через двадцать лет. Кардинальский посох может ему показаться слишком легким. Когда стихают великие бури, люди склонны заниматься своими делишками, которые в их глазах вырастают до размеров великих дел. Неизбежно начинаются интриги, обиды, предательства…

— Странно, вы говорите о неизбежном, словно можете что-то этому противопоставить.

— Могу, — заверил старый клирик, и лицо его словно бы осветилось изнутри. — Я говорил тебе о том, чего я боюсь. Я боюсь усиления циалианства, я боюсь будущих междоусобиц и интриг, я боюсь, что, когда придет очередная беда, не найдется никого, равного Рене Аррою, герцогу Шандеру и тебе.

И потому я хочу, чтобы новый монастырь, который не будет подчиняться никому, кроме своего настоятеля, стал хранителем знаний и правды. А то, что он будет возведен на землях калифата, защитит его от давления и Мунта, и, прости меня Творец, Кантиски. Когда будет нужно, братья Гидалского монастыря пойдут к людям и расскажут ту правду, которую они сохранят.

И поэтому я прошу тебя поручить моим заботам некоторые из реликвий, которые хранятся в Кантиске…

— Я, кажется, понимаю, о чем идет речь… Я познакомился с Романом Ясным, когда он явился к Филиппу, чтобы спросить о Пророчестве, которое мы так до конца и не поняли… Что ж, все, что хранил в тайной комнате Филипп, отныне принадлежит монастырю в Гидале, и я не вижу необходимости делиться этой новостью с кем бы то ни было…

— Хвала святому Эрасти, — кардинал Иоахиммиус, казалось, перевел дух, — я надеялся, что ты поймешь…

 

Год от В.И.

Й день месяца Собаки.

Лунный остров. Серое море

 

Белая бухта осталась позади, «Созвездие» быстро шел вдоль острова на юго-запад. Мимо проплывали золотые пляжи, роскошные шапки зелени, венчавшие бело-розовые обрывы, причудливые скалы, похожие то на замерших перед прыжком зверей, то на плакальщиц в тяжелых покрывалах, то на головы увязших по шею в земле исполинов.

Рене уверенно выводил корабль в море, но сердце его впервые рвалось не вперед, а назад. Раньше Счастливчик думал только о подстерегающих его за Запретной чертой тайнах да о попутном ветре. Сейчас он не мог выбросить из головы Берег Золотых Пчел, который на самом деле звался Лунным островом. Берег, к которому его, умирающего, прибило много лет назад, берег, куда он вернулся и где оставил женщину, которую полюбил. Теперь он уходил навсегда и знал это. Себе Рене Аррой не врал никогда, зачем? Согласившись с планом Залиэли, он подписал приговор и себе, и всем, кто пошел за ним.

Странно, раньше он никогда не думал о смерти, ничего не боялся и ни о чем не жалел. Хотя ни о чем не жалеть и противно человеческой природе, как наверняка сказал бы покинутый им Жан-Флорентин. В том походе, который они затевали, маленькому философу было нечего делать. И, кроме того, Рене хотел, чтоб и после его гибели на земле жило ворчливое невозможное существо, изрекающее великие истины так, что они становились похожими на шутки, и в шутку говорящие вещи, от которых становилось зябко.

Прощание вышло душераздирающим. В отличие от ничего не подозревающей Герики, знающий обо всем Жан-Флорентин отстаивал свое право на смерть яростно и настойчиво. Только совместная атака Рене и Романа вынудила философа смириться и согласиться присмотреть за Герикой. Говорят, уходящему всегда легче, чем остающемуся, но Рене был бы до смерти рад, если бы над его ухом раздался знакомый назидательный голос, изрекший что-то вроде того, что главное — чистая совесть или же что смерти, в сущности, не существует. Утешать себя подобным образом сам Рене не умел.

— Мой капитан, — Габор, средний сын Димана, смущенно окликнул адмирала, — там, на скале… мне кажется, вам надо видеть.

В сущности, стоять рядом с рулевым было вовсе не обязательно, Рене взялся сам вывести «Созвездие» за барьерный риф только для того, чтобы чем-то привычным занять голову и руки. Предоставив корабль старшему помощнику, капитан, стараясь не показать волнения, посмотрел в указанную сторону. На высокой белой скале, напоминавшей башню, застыли три фигуры. Они были вместе, и вместе с тем каждая была сама по себе. Если бы Клэр был тут, он, без сомнения, попробовал бы остановить это мгновение, но Рене не нуждался в художнике, чтобы запомнить… Он смотрел на Герику, вытянувшегося в струнку Преданного и стоявшего на другом, чуть более низком выступе Романа. Смотрел так, словно бы хотел унести эту картину с собой в ту бездну, куда уходил навеки.

Когда корабль поравнялся с ними, Рене, не понимая сам, что делает, выхватил из-за пояса пистоль и выстрелил. Двое на скале, видимо, услышали звук — в океане солнечного света заметить огонек выстрела вряд ли смог бы даже эльф. Роман вскинул руку в торжественном жесте — так эльфы приветствовали тех, кого признавали владыками, а Герика, Герика порывисто бросилась к краю обрыва, и эландец испугался, что она сорвется вниз. Но нет, пронесло. Женщина застыла на самой кромке, протянув руки к кораблю. Еще утром Рене был готов поклясться, что она ничего не знает, но кто может прочитать сердце женщины, особенно если она любит…

Адмирал с трудом сглотнул, но не отрывал синего взгляда от удаляющегося берега, пока тот не превратился в призрачную серебристую дымку на горизонте, схожую с грядой легких предвечерних облаков. Вот и все… Прошлое растаяло за горизонтом, будущего же, судя по всему, у него почти не оставалось, только очень немного настоящего. Аррой привычно потряс головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, — от этой юношеской привычки он так и не сумел избавиться, и, пройдя на мостик, стал смотреть вперед.

И небо, и океан, казалось, старались перещеголять друг друга синевой… «Созвездие» шел легко и грациозно, слегка наклонясь подветренным бортом, с мягким плеском рассекая волнорезом невысокие волны, нежно-голубые у вершин и таинственно-синие в глубине. За кормой тянулась широкая, сверкающая на солнце серебром полоса вспененной воды, постепенно сходящая на нет…

 

Эстель Оскора

 

Он ушел, я осталась, и потекли медленные, жаркие дни, полные пряного травяного запаха, щебета птиц, шума прибоя. Я ждала. Страха не было, ведь я умерла в тот день, когда паруса «Созвездия» исчезли за горизонтом. Не знаю, чувствует ли что-то рыба, идущая по течению реки вверх на нерест, знает ли, что ее дорога имеет только один конец? Вряд ли, ведь рыба она и есть рыба. Безмозглое существо с холодной кровью. Но я стала такой же — бесчувственной и равнодушной. Конец был неизбежен. Я его не торопила, но и не молила каждое утро судьбу подарить мне еще один день. Казнь не может быть отменена, только отсрочена, все мы с рождения приговорены к смерти, и дело лишь в том, как и какими она нас застанет.

Я была готова и потому не боялась. Мой срок придет когда следует, и я отдалась на волю времени, как оторвавшаяся лодка отдается течению реки…

Мне никто не мешал. Эльфы, кроме Рамиэрля, после отплытия Залиэли и Рене перебрались на соседний остров, где, по-видимому, и было их основное поселение. Ушел и Логриэль, он даже не попрощался, и я понимала, что причиной тому был отнюдь не недостаток вежливости. Сын Залиэли боялся проговориться, а лучший способ не сделать это — вообще не разговаривать. Зато маринеры спокойно ждали возвращения адмирала — им и в голову не приходило, что он может не вернуться. Подобная прогулка для Первого Паладина Зеленого Храма Осейны была детской забавой. Здешние широты славятся своим спокойствием, а Рене для эландцев был чем-то вроде земного бога, раз за разом доказывавшего, что он непобедим и чуть ли не бессмертен. Вот люди Ягоба и не ушедшие с адмиралом моряки с «Созвездия» и охотились за черными крокодилами, в изобилии водившимися в заболоченной внутренней части острова. Эти бронированные чудовища, особенно старые самцы, были противниками, достойными самого Великого Дракона, а за их шкуры (на континенте эти твари были много мельче) атэвские вельможи отдадут столько золота, что достанет снарядить несколько новых кораблей. Да и сама охота была наслаждением для скучающих средь тропической роскоши трех сотен мужчин, привыкших жить бок о бок с опасностью.

Крокодилы, впрочем, показали себя достойными противниками — один матрос погиб на месте от удара гигантского хвоста, несколько были ранены, но это только раззадорило охотников. Нас же с Преданным предоставили самим себе, что было мне на руку. Я купалась в лагуне, забиралась на прибрежные скалы и следила за морем, равнодушным, изменчивым и прекрасным. Иногда я слушала Рамиэрля, но он пел редко. Я его понимала — бард, в отличие от эландцев, знал, на что шли Рене и Залиэль…

Я так и не смогла до конца поверить, что эта женщина, в сравнении с которой даже Эанке казалась дурнушкой, приходилась барду бабушкой, уж больно не вязалось это слово с обликом эльфийской красавицы. Впрочем, у Перворожденных, как я поняла, поколениями считаться не принято. Став взрослым, эльф мог спокойно взять в жены ровесницу своей прабабки, если та, разумеется, была свободна. Для бессметных это, видимо, естественно и правильно. Неудивительно, что Рамиэрль и Залиэль сразу же стали друзьями — того, что их связывало, хватило бы на четыре дружбы.

Вынужденное безделье мучило Романа, я же боялась, что он догадается о моих замыслах, и поэтому не слишком надоедала ему своим обществом, да и он меня сторонился. Я понимала, в чем дело, — он не сомневался, что Рене грозит смертельная опасность, но поклялся молчать. Если бы он мог предположить, что я подслушала их разговор… Но эльф не должен был об этом знать, так как мог обо всем догадаться и помешать. Только бы он не вздумал вновь надеть свое кольцо.

Еще в самом начале нашего пребывания на Лунном острове в ответ на мой вопрос, почему он расстался со своим талисманом, Роман ответил, что в нем заключена сила, чуждая этому острову, и поэтому здесь его лучше не носить. Залиэль же проболталась, что кольцо это многократно усиливает силы его надевшего. То есть если в человеке есть магии на арг, то черный перстень превратит этот арг в аур. Конечно, будь я на месте матери Астена, я бы не преминула воспользоваться талисманом в бою, но та, видимо, была слишком разборчива, а может быть, кольцо было ей столь чуждо, что она просто не могла его надеть… Хотя Роман-то носил его спокойно.

Проклятый этих эльфиек разберет, даже самых лучших. Главное, черный перстень был здесь и я могла его стащить. Когда все закончится, Роман меня поймет, должен понять. Я очень надеялась на то, что он поможет Рене обходиться без меня, по крайней мере первое время. В любви своего единственного и неповторимого я не сомневалась, как, впрочем, и в том, что он довольно скоро успокоится. Слишком много было в нем жизни, чтобы долго предаваться горю!

Конечно, он меня не забудет. Я не сомневалась, что в роду Арроев обязательно появится девочка по имени Герика. А может, и две, если Рене в конце концов надумает снова жениться. Я, впрочем, этого уже не узнаю… И хорошо, так как вряд ли смогла бы с умилением взирать с облачка на Рене, обнимающего другую женщину. Хотя, возможно, он и не скоро найдет себе постоянную подругу. Заботы императора, корабли, поиски ответов на вечные вопросы — все это вполне могло заменить ему жену, а наследник у него уже был. Для меня же это ничего не меняло, я оставалась спокойной, очень спокойной…

А еще я была очень рада, что Преданный не оставил меня, когда я в порыве благодарности отдала Уррику браслет. Видимо, Роман ошибался, Преданного и меня связывала не магическая цепь, а любовь. Возможно, все и началось с заклятья, но потом на смену ему пришло нечто иное, куда более прочное. Астен говорил мне, что мой кот уже не зверь, оставалось надеяться, что и он сможет перенести мою гибель. Роман и Рене позаботятся о нем, может быть, он вернется в лес или же его приютит Шандер, к которому Преданный был привязан почти так же сильно, как и ко мне.

А дни шли. Белые душистые цветы стали сначала сиреневатыми, потом темно-лиловыми, почти черными. Серебристые пестики уродливо вытянулись, превратившись в толстые волосатые стручки, из которых эльфы делали снадобье, уводящее в мир грез. Запоздалые цветы на ставших неприятными кустах казались кощунством. Как монахини в «веселом доме».

Золотистые курочки высидели своих бестолковых птенцов, так что ходить приходилось очень внимательно, чтобы не наступить ненароком на зазевавшуюся «жар-птицу». Море лениво плескалось о розоватые и черные скалы, в прозрачной воде лежали огромные раковины, каждая из которых могла бы служить блюдом на дворцовом пиру. Красота этого места утомляла своей слащавой пышностью. А может, все дело было в том, что и цветы, и птицы, и морские твари блаженствовали и им не было никакого дела до того, какую цену мы платили за то, чтобы небо и дальше оставалось синим и высоким, а море теплым и полным жизни. Если церковники правы и рано или поздно к нам явится мессия и ценой своих страданий выкупит вечную жизнь для остальных, как же гадко будут выглядеть эти остальные, жрущие, ссорящиеся, спящие, в то время как за них кто-то пойдет на муки! Но я не верила в то, что мессия придет. И Рене не верил. Потому и пошел сам.

Почему он и Залиэль решили, что разгадка всех тайн и средоточие всех бед лежит за Серым морем, мне было непонятно, но они, похоже, не сомневались. И, судя по всему, были правы, так как я почувствовала неладное именно тогда, когда «Созвездие» должен был миновать Жемчужную гряду, о которой рассказывали эльфы и из-за которой мало кому удавалось вернуться.

 

Глава 45

 

 

Год от В.И.

Й день месяца Собаки.

Серое море

 

Небо заволокло темными клубящимися облаками, бешено несущимися в одном направлении. Сбросил сон и океан, представ во всем своем грозном величии. Вокруг, сколько хватал глаз, бесновались высоченные, увенчанные пенными коронами водяные горы. Несущиеся во весь опор водяные кони с визгом сталкивались грудь в грудь и гибли, смешавшись седыми гривами, но их место тотчас занимали другие, бросившиеся вдогонку за обреченным кораблем, они на глазах вырастали.

Рене встретил шторм в бейдевинд с почти оголенными мачтами. «Созвездие», то проваливаясь в ущелья между двумя водяными громадами, то взлетая на самый гребень, настырно пробивался вперед. Озверевший ветер срывал пенные гребни волн, выл и кричал в снастях, пытаясь своротить и разорвать все, что попадалось на его пути, и негодуя на то, что убранные вовремя паруса не дают ему опрокинуть судно и переломать мачты.

Раскачиваясь, кажется, во все четыре стороны одновременно, корабль старательно поднимался на волну, иногда разрезая ее, иногда зарываясь носом. Тогда часть волны попадала на бак, а другая с дикой яростью разбивалась о крепкие борта, обдавая их солеными брызгами. Иногда, после особенно сильного порыва ветра, корабль черпал бортом, а верхушки волн бросались на палубу, опадали, и вода, шипя, выливалась через противоположный борт в шпигаты.

Матросы, надевшие просмоленные парусиновые куртки поверх своих обычных свободных рубах, были собранны и молчаливы. Время шуток и смеха миновало. Люди держались за снасти, время от времени поглядывая то на море, то на своего капитана и отряхиваясь от воды, которой щедро окатывал их разбушевавшийся океан.

Боцман хмуро сообщил, что палубы и трюм в порядке, орудия наглухо закреплены, все задраено и течи пока, хвала Великим Братьям, нет. Когда были поставлены штормовые паруса, Аррой самым будничным и равнодушным голосом велел дать знать ему, если что случится, и не зевать на руле и спустился вниз, пройдя по сразу ставшей сырой и душной жилой палубе. Все люки были наглухо задраены, свежий воздух вниз не проникал, и маринер поймал себя на том, что если уж гибнуть, то на ветру, а не как крыса в бочке. Мимоходом подмигнув пробегавшему мимо матросу, адмирал быстро прошел в свою каюту, где с неожиданной для себя самого яростью зашвырнул роскошными перчатками из буйволиной кожи в стену…

 

Эстель Оскора

 

Нарастало это постепенно, как начинающаяся лихорадка. Сначала мне показалось, что я слишком долго сидела на солнце и смотрела на море, отчего у меня перед глазами замелькали разноцветные круги. Потом я поняла, что солнце ни при чем. Лицо у меня горело, голову стянул тугой обруч, во рту ощущался противный металлический привкус. Вот оно, началось! Не знаю, почувствовала бы я, что с Рене не все в порядке, без краденого талисмана или же нет. Мне кажется, что почувствовала бы, но нам свойственно переоценивать свои возможности и принижать то, что сделано другими. Как бы то ни было, но я поняла, что ждать осталось недолго. Признаки, правда, были еще слабыми, и я без труда сохраняла контроль над собой, а значит, и Рене находился вне серьезной опасности.

Рисковать все же не стоило, и я напоследок оглядела горизонт — небо было затянуто облаками, но в них был причудливой формы разрыв, сквозь который к земле устремлялись немыслимо яркие лучи — серебряные полосы на фоне сине-серых моря и неба. Что ж, земля прощалась со мной весьма торжественно. Я решительно повернулась спиной к берегу и пошла вперед. Преданный, разумеется, шел за мной как пришитый. С ним придется что-то делать, привязать скорее всего…

Я не раз ходила этой узкой белой дорожкой, обсаженной высокими розовыми кустами — алыми и белыми, но на этот раз все было особенным. По-особому гудели пчелы, по-особому пахли цветы и плясали по мрамору ставшие более четкими и темными тени. С моих глаз словно бы спала пелена, и мир стал ярче и праздничней. Тошнота и звон в ушах прошли, я ощущала прилив сил, словно выпила холодной зимой подогретого вина.

Подъем мне дался без труда, я даже не запыхалась, когда вошла в прохладную после жаркого дня каплицу Ларэна. Столб синего огня — овеществленный талисман Залиэли, во много раз увеличивавший ее силу, рвался к куполу; его мерцающее сиянье причудливо сливалось с разноцветными лучами солнца, льющимися сквозь витражи. На мгновение мне показалось, что в каплице кто-то есть, но это была всего лишь тень от колонны. Я знала, что теперь уже недолго.

Преданный ткнулся мордой мне под руку, я машинально погладила пушистый мех — в последний раз — и велела ему сидеть на месте, что бы ни случилось. О привязи я так и не позаботилась, а ничего подходящего с собой у меня не нашлось. Мы стояли и ждали. Холодный голубой огонь таинственно мерцал, блики носились по мраморным стенам, и было тихо. Неимоверно тихо. Звуки остались за стенами — здесь, на пороге жизни и смерти, было не до них.

Я попыталась представить, где теперь Рене. Разумеется, можно было только гадать, что он делает, — стоит ли у штурвала, подает ли команды своим людям, ведет ли их в бой, обнажив шпагу… Вряд ли у него было время подумать обо мне, я чувствовала, что он уже начал свою битву, но я все же попрощалась, повторив ему мысленно то, что только однажды в нашу самую первую ночь произнесла вслух.

Пламя стало темнеть. К чистому небесно-синему тону, тону васильков во ржи или осеннего арцийского неба, стали подмешиваться коричневые и лиловые пятна. Ровная огненная колонна дрогнула и осела, превратившись в растрепанный костер, заполнивший собой почти всю среднюю часть каплицы. Лепестки огня бестолково метались, то обретая прежний небесный цвет, то становясь тусклыми и неприятными. Преданный дернулся и рыкнул, и я страшным голосом велела ему сидеть.

Видимо, Залиэль сражалась неистово. Колонна вновь полыхнула васильковой синевой и устремилась ввысь, но ненадолго. Отвратительный буро-желтый язык словно бы расколол ее на две части и начал пригибать к земле. Медлить было нельзя, я сжала зубы и, выставив вперед руку с украденным кольцом Проклятого, бросилась вперед, но меня опередил Преданный, оттолкнувший меня и исчезнувший в магическом огне. Последним же, что я увидела в этой жизни, стала чья-то метнувшаяся из угла тень…

 

Год от В.И.

Й день месяца Собаки.

Серое море

 

«Созвездие» мотало из стороны в сторону, водяные горы с ревом перекатывались через палубу. Гром грохотал не переставая, и отличить его раскаты от рева взбешенного океана стало невозможно. На мгновение становилось черно, как в угольной пещере, а потом очередная ветвистая молния раздирала на куски тяжелые тучи, заливая ослепительным мертвенным светом обезумевший океан и маленький корабль с проломанными в нескольких местах бортами…

Рене стоял у штурвала рядом с шестью рулевыми и отрывисто указывал, что и как им делать. Зеленоватые молнии то и дело высвечивали его страшно серьезное, собранное истомленное лицо. В стройной неподвижной фигуре не было и тени страха или неуверенности. Это нечеловеческое спокойствие перед лицом усиливающейся угрозы казалось вызовом, дерзким и надменным. Счастливчик стоял непоколебимо, слегка расставив ноги в высоких черных сапогах, держась одной рукой за поручни мостика.

Огромный свинцово-серый вал, казалось, настиг «Созвездие», встав мерцающей стеной над опустившейся кормой, намереваясь со всей силы обрушиться на корабль и утащить в глубину вместе с двумя сотнями его обитателей, но украшенный вздыбившейся рысью нос к этому времени наклонился вниз. Корабль начал спуск с предыдущей волны, высоко задрав корму, ставшую недоступной для волны-преследователя, с бессильной злобой разбившейся о кормовую доску с изображением все той же рыси. На мгновение выглянуло солнце, зажегшее оранжевыми и зелеными огнями летящие брызги и высветив лицо адмирала, показавшееся старше, чем обычно, но по-прежнему спокойное и решительное, хоть Рене и не спал вторую ночь.

И все это время Залиэль, закутавшаяся в белоснежный шелковый плащ, вопреки погоде и здравому смыслу остававшийся сухим, молча стояла рядом, глядя в беснующиеся волны. Злобный ветер яростно трепал кудри королевы Лебедей, но красавица, казалось, не обращала на него никакого внимания, вглядываясь вперед. Внезапно эльфийка вскрикнула и протянула руку, на что-то указывая. Рене, получивший в наследство от Перворожденных небывало острое для человека зрение, проследил ее взгляд, и то, что он там увидел, ему страшно не понравилось.

Среди кипящих черных туч виднелось большое круглое слепое пятно. Грязно-белый цвет в последнее время не вызывал у Арроя ничего, кроме тревоги. Бледные советники Михая, уничтоженные деревни, отвратительное безумие в глазах Зенона и Зенобии, Белый Олень, наконец, — все это было связано с колдовским туманом. И вот, похоже, они наконец нашли средоточие всех бед, только не окажутся ли они в положении незадачливого охотника, поймавшего медведя…

Залиэль окликнула его. Магия позволяла расслышать ее слова сквозь шум бури:

— Мы пришли, дальше идти нельзя. Остаемся здесь.

— Что там?

— Не знаю ничего, кроме того, что мы нашли то, что искали, — Залиэль повернулась, давая понять, что разговор окончен. Рене не стал настаивать. Во-первых, потому, что не мог, а во-вторых, потому, что знал, что нельзя мешать делающему то, что за него не сделает никто. Лунная королева на короткий миг закрыла глаза, словно бы помолилась своему ушедшему Богу, и резким повелительным жестом подняла руки. «Созвездие» вздрогнул, его бег сначала замедлился, а затем и остановился, несмотря на ветер. Еще никто из моряков не мог видеть смертного, слепого пятна, но маринеры поняли, что происходит что-то очень важное. Люди с молчаливого разрешения капитана и боцмана сгрудились у борта, наблюдая за небывалой схваткой тоненькой колдуньи с морем, которое не желало отдавать добычу.

После четырех налетавших друг за другом жестоких шквалов — каждый последующий был сильнее предыдущего — заревел такой шторм, что в сравнении с ним все пережитое могло сойти за легкий бриз. Рене повидал всякое, но то, что творилось с морем и небом на этот раз, смутило даже его.

Низкие черные облака неслись со страшной скоростью, как уходящий от степного пожара обезумевший табун. Несмотря на приближающийся полдень, стояли сумерки. Иногда черная, клубящаяся масса, не выдержав напора ветра, рвалась, на мгновение являя глазу безмятежную небесную синеву, но края разрывов смыкались, и голубые лоскутки исчезали в свинцовой мгле. Море обезумело так же, как и небо. Водяные горы с яростью налетали друг на друга, бросая в небо белой пеной, которую ветер разрывал на тысячи тысяч мелких и крупных брызг. Ветер и волны рычали и взвизгивали, как сцепившиеся в смертельной схватке чудища, внезапно объединившиеся, чтобы уничтожить вторгшийся в их владения корабль.

Залиэль отчаянно сопротивлялась, сдерживая «Созвездие» в его опасном беге навстречу неведомой угрозе. Эльфийке приходилось тяжело. Шторм, хоть это и казалось невозможным, все крепчал, и корабль, несмотря на все усилия, стал заметно дрейфовать.

Рене хмуро оглядел бушующее море и вдруг приказал бросить якорь. Боцман при всей своей невозмутимости не мог скрыть удивления — под ними наверняка лежала бездна темной воды, — но приказ выполнил. Каково же было удивление морского волка, когда якорь достиг дна. Теперь, когда к усилиям Залиэли добавилась крепость цепи, выкованной подгорными кузнецами, «Созвездие» остановился и даже немного подался назад, подальше от неведомой опасности.

Аррой прекрасно понимал, что эта передышка ненадолго, но это была передышка, особенно для Залиэли, которая, вскинув руки над головой, удерживала корабль на месте. Спрашивать о том, не пора ли наносить пресловутый удар, император не стал. Если сможет — она сделает все как надо. Это ее битва, его же дело по возможности облегчить ее нелегкий труд, управляясь с кораблем, что он и делал. Попытки помочь эльфийке магией он сразу же оставил — слишком неравны были силы, к тому же это потребовало бы от него полного сосредоточения, а ему приходилось следить и за морем, и за командой. Разумеется, он ни на мгновение не забывал ни о странном месте, куда буря толкала корабль, ни о Залиэли. Зато для всего остального места просто не оставалось. Рене освободил свой мозг от любви, от памяти, от надежды — от всего, что отвлекает от борьбы. Пока они держались, и это было хорошо, а потом случились две вещи одновременно. Он словно бы ощутил чужой ужас и решимость. Казалось, его самого захватило и повлекло куда-то, где нет ничего, или, вернее, есть НЕЧТО, абсолютно чуждое тому, что составляло смысл жизни адмирала. Это ощущение исчезло так же стремительно, как и накатило, и одновременно в глазах Залиэли сверкнуло торжество и на лице ее отразилось немыслимое облегчение. Нет, эльфийка по-прежнему сражалась с ветром и морем, ни на мгновение не ослабляя магическую защиту корабля, но это была совсем другая женщина — не настороженная, ожидающая, надеющаяся на лучшее, но готовая и к худшему. Лицо Лебединой королевы напоминало сейчас лицо воина, только что осознавшего, что битва выиграна. Пусть сеча еще продолжается, пусть он сам еще сотню раз может сложить голову, но он знает, что все было не зря, что если он и не увидит победы, она неизбежна, и это самое главное.

Адмирал никак не связал внезапную пустоту в собственном сердце с торжеством Залиэли. Не успел. Ветер неожиданно стих, и волнение улеглось, хотя этого и не могло быть. Впрочем, если буря была не простой, а магической, в чем Рене и не сомневался, и если удар, нанесенный матерью Эмзара, достиг своей малопонятной цели, могло случиться и не такое.

Яркий свет невидимого солнца прорвался сквозь отверстие в иссиня-серых облаках, залив все расплавленным серебром, и Рене, благоговея, увидел, как по лучу, словно по тропе, к ним идет стройный воин в развевающемся плаще, несомненно, эльф. Залиэль вскрикнула и бросилась навстречу. Рене промедлил лишь секунду и кинулся следом. Поздно. Наваждение исчезло, озверевший ветер вновь трепал стоящий на якоре корабль, а за бортом, куда шагнула эльфийка, среди волн мелькнула аспидно-черная туша кэргоры.

Кто бы ни поднял эту странную бурю, он знал, что делает. Лишенный магической защиты корабль долго не продержится. Они обречены. Единственным утешением было выражение, мелькнувшее на лице Залиэли до того, как ее заставили кинуться в море, показав ей образ Ларэна. Если ее торжество было вызвано заблуждением, миражом, то весь их поход оказался страшной, гибельной ошибкой, но Рене отчего-то казалось, что одно с другим не связано. Да, Залиэль обманули, и она погибла, но перед ее смертью произошло что-то очень важное, что-то, заставляющее думать о победе, которую — Первый Паладин Зеленого Храма Осейны отдавал себе в этом полный отчет — он увидит вряд ли. Выстоять против такого шторма было бы не просто, даже окажись они далеко от гиблых мест и будь неистовый ветер просто обычным ветром.

Рене уже несколько раз казалось, что дальше некуда, но шторм продолжал крепчать. Ветер, равного которому никто не мог припомнить, бросался на отчаянный корабль с какой-то осмысленной яростью, достойной живого и разумного существа, он выл и свистел в такелаже и мачтах, гнул стеньги, тряс и пытался сорвать шлюпки. Приходилось потравливать якорные цепи, натягивавшиеся при сильных порывах в струну. «Созвездие» при этом подавался назад, по направлению к странному, лишенному волн месту, и моряки подсчитывали время, остававшееся до того, как корабль сорвется с натянувшихся гудящих цепей и ринется навстречу неизбежному. Мотало все сильнее и сильнее. К реву ветра и волн примешивался тревожный жалобный скрип: несчастный корабль то уходил носом в воду, то выныривал, отряхиваясь при подъеме, как гигантская утка.

Рене стоял на мостике, цепко держась одной рукой за поручни, в другой у него был рупор. Ветер бил в лицо, пронизывая до костей небывалым для этих широт могильным холодом, но адмирал, казалось, этого не чувствовал. Он был серьезен, сосредоточен и внешне совершенно спокоен. Аррой не раз штормовал в открытом море и видывал бури, не так уж и уступавшие нынешней. Если бы не магия, не это проклятое пятно неподвижного тумана, к которому шторм изо всей силы толкал корабль, он был бы почти спокоен. «Созвездие» делали лучшие мастера, и корабль был приспособлен к тому, чтобы сутками с задраенными люками и под штормовыми парусами носиться по беснующемуся морю, будучи столь же непотопляемым и вертким, как хорошо закупоренный бочонок.

Любой шторм рано или поздно стихает — уж это-то знает любой моряк, «Созвездие» был готов к схватке с ветром и морем, но это белесое неподвижное око несло в себе угрозу непонятную и скорее всего неотвратимую. Рене все чаще оборачивался и смотрел туда, где среди беснующегося моря клубилось неподвижное, словно стоявшее на мертвом якоре облако.

— Запасной якорь готов?

Налетевший порыв ветра, сопровождающийся надсадным скрипом мачты, почти заглушил голос, но боцман понял и кивнул.

— Как цепи?

— Вытравлены. В струну, как бы не лопнули, — проорал Теодор, сопоставивший странное пятно впереди, тревожные взгляды адмирала и то обстоятельство, что Рене даже не пытается штормовать, как полагается в открытом море.

— Когда лопнут, тогда и думать будем, — огрызнулся Аррой. Старый волк не обиделся, но сердце его нехорошо сжалось. Боцман не боялся ни воды, ни ветра, но всяческой нечисти в последнее время навидался и давно уже сообразил, что в этом шторме есть что-то неправильное и что капитан знает куда больше и просто не хочет раньше времени пугать людей.

То, что на «Созвездии» пошла только половина команды и что Рене оставил на Лунном почти всех семейных, убедило Теодора в том, что они могут и не вернуться. Однако красная обветренная физиономия оставалась невозмутимой. Слегка переваливаясь, он отошел, испустив привычный хриплый рев: «На баке! За канатом смотреть!» Прошла неимоверно долгая для Рене четверть оры, «Созвездие», несмотря на все усиливающийся ветер, держался на якорях и не дрейфовал. Но рано или поздно поддается даже гномья работа! После очередного порыва корабль вздрогнул и рванулся вперед. С бака донесся мерзкий отрывистый лязг, и примчавшийся оттуда матрос, перекрывая рев бури, доложил об очевидном.

Корабль, точно обрадовавшись долгожданной свободе, резво понесся по ветру. Немедленно брошенный запасной якорь выдержал и того меньше. «Созвездие» ненадолго остановился, неистово дергаясь, и цепь лопнула, словно срезанная ножом.

Теперь совсем беспомощный без якорей и магической защиты корабль стремительно несся к проклятому белесому пятну. Не было произнесено ни слова, да и вряд ли что-то можно было услышать в издевательском реве бури, но все как-то сразу поняли и почувствовали неминуемость гибели, которая была много страшнее обычной смерти в океане. Отступившиеся от эландцев морские духи с бесстрастной жестокостью глядели на горстку обреченных моряков, затерянных среди высоких черно-свинцовых волн, которые, как стадо гончих вокруг загнанного зверя, прыгали вокруг обреченного корабля, валяя его с боку на бок и то и дело вкатываясь своими верхушками на палубу. Ужас застыл на обычно спокойных лицах маринеров, чьи глаза в какой-то безумной, исступленной надежде были устремлены на капитана.

Рене озирался, словно затравленный волк, но самообладания все еще не терял. Он точно прирос к мостику, лихорадочно выискивая возможность спасения людей и корабля. Выхода не было, да и не могло быть. Прошлый раз его спасло чудо, но другие погибли, и он поклялся себе никогда не приближаться к этому проклятому месту! И сунулся в самую преисподнюю, да еще и не один. То, что именно он стал убийцей всех этих людей, с отчаянной мольбой смотревших на него, было невыносимым. Единственное, что он мог сделать для них и для себя, — это приблизить неизбежное и чем-то занять их руки и головы в последние мгновения. И действовать нужно было немедленно, потому что отчаянье и тоска охватывали души. Гибель в открытом море не страшила бы маринера, если бы только не этот проклятый туман! Если бы корабль сидел на камнях или был бы переломлен гигантской волной! Если бы только в глаза смотрела честная смерть, а не эта слепая неизвестность!

Один из моряков, обычно веселый и смелый, вдруг громко вскрикнул, рассмеялся каким-то нехорошим, не похожим на его обычный добродушный хохот смехом и, нелепо размахивая руками, бросился к борту, вскочил на сетки и все с тем же диким выражением прыгнул в воду. Другой, тоже обезумевший, с диким воплем бросился за первым, но получил оплеуху от боцмана и, закрыв лицо, подвывая, рухнул ничком на мокрую палубу..

Те, кто был постарше, как-то совладали с собой и, обменявшись понимающими взглядами, стали по очереди спускаться вниз на жилую палубу и возвращаться переодетыми во все лучшее и чистое. Начался дождь, и текшие по некоторым лицам слезы были неотличимы от дождевых капель.

Молодой Этьен, всегда глядевший на Рене со скрытым обожанием, с перекошенным от ужаса лицом вдруг нехорошо осклабился и устремился к мостику, боцман рванулся следом, но корабль очередной раз тряхнуло, оторвавшийся бочонок покатился по палубе, и старый Теодор вынужденно подался назад. Этьен же пробирался вперед, ничего не видя, кроме Рене, и в карих глазах юноши восхищенная преданность уступила место ненависти.

— Будь ты проклят! — крик моряка услышали разве что ветер, море и тот, кому предназначалось проклятие. — Ты завел нас сюда! Ты и твоя ведьма! А теперь мы погибли! Будь ты трижды проклят! Старуха не зря сказала…

Рене рванул из-за пояса пистоль и выстрелил в упор. Юноша, не охнув, свалился у ног капитана, а тот громовым голосом, перекрывшим и ветер, и море, приказал ставить все паруса.

— Да поторапливайтесь, дорог каждый миг!

— Давай, песьи дети, два хвоста четыре уха! — радостно заорал Теодор, вновь становясь самим собой.

Матросы, охваченные неистовой надеждой, даже не попытались понять, зачем и кому это нужно. Не рассуждая, не думая, они бросились к мачтам. Выполняя приказ, они не смотрели по сторонам, торопясь отвязывать марселя и вязать рифы.

Корабль лихорадочно одевался парусами, продолжая нестись к страшному слепому пятну, на которое больше не глядел никто, кроме капитана. Рука Рене почему-то потянулась к шпаге — прощальному подарку Рамиэрля. Наверное, встречать смерть с оружием в руках было у Арроев в крови, потому что ничем иным объяснить необоримое желание ощутить в руке эфес было нельзя. Почти все паруса были поставлены, когда прямо перед фигурой вздыбившейся рыси поднялась чудовищная волна, но не воды, а чего-то похожего и не похожего на туман, грязно-белая и плотная, как предвесенний снег. Рене молча стиснул зубы, и в следующую секунду белесая мгла поглотила корабль.

 

Глава 46

 

 

Эстель Оскора

 

В моих ушах еще стоял страшный крик гибнущей рыси, а меня уже тащило куда-то, и не было силы, которая могла бы остановить это движение. Я летела вниз и вниз, земля подо мной разверзлась, и я оказалась в какой-то узкой трубе с радужными стенами. Я проваливалась в пустоту, чувствуя касание этих стен, блестящих и гладких, словно бы стеклянных. Впрочем, даже будь они из гранита, это ничего не изменило бы — мои руки были вытянуты над головой, бедра касались стен туннеля, движение становилось все быстрее и быстрее. Я не могла ничего предпринять, разве что закинуть вверх голову и смотреть на стремительно уменьшающееся черное пятно — отверстие, в которое я провалилась. Оно сжималось, превращаясь в темную точку, казавшуюся на фоне ярких, меняющих свет стен звездой… Темной звездой! Потом погасла и она, и семицветный змей окончательно поглотил меня.

Не знаю почему, но я не догадалась закрыть глаза, и чудовищная пляска цвета выжигала ум и память. Исчезали и недавние воспоминания, и страхи, и туманные детские впечатления. Лица, звуки, жесты, ощущения боли и наслаждения — все вымывалось мерцающим потоком, а тонкий омерзительный свист на пределе человеческого восприятия сводил с ума.

Бравурное безумие поглощало меня, и вскоре в моей бедной голове осталась только одна мысль. Рене! Я жива. Он тоже жив. Я должна вернуться к нему! Я должна его найти! Я вернусь, вернусь, вернусь…

Свист неожиданно прекратился, пульсирующие стены расступились и погасли. Падение продолжалось, но на смену семи цветам — если я выпутаюсь, клянусь носить только черное и белое — пришла благословенная тьма, прерываемая редкими сполохами. Затем огней и огоньков стало больше, они сходились и расходились, принимая самые прихотливые очертания.

Все вместе напоминало старинные астрологические карты, когда звезды соединяют золотым пунктиром в прихотливые рисунки. Где, когда я видела нечто подобное?! Не помню! Но именно эти очертания были мне неизвестны.

Чудовищная тварь с клешнями, тремя парами ног и изогнутым хвостом пронеслась мимо, а с другой стороны уже разевал пасть безумный лев и наклонял рогатую голову огромный бык, один глаз которого мерцал странным двойным блеском. Сверкающая сеть окружила меня со всех сторон. Птица с изогнутым носом, размером с ее собственное тело, уставилась на меня, молча разевая и закрывая чудовищный клюв. Гончие псы, медленно и плавно выбрасывая в беге длинные лапы, гнали призрачную дичь… Колесом прокатилась оброненная неведомым владыкой корона…

Я уже ничего не понимала. То ли я проносилась мимо звездных чудовищ, то ли висела во тьме, а они, не замечая меня, следовали своим путем. Потом появились Другие. Я пока не могла их видеть, но ощущала чье-то присутствие — ледяное, безжалостное и безмозглое. Им нужно было мое тепло, хоть оно не могло ни насытить их, ни согреть. Это была гибель, и гибель отвратительная и окончательная. А я не могла позволить себя убить! Я должна была куда-то вернуться. И я была готова драться за это свое право, хотя нигде не сказано, как можно бороться с тенями, с тем, чего нет, и что одновременно есть до такой степени, что хочет и может тебя сожрать.

Мой полет продолжался, но медленнее, чем нужно, голодные сущности приближались, и их парализующее присутствие уже обволакивало, леденило, связывало волю… Нет! Проклятье! Нет! Я должна вернуться, и они меня не получат. Иначе все было зря! Что было? Не помню! Но я должна вернуться! Это очень важно! Неужели мне никто не поможет? Неужели нет никакой управы на это голодное ничто…

И все же я им не досталась! Трудно было что-то углядеть в кромешной темноте, но я все же увидела, как на меня взглянул странный глаз — то ли синий, то ли золотой, то ли зеленый, но с несколькими узкими змеиными зрачками. Это вполне могло сойти за предсмертный бред, если бы бестелесные не шарахнулись в стороны. Глаз мелькнул и пропал, как и не было. Зато мне померещилось, что меня прикрывают огромные крылья. Не могу поклясться, но мне показалось, что это какая-то птица — вроде гигантского орла. Мне даже почудился разгневанный клекот и отвратительный чмокающий звук, словно на части рвали нечто студенистое и упругое одновременно, а затем мой полет вновь обрел стремительность. На смену радужным стенам пришли серебряные, сияющие столь ярко, что я все же закрыла глаза. И сознание покинуло меня окончательно…

 

Год от В.И.

Й день месяца Собаки.

---

Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 175; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!