Формирование средневековых индийских литератур 21 страница
Удивительные истории, составляющие содержание танских новелл, дают нам некоторое представление о китайском городе VII—IX вв. и о правилах, регулирующих его жизнь. Герой танской новеллы — чаще всего чиновник или будущий чиновник. Такой герой не требует рассказа о себе говором площадей и улиц. Танская новелла в своем развитии остановилась на языке, почти не отличном по грамматическим особенностям от языка прозопоэтических сочинений гувэнь, использующего не разговорный танский язык, а древнекитайский. Все, что рассказывалось, имело свою традицию, идущую от коротких рассказов «о необычайном» III—VI вв., от записей в династийных историях. И герои оставались традиционными — студенты, красавицы, оборотни. Как и прежде, они были
95
типизированы, но безлики, различаясь между собою положением в обществе, возрастом, теми или иными способностями, судьбой. Неиндивидуализированной оставалась и речь персонажей.
Танская новелла традиционно нравственна и традиционно дидактична. Жизнь героев новеллы отмечена и трагедиями, и счастьем. В соответствии с давней традицией китайской литературы самая большая трагедия — это трагедия расставания и самое большое счастье — счастье супружеской жизни.
При этом, по сравнению с короткими рассказами III—VI вв., танская новелла ушла далеко вперед. Факт или кажущийся факт начинает в ней заменяться присущим художественной литературе вымыслом. Но герои остаются прежними. Новелла не обогатила мышления средневекового человека новыми идеалами. Легко заметить, что по социальному звучанию танская поэзия, даже принадлежа тем же авторам, была впереди прозы.
|
|
|
Вслед за танской новеллой идет народная сунская повесть хуабэнь, окончательно оформившаяся в XII—XIII вв. и записанная на разговорном языке своего времени. Во многом следуя народному сказу шихуа, она тем не менее связана с танской новеллой сюжетами, образностью, а подчас и заимствованной манерой описания. Как и в танской новелле, здесь реальное соединено с фантастическим, внимание рассказчика привлекают любовь и брак, но охват действительности намного шире.
Герои сунских повестей более разнообразные и демократические, чем в танской новелле, — это торговцы, студенты, монахи, разбойники. Мы видим, как беззаконие воспитывает рабскую психологию, как человек полностью зависим и беззащитен. Сунские повести создавались в бесправной городской среде, сопротивление которой было по большей части пассивным: XI век знал всего одно вооруженное восстание в городе Бэйчжоу.
Сунская повесть все еще не дает психологических деталей, а показывает события лишь через поступки героев, проявляющих свойственный им характер поведением в критических обстоятельствах. Рисуя внешность героев, рассказчик прибегает к уже использованным танской новеллой типовым обозначениям, которые сохранились в китайской литературе надолго. Надо сказать, что и в живописи, в китайском средневековом портрете, применяются лишь типологические категории, выработанные физиомантией. Индивидуального портрета еще нет: в Китае теория портрета отделяется от физиомантии не ранее XVIII столетия.
|
|
|
В сунской повести, как правило завершающейся победой традиционной конфуцианской нравственности, нет героя, с веселым смехом рвущего путы надоевшей старины, так хорошо известного нам по европейскому городскому рассказу. Авторы повести хотят немалого — справедливости, но она твердо обосновывается на конфуцианских уложениях, которым не препятствуют ни буддийская религиозная направленность, ни даосское волшебство. Это типичная средневековая повесть, очень совершенная в своем роде и при всей ее наблюдательности, виртуозности описаний в ней, живости ее и крайней занимательности не преступающая черту, ограничивающую жанр. Тот городской житель, для которого она создавалась, пока еще и экономически, и политически находился во власти феодального общества и представлений, присущих этому обществу.
|
|
|
Законы развития китайской прозы III—XIII вв. в определенной степени относятся ко всему рассматриваемому нами культурному региону, где средневековая китайская проза воспринималась творчески и помогала созданию своей национальной литературы. Корею, а а особенности Японию можно назвать и хранителями общего этого наследия: до сих пор там находят произведения китайского Средневековья, затерявшиеся у себя на родине, что еще раз свидетельствует о тесном духовном общении этих стран в средневековый период их истории.
Япония, в отличие от Кореи и от Вьетнама, восприняла иероглифическую письменность, не заменив ее впоследствии ничем, а лишь изобретя в качестве подспорья слоговую азбуку. Наряду с этим, также в отличие от Кореи и от Вьетнама, Япония (в которой, например, китайская поэзия времени Тан получила огромное распространение и, вызвав бурю подражания, способствовала развитию собственной поэзии на камбуне), довольно рано поставила произведения на камбуне во второй ряд своей литературы, что всего заметнее в прозе. Тем интереснее самобытность уже оторвавшейся от камбуна японской прозы, ранние и самые замечательные образцы которой появились в XI в., через два столетия после первой народной повести «Такэтори моногатари», созданной на фольклорной основе. Исторические условия были таковы, что мужская часть образованного слоя общества писала на камбуне, а также сочиняла стихи танка, японская же художественная проза стала уделом талантливых женщин, влияние на которых китайской культуры, конечно, ощущалось, но было не столь непосредственным.
|
|
|
Так были созданы родственные по форме жанру китайских «изречений» знаменитые произведения японской литературы, а среди них «Записки у изголовья» Сей Сёнагон. В начале
96
XI в. появилась одна из самых великих книг японской классики — роман «Гэндзи моногатари» Мурасаки-Сикибу, женщины, принадлежащей к придворному кругу. «Гэндзи моногатари» поражает тонкостью наблюдений и попыткой объективного взгляда на мир, предваряя тем самым достижения позднейшей литературы. В начале XII в. получил распространение сборник рассказов «Кондзяку моногатари», уже свидетельствующий о наличии демократических тенденций в японской литературе и содержащий рассказы, доступные не только образованной части общества. Его общенародное значение было осознано только впоследствии. Для Кореи и Вьетнама III—XIII века были временем преимущественного господства поэзии (если основываться только на сохранившихся до наших дней письменных памятниках).
Последующие столетия знаменуют собою ряд новых явлений в литературах этого культурного региона — расцвет жанра юаньской драмы в Китае, распространение отмеченной национальным своеобразием иероглифической прозы (на ханмуне) в Корее и (на ханване) во Вьетнаме, развитие жанров дзуйхицу — разрозненных записок, ёкёку — одноактной поэтической драмы для театра масок Но, а также произведений на камбуне — в Японии.
Китайская литература: [III—XIII вв.]
96
ПОЭЗИЯ III—VI ВВ.
К концу II в. некогда могущественная ханьская империя пришла в упадок. Крестьянское восстание «желтых повязок» в 184 г. окончательно подорвало власть династии. Между так называемыми сильными домами, владевшими землями, началась междоусобная борьба. Четыреста лет, вплоть до объединения Китая в 618 г. первым императором танской династии, огромные просторы страны были ареной кровопролитных войн.
В конце II и начале III в. на территории бывшего ханьского государства образовались царства Вэй, Шу и У, правителями которых стали Цао Цао, Лю Бэй и Сунь Цюань. Историю Троецарствия (220—280) характеризуют бесконечные войны и распри, рост бродяжничества, принявшего размеры социального бедствия. В стране свирепствовали голод и болезни. После восстания «желтых повязок» крестьянские бунты не прекращались. Участились набеги на северные границы страны кочевых племен сяньби, сюнну (хунну), цзе. К началу IV в. они завершились установлением временного господства племен над частью территории Китая. В 420 г. была основана династия Сун, которую менее чем за полтораста лет сменило еще три династии.
Духовная жизнь в тот период была весьма сложной. Конфуцианское учение, издавна служившее верной защитой императорской власти, утрачивало свою былую силу. К I в. относится проникновение в Китай буддизма с его проповедью недеянья, отрешения от соблазнов, якобы ведущих к нравственному перерождению человека. В 504 г. буддизм был объявлен государственной религией. Широкое распространение получила религиозная (нефилософская) форма даосизма, ее фантастические, сказочные элементы.
Мысли и чувства простых людей, их видение мира отразили в себе народные песни юэфу, многие записи которых дошли до наших дней. Их не записывали только в смутное время Троецарствия, но бытовавший тогда песенный фольклор, по-видимому, мало чем отличался от более раннего, ханьского. Ханьские юэфу, повествующие о тяжких войнах, о бедствиях народных, о быстротечности жизни, о любви и разлуке, были широко распространены и в III в. н. э. Приблизительно в это же время была создана народная баллада «Жена Цзяо Чжун-цина» (другое название — «Павлины летят на юго-восток»). В ней поэзия поднимает свой голос в защиту любви и свободы человеческой личности, против гнета конфуцианского домостроя. Особенно большое развитие любовная тема получает в более поздних песнях (IV—VI вв.), собранных на Юге страны, на которые немалое влияние оказала весенняя обрядово-игровая поэзия некитайских народностей Юга. Северные песни того же периода более суровы и мужественны; постоянная необходимость для жителей Севера защищать жизнь и свободу с оружием в руках наложила на их творчество свой отпечаток: на первый план здесь выступают юэфу, воспевающие воинскую доблесть, ратный подвиг. Осуждение бесконечных завоевательных войн, характерное для песен II в. до н. э. — II в. н. э., сменяется темой любви к родной земле, получившей самое широкое распространение. Следует отметить также, что определенное влияние на северные юэфу оказал фольклор кочевников-завоевателей, покоривших на некоторое время эту часть страны. Общими для Севера и Юга Китая были повсеместно бытовавшие короткие,
97
афористические песенки, которыми народ откликался на каждое волнующее его событие, обличал и высмеивал своих угнетателей.
Литература, возникшая на рубеже II и III вв., многим обязана именно народной песне. Это было время возраставшей индивидуализации творчества, которая, однако, еще не разрушала фольклорного влияния: поднявшись над традиционной народной литературой, индивидуальная поэзия сохраняла с ней тесную связь, питаясь ее живительными соками.
До наших дней дошло около трехсот стихотворений поэтов той поры, прежде всего «семи цзяньаньских мужей» и литераторов из дома Цао.
Поэты, входившие в группу «семи мужей», в пору смут оказались в самом водовороте событий, прониклись бедами и горестями народа. Создавая правдивые стихи о тяготах походов, о скитаниях беженцев и сирот, поэты отразили характерные особенности эпохи; смело и требовательно звучали их голоса, ратовавшие за объединение страны, за прекращение междоусобных войн.
Однако постепенно (между 212 и 217 гг.) развилась и поэзия, имеющая ярко выраженный придворный характер.
Прибывшие из разных концов страны в город Ечэн поэты часто встречались у наследника престола за вином, читали стихи, обменивались экспромтами. Поэты сочиняли стихи на темы: «любовь к пейзажу», «близость к прудам и паркам», «ответные стихи в дар», «благодарственные стихи», «стихи на пиршестве», «застольные стихи».
В этих произведениях мы находим подробности жизни древних китайцев, узнаем об их играх и развлечениях, об охоте и пиршестве, об аудиенции у государя и о церемонии отъезда удельных князей из столицы, но прежде всего здесь отражены чувства и думы людей той эпохи.
Правда, у ечэнских поэтов социальные мотивы звучали приглушенно, часто сменяясь пустым славословием, свойственным любой придворной литературе. Но, несмотря на все это, ечэнские поэты прошли хорошую школу поэтического мастерства.
Поэты III в. оставили образцы пятисловных стихов. Их появление было выдающимся событием в истории китайской поэзии. Песни, где царствует четырехсловный стих («Шицзин»), являются великим творением народного гения, но со временем этот же стих превратился в путы, связывавшие развитие поэзии. Новые идеи требовали новых форм выражения, и такой формой стал пятисловный стих, господствовавший в китайской поэзии в течение многих веков. Пятый иероглиф придал стиху большую гибкость, выразительность, значительно увеличил его лексические и стилистические возможности, приблизил язык поэзии к разговорной речи.
Источником пятисловного стиха было устное народное творчество, в частности народные песни юэфу, в которых он и развился раньше всего. Поэтому пользовавшиеся этим стихом стали обращать внимание на его музыкальную сторону. Правда, они еще не смогли подняться до теоретического осмысления открываемых им возможностей, однако на практике, на слух применяли принцип тональности довольно успешно. Вообще особенность китайского языка, выражающаяся в том, что каждое слово произносится с разной модуляцией (под определенным тоном), была использована поэзией вначале стихийно, а потом сознательно.
Поэты стремились к точному выражению мысли, они смело вводили в стихи слова, которые до них употреблялись редко или в ином значении. Особенно тщательно обрабатывали они первые и заключительные строки стихотворения, считая их наиболее важными для создания настроения, общего тона, а также для выделения главной мысли. Заключительные строки, часто принимавшие форму афоризма (у Цао Чжи в особенности), становились логическим завершением непрерывно нагнетаемых чувств и мыслей.
Литература III в. включала не только поэзию, хотя поэзия в ней преобладала. Первые уверенные шаги делала ритмическая проза (пянь-вэнь), появлялись «рассказы об удивительном». Но поэзия была особенно чутка к веяниям века, особенно близка к жизни.
Самым талантливым из «семи мужей» был Ван Цань (177—217). До наших дней дошло более двадцати его произведений, и среди них — известные «Семь печалей».
Ван Цань был создателем жанра малых фу, или лирических фу, отличавшихся от ханьских фу не только объемом, но и большим вниманием к человеку. Ханьские фу искусно воспроизводили картины природы, помпезно и часто гиперболически описывали императорские дворцы и парки, но в красочных и ярких описаниях редко ощущалась душа их автора: стихи были блестящи и холодны. Малые фу возникли тогда, когда у поэта появилась настоятельная потребность выразить свои чувства, свое волнение, иначе говоря, поэт уже был не сторонним наблюдателем, летописцем, а соучастником или даже героем описываемых им событий. Образцом лирических фу может служить стихотворение «Поднимаюсь на башню» — печальный рассказ о жизни самого Ван Цаня в изгнании, о его тщетных надеждах вернуться домой.
98
Во время жестокой эпидемии погибли Ван Цань и поэты Сюй Гань (171—218), Чэнь Линь (160—217), Ин Дан (?—217), Лю Чжэнь (?—217), также входившие в группу «семи».
Одним из самых смелых поэтов был Кун Жун (153—208); мишенью своей критики он избрал могущественного Цао Цао. «Клевета и ложь вредят справедливости», — писал он в одном из своих произведений. Особенно интересны стихи, написанные поэтом в тюрьме, куда заточил его Цао Цао. В них Кун Жун говорит о честных, прямых людях, об их благородных поступках. Это уже зрелые пятисловные стихи; китайские литературоведы утверждают, что «золотой век» пятисловных стихов начинается с Кун Жуна и Цай Юна (133—192), поэта в свое время широко известного.
«Семь мужей» были тесно связаны с домом Цао, средоточием литературной жизни того времени. Семья Цао — явление незаурядное; Цао Цао (155—220) — полководец и основатель династии, его старший сын Цао Пи (187—226) — император, младший Цао Чжи (192—232) — правитель удела, все трое одаренные люди, известные поэты, отдавшие литературе много сил.
В области литературы значение Цао Цао бесспорно. Его творчество способствовало расцвету литературных юэфу, создававшихся на основе народных песен. При этом Цао Цао не ограничивался простым подражанием. Сохранив колорит народных песен, поэт обогатил свои произведения новым содержанием, новыми образами. Как никто другой, описал Цао Цао тяготы военных походов, опасности трудного солдатского ремесла. Историки литературы отмечали, что полководец и правитель Цао Цао позволял себе в стихах такую смелость, на которую не решился бы без риска для жизни ни один из его подданных.
О трудной воинской жизни написано стихотворение «Тяготы похода». В стихах «За воротами Дунсимэнь» поэт рисует картину разрухи и запустения.
Стало крылатым выражение танского поэта Юань Чжэня (779—831), что стихи Цао Цао писал в седле с копьем наперевес.
Цао Цао — фигура сложная. Добившись власти, он провел ряд прогрессивных реформ, сделал некоторые уступки крестьянству, существенно ограничив власть «сильных домов», однако это не помешало ему сыграть весьма негативную роль в подавлении крестьянского восстания «желтых повязок». Вот почему в последующие века в многочисленных театральных представлениях и в исторической эпопее Ло Гуань-чжуна «Троецарствие» (XIV в.) Цао Цао представлен хитрым и коварным злодеем, узурпатором и тираном.
Сочинения старшего сына мало чем походили на строки отца. Стихи Цао Пи мягче, спокойнее; высокие стены дворца надежно ограждали поэта-императора, не склонного к походам и битвам, от житейских бурь. Прогулки и пиры, раздумья о бренности жизни — темы многих его стихотворений. Цао Пи был мастером пейзажа, тонким лириком. Его называли «поэтом с женской душой».
Велики заслуги Цао Пи в области литературной критики. Его имя прославил трактат «Рассуждения об изящной словесности», в котором он попытался определить место и значение литературы и дал оценку творчества отдельных писателей. «Изящная словесность, — писал он, — великое дело в управлении государством, нетленное, цветущее дело. Человеческий век имеет предел, слава и радость кончаются с уходом самого человека, они ограничены во времени, их не сравнишь с изящной словесностью, которая беспредельна. Вот почему писатели древности посвятили себя кисти и туши, и мысли их запечатлены в их книгах». Цао Пи говорил, что литература — «нетленное, цветущее дело», но при этом уточнял: «в управлении государством», — что соответствовало конфуцианским установлениям.
Стихи младшего брата — Цао Чжи — отличались лиризмом, вниманием к человеку. Долгие годы поэт подвергался гонениям со стороны брата и на себе испытывал тяготы вынужденных странствий. Царствующий брат до самой смерти видел в Цао Чжи врага, покушающегося на его трон. Цао Пи не мог примириться с мыслью о том, что талант Цао Чжи затмевал его собственный, и за это мстил ему.
При жизни отца Цао Чжи находился под надежной защитой и чувствовал себя легко и беззаботно. В своих стихах молодой поэт рассказывал о состязаниях в искусстве стрельбы из лука, о пиршествах, о петушиных боях. Однако в те же годы Цао Чжи пишет вещи серьезные и глубокие. В стихотворении «Провожаю братьев Ин» он рисует картину запустения в разрушенном Лояне, бывшей столице страны, ставшей жертвой междоусобных войн. В «Стихах о славной столице», как бы логически продолжавших тему «Братьев Ин», поэт описал Лоян, уже восставший из пепла, нарядный и цветущий, юные сыны которого забыли прошлые годы и не желали о них вспоминать.
Одним из самых значительных произведений Цао Чжи первого периода было стихотворение «Белый скакун», где в образе странствующего воина поэт изобразил себя, свои мечты о героических делах: «В Книге героев тех имена, кто родине отдал сердце свое». Тема «Белого скакуна» не была случайной у Цао Чжи. Во второй
99
период его творчества, когда останутся позади веселые пиры, собрания друзей-поэтов, беспечность юности, эта тема начнет заслонять остальные.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!