Контракты на изменение других 13 страница
Ли: Бесполезно. Я… я не знаю, как лучше всего представить им себя. И уж точно я не знаю, как лучше всего отвечать на их вопросы.
Мэри: Я попросила их сделать это, чтобы вы увидели, что не существует лучшего способа. Эби говорил в соответствии со своими критериями, Энн и Арт — со своими.
Ли: (Бросает руку безнадежным жестом. )
Боб: Еще раз махните рукой. Вот так. Теперь будьте вашими руками. Что они говорят?
Ли: К черту их всех! К черту, к черту! К черту комиссию, к черту ТА! К черту все. (Ли после глубокого дыхания и рычания на Джой научился быть решительным. ) Я злюсь на многие вещи, которые мне приходится делать.
Мэри: Так. Что происходит, когда вы — маленький мальчик… сейчас вы дома… Что происходит, когда ты говоришь: «Я злюсь на многие вещи, которые мне приходится делать».
Ли: Я так никогда не говорил.
Мэри: Ну-у…
Ли: Я всегда злился, но не мог этого показать.
Мэри: Будьте там.
Ли: Мама, я злюсь на тебя. За то, что твой любимчик — Джо. Только и слышу, какой он замечательный. Ах, он с удовольствием ест это литовское дерьмо, которым ты нас пичкала! Меня тошнило от этой пищи: зеленые одуванчики, зеленый лук… а ты знай повторяешь: «Джо, ты все съел! Ли, почему ты не доел? Почему ты не похож на Джо?».
Мэри: Ответьте ей.
Ли: К черту, мама. Я хочу, чтобы ты видела во мне меня, а не кого-то, кто должен походить на Джо. (Все еще приспосабливается, упрашивает.)
Мэри: Хорошо, вернемся к маме и Джо через минутку. А сейчас — видьте перед собой экзаменаторов и скажите им то, что говорили маме.
|
|
|
Ли: Я хочу, чтобы члены вашей комиссии видели во мне меня, а не копию Джо. (На этот раз он говорит твердо, без умоляющих ноток.)
Участник группы: Здорово сказано.
(Аплодируют)
Мэри: А теперь, не осознаете ли вы, что каждый представляет себя i окружающим по-разному — Эби, Энн, вы — и экзаменационная комиссия — не ваша мама, а вы — не маленький Ли.
Ли: Я начинаю понимать, что совершенство — это не Джо с мамой. Вот где собака зарыта… именно здесь. Быть на пять значило… быть похожим на Джо, а я не мог этого добиться.
Боб: Совершенство заключается в поедании литовского дерьма.
Ли: Класс! Я больше не собираюсь есть ничье дерьмо!
Мэри: Замечательно! Сообщите это комиссии.
Ли: Я не ем дерьмо. Я не ем! Я — не Джо! Я — это я! Я, — ЭТО Я!
Ли представляет себя комиссии; на сей раз он делает это энергично и в меру напористо.
Переход к другой сцене происходит, когда клиент внезапно понимает, когда именно принято некое важное решение. Джим Хинан — терапевт и наш помощник:
Линда: Мне снится сон… кошмар. Я бы хотела избавиться от него.
Джим: Хм-м. Он вам часто снится?
Линда: Все время снится.
Джим: Все время?
|
|
|
Линда: Раз в одну-две недели — всю жизнь с такой частотой.
Джим: Даже когда вы были младенцем?
Линда: Нет, лет с четырех-пяти, точно не помню.
Джим: Точно не помню. (Отражение).
Линда: Ну, как размытое пятно — чуть мерцает, точно не знаю.
Джим: Это «пятно» похоже на ваш сон?
Линда: Да. (Кивает).
Джим: Когда вы видели его в последний раз?
Линда: Прошлой ночью.
Джим: Будьте там — в вашем сне — и расскажите, что происходит.
Линда: Я лежу в кровати, и вдруг раздается громкий звук. Я вскакиваю. Бегу по длинному темному коридору. Мне страшно. В конце коридора свет и телефон на стене. Из телефона кричит голос. Я просыпаюсь. Он снова и снова кричит: «Линда, Линда!».
Джон: Вы просыпаетесь в страхе?
Линда: (Смотрит испуганными, широко открытыми глазами). Да.
Джон: Будьте коридором. Расскажите сон, как его видит коридор.
Линда: Мой телефон кричит: «Линда, Линда!».
Джим: Будьте голосом в телефоне.
Линда: Я — голос в телефоне. Я кричу: «Линда, Линда!».
Джим: Кричите.
Линда: Линда, Линда! (Истерически кричит. В тот же момент она внезапно падает головой на колени и начинает плакать. Через какое-то время начинает говорить голосом маленькой девочки.) Это ночь, когда умер мой папа. (Переходит на Взрослый голос.) В душе у него случился сердечный приступ, и он упал, проломив стеклянную дверь. Я выбежала в коридор. Он звал: «Линда, Линда!».
|
|
|
Джим: Что происходит?
Линда: Мама говорит мне, что это — всего лишь плохой сон и я должна идти спать. (Всхлипывает).
Джим: Сколько вам лет?
Линда: Четыре с половиной.
Джим: Выйдите из сна и вспомните реальное событие. Хотите поработать с ним?
Линда: Да.
Джим: Будьте снова в своей постели, после того, как мама отослала вас туда. Будьте там!
Линда: Я в постели. Я боюсь. (Плачет тихонько. )
Джим: Что вы говорите себе?
Линда: У меня был страшный сон, но это не сон!
Джим: (Ставит перед Линдой стул. ) Скажите это своей маме.
Линда: Это не сон. Я слышала. Слышала! Я ничего не выдумываю. Я слышала. Это не сон.
Джим: Будьте мамой. Мама, что ты хочешь сказать?
Линда: (Мама). Я боюсь.
Джим: Скажите маленькой Линде.
Линда: (Мама). Я тоже боюсь. Прости меня. Ты ничего не выдумала. Я хотела, чтобы это было сном. Меня тоже зовут Линдой. Твой папа звал меня.
Джим: Будьте маленькой Линдой.
Линда: У меня и глаза, и уши в порядке — я знаю, что такое сон, и я понимаю разницу! (Смотрит на Джима и кивает. )
Джим: (Кивает и улыбается. ) Скажите это здешнему народу.
Линда: (Оглядывает группу. ) Я не сумасшедшая. Я понимаю разницу! (Улыбается. )
|
|
|
Джим: Как вы сейчас?
Линда: Я закончила. Чувствую волнение… и грусть.
Джим: Закончили с мамой?
Линда: На сейчас — да. Спасибо.
Джим: Поблагодарите также и маленькую Линду!
На следующей встрече она сказала «прощай» своему отцу, а через полгода сообщила, что больше не видит кошмаров.
Нас часто спрашивают, как мы определяем, какой тип сцены использовать. Мы руководствуемся следующими нежесткими правилами: 1) Мы переходим от фантазии к реальности, если последняя более важна. Например, так сделал Джим при работе со сном Линды. 2) Мы используем сцену, которая интересует как клиента, так и нас, и в которой клиенту, похоже, легче ощутить энергию свободного Ребенка. 3) Если клиент не принимает нового решения, в следующем рабочем сеансе мы меняем сцену. После принятия нового решения мы очень часто возвращаемся к первой сцене, чтобы дать клиенту возможность закрепить свое решение. 4) Меняя клиентов, мы меняем и типы сцен, чтобы избежать повторений и стереотипного, приспособленного поведения. Если один клиент принял новое решение в ранней сцене, работа со следующим будет проходить в недавнем прошлом, в настоящем или в воображении. 5) Если клиент регулярно работает в определенном типе сцен, мы предлагаем ему поэкспериментировать в другой модальности. 6) Если один из нас проводит «мозговую атаку», он (она) имеет приоритет. Если же результат этой «атаки» нулевой, мы восстанавливаем правила.
Контекст, другие и клиент
Клиенты легко учатся создавать сцены в реальной жизни, в воспоминаниях, в воображении и ощущать себя своим Ребенком в этих сценах. Если происходит только это, результаты можно назвать совершенно антитерапевтическими. Клиент снова и снова проигрывает и переживает в чувствах те же сцены, мысли, эмоции и, вместо излечения, усугубляет свою патологию. Мэри вспоминает клиентку, которая свое трогательное прощание «с тетушкой» закончила словами: «Это мое последнее „прощай“ тебе!». Мэри спросила ее, а когда и где имели место предыдущие прощания. «О, я говорила тетушке „прощай“ с Фрицем Перлзом, и в Нью-Йорке, и…». И она назвала еще с полдюжины известных терапевтов. Чтобы принять, наконец, новое решение, ей необходимо вооружить своего Ребенка новым пониманием, осознанием ситуации — пониманием достаточно сильным, чтобы разрешить себе измениться.
Наша роль как терапевтов состоит в непрерывном внимательном поиске в каждой сцене «чего-то пропущенного», что позволит перевести сцену из разряда трагедии в разряд драмы со счастливым концом. Чтобы выгнать со сцены жертвенность, мы полностью концентрируемся на проблеме клиента. Для этого мы мысленно делим сцену на три составляющие: сам (или клиент), контекст сцены и другие персонажи сцены. Мы проясняем для себя, какие специфические факты, мысли, чувства и поведение подавляет клиент по отношению к себе, другим или контексту, чтобы продолжать чувствовать себя жертвой старого решения.
Все люди внимательны или невнимательны выборочно. Так, Мэри, когда читает, ничего не слышит. Чтобы привлечь ее внимание, Боб заводит какую-нибудь дурашливую речь: «Эй, Мэри, а не слоны ли танцуют у нас на лужайке? Думаю, это они! И заметь, мартышки тоже резвятся, прыгая по деревьям». В конце концов она начинает слышать. Эрик Берн иногда не видел. Работая с Бобом в одном и том же здании и часто встречаясь, Эрик однажды спросил Боба, сбрившего бороду год назад: «Когда вы перестали носить бороду?». Ребенок может весь день играть на улице, не замечая, что у него температура и болит ухо. В процессе терапии нас интересуют области невнимания, присущие данному клиенту.
Вирджиния Сатир пишет, что клиенты постоянны в невнимании к себе, контексту или другим. Так, обвинитель невнимателен к нуждам и желаниям других, когда он их ругает и обвиняет. Миротворец недооценивает себя. Рациональный человек, требуя «фактов», недооценивает как себя, так и других. Иррациональный недооценивает все стороны жизни. Мы добавляем к списку Вирджинии еще и «детей-цветы», которые игнорируют контекст и поэтому не могут решить проблемы, существующие в действительности.
Когда обвинитель блокирует новое решение, он, как правило, ждет изменений от других, на самом деле имея в виду: «Я не сдамся, пока этот человек не сделает что-нибудь для меня». Новое решение возможно только тогда, когда он захочет увидеть «этого человека» в другом свете и понять, что не тот заставляет его чувствовать.
Миротворец останется в тупике, пока не позволит себе ощущать самого себя, свои нужды, желания и эмоции. Он должен дать отпор «другим» в прошлом, осознав, что не несет за них ответственности и не «заставлял» их чувствовать.
Рационалисту нелегко найти контакт со своими и чужими чувствами из-за чего перейти в эго-состояние Ребенка тоже нелегко. Мы поглаживаем его за создание сцен и разрешение себе чувствовать в них. Мы очень осторожны, чтобы невзначай не подтолкнуть его к драматизации, поскольку знаем, что хотя принятые им новые решения часто едва выражены, они так же значительны, как те, что приняты эмоционально и шумно клиентами другого типа.
От иррационалиста (психотика) мы сначала требуем только Взрослых решений. Он принимает решение, изучая сцены в настоящем и недавнем прошлом. Даже возвращаясь в прошлое, его рассказ представляет скорее отчет Взрослого, нежели реакцию Ребенка. Мы немедленно прекращаем сцену, если он в ней становится иррациональным. «Ну-ка, переместитесь в кресло наблюдателя. Будьте моим консультантом. Что такого случилось с клиентом… с вами… что он решил вести себя как сумасшедший?» Мы прерываем сцену, чтобы восстановить функционирование Взрослого. Только когда клиент демонстрирует жесткий Взрослый контроль, он может без ущерба для работы перейти к в эго-состояние Ребенка.
«Ребенок-цветок» так легко принимает новые решения, что иногда терапевт совершенно уверен, что клиент проделал основную часть работы, пока не увидит на следующей встрече, что никаких последствий этим решениям и не предполагается. «Ребенок-цветок» — большой знаток в понимании себя и других и в воссоздании эмоций. Если терапевт не стоит непоколебимо на страже практичности, он может разыгрывать трогательные спектакли, не меняясь ни на йоту. После принятия каждого нового решения «ребенок-цветок» должен четко осознавать, что он собирается сделать в соответствии со своим решением.
Контекст
Рассматривая контекст сцены, мы не перестаем спрашивать себя, что в этом контексте не замечает клиент из-за стремления подтвердить старые предписания и решения. Что должен знать клиент о контексте, чтобы выполнить свой контракт?
Пэт, которая одна растит двоих детей, заключила контракт найти способ не чувствовать себя «всем на свете пришибленной», а радоваться и улучшить свою нынешнюю жизнь. Ее изначальные предписания — «Не будь ребенком» и «Не добейся успеха». Ее шантаж — печаль в настоящем и беспокойство о будущем.
Пэт возвращается к сцене из детства. Ей запрещают играть главную роль в школьной постановке. Вместо этого она должна продолжать работать в маленькой нью-йоркской кондитерской, их семейном предприятии. Она говорит: «Какая разница! Буду я играть в спектакле или не буду, все равно все так ужасно. В нашей жизни невозможно быть счастливой». Слыша эти слова, мы отодвигаем в сторону проблему школьной пьесы, которая позднее может послужить инструментом для принятия другого решения, если Пэт решит отстаивать свои права на «звездную роль». На первый план мы выдвигаем ее прежнее решение о том, что невозможно быть счастливой, если жизнь не изменится.
Она описывает свой дом и кондитерскую, затем мы даем следующее задание: «Представьте, что вы в том же месте… в кондитерской. Единственное отличие заключается в том, что в день вашего рождения добрая фея залетела к вам в комнату и осыпала вас пыльцой счастья. Будьте в кондитерской и найдите способ чувствовать себя счастливой НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО!». Она делает это и обнаруживает, что кондитерская — место, где, можно быть как печальной, так и веселой. Ее семья окрасила это место в печальный цвет, и Пэт решила, что их чувства — единственная возможная реакция на контекст их жизни. Этот воображаемый эксперимент освободил ее для поисков счастья и изменений в сегодняшней жизни.
Нэд тоже сконцентрирован на плохой стороне своего жизненного окружения. Его контракт: решить — жить ли счастливо, оставшись в семье, или жить счастливо, уйдя из нее. Он дважды расходился с женой, сейчас они снова живут вместе. Его изначальное предписание — «Не будь близок». Он помнит единственный светлый период в своей жизни, когда он жил на ферме с бабушкой. Но затем его заставили уехать к родителям в Чикаго и ходить в «ужасные, садистские чикагские школы». В его ранних сценах есть много очевидных направлений для работы. Так, ему понадобится сказать бабушке «прощай», а родителям — что он будет близок с людьми, пусть даже его могут однажды и разлучить с ними. Но так как до конца терапевтической встречи остается всего 15 минут, мы хотим, чтобы Нэд поработал в сцене, которую можно завершить быстро. Прощания, как правило, занимают довольно много времени.
Мэри: Очутитесь в школе, которую вы заканчивали. Что вы видите?
Нэд: Толпу дерущихся юных садистов.
Мэри: Посмотрите внимательно вокруг. Войдите в школу и обойдите ее.
Нэд рассказывает об обшарпанных, переполненных, грязных классах, раздраженных учителях и дерущихся мальчишках.
Мэри: Молодец. У вас здорово получается перемещение в ту сцену.
Выйдите на школьный двор. Видите дерущихся мальчишек?
Нэд: Да. (Описывает сцену).
Мэри: Все мальчишки дерутся?
Нэд: Нет, не все. Некоторые ребята играют в мяч.
Мэри: Интересно. А что делает Нэд?
Нэд: Просто сидит там на скамеечке. Грустный.
Мэри: Кто-нибудь из ребят сидит рядом с ним.
Нэд: Да.
Мэри: Мне странно, почему Нэд с ними не подружится.
Нэд: Я не знаю. Он просто не дружит с ними. Школа огромная. Я помню мальчика, похожего на меня… жил в моем доме. Я не часто играл с ним. Не знаю. Мне было так грустно.
Боб: Будьте Нэдом. На скамеечке. И скажите: «Я буду грустить, пока…».
Нэд: Я буду грустить, пока…пока…пока я не вернусь к бабушке. (Коротко всхлипывает.) Я так и не вернулся.
Боб: Да-а. А теперь увидьте жену и скажите: «Я буду грустить, пока я не вернусь к бабушке».
Нэд: Ради Бога! (Смеется.)
Жозе, сын сезонника-мексиканца, недооценивает пагубность школьной обстановки его детства. Хотя он и понимает, что тамошние учителя были предубеждены против испаноговорящих детей, он считает корнем зла свою «глупость». Жозе настаивает, что, будь его индекс интеллекта повыше, он бы смог преодолеть свои проблемы. На предыдущих встречах он получал поглаживания от членов группы за меткие замечания по поводу их проблем. Он провел эксперимент на двух стульях между своей «тупой» и «умной» половиной. Он понимает свою игру, в которой он подает неуместные реплики, получает в ответ критику и таким образом укрепляет уверенность в своей глупости.
Мы просим его мысленно перенестись обратно в школу. Он делает это и судорожно всхлипывает от болезненности эксперимента. Он не может объяснить учителям, что ему надо в туалет, его бьют линейкой, когда он говорит по-испански, дают старые и рваные учебники, в то время когда у англоговорящих детей новые, и переводят в класс для детей с замедленным развитием. 30 минут он путешествует по ужасным школьным годам, к концу рассказа у многих в группе слезы на глазах. Мы просим его снова стать взрослым и сказать маленькому Жозе, что надо быть очень умным мальчиком, чтобы в таких невыносимых условиях выучиться читать и писать по-английски и закончить школу. В конце встречи Жозе громко признает свой ум.
Другие
В сцене важные для клиента другие будут играть свои роли так, как помнит или воображает их клиент. Другие — не объект для изменений. Если отец не дает никаких оснований считать себя любящим родителем, мы не будем смотреть сквозь пальцы на сцену, в которой отец неожиданно становится любящим папочкой. Клиентка может понять своего нелюбящего отца, поспорить с ним, сообщить, что нашла в нынешней жизни человека, который любит ее, и, наконец, может изменить саму себя. Отца она изменить не может. Это центральное утверждение, ибо многие клиенты поддерживают свое несчастье, чтобы заставить измениться родителей; у нас они учатся нести ответственность за себя, неважно, как при этом устроен остальной мир.
Жозе, осознав вначале жуткую обстановку, царившую в его школе, на следующем шаге разбирается со своей первой учительницей. Он помнит ее и, проиграв роль этой учительницы, хотя и не изменяет никак ее саму, зато изменяет себя.
Жозе: Мисс Джонс, мне было всего лишь девять лет, когда я пришел к вам в класс. Вы — моя первая учительница. В школу я раньше не ходил. Все остальные ребята проучились уже три года. Они могли читать, писать и говорить по-английски. Конечно, они говорили по-английски. Я не глупый, если не понимаю по-английски.
Боб: Скажите ей: «Вы глупая, мисс Джонс».
Жозе: Да, вы глупая ! Вы глупая и злая… очень глупая. Если бы вы были умной, вы бы поняли, что я не глупый. Я просто не знал английского.
Боб: Сколько времени понадобилось вам, чтобы начать понимать английский в ее классе?
Жозе: Я думаю, дольше, чем должно было бы быть. Понимаете, мы, мексиканские ребята, разговаривали между собой… не по-английски. И мои родители так и не научились говорить по-английски. Да и старшие братья толком до сих пор не говорят. В общем… наверно, целый год.
Боб: Сколько мексиканских детей в классе?
Жозе: Около трети. Нас всех считали глупыми, а я был самым глупым. Так она думала.
Боб: Хорошо. Значит, мисс Джонс каждый день слышала в школе испанскую речь, а вы каждый день слышали английскую. Выучили английский за год? Сколько потребовалось мисс Джонс, чтобы выучить испанский?
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 220; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!