Утро 11-го дня месяца Иноходца.
Арция. Мунт
Дом маршала они отыскали без труда, так как Франциска че Ландея в Мунте знала каждая собака. Жил он на широкую ногу, и у него постоянно толклись молодые гвардейцы, а не имевшие достаточного вспомоществования из дому и протиравшие глаза императорскому жалованью задолго до поступления нового зачастую и кормились у своего хлебосольного командира. Вот и сейчас на широком, замощенном стершимися мозаичными плитками дворе упражнялись в искусстве фехтования десятка полтора молодых нобилей в черных с золотом мундирах императорской гвардии. Ворота были широко распахнуты, и на двоих запыленных путников никто не обратил никакого внимания. Мало ли кто ищет встречи с маршалом? Другое дело, что в такое время Ландей обычно еще спал, но откуда об этом могли знать двое провинциалов, прибывшие в столицу в надежде заполучить гвардейский плащ? Именно это должны были поведать о себе гонцы Матея, буде кто примется их расспрашивать, но такового не случилось, и они благополучно добрались до личных покоев сигнора, на пороге которых их встретил единственный, но свирепый страж — Кривой Жиль, многие годы единолично исполняющий обязанности денщика, лекаря и доверенного лица бравого маршала. Похоже, что единственным, что могло пробить сию нерушимую стену, было личное послание Шарля Матея, увидев которое Жиль проглотил начатую было тираду о некоторых, которые являются ни свет ни заря, и скрылся за дверью. Не прошло и полуоры, как к гонцам вывалился сам маршал — огромный и, как всегда по утрам, хмурый.
|
|
|
Когда-то Франциск Ландей был первым красавцем Арции и признанным любимцем дам, но годы сделали свое дело. Маршал изрядно раздобрел, а все еще красивое, породистое лицо словно бы оплыло книзу. И тем не менее он все еще являл собой весьма внушительное зрелище. В необъятном темно-красном атэвском халате и с кубком темного пива в руках, Ландей напоминал разбуженного раньше времени медведя. Неодобрительно скосив налитые кровью глаза на приехавших, он хрипло проревел:
— Ну, что там у вас?
Гийом молча протянул свиток, и маршал, отставив его на расстояние вытянутой руки, принялся разбирать корявый почерк Матея, сосредоточенно шевеля влажными красными губами. Закончив, он скомкал бумагу, бросил на медный поднос и поднес огненный камень.[81] Когда послание сморщилось и почернело, Франциск оттолкнул от себя поднос, уселся в обитое потертой кожей широкое кресло, яростно поскреб седеющую гриву и уверенно изрек: «Хреново».
Гийом и Толстяк промолчали. Ландей еще немного подумал и рявкнул:
— А ну вон отсюда! Мне думать надо, а вам завтракать. Жиль, отведи их… И чтоб одна нога здесь, другая там. Да, кто-то их видел?
|
|
|
— Видели многие, но запомнили вряд ли, — счел нужным ответить Толстяк.
— Ладно, — маршал уставился куда-то за каминную трубу, давая понять, что первая часть аудиенции окончена.
Второй раз Толстяк с Гийомом узрели Ландея спустя три оры, когда, умывшиеся и наевшиеся до отвала — в этом доме любили угощать, — коротали время в оружейной галерее, куда их препроводил Кривой Жиль, строго-настрого запретив выходить. Маршал появился из потайной дверцы, скрывавшейся за гобеленом, украшенным изображением голенастых некрасивых птиц на фоне роз, размером и формой более напоминавших капустные кочаны.
Франциск Ландей успел переодеться в роскошный придворный костюм, лихо подкрутить усы и, видимо, поправить расстроенное с утра здоровье с помощью традиционного средства. Однако лицо маршала было угрюмым и напряженным. Следом за своим господином шествовал Кривой Жиль, обремененный несколькими футлярами и кошелями.
Ландей садиться не стал, а встал, по своему обыкновению широко расставив ноги и упершись руками в бока. Гийом и Толстяк торопливо вскочили, но Франциск только махнул на них рукой — сидите, мол.
— Вас тут не было, и меня вы не видели, — заявил он, — во всяком случае, пока не доберетесь до Матея. Вот деньги, вот гвардейские плащи, вот письма, которые вы везете и которые можете показывать, а вот письма, которые ждет Матей и за которые и вы, и я отвечаем головами. Чтоб вы знали — я своей волей подчиняю принцу Луи Арцийскому все северные гарнизоны, до которых он сможет добраться, и разрешаю провести мобилизацию.
|
|
|
Гийом щелкнул каблуками, а Толстяк почти робко спросил:
— А гвардия? Когда придет гвардия?
— Не знаю! — отрезал маршал. — Сделаю все, что могу, но тут такое творится! Рассчитывайте только на свои силы. Пока до Базилека с Бернаром дойдет, что они обхитрили самих себя, может и неделя пройти, и две…
— Нет, — с каким-то отчаяньем возразил Гийом, — если не ударить сейчас, через неделю от нас мокрого места не останется.
— Надо, чтоб осталось, — припечатал маршал, — голова у Матея есть, так что выкрутитесь, а там, глядишь, и Церковь подоспеет. Я же… А, что тут скажешь. На вас вся надежда — продержитесь! А сейчас марш к Матею! Жиль вас выведет. Как узнаю, что вы выехали, пойду к императору. Попробую ему мозги вправить, но, — великан поморщился, — нигде не сказано, что можно вправить то, чего нет.
|
|
|
Эту фразу он в сердцах повторил и несколько ор спустя, когда, поддав ногой в сапоге с отворотом ни в чем не повинную дверь, плюхнулся в любимое кресло у камина и потребовал царки. То, что Базилек и Бернар губят Арцию, он знал и раньше, но до какой степени глупости и предательства они могут дойти, все же не подозревал. До сегодняшнего дня.
…Базилек его принял почти сразу, впрочем, Франциск в этом и не сомневался. Полтора десятка лет он старательно изображал недалекого, любящего выпить и покутить солдафона, озабоченного лишь тем, чтобы его гвардия вовремя получала жалованье. Веди он себя иначе, его давно бы убили или сместили и гарнизонами командовали бы лизоблюды Бернара, а гвардией бы распоряжался недоумок Жером… Пока же Бернар полагал Франциска Ландея безопасным и мирился с ним, тем более что в столице старого вояку искренне любили и любовь эта подпирала весьма шаткие чувства подданных к императору. Базилек же всегда был рад видеть друга своего покойного брата, от которого не ожидал никакого подвоха и который напоминал ему о годах юности.
По-павлиньи разряженная дворцовая челядь знала, что кто-кто, а маршал может входить к императору без доклада, впрочем, Франциск этим своим правом не злоупотреблял. Нужды не было, а лишний раз любоваться на освежеванного кролика в львиной шкуре было противно. Но на этот раз серьезного разговора было не избежать.
Увы! «Кролик» и повел себя как кролик. После длинной слюнявой истерики был призван драгоценный Бернар с его не менее драгоценным братцем Марциалом, которые объяснили перепуганному императору, что все написанное в письме ложь и интриги Луи, которому нужно, во-первых, поссорить Его Величество с Михаем Годоем, а во-вторых, получить разрешение на возвращение в Мунт. А может быть, и того хуже, и сосланный принц подкупил фронтерских баронов и выманивает императора из столицы, чтобы предательски убить и захватить трон.
Базилек с умным видом кивал и соглашался, а Ландей… Что ж, ему пришлось наступить себе на горло и сделать вид, что он верит всей этой чуши, так как потерять в решающий момент маршальский жезл он был не вправе. Поднимать же в столице бунт, когда в страну вторгся враг, было равносильно предательству. И все же Франциск решился бы и на это, будь он уверен, что быстро справится с прихвостнями Бернара. К сожалению, это было далеко не так. Наемное войско из южных провинций крепко держал в руках младший братец Бернара, который, несмотря на свое ставшее притчей во языцех пристрастие к молодым белокурым офицерам, неплохо разбирался в воинском деле.
Конечно, гвардейцы Франциска, искренне ненавидящие южан, готовы были искрошить их в капусту и с восторгом сделали бы это по первому слову своего маршала. Беда была в другом, при этом бы они не досчитались трети своих. А в то время, когда во Фронтере хозяйничает Годой и единственной преградой на его пути оказались мальчишка-принц и старый друг Матей, это смерти подобно.
Маршал выругался и налил себе еще. Все было из рук вон плохо и даже хуже. Потому что этот негодный щенок оказался в центре схватки, и если он удался в отца, а это так и есть, то очертя голову ринется в бой. А погибни Луи, на Арции можно будет ставить крест, даже если Годой ее и не проглотит до конца.
Франциск Ландей был человеком войны, смысл его существования заключался в том, чтоб водить в бой армии, но на сей раз война случилась или слишком рано, или же слишком поздно. Напади Годой или кто бы то ни было десять лет назад, это стало бы великолепным поводом сместить никчемного императора и возвести на трон единственного сына Эллари. Повремени тарскиец еще год или два, и Арция встретила бы его во всеоружии. Они как раз бы успели свершить задуманное, а задумывали они государственный переворот. Франциск отродясь не был интриганом, так же как и Шарль Матей или удаленный ныне на границу с Эландом Сезар Мальвани, но спасти страну можно было только свергнув императора, а вернее, всесильного Бернара.
Когда Эллари Арцийский погиб в бою, причем у Ландея не было уверенности, что смерть принца на совести атэвских стрелков (Эллари не имел обыкновения показывать врагам спину, а роковая пуля вошла именно туда), наследником стал незначительный Базилек. От природы мягкий и некрепкий здоровьем, он боготворил старшего брата, на все глядя его глазами, и друзья Эллари были уверены, что будущий император хоть и не станет великим правителем, но и не навредит, так как обопрется на другарей Эллари. Потому они скрепя сердце и согласились с волей старого императора, назначившего своим преемником младшего сына в обход малолетнего внука.
Мать Луи, дочь небогатого фронтерского барона, завоевавшая любовь наследника, снискала ненависть царственного свекра. Пока Эллари был жив, с ней мирились, но после его гибели красавицу Терезу обвинили в распутстве и заперли в одном из циалианских монастырей. Открыто объявить незаконнорожденным Луи, как две капли воды похожего на отца, не осмелились, но слухи поползли, а поскольку на щите наследника не должно быть и намека на кошачью лапу,[82] последующий манифест Ангуара Восьмого никого не удивил. Впрочем, знай старик, что сотворит с короной его младший сын, он вряд ли бы отослал от себя внука. Но Ангуар этого не увидел, тихо сойдя в гроб вскоре после битвы при Авире.
Правление Базилека Первого убедительно доказывало, что единственный недостаток, который нельзя исправить, это слабость характера. Базилек женился раньше брата, честно взяв указанную отцом девицу знатного рода. Рядом с Эллари младший принц был бы героем, в окружении многочисленной жениной родни он стал трусом и предателем. После смерти свекра и деверя императрица Амалия с помощью своей матушки и братцев взяла безвольного супруга в ежовые рукавицы. Когда же мерзкая баба, ко всеобщей радости, отправилась в мир иной, за императора взялся ее дальний родич Бернар, загодя прибравший к рукам единственную дочь императора.
В это время молодой Луи восхищал своим молодечеством прекрасную половину Мунта, ничуть не задумываясь о том, что имеет все права на корону. Друзья Эллари, которым все эти годы стоило немалых усилий сберечь мальчишке жизнь, и злились, и восхищались новым любимцем столицы. Втихаря же они готовили переворот, о котором меньше всех знал принц. Время неумолимо поджимало — Базилек никогда не отличался крепким здоровьем, и дворцовый медикус, сделавший ставку на Луи, уверял, что года через два император тихо отойдет. Заговорщики были не придворными, а солдатами. Убийство им претило. Конечно, будь они уверены, что Базилек проживет еще лет двадцать, они скрепя сердце бросили бы жребий, и тот, кто вытащил черную метку, из одного пистолета выстрелил бы в императора, а из второго в себя. Но лучше было подождать два года, но не пятнать ни себя, ни Луи кровью Волингов.[83] И маршал Ландей со товарищи ждали своего часа с упорством кошки, стерегущей мышь.
Объявить императором Луи и арестовать Бернара и его приспешников — такова была их цель, ради этого Франциск изображал из себя жуира и пьянчугу, которого терпят лишь из уважения к былым заслугам и потому, что его любят горожане. Земляк Бернара вице-маршал Жером, редкостный осел, полагал, что держит гвардию в своих руках, не зная, что все было с точностью до наоборот и гвардейцы, которых канцлер полагал своими соглядатаями и сторонниками, на деле служили маршалу и сыну Эллари. Все шло, как и было задумано. Даже ссылка принца в провинцию сыграла на руку заговорщикам, но войны с Таяной не мог предусмотреть никто.
От короля Марко и Рене Арроя не ждали никакого подвоха, земли и воды им хватало, а мировая корона ни Рыси, ни Альбатросу пока не требовалась. Марко собирал по одному горные княжества и герцогства, Рене смотрел за море, фронтерские бароны и южные сигноры пока еще держались империи, и Матей с Ландеем были уверены, что время у них еще есть. Пророчества они в расчет не приняли.
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Убежище
Опал перебирал точеными ногами и встряхивал роскошной серебряной гривой в ожидании царственного седока. Так уж повелось, что повелители Лебедей ездили только на снежно-белых жеребцах. Эмзар легко вскочил в высокое седло старинной работы. Конь, почуяв хозяйскую руку, приветственно заржал и затанцевал, радуясь предстоящей скачке. Снежное Крыло поправил выбившиеся из-под серебристого шлема волосы и, наклонившись, поцеловал в лоб юного Дэриэля, хранителя Лебединого Чертога, призванного в отсутствие вождя надзирать за жизнью клана. Клана! Громко сказано! В Убежище после их ухода останется едва ли пять десятков женщин и несколько болезненных юношей, которым Эмзар своей властью запретил идти в бой.
Сам он последние месяцы жил, словно во сне. После смерти брата, о которой никто, кроме Нанниэли и Клэра, не знал, местоблюстителя Лебединого трона ни разу не видели улыбающимся или обсуждающим что-то, кроме насущных дел. Об Астене он не говорил. Об Эанке тоже. По крайней мере, с другими Лебедями. Его единственным наперсником оставался Клэр, но о чем беседовали эти двое, потерявшие самых близких, не знал никто.
После ухода Эанке и Фэриэна власть Эмзара стала абсолютной. Его слово было столь же непреложным законом, как некогда слово его венценосных предков. Снежное Крыло заставил своих немногочисленных подданных готовиться к войне и походу и преуспел в этом. Когда же, исчезнув из Убежища на несколько дней, принц-Лебедь приказал собрать Большой Совет, все поняли, что началось. Что именно «началось», эльфы еще не знали, но то, что прежняя, спокойная, как сон или смерть, жизнь закончена, почувствовали все. Совета ждали с опаской и тайным нетерпением, словно бы не замечая ни стройных деревьев, ни журчащих ручьев с переброшенными через них причудливыми мостиками, ни увенчанных изящными шпилями маленьких дворцов.
В ночь, когда луна соединилась с солнцем и встала против красной Волчьей Звезды,[84] смешавшей лучи с голубой Аденой,[85] был открыт Великий Зал, который мог вместить более тысячи Лебедей. Увы! Сейчас он был полон едва ли на треть. И все равно, подобного сбора не случалось со времен окончания Войны Монстров! И с того же времени клану Лебедя приходилось обходиться без повелителя. Теперь же в сверкании серебра и горного хрусталя уцелевшим эльфам явился истинный владыка.
На плечах Эмзара как влитая лежала легкая переливчатая кольчуга, поверх которой был надет изумительной работы нагрудник с изображением Великого Лебедя. На боку у принца в играющих всеми цветами радуги ножнах висел фамильный меч, гордую голову венчала отцовская корона, а в левой согнутой руке он нес шлем, увенчанный перьями, столь же белоснежными, как и заколотый алмазной фибулой плащ, наброшенный на плечи. За Эмзаром шел также облаченный в парадные доспехи Клэр. Перья и плащ цвета осени говорили, что отныне он является Рыцарем Вечной Памяти и что смерть для него не несчастье, но воссоединение с ушедшей на Голубые Поляны любимой, а посему не страшна, а желанна. Осенние Рыцари не искали гибели, но не боялись ее и всегда шли вперед, в самую гущу схватки. Иногда подобный траур длился веками, так как смерть часто отвращает лицо от тех, кто потерял все, что было ему дорого в этой жизни.
Лебеди завороженно смотрели на вождей, и в их крови поднималось древнее пламя, которое они почитали давно погасшим. Века покоя и добровольного изгнания не смогли стереть память о прежнем величии, о том, что их народ почитал себя заступником Добра, самими Светозарными поставленным хранить Рассветные земли от посягательства Тьмы. И теперь, когда поход и битва стали неизбежными, Перворожденные вспомнили, кто они есть.
Эмзар еще не начал говорить, а его подданные уже жаждали окунуться в полузабытую или, для выросших в Убежище, вовсе незнакомую стихию боя, услышать зов боевых труб и нетерпеливое ржанье коней, способных обогнать ветер. И когда местоблюститель, нет — король, объявил, что они выступают на помощь Эландскому герцогу, никто не удивился. И никто не отказался. Самым трудным оказалось то, о чем никто не думал. В Убежище оставались те, кто был бесполезен на поле боя. С ними надо было проститься, и их надо было защитить. Именно поэтому сборы затянулись. Но теперь позади и это. Взлетая в седло, Эмзар понял, что все, чем клан жил до этого дня, ушло навсегда. Брат Астена не знал, не мог знать, какой станет его новая жизнь и сколько веков, лет или дней она продлится. Не мог и не хотел.
Эмзар Снежное Крыло, король Лебедей. Нет! Король всех эльфов Тарры тронул поводья и, не оглядываясь, выехал на широкую тропу, ведшую к болотам. Сегодня тонконогие, быстрые как ветер, неутомимые эльфийские кони пойдут по непролазным топям, как по мощенным мраморными плитами площадям давно разрушенных и забытых городов. Им надо спешить, и для них нет обратной дороги, а значит, руки развязаны. Да, Перворожденных осталось немного, но эльфийская магия кое-что значит в этом мире, во всяком случае, достаточно, чтоб схлестнуться с порождениями Тумана, дав Рене Аррою шанс на победу в этой немыслимой войне.
Несколько сотен всадников и всадниц в сверкающих доспехах пронеслись над зеленеющими трясинами и растаяли, как прекрасный сон, который избранные смертные видят однажды в юности, чтобы потом всю жизнь тосковать по несбывшемуся.
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Святой город Кантиска
— Ты уверен? — Габор Добори был мрачнее тучи.
— Да, командор,[86] — гонец едва стоял на ногах от усталости, — мы их видели. Огромное войско… И рядом, но не вместе с ними, еще какие-то, кто жжет деревни и убивает, — запыленное лицо арцийца непроизвольно передернулось. — Эти вроде бы и сами по себе, но, как мы их прихватили, ломанулись к Годою… Если б вы видели, что они творят… Мальчишка, который в лагере у них был, он рассказал, что Михай проделал с арцийцами. А теперь все они идут на Мунт…
— Проклятый побрал бы этого Базилека, — прорычал Добори. — Его Святейшество, как назло, не освободится раньше заката, — ветеран задумался, но ненадолго. — Ладно. Иди и отдыхай, а то сейчас помрешь на месте, а ты мне нужен вечером живой и здоровый. Эй, Ласло!
Аюдант появился немедленно и застыл в дверях.
— Дуй к сигнальщикам. Всеобщий сбор! Пусть меня поцелует старая жаба, если мы не выступаем. Ну что ты на меня вылупился? Михай в Арции! Когда парень выехал, тот торчал у Олецьки, а сейчас не удивлюсь, если эти уроды из Мунта любуются на его консигны. Чего стоишь? Война это, понял! Пока Базилек выпендривался, Михай времени даром не терял.
— «Мы не станем помогать этому противному Эланду, — проныл бравый рубака, в меру своего умения изображая изысканную придворную речь, — потому что Рене Аррой нас не уважает и не признает своими императорами, и вообще война между Таяной и Эландом нам полезна». Тьфу!!! Уроды! — Добори со смаком плюнул и присовокупил подробное описание причин уродства императорской династии, основанное на самом прихотливом кровосмешении, в котором участвовал весь известный командору животный мир Тарры. — Дождались, что Михай начал не с Эланда, об который можно обломать зубы, а с них. И поделом.
— А что будем делать мы? — посмел встрять ошалевший как от обилия новостей, так и от ярости своего командора Ласло.
— Мы? Защищать Арцию, Проклятый бы ее побрал. Только, боюсь, теперь не мы подмогнем Эланду, а Рене придется тащить нас всех за шиворот из грязной лужи. Какую армию мы сколотили бы за зиму, если б не эти мунтские придурки! Сам Датто позавидовал бы! А чего ты тут стоишь?! — рявкнул командор, словно впервые заметив своего аюданта. — А ну…
Последние слова были излишни, потому что Ласло уже выскочил из комнаты.
Эстель Оскора
Там, откуда я пришла, сейчас уже наверняка зеленели листья и весело щебетали влюбленные птицы. Здесь же о весне напоминало только небо, бледно-синее и неимоверно глубокое, небо, в которое хотелось смотреть и смотреть. Зима проходила, снег стал рыхлым, зернистым и влажным и по вечерам отсвечивал густой синевой. Я не знаю, как бы я шла по этому снегу, если б не эльфийские сапоги, — бедняга Преданный проваливался по брюхо… Я не представляла, далеко ли еще до Эланда. Просто шла вперед, причем все больше ночами, так как одна из немногих известных мне Звезд — зеленоватый Тэриайкс — Око Рыси — неизменно указывала путь на Север, а я знала, что, оставляя ее за правым плечом, я рано или поздно выйду к морю.
Преданный или разделял мою уверенность, или ему было все равно, куда мы идем, но он ни разу не попытался увести меня с выбранной мной дороги. Днем мы спали — я завернувшись в один эльфийский плащ и подложив под себя другой, Преданный по-кошачьи свернувшись клубком у меня в ногах. Припасы, захваченные с собой Астени, давно кончились, и мы жили тем, что добывал Преданный. К счастью, дичи вокруг хватало, а охотником мой кот оказался отличным. Для него такая жизнь была естественной, а я… Что ж. Я медленно, но верно становилась дикой тварью, разве что до поры до времени брезговавшей сырым мясом, во всем же остальном я не так уж и отличалась от лесной рыси. Я и раньше-то любила ночь, она была ко мне добрее, чем день, ибо ночью я была свободна. В мыслях, в чувствах, в поступках. Ночью огонь становится теплее, деревья выше, а чувства обостряются… Запахи, звуки, странная, начинающаяся с заходом солнца жизнь манила меня, когда я была еще малолеткой. Боги! Как давно это было… И где, где это было? Неужели в Тарске? Нет, не помню…
В Тарске жили страшные люди, я знаю, что я их боялась до безумия, но я забыла само ощущение этого страха… Зато мне на память приходит то горько-сладкий вкус ягод, которые никогда не вызревали под этим солнцем, то ощущение дикой, захватывающей меня радости, когда я бегу по залитому солнцем склону, а большие алые цветы раскачиваются на тоненьких стебельках, и высокая трава под теплым ветром перекатывается изумрудными волнами. Вот это помню, хотя мой мозг услужливо напоминает мне, что я ничего подобного не видела, не могла видеть, ведь наследница Тарски не могла в одиночку бегать в холмах. Но то, что помнил (или знал?) мой ум, напрочь позабыло сердце. И наоборот. Может быть, причиной была та самая, чудовищная магия, превратившая меня в опасное для всего сущего создание?
Преданный довольно бесцеремонно толкнул меня лапой. Хорошо хоть когти спрятал. Мой кот не любил, когда я задумывалась, и был прав. Нужно не думать, а идти. И мы шли. Всю зиму. Иногда нам попадались занесенные снегом хутора и деревушки, иногда приходилось переходить дороги. Раз или два мы видели вдали огни больших сел или городов. Но мы обходили их, так как не знали, что там творится.
Вряд ли люди, коротающие зиму у огня за тяжелыми дверями, были бы рады диковатой гостье, заявившейся из лесу в сопровождении огромной рыси. Они вполне могли увидеть во мне ведьму, или разбойницу, или сумасшедшую, попробовать меня схватить, а то и прикончить. А меня больше смерти — в конце концов, что такое смерть, чтоб ее бояться? — пугало, что овладевшая мною на краю Пантаны ярость вновь затопит мое существо и я начну убивать.
Нет, я не жалела о том, что расправилась с Эанке. Более того, вернись все назад, я убила бы ее снова и гораздо раньше, но вот крестьяне или купцы, которые могли увидеть во мне врага, они ведь не были виноваты ни передо мной, ни перед Астеном…
Сначала я старалась не думать о моем мимолетном друге, но мысли вновь и вновь возвращались к буковой роще, в которой мы встретили тот проклятый день. Не случись того, что случилось, вряд ли мы следующую ночь провели бы порознь. Астен был эльфом, магом, частицей Предвечного Света. Я, и то в лучшем случае, могла назвать себя всего лишь человеком, но эльфийского принца это от меня не отвратило. До сих пор я не смогла понять, была ли я влюблена или же просто до безумия хотела тепла, хотела, чтобы кто-нибудь был рядом. Судьба отказала мне даже в этом. И мы пошли в Эланд. Я и рысь. Два диких, опасных зверя. Только Преданный умел обращаться со своими когтями и клыками, и они всегда были при нем. Я же не знала, когда ко мне придет, если придет, моя сила и что я с ней буду делать.
Несколько раз я пыталась сосредоточиться, отыскать в себе искру той чудовищной магии, что переполняла меня в день смерти Астени, но ничего не получалось. Разве что мне стали удаваться те простенькие волшебные фокусы, которым он меня учил. Я могла зажечь огонь прямо на снегу, залечить небольшую рану, овладела ночным зрением и научилась обшаривать мыслью дорогу, проверяя, нет ли впереди чужого разума. Это доказывало, что я не безнадежна, не более того.
Так мы и шли. Я потеряла счет дням, и только меняющийся звездный узор позволял прикинуть, сколько времени прошло с начала нашей дороги. Может быть, я была не права, отправившись в Эланд, может быть, стоило после гибели Астени повернуть в Кантиску и отдаться под покровительство Архипастыря? Но я совсем не знала Феликса. Не знала я и Рене, хотя память услужливо подбрасывала мне некоторые подробности нашего знакомства. Лучше бы, конечно, мне с ним не спать, но прошлого не исправить. Если же я действительно являлась живым оружием против Белого Оленя, то оно должно оказаться в руках герцога Арроя, а не в руках Церкви.
Не знаю почему, но меня пугала сама мысль о монахинях, к которым меня наверняка определят. Об их молитвенных бдениях и очах, опущенных долу. И потом, разве не мне сказали Всадники, что «они» не должны прорваться во Внутренний Эланд? Значит, мое место там. Герцог Аррой должен узнать правду обо мне, а потом пусть решает и за меня, ему не привыкать. Конечно же, между нами больше ничего не будет. Мне это не нужно, да он и сам вряд ли захочет. Тогда он выполнял просьбу короля Марко, а я… Я подчинялась. Дура и курица. Последняя дура и курица…
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Таяна. Высокий Замок
Тиберий с благостно-просветленным выражением мясистого лица возвестил здравицу в честь регента и его супруги. Ланка, обладающая прекрасным зрением, видела мешочки под глазами кардинала и красные прожилки на его апоплексической физиономии. Тиберий был ей омерзителен почти в той же степени, что и собственный супруг. И тем не менее стоять на королевском месте было приятно, тем более повод для благодарственного молебна был самым что ни на есть обнадеживающим. Войска благополучно продвигались в глубь Арции, почти не встречая никакого сопротивления. Если так пойдет, то к исходу весны Мунт будет взят, а значит, разговоры об императорской короне смогут перейти в разряд приятной действительности.
Михай и его советники оказались хорошими полководцами, а империя была застигнута врасплох. То же, что ее супруг, как и полагается военачальнику, продвигался вперед вместе с войском, не могло не радовать. В отсутствие Михая жизнь казалась Илане намного привлекательнее. К сожалению, Уррик и его отряд тоже были далеко, грубые гоблинские сапоги топтали дороги Арции, возвещая начало новой эпохи и новой династии. Ланка улыбнулась и положила ладонь на живот — она еще не свыклась с мыслью о своей беременности. Конечно, она предпочла бы, чтоб у ее первенца был другой отец, но рождение наследника в любом случае укрепляло ее позиции и уменьшало необходимость в супруге. В конце концов, регентом при малолетнем наследнике может быть и кто-то другой.
Мысль о том, что подлинным отцом ее ребенка является не господарь Тарски, а гоблинский наемник, Ланка гнала как недопустимую. Сам Уррик когда-то с искренней горечью поведал ей, что связь гоблина и человека является бесплодной, а так как гоблины полагают величайшим грехом сожительство без продолжения рода, то их союз с точки зрения горцев является преступлением. Ланку такой поворот событий лишь обрадовал, так как теперь она могла ни о чем не беспокоиться, но внешне она изобразила все приметы подлинного отчаяния, которые пришли ей в голову. Уррик, как мог, ее утешил, и тема была исчерпана. Хотя, если говорить по чести, в своем будущем сыне принцесса хотела бы видеть такое же бесстрашие, гордость и силу, как в Уррике. Она искренне надеялась, что ребенок удастся в Ямборов, а не в Годоев, и твердо решила, что назовет его Стефан в память о погибшем брате. Женщине казалось, что это не только искупит ее вину, но и станет залогом того, что сын будет похож на погибшего таянского принца.
Тиберий продолжал свою речь, призывая всех помолиться о том, чтобы прекратились дожди, полосующие Фронтеру и Нижнюю Арцию, из-за чего продвижение благочестивого воинства замедлилось, но Ланка его уже не слушала. В храме, видимо, было слишком душно. Голова принцессы кружилась, к горлу подступала тошнота. Она, конечно, понимала ее причину — опасаться было нечего, но все равно это было очень неприятно. Илана с ненавистью смотрела на пузатого кардинала, считая мгновения до конца молебна…
Год от В.И.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 198; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!