Полдень 21-го дня месяца Зеркала.

Пантана. Убежище

Ветерок раскачивал верхние тонкие ветви, сквозь которые виднелись высокие перистые облака. Неистовое осеннее солнце давно уже растопило утренний иней и щедро изливало свет на золотую осеннюю Пантану. В 2228 год от Великого Исхода зима не торопилась. Даже самые осторожные из Перворожденных были уверены, что Луна успеет умереть и вновь вступить в пору расцвета, прежде чем северные тучи затянут небо и зарядят изматывающие ледяные дожди, которые постепенно перерастут в снежные бури.

Тем, кто нынче утром ушел в Последние горы, такая осень дарила надежду.

Эмзар Снежное Крыло вторую ору[5] кряду стоял у доходящего до самого пола окна и смотрел на серебристые стволы с черными разводами, просвечивающие сквозь изрядно поредевшую медную листву. Местоблюститель Лебединого трона чувствовал себя отвратительно. Слишком давно в Убежище не случалось ничего, нарушавшего монотонное существование последних эльфов Тарры. Казалось, они будут вечно жить среди стройных высоких деревьев, отгородившись от смертных и отринутые богами, но нависшая над миром грозовая туча положила конец этому растительному существованию. Эльфы должны либо погибнуть, пусть чуть позже остальных, либо принять бой вместе с другими обитателями этих земель.

Сам Эмзар не колебался — клан Лебедя будет драться. Его смущало другое — не сомневаясь в том, что прав в большом, он не был уверен, что не ошибся в частном. Преступившие[6] решили отправиться на поиски места Силы, о котором рассказал тот, кого люди по недомыслию называют Проклятым. Вместе с магами-людьми ушел и племянник Эмзара, избранный то ли судьбой, то ли самим Проклятым хранителем черного кольца, талисмана, проникнуть в суть которого не сумели ни Эмзар, ни Преступившие, ни уцелевшие эльфийские маги. Снежное Крыло не мог с твердостью сказать, стоило ли затевать поход в канун зимы, которая по всем признакам должна стать страшной; и имел ли он, Эмзар, право отпускать Рамиэрля, единственного из клана, хорошо знавшего внешний мир. Или — поправился про себя не терпевший неточностей предводитель Лебедей — знавший его лучше отца и его самого.

Как бы то ни было, не прошло и лунной кварты[7] с той ночи, когда племянник и его светловолосая спутница объявились в Убежище. Объявились, нарушив казавшийся незыблемым обычай — тайна превыше всего, а потому никакой магии. По закону пришельцы, оставив коней, должны были оставаться на границе топей, пока их не заметят наблюдатели и не пошлют за ними трясинника. Но Рамиэрль не счел возможным ждать. Он и Герика перешли болото с помощью заклятья и, обойдя стражу, постучались в серую дверь Лебединого Чертога. С той ночи Эмзар не спал… Нет, он, разумеется, и раньше знал, что когда-нибудь случится нечто, что положит конец их монотонному житью, а события последнего лета свидетельствовали, что ждать остается недолго. Большой мир властно призывал добровольных изгнанников.

Местоблюститель видел, что никому не избежать надвигающейся бури, иногда ему казалось, что он ждет ее, но, взглянув в серые глаза той, что была Эстель Оскорой,[8] Эмзар понял, что боится и, словно перепуганный ребенок, хочет, чтобы прихотливая судьба направила стопы этой женщины — колдуньи? стихии? — в другую сторону.

Увы! То, что произошло, изменить уже нельзя, и Снежное Крыло вежливо приветствовал ту, кто должна была стать Погибелью либо Спасением Тарры.[9] Если, разумеется, Пророчество не есть вселенский обман. Эмзар зябко передернул плечами, странно, до чего знание обостряет эмоции — не скажи ему Рамиэрль, КТО его спутница, он увидел бы в ней просто женщину из рода людей. Да, странную, удивительную в своей откровенности и в равнодушии к себе (некогда и он встретил такую, но об этом лучше не вспоминать!), но всего лишь женщину из племени людей. Зная же, кто такая Герика, он невольно выискивал следы дикой, неимоверно чужой силы, выискивал и не находил. Но откуда тогда это ощущение тяжести, накатывавшее на него, как волны? Хотя, возможно, все это лишь фантазии, порожденные тревогой и излишним знанием, ведь Эстель Оскора пока ничем не проявила своей чудовищной сути. Все, кто не знал правды о тарскийке, ничего сверхъестественного в ней не замечали. И все же Эмзар не находил себе места…

Тонкий, серебристый звон на грани слышимости отвлек местоблюстителя от раздумий — сработало защитное заклятие, предупреждая, что кто-то хочет войти в Лебединый Чертог. Этот звон — еще одно нововведение, вернее говоря, хорошо забытый старый обычай. С той поры, когда остатки клана Лебедя, покинув свои земли, укрылись в непроходимых топях, бежав то ли от смертных, то ли от бывших родичей, а скорее всего от самих себя, дворцовый этикет и дворцовые интриги утратили всякий смысл. После Исхода и Войн Монстров Лебедей осталось так мало, что власть переставала быть властью, жить по-прежнему стало нельзя, и потомки эльфийских государей перестали выставлять охрану, запирать двери и сплетать хитроумные заклятия, защищая свою жизнь от жаждущих воссесть на Лебединый трон родичей. Лишь после представления, устроенного летом в Зале Первых Фиалок племянницей, Эмзар вспомнил о том, что и в собственном доме следует быть осторожным.

Теперь несколько молодых воинов из Домов Ивы и Ириса, сменяя друг друга, охраняли вход в покои принца, но то, что это было лишь дополнением к мощной защитной магии, пущенной в ход после тысячелетнего перерыва, не знал никто.

Эмзар грациозно отвернулся от окна и, скрестив руки на груди, стал ждать. Вскоре дежуривший в этот день Элэар из Дома Ивы отдернул серебристо-алый струящийся занавес, отделявший Рассветную Приемную от Зала Огненных Настурций, и, слегка поклонившись, возвестил о приходе главы Дома Розы. По лицу Эмзара скользнуло подобие улыбки — брат был одним из немногих, с кем местоблюститель чувствовал себя спокойно и чье мнение для него что-то значило.

Астен, вопреки своему обыкновению одетый весьма тщательно, почти щеголевато, не скрывал ни своей тревоги, ни своей усталости. Братья по эльфийским меркам были совсем несхожи. Народ, у которого совершенство черт лица и фигуры считается естественным, очень внимателен к мелочам. Это в глазах смертных, оказавшихся среди Перворожденных, те разнятся лишь цветом волос и глаз да драгоценными одеяниями. Сами же Дети Звезд подмечают малейшие отличия, поэтому мечтатель Астен со своими золотыми волосами и ярко-синими глазами и темноволосый голубоглазый Эмзар, славящийся сдержанностью и ироничностью, почитались несхожими, как вечер и утро. Старший был вождем и воином, младший — поэтом. Братья всегда ладили, но лишь недавно старший обнаружил в младшем не только немалую магическую силу, но и тихое, спокойное упрямство и целеустремленность, столь характерные для мужчин Дома Розы. В наступающие смутные времена поддержка Астена стала Эмзару необходима как воздух.

Кленовая Ветвь легко коснулся плеча правителя и опустился в затканное листьями мать-и-мачехи серебристо-зеленое кресло у изящного невысокого столика. Эмзар остался стоять, для этих двоих этикет не играл никакой роли.

— Я проводил их через Северные топи, — мелодичный голос Астена прозвучал устало, — они собираются пройти за два месяца всю Северную Арцию и нагнать Уанна…

— Это возможно, если, конечно, им повезет, — задумчиво проговорил Эмзар, — но все-таки…

— Все-таки ты не уверен, что это вообще нужно? Я тоже, — Астен провел по лицу рукой, словно снимая невидимую паутину, — все спорю и спорю сам с собой… Что-то говорит мне, что нечего им там делать. И потом, мы взяли на себя слишком большую ответственность.

— Эстель Оскора?

— Да! До сих пор не понимаю, что же она такое. И, самое печальное, она сама не понимает. В ней должна быть Сила, а я этой Силы не чувствую. Но все сходится именно на ней — Всадники, которых она разбудила, Пророчество, этот ее чудовищный ребенок, которого пришлось…

— Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше!

— Вот как? — Астен приподнял бровь. — Ты не доверяешь собственным заклятиям?

— А ты не чувствуешь, как здесь растет тревога? Все Дома владеют высокой магией, и я не уверен, что никто не пустит ее в ход… Хорошо хоть, мы с тобой принадлежим именно к Дому Розы.

— Эанке? Я тоже думаю, что дочь Нанниэли что-то замышляет. Она, кстати, ненавидит Герику, невзлюбила с первого взгляда…

— Ну, этого стоило ожидать, — Эмзар наконец решил присесть, — смертная женщина в Убежище! Если тарскийка и есть легендарная Эстель Оскора, то она становится центральной фигурой пьесы, а Эа всегда отводила эту роль себе. Она не может не чувствовать значимости нашей гостьи, хоть и не знает всей правды. А что ты сам? Рамиэрль поручил Герику тебе, а ты, как я понимаю, не имел ничего против.

— Ну, после того как ты убедил меня жениться на Нанниэли, и тем более после того, как я породил такую дочь, мне бояться не пристало никого и ничего. Эстель Оскора, — Астен неожиданно лихо улыбнулся, — так Эстель Оскора! Как оказалось, мне нравятся опасности… А Геро, что ж, я пока мало могу о ней сказать… Зла в ней я не вижу, правда, и Света, или, как говорят люди, Добра, тоже не ощущается. Она что-то пытается понять или вспомнить, но, кажется, сама не знает, что именно.

— Она нравится тебе?

— Пожалуй, да… И потом, она моя Эфло д'огэр.[10]

— Что? — Эмзар непроизвольно вздрогнул. — Ты понимаешь, что говоришь?!

— Вполне. В нашей семье всегда чуяли такие вещи. Потому-то я и молчал, когда решалось, идти ли ей в Корбут с Рамиэрлем. Я был не вправе вмешиваться.

— Проклятье, — Эмзар с силой стиснул резной подлокотник, — я так хотел, чтоб она ушла, и, вместе с тем, выпускать ее из рук опасно.

— Вернее, отдать в руки Примеро с его амбициями. Успокойся, — Астен с неподдельным участием взглянул в лицо брату. — В конце концов, избежать встречи с Судьбой еще никому не удавалось, другое дело, что исход рандеву зависит и от нас тоже.

Год от В.И.

Полдень 21-го дня месяца Зеркала.

Вольное село.[11] Белый Мост

Уже четвертый день кряду Фронтеру полосовали дожди. Серые тучи затянули небо на несколько диа[12] вокруг. Жирная, плодородная почва размокла, превратившись в отвратительное, чмокающее под ногами месиво, воздух был пропитан влагой так, что даже постели в домах за день становились влажными. В это время года день ненамного отличался от ночи, а утро от вечера, и если женщины еще пытались делать какую-то работу — ходили за скотиной, пряли, готовили, — то мужчины предпочитали пережидать ненастье в уютной общей зале «Белой Мальвы». Там за стопкой царки[13] или кружкой подогретого вина можно было до ночи обсуждать деревенские новости и слухи, передаваемые проезжими либо же вернувшимися откуда-то сельчанами.

Красотка Гвенда, после смерти своего слишком уж любившего покушать и выпить мужа единолично заправляющая «Мальвой», позднюю осень любила. Ей нравилось, что у нее собирается почти весь Белый Мост, что никто никуда не спешит, а все ведут неспешные беседы, отдавая должное ее стряпне и особенно знаменитой царке, но в этом году Красотке было тревожно.

Да и что могло быть хорошего, если по коронному тракту, у которого и вырос Белый Мост, ездят меньше, чем по проселку?! Ни купцов с товарами, ни весельчаков-либров,[14] ни местных, собравшихся в гости к таянским родственникам, ни таянцев, навещавших своих во Фронтере… Проклятущий Михай никого из Таяны не выпускал, а дураков, готовых лезть к Проклятому в зубы ради смутных таянских барышей, не находилось. Фронтера внезапно оказалась медвежьим углом, краем света, причем опасным краем. Про то, что творится за речкой Каючкой, говорили всякое и, как правило, шепотом. Хорошо хоть непролазные Кабаньи топи, начинающиеся в половине диа пути, надежно прикрывали село от взбесившегося соседа, зато на тракт Гвенда теперь посматривали с опаской.

Известно, что кошки, твари, не способные любить кого-то, кроме самих себя, чуют землетрясения и заранее покидают опасное место. Кое-кто пошел еще дальше и утверждает, что трактирщики загодя чуют войны и всяческие безобразия и надежно прячут свои богатства. Как бы то ни было, но Гвенда приняла кое-какие меры. Друг и покровитель Красотки Рыгор Зимный, войт[15] Белого Моста, то ворча, то посмеиваясь, помогал по ночам своей подружке перетаскивать в Ласковую пущу бочонки с царкой и вином, мешки с солью, сундуки со всяческим добром. Вещи побольше да подешевле Гвенда припрятала во дворе, оставив в доме только самое необходимое, а в придачу заставила Рыгора проделать потайной ход из дома в огород да сделать в заборе два тайных лаза. Последние предосторожности войт полностью одобрял, но дело тут было не в каких-то там выдуманных Гвендой врагах, а в ныне здравствующей войтихе, не оставляющей попыток поймать благоверного на горячем.

Впрочем, этим дождливым днем Рыгор открыто заявился к коханке[16] через общий вход и законно занял — войт как-никак — самое лучшее место. Гвенда со своей всегдашней полуулыбочкой, от которой мужское население Белого Моста с четырнадцати до семидесяти годов бросало то в жар, то в холод, принесла блюдо с холодной свининой, замоченные перцы, утренний хлеб и, разумеется, баклагу с царкой. Рыгор с достоинством принял вожделенный сосуд, нацедил себе в малую баклажку и приготовился наслаждаться, однако чарка остановилась, не омочив густых медно-коричневых усов. Дверь «Мальвы» со скрипом растворилась, и на пороге предстала странная оборванная фигура.

Мужчина (а это был мужчина) был мокрым с головы до ног, что, в общем-то, было неудивительно, так как на улице хлестало как из ведра. Странным было другое — человек этого, кажется, не замечал. Он, глупо помаргивая, стоял на пороге, забыв закрыть за собой дверь. Сидящие в комнате люди с удивлением таращились на пришельца, но почему-то молчали.

Говорят, поганые вести метят того, кто их принес. Сельчане не хотели слышать ничего дурного и потому ни о чем не спрашивали. Наступила тишина, которой «Мальва» еще не знала, даже стало слышно, как штурмует заклеенное на зиму окно не уснувшая по недомыслию муха.

Наконец кто-то неуверенным голосом пискнул: «Антось!»

Это действительно был Антось Моравик из Укропных Выселок, небольшой деревеньки с самой таянской границы. В Мост Антось иногда наведывался — привозил мед и соты, выпивал чарку-другую в «Мальве» и возвращался назад. Своим он не был, но и чужим его не считали. Впрочем, признать в этом взлохмаченном мокром человеке веселого, добродушного Антося было нелегко.

Рыгор вздохнул, понимая, что как войт должен взять все в свои руки, и шагнул вперед.

— Входи, Антосю! Чего ж на пороге маяться?

Тот вошел. Как-то боком, затравленно озираясь.

— Что трапылося?[17]

Антось брякнулся на лавку, залпом осушив большую чарку лучшей Гвендиной царки. Не закусывая, налил еще одну, выпил половину и выдохнул:

— Никого нема!

Все переглянулись. Слова казались более чем странными. Как это никого нет? Где?!

Антось допил свою чарку и пояснил:

— В Укропках нема. Все кудысь подевалися. И малые, и взрослые… Никого.

Мало-помалу Рыгор вытянул из бедняги, что тот, несмотря на дождь, отправился в пущу проверить капканы — вдруг какая дичина попадется. Так ли уж ему зайчатина понадобилось или же невмоготу стало сидеть в хате с женой, славящейся сварливостью на всю Фронтеру, но Антось сбежал в лес, который знал и любил. Проблуждав до темноты, охотник не смог найти дорогу домой, чего с ним ни разу не случалось, и заночевал в лесу, ему посчастливилось встретить дерево с огромным дуплом, где он благополучно проспал всю ночь. Утром сразу же набрел на нужную тропку и поспешил домой, на ходу сочиняя, что соврать хозяйке, так как правдивому рассказу она бы ни в жизнь не поверила. Врать, однако, не пришлось — дом оказался пустым. Как и вся деревушка. Добрых две сотни человек пропало, не заперев дверей, не забрав с собой ничего.

Если там и были какие-то следы, то словно бы сошедший с ума дождь все смыл. Ничего не пропало, разве что разом издохли все собаки. Не были убиты, а именно издохли, словно их потравили.

Бедный Антось, ничего не соображая и даже не затворив дверей осиротевшей хаты, бросился пешком к ближайшим соседям — на хутор Выстрычку, что лежал в полутора весах[18] от Укропок. Там было то же самое! Неизвестно, что б стал делать сходящий с ума от ужаса и недоумения Антось, но, на счастье, ему попалась чья-то отвязавшаяся лошадь, на которую он взобрался и потрусил в Белый Мост, безумно боясь, что и здесь никого не обнаружит. Рассказав все это, гость выпил еще одну чарку и, ткнувшись лицом в надраенный дубовый стол, громко захрапел.

— Нехай спит, — решил войт. — Ну, что хто думает?

Думали по-разному, но ничего хорошего. Самым простым было предположение, что Антось повредился в уме или перепил и ему все померещилось. Самым поганым, что все дело в таянской границе. Как бы то ни было, нужно было что-то делать, и Рыгор решил съездить и посмотреть. Если Антось прав, остается одно — послать людей к бару Кузергу — пусть выводит к Каючке дружину — даром, что ли, этих бездельников кормит вся округа?! А затем в город к коронному судье, пусть решает, кого тут звать: клирика али стражника.

Про третье свое решение отправить кого-то тайком в Эланд, как советовал либр Роман, буде случится что-то необычное или гадкое, Рыгор не сказал. Не время нынче говорить обо всем. И еще подумал, что его Гвенда — не только баба, каких больше нет, но и умница к тому же…

Эстель Оскора

Я который раз любовалась своим отражением в роскошном зеркале. Отражение было куда менее роскошным, но меня оно устраивало, так как напоминало, что я — это все-таки я.

Конечно, среди эльфов я выглядела не более уместно, чем лошадь на крыше. За немногие дни, проведенные среди народа Романа, я познала истинную красоту и вместе с тем уразумела, что все совершенное неизбежно вызывает жалость. Эльфы были прекрасны, но в них ощущалось что-то обреченное, исчезающее, изломанное… Я так и не поняла, нравятся ли мне эти создания, для этого я слишком мало прожила здесь, и слишком очарованы были мои глаза, чтобы я могла еще и думать.

Мне бы уйти с Романом и его странноватыми спутниками, одни из которых мне нравились, а другие, во главе с коротышкой Примеро, вызывали прямо-таки отвращение. Но меня не взяли. Или, вернее, не отпустили. И теперь мне предстояло переживать зиму среди болотных огоньков и иллюзий. Те, кто оставался в Убежище, жили в другом измерении, они не видели, не знали, не желали понимать того, что творится за границами их дивного острова. А я, я не могла не думать о том, что оставила за спиной, не могла не думать о том, что же я такое… Эстель Оскора? Возможно. Кто бы еще объяснил мне, что из этого следует.

Я отвернулась от зеркала, которое наверняка вздохнуло с облегчением и принялось отражать привычные ему изысканные предметы. Накинув на плечи невесомую, но очень теплую шаль — подарок хозяев (как же иначе, гостеприимство обязывает), я отправилась на улицу. Правду сказать, я обещала Роману не увлекаться одиночными прогулками. Видимо, мой золотоволосый приятель не слишком доверял своим родичам. По крайней мере, некоторым из них. Разумеется, я обещала ему все, что он хотел, — последнее дело заставлять уходящего в бой волноваться за тех, кого он оставляет за спиной. Но слова — это только слова. Я не собиралась сидеть всю зиму в золоченой клетке, ожидая возвращения Рамиэрля со товарищи. Найдет он Проклятого или нет, это еще никому не известно. А хоть бы и нашел — большой вопрос, захочет ли тот помочь, да и сможет ли управиться с Белым Оленем.[19] С другой стороны, мне ясно дали понять, что, пока я жива, он не сможет обрести устойчивого материального воплощения… Видимо, принцип единобрачия у этой нечисти к нашему счастью доведен до абсурда. Из этого следовало, что за мной будут охотиться, то ли чтобы вернуть, то ли чтобы прикончить.

Я в очередной раз с отвращением вспомнила свою прежнюю жизнь, которую прожила, как законченная курица. На месте Белого Оленя я постаралась бы завести себе подругу поинтереснее и поумнее, хотя, похоже, мой дражайший отец с детства готовил меня именно в супруги Оленю, или как он там на самом деле называется… Всадники вроде бы звали его Ройгу… Ну и имечко! Под стать мерзкой твари, задавшейся целью скрутить весь мир в бараний рог. Я же со своим счастьем заячьим[20] оказалась первой, кто попался ему под руку, чтобы не сказать хуже.

Магия Романа, сначала уничтожившая то, что я носила в своем чреве (назвать это ребенком у меня язык не поворачивался), а потом вырвавшая меня из лап смерти, каким-то непостижимым образом вытравила из моей памяти чувства, оставив только события. Я помнила ВСЕ, чему была свидетельницей, но единственная эмоция, которую я могла испытывать, был стыд за себя прежнюю… Я ненавидела Герику, тупо исполнявшую отцовские приказы. И вместе с тем я отдавала себе отчет в том, что все эти глупости сотворила именно я. Это я оказалась не в состоянии бороться за свое счастье. Это я послужила причиной смерти Стефана. Эта я позволяла делать с собой все, что угодно…

В конечном счете во всем том кошмаре, который случился в Гелани, я была виновна не меньше отца, теперь же следовало собраться с мыслями и подумать, как исправить то, что я натворила. В который раз взвесив свои таланты, я пришла к выводу, что мой единственный козырь — то, что никто, кроме Романа и Лупе с Симоном, не знает, что я научилась думать и разучилась слушаться. Проявятся там или нет какие-то магические способности, имея голову на плечах и волю к жизни, можно горы своротить. Пока же мне лучше оставаться среди эльфов. Никакая война до весны не начнется, а я за зиму постараюсь разобраться, во что меня превратили, и, если у меня есть способности к магии, научусь хоть чему-то полезному. Благо на острове эльфов все прямо-таки дышит волшебством.

Уходя, Роман сказал, что я могу во всем доверять его отцу и дяде, а также молодому художнику, кажется, из Дома Ивы. Зато от собственной матери и сестры он меня предостерегал так, словно они были его злейшими врагами. Похоже, так оно и было. Я сразу заметила двух красавиц, которые внимательно, не произнося при этом не единого слова, рассматривали меня, когда мы, нарушив все здешние законы, переправились на затерянный в топях остров при помощи магии. Ни красота этого загадочного места, ни радость, обычная для избежавших смертельной опасности, ни непритворное радушие Астена и Эмзара не вычеркнули из моей памяти тяжелый неприветливый взгляд двух пар прекрасных очей.

На их месте я бы радовалась появлению в Убежище женщины, на фоне которой их краса казалась еще убедительнее. Я-то прекрасно понимала, что, расставшись во время болезни с косами — моим единственным сокровищем, вряд ли вызвала бы ревность даже у человеческих женщин, не то что у эльфиек. И все равно в их взгляде чувствовался страх и зависть. Этого мне было не понять…

Поглощенная своими мыслями, я умудрилась забрести довольно далеко от палаццо приютившего меня Астена. Поселение эльфов, собственно говоря, представляло собой группу вилл, разбросанных в светлом буковом лесу. Дома, украшенные высокими изящными шпилями, небольшими балкончиками с немыслимо красивыми решетками и прелестными статуями, утопали в плюще, диких розах и жимолости. Ограды казались чисто символическими, хотя я уже поняла, что видимая легкость и хрупкость отнюдь не является слабостью. На деле игрушечные замки являлись подлинными крепостями, войти в которые вопреки воле хозяев мог только очень сильный волшебник.

Астен показал мне, как выходить и входить в его дом, но чужие особняки для меня оставались запретными. Впрочем, желания знакомиться с соседями у меня пока не возникало. Надо было освоиться и понять суть этого места и его обитателей.

Благополучно миновав десять или одиннадцать голубоватых и серебристых строений, я оказалась на тропинке, ведущей вверх. Я знала, что там находится парк и Лебединый Чертог, в котором однажды меня уже принимали, и мне пришло в голову повторить свой визит. В конце концов, Роман велел мне доверять Эмзару, так отчего бы не познакомиться с ним или, по крайней мере, с его резиденцией поближе?

Год от В.И.

Мы поможем в написании ваших работ!