ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. НАДГРОБИЕ ДЛЯ ВЕДЬМЫ
Нил Гейман История с кладбищем
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К РОССИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ
Мне всегда нравились кладбища.
Там так спокойно!
Редьярд Киплинг в сборнике рассказов «Книга джунглей» поселил ребёнка в тропическом лесу и рассказал о том, как он вырос и вернулся к людям.
Я в своём сборнике глав-историй привёл ребёнка на кладбище, похожее на те, где я сам бродил в детстве, и стал наблюдать, как он растёт.
Есть мнение, что эта книга о смерти и её не следует давать детям. Я его не разделяю.
Эта книга — о ценности жизни и о том, как найти свою семью.
Я всегда хотел побывать в России. Я знаю, что здесь до того, как расселиться по миру, жили поколения многих моих предков.
Надеюсь, что однажды, в не слишком отдалённом будущем, я к вам приеду. Однажды.
До того, как умру.
Нил Гейман
ГЛАВА ПЕРВАЯ. КАК НИКТО НЕ ИСПУГАЛСЯ ПОКОЙНИКОВ
Мёртвый босяк
В телеге обмяк.
Был он никто,
Вы же за то
Жалкие кости
Здесь и бросьте.
Из детского народного стихотворения
темноте появилась рука, а в руке - нож. Рукоять ножа была из отполированной чёрной кости, а лезвие - из твёрдой стали и такое острое, что рану и не заметишь. Сперва.
Нож уже почти завершил то, зачем попал в дом. Поэтому и лезвие, и рукоять были мокрыми.
В приоткрытую дверь, куда недавно пробрались нож и его хозяин, вползали космы ночного тумана.
Человек по имени Джек замер у лестницы. У него были чёрные волосы, чёрные глаза и тонкие-претонкие чёрные перчатки. Левой перчаткой он вытащил из кармана чёрного плаща огромный белый платок, протёр нож и правую перчатку, потом засунул платок обратно. Охота близилась к концу. Женщина лежала на кровати, мужчина - на полу спальни, их дочь - в детской с весёлыми обоями, среди игрушек и незаконченных поделок. Остался сын, который едва научился ходить, - и всё.
|
|
|
Человек по имени Джек размял пальцы. Прежде всего он был профессионалом - во всяком случае, считал себя таковым, - и не улыбался, пока не выполнит работу целиком.
Вторая детская была под самой крышей. Человек по имени Джек тихо поднялся по устеленным ковром ступенькам, открыл дверь мансарды и вошёл. В начищенных чёрных туфлях, как в зеркалах, отразился крошечный месяц.
Большая луна светила в окно. Светила неярко, тонула в тумане, но человеку по имени Джек этого хватало. Более чем.
Он различил в кроватке детский силуэт: голову, руки, ноги, туловище. Перегнулся через высокий деревянный бортик - такие делают, чтобы ребёнок не вылез, - поднял правую руку с ножом, нацелился в грудь…
…и опустил руку. В кровати лежал плюшевый мишка. Ребёнка не было.
Человек по имени Джек привык к слабому лунному свету и не стал включать электрический. Впрочем, в свете и так не было большой нужды: владелец ножа умел кое-что ещё.
|
|
|
Он потянул носом воздух. Постарался отсеять запахи, которые принёс в комнату сам, отмёл всё лишнее и сосредоточился на запахе того, за кем охотился. Он учуял ребёнка: аромат молока и печенья с кусочками шоколада. Кислая, резкая вонь мокрого подгузника. Детский шампунь и ещё что-то маленькое и резиновое. Игрушка - нет, скорее, соска.
Ребёнок был здесь. И пропал. Принюхиваясь, человек по имени Джек обошёл весь высокий и узкий дом сверху донизу. Осмотрел ванную с туалетом, кухню, сушилку и наконец прихожую, где нашлись только велосипеды, груда пустых хозяйственных сумок, ночной подгузник да заползшие с улицы пряди тумана.
Человек по имени Джек издал негромкий звук: то ли раздражённо крякнул, то ли довольно хмыкнул. Сунул нож в ножны, вшитые во внутренний карман плаща, и вышел на улицу. Туман окутывал луну и фонари, глушил звуки, рождал обманные тени. Ниже по улице горели витрины закрытых магазинов. На холме пряталось тёмное старое кладбище.
Человек по имени Джек, принюхиваясь, неторопливо пошёл в гору.
…Едва начав ходить, малыш стал для папы с мамой и отрадой, и досадой: ещё не родился на свет другой такой ребёнок, который так же любил бы ползать по дому и забираться во все укромные уголки. Этой ночью он проснулся от грохота внизу - будто что-то упало. Поскольку спать уже не хотелось, мальчик решил выбраться из кроватки. Борта у неё были высокие, как у манежа в гостиной, но перелезать через них он умел. Вот бы ещё приступочку…
|
|
|
Мальчик оттащил в угол кроватки своего большого золотисто-рыжего мишку. Потом, вцепившись в перила ручонками, поставил одну ногу медведю на живот, вторую - на голову, подтянулся и вылез, точнее, вывалился из кроватки на пол.
С глухим стуком он шлёпнулся прямо на груду мягких игрушек - подаренных на первый день рождения, меньше чем полгода назад, или перешедших по наследству от сестры. Упав, мальчик удивился, но не заплакал: если шуметь, взрослые придут и снова положат в кроватку.
Он выполз за дверь.
Подниматься по лестнице - целая наука, и мальчик её ещё не совсем освоил. А вот спускаться, как он уже давно выяснил, гораздо проще. Он сел на пухлую попку и начал плюхаться со ступеньки на ступеньку.
Он сосал резиновую соску. Мама стала почему-то говорить, что он уже большой для соски.
Мальчик бухнулся на последнюю ступеньку, встал и вышел на середину маленькой прихожей. Подгузник, который ещё по пути расстегнулся, тут у него и упал. Мальчик остался в коротенькой рубашонке. Ступеньки в детскую и спальню были очень высокие, а вот дверь на улицу так и манила…
|
|
|
Мальчик с лёгкой опаской ступил за порог. Туман обнял его, как давнего друга, и мальчик потопал вверх по улице - сначала неуверенно, потом всё твёрже и быстрее.
…На макушке холма туман редел. При свете луны было, конечно, не так светло, как днём, но рассмотреть кладбище было можно.
Взгляните сами.
Вы увидите заброшенную часовню с запертой железной дверью, увитым зеленью шпилем и маленьким деревцем, выросшим прямо в сточном жёлобе на крыше. Вы увидите надгробные камни, могилы, склепы и мемориальные плиты. А вот перебежал через дорожку и шмыгнул в кусты какой-то зверёк: кролик, хорёк или землеройка.
Всё это вы различили бы при свете луны, окажись вы в ту ночь на старом кладбище.
Зато едва ли заметили бы бледную полную женщину, которая прогуливалась у ворот. А если б и заметили, то, присмотревшись повнимательнее, решили бы, что это лишь игра света, тумана и тени.
И всё-таки женщина там была. Сейчас она как раз миновала несколько покосившихся надгробий по пути к воротам.
Ворота кладбища были закрыты. Их всегда запирали в четыре дня зимой и восемь вечера летом. Часть ограды представляла собой частокол острых металлических прутьев, остальное - высокую кирпичную стену. Между прутьями оставался небольшой зазор - слишком узкий не только для взрослого, но и для десятилетнего ребёнка…
- Оуэнс! - вскрикнула бледная женщина. Её голос напоминал шуршание ветра в осоке. - Оуэнс! А ну-ка, глянь сюда!
Она к чему-то наклонилась. В лунном свете дрогнула тень и оказалась седеющим мужчиной лет сорока с небольшим. Мужчина посмотрел на жену, потом на то, что привлекло её внимание, и поскрёб в затылке.
- Сударыня… - начал он. (Так было положено обращаться к жене в их время.) - Может, это зрительный обман?
Объект внимания миссис Оуэнс явно её заметил, потому что открыл рот, выронив на землю пустышку, и - невероятно! - потянулся пухлой ручонкой к бледному пальцу женщины.
- Я съем свой котелок, - заявил мистер Оуэнс, - если это не ребёнок.
- Ах, конечно же, ребёнок! - воскликнула его супруга. - Вопрос в том, что с ним делать?
- Боюсь, вы правы, сударыня, - отвечал её муж. - Однако вопрос этот не нам решать. Дитя, бесспорно, живое, и, стало быть, не имеет отношения к нам и нашему миру.
- Подумать только, улыбается! Какой славненький! - Миссис Оуэнс погладила бестелесной рукой редкие светлые волосы мальчика, и тот радостно засмеялся.
Вдруг по кладбищу пронёсся ледяной ветер и сдул туман с нижних склонов (дорожки кладбища вились по всему холму - вверх, вниз, а иногда и по кругу). Раздался грохот: кто-то дёргал ворота и теребил тяжёлый навесной замок с цепью.
- Ага, - сказал Оуэнс - Вот и родичи дитяти, которые жаждут вновь прижать его к любящей груди. Оставьте младенца в покое! - добавил он, видя, что миссис Оуэнс обвила ребёнка бесплотными руками и гладит по голове.
- Ох, не похож он ни на чьего родича! - проговорила она.
Человек в чёрном плаще устал трясти ворота и подошёл к боковой калитке. Та оказалась тоже тщательно заперта. В прошлом году на кладбище был случай вандализма, и городской совет принял меры.
- Пойдёмте, сударыня. Оставьте его, сделайте любезность!
Вдруг мистер Оуэнс раскрыл рот и замолчал. Он увидел привидение.
Казалось бы - и если вам тоже так кажется, вы совершенно правы, - призрак не должен был так уж изумить мистера Оуэнса. Ведь и он сам и миссис Оуэнс покоились с миром уже несколько сотен лет и всё это время имели дело лишь с себе подобными - то бишь с мёртвыми. Однако это привидение совсем не походило на обитателей кладбища - странно дрожащее, серое, как экран телевизора, когда тот «рябит». Его паника волнами захлёстывала всё вокруг, включая самих Оуэнсов. На самом деле призраков было три: два контура покрупнее, один поменьше, но чётко виднелась лишь одна фигура.
- Мой сын! Он хочет убить моего сына!
Что-то загремело. Мужчина поволок тяжёлую металлическую урну через дорогу, к ограде кладбища.
- Защитите моего ребёнка! - взмолился призрак, и миссис Оуэнс решила, что это женщина. Мать, конечно.
- Что он с вами сделал? - спросила миссис Оуэнс, хотя не была уверена, слышит ли та её. Только что скончалась, бедняжка! Куда легче отходить тихо, чтобы потом проснуться там, где тебя похоронили, смириться со смертью, увидеть своих соседей. А это существо состояло из одного только страха за ребёнка. Страх, словно крик, звенел в ушах Оуэнсов и привлекал внимание остальных здешних обитателей. Бледные фигуры потянулись к ним со всего кладбища.
- Кто ты? - обратился к призраку Гай Помпей. Ветер и дождь давно превратили его надгробный камень в простой валун. Две тысячи лет назад Гай Помпеи попросил, чтобы его тело не отсылали в Рим, а похоронили на холме у мраморного храма. Теперь, как один из старейших покойников на кладбище, он очень ревностно относился к своим обязанностям. - Твоё тело покоится здесь, женщина?
- Да нет же! Вы посмотрите, она только что умерла! - Миссис Оуэнс одной рукой обняла женскую фигуру и принялась её тихо увещевать.
От высокой стены между кладбищем и улицей донёсся стук, а потом грохот. Урна покатилась. На краю ограды, на фоне размытых туманом фонарей возник тёмный мужской силуэт. Мужчина ненадолго замер, а потом спустился по стене, цепляясь руками и болтая ногами. За несколько футов до земли он разжал руки и спрыгнул.
- Но, милочка, - обратилась миссис Оуэнс к фигуре. Из трёх осталась уже одна. - Он живой. Мы - нет. Как вы себе это представляете…
Ребёнок озадаченно смотрел на обеих. Потянулся сначала к одной, потом к другой, но схватил только воздух. Призрак его матери быстро таял.
- Да, - произнесла миссис Оуэнс в ответ на слова, которые слышала лишь она одна. - Да, если это возможно. - Она повернулась к стоявшему рядом мужчине.
- А ты, Оуэнс? Станешь ли ты отцом этому малышу?
- Я… отцом? - наморщил лоб Оуэнс.
- У нас ведь не было детей. А его мать просит, чтобы мы его защитили. Ты согласен?
Человек в чёрном плаще выбрался из зарослей среди старых оббитых надгробий и осторожно пошёл вперёд, но спугнул сову, и она бесшумно улетела прочь.
Человек увидел ребёнка, и глаза его загорелись торжеством.
Оуэнс знал, что думает его жена, когда говорит таким тоном. Не зря же они были вместе (до гробовой доски и после) добрых двести пятьдесят лет.
- Вы твёрдо уверены, что хотите этого, миссис Оуэнс? Без всяких сомнений?
- Уверена, как ни в чём и никогда!
- Тогда я согласен. Если вы решили стать ему матерью, я буду отцом.
- Слышали? - Миссис Оуэнс повернулась к мерцавшей фигуре, от которой остались лишь смутные очертания, похожие на отблеск зарницы. Фигура сказала ещё что-то, слышное только миссис Оуэнс, и исчезла.
- Больше мы её не увидим, - сказал мистер Оуэнс. - В следующий раз она проснётся на своём кладбище или там, куда направляется.
Миссис Оуэнс нагнулась и протянула к малышу руки.
- Иди сюда! - ласково позвала она. - Иди к мамочке!
Человек по имени Джек уже шёл к ним, держа в руке нож. Вдруг ему показалось, будто ребёнка окутал завиток тумана, и мальчик исчез. Остались только сырой туман да качающаяся трава.
Джек моргнул и потянул носом воздух. Что-то случилось, но он не мог понять, что. Из глубины его глотки вырвалось злобное ворчание хищника, упустившего добычу.
- Эй! - крикнул человек по имени Джек. - Может, ребёнок спрятался за кустом. Голос был мрачным, грубым и каким-то странным, словно мужчина не привык говорить.
Кладбище не раскрывало своих секретов.
- Эй! - снова позвал он, надеясь, что ребёнок хмыкнет, залепечет или шевельнётся. К его удивлению, в ответ прозвучал бархатистый голос:
- Вам помочь?
Человек по имени Джек был высокого роста. Этот - ещё выше. Джек был весь в чёрном. Одежда этого - ещё чернее. Всем, кто замечал Джека за делом - а он не любил, когда его замечали, - становилось страшно, тревожно или как-то не по себе. Но когда Джек посмотрел на незнакомца, ему самому стало не по себе.
- Я кое-кого ищу, - сказал человек по имени Джек, спрятав руку в карман плаща так, чтобы нож оставался наготове.
- На запертом кладбище среди ночи? - уточнил незнакомец.
- Ребёнка, - ответил человек по имени Джек. - Я просто шёл мимо и услышал детский плач. Заглянул за ограду - а там ребёнок. Что бы сделал другой на моём месте?
- Рукоплещу вашей гражданской сознательности. Однако, найди вы ребёнка, как бы вы отсюда выбрались? С ним на руках через стену не перелезть.
- Я бы кричал, пока меня кто-нибудь не услышал бы и не выпустил, - сказал человек по имени Джек.
Тяжёлый звон ключей.
- Этот «кто-нибудь» - я, - заметил незнакомец. - Я бы вас и выпустил. - Он выбрал из связки большой ключ и сказал: - Прошу за мной.
Человек по имени Джек двинулся следом за незнакомцем, одновременно вытаскивая из кармана нож.
- Так вы смотритель?
- Я? О да, в некотором роде…
Чем ближе они подходили к воротам, тем дальше оставался ребёнок. У Джека не было в этом никаких сомнений. Зато, подумал он, у смотрителя есть ключи. Удар ножа в темноте, и всё, а потом можно искать ребёнка хоть до утра.
Он поднял нож.
- Если ребёнок и был, - не оглядываясь, произнёс смотритель, - на кладбище он бы не пробрался. Вы наверняка ошибаетесь. Да и как сюда могло попасть дитя? Скорее всего, вы слышали ночную птицу или кошку. А то и лису. Между прочим, тридцать лет назад здесь прекратили хоронить и объявили кладбище природным заповедником. Теперь подумайте хорошенько и скажите, точно ли вы видели ребёнка.
Человек по имени Джек задумался.
Незнакомец отпер боковую калитку.
- Лисы… Они издают очень странные звуки, удивительно похожие на плач. Нет, сэр, ваш визит на кладбище был ошибкой. Ребёнок, которого вы ищете, вас где-то ждёт - но не здесь. - Он секунду помолчал, чтобы эта мысль прочнее закрепилась в голове Джека, и торжественно открыл калитку. - Очень рад знакомству. Надеюсь, снаружи вы найдёте всё, что ищете.
Человек по имени Джек оказался за калиткой. Незнакомец остался внутри, запер замок и убрал ключ.
- А вы куда? - удивился человек по имени Джек.
- Это не единственный выход, - объяснил незнакомец. - Мой автомобиль стоит по ту сторону холма. Не беспокойтесь обо мне. А ещё лучше - забудьте наш разговор.
- Ладно, - легко согласился Джек, - забуду. - В его памяти сохранилось лишь то, что он забрёл на холм, мнимый ребёнок оказался лисицей, а вежливый смотритель вывел его на улицу. Джек сунул нож в потайные ножны. - Тогда - доброй ночи!
- И вам того же! - отозвался незнакомец, которого Джек счёл смотрителем кладбища.
Человек по имени Джек пошёл вниз по холму, продолжать поиски.
Отступив в тень, незнакомец провожал Джека взглядом, пока тот не скрылся из виду. Потом поднялся на вершину холма, где стоял обелиск с надгробной плитой Иосии Уордингтона, местного пивовара, политика и баронета, который почти три века назад выкупил старое кладбище с прилегающими землями и подарил городу в вечное пользование. Себе Иосия Уордингтон зарезервировал лучшее местечко - естественный амфитеатр с видом на город и окрестности - и позаботился о том, чтобы кладбище не снесли потомки. Здешние обитатели были ему за это признательны, хотя, по мнению самого баронета, недостаточно.
На кладбище насчитывалось тысяч десять душ, но большинство спало глубоким сном или не интересовалось еженощными делами общины. В амфитеатре под лунным светом собралось меньше трёх сотен.
Незнакомец тихо, как туман, подплыл ближе и стал из тени наблюдать за тем, как развиваются события.
Речь держал Иосия Уордингтон.
- Дражайшая! - обратился он к миссис Оуэнс. - Ваше упрямство весьма… Бог мой, неужели вы сами не видите, какая это нелепица?
- Нет, - ответила миссис Оуэнс, - не вижу.
Она сидела на земле, скрестив ноги, а живой ребёнок спал у неё на коленях. Женщина придерживала его голову призрачными руками.
- Прошу прощения, ваша честь, - вмешался стоявший рядом мистер Оуэнс. - Миссис Оуэнс хотела сказать, что она не видит никакой нелепости. Она видит в этом свой долг.
Когда-то мистер Оуэнс имел дело с Иосией Уордингтоном во плоти: тот заказал ему несколько изысканных предметов мебели в свою усадьбу под Инглшемом. С тех пор Оуэнс относился к баронету с большим почтением.
- Долг? - Иосия Уордингтон замотал головой, словно стряхивая прилипшую паутину. - Ваш долг, мэм, перед кладбищем и сим сообществом бестелесных духов, призраков и тому подобных существ - как можно скорее отправить это создание в его естественную среду обитания, которая находится совсем в другом месте.
- Мальчика мне отдала его мама, - отрезала миссис Оуэнс.
- Дражайшая моя…
- Никакая я вам не дражайшая! - Миссис Оуэнс вскочила. - По правде говоря, сама не понимаю, зачем я тут болтаю со всякими старыми скудоумными пустобрёхами, когда мальчик вот-вот проснётся… И где мне, по-вашему, найти для него еду на кладбище?
- Вот именно, - сухо вставил Гай Помпей. - Как его кормить? Как о нём заботиться?
Миссис Оуэнс сверкнула глазами.
- Я позабочусь о нём не хуже его собственной матери! Она отдала его мне. Смотрите: я его касаюсь, видите - я его держу.
- Ох, Бетси, будь благоразумна! - сказала матушка Хоррор, хрупкая старушонка в огромном капоре и салопе. В них она ходила при жизни, в них и легла в могилу. - Где мальчик будет жить?
- Здесь, - отвечала миссис Оуэнс. - Дадим ему почётное гражданство кладбища.
Губы матушки Хоррор сложились в крошечную О.
- Но… Боже милостивый…
- Почему бы и нет? Это не первый случай.
- Верно, - сказал Гай Помпеи. - Но тот почётный гражданин - неживой.
Незнакомец понял, что, хочется ему того или нет, в разговор вступать придётся. Он отделился от тени тёмным пятном.
- Неживой, - согласился он. - Тем не менее я понимаю, о чём ведёт речь миссис Оуэнс.
- Понимаете, Сайлес? - переспросил Иосия Уордингтон.
- Да. К добру или нет - а я твёрдо убеждён, что к добру, - миссис Оуэнс с супругом взяли этого ребёнка под свою опеку. Однако, чтобы вырастить его, двух душ недостаточно. Нужна помощь всего кладбища.
- А как же еда и прочее?
- Я могу покидать кладбище, - ответил Сайлес. - И приносить еду.
- Вам-то хорошо говорить! - вставила матушка Хоррор. - Да только вы шмыг - туда, шнырь - сюда, и кто за вами уследит - пропадёте на неделю, и мальчишка погибнет.
- Вы мудрая женщина, - ответил Сайлес. - Теперь я вижу, почему ваше мнение так высоко ценят. - Он мог гипнотизировать лишь живых, но прекрасно знал, что лесть действует и на мёртвых. - Что ж… Если мистер и миссис Оуэнс готовы стать его родителями, я буду его опекуном. Обещаю, что останусь здесь, а если мне понадобится покинуть кладбище, найду себе замену, чтобы ребёнку приносили пищу и присматривали за ним. Для этих целей нетрудно использовать крипту часовни.
- Но… - возмутился Иосия Уордингтон. - Но… человечий ребёнок! Живой ребёнок. Как же… Как же, как же… Проклятье! У нас кладбище, а не ясли!
- Вы совершенно правы, - закивал Сайлес. - Очень верное замечание, сэр Иосия. Я бы и сам не смог выразиться лучше. И хотя бы по этой причине чрезвычайно важно, чтобы воспитание ребёнка как можно меньше сказывалось на, извините за выражение, жизни покойных. - Он не спеша приблизился к миссис Оуэнс и посмотрел на ребёнка, спавшего у неё на руках. - У него есть имя, миссис Оуэнс? - Сайлес вопросительно приподнял бровь.
- Если и есть, мать его мне не назвала.
- Что ж, старое имя в любом случае сослужило бы ему плохую службу. Там, за оградой, остались люди, которые хотят причинить ему вред. Так может, выберем новое?
Гай Помпей подошёл ближе и рассмотрел ребёнка.
- Что-то в нём есть от моего проконсула Марка. Можем назвать его Марком.
Иосия Уордингтон сказал:
- А мне он напоминает моего главного садовника Стеббинса. Впрочем, имя это я не стал бы рекомендовать. Стеббинс был склонен к неумеренности в выпивке.
- Нет, он вылитый мой племянник Гарри! - воскликнула матушка Хоррор.
Пока все обитатели кладбища не начали сравнивать младенца с давно забытыми друзьями и родными, Миссис Оуэнс твёрдо вмешалась:
- Никто на него не похож. Никто!
- Так давайте так его и назовём, - сказал Сайлес. - Никто Оуэнс.
Тут, словно услышав своё новое имя, ребёнок проснулся и распахнул глаза. Огляделся, увидел лица мёртвых, туман и луну. Повернулся к Сайлесу и стал его спокойно и серьёзно рассматривать.
- Что ж это за имя такое? «Никто»! - возмутилась матушка Хоррор.
- Его имя. Хорошее имя, - возразил Сайлес. - Которое поможет его защитить.
- Ещё не хватало мне тут неприятностей! - заявил Иосия Уордингтон.
Ребёнок посмотрел на него и вдруг - то ли потому, что проголодался, то ли устал, то ли просто заскучал по семье, родным и своему миру - скривил мордашку и расплакался.
- Унеси ребёнка, - сказал Гай Помпей миссис Оуэнс. - Мы обсудим всё без вас.
…Миссис Оуэнс ждала у часовни. Больше сорока лет назад это здание, похожее на небольшую церквушку со шпилем, объявили историческим памятником. Но городской совет решил, что реставрация маленькой часовни на запущенном кладбище обойдётся слишком дорого. На часовню повесили замок и стали ждать, пока она развалится сама собой. Стены и крышу заплело плющом, но в этом веке они падать явно не собирались.
Ребёнок снова заснул. Миссис Оуэнс тихо качала его и напевала старую песенку, которую слышала от матери, когда сама была маленькой девочкой - в те времена, когда только вошли в моду напудренные парики. Песенка звучала так:
Глазки, дитятко, закрой,
Спи, покуда спится.
Мир лежит перед тобой.
Трудно ошибиться…
Ласки, танцы до упаду.
Имя, кровь, земные клады…[Пер. А. Круглова]
Вдруг Миссис Оуэнс обнаружила, что забыла, как песенка заканчивается. Что-то там было вроде «окорок с щетиной» - или это из другой песни - …Миссис Оуэнс махнула рукой и запела ещё одну, про человечка с Луны, который упал с вышины. А потом спела песенку поновее, про мальчика, который сунул в пирог свой пальчик. Не успела она перейти к длинной балладе о юном рыцаре, которого невеста ни с того ни с сего отравила варёным угрём, как из-за угла часовни появился Сайлес с картонной коробкой.
- Это всё вам, миссис Оуэнс. Много разной еды для вашего мальчика. Будем держать её в крипте, так?
Висячий замок распался у него в руках, и железная дверь отворилась. Миссис Оуэнс зашла внутрь, с сомнением оглядывая старые деревянные полки и скамьи, отодвинутые к стенам. В углу стояли покрытые плесенью коробки приходского архива, а за открытой дверью в другом конце виднелись викторианский унитаз и умывальник (без горячего крана).
Ребёнок раскрыл глаза.
- Тут прохладно, - сказал Сайлес, - и еда лучше сохранится.
Он достал из коробки банан.
- А это что ещё за диковина? - Миссис Оуэнс с подозрением воззрилась на непонятный предмет.
- Это банан. Тропический фрукт. Насколько я понимаю, кожура снимается… вот таким образом.
Ребёнок - Никто - заёрзал на руках у миссис Оуэнс, и та опустила его на каменные плиты. Мальчик тут же затопал к Сайлесу и крепко вцепился в его брючину.
Сайлес отдал мальчику банан.
Миссис Оуэнс пристально смотрела, как Никто ест.
- Ба-нан… - с сомнением проговорила она. - В первый раз слышу. В первый раз… Какие они на вкус?
- Не имею ни малейшего понятия, - ответил Сайлес: то, что он употреблял в пищу, были не бананы. - Тут мальчик может спать.
- Ни в коем случае! У нас с Оуэнсом чудесная гробница возле нарциссовой клумбы! Там предостаточно места. К тому же, - добавила она, чтобы не показаться невежливой, - я бы не хотела, чтобы он вам мешал.
- Он не помешает.
Мальчик разделался с бананом, весь перемазавшись, - и с улыбкой посмотрел на взрослых.
- Ан-ан! - Весело сказал он.
- Какой умничка! - восхитилась миссис Оуэнс. - А вымазался-то как! Ну-ка, постой, не крутись, червячок… - Она выбрала кусочки банана из его волос. - Как думаете, что они решат?
- Не знаю.
- Я не могу от него отказаться. Я дала слово его матери.
- Кем я только ни был в своё время, - заметил Сайлес, - а вот родителем не довелось. И навёрстывать упущенное не собираюсь. С другой стороны, я могу покинуть это кладбище…
- А я - нет. Мои кости здесь. И Оуэнса тоже. Мне отсюда не уйти.
- Приятно, наверное, иметь своё место. Свой дом. - В голосе Сайлеса не слышалось ни малейшего сожаления: он был сух и непреклонен. Миссис Оуэнс не стала спорить.
- Как думаете, нам долго придётся ждать?
- Не очень, - сказал Сайлес.
И оказался неправ.
…Прения в амфитеатре продолжались. Немало значило, что в эту историю впутались респектабельные Оуэнсы, а не какие-нибудь легкомысленные новички. Имело вес и то, что Сайлес вызвался на роль опекуна: обитатели кладбища относились к Сайлесу с опасливым уважением: ведь он существовал на рубеже между их теперешним миром и тем, который они покинули. И всё же, всё же…
Это кладбище нельзя было назвать оплотом демократии, тем не менее перед смертью все равны. У каждого из покойников было право голоса и собственное мнение о том, принимать ли в свои руки живого ребёнка. И все непременно хотели высказаться.
Стояла поздняя осень, и рассвет не спешил. Небо было ещё тёмным, когда у подножия холма загудели машины: живые ехали на работу. А кладбищенские жители всё обсуждали неожиданное появление ребёнка и что теперь с ним сделать. Триста голосов. Три сотни мнений… Неемия Трот, поэт из заброшенной северо-западной части кладбища, начал выражаться стихами. Какова была его позиция, никто из слушателей так и не уяснил. И вдруг в истории кладбища случилось то, что заставило смолкнуть самые красноречивые речи.
На холм взошёл огромный белый конь (опытные лошадники называют эту масть серой). Топот копыт послышался ещё до того, как коня увидели, - равно как и треск, с которым животное продиралось сквозь кусты, колючки, плющ и утёсник на склоне холма. Размером конь был с тяжеловоза шайрской породы, в холке добрых девятнадцать ладоней, и мог бы нести на себе рыцаря в полном вооружении. На его спине, без седла, сидела женщина, с ног до головы закутанная в серое. Её длинная юбка и шаль казались сотканными из пыльной паутины. Лицо женщины было спокойным и безмятежным.
Обитатели кладбища узнали её: ведь каждый из нас в конце своих дней встречает Всадницу на белом коне, и забыть её невозможно.
Конь остановился у обелиска. На востоке небо слегка посветлело, залилось перламутровым предрассветным сиянием, отчего кладбищенскому люду стало не по себе и захотелось вернуться в свои уютные дома. Однако ни один не шелохнулся. Они смотрели на Всадницу со смесью волнения и страха. Покойники, как правило, лишены предрассудков, но сейчас они искали у неё мудрости или подсказки, как древнеримский авгур - в полёте священных воронов.
Она заговорила голосом, что прозвенел, как сотня крошечных серебряных колокольчиков:
- Мёртвым следует быть милосердными.
И улыбнулась.
Конь, который в это время спокойно жевал большой клок травы, замер. Дама коснулась его шеи. Он повернулся, прошёл несколько громадных шагов, стуча копытами, и вдруг оторвался от земли и галопом поскакал по небу. Топот копыт превратился в далёкое ворчание грома. Ещё мгновение, и Всадница на своём скакуне пропала из виду.
По крайней мере, так утверждали все жители кладбища, собравшиеся в ту ночь на холме.
Дебаты тут же закончились без всякого голосования. Ребёнку по имени Никто Оуэнс решили дать гражданство кладбища.
Матушка Хоррор и Иосия Уордингтон, баронет, проводили мистера Оуэнса до старой часовни и рассказали о чуде миссис Оуэнс.
Та ничуть не удивилась.
- Вот и правильно! Ведь у некоторых в головах никакого соображения! А вот у неё - есть. Ещё какое.
Не успело серое утро осветиться солнцем, как ребёнок крепко заснул в уютной маленькой гробнице Оуэнсов (при жизни господин Оуэнс был главой местной гильдии краснодеревщиков, и коллеги воздали ему должные почести).
До рассвета Сайлес ещё раз покинул кладбище. Он нашёл на склоне холма высокий дом, осмотрел три мёртвых тела, изучил ножевые раны. Удовлетворившись увиденным, он вышел в утренний полумрак. Обдумывая возможные неприятные варианты развития событий, Сайлес вернулся на кладбище, в часовню, где обычно спал под самым шпилем, пережидая дневное время.
…А в городе, у подножия холма, человек по имени Джек кипел от злости. Он так долго ждал этой ночи, готовился к ней целые месяцы - даже годы! И начало было удачным: трое умерли, не успев даже вскрикнуть. Но потом…
Потом всё пошло совершенно, абсолютно наперекосяк. С какой стати он потащился на вершину холма, когда ребёнок явно спустился вниз - к тому времени, как Джек вернулся, след остыл. Кто-то нашёл ребёнка, забрал его, спрятал. Другого объяснения быть не могло.
Грянул гром, громко и неожиданно, как пистолетный выстрел, и полил дождь. Человек по имени Джек начал методично обдумывать свои дальнейшие действия: к кому из жителей городка наведаться, кто станет здесь его глазами и ушами…
О неудаче собранию рассказывать необязательно.
Да и не такая уж это неудача, сказал он себе, прячась под козырьком магазина от утреннего дождя, хлынувшего с неба потоком. Впереди ещё много лет, много времени. Он успеет завершить неоконченное дело. Перерезать последнюю нить.
Завыли сирены. Мимо Джека проехала сначала полицейская машина, потом неотложка, потом машина без опознавательных знаков, но с сиреной. Человек по имени Джек нехотя поднял воротник плаща, пригнул голову и вышел под дождь. Нож лежал в карманных ножнах, в сухости и тепле, и никакой ливень был ему не страшен.
ГЛАВА ВТОРАЯ. НОВАЯ ПОДРУЖКА
икт рос тихим и довольно послушным мальчиком, у него были серьёзные серые глаза и копна волос мышиного цвета. Едва научившись говорить, он стал засыпать жителей кладбища вопросами: «Почему меня не выпускают с погоста?» Или: «А что он делает? Я тоже хочу!» Или: «А кто здесь живёт?» Взрослые старались удовлетворить его любопытство, но их противоречивые ответы часто сбивали мальчика с толку. Тогда Никт дожидался заката и шёл к старой часовне, чтобы поговорить с Сайлесом.
Опекун умел объяснять так, чтобы Никту было понятно.
- Тебя не выпускают с погоста… кстати, «погост» - устаревшее слово, теперь так не говорят… потому что только тут, на кладбище, ты в безопасности. Здесь твой дом, здесь те, кто тебя любит. Снаружи слишком опасно. Пока что.
- А сам уходишь! Каждую ночь.
- Я во много раз старше тебя, малыш. И меня никто не тронет.
- Меня тоже.
- К сожалению, это не так.
… - Хочешь научиться делать так, как я? Одни навыки осваиваются в процессе учёбы, другие - простым повторением, третьи приходят со временем сами. Довольно скоро ты научишься блекнуть, скользить и ходить по снам. Некоторые навыки, однако, живым недоступны. Придётся немного подождать. Впрочем, не сомневаюсь, что со временем ты их тоже освоишь.
… - Ты стал почётным гражданином кладбища, - объяснял Сайлес. - Так что оно о тебе заботится. Здесь ты видишь в темноте. Можешь ходить дорогами, недоступными живым Другие люди - живые - тебя не замечают. Мне тоже дали почётное гражданство, хотя в моём случае оно выражается лишь в праве проживания.
- Я хочу быть таким, как ты! - Никт выпятил нижнюю губу.
- Нет, - твёрдо отвечал Сайлес. - Не советую.
… - Кто здесь похоронен? Во многих случаях это написано на могильном камне. Ты умеешь читать? Азбуку знаешь?
- Какую ещё… буку?
Сайлес молча покачал головой. При жизни чета Оуэнсов не отличалась большой любовью к чтению, и у Никта не было букваря.
На следующую ночь Сайлес появился перед уютной гробницей Оуэнсов с тремя большими книжками: двумя красочными букварями («А - аист, Б - барабан») и «Котом в сапогах». В придачу он захватил стопку бумаги и коробку восковых мелков. Опекун провёл Никта по кладбищу, прикладывая маленькие пальцы мальчика к самым новым, нестертым надписям на камнях и плитах, и научил различать буквы.
Потом Сайлес придумал Никту большое и серьёзное задание - найти на кладбище весь алфавит, начиная с острого шпиля большой буквы «А». Никт триумфально завершил поиск мемориальной плитой Эндрю Янгели, вмурованной в стену часовни. Опекун был доволен.
Каждый день Никт ходил по кладбищу с бумагой и мелками и, как умел, переписывал имена, эпитафии и даты. Каждый вечер Сайлес объяснял ему, что там написано, и переводил с латыни то, что не могли прочитать Оуэнсы.
…Стоял солнечный день. На краю кладбища басовитые шмели залезали в полевые цветы и выглядывали из лепестков утёсника и колокольчиков. Никт лежал на солнце и наблюдал, как бронзовка идёт по могильному камню Дж. Ридера, его супруги Доркас и сына Себастиана («Fidelis ad Mortem [Верен до гроба (лат.)]»). Никт уже всё переписал и думал только о жуке. Вдруг раздался чей-то голос:
- Мальчик! Ты что делаешь?
Никт поднял глаза. Из-за кустов на него кто-то смотрел.
- Ни-чи-во. - Никт показал язык.
Лицо в кустах сморщилось в морду горгульи: язык высунут, глаза выпучены - а потом снова превратилось в девочку.
- Здорово! - восхитился Никт.
- Я ещё много рож умею корчить, - сказала девочка. - Смотри! - Она задрала нос пальцем, растянула губы в широкой ухмылке, скосила глаза и надула щёки. - Понял, кто это?
- Нет.
- Свинья, дурачок!
- А-а… - Никт задумался. - Свинья, которая на букву «эс»?
- Ага! Стой там.
Она обошла кусты. Никт поднялся. Девочка была немножко старше и выше него и одета во всё яркое - жёлтое, розовое и оранжевое. Никт, который ходил в сером саване, показался себе совсем скучным.
- Сколько тебе лет? Что ты тут делаешь? Ты здесь живёшь? Как тебя зовут?
- Не знаю, - ответил Никт.
- Не знаешь, как тебя зовут? Не верю! Все знают, как их зовут. Вруша!
- Я знаю, как меня зовут. И знаю, что я тут делаю. А остальное, что ты спросила, не знаю.
- Ты про сколько тебе лет?
Никт кивнул.
- А сколько тебе было в последний день рождения?
- Нисколько. У меня нет дней рождения.
- Дни рождения есть у всех. У тебя что, никогда не было торта, свечек и всякого такого?
Никт помотал головой. Девочка сочувственно вздохнула.
- Бедняжка! Мне пять лет. Спорим, тебе тоже пять!
Никт радостно закивал. Он не хотел спорить с новой приятельницей. Ему было с ней весело.
Девочку звали Скарлетт Эмер Перкинс, и у её родителей не было своего сада. Поэтому мама привела её сюда, села на скамейку у часовни читать журнал, а Скарлетт отпустила погулять на полчасика. Велела ей никуда не лезть и с чужими не разговаривать.
- Я чужой, - заметил Никт.
- Ничего подобного! - уверенно ответила Скарлетт. - Ты маленький мальчик. И ты мой друг. Какой же ты чужой?
Никт улыбался редко, но сейчас улыбнулся, широко-широко.
- Да, я твой друг!
- Как тебя зовут?
- Никт. Полностью - Никто.
Она рассмеялась:
- Какое смешное имя! А что ты сейчас делаешь?
- Учу буквы с камней. Я их записываю.
- А мне с тобой можно?
На миг Никту захотелось отказать - ведь это его могилы, разве нет? - но он быстро спохватился: играть в компании, под ярким солнцем, гораздо интереснее.
- Конечно!
Они взялись за дело вместе. Скарлетт помогала Никту произносить незнакомые имена и слова. Никт переводил - если мог - латинские выражения. Оба огорчились, когда до них донёсся голос девочкиной мамы:
- Скарлетт!
Девочка сунула мелки с бумагой в руки Никту.
- Мне пора!
- Пока! Я тебя ещё увижу? - спросил мальчик.
- А где ты живёшь?
- Тут.
Никт стоял и смотрел, как она сбегает вниз по холму.
По дороге домой Скарлетт рассказала матери про мальчика по имени Никто, который живёт на кладбище. Вечером мать передала всё отцу. Тот сказал, что в таком возрасте дети часто придумывают себе товарищей по играм, не стоит беспокоиться. А кроме того, им повезло, что так близко находится уголок живой природы.
После той встречи Скарлетт ни разу не замечала Никта первой. Если не шёл дождь, мама или папа приводили её на кладбище, сами садились читать, а Скарлетт - ярко-зелёное, оранжевое или розовое пятно - сходила с дорожки и исследовала всё, что видела. Очень быстро перед ней возникала серьёзная сероглазая физиономия с копной волос мышиного цвета.
Скарлетт и Никт играли в прятки, залезали на деревья и надгробья, а иногда, притаившись, наблюдали за кроликами, которые жили позади старой часовни.
Никт познакомил Скарлетт со своими друзьями, хоть она их и не видела. Но родители твёрдо сказали ей, что Никт - воображаемый и в этом нет ничего плохого, и мама даже несколько дней ставила для него тарелку, так что Скарлетт не удивлялась, что у Никта есть воображаемые приятели.
- Бартлби сказал, что у тебя «лицо аки давлена слива», - говорил ей Никт.
- Сам он такой! А почему он так странно говорит? И вообще, может, он хотел сказать «помидор»?
- По-моему, в его время не было помидоров. И говорили тогда именно так.
…Скарлетт - девочка умная, но одинокая - была очень рада, что нашла друга. Её мама преподавала в заочном университете студентам, которых никогда не видела живьём: проверяла работы по английскому языку, присланные по компьютеру, и отвечала советом или похвалой. Папа преподавал физику частиц, но, как сказала Скарлетт Никту, «желающих преподавать физику частиц больше, чем желающих её изучать». Поэтому семья постоянно переезжала из города в город. Каждый раз отец надеялся получить постоянную работу, но пока безуспешно.
- А что такое физика частиц? - спросил Никт. Скарлетт пожала плечами:
- Ну, есть атомы - это такие маленькие штучки, которые нельзя увидеть. Мы из них состоим. И есть другие штучки, ещё меньше атомов. Это физика частиц.
Никт кивнул, он решил, что отец Скарлетт занимается чем-то воображаемым.
…Каждый будний день после обеда друзья вместе гуляли по кладбищу, водили пальцами по надписям, иногда переписывали эпитафии. Никт сообщал Скарлетт всё, что знал про обитателей этой могилы, мавзолея или гробницы, а она рассказывала о том, что прочитала или услышала, или просто о большом мире: об автомобилях, автобусах, телевидении и самолётах (Никт видел их высоко в небе, но думал, что это такие шумные серебристые птицы, и не очень ими интересовался). Зато Никт мог рассказать о том времени, когда люди в могилах были живыми: например, как Себастиан Ридер ездил в Лондонтаун и видел королеву - толстую тётку, которая сердито глазела на всех из-под меховой шапки и не понимала ни слова по-английски. Себастиан Ридер не помнил, как звали королеву, но сказал, что вроде бы долго она не правила.
- Когда это было? - спросила Скарлетт.
- На его могиле написано, что он умер в тысяча пятьсот восемьдесят третьем. Значит, ещё раньше.
- А кто на кладбище самый старый?
Никт нахмурился.
- Наверное, Гай Помпей. Он приехал сюда через сто лет после первой высадки римлян. Он мне рассказывал. Ему ещё дороги понравились.
- Значит, он самый старый?
- Наверное.
- А давай сделаем себе домик в этом большом каменном доме?
- Ты не сможешь туда зайти. Он закрыт. Они все заперты.
- А ты можешь?
- Конечно.
- А почему я не могу?
- Ну, я гражданин этого кладбища. И много где могу проходить.
- Я хочу поиграть в большом каменном доме.
- Тебе нельзя.
- Ты просто жадный и меня не пускаешь.
- Неправда.
- Жадина!
- Не-а.
Скарлетт засунула руки в карманы куртки и ушла не попрощавшись. В глубине души она знала, что несправедлива к Никту, и от этого злилась ещё больше.
За ужином она спросила родителей, жили ли здесь люди раньше римлян.
- Откуда ты узнала про римлян? - удивился отец.
- Все знают, - презрительно отмахнулась Скарлетт.
- Так жил тут кто-нибудь?
- Кельты, - ответила мать. - Они поселились здесь раньше, а римляне их завоевали.
…На скамейке у старой часовни Никт вёл почти такой же разговор.
- Самый старый? - переспросил Сайлес. - Откровенно говоря, не знаю. Из тех, с кем я знаком, самый старый на кладбище - Гай Помпей. Но тут жили и до римлян. Много разных и древних племён. Как твоя азбука?
- Хорошо. Кажется. А когда я научусь писать буквы вместе?
Сайлес помолчал.
- Не сомневаюсь, - произнёс он наконец, - что среди многочисленных погребённых здесь талантов найдутся учителя. Я наведу справки.
У Никта перехватило дух: скоро он сможет прочитать всё что угодно: любую книгу, любую историю!
Когда Сайлес покинул кладбище, отправившись по своим делам, Никт направился к иве у старой часовни и позвал Гая Помпея.
Старый римлянин восстал из могилы и зевнул.
- А-а! Живой мальчик! Как поживаешь, мальчик?
- Очень хорошо, сэр.
- Вот и славно. Рад слышать.
В лунном свете волосы старого римлянина казались белыми. Под тогой, в которой его похоронили, были толстые шерстяные гетры и телогрейка: он жил в холодной стране на краю мира; холоднее её разве что Каледония, где люди больше походят на зверей и кутаются в рыжие шкуры. Даже Риму их земли без надобности. Вскоре этих дикарей отгородят большой стеной, и пусть сидят себе в своей вечной мерзлоте.
- Вы самый старший? - спросил Никт.
- На кладбище? Да, я.
- То есть вас здесь первым похоронили?
Гай Помпей замялся.
- Почти… До кельтов на острове жили другие люди. Один из них погребён здесь.
- Ага… - Никт подумал. - Где?
Гай указал на макушку холма.
- Наверху! - решил мальчик.
Гай покачал головой.
- А где тогда? - не понял Никт.
Старый римлянин взъерошил мальчику волосы.
- В холме. Внутри. Сначала товарищи принесли сюда меня. За мной последовали местные чиновники, а затем мимы в восковых масках, которые изображали мою супругу, умершую от лихорадки в Камулодунуме, и отца, убитого на границе с Галлией. Три сотни лет спустя один крестьянин искал новое пастбище для овец и наткнулся на валун, закрывавший вход. Он откатил его и спустился в подземелье холма, надеясь найти клад. Через некоторое время крестьянин вышел, а его чёрные волосы оказались белыми, как мои…
- Что он там увидел?
Гай, помолчав, сказал:
- Он не рассказывал. Но больше сюда не вернулся. Валун поставили на место и со временем о происшествии забыли. Потом, двести лет назад, когда строили склеп Фробишеров, ход отыскался снова. Юноша, который его обнаружил, решил, что найдёт там сокровища, и никому ничего не рассказал, Он задвинул ход гробом Эфраима Петтифера и однажды ночью спустился под землю, думая, что никто его не увидит.
- А когда он вылез, у него тоже волосы были белые?
- Он остался там.
- Как это?.. А-а… Кто же в холме похоронен?
Гай покачал головой.
- Не знаю, юный Оуэнс. Но я ощущал его присутствие, когда кладбище было пустым. В глубине холма что-то затаилось и ждало.
- Ждало чего?
- Я ощущал лишь само ожидание, - отвечал Гай Помпей.
…Скарлетт пришла на кладбище, обнимая толстую книжку с картинками, и села рядом с мамой на зелёную скамейку у ворот. Мать листала какое-то наглядное пособие, а девочка читала книжку, грелась в лучах весеннего солнца и изо всех сил старалась не видеть мальчика, который сначала махал ей из-за увитого плющом памятника, а потом, когда она решительно отвела глаза, выскочил - совсем как чёртик из коробочки - из-за могильного камня некоего Дзёдзи Г. Сёдзи (?-1921, «…был странником, и вы приняли меня»). Мальчик лихорадочно махал Скарлетт рукой. Она делала вид, будто ничего не замечает.
Наконец Скарлетт положила книжку на скамейку.
- Мама, я пойду погуляю.
- Не сходи с дорожки, милая!
Скарлетт не сходила с дорожки до тех пор, пока не повернула за угол и не увидела Никта.
Она скорчила рожицу:
- А я кое-что узнала!
- Я тоже.
- До римлян тут были люди. Давным-давно! Они жили, то есть лежали под землёй прямо в холме, вместе с сокровищами. Эти холмы так и называют - могильники.
- Ага, вот оно что! Теперь понятно. Хочешь посмотреть такую могилу?
- Прямо сейчас? - Скарлетт засомневалась. - Ты знаешь, где она? И вообще, я не могу проходить везде, как ты. - Она видела, как он тенью проскальзывает сквозь стены.
В ответ Никт показал массивный ржавый ключ.
- Я нашёл его в часовне! Он должен отпереть почти все двери. Старые замки часто делали одинаковыми, чтобы было меньше мороки.
Она вскарабкалась по склону и встала рядом.
- Правда?
Он кивнул. В уголках его рта пряталась довольная улыбка.
- Пошли!
Стоял чудный весенний день. Воздух трепетал от птичьих трелей и пчелиного гудения. На ветерке приплясывали нарциссы и ранние тюльпаны. В зелёной траве ярко горели горсточки незабудок и жёлтые кисти первоцветов.
Дети поднялись по склону к мавзолею Фробишеров.
Это был обычный старый склеп - заброшенный каменный дом с металлической решёткой вместо двери. Никт открыл замок своим ключом.
- Там должна быть дырка. Или дверь. За одним из гробов.
Ход, и вправду похожий на дыру, обнаружился за гробом, в самом низу.
- Нам сюда, - сказал Никт. - Полезли.
Приключение нравилось Скарлетт всё меньше и меньше.
- Там ничего не видно. Темно!
- Мне не нужен свет, - возразил Никт, - пока я на кладбище.
- А мне нужен!
Никт подумал, что бы такое ободряющее сказать. Может, «там нет ничего страшного» - но если люди выходят оттуда седыми или не выходят вообще, значит, говорить такое с чистой совестью нельзя.
- Я сам спущусь. А ты подожди меня здесь.
Скарлетт нахмурилась:
- Не оставляй меня!
- Я схожу туда, посмотрю, а потом вернусь и всё тебе расскажу.
Он нагнулся и на четвереньках пролез в дыру. Внутри оказалось столько места, что он смог выпрямиться. В камне были вырублены ступеньки.
- Сейчас пойду вниз по лестнице, - сообщил Никт.
- А она длинная?
- Наверно.
- Если ты будешь держать меня за руку и рассказывать, куда мы идём, могу пойти с тобой. Если ты обещаешь меня защищать.
- Конечно! - обрадовался Никт.
Не успел он договорить, как девочка на четвереньках пролезла в дыру.
- Можешь встать. - Никт взял её за руку. - Ступеньки начинаются прямо здесь. Поставь ногу вперёд, сама найдёшь. Вот. Дай я пойду первым.
- А ты правда тут видишь?
- Тут темно, но я правда всё вижу.
Он повёл Скарлетт в глубину холма, описывая, что встречается по дороге.
- Лестница ведёт вниз. Она каменная. Над нами тоже камень. Кто-то разрисовал стены.
- Что там?
- Большая волосатая буква «С». С рогами. Потом что-то похожее на узор или узел. Он вырезан в камне, не просто нарисован, чувствуешь? - Никт приложил её пальцы к резному узлу.
- Чувствую!
- Теперь лестница стала шире. Мы выходим в какой-то большой зал, но ступеньки не кончаются. Стой. Ну вот, я встал между тобой и этим залом. Держись левой рукой за стену.
Они пошли дальше.
- Ещё шаг, и будет каменный пол. Он немножко неровный.
Нижний зал оказался небольшим и похожим на пещеру. Посредине лежала каменная плита, а в углу виднелся низкий выступ с какими-то мелкими вещицами. Под ногами валялись кости, на вид совсем древние; там, где лестница соединялась с залом, Никт увидел иссохший труп в обрывках длинного коричневого плаща. Наверное, решил мальчик, тот самый юноша, который мечтал о богатствах, - поскользнулся в темноте и упал.
Вокруг них раздалось шуршание - словно по сухим листьям поползла змея. Скарлетт стиснула руку Никта.
- Что это? Ты видишь что-нибудь?
- Нет.
Скарлетт то ли охнула, то ли ойкнула: значит, сама что-то увидела, понял Никт.
В конце пещеры загорелся свет, и прямо из каменной стены вышел человек. Скарлетт подавила крик.
Это был хорошо сохранившийся, но очень старый труп, весь разрисованный сине-фиолетовыми узорами (татуировка цвета индиго, подумала Скарлетт). На шее у него висело ожерелье из длинных и острых клыков.
- Я хозяин этой пещеры! - гортанно и едва понятно произнёс труп. - Я храню её сокровища!
Его глаза, обведённые синими кругами, казались огромными, как у филина.
- Кто вы такой? - спросил Никт и крепче сжал руку Скарлетт.
Человек-индиго, словно не услышав вопроса, продолжал злобно на них смотреть.
- Прочь отсюда! - прорычал он. Эти слова раздались как будто в голове Никта.
- Он опасный? - спросила Скарлетт.
- Вряд ли, - ответил Никт и обратился к Человеку-индиго, как его учили: - Я гражданин кладбища, и мне позволено ходить везде, где я хочу.
Человек-индиго никак не отреагировал, что удивило Никта: обычно эти слова утихомиривали даже самых раздражительных обитателей кладбища.
- Скарлетт, ты его видишь?
- Конечно вижу! Большой и страшный дядька в татуировках. Он хочет нас убить. Никт, прогони его!
Никт посмотрел на останки в коричневом плаще. Рядом валялась разбитая лампа.
- Он убежал, - вслух сказал мальчик. - Убежал от страха. Поскользнулся или оступился на лестнице и упал.
- Кто?
- Человек на полу.
В голосе Скарлетт слышались раздражение, недоумение и страх.
- Какой ещё человек на полу?! Тут темно! Я вижу только татушного дядьку!
Словно в подтверждение Человек-индиго откинул голову и разразился настоящим тирольским йодлем. Скарлетт сжала руку Никта так сильно, что впилась ногтями в кожу.
- Извини, что я называла их воображаемыми! Теперь я тебе верю. Они настоящие!
Человек-индиго поднял над головой нечто вроде каменного ножа и прокричал:
- Все, кто вторгся сюда, погибнут!
Никт вспомнил про человека, который выбрался отсюда седым и с тех пор не ходил на кладбище и никому не рассказывал, что туг с ним случилось.
- Да нет, ты права. Насчёт этого.
- Что насчёт этого?
- Этот - воображаемый.
- Не говори глупостей! Я его вижу.
- Вот именно, - ответил Никт. - А мёртвых не видишь. - Он огляделся. - Перестаньте кричать. Мы знаем, что вы ненастоящий.
- Я сожру вашу печень! - завизжал Человек-индиго.
- Фигушки. - Скарлетт шумно вздохнула. - Никт прав. - И добавила: - Знаешь, мне кажется, это пугало.
- Что такое пугало?
- Такая штука, которую фермеры ставят на поля, чтобы отпугивать ворон.
- А зачем их отпугивать?
Вороны Никту очень даже нравились: они забавные и помогают содержать кладбище в чистоте.
- Точно не знаю, спрошу у мамы. Когда мы ехали на поезде, я такое пугало видела. Вороны думают, что это настоящий человек. А это подделка под человека. Просто чтобы пугать ворон.
- Кто бы вы ни были, - обратился Никт ко всей пещере, - у вас ничего не вышло. Нам не страшно! Мы знаем, что всё понарошку. Хватит.
Человек-индиго замолчал, подошёл к каменной плите, лёг на неё и исчез.
Для Скарлетт всё опять стало темно. Но в темноте снова раздался шорох. Он становился всё громче и громче, окружал их со всех сторон.
- МЫ - СЛИР.
У Никта закололо в затылке. Голос - или хор голосов? - который раздался у него в голове, был старым-престарым и каким-то сухим, словно скрежет мёртвой ветки по окну часовни.
- Ты слышишь? - спросил он Скарлетт.
- Ничего я не слышу, просто как будто кто-то ползает. У меня в животе мурашки. Будто сейчас случится что-то ужасное.
- Не будет ничего ужасного. - Никт повернулся к пещере. - Кто вы?
- МЫ - СЛИР. МЫ ХРАНИМ. МЫ СТЕРЕЖЁМ.
- Что вы стережёте?
- МЕСТО УПОКОЕНИЯ НАШЕГО ГОСПОДИНА. ВЕЛИЧАЙШАЯ СВЯТЫНЯ, И МЫ ЕЁ СТЕРЕЖЁМ.
- Вы не можете нас тронуть. Только пугаете.
Сплетающиеся голоса капризно возразили:
- СТРАХ - СТИХИЯ СЛИРА!
Никт посмотрел на каменный выступ.
- А это сокровища вашего господина - старая финтифлюшка, чашка и каменный ножик. На вид как-то не очень.
- МЫ СТЕРЕЖЁМ СОКРОВИЩА: БРОШЬ, КУБОК И НОЖ. МЫ ХРАНИМ ИХ ДЛЯ ГОСПОДИНА. СОКРОВИЩА ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЮТСЯ. ВСЕГДА.
- Вас много или один?
Ответа не было. Ум Никта будто заполнился паутиной. Мальчик помотал головой и сжал руку Скарлетт.
- Пошли!
Проводя девочку мимо мертвеца в коричневом плаще, Никт подумал: если бы тот не испугался и не упал, его ждало бы большое разочарование. Десять тысяч лет назад сокровищами называли совсем не то, что сейчас. Никт помог Скарлетт взобраться по лестнице, и вскоре они оказались в чёрных стенах мавзолея Фробишеров.
Весеннее, почти летнее солнце светило сквозь щели между камнями и закрытую дверь, да так ярко, что Скарлетт заморгала и зажмурилась. В кустах пели птицы; мимо с жужжанием пронёсся шмель. Всё как обычно, удивилась Скарлетт.
Никт толчком открыл дверь склепа, а потом запер на ключ.
Яркая одежда Скарлетт была вся в грязи и паутине, а смуглые руки и лицо от пыли посерели.
Ниже по холму кто-то кричал. Причём не один «кто-то», а много. Кричали громко и встревожено.
- Скарлетт! Скарлетт Перкинс!!!
Скарлетт крикнула в ответ:
- Да! Кто это?
Не успели они с Никтом обменяться впечатлениями, хотя бы поговорить про человека-индиго, прибежала женщина в флюоресцентно-жёлтом жилете с надписью «ПОЛИЦИЯ» на спине и стала спрашивать Скарлетт, всё ли с ней в порядке, где она была и не пытались ли её похитить. Потом женщина закричала по рации, что ребёнка нашли.
Никт незаметно спустился вместе с ними по холму. Дверь часовни была открыта. Внутри ждали родители Скарлетт - мать утирала слёзы, отец обеспокоенно говорил по телефону. С ними была ещё одна женщина в полицейской форме. Никта они не видели. Мальчик устроился в дальнем углу.
Скарлетт отвечала на все вопросы так честно, как только могла: мальчик по имени Никто отвёл её внутрь холма, и там из темноты вышел человек с синими татуировками, который на самом деле был пугалом. Полицейские дали ей шоколадный батончик, вытерли лицо и спросили, был ли у татуированного мужчины мотоцикл. Родители Скарлетт перестали за дочку бояться и теперь разозлились на неё и друг на друга: нельзя пускать маленькую девочку на кладбище, даже если это уголок живой природы, в наше время везде очень опасно, и без неусыпного надзора с ребёнком могут случиться всякие ужасы. Особенно с таким ребёнком, как Скарлетт.
Мать Скарлетт зашмыгала носом. Скарлетт, глядя на неё, расплакалась. Одна из женщин-полицейских поспорила с её отцом. Тот сказал, что как налогоплательщик оплачивает её работу, а она ответила, что тоже платит налоги и, значит, кормит его самого. Всё это время Никт просидел в тёмном углу часовни, невидимый для всех, даже для Скарлетт. Он смотрел и слушал, пока мог.
На кладбище смеркалось. Сайлес нашёл Никта на вершине холма. Мальчик смотрел на город. Сайлес по своему обыкновению молча встал рядом.
- Она не виновата, - начал Никт. - Это я виноват! Теперь у неё неприятности.
- Куда ты её водил? - спросил Сайлес.
- Внутрь холма, посмотреть на самую старую могилу. Там никого нет. Только какой-то Слир, похожий на змею, который любит всех пугать.
- Как интересно…
Они вместе спустились по холму и увидели, как запирают старую часовню. Родители со Скарлетт ушли в темноту.
- Мисс Борроуз научит тебя писать слитно, - сказал Сайлес. - Ты уже прочитал «Кота в сапогах»?
- Да, - ответил Никт. - Тыщу лет назад. У тебя получится найти ещё книг?
- Думаю, да.
- Я её ещё увижу?
- Девочку? Едва ли.
Сайлес ошибался. Три недели спустя, в один сумрачный день, Скарлетт появилась на кладбище в сопровождении родителей.
Те настояли, чтобы она оставалась на виду, а сами держались немного в стороне. Мать Скарлетт то и дело восклицала, до чего здесь мрачно, и как чудесно и замечательно, что вскоре они навсегда отсюда уедут.
Когда родители Скарлетт начали говорить между собой, Никт сказал:
- Привет.
- Привет, - тихо-тихо отозвалась Скарлетт.
- Я думал, мы больше не увидимся.
- Я им сказала, что не поеду, если они не сводят меня сюда в последний раз.
- Куда не поедешь?
- В Шотландию. Там есть университет, где папа будет преподавать физику частиц.
Они шли по дорожке вместе - маленькая девочка в ярко-оранжевой куртке и маленький мальчик в сером саване.
- Шотландия - это далеко?
- Да.
- А-а…
- Я надеялась, что застану тебя. Хотела попрощаться.
- Я всегда здесь.
- Но ты ведь не мёртвый, правда, Никто Оуэнс?
- Конечно нет.
- Значит, ты не будешь жить здесь всю жизнь. Так? Когда-нибудь ты вырастешь, и тебе придётся выйти отсюда в большой мир.
Он покачал головой.
- Там для меня опасно.
- Кто сказал?
- Все. Сайлес. Мои родители. Все говорят.
Скарлетт замолчала. Её отец крикнул:
- Скарлетт! Дочка, пора! Мы сводили тебя на кладбище, как обещали. Теперь - домой.
Скарлетт повернулась к Никту.
- Ты храбрый. Ты самый храбрый из всех, кого я знаю. И ты мой друг. Мне всё равно, даже если ты воображаемый.
И она убежала по дорожке обратно - к маме с папой и к большому миру.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПСЫ ГОСПОДНИ
а каждом кладбище найдётся могила, облюбованная упырями. Побродите по старым дорожкам, и вы непременно её увидите: всю в потёках, сколах и трещинах, заросшую чахлой травой и сорняками. От надгробия веет холодом, имя покойника стёрлось. Статуя - если она была - или без головы, или покрыта мхом и плесенью, отчего похожа на гриб. Если вам кажется, что могила пострадала от рук вандалов, это упырья дверь. Если при виде могилы вам хочется убежать подальше, это упырья дверь.
На кладбище Никта тоже была такая могила.
Она есть на каждом кладбище.
…Сайлес уезжал.
Сначала, узнав об этом, Никт расстроился. Теперь он просто злился.
- Ну почему?!
- Я уже сказал. Мне нужно кое-что выяснить. Для этого нужно кое-куда поехать. Чтобы куда-то поехать, нужно уехать отсюда. Мы с тобой уже всё обсудили.
- Неужели это такие важные дела? - Никт пытался понять своим шестилетним умом, что заставляет Сайлеса его бросить. Не получалось. - Это несправедливо!
Опекун невозмутимо ответил:
- Никто Оуэнс, справедливость здесь совершенно ни при чём. Как есть, так есть.
Слова его Никта не убедили.
- Ты должен за мной присматривать. Ты сам говорил!
- Как твой опекун, я за тебя отвечаю. К счастью, эту ответственность готов нести не я один.
- А куда ты вообще едешь?
- Туда, куда нужно. Где я смогу узнать то, чего не узнаю здесь.
Никт фыркнул и ушёл, пиная воображаемые камни, в северо-западную часть кладбища. Там разрослись настоящие джунгли, с которыми не могли справиться ни смотритель, ни местное Общество друзей кладбища. Никт разбудил целую семью покойных викторианских детей - все не дожили до десяти лет - и поиграл с ними в прятки. Всё это время Никт убеждал себя, что Сайлес никуда не уедет, что всё будет как раньше. Однако, когда он закончил играть и снова прибежал к старой часовне, его надежду развеяли сразу две новости.
Первая - саквояж. Никт сразу догадался, что он принадлежит Сайлесу - старый и очень красивый, чёрной кожи, с чёрной ручкой и латунными застёжками. С таким саквояжем мог ходить викторианский врач или гробовщик, у которого с собой должны быть все инструменты, необходимые для его ремесла. Никт попытался заглянуть внутрь, но саквояж был заперт на замок. Попробовал поднять - нет, слишком тяжёлый.
Это была первая новость.
Вторая сидела на скамейке у часовни.
- Никт, - сказал Сайлес, - это мисс Лупеску.
Наружность мисс Лупеску нельзя было назвать приятной: кислая мина, седые волосы (хотя сухощавое лицо казалось не таким уж старым), кривоватые зубы. Мисс Лупеску была в просторном макинтоше и мужском галстуке.
- Здравствуйте, мисс Лупеску, - сказал Никт.
Мисс Лупеску ничего не ответила, только втянула носом воздух. Потом сказала Сайлесу:
- Так. Значит, это он.
Она встала и обошла вокруг Никта, раздувая ноздри, словно обнюхивая его. Остановилась и сказала:
- Будешь являться ко мне утром и вечером. Я сняла комнату вон в том доме. - Она указала на еле видневшуюся над деревьями крышу. - Всё время буду проводить на кладбище. Я приехала как историк, изучаю историю старых захоронений. Ты всё понял, мальчик? Гата?[Gata (рум.) - всё; готово; наконец]
- Никт. Я Никт, а не мальчик.
- Сокращённо от «Никто». Глупое имя. Уменьшительно-ласкательное. Мне оно не нравится. Я буду называть тебя мальчиком. А ты меня - мисс Лупеску.
Никт умоляюще посмотрел на Сайлеса, но не нашёл в его лице сочувствия. Опекун поднял саквояж и сказал:
- Я отдаю тебя в хорошие руки. Не сомневаюсь, что вы с мисс Лупеску поладите.
- Не поладим! Она гадкая!
- Так говорить очень невежливо, - сказал Сайлес. - Полагаю, тебе следует извиниться. Ты согласен?
Никт был совсем не согласен, но Сайлес стоял перед ним с чёрным саквояжем и собирался уехать непонятно на сколько…
- Извините, мисс Лупеску.
Сначала она ничего не ответила, только опять повела носом. Потом сказала:
- Мальчик, я приехала к тебе издалека. Надеюсь, ты того стоишь.
Поскольку обнять Сайлеса было бы немыслимо, Никт на прощанье протянул ему руку. Сайлес наклонился и осторожно пожал её. Чумазая детская ручонка полностью скрылась в огромной бледной ладони.
Без труда подняв тяжёлый саквояж, Сайлес ушёл по дорожке к воротам кладбища.
- Сайлес уехал! - пожаловался Никт родителям.
- Приедет, малыш, - подбодрил его мистер Оуэнс, - куда ж он денется. Не переживай!
- Когда ты только родился, он пообещал, что если ему случится уехать, он найдёт себе замену. Чтобы кто-то носил тебе еду, смотрел за тобой. Так и вышло, он нас не подвёл, - добавила миссис Оуэнс.
Да, каждую ночь Сайлес приносил Никту продукты и оставлял в часовне. Однако Никт ходил к нему не только за едой, а, например, за советами - хладнокровными, мудрыми и всегда полезными. Сайлес знал больше, чем кладбищенские жители: благодаря еженощным вылазкам в большой мир он мог рассказать о том, что происходит сейчас, а не сотни лет назад. Невозмутимый и надёжный, он был рядом каждую ночь, сколько Никт себя помнил. Поэтому у мальчика никак не укладывалось в голове, что часовня опустела.
…Мисс Лупеску тоже считала своим долгом обеспечивать Пикту не только питание, но и воспитание. Впрочем, и питанием она не пренебрегала.
- Что это? - с ужасом спросил Никт.
- Хорошая еда, - ответила мисс Лупеску.
Они сидели в крипте часовни. Мисс Лупеску водрузила на стол два пластмассовых контейнера и сняла крышки. Указала на первый:
- Густой ячменно-свекольный суп. - Потом на второй. - Салат. Ты должен это съесть. Я сама для тебя приготовила.
Никт недоверчиво уставился на неё. Еда от Сайлеса обычно была в фабричной упаковке. Он покупал её в ночных магазинах, где не задавали лишних вопросов. Ещё никогда мальчику не приносили еду в пластмассовом контейнере.
- Пахнет гадко.
- Если не возьмёшь в руку ложку, будет ещё гаже. Остынет. А теперь ешь.
Голодный Никт взял пластмассовую ложку, окунул её в бордовое варево и принялся есть. Суп был склизким и непривычным, но Никта всё-таки не вывернуло.
- Теперь салат! - Мисс Лупеску сняла крышку со второго контейнера. Там оказались крупные кубики сырого лука, свёклы и помидора в густой уксусной заправке. Никт положил кусок свёклы в рот и начал жевать. Рот тут же наполнился слюной. Мальчик понял: если он это проглотит, его стошнит.
- Я не могу.
- Он полезный.
- Меня вырвет.
Они воззрились друг на друга - маленький мальчик со спутанной пепельной шевелюрой и строгая бледная дама с гладко зачёсанными седыми волосами.
- Съешь ещё кусок.
- Не могу.
- Будешь сидеть тут, пока не доешь.
Никт выбрал уксусно-вонючий ломтик помидора, разжевал и проглотил. Мисс Лупеску закрыла контейнеры и поставила их в хозяйственную сумку.
- Теперь уроки.
Стоял разгар лета, по-настоящему темнело не раньше полуночи. В тёплых сумерках Никт - уроков в такое время у него не было - часами играл, исследовал уголки кладбища или забирался на деревья и ограды.
- Уроки? - переспросил он.
- Твой опекун хотел, чтобы я тебя учила.
- У меня есть учителя. Мисс Летиция Борроуз учит меня письму и чтению, мистер Пенниуорт преподаёт по собственной «Исчерпывающей образовательной методе для юных джентльменов, с приложением в пользу усопших». Я хожу на географию и много ещё куда. Мне не нужны новые уроки.
- Так ты всё знаешь, мальчик?! Шесть лет, и уже всезнайка!
- Я так не говорил.
Мисс Лупеску скрестила руки на груди.
- Расскажи мне про упырей.
Никт попытался вспомнить всё, что за эти годы услышал о них от Сайлеса.
- Лучше держаться от них подальше.
- И это всё? Почему подальше? Откуда они берутся? Куда уходят? Почему нельзя стоять возле упырьей двери? А, мальчик?
Никт пожимал плечами и мотал головой.
- Перечисли все виды разумных существ. Начинай.
Никт задумался.
- Живые. Э-э… Мёртвые. - Он помолчал. - И кошки!
- Мальчик, ты невежда, - заключила мисс Лупеску. - Это плохо, и ты доволен своим невежеством, что куда хуже. Повторяй за мной: есть живые и мёртвые, дневной народ и ночной, упыри и туманные твари, горние охотники и псы господни. И те, кто ходит сам по себе.
- А вы кто? - спросил Никт.
- Я, - строго ответила она, - мисс Лупеску.
- А Сайлес?
- Сайлес - он сам по себе.
Никт еле дотерпел до конца урока. Когда его учил Сайлес, было интересно, и Никт часто даже не замечал, что его чему-то учат. Мисс Лупеску вдалбливала ему знания в виде бесконечных перечней.
Никт изнывал в часовне, а снаружи его ждали летние сумерки под призрачной луной.
Когда урок закончился, мальчик убежал прочь в самом дурном расположении духа. Играть было не с кем. Лишь большая серая собака рыскала среди могил, но к нему не подходила, пряталась то за камни, то в тень.
…Неделя шла, и лучше не становилось.
Мисс Лупеску всё так же носила Никту свою стряпню: утопающие в жиру клёцки, густой фиолетовый суп с комком сметаны, остывшим варёный картофель, холодные сардельки с кучей чеснока, крутые яйца в сером неаппетитном соусе. Никт старался есть как можно меньше, только чтобы не рассердить мисс Лупеску. Уроки продолжались: два дня она учила его только тому, как позвать на помощь на языках всего мира. И била по пальцам ручкой, если он запинался или забывал. На третий день мисс Лупеску бросала:
- По-французски!
- Au secours.
- Азбука Морзе!
- SOS. Три точки, три тире, ещё три точки.
- На языке ночных мверзей!
- Что за ерунда… Я даже не помню, кто такие эти мверзи!
- Безволосые крылатые твари, летают низко и быстро. В этот мир они не заглядывают, зато парят в алом небе над дорогой в Гульгейм, город упырей.
- Мне это никогда не пригодится!
Мисс Лупеску поджала губы сильнее, но сказала только:
- Ночные мверзи.
Никт издал в глубине горла звук, которому она его обучила - гортанный, похожий на орлиный клёкот. Мисс Лупеску фыркнула:
- Сойдёт.
«Когда же вернётся Сайлес?!» - подумал Никт.
- Иногда по кладбищу ходит серая собака. С тех пор как вы приехали. Она ваша?
Мисс Лупеску поправила галстук.
- Нет.
- Урок закончен?
- На сегодня - да. Вот список, который ты прочтёшь и выучишь до завтра.
Списки мисс Лупеску были написаны бледно-фиолетовыми чернилами на белой бумаге и странно пахли. Никт ушёл с новым заданием на склон холма, сел и начал вчитываться, но никак не мог сосредоточиться. В конце концов он свернул лист и придавил камнем.
Этой ночью никто не хотел с ним играть! Не с кем было поболтать, побегать, полазить по деревьям под огромной летней луной.
Никт пошёл в гробницу Оуэнсов, чтобы найти сочувствие у родителей. Однако миссис Оуэнс и слышать не хотела о том, какая плохая мисс Лупеску: ведь её выбрал Сайлес. Мистер Оуэнс - что ещё хуже - просто пожал плечами и завёл рассказ о том, что в детстве работал подмастерьем у краснодеревщика и был бы рад обучаться всем тем премудростям, какие преподают Никту.
- А тебе не пора за уроки? - спросила миссис Оуэнс. Никт молча сжал кулаки и, громко топая, вышел.
Он брёл по кладбищу, пиная булыжники, и размышлял о том, как все его не любят, не ценят и как это несправедливо. Вдруг он заметил серую собаку. Никт позвал её - может, прибежит и поиграет с ним? - но та держалась поодаль. Мальчик с досады запустил в неё комом земли. Тот разбился о ближайшее надгробие и засыпал могилу грязью. Большая собака с упрёком посмотрела на Никта, попятилась в тень и пропала.
Мальчик спустился по юго-западному склону, чтобы вид старой часовни не напоминал о Сайлесе, и задержался у могилы, которая выглядела как раз под стать его настроению. Над ней чёрным когтем торчал дуб, в который когда-то попала молния. Надгробие было всё в потёках и трещинах, а сверху красовался безголовый ангел, похожий на огромный уродливый трутовик.
Никт присел на траву. Ему было очень жалко себя и обидно. Он закрыл глаза, свернулся калачиком и забылся тяжёлым сном.
…Вверх по улице бежали герцог Вестминстерский, достопочтенный Арчибальд Фицхью и епископ Бата и Уэллса - неслись всё дальше и дальше, тощие и жилистые, кожа да кости в лохмотьях. Юрко скакали из тени в тень, то рысью, то галопом, по-лягушачьи врастопырку прыгали через мусорные баки, проворно прятались от света фонарей за заборами.
На вид они были почти как люди, только ростом поменьше, будто хорошенько провялились на солнце, и вполголоса приговаривали:
- …Ежели ваша светлость имеет хоть малейшее понятие, к каким чертям нас занесло, пусть соблаговолит ответить. Если же нет, пусть заткнёт своё поганое хлебало!
- Ваше преосвященство, я всего лишь сказал, что чую где-то рядом кладбище, носом чую…
- В таком случае, ваша светлость, я бы тоже его учуял, ведь нюх у меня лучше вашего!..
Перекидываясь такими словечками, они рыскали по пригородным садам. В один сад спускаться не стали («Тс-с-с! - прошипел достопочтенный Арчибальд Фицхью. - С-собаки!»), а пробежали поверху, по стене, словно крысы размером с ребёнка.
Шмыг - главная улица, шнырь - дорога на холм Кладбищенская ограда. Они вскарабкались на неё, как белки, и принюхались.
- Ос-сторожно, с-собака! - просвистел герцог Вестминстерский.
- Где-где? Ну уж… Пахнет не псиной, - возразил епископ Бата и Уэллса.
- Кое-кто даже кладбище не унюхал, - заметил достопочтенный Арчибальд Фицхью. - А? Собака, собака!
Троица спрыгнула на землю и побежала по кладбищу, отталкиваясь и ногами, и руками, к упырьей двери под обугленным дубом.
И застыла.
- Это что ещё за явление? - сказал епископ Бата и Уэллса.
- Мать честная! - воскликнул герцог Вестминстерский. Никт проснулся.
В лунном свете над ним склонились три улыбающиеся физиономии - высохшие, как у мумий, но подвижные и очень любопытные. Никт увидел острые грязные зубки, чёрные глазки-бусинки и когтистые пальцы, нетерпеливо постукивающие.
- Вы кто? - спросил мальчик.
- Мы, - заговорило одно из существ (Никт обратил внимание, что они с ним почти одного роста), - великий народ, вот кто мы такие. Это герцог Вестминстерский…
Самое крупное из существ поклонилось:
- Весьма польщён.
- …это епископ Бата и Уэллса…
Ухмыляющееся существо с острыми зубами и невероятно длинным и тонким языком совсем не походило на епископа, какими их представлял себе Никт. Существо было всё в пятнах, как пегая лошадь; крупное пятно вокруг глазницы скорее напоминало повязку пирата.
- …а я в некотором роде имею честь быть достопочтенным Арчибальдом Фицхью. К вашим услугам!
Троица дружно поклонилась.
Епископ Бата и Уэллса сказал:
- А ты как здесь очутился, отрок - Только смотри, не бреши! Помни, пред тобой священнослужитель!
- Так ему, ваше преосвященство! - хором воскликнули его приятели.
Мальчик рассказал всё: никто его не любит и не хочет с ним играть, никто его не ценит и даже опекун его бросил.
- Чтоб мне лопнуть! - сказал герцог Вестминстерский, почесав нос (крошечный выступ, состоявший в основном из ноздрей). - Чего тебе не хватает, так это места, где бы все тебя понимали.
- Нет такого места, - вздохнул Никт. - И с кладбища мне выходить нельзя.
- Есть целый мир друзей и приятелей по играм! - сказал епископ Бата и Уэллса, высунув длинный язык. - Город, где царит веселье и волшебство, где тебя оценят по достоинству и не будут тобой пренебрегать.
- А ещё меня ужасно кормят… - пожаловался Никт. - Женщина, которая за мной смотрит. Приносит суп из крутых яиц и другие гадости.
- Еда! - ахнул достопочтенный Арчибальд Фицхью. - Там, куда мы идём, еда лучшая в мире! От одной мысли о ней у меня в животе урчит и слюнки текут!
- А мне можно с вами? - спросил Никт.
- С нами?! - возмущённо переспросил герцог Вестминстерский.
- Ну что вы, что вы, ваша светлость! - сказал епископ Бата и Уэллса. - Не будьте так строги. Вы только гляньте на бедолагу! Он уже невесть сколько кушает что попало!
- Я за то, чтоб его взять, - заявил достопочтенный Арчибальд Фицхью. - У нас там жратва славная… - Для большей убедительности он похлопал себя по животу.
- Ну как, молодой человек, готов к приключениям? - спросил герцог Вестминстерский, который тут же загорелся новой идеей. - Или будешь всю жизнь прозябать тут? - Он обвёл костлявой рукой тёмное кладбище.
Никт вспомнил мисс Лупеску, её противные обеды, списки и поджатые губы.
- Готов!
Три новых приятеля Никта, хоть и с него ростом, оказались куда сильнее любого ребёнка. Епископ Бата и Уэллса поднял Пикта высоко над головой, а герцог Вестминстерский схватился за пучок травы, прокричал что-то вроде «Скагх! Тегх! Хавагах!» и дёрнул. Каменная плита, прикрывавшая могилу, съехала, будто крышка люка, и под ней оказалось совсем темно.
- А теперь живо! - крикнул герцог. Епископ Бата и Уэллса забросил Никта в дыру и прыгнул следом. За ними - достопочтенный Арчибальд Фицхью и герцог Вестминстерский. Последний в прыжке крикнул: «Вегх Харадос!». Камень с грохотом упал - упырья дверь закрылась.
…Ник летел сквозь темноту, тяжело ворочаясь, как кусок мрамора, и от удивления даже не боялся. Интересно, где у этой могилы дно, думал он.
Вдруг две сильных руки подхватили его под мышки и понесли.
Никт давным-давно не видел настоящей темноты. На кладбище он обладал зрением мёртвых, и ни одна гробница, могила или склеп не были для него тайной. Теперь он оказался в сплошной черноте. Его несли вперёд неровными рывками; в ушах свистел ветер. Никту было страшно и одновременно весело.
А потом стало светло, и всё изменилось. Небо было красного цвета, но не тёплого закатного оттенка, а злобно-багрового, как воспалённая рана. Далеко-далеко светило крошечное старое солнце, которое не согревало воздух.
Они спускались по отвесной стене. Из неё, словно из гигантского кладбища, торчали могильные плиты и статуи. Похожие на тощих шимпанзе в рваных чёрных смокингах, герцог Вестминстерский, епископ Бата и Уэллса и достопочтенный Арчибальд Фицхью перескакивали с камня на камень, размахивали мальчиком и, не глядя, ловко бросали его друг другу.
Никт пытался задрать голову, чтобы увидеть могилу, через которую попал в этот странный мир, но её загородило другими надгробиями.
А что, подумал он, если все эти могилы - двери…
- Мы куда? - спросил он, но его голос сдуло ветром.
Они бежали всё быстрее и быстрее.
Впереди поднялась ещё одна статуя, и под багровое небо катапультировались ещё двое существ, таких, же как новые приятели Никта. На одном было рваное шёлковое платье, когда-то, должно быть, белое, на втором - грязный серый костюм, явно ему великоватый, с порванными в лоскуты рукавами. Заметив Никта с друзьями, они бросились к ним, пролетев к земле футов двадцать.
Герцог Вестминстерский издал гортанный писк и притворился испуганным. Трое с Никтом поспешили вниз, двое - за ними по пятам, бодрые и полные сил под пылающим небом с мёртвым глазом бледного солнца.
У большой статуи, лицо которой превратилось в грибообразный нарост, все встали. Никту представили тридцать третьего президента США и императора Китая.
- Это юный Никт, - сказал епископ Бата и Уэллса. - Он хочет стать таким, как мы.
- Чтобы хорошо кушать! - сказал достопочтенный Арчибальд Фицхью.
- Что ж, отрок, когда ты станешь одним из нас, хорошее питание тебе будет обеспечено, - сказал император Китая.
- Ага, - сказал тридцать третий президент США.
Никт спросил:
- Стану одним из вас? То есть превращусь в вас?
- Ишь какой смекалистый! Всё хватает на лету! Ему палец в рот не клади!.. - сказал епископ Бата и Уэллса. - Точно подметил, одним из нас. Таким же сильным, как мы. Таким же быстрым. Таким же неуязвимым.
- Твои зубы станут такими крепкими, что раскусят любые суставы. Язык - таким острым и длинным, что высосет мозг из любой косточки и слижет мясцо со щеки толстяка, - сказал император Китая.
- Ты научишься красться из тени в тень, чтоб никто тебя не увидел, никто не заподозрил. Свободный как ветер, быстрый как мысль, холодный как лёд, твёрдый как гвоздь, опасный как… как мы, - сказал герцог Вестминстерский.
Никт посмотрел на существ.
- А если я не хочу?
- Не хочешь? Да что ты говоришь! Что может быть лучше? Во всём мире не найдётся никого, кто не мечтал бы стать, как мы.
- У нас лучший на свете город…
- Гульгейм, - сказал тридцать третий президент США.
- Лучшая жизнь, лучшая еда…
- Ты хоть представляешь, - вмешался епископ Бата и Уэллса, - как дивен вкус чёрного ихора, что скапливается в свинцовом гробу? Мы главнее королей с королевами, президентов с премьерами, главнее самых геройских героев, как люди главнее брюссельской капусты!
- Да кто вы такие? - спросил Никт.
- Упыри, - ответил епископ Бата и Уэллса. - Кто-то хлопает ушами, право слово! Мы у-пы-ри.
- Ой, смотрите!
Внизу показалась целая толпа прыгающей, скачущей мелочи. Не успел Никт и слова сказать, как его подхватили костлявые руки и понесли, то зависая в воздухе, то резко дёргаясь вперёд, - пятеро приятелей бросились навстречу себе подобным.
Стена могил закончилась. Теперь впереди простиралась дорога - утоптанная тропа через каменистую пустошь, усеянную костями. Дорога вела к далёкому городу на оранжево-красном утёсе.
Никт всмотрелся в город и оцепенел от ужаса, ненависти и отвращения.
Упыри не умеют строить. Они паразиты и падальщики, пожиратели трупов. Город, который зовётся Гульгеймом, Городом упырей, они заселили давным-давно, хотя построили его не они. Сегодня все (по крайней мере, люди) забыли, что за народ возвёл эти здания, прорыл ходы в утёсе и воздвиг башни. Но приближаться к этому городу, а уж тем более жить в нём, захотели лишь упыри.
Издалека было заметно, что всё в городе искажено: стены перекошены, а здания похожи на кошмарную пасть с торчащими зубами. Неведомые зодчие построили этот город не для жизни. Они воплотили в нём весь свой страх, безумие и омерзение - и ушли. Упыри же отыскали его, обрадовались и назвали домом.
Упыри - проворные твари. Они бежали по пустынной тропе быстрее, чем летит стервятник, и сильными руками перебрасывали друг другу Никта. Мальчик боролся с тошнотой и отчаянием, ужасом и стыдом от собственной глупости…
А в кислотно-красном небе кружили существа на огромных чёрных крыльях.
- Эй, там! - сказал герцог Вестминстерский. - Спрячьте его под мышку! Ещё не хватало, чтобы он достался ночным мверзям! Воры!
- Быстрее! Не давайтесь ворюгам! - закричал император Китая.
Ночные мверзи в алом небе над Гульгеймом… Никт глубоко вдохнул и закричал, как учила его мисс Лупеску - издал гортанный звук, похожий на орлиный клёкот.
Один из крылатых спустился, и Никт повторил крик. Вдруг ему заткнула рот жёсткая ладошка.
- Умно ты их позвал! - сказал достопочтенный Арчибальд Фицхью. - Но, поверь, они съедобные, только когда погниют пару неделек. А так от них одни неприятности. Нам не по пути, ясно?
Ночной мверзь взмыл в потоке жаркого воздуха вверх, к товарищам, и Никт утратил последнюю надежду.
…Упыри торопились к городу на утёсе, унося с собой Никта. Теперь мальчика бесцеремонно закинул на вонючие плечи герцог Вестминстерский.
Мёртвое солнце село, поднялись две луны: одна огромная, белая и вся в выщербинах, заняла полгоризонта, хотя потом чуть уменьшилась. Вторая, небольшая, была сине-зелёной, как прожилки плесени в сыре; её восход упыри восприняли как праздник и остановились у дороги на привал.
Один из вновь присоединившихся - его представили Пикту как знаменитого писателя Виктора Гюго - развязал свой мешок, в котором оказались дрова для растопки. На некоторых досках ещё поблёскивали петли или латунные ручки. Ещё у упыря нашлась металлическая зажигалка. Вскоре все расселись у костра. Поглядывая на зеленоватую луну, они отпихивали друг друга от огня, переругивались, иногда даже царапались и кусались.
- Скоро ляжем спать, а когда луна уйдёт, отправимся в Гульгейм, - сказал герцог Вестминстерский. - Всего-то девять-десять часов бега. К следующему восходу луны доберёмся. Вот устроим тогда праздник, а? В честь того, что ты станешь одним из нас!
- Это не больно, - сказал достопочтенный Арчибальд Фицхью, - ты даже не заметишь. И потом, представь, каким ты станешь счастливым!
И они принялись рассказывать, как чудесно и замечательно быть упырём, сколько всего они схрупали своими мощными челюстями. Один упырь добавил, что им не страшны болезни. Неважно, от чего умер ужин: они преспокойно могут его слопать. Другие описали самые интересные места, где побывали - в основном катакомбы и чумные ямы («Чумные ямы - сытная штука», - сказал император Китая, и все закивали.) Они рассказали Никту, откуда у них имена, и пообещали, что, как только он станет упырём, получит такое же.
- Но я не хочу быть упырём!
- А придётся, - весело ответил епископ Бата и Уэллса. - Или так, или эдак. Со вторым способом больше мороки. Если тебя начнут есть, быстро потеряешь сознание, и уже никакого тебе удовольствия.
- Вот и не надо об этом, - сказал император Китая. - Лучше сразу стать упырём. Мы ничего, ничегошеньки не боимся!
Услышав это, все упыри у костра из гробовых досок завыли, заворчали, запели, закричали о том, какие они мудрые и могучие и как славно ничего не бояться.
Из пустыни донёсся звук, похожий на вой. Упыри залопотали и сгрудились поближе к огню.
- Что это было? - спросил Никт.
Упыри покачали головами.
- Что-то там, в пустыне, - прошептал один. - Тихо! А то оно нас услышит!
И все упыри ненадолго замолчали. Правда, очень быстро они забыли про «что-то» и завели любимую упырью песню с отвратительными словами и ещё более отвратительным смыслом: там перечислялось, какие части гниющего трупа нужно есть и в каком порядке.
- Я хочу домой! - сказал Никт, когда в песне доели последние кусочки. - Мне здесь не нравится!
- Глупыш, что ты так волнуешься! - сказал герцог Вестминстерский. - Клянусь тебе: как только ты станешь одним из нас, ты даже забудешь, что у тебя был дом!
- Я вот совсем не помню, как жил до того, как стал упырём, - сказал знаменитый писатель Виктор Гюго.
- Я тоже, - сказал император Китая.
- Угу, - сказал тридцать третий президент США.
- Ты войдёшь в число избранных! Мудрейших, сильнейших, храбрейших существ на свете! - сказал епископ Бата и Уэллса.
Никт не был высокого мнения ни о смелости упырей, ни об их мудрости. Правда, они оказались очень сильными и ловкими, а он убежать не мог: догонят мгновенно.
Далеко в ночи опять раздался вой, и упыри придвинулись ещё ближе к огню, переругиваясь и шмыгая носом.
Никт прикрыл глаза. Ему было очень плохо, он скучал по дому и не хотел превращаться в упыря. Он думал, что от волнения не заснёт, но сам не заметил, как погрузился в забытьё.
Его разбудил громкий и злобный крик почти в самое ухо.
- Ну, так где они? А?!
Никт открыл глаза и увидел, что это епископ Бата и Уэллса кричит на императора Китая. Судя по всему, ночью несколько упырей исчезли - просто пропали. Почему и куда - никто не знал. Остальные занервничали и быстро свернули лагерь. Тридцать третий президент США поднял Никта и закинул себе на плечо.
Под небом цвета дурной крови упыри сошли с каменистого склона на дорогу и направились в Гульгейм. Сегодня утром они вели себя куда тише. Как будто - во всяком случае, так показалось Никту - за ними кто-то гнался.
Около полудня, когда мертвоглазое солнце зависло над головами, упыри остановились и сбились в кучу. Высоко в небе в потоках воздуха парили ночные мверзи - целые дюжины.
Мнения упырей разделились: одни считали, что ночная пропажа случайна, другие были уверены, что кто-то - возможно, мверзи, - на них охотится. Согласились они только на том, что стоит вооружиться камнями, чтобы кидать в ночных мверзей, если те спустятся. Упыри принялись набивать карманы костюмов и мантий щебнем.
Слева раздался вой, и упыри переглянулись. Он был громче, чем прошлой ночью, и ближе - низкий, похожий на волчий.
- Слышали? - спросил лорд-мэр Лондона.
- Не-а, - сказал тридцать третий президент США.
- Я тоже не слышал, - сказал достопочтенный Арчибальд Фицхью.
Вой прозвучал снова.
- Надо прорываться домой, - сказал герцог Вестминстерский, поднимая большой булыжник.
Перед ними на скалистом отроге высился город-кошмар, Гульгейм. Упыри бросились в ту сторону.
- Мверзи спускаются! - прокричал епископ Бата и Уэллса. - Бей воров камнями!
Никт наблюдал за происходящим снизу вверх, подпрыгивая на спине тридцать третьего президента США. Колючим песком с дороги ему сыпало в лицо, но он услышал крики, похожие на орлиные, и опять попросил помощи на языке ночных мверзей. На сей раз ему не помешали, хоть Никт и сомневался, что кто-то услышит его среди криков мверзей и ругательств упырей, которые яростно швырялись камнями.
Никт снова услышал вой - теперь справа.
- Там дюжины этих паскудных тварей, - мрачно сказал герцог Вестминстерский.
Тридцать третий президент США передал Никта знаменитому писателю Виктору Гюго. Тот сунул мальчика в мешок и закинул на плечо. Никту оставалось радоваться, что мешок пахнет лишь опилками.
- Отступают! - закричал какой-то упырь. - Смотрите, улетают!
- А ты, отрок, не тревожься, - прозвучал за мешковиной голос, кажется, епископа Бата и Уэллса. - В Гульгейме ничего такого не будет. Наш Гульгейм, он неприступный.
Никт не знал, нанесли ли ночные мверзи хоть какой-то урон упырям. Судя по проклятиям епископа Бата и Уэллса, нескольких упырей вроде бы недосчитались.
- Быстро! - закричал кто-то, кажется, герцог Вестминстерский, и упыри рванули вперёд. Никту в мешке было неудобно: он всё время больно стукался о спину знаменитого писателя. К тому же на дне мешка завалялось несколько досок дерева с шурупами и острыми гвоздями. Один из них больно впился Никту в руку.
Никта нещадно мотало, кидало, трясло и качало на спине похитителя, но ему удалось-таки схватить гвоздь правой рукой и нащупать кончик. В мальчике снова затеплилась надежда. Он воткнул шуруп острым концом в мешковину, вытащил и сделал ещё одну дырку, чуть ниже первой.
Сзади снова кто-то завыл. Никт подумал: тот, кто способен нагнать такой ужас на упырей, наверное, сам ещё страшнее. На миг он даже замер - что если он вывалится из мешка прямо в пасть какому-то злобному чудищу. Ну и пусть! Пусть он и умрёт, но останется самим собой и не забудет родителей, Сайлеса и даже мисс Лупеску.
И это хорошо.
Никт снова решительно принялся на мешковину и продырявил её ещё в одном месте.
- Поднажмите, ребятки! - крикнул епископ Бата и Уэллса. - Осталось подняться по лестнице, и мы дома, в Гульгейме!
- Ура его преосвященству! - крикнул кто-то другой - кажется, достопочтенный Арчибальд Фицхью.
Теперь движения похитителей изменились. Они не просто бежали, а двигались рывками: вверх и вперёд, вверх и вперёд.
Никт просунул в дырку руку и выглянул. Сверху угрюмое багровое небо, снизу - пропасть, а глубоко внизу - пустыня. Позади тянулась великанская лестница с огромными ступенями. Гульгейма видно не было - скорее всего, он остался сверху. Справа - охристо-жёлтая скала, слева - крутой обрыв. Придётся падать прямо вниз, решил Никт, на ступеньки, и надеяться, что упыри на бегу не заметят. Ночные мверзи кружили высоко в багровом небе, но больше не нападали.
К счастью, позади упырей не было: знаменитый писатель Виктор Гюго замыкал цепочку, и никто не расскажет остальным, что мальчик продырявил мешок и выпал на лестницу.
Упырей не было, но…
Мешок с Никтом подпрыгнул и перевернулся. В дыре мелькнуло что-то огромное и серое. Оно бежало следом за ними по лестнице и злобно рычало.
Оказавшись перед лицом двух одинаково неприятных перспектив, мистер Оуэнс частенько говаривал: «Я между дьяволом и морской бездной!» Никт так и не уяснил, что это значит, потому что всю жизнь провёл на кладбище и не видел ни дьявола, ни моря.
Я между упырями и чудищем, подумал он.
И в тот самый миг, когда он это подумал, чьи-то зубы вцепились в мешок и рванули. Ткань вокруг дыр затрещала, и мальчик кубарем выкатился на каменную лестницу. Над ним встала огромная серая зверюга, похожая на собаку, только куда больше, с горящими глазами, белыми клыками и огромными лапищами. Зверь рычал, капал слюной и, пыхтя, смотрел на Никта.
Упыри остановились.
- Лопни моя селезёнка! - сказал герцог Вестминстерский. - Эта чёртова псина зацапала мальчика!
- На здоровье! - сказал император Китая. - Бежим!
- Ой-ой! - сказал тридцать третий президент США.
Упыри побежали дальше. Теперь Никт не сомневался, что лестница вырублена великанами: каждая ступенька была выше его роста. На бегу упыри оборачивались и изображали неприличные жесты в адрес зверя и, возможно, Никта.
Зверь стоял как вкопанный.
Слопает, горько подумал мальчик. Доигрался ты, Никто Оуэнс. Он вспомнил про дом, а почему ушёл оттуда, вспомнить не смог. Нет, чудища чудищами, а он должен вернуться домой! Там его ждут.
Никт протиснулся мимо зверя, спрыгнул на следующую ступеньку с высоты четырёх футов и приземлился прямо на лодыжку. Нога больно подвернулась, и он упал на камни.
Никт слышал, как зверь тоже спрыгнул и бежит к нему. Мальчик попытался уползти, подняться, но повреждённая нога не слушалась. Никт даже не успел понять, как свалился со ступеньки в пропасть - с кошмарной, невообразимой высоты…
На лету он услышал голос, донёсшийся откуда-то со стороны серого зверя. Это был голос мисс Лупеску:
- Ох, Никт!..
Он падал, как всегда бывает в кошмарах - со страшной, безумной скоростью стремился к земле, которая была далеко внизу. В голове Никта сейчас могла уместиться только одна мысль, и поэтому там боролись за место сразу две: «Эта собака и есть мисс Лупеску!» и «Сейчас я ка-а-ак…»
Что-то догнало его, схватило, а потом громко захлопали кожистые крылья, и земля стала приближаться медленнее.
Крылья захлопали ещё сильнее. В голове Никта осталась одна мысль: «Я лечу!»
Так оно и было. Он поднял глаза и увидел над собой тёмно-коричневую голову - совершенно лысую, с глубоко посаженными глазами, похожими на отполированные куски обсидиана.
- Помогите! - проклёкотал Никт на языке ночных мверзей. Мверзь улыбнулся и басовито ухнул в ответ. Похоже, он был доволен.
…Описав медленный круг, они с глухим стуком опустились на землю. Никт хотел было встать, но лодыжка снова его подвела, и он покатился по песку. Сильный порыв ветра обжёг кожу песчинками.
Ночной мверзь присел рядом, ссутулившись и сложив на горбу кожистые крылья. Никт, дитя кладбища, привык к изображениям крылатых существ, но его спаситель совсем не походил на надгробных ангелов.
Огромными прыжками к ним приближался серый зверь, похожий на собаку.
Собака заговорила голосом мисс Лупеску:
- Три раза ночные мверзи спасли тебе жизнь, Никт! В первый раз - когда ты попросил помощи, и они услышали. Они передали мне, где ты. Во второй - вчера ночью, у костра, когда ты спал. Они кружили над вами в темноте и подслушали, как двое упырей говорят, что ты принёс им несчастье, что тебе надо вышибить камнем мозги и закопать где-нибудь про запас, а потом, когда ты как следует сгниёшь, выкопать и съесть. Ночные мверзи незаметно их убрали. Сейчас они спасли тебя в третий раз.
- Мисс Лупеску!
Огромная, похожая на собачью голова наклонилась к нему, и на одно страшное мгновенье Никту показалось, что она его укусит. Собака ласково лизнула его в щёку.
- Ты повредил щиколотку?
- Да. Не могу стоять на этой ноге.
- А ну-ка, залезай ко мне на спину, - сказал огромный серый зверь - мисс Лупеску.
Учительница что-то проскрежетала ночному мверзю. Тот приблизился и подсадил Никта. Мальчик обхватил руками шею мисс Лупеску.
- Вцепись в мою шкуру покрепче, - сказала она. - И скажи… - Она издала пронзительный крик.
- Что это значит?
- «Спасибо». Или «до свидания». И то, и то.
Никт крикнул, как сумел. Мверзь смешливо фыркнул, потом произнёс нечто похожее, расправил огромные кожистые крылья и, хлопая ими, побежал по пустыне. Потоки воздуха подхватили его, будто воздушного змея, и мверзь взмыл вверх.
- Теперь, - сказал зверь - мисс Лупеску, - держись крепче.
И побежал.
- Мы к стене могил?
- К упырьей двери? Вот ещё! Я пёс Господень и хожу что в ад, что из ада своим путём.
Зверь ускорил бег.
…Встала большая луна. Потом меньшая, цвета сырной плесени. Потом к ним присоединилась третья, алая, как рубин. Серая волчица мерным шагом бежала под их светом по пустыне. У полуразрушенной глиняной постройки, похожей на огромный улей, она остановилась. Рядом из скалы вытекал ручеёк, с журчанием падал в крошечную лужицу и уходил в песок. Волчица опустила голову и стала лакать воду. Никт сложил ладони ковшиком и напился дюжиной мелких глотков.
- Здесь граница, - сказала мисс Лупеску, и Никт поднял глаза.
Три луны исчезли. Теперь мальчик видел Млечный путь, да так ярко, как никогда в жизни: сияющий саван поперёк полного звёзд небосвода.
- Как красиво!
- Когда вернёмся домой, - сказала мисс Лупеску, - я научу тебя названиям звёзд и созвездий.
- Было бы здорово, - признался Никт.
Мальчик опять вскарабкался на огромную серую спину, уткнулся носом в мех и крепко вцепился в него руками. Ему показалось, что не прошло и двух мгновений, как он оказался на кладбище. Неловко, как обычная женщина - шестилетнего мальчика, мисс Лупеску понесла его к гробнице Оуэнсов.
- Он повредил щиколотку, - сказала мисс Лупеску.
- Бедняжка! - Миссис Оуэнс забрала у неё приёмного сына и стала укачивать в своих заботливых, хоть и бестелесных руках. - Не могу сказать, что я не тревожилась. Я очень тревожилась! Но главное, он снова с нами.
А потом Никту стало совсем хорошо - под землёй, в уютном домике, на своей подушке, - и он уступил усталости и темноте.
…Лодыжка у Никта покраснела и распухла. После осмотра доктор Трефузис (1870-1936, «Да восстанет он к вящей славе!») объявил, что это всего лишь растяжение, мисс Лупеску принесла из аптеки эластичный бинт, а Иосия Уордингтон, баронет, которого похоронили вместе с его любимой эбеновой тростью, решительно вручил её Никту на временное пользование. Мальчик наигрался с тростью на славу, притворяясь дряхлым столетним дедом.
…Прихрамывая, Никт поднялся на холм и достал из-под камня сложенный лист бумаги с фиолетовыми чернилами.
ПСЫ ГОСПОДНИ
Эти слова, написанные печатными буквами, были первым пунктом в списке.
«Те, кого люди прозвали оборотнями или ликантропами, называют себя псами Господними, поскольку считают свою трансформацию даром Создателя и платят Ему упорством, с которым преследуют преступников до самых Адовых врат». Никт кивнул: не только преступников.
Он внимательно прочёл остальное, стараясь получше всё запомнить, а потом спустился в часовню. Там его ждала мисс Лупеску с маленьким мясным пирогом, большим пакетом жареного картофеля и новой порцией фиолетовых списков.
Они ели картошку вместе, и пару раз мисс Лупеску даже улыбнулась.
…Сайлес вернулся в конце месяца. Чёрный саквояж он держал в левой руке, а правую прижимал к боку. Но это был всё тот же Сайлес, и Никт ему страшно обрадовался - и ещё больше обрадовался, получив подарок: крошечную копию моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско.
Была почти полночь, хотя не совсем стемнело. Они втроём сидели на вершине холма; внизу мерцали городские огни.
- Полагаю, в моё отсутствие всё было спокойно, - произнёс Сайлес.
- Я много чему научился! - похвастал Никт и, не выпуская из рук моста, указал в ночное небо. - Вон там Орион-Охотник с поясом из трёх звёзд. А это созвездие Тельца.
- Молодец, - похвалил его Сайлес.
- А ты? - спросил Никт. - Ты узнал то, зачем ездил?
- Вполне, - ответил Сайлес, но продолжать не стал.
- Я тоже, - строгим голосом сказала мисс Лупеску. - Я тоже кое-чему научилась.
- Это хорошо, - сказал Сайлес. В кроне дуба ухнула сова. - До меня дошли слухи, что две недели назад вы побывали там, куда мне путь заказан. В таких случаях я бы посоветовал вести себя осторожнее. Впрочем, у упырей, как известно, короткая память.
Никт сказал:
- Ничего страшного не было! Мисс Лупеску за мной присматривала. Мне ничего не грозило.
Мисс Лупеску посмотрела на Никта, и её глаза блеснули. Она повернулась к Сайлесу.
- Мне ещё есть чему поучиться, - заявила она. - Быть может, в следующем году я вернусь, тоже в середине лета, и дам мальчику пару уроков.
Сайлес покосился на мисс Лупеску, едва заметно приподняв бровь. Потом перевёл взгляд на Никта.
- Было бы здорово, - сказал Никт.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. НАДГРОБИЕ ДЛЯ ВЕДЬМЫ
се знали, что на краю кладбища похоронена ведьма. Сколько Никт себя помнил, миссис Оуэнс запрещала ему ходить туда.
- Почему? - спрашивал он.
- Не дело живым мальчикам там слоняться, - отвечала миссис Оуэнс. - Там страшенная сырость. Считай, болото. А ну как простудишься!
Мистер Оуэнс, как человек более уклончивый и менее изобретательный, говорил просто:
- Это дурное место.
С запада кладбище кончалось под старой яблоней. За ржавой железной оградой из прутьев с навершиями, как у копий, виднелся пустырь, заросший крапивой, сорняками и колючками. Никт, мальчик вообще-то послушный, туда не ходил, но частенько просовывал голову меж прутьев ограды и смотрел на зелень и груды палых листьев. Он чувствовал, что ему не всё рассказали, и злился.
Никт поднялся к часовне у кладбищенских ворот и стал ждать темноты. Когда серые сумерки пофиолетовели, в шпиле часовни раздался шорох, будто расправили плотный бархат. Из колокольни явился Сайлес - там он обычно спал, - и спустился по стене вниз головой.
- Что в дальнем конце кладбища? - спросил Никт. - За «Гаррисоном Вествудом, пекарем сего прихода, и его супругами Мэрион и Джоан»?
- А что? - Опекун бледными, как слоновая кость, пальцами стряхнул пылинку с чёрного костюма.
Никт пожал плечами.
- Да так, интересно.
- Там неосвящённая земля. Понимаешь, что это значит?
- Не совсем.
Сайлес прошёл по дорожке, не встревожив ни одного упавшего листа, и присел на скамью рядом с Никтом.
- Некоторые, - произнёс он бархатистым голосом, - верят, что вся земля священна. Была священной до того, как явились мы, и останется такой после нас. Однако здесь, в твоей стране, принято освящать - то есть благословлять - церкви и участки, отведённые для захоронения. Рядом с освящённой землёй оставляли кусочек неосвящённой, так называемую «землю горшечника». Там хоронили преступников, самоубийц и тех, кто не принадлежит к истинной вере.
- Значит, по ту сторону забора похоронены плохие люди?
Сайлес приподнял идеально очерченную бровь.
- Хм-м? Отнюдь! Дай подумаю… Давно я там не бывал. Не припомню таких уж плохих экземпляров. Не забывай, что раньше вешали за кражу шиллинга. К тому же всегда были люди, которым жизнь кажется настолько невыносимой, что они видят лишь одно решение: ускорить свой переход на новый уровень существования.
- То есть они себя убивают? - спросил Никт. Любознательный и большеглазый, для своих восьми лет он был весьма неглуп.
- Именно так.
- И это им помогает? Они делаются счастливее после смерти?
- Иногда. Чаще - нет. Они как те люди, которые думают, что будут счастливы, если переедут в другое место, а потом оказывается: куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя. Если ты понимаешь, о чём я.
- Ну, вроде, - сказал Никт.
Сайлес взъерошил мальчику волосы.
Никт спросил:
- А как же ведьма?
- Да-да, ведьма… Там зарыты самоубийцы, преступники и ведьмы. Умершие без исповеди. - Он встал над скамьёй полуночной тенью. - Заболтался я с тобой и про завтрак совсем забыл. А тебе пора на уроки. - В сумерках кладбища раздался тихий хлопок, мелькнула бархатная чернота, и Сайлес исчез.
…Когда Никт добрался до мавзолея мистера Пенниуорта, уже встала луна. Мистер Томас Пенниуорт («Здесь почивает он до славного утра воскресения») ждал его и был не в лучшем расположении духа.
- Опаздываете!
- Простите, мистер Пенниуорт!
Пенниуорт осуждающе цокнул языком. На прошлой неделе учитель рассказывал Никту про стихии и гуморы, и мальчик никак не мог запомнить, где что. Никт думал, что будет писать проверочную работу, но вместо того мистер Пенниуорт заявил:
- Полагаю, настала пора посвятить несколько дней практическим занятиям. Наше время ограничено.
- Разве? - спросил Никт.
- Боюсь, что так, юный Оуэнс Итак, успешно ли вы блекнете?
Никт надеялся, что ему не зададут этот вопрос.
- Успешно. То есть… Ну, вы понимаете.
- Нет, юный Оуэнс. Не понимаю. Быть может, продемонстрируете?
У Никта упало сердце. Он глубоко вдохнул, зажмурился и изо всех сил постарался поблекнуть.
На мистера Пенниуорта это не произвело большого впечатления.
- Фи! Не то! Совершенно не то! Мёртвые блекнут и скользят, мой мальчик. Скользят из тени в тень. Блекнут в сознании. Попробуйте ещё раз.
Никт попробовал ещё старательнее.
- Вы заметны, как нос на лице! - возмутился мистер Пенниуорт. - А нос ваш заметен весьма и весьма. Как и всё ваше лицо, молодой человек! И вы весь. Ради всего святого, опустошите свой разум! Пробуйте ещё раз. Вы безлюдный проулок. Вы дверной проём. Вы ничто. Вы невидимы для глаза, вы не привлекаете мысль. Там, где вы, нет ничего и никого.
Никт попытался снова: закрыл глаза и представил, что растворяется в потемневших камнях стены, превращается в ночную тень… Он чихнул.
- Отвратительно! - вздохнул мистер Пенниуорт. - Воистину отвратительно! Думаю, придётся побеседовать с вашим опекуном. - Он покачал головой. - Что ж, перейдём к гуморам. Будьте добры перечислить темпераменты, которые ими определяются.
- М-м… Сангвиник. Холерик. Флегматик. И ещё один. М-м… Кажется, меланхолик.
И так до самого урока правописания и сочинения с мисс Летицией Борроуз, девой сего прихода («Все дни свои дева не тронула мухи. Супруги, не будьте к науке сей глухи»). Никту нравилась и сама мисс Борроуз, и её уютный маленький склеп, и то, что она легко отвлекалась от темы урока.
- Говорят, что на несве… неосвящённой земле есть ведьма, - сказал Никт.
- Да, золотце. Только тебе туда ходить не следует.
- Почему?
Покойная мисс Борроуз бесхитростно улыбнулась.
- Там обитают люди не нашего круга.
- Но ведь это ещё кладбище, правда? То есть мне туда можно, если я захочу?
- Я бы не советовала.
…Никт был мальчиком любознательным, но всё же послушным. Когда уроки закончились, он прошёл мимо могилы Гаррисона Бествуда, пекаря, и мемориала его семейства - ангела с отбитыми руками, - однако не спустился на землю горшечника, а поднялся по склону туда, где после пикника тридцатилетней давности выросла большая яблоня.
Кое-какие жизненные уроки Никт уже усвоил. Пару лет назад он объелся незрелыми яблоками - ещё кислыми, с белыми зёрнышками, - и жалел об этом несколько дней: кишки его сжимались от боли, а миссис Оуэнс долго читала ему мораль о том, чего не надо есть. Теперь он всегда дожидался, пока яблоки поспеют, и срывал не больше двух-трёх за ночь. Правда, Никт прикончил все яблоки ещё на прошлой неделе, но всё равно любил забираться на дерево, чтобы подумать.
Он вскарабкался на своё любимое местечко в развилке ветвей и посмотрел на землю горшечника: залитый лунным светом луг колючих сорняков и некошеной травы. Интересно, подумал он, ведьма - это старуха с железными зубами, которая живёт в избушке на курьих ножках, или худая, остроносая тётка с метлой?
У Никта заурчало в животе, и он понял, что проголодался. Вот теперь он пожалел, что уже съел все яблоки. Если бы хоть одно оставил…
Тут ему показалось, что вверху что-то есть. Он глянул раз, потом присмотрелся ещё раз: яблоко! Красное и спелое.
Никт гордился своим умением лазать по деревьям. Вот и сейчас он ловко подтягивался с одной ветки на другую, воображая себя Сайлесом, который без труда поднимается по отвесной кирпичной стене. Красное яблоко казалось в темноте почти чёрным. Ещё немного… Никт медленно подполз под самое яблоко. Протянул руку и коснулся красивого плода кончиками пальцев.
Попробовать это яблоко ему так и не удалось.
Раздался треск, громкий, как выстрел из охотничьего ружья: ветка под Никтом сломалась.
…Никт очнулся от вспышки боли, острой, как ледяные осколки, и яркой, как долгая молния.
Он лежал в сорняках среди летней ночи. Земля под ним казалась мягкой и странно тёплой, как мех. Падение смягчила куча резаной травы, которые смотритель кладбища регулярно вытряхивал из газонокосилки. Правда, в груди у Никта ныло, а нога болела так, словно он упал прямо на неё.
Никт застонал.
- Тише, детка, тише, тише! - сказал голос откуда-то сзади. - Ты откуда такой взялся? Свалился мне на голову, как гром среди ясного неба. Разве ж так можно?
- Я упал с яблони.
- А-а, вот оно что… Покажи-ка ногу. Хрустнула небось, как та ветка, помяни моё слово. - Левую ногу Никта ощупали холодные пальцы. - Вот те раз, не сломалась! Подвернул или растянул. Везучий ты, как сам дьявол, малыш! Упал на кучу отбросов. До свадьбы заживёт.
- Спасибо. Правда, ещё болит.
Никт обернулся. Говорившая была старше него, хоть и не совсем взрослая, и не казалась ни доброй, ни злой. Только настороженной. Лицо у неё было умное, но ни капельки не красивое.
- Я Никт.
- Живой мальчик?
Никт кивнул.
- Я так и знала! Мы на земле горшечника тоже о тебе слыхали. Так как тебя кличут?
- Оуэнсом. Я Никто Оуэнс Если короче, Никт.
- Ну, здрасьте вам, господин Никт.
Никт осмотрел её сверху донизу. Девушка была в простой белой рубахе, с длинными пепельными волосами, а в лице её было что-то гоблинское - еле заметная, но постоянная кривая усмешка.
- Ты покончила с собой? - спросил Никт. - Или украла шиллинг?
- А ничего я не крала! Даже платка за всю жизнь не своровала. И промежду прочим, - подбоченилась она, - все самогубцы вон там лежат, за боярышником, а висельники оба-два в ежевичнике. Один деньги подделывал, другой - разбойник с большой дороги. А как по мне, всего-навсего вор да бродяжка.
- А-а… - в уме Никта зародилось подозрение. Он осторожно произнёс: - Говорят, тут похоронена ведьма.
Она кивнула.
- Утопла, сгорела и тут закопана, и даже каменюки не поставили в изголовье.
- Тебя утопили и сожгли?
Она присела рядом на компост, не снимая ледяных пальцев с пульсирующей от боли Никтовой ноги.
- Приходют в мой домишко ни свет ни заря, я даже глаз не продрала, и тащут меня на общинную землю, что посередь деревни. «Ведьма ты!» - кричат, все такие толстые, чистые, розовые, как порося, вымытые к базарному дню. Один за другим встают и под этим самым небом говорят, как-де у них молоко скисло да кобылы охромели. А последняя встаёт миссис Джемайма, самая толстая, розовая и мытая из всех. Мол, Соломон Поррит стал её чураться и знай вьётся у прачечной, как оса у горшка с мёдом. Всё, мол, мои чары, околдовала я молодчика. Привязали меня к табуретке и давай топить в утином пруду - коли ведьма, то воды не наглотаюсь, даже не замечу, а не ведьма, тонуть начну. А отец миссис Джемаймы даёт каждому по серебряному четырехпенсовику, чтоб табуретку подольше подержали в мерзкой зелёной луже, чтоб я захлебнулась.
- И ты захлебнулась?
- А то ж! Воды набрала с горла по пуп! Так меня и порешили.
- А-а… Значит, ты всё-таки не была ведьмой.
Девушка пристально посмотрела на него блестящими глазами и криво усмехнулась. Всё равно она напоминала гоблина, но теперь - хорошенького. Никт решил, что с такой улыбкой ей вряд ли нужны были чары, чтобы привлечь Соломона Поррита.
- Что за чушь! Была я ведьмой, ещё какой! Они сами узнали, как отвязали меня от табуретки и положили на траву, почитай что уж мёртвую, всю в ряске и вонючей тине. Я закатила глазищи и прокляла их, всех до единого, кто стоял тем утречком на общинной земле. Чтобы никто из них не упокоился на погосте! Даже удивилась, как легко оно мне далось, проклятие-то… Будто танец, когда ловишь шаг под песенку, которую не слыхала и не знаешь, а как поймаешь - пляшешь до рассвета. - Она вскочила и закружилась, выбрасывая ноги в стороны, сверкая босыми пятками в лунном свете. - Вот как я их прокляла последним хриплым вздохом! И дух испустила. Жгли моё тело на общинной земле, жгли, пока не остались одни чёрные уголья, а потом сбросили в яму на земле горшечника, и даже камня с именем не поставили!
Выпалив всё это, девушка замолчала и на мгновение показалась печальной.
- Так их похоронили на кладбище? - спросил Никт.
- Ни одной-единой душеньки! - подмигнула она. - В субботу, аккурат как меня утопили и сожгли, мистеру Порринджеру доставили ковёр из самого Лондона, и знатный такой ковёр! Хорош он был не только прочной шерстью и работой, засела в его узорах страшная чума. К понедельнику пятеро уже харкали кровью, и кожа их стала чёрной, как моя, когда меня из костра выволокли. Через неделю чума забрала почти всю деревню, а мертвяков свалили кучей в чумную яму на краю деревни и засыпали.
- Вся деревня умерла?
Она пожала плечами.
- Все, кто глазел, как меня топили и жгли. Как нога-то?
- Спасибо, лучше.
Никт медленно встал и кое-как слез с компостной кучи. Потом опёрся о железные прутья ограды.
- А ты всегда была ведьмой? В смысле, до того, как их прокляла?
- Будто надобно колдовство, - фыркнула она, - чтобы Соломон Поррит зачастил к моему домишку!
Это не ответ, подумал Никт, но вслух не сказал.
- Как тебя зовут?
- У меня нет могильного камня! - скорчила гримаску она. - Могу как угодно зваться. А что?
- Ну, должно быть у тебя какое-то имя!
- Лиза Хемпсток, если уж так хочешь, - буркнула она. Потом добавила: - Неужто я так много прошу-то? Хоть пометили бы могилку… Я вон там, видишь? Только по крапиве и поймёшь, где я усопла. - На миг она показалась такой грустной, что Никту захотелось её обнять.
Когда мальчик протискивался между прутьями ограды, его осенило: он сделает Лизе Хемпсток надгробье! Может, тогда она улыбнётся. Никт обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, но она уже исчезла.
…По кладбищу валялись обломки чужих статуй и надгробий, но Никт понимал: всё это не сгодится сероглазой ведьме с земли горшечника. Нужно что-то особенное. Мальчик решил никому не говорить о том, что задумал, справедливо рассудив, что ему это наверняка запретят.
Следующие несколько дней в его голове вертелось множество планов, один сложнее и замысловатее другого. Мистер Пенниуорт вконец отчаялся.
- У меня создалось мнение, - объявил он, поглаживая свои пыльные усы, - что ваши успехи становятся всё более плачевными. Вы не блекнете, мальчик. Вы заметны всем и каждому. Более того, проглядеть вас весьма проблематично. Да если б вы явились сюда в компании фиолетового льва, зелёного слона и малинового единорога, на котором восседал бы король Англии в церемониальном одеянии, я нисколько не сомневаюсь, что люди замечали бы вас и только вас, а от всего остального отмахнулись бы как от мелочей, внимания не заслуживающих!
Никт молча смотрел на учителя, а сам думал, есть ли в городе живых магазины, где продаются надгробия, и если да, то где именно. Блекнуть ему хотелось меньше всего.
Он воспользовался тем, что мисс Борроуз легко отвлекалась от правописания и сочинения, и расспросил её о деньгах и как ими пользоваться. За эти годы у Никта накопилось немного монет (он знал, что легче всего найти мелочь в траве, где недавно обнимались и целовались парочки), и решил их наконец на что-то употребить.
- Сколько может стоить надгробие? - спросил он у мисс Борроуз…
- В моё время, - ответила она, - оно стоило пятнадцать гиней. Сколько сегодня, ума не приложу. Думаю, больше. Значительно больше.
У Никта было два фунта пятьдесят три пенса. Он даже не сомневался, что этого не хватит.
…Никт был в могильнике Человека-индиго целых три года - почти полжизни - назад, но дорогу не забыл. Он поднялся на самую вершину холма: над старой яблоней, над шпилем часовни, над всем городом. Именно там, наверху, гнилым зубом торчал мавзолей Фробишеров. Никт проскользнул в мавзолей, залез за тот самый гроб, дошёл до маленьких каменных ступенек, вырубленных в толще холма, и добрался до каменной пещеры. Было темно, как в оловянной шахте, но Никт видел всё глазами мёртвых.
Слир свернулся кольцом вокруг стен, Никт его чувствовал. Всё было так, как мальчик помнил: невидимое нечто, состоящее из туманных щупалец, ненависти и жадности. На этот раз Никт совсем не боялся.
- СТРАШИСЬ НАС! - прошептал Слир. - ИБО МЫ СТЕРЕЖЁМ СОКРОВИЩА, КОТОРЫЕ НЕЛЬЗЯ УНЕСТИ.
- Я вас не боюсь, - сказал Никт. - Помните меня? И я как раз хотел бы кое-что унести.
- ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ, - ответило существо, свернувшееся в темноте. - НОЖ, БРОШЬ, КУБОК. СЛИР ХРАНИТ ИХ ВО ТЬМЕ. МЫ ЖДЁМ.
- Простите, а вы здесь похоронены?
- ГОСПОДИН ПРИНЁС НАС НА ЭТУ РАВНИНУ. ЗАКОПАЛ НАШИ ЧЕРЕПА ПОД КАМНЕМ И ПРИКАЗАЛ ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ. МЫ СТЕРЕЖЁМ СОКРОВИЩА ДЛЯ ГОСПОДИНА.
- Скорее всего, он давно про вас забыл, - заметил Никт. - Наверняка уже тыщу лет как умер.
- МЫ - СЛИР. МЫ СТЕРЕЖЁМ.
Интересно, подумал Никт, сколько же веков прошло с тех пор, как могильник в середине холма был на равнине. Наверное, ужасно много… Слир защекотал его волнами страха, похожими на усики плотоядного растения. Никту было всё холоднее, движения замедлялись, словно его укусила в самое сердце полярная гадюка и ледяной яд хлынул по венам.
Он шагнул к каменной плите, протянул руку и сомкнул пальцы на холодной броши.
- ПРОЧЬ! - прошипел Слир. - МЫ ХРАНИМ ЕЁ ДЛЯ ГОСПОДИНА!
- Он не будет против. - Никт отступил к каменной лестнице, стараясь не споткнуться о высохшие останки людей и животных.
Слир воронкой дыма злобно завертелся вокруг пещеры, но потом остановился.
- СОКРОВИЩЕ ВЕРНЁТСЯ, - произнёс тройной голос Слира. - ОНО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
Никт со всех ног побежал вверх по лестнице. На миг ему показалось, что за ним кто-то гонится, но когда он вырвался наружу, в мавзолей Фробишеров, и вдохнул прохладный рассветный воздух, следом никто не появился.
Никт присел на макушке холма и стал рассматривать брошь. Сначала он думал, что она вся чёрная, но когда взошло солнце, стало видно, что посреди чёрного металла сияет алый камень с завихрениями. Камень был размером с яйцо дрозда, и в его сердцевине словно что-то шевелилось. Мальчик смотрел в чудесный алый мир и никак не мог оторваться. (Несколько лет назад он просто сунул бы красивую штучку в рот.)
Камень держали чёрные металлические зажимы, похожие на когти какой-то ползающей твари - вроде змеи, только многоголовой. Может, это и есть Слир при свете дня, подумал Никт.
Он спустился по холму, срезав путь через заросли плюща над склепом семейства Бартлби (там кто-то на кого-то ворчал: Бартлби готовились ко сну), и протиснулся сквозь ограду на землю горшечника.
Никт крикнул:
- Лиза! Лиза! - И завертел головой.
- И тебе здрасьте, юный увалень! - послышался голос Лизы. Никт её не увидел, но заметил под кустом боярышника лишнюю тень. Когда мальчик приблизился, тень в свете раннего утра стала перламутрово-прозрачной. Похожей на девушку. Сероглазую. - Ты что куролесишь, людям спать не даёшь?
- Я про твой могильный камень! Хотел узнать, что на нём должно быть написано.
- Моё имя. Моё имя с большой буквы Э, Элизабет, как у королевы-старухи, что преставилась, как я на свет родилась, и большое Хэ, Хемпсток. А больше мне ничего и не надо, потому как грамоте я толком не обучена.
- А цифрам? - спросил Никт.
- Вилль-Гелль-Завыватель, тыща шестьдесят шесть! - пропел рассветный ветер в боярышнике. - Большое Э, всего делов-то. И большое Хэ.
- Чем ты занималась? - спросил Никт. - Ну, когда не была ведьмой?
- Стирала, - ответила покойница.
Тут пустырь залило утреннее солнце, и Никт остался один.
Было девять утра, когда весь мир спит. Никт, однако, твёрдо вознамерился не спать: его ждало важное дело. Ему было восемь лет, и мир за пределами кладбища нисколько его не пугал.
Одежда. Нужна какая-то одежда - обычный серый саван, конечно, не подойдёт. Он годился для кладбища, потому что был того же цвета, что камни и тени, но за пределами кладбищенских стен Никт в нём слишком бы выделялся.
В крипте часовни была кое-какая одежда, только вот Никт не хотел туда спускаться даже днём. Перед мистером и миссис Оуэнс он ещё мог как-то оправдаться, но уж никак не перед Сайлесом. Одна мысль о гневе или, ещё хуже, разочаровании в тёмных глазах опекуна страшила мальчика.
В дальнем конце кладбища стоял сарай садовника - небольшое зелёное строение, пропахшее машинным маслом. Там ржавела газонокосилка в компании целой груды старых лопат и грабель. Сарай забросили, когда вышел на пенсию последний садовник (ещё до рождения Никта), и поддержанием кладбища в порядке занимались городской совет (раз в месяц с апреля по сентябрь они присылали человека, который стриг траву и расчищал дорожки) и местное Общество друзей кладбища.
Дверь сарая была заперта на огромный замок, но Никт давно обнаружил сзади расшатавшуюся доску. Иногда, когда ему хотелось побыть одному, он залезал туда, сидел и размышлял.
С внутренней стороны двери висела старая коричневая куртка - то ли её забыли, то ли оставили специально, - и джинсы с зелёными пятнами от травы. Джинсы были Никту очень велики, но он упорно подворачивал штанины, пока не показались ноги, а потом подпоясался коричневой бечёвкой. В углу нашлись сапоги, облепленные грязью и цементом и такие огромные, что мальчик едва передвигал в них ноги, а когда попытался шагнуть, сапог остался на полу сарая. Никт вытолкнул куртку наружу сквозь дырку в стене, протиснулся в щель сам, потом накинул куртку. Если закатать рукава, решил он, сойдёт. В куртке были большие карманы, и Никт гордо засунул в них руки.
Никт подошёл к кладбищенским воротам и выглянул через прутья. По улице с грохотом проехал автобус. Впереди были автомобили, шум и магазины. Позади - прохладная тень в зелени деревьев и плюща: дом.
С сильно колотящимся сердцем Никт шагнул в большой мир.
…Эбинизер Болджер повидал на своём веку немало странных типов. Вы бы повидали не меньше, будь вы владельцем такого же магазина, как у Эбинизера. Находился его магазинчик в одном из проулков Старого города и напоминал то ли антикварную лавку, то ли логово старьёвщика, то ли ломбард (даже сам Эбинизер не сказал бы вам точнее). К этому магазину стягивались самые странные типы и тёмные личности: одни хотели что-нибудь купить, другие - продать. Эбинизер Болджер торговал и в открытую, но куда большую прибыль получал от сделок из-под прилавка и в задней комнате, где брал на продажу и незаметно сбывал вещи, не всегда приобретённые честным путём. Пыльный магазин был всего лишь верхушкой айсберга, и Эбинизера это вполне устраивало.
Эбинизер Болджер носил очки с толстыми стёклами, а на его лице была обычно написана лёгкая брезгливость: будто он ненароком влил в чай скисшее молоко и во рту у него до сих пор гадко. Такая мина была как нельзя кстати, когда ему пытались что-нибудь сбыть.
- Ну, знаете ли, - кисло говорил он, - эта штуковина вообще ничего не стоит. Дам что смогу, и то из сентиментальных соображений.
Если за свою вещь вы выручили у Эбинизера хоть приблизительно столько, на сколько рассчитывали, считайте, что вам очень повезло.
У кого только Эбинизер не скупал дорогие вещицы по дешёвке, но мальчик, пришедший в то утро, оказался, пожалуй, самым странным из всех: на вид лет семь, одет в дедушкины обноски и пахнет сараем. Мальчик мрачно смотрел из-под длинных нечёсаных патл, а руки засунул глубоко в карманы пыльной коричневой куртки (Эбинизер догадался, что в правой руке тот что-то очень крепко стиснул.)
- Простите, - сказал мальчик.
- Да-да, паренёк… - осторожно отозвался Эбинизер. Опять дети! Или что-то стащили, или пытаются продать свои игрушки. И тем и другим он обычно отказывал. Купишь краденое у малолетки - и тут же заявится рассерженный взрослый: ах, его Джонни или Матильдочке дали всего десять баксов за мамино обручальное колечко! От детей больше проблем, чем проку.
- Мне нужно кое-что купить для друга, - сказал мальчик. - И я подумал, может, вы купите то, что есть у меня.
- У детей не покупаю, - отрезал Эбинизер Болджер.
Никт вынул руку из кармана и положил брошь на грязную стойку. Болджер бросил на неё небрежный взгляд. Потом всмотрелся пристальнее. Снял очки. Вставил в глазницу монокль и включил настольную лампу.
- Змеиный камень?.. - Он обращался не к мальчику, а к самому себе, убрал монокль, надел очки и кисло сощурился. - Откуда у тебя эта вещь?
— Хотите купить?
- Ты её украл. Стащил из какого-то музея, так?
- Не так, - отрезал Никт. - Вам она нужна, или мне поискать другого покупателя?
Кислая мина Эбинизера Болджера вдруг сменилась широкой и дружелюбной улыбкой:
- Ах, прости, пожалуйста! Уж очень редкостная вещица! Для моего магазина редкая. Такие разве что в музее увидишь. Но я, конечно, не прочь её купить. Послушай… Давай выпьем чайку с печеньем - у меня в задней комнате целая пачка печенья с шоколадной крошкой - и решим, сколько такая штука стоит, а?
Никт обрадовался, что с ним заговорили вежливо.
- Мне нужно, чтобы хватило на камень. Могильный камень для одного моего друга. То есть подруги. То есть не совсем подруги, а знакомой. Понимаете, она вылечила мне ногу!
Эбинизер Болджер, не обращая внимания на болтовню мальчика, провёл его за стойку и открыл дверь в кладовку - крошечное помещение без окон, до отказа заполненное всяким хламом в картонных коробках. В углу стоял большой старый сейф. Ещё Никт увидел целый ящик скрипок, коллекцию чучел диких зверей, стулья без сидений, стопки книг и газет.
Эбинизер Болджер подвинул к маленькому столу у двери единственный целый стул и сел. Никт остался стоять. Владелец магазина порылся в ящике стола - Никт заметил початую бутылку виски - и достал почти доеденную пачку печенья с шоколадной крошкой. Одно печенье он протянул мальчику, а сам включил настольную лампу и снова осмотрел брошь, красно-оранжевые завитки камня, чёрный металл оправы… При виде змеиных голов его слегка передёрнуло.
- Старинная штуковина. Она… - «бесценна», подумал Эбинизер, а вслух сказал: - …вряд ли много стоит, но кто знает…
У Никта вытянулось лицо от разочарования. Эбинизер заставил себя ободряюще улыбнуться.
- Учти, прежде чем я дам тебе хоть пенни, я должен знать, что она не краденая. Ты взял её из маминой спальни? Утащил из музея? Мне можешь спокойно признаться. Я на тебя не наябедничаю. Мне просто надо знать правду.
Никт, жуя печенье, покачал головой.
- Так откуда ты её взял?
Никт молчал.
Эбинизер Болджер с явной неохотой двинул брошь по столу к мальчику.
- Не можешь рассказать - забирай. Доверие должно быть взаимным. Приятно было иметь с вами дело, молодой человек. Жаль, что сделка не состоялась.
Никт забеспокоился:
- Я нашёл её в старой могиле! А где - не скажу.
Он осёкся, потому что дружелюбие на лице Эбинизера Болджера сменилось неприкрытой алчностью.
- А ещё там есть?
- Если не будете покупать, найду другого. Спасибо за печенье.
- Спешишь, да? Небось мамка с папкой заждались?
Мальчик отрицательно покачал головой и тут же об этом пожалел.
- Никто не ждёт. Отлично, - Эбинизер Болджер накрыл брошь руками. - А теперь расскажи мне, где именно ты её нашёл. Ну?
- Не помню.
- Поздно отпираться! Давай-ка ты посидишь и немножко подумаешь о том, откуда у тебя брошь. А потом мы снова с тобой поговорим по душам, и ты мне всё расскажешь.
Он встал, вышел, закрыл за собой дверь. И запер большим железным ключом.
Потом раскрыл ладонь, посмотрел на брошь и алчно улыбнулся.
Над дверью магазина звякнул колокольчик - кто-то вошёл. Эбинизер виновато встрепенулся, но никого не увидел. Правда, в двери осталась щель. Болджер закрыл дверь и впридачу поменял знак в окне на «ЗАКРЫТО». Потом задвинул засов: сегодня только любопытных посетителей не хватало!
Осенний день из солнечного стал серым, и по грязной витрине побежали капельки дождя.
Эбинизер Болджер взял со стойки телефон и дрожащими пальцами набрал номер.
- Том, у меня находка века! Гони сюда, быстро!
…Никт услышал, как проворачивается ключ, и понял, что попался. Подёргал дверь - не открывается. Какой же он дурак, что дал себя сюда заманить! Ведь хотелось же убраться от этого кислолицего дядьки! Он нарушил правила кладбища, и всё пошло наперекосяк. Что скажет Сайлес? А Оуэнсы? Его начала охватывать паника, но Никт подавил её, загнал поглубже. Всё будет хорошо, обязательно. Только сначала нужно отсюда выбраться…
Он осмотрел комнату, в которой его заперли: обычная кладовка со столом, единственный вход - дверь. Открыл ящик стола и не нашёл ничего, кроме баночек с краской (чтобы подкрашивать антиквариат) и кисточки. Может, получится плеснуть краской хозяину в глаза и убежать? Он снял крышку с баночки и окунул туда палец.
- Что делаешь? - поинтересовался чей-то голос над самым ухом.
- Ничего. - Никт закрутил банку и бросил в огромный карман куртки.
На него осуждающе воззрилась Лиза Хемпсток.
- Зачем ты здесь? И что там за старый пузан за дверью?
- Владелец магазина. Я хотел кое-что продать.
- Зачем?
- Не суй свой нос в чужой вопрос!
Она фыркнула.
- Тебе домой пора!
- Не могу. Он меня запер.
- Можешь. Через стену.
Он покачал головой.
- Не могу. Я прохожу сквозь стены только дома, потому что в детстве меня сделали гражданином кладбища. - В электрическом свете Лизу было трудно увидеть, но Никт привык говорить с мёртвыми и различать их. - А ты что тут делаешь? Почему ты не на кладбище? Сейчас день. Ты же не Сайлес, тебе положено быть на кладбище.
- Для тех, кто закопан в неосвящённой земле, правил нету! Никто мне не указ, куда ходить и чего делать! - Она сердито покосилась на дверь. - Не нравится мне этот молодчик. Пойду гляну, чего он там поделывает.
Что-то мелькнуло, и Никт снова остался один. Вдалеке послышался раскат грома.
…В тёмной захламлённой «Лавке древностей Болджера» Эбинизер встревоженно огляделся. Он решил было, что кто-то на него смотрит, но отмахнулся от глупой мысли: мальчишка под замком, входная дверь на засове. Эбинизер полировал металл вокруг змеиного камня - любовно и бережно, как археолог на раскопках. Чёрный слой сходил, и под ним открывалось блестящее серебро.
Эбинизер уже сожалел, что позвал Тома Гастингса, хотя этот громила как нельзя лучше годился для устрашения несговорчивых. Ему очень не хотелось расставаться с удивительной брошью. Чем дольше сияла она под лампой у него на прилавке, тем больше ему хотелось оставить её себе, владеть ею единолично.
Таких брошек там наверняка много. Мальчишка всё расскажет. Мальчишка его туда приведёт.
Мальчишка…
Эбинизера осенило. Он нехотя выпустил из рук брошь и открыл ящик под прилавком. Там была жестянка из-под печенья, наполненная конвертами, визитками и всякими бумажками.
Эбинизер достал карточку размером чуть больше визитной, с чёрными краями. На ней не было ни имени, ни адреса, лишь посредине одно слово, написанное побуревшими от времени чернилами: Джек.
На обратной стороне виднелись карандашные пометки: Эбинизер когда-то сам записал мелким чётким почерком, что нужно делать. Впрочем, вряд ли он забыл бы, как использовать карточку, как с её помощью вызвать человека по имени Джек. Нет, не вызвать.
Пригласить. Таких не вызывают.
В дверь магазина постучали.
Болджер бросил карточку на прилавок, подошёл к двери и всмотрелся в сырой день за окном.
- Быстрее! - крикнул Том Гастингс. - Погода отвратная! Сейчас промокну насквозь!
Болджер открыл дверь, и в неё ввалился Том Гастингс. С его волос и плаща капало.
- В чём дело? О чём ты не мог сказать по телефону?
- О том, как мы разбогатеем, - кисло ответил Эбинизер Болджер. - Вот о чём.
Гастингс снял плащ и повесил на дверь.
- С какой радости? Из грузовика на дорогу богатство выпало?
- Я нашёл клад. В двух смыслах.
Эбинизер Болджер отвёл приятеля к прилавку и показал ему брошь.
- Старая штуковина, да?
- Времён язычества, - сказал Эбинизер. - Даже раньше, друидов. До того, как здесь высадились римляне. Называется змеиный камень. Я видел что-то похожее в музеях. Но подобную ковку и камень такой красоты встречаю впервые. Малый, что нашёл её, говорит, там была могила. Вообрази себе могильник, битком набитый такими вещицами.
- Может, стоит сделать всё по закону… - задумчиво проговорил Гастингс. - Сообщить о найденном кладе. Нам дадут рыночную цену, и можно добиться, чтобы клад назвали в нашу честь. Находка Гастингса и Болджера.
- Болджера и Гастингса, - машинально поправил Эбинизер. - Я знаю кое-кого с хорошими деньгами, кто заплатит больше рыночной цены, если подержит её в руках. Как ты, - Том Гастингс поглаживал брошь нежно, как котёнка. - И не будут задавать лишних вопросов.
Эбинизер протянул руку, и Том Гастингс неохотно вернул ему брошь.
- Ты сказал, клад в двух смыслах, - вспомнил Гастингс. - Какой второй?
Эбинизер Болджер взял в руки карточку с чёрными краями.
- Знаешь, что это?
Тот покачал головой. Эбинизер положил карточку на прилавок.
- Один человек кое-кого ищет.
- Ну и?
- Насколько я понял, мальчика.
- Мальчиков везде полно, - отмахнулся Том Гастингс. - Бегают туда-сюда. Лезут куда попало. Мерзкие детишки. Стало быть, один человек ищет какого-то конкретного мальчика?
- Этот на вид как раз подходящего возраста. Одет - ну, сам увидишь, как. И нашёл эту брошь. Вполне вероятно, тот самый и есть.
- И что тогда?
Эбинизер Болджер поднял карточку за краешек, поводил ею из стороны в сторону, словно поднёс к воображаемому пламени.
- Вот зажгу я пару свеч - ты в постельку можешь лечь…
- …Вот возьму я острый меч - и головка твоя с плеч, - рассеянно продолжил Том Гастингс. - Слушай сюда: если мы позовём человека по имени Джек, он заберёт у нас мальчика. А если у нас не будет мальчика, то не будет и сокровища.
И они начали спорить, сдать ли мальчика Джеку или забрать себе клад, который в их мечтах вырос до огромной пещеры, битком набитой драгоценностями. Пока они спорили, Эбинизер достал из-за прилавка бутылку тернового джина и налил себе и Тому, «для работы мозгов».
Лизе вскоре надоело слушать разговор, который вертелся на одном месте, как юла, и она вернулась в кладовку. Никт стоял посреди комнаты, зажмурившись, сжав кулаки и наморщив лицо так, будто у него болят зубы. От задержки дыхания он почти посинел.
- Что это с тобой? - с осуждением спросила она.
Никт открыл глаза и расслабился.
- Пытаюсь поблекнуть.
Лиза фыркнула:
- Валяй-валяй!
Никт снова задержал дыхание.
- Хватит, - сказала Лиза. - А то лопнешь.
Никт перевёл дух.
- Не получается… Может, просто стукнуть его камнем и убежать?
Не найдя в кладовке камней, он взял пресс-папье из цветного стекла и взвесил в руке, примеряясь, сможет ли оглушить Эбинизера Болджера.
- Теперь их уже двое. Не один сцапает, так другой. Хотят, чтобы ты показал им, где взял брошь, а потом раскопать могилу и забрать сокровище себе. - Про карточку с чёрными краями она говорить не стала. - Как же это тебя угораздило? - покачала она головой. - Ты ж знаешь: нельзя покидать кладбище. Сам виноват, неслух!
Никт почувствовал себя совсем маленьким и глупым.
- Я хотел купить тебе надгробный камень, - тихо признался он. - И подумал, что денег у меня не хватит. Поэтому решил продать брошку.
Лиза промолчала.
- Ты злишься?
Она покачала головой.
- Это первое добро, какое я увидела от людей за пятьсот лет, - усмехнулась она своей гоблинской усмешкой. - С чего же мне злиться?.. А что ты делаешь, когда хочешь поблекнуть?
- Как меня учил мистер Пенниуорт. Говорю себе: «Я дверной проём, я безлюдный проулок, я ничто. Невидим для глаза, не привлекаю внимание». Но у меня ещё ни разу не получилось.
- Ты живой, вот в чём загвоздка! - фыркнула Лиза. - Кое-что под силу только нам, мёртвым Нам-то частенько надо попыхтеть, чтобы нас приметили. С живыми всё наоборот.
Она крепко охватила себя руками и закачалась, словно сама с собой спорила.
- Эх, ты влип в эту историю из-за меня… Поди сюда, Никто Оуэнс.
Он шагнул к Лизе, и она тронула его лоб холодной рукой - словно к коже приложили влажный шёлковый платок.
- Что ж, может, и я тебе пригожусь.
Она что-то забормотала, но Никт не мог разобрать ни слова. А потом сказала чётко и ясно:
Как тень, как пыль, как сон, как свист.
Как ночь, как тьма, как дух, как мысль,
Скользни, исчезни, прочь от глаз.
По верху вниз, меж них, меж нас [перевод А.Круглова].
Нечто огромное коснулось его, объяло с головы до ног. Мальчик вздрогнул. Волосы его стали дыбом, на коже выступили пупырышки. Что-то изменилось.
- Что ты сделала?
- Подсобила тебе чуток. Я, может, и мёртвая, но всё одно ведьма, вот так-то! Мы всё помним.
- Но…
- Тихо! Идут!..
В замке громыхнул ключ.
- Ну что, дружок… - Никт впервые чётко расслышал голос второго. - Мы же с тобой подружимся?
Том Гастингс распахнул дверь - и озадаченно застыл на пороге. Он был очень-очень высок и широкоплеч, с рыжими, как у лисицы, волосами и красным, как у пьяницы, носом. - Так. Эбинизер! Ты вроде сказал, он тут!
- Сказал, - просипел Болджер сзади.
- А я его не вижу!
Из-за спины верзилы показалась физиономия Болджера. Он пристально оглядел комнату.
- Прячется, - сказал Болджер, вперив взгляд прямо туда, где стоял Никт. - Хватит прятаться! Я тебя вижу, - громко заявил он. - Вылезай!
Мужчины зашли в кладовку. Никт замер между ними, думая только об уроках мистера Пенниуорта. Он не двигался и изо всех сил старался, чтобы его не заметили.
- Ты пожалеешь, что не вылез, когда я звал! - сказал Болджер и прикрыл дверь. – Ладно, - обратился он к Тому Гастингсу, - стой в дверях, чтоб он не выскочил.
Антиквар начал обходить комнату и заглядывать за все предметы. Неуклюже нагнулся под стол. Прошёл мимо Никта и открыл шкаф.
- Ага, попался! - крикнул Болджер. - Вылезай!
Лиза хихикнула.
- Кто это? - завертел головой Том Гастингс.
- Я ничего не слышал, - ответил Эбинизер Болджер.
Лиза снова хихикнула. Потом собрала губы в трубочку и издала звук: свист, который перешёл в далёкий вой ветра. Лампочки в комнате замигали, загудели и погасли.
- Чёртовы пробки! - сказал Эбинизер Болджер. - Пошли! Только время тратим.
В замке щёлкнул ключ, и Лиза с Никтом снова остались одни.
- Сбежал он, - Никт слышал через дверь голос Эбинизера Болджера. - В этой комнате негде спрятаться. Мы бы его увидели.
- Человеку по имени Джек это не понравится.
- А кто ему скажет?
Пауза.
- Так. Том Гастингс. Куда делась брошь?
- М-м… Эта, что ли? На. Я её придержал, чтоб не потерялась.
- Чтоб не потерялась? Придержал в своём кармане? Неплохо придумал! А по-моему, ты просто хотел с нею смыться. По-моему, ты хотел забрать мою брошку себе!
- Твою брошку, Эбинизер?! Твою?! Ты хотел сказать нашу!
- Нашу?! Вот ещё! Что-то я не припомню, чтобы ты был рядом, когда я забирал её у мальчишки.
- Того самого, которого ты упустил и не отдал Джеку? Представляешь, что он с тобой сделает, когда узнает, что мальчик был у тебя в руках и ты его упустил?
- Вряд ли это тот, кто ему нужен. На свете полно мальчиков. Какова вероятность, что это был тот самый? Прошмыгнул через чёрный ход, как только я отвернулся, точно говорю! - И Эбинизер добавил тонким вкрадчивым голоском: - А о человеке по имени Джек ты не волнуйся, Том Гастингс. Я уверен, что это был не тот мальчик. Стар я стал, воображаю всякую чушь. Кстати, терновый джин мы почти прикончили. Не хочешь хорошего скотча? У меня в кладовке есть, погоди маленько.
Дверь кладовки открылась, и вошёл Эбинизер с тростью и фонариком. Его лицо казалось ещё кислее обычного.
- Если ты ещё тут, - пробормотал он, - даже не пытайся смыться. Я вызвал полицию, вот что. - Он порылся в ящике стола, извлёк оттуда недопитую бутылку виски и крошечный чёрный пузырёк. Вылил из пузырька несколько капель в бутылку и сунул в карман. - Моя брошь, моя, - прошептал он, а вслух гаркнул: - Том, иду!
Эбинизер напоследок окинул тёмную комнату сердитым взглядом, не замечая Никта, и вышел, держа виски перед собой. Дверь он запер.
- Вот, - послышался его голос из-за двери. - Давай сюда стакан! Ну, капельку доброго виски, чтоб цвело и пахло. Скажешь, когда хватит.
Молчание.
- Дешёвое пойло! А ты чего не пьёшь?
- Да мне терновка всё нутро прожгла. А ну… Том! Что ты сделал с моей брошкой?
- Опять твоей? Э-э… ты что… ты меня опоил, червяк поганый!
- Ну и что? Я по твоей роже сразу понял, что ты задумал, Том Гастингс Ворюга!
Крики, грохот, тарарам, словно кто-то переворачивает шкафы и столы…
А потом - тишина.
Лиза прошептала:
- Теперь живо! Надо выбираться отсюда.
- Дверь заперта! - Никт оглянулся на неё. - Ты не поможешь?
- Я? У меня нет таких чар, малый, чтобы вытащить тебя из-под замка.
Никт наклонился и посмотрел в скважину. Ничего не было видно: в замке торчал ключ. Никт задумался, а потом улыбнулся. Эта мимолётная улыбка осветила его лицо, как вспышка лампочки. Он достал из коробки с бумагой для упаковки мятый лист газеты, кое-как расправил его и просунул под дверь, так что по эту сторону остался только уголок.
- Что за забава? - нетерпеливо спросила Лиза.
- Мне нужно что-нибудь вроде карандаша. Только тоньше… А, вот!
Он взял со стола тонкую кисточку, засунул её концом в скважину, повертел и немного надавил.
С приглушённым звяканьем ключ выпал из замка на бумагу. Никт втащил газету обратно - с ключом.
Лиза восхищённо рассмеялась.
- Ну ты пройдоха! Умно!
Никт вставил ключ в замок, повернул и открыл дверь. На полу тесной лавки валялись двое. Грохот был неспроста: они лежали на разбитых настенных часах и обломках стульев, щуплый Эбинизер Болджер под громадной тушей Гастингса. Оба не шевелились.
- Они мёртвые? - спросил Никт.
- Как же, надейся!
Рядом валялась блестящая серебряная брошь. Чудище сжимало в когтях алый камень с красно-оранжевыми разводами, а змееподобные морды смотрели с алчным торжеством.
Никт сунул брошь в карман, к тяжёлому пресс-папье, кисточке и банке с краской.
- Это тоже возьми, - сказала Лиза.
Никт посмотрел на карточку с чёрными краями, где было написано От руки: «Джек». Ему стало не по себе, будто нахлынули какие-то старые воспоминания о пережитой опасности.
- Мне она не нужна.
- Нельзя её тут оставлять. Они замыслили худое против тебя.
- Мне она не нужна. Она плохая. Сожгу.
- Нет! - ахнула Лиза. - Ни за что. Не смей!
- Тогда отдам Сайлесу, - решил Никт, положил карточку в конверт, чтобы больше к ней не прикасаться, а конверт опустил в нагрудный карман старой куртки.
…За двести миль от этого места человек по имени Джек проснулся и принюхался. Потом сошёл по лестнице вниз.
- Что стряслось? - спросила бабушка, помешивая на плите варево в большом чугунном котле. - Чего всполошился?
- Не знаю… Что-то случилось. Что-то… любопытное. - Он облизнулся. - Вкусно пахнет! Очень вкусно.
…Блеснула молния, высветив камни мостовой.
Никт бежал под дождём через Старый город по направлению к кладбищу. Пока он сидел в кладовке, серый день потемнел. Когда под фонарями мелькнула знакомая тень, Никт ничуть не удивился. Чёрное бархатное шуршание сложилось в фигуру.
Сайлес встал перед ним, скрестив руки. Потом нетерпеливо шагнул вперёд.
- Ну?
- Прости меня, Сайлес.
- Я глубоко разочарован. - Сайлес покачал головой. - Я ищу тебя с тех пор, как проснулся. Ты весь пропах неприятностями. Знаешь ведь, что тебе запрещено выходить в мир живых.
- Знаю. Прости…
По лицу мальчика, словно слёзы, текли капли дождя.
- Сначала отнесу тебя туда, где безопасно, - Сайлес набросил на него свой плащ, и у Никта земля ушла из-под ног.
- Сайлес… - начал Никт.
Тот молчал.
- Я немножко испугался. Но я знал, что ты придёшь и выручишь меня, если будет совсем плохо. И ещё со мной была Лиза. Она мне очень помогла.
- Лиза? - Голос Сайлеса прозвучал резко.
- Ведьма. С земли горшечника.
- Помогла тебе, говоришь?
- Да. Особенно блекнуть. Кажется, я научился.
Сайлес хмыкнул.
- Что ж, расскажешь всё дома.
Никт молчал, пока они не опустились на землю перед часовней. Они вошли в пустое здание. Ливень тем временем усилился, и лужи вздулись пузырями.
Никт достал конверт с карточкой.
- Э-э… Я подумал, что нужно отдать это тебе. Ну, вообще-то, так Лиза велела.
Сайлес посмотрел на конверт. Потом открыл его, достал карточку с чёрными краями. Перевернул, прочитал памятку Эбинизера Болджера о том, как использовать карточку.
- Расскажи мне всё по порядку.
Никт рассказал, что запомнил. Выслушав его, Сайлес медленно и задумчиво покачал головой.
- Я влип, да? - спросил Никт.
- Никто Оуэнс, ты действительно… влип. Однако, полагаю, твои родители сами выберут, какое дисциплинарное воздействие в данном случае необходимо. А пока нужно избавиться от этого предмета.
Карточка с чёрными краями исчезла в складках бархатного плаща, а потом исчез и сам Сайлес.
Никт натянул куртку на голову и пробрался по скользким дорожкам на вершину холма, к мавзолею Фробишеров. Он отодвинул гроб Эфраима Петтифера и спустился на самое дно лаза.
Мальчик положил брошь рядом с кубком и ножом.
- Вот, - сказал он. - Её даже почистили. Совсем как новенькая.
- ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ, - удовлетворённо прошипел Слир голосом, похожим на завитки дыма. - ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
…Долгая это была ночь… Никт сонно миновал крошечную гробницу некоей мисс с удивительным именем Картбланш Паразитт («Что потратила - пропало, что дала другим - осталось. Прохожий, будь милосерден!»), место упокоения Гаррисона Бествуда, пекаря сего прихода, и его жён Мэрион и Джоан. Мистер и миссис Оуэнс умерли за несколько веков до того, как телесные наказания детей объявили вредными, и, к сожалению, в ту ночь мистер Оуэнс сделал то, что считал своим долгом. Теперь ягодицы Никта ужасно болели. Правда, видеть встревоженное лицо миссис Оуэнс ему было куда больнее.
Он добрался до ограды и протиснулся между железными прутьями на землю горшечника.
- Эй! - крикнул он. Ответа не было, даже тени не мелькнуло в боярышнике. - Надеюсь, тебя из-за меня никто не ругал.
Молчание.
…Никт уже вернул джинсы в сарай садовника - в саване было удобнее, - но куртку оставил ради карманов. Из сарая он принёс маленькую косу, вооружившись которой, атаковал заросли крапивы. Он резал их и кромсал, листья летели во все стороны, пока на земле не осталась лишь колючая щетина.
Мальчик вынул из кармана массивное пресс-папье, переливающееся яркими цветами, баночку краски и кисточку. Окунул кисть в коричневую краску и аккуратно вывел:
Э.Х.
и ниже:
Мы всё помним
Пора было спать, да и домой опаздывать не стоило.
Он поставил пресс-папье на бывшие заросли, туда, где, по его прикидкам, должна быть голова Лизы. Окинул свою работу взглядом, отвернулся, пролез через ограду и уже решительнее зашагал вверх по склону.
- Неплохо, - донёсся с неосвящённой земли звонкий голосок. - Очень даже неплохо!
Никт обернулся, но никого не увидел.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ДАНС-МАКАБР
икт был уверен: что-то происходит. Это ощущалось в хрустком зимнем воздухе, в звёздах, в ветре, в темноте. В том, как краткие дни сменялись долгими ночами.
Миссис Оуэнс вытолкала мальчика из тесной гробницы.
- Поди погуляй! У меня и без тебя хлопот уйма!
Никт воззрился на мать:
- Но там же холодно!
- Понятное дело, зима на дворе!.. Теперь, - сказала она скорее себе, чем Никту, - ботинки. А гляньте только на это платье: юбку давно пора подрубить! И паутина… вокруг сплошная паутина, боже ты мой… Поди на улицу! - Это снова Никту. - Не путайся под ногами.
И она пропела себе под нос две строчки из песни, которую Никт слышал впервые:
- К нам, бедняк и богатей, пляшем, пляшем макабрей!
- Это откуда? - полюбопытствовал Никт, но тут же раскаялся: миссис Оуэнс потемнела, как грозовая туча. Мальчик поспешил уйти, пока её неудовольствие не выразилось ещё ярче.
…На кладбище действительно было холодно. Холодно и темно, только в небе мерцали звёзды. Никт вышел на заплетённую плющом Египетскую аллею. Там стояла матушка Хоррор и, сощурившись, смотрела на листья.
- Ну-ка, парень, присмотрись. У тебя глаза получше будут. Цветы видишь?
- Цветы? Зимой?
- Нечего мне рожи корчить! Всем цветам своё время. Почки набухают, распускаются и вянут. Всему своё время… - Она поплотнее закуталась в салоп. - Час труда и час затей, час для пляски макабрей. Верно, юноша?
- Не знаю, - ответил Никт. - А что такое макабрей?
Но матушка Хоррор уже скрылась в зарослях плюща.
- Странные дела… - вслух произнёс Никт и решил зайти в мавзолей семейства Бартлби, чтобы согреться и поболтать. К сожалению, у представителей всех семи поколений (от самого старшего, который умер в 1831 году, до самого юного, похороненного в 1690-м), этой ночью не нашлось для Никта времени. Они занимались генеральной уборкой.
Фортинбрас Бартлби, скончавшийся в десять лет (от костоеды - несколько лет Никт думал, что Фортинбраса вместе с костями слопало какое-то чудище, и был очень разочарован, когда узнал, что это такая болезнь), извинился:
- Нам нынче не до игр, мистер Никт! Скоро будет завтра. Такое разве часто бывает?
- Каждую ночь, - ответил Никт. - Завтра приходит каждую ночь.
- Но такое завтра бывает редко, - возразил Фортинбрас. - Реже, чем раз в год, чаще, чем раз в вечность.
- Завтра не ночь Гая Фокса. И не Хэллоуин. Не Рождество и не Новый год.
Пухлое веснушчатое лицо Фортинбраса светилось радостью.
- Ни то, ни другое, ни третье, ни четвёртое! Эта ночь не похожа на остальные.
- Как она называется? Что будет завтра?
- Завтра будет лучшая ночь на свете!
Никт уже думал, что Фортинбрас всё ему расскажет, но того подозвала бабушка, Луиза Бартлби (на вид лет двадцати), и что-то шепнула ему на ухо.
- Да ладно! - сказал Фортинбрас, а потом повернулся к Никту. - Извини, мне пора за уборку! - Он взял тряпку и принялся выбивать пыль из собственного гроба. - Ла-ла-ла-бум! - запел он. - Ла-ла-ла-бум! - И с каждым «бум» сильно замахивался тряпкой. - Будешь петь с нами?
- Что петь?
- Потом, потом, - ответил Фортинбрас. - Завтра!
- Всё потом, - сказала бабушка Луиза (она умерла родами, произведя на свет близнецов). - Займись своими делами. - И пропела приятным и чистым голосом: - Мимо окон и дверей мы пропляшем макабрей…
…Никт спустился к полуразрушенной небольшой часовне и проскользнул сквозь каменный пол в крипту. Там он сел и стал ждать Сайлеса. Было зябко, но это Никта не очень заботило: на кладбище он был своим, а мёртвым холод нипочём.
Опекун вернулся под утро с большим полиэтиленовым пакетом.
- Что там?
- Одежда для тебя. Примерь, - Сайлес достал серый свитер - цвета Никтова савана - джинсы, трусы с майкой и светло-зелёные кеды.
- Зачем?
- Ты хочешь спросить, зачем нужна одежда помимо того, чтобы прикрывать тело? Что ж, во-первых, я считаю, что ты достаточно вырос - сколько тебе, десять? - и должен теперь одеваться, как живые. Рано или поздно тебе придётся носить нормальную одежду, так почему бы не привыкнуть заранее? Кроме того, эта одежда может сыграть роль камуфляжа.
- Что такое камуфляж?
- Это когда одна вещь так похожа на другую, что люди смотрят и не понимают, на что смотрят.
- А-а, понял!.. Вроде.
Никт оделся. Со шнурками возникло некоторое затруднение, и Сайлес научил мальчика их завязывать. У Никта получилось не сразу, и ему пришлось перешнуровывать кеды несколько раз, пока Сайлес не остался доволен.
Наконец Никт набрался смелости и спросил:
- Сайлес, а что такое макабрей?
Сайлес приподнял брови и склонил голову набок.
- Откуда ты знаешь это слово?
- Всё кладбище о нём говорит. Кажется, это то, что будет завтра ночью. Так что такое макабрей?
- Это танец. Данс-макабр.
- Пляшем, пляшем макабрей, - вспомнил Никт. - А ты его танцевал? Какой он?
Опекун обратил к нему глаза, тёмные, как омуты.
- Не знаю. Мне многое известно, Никт, потому что я провёл немало ночей в этом мире. Однако я не знаю, что значит танцевать макабрей. Для этого нужно быть или живым, или мёртвым - а я ни то, ни другое.
Никт вздрогнул. Ему захотелось обнять опекуна, прошептать, что он его никогда не бросит, но обнять Сайлеса казалось не проще, чем поймать лунный луч, - не потому, что опекун бестелесный, а потому, что это было бы неправильно. Есть те, кого можно обнимать - Сайлеса нельзя.
Опекун задумчиво осмотрел Никта в новой одежде.
- Сойдёт. Теперь по тебе не скажешь, что ты всю жизнь прожил на кладбище.
Никт гордо улыбнулся. Потом улыбка исчезла, и он посерьёзнел.
- А ты ведь будешь здесь всегда, Сайлес, правда? И я не уйду отсюда, если сам не захочу?
- Всему своё время, - сказал Сайлес и промолчал весь остаток ночи.
…Назавтра Никт проснулся рано. Высоко в свинцовом небе ещё блестело серебряной монетой солнце. Зимой легко было проспать весь дневной свет, прожить три месяца как одну долгую ночь. Поэтому каждый раз перед сном Никт обещал себе, что встанет пораньше и выйдет на улицу.
В воздухе стоял странный аромат, резкий, цветочный. Никт пошёл на запах - к Египетской аллее, где в вечнозелёных джунглях плюща скрывались псевдоегипетские стены, иероглифы и статуи.
Здесь пахло сильнее всего. Никту даже показалось, что выпал снег: на зелёных листьях виднелись белые пятна. Он присмотрелся: каждое пятно состояло из мелких пятилепестковых цветков. Едва мальчик наклонил голову, чтобы их понюхать, как раздались чьи-то шаги.
Никт скрылся в плюще и стал наблюдать. В Египетскую аллею вошли трое мужчин и одна женщина - все живые. У женщины на шее висела богатая узорная цепь.
- Эти кусты? - спросила она.
- Да, миссис Карауэй, - сказал один из её спутников, пухлый блондин. Он совсем запыхался. У всех мужчин в руках были большие корзины.
- Что ж, как скажете… - отозвалась женщина. - Но, честно говоря, я ничего не понимаю. - Она посмотрела на цветы. - Что мне теперь делать?
Самый низкорослый мужчина достал из своей корзины старые серебряные ножницы:
- Ножницы, госпожа мэр.
Та взяла ножницы и принялась состригать цветы и складывать в корзины. Мужчины ей помогали.
Через некоторое время женщина не выдержала:
- Это глупость!
- Это традиция, - возразил пухлый.
- Сущая глупость, - повторила миссис Карауэй, но продолжала стричь ножницами, пока не наполнилась первая корзина: - Ну, хватит?
- Нужно заполнить все четыре, - сказал низкий, - и раздать всем жителям Старого города.
- Откуда взялась эта традиция? - спросила миссис Карауэй. - Я спрашивала прежнего лорд-мэра. Он сказал, что впервые о ней слышит… Вам не кажется, что за нами кто-то наблюдает?
- Что? - переспросил третий, который до сих пор не сказал ни слова, - бородатый, в чалме, с двумя корзинами. - Думаете, привидения? Я в них не верю.
- Не привидения. Просто такое чувство, будто на нас смотрят.
Никт еле сдержался, чтобы не зарыться поглубже в плющ.
- Ничего удивительного, что ваш предшественник не знает об этой традиции, - сказал пухлый, чья корзина уже почти наполнилась. - Зимние цветы расцвели впервые за восемьдесят лет.
Не верящий в привидения бородач в чалме нервно озирался.
- Всему Старому городу полагается по цветку, - вставил низкорослый. - Каждому мужчине, женщине и ребёнку. - И медленно добавил, словно вспоминая выученное давным-давно. - «Кто моложе, кто дряхлей, все танцуют макабрей».
Миссис Карауэй фыркнула:
- Ну и бессмыслица! - но продолжила своё занятие.
…Сумерки спустились на кладбище рано, а к половине пятого совсем стемнело. Никт бродил по дорожкам и искал, с кем поговорить. Он заглянул на землю горшечника к Лизе Хемпсток, но ведьмочка не показалась. Даже гробница Оуэнсов опустела: его родители куда-то пропали.
Мальчика охватила почти животная паника. Впервые за десять лет ему показалось, что его бросили. Он сбежал по холму к старой часовне и стал ждать Сайлеса.
Сайлес всё не появлялся.
«Наверное, я его не заметил», - утешал себя Никт. Он поднялся на самую верхушку холма и огляделся. В морозном небе сияли звёзды, ниже стелился узор городских огней - уличные фонари, пляшущие фары. Никт медленно спустился к главным воротам кладбища.
И вдруг зазвучала музыка.
За свою жизнь Никт слышал самую разную музыку: весёлые мелодии с фургонов мороженщиков, песни из радиоприёмников строителей, мотивчики Джейка Кларетти, которые тот наигрывал покойникам на старой пыльной скрипчонке. Но такое мальчик слышал впервые: музыка то стихала, то нарастала грандиозными волнами, как вступление к чему-то значительному, прелюдия или увертюра.
Никт прошёл сквозь запертые ворота и спустился в старый город.
На углу стояла госпожа мэр. Никт увидел, как она прикалывает маленький белый цветок к лацкану прохожего бизнесмена.
- Я не занимаюсь частной благотворительностью! - сказал тот. - Мы делаем пожертвования централизованно.
- Это не сбор благотворительных средств, - ответила миссис Карауэй, - а местная традиция.
- А-а! - воскликнул бизнесмен и гордо выпятил грудь с цветком.
Следующей оказалась молодая женщина с ребёнком в коляске.
- Это ещё зачем? - подозрительно спросила она, когда мэр двинулась к ней.
- Один вам, другой малышу. - Госпожа мэр прикрепила цветы: к пальто женщины - булавкой, к курточке ребёнка - скотчем.
- А зачем? - снова спросила женщина.
- Так принято в Старом городе, - туманно ответила мэр. - Вроде традиции.
Никт пошёл дальше. Все прохожие щеголяли белыми украшениями. Мужчины, которые ходили на кладбище вместе с мэром, раздавали белые цветы из корзин. Почти никто не отказывался.
А музыка всё играла, еле слышная, торжественная, непривычная. Никт склонил голову набок, пытаясь определить, откуда она идёт. Музыка была везде: в воздухе, в хлопающих на ветру флагах и навесах, в далёком рокоте автомобилей, в стуке каблуков по мостовой…
Никт ещё раз посмотрел на людей, которые направлялись с работы домой, и вдруг заметил, что все идут в такт.
У бородача в чалме в корзине почти закончились цветы. Никт подошёл к нему.
- Простите…
Мужчина вздрогнул.
- Нельзя так подкрадываться!
- Извините, - произнёс Никт. - Можно и мне цветок?
Тот с подозрением оглядел Никта.
- Ты местный?
- Ещё бы! - заверил его Никт.
Мужчина дал Никту белый цветок.
- Ой! - Никта что-то кольнуло в основание большого пальца.
- Прикрепи к куртке, - сказал мужчина. - Осторожно, булавка!
На пальце выступила алая капля, и мальчик сунул его в рот.
Мужчина сам приколол цветок к его одежде.
- Что-то я тебя раньше не видел.
- Да живу я здесь, живу, - отмахнулся Никт. - А цветы зачем?
- В Старом городе, пока он не разросся, была такая традиция. Когда на кладбище, что на холме, среди зимы расцветают цветы, их срезают и раздают всем: мужчинам и женщинам, молодым и старым, богатым и бедным.
Музыка стала громче: наверное, подумал Никт, потому что теперь у него был цветок. Мальчик различал глухой бой барабанов, отбивавших ритм, и замысловатую мелодию на высоких нотах, от которой так и хотелось плясать.
Никт ещё никогда не гулял по городу, не осматривал достопримечательностей. Он забыл, что ему нельзя покидать кладбище и что все могилы опустели. Сейчас он думал только о Старом городе. Он трусцой пробежал к городскому саду перед старой ратушей (из неё уже давно сделали музей и информационный центр для туристов, а мэрию перевезли в более внушительное, но самое обыкновенное здание в новом районе).
По городскому саду, который среди зимы напоминал скорее поросший травой пустырь с редкими кустами и статуями, бродили люди.
Никт зачарованно вслушивался. На площадь ручейком стекались люди - в одиночку, попарно, с семьями. Ещё никогда Никт не видел столько живых одновременно. Их были тут сотни, и все дышат, все живые, как он, все - с белыми цветками на груди.
Вот какие, оказывается, у живых обычаи, подумал Никт, но тут же понял, что ошибается. То, что сейчас происходило, было в новинку не только ему.
Уже знакомая молодая женщина с коляской стояла с ребёнком на руках и покачивала головой в такт музыке.
- Долго ещё будет музыка? - спросил её Никт, но она ничего не ответила, только улыбнулась и продолжала качать головой. Никту почему-то показалось, что улыбка ей не так уж привычна. Он уже решил было, что незаметно для себя поблек или с ним не хотят разговаривать, как вдруг она сказала:
- Ах, чтоб тебя! Прям как Рождество! - Её голос прозвучал сонно и отстранённо. - Я даже вспомнила сестру моей бабки, тётю Клару. Когда бабушка умерла, мы ходили в сочельник к её сестре. Она играла на старом пианино, иногда пела, а мы лопали шоколадки с орехами. Не помню, что за песни она пела, но эта музыка - как те песни.
Ребёнок прикорнул у матери на плече, но не спал, а чуть поводил ручками в такт музыке.
А потом музыка замолчала, и на площади перед городским садом воцарилась тишина, приглушённая, словно под снегопадом. Ночь поглотила все шумы и шорохи; люди на площади не топали ногами, не шаркали и почти не дышали.
Совсем близко часы пробили полночь. И явились они.
Они сошли с холма медленно и торжественно, по пятеро в ряд. Никт знал их всех - или почти всех. Впереди он заметил матушку Хоррор, Иосию Уордингтона, старого графа, раненного в крестовом походе, доктора Трефузиса… Горожане заахали, кто-то крикнул плачущим голосом:
- О боже, это же Страшный суд!
Однако большинство смотрело на происходящее совершенно невозмутимо, словно всё это было во сне.
Шеренги мертвецов достигли площади.
Иосия Уордингтон поднялся по ступеням и встал рядом с госпожой мэром. Потом протянул руку и сказал громко, на всю площадь:
- Вашу руку, мэм, смелей! Потанцуем макабрей.
Миссис Карауэй заколебалась, глянула на мужчину, стоящего рядом (в халате, пижаме и шлёпанцах, с белым цветком на отвороте халата). Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Карауэй.
- Конечно! - ответила миссис Карауэй.
Едва её пальцы коснулись Иосии Уордингтона, музыка заиграла снова. Если раньше Никт слышал прелюдию, то теперь началось самое главное. Именно ради этой музыки все они здесь собрались.
Повинуясь мелодии, которая будто пощипывала их и подталкивала, живые и мёртвые взялись за руки и заплясали.
Матушка Хоррор встала в пару с человеком в чалме, а давешний бизнесмен - с Луизой Бартлби. Миссис Оуэнс улыбнулась Никту и увлекла за собой старого продавца газет. Мистер Оуэнс нагнулся к маленькой девочке, и та взяла его руку с такой радостью, словно всю жизнь мечтала об этом танце. А потом Никт перестал смотреть на других, потому что его тоже повели танцевать.
Лиза Хемпсток широко улыбалась, выводя фигуры танца.
- Как чудесно! - воскликнула она, а потом пропела: - Друг за другом, всё быстрей, пляшем, пляшем макабрей.
От этой музыки тело и душа Никта переполнились бешеным ликованием, а ноги задвигались сами, словно всегда знали каждое па.
Когда танец с Лизой Хемпсток закончился, к Никту подошёл Фортинбрас Бартлби, и они проплясали мимо верениц танцоров, которые расходились и уступали им дорогу.
Живые танцевали с мёртвыми; Никт даже заметил Эбинизера Болджера с мисс Борроуз, его бывшей учительницей. А потом пары соединились в длинную цепь и заскакали в унисон, выбрасывая ногу в сторону («Ла-ла-ла-бум! Ла-ла-ла-бум!») - общий танец, который был древним уже тысячу лет назад.
Никт снова оказался рядом с Лизой Хемпсток.
- Откуда идёт музыка?
Она пожала плечами.
- Кто это всё устроил?
- Так всегда само получается, - ответила она. - Живые, может, и не помнят, но мы всегда… - Она осеклась и радостно вскрикнула: - Смотри!
Никт никогда не видел живых лошадей, только в книжках с картинками, но белый конь, который приближался к ним, цокая копытами, совсем не походил на то, какими он их себе представлял. Этот оказался гораздо крупнее, и морда у него была вытянутая и серьёзная. На коне без седла восседала всадница в длинном сером платье, мерцавшем под декабрьской луной, как покрытая росой паутина.
Всадница остановила коня посреди площади и легко соскользнула на землю. Какое-то время она молча стояла и смотрела на собравшихся. А потом присела в реверансе.
Все как один поклонились или сделали ответный реверанс, и танец начался снова.
- Госпожа, что всех добрей, возглавляет макабрей, - пропела Лиза Хемпсток и закружилась в танце, уходя всё дальше от Никта. Они прыгали в такт музыке, кружились и выбрасывали ноги в стороны. Всадница кружилась и плясала вместе со всеми. Даже белый конь мотал головой и переступал с ноги на ногу.
Музыка ускорилась, и танцоры тоже. Никт с трудом переводил дух, но не хотел, чтобы кончался танец: макабрей, танец живых с мёртвыми, танец со Смертью. Никт улыбался, и улыбались все вокруг.
Иногда, кружась по саду, он замечал среди танцующих даму в сером платье.
Все, все танцуют! Едва подумав так, Никт понял, что ошибается. Из тени старой ратуши на них смотрела неподвижная чёрная фигура.
Была ли на лице Сайлеса тоска, печаль или что-то другое?.. Лицо опекуна казалось совершенно непроницаемым.
Никт крикнул:
- Сайлес!
Он надеялся, что опекун подойдёт к ним, присоединится к танцу, порадуется вместе со всеми. Однако, услышав своё имя, Сайлес отступил глубже в тень и скрылся из виду.
- Последний танец! - крикнул кто-то, и музыка стала медленной и торжественной.
Живые и мёртвые встали в пары. Никт протянул руку и обнаружил, что касается дамы в паутинном платье и смотрит в её серые глаза.
Она улыбнулась.
- Здравствуй, Никт!
- Здравствуйте, - сказал он и начал танцевать. - Я не знаю, как вас зовут.
- Имена не так уж важны.
- Мне ужасно нравится ваш конь. Такой огромный! Я и не знал, что кони бывают такие большие.
- В нем хватит кротости, чтобы унести на своей широкой спине самых могучих из людей, и хватит силы для самых крошечных.
- А можно мне на нём прокатиться? - спросил Никт.
- Когда-нибудь прокатишься, - сказала она, и её паутинный подол блеснул. - Однажды. Рано или поздно на него садятся все.
- Обещаете?
- Обещаю.
На этом танец закончился. Никт поклонился партнёрше и вдруг почувствовал страшную усталость, будто плясал много часов подряд. Все мышцы болели, дышалось с трудом.
Где-то пробили часы. Никт посчитал удары: двенадцать. Они протанцевали двенадцать часов, сутки… или нисколько?
Никт огляделся. Мёртвые куда-то делись, да и Всадницы на белом коне тоже не было видно. Остались лишь живые, и те уже расходились по домам - сонно, неуклюже, словно не вполне очнувшись от глубокого сна.
Городскую площадь, как после свадьбы, усеяли крошечные белые цветочки.
…Никт проснулся в гробнице Оуэнсов с радостным чувством. Ему не терпелось поделиться всем, что он увидел и узнал!
Когда встала миссис Оуэнс, Никт заявил:
- Прошлой ночью было здорово!
- Да неужели?!
- Мы танцевали. Все. В Старом городе!
- Вот-те раз! - возмутилась миссис Оуэнс. - Танцевали, надо же! А ты ведь знаешь, что тебе запрещено выходить в город!
Никт знал, что когда мать в таком настроении, с ней лучше не спорить, и молча проскользнул сквозь стену гробницы навстречу сумеркам.
Он поднялся к чёрному обелиску и надгробному камню Иосии Уордингтона. С этого возвышения было удобно смотреть на Старый город и огни домов.
Рядом возник Иосия Уордингтон.
- Вы открыли танец. С мэром. Вы с ней танцевали! - сказал Никт.
Иосия Уордингтон посмотрел на него, но промолчал.
- Я видел!
- Мальчик, мёртвые и живые не встречаются. Мы не связаны с их миром, они - с нашим. Если мы и танцевали вместе данс-макабр, танец смерти, не стоит об этом рассказывать, тем более живым.
- Но я такой же, как вы.
- Пока нет, мальчик. Тебе ещё жить и жить.
Наконец Никту стало ясно, почему он оказался на площади среди живых, а не спустился с друзьями с холма.
- Кажется, я понял…
Он сбежал по холму со всех ног, как обычный десятилетний мальчик, который очень спешит, споткнулся о могилу Дигби Пула (1785-1860, «Я дома - ты в гостях») и чудом не упал. Только бы Сайлес его дождался! Мальчик добрался до часовни и сел на скамью.
Рядом что-то шелохнулось, хотя он не услышал ни звука.
Опекун сказал:
- Добрый вечер, Никт.
- Ты был там вчера! Только не говори, что не был и ничего не знаешь, я тебя видел.
- Да, был, - ответил Сайлес.
- Я танцевал с ней. С Всадницей на белом коне.
- Неужели?!
- Ты видел! Ты на нас смотрел! На живых и мёртвых! Мы танцевали! Почему никто не хочет об этом говорить?
- Потому что у людей бывают тайны. Потому что не обо всём можно говорить. Потому что люди многое забывают.
- А тебе, значит, можно? Мы же говорим!
- Я не танцевал.
- Но смотрел.
- И не понимал, что вижу.
- Я танцевал с Всадницей, Сайлес! - воскликнул Никт.
И вдруг ему показалось, что опекун очень-очень огорчился. Мальчик испугался, словно ненароком разбудил спящую пантеру.
- Разговор окончен, - только и сказал Сайлес.
Никт мог поспорить - в голове у него возникла сотня возражений и вопросов, хоть он и знал, что произносить их неразумно, - но его внимание привлекло нечто: тихий шелест, нежный и лёгкий, как пёрышко, холодное прикосновение к лицу.
Он начисто забыл про танец; страх сменился восторгом.
- Сайлес, смотри! Снег идёт! - Никт видел снег третий раз в жизни. Радость переполнила его, не оставив места другим мыслям и чувствам. - Самый настоящий снег!
ИНТЕРЛЮДИЯ. БОЛЬШОЕ СОБРАНИЕ
кромная вывеска в гостиничном вестибюле объявляла, что на этот вечер зал «Вашингтон» заказан частной организацией. Какой именно, не объяснялось. Впрочем, даже если бы вы заглянули внутрь, яснее бы вам не стало. Вы бы, однако, сразу заметили, что среди участников собрания нет ни одной женщины: только мужчины, которые за круглыми обеденными столами доедали десерт.
Участников было около сотни. Все в неброских чёрных костюмах, но на этом их сходство заканчивалось. Тут были седые старики, брюнеты, блондины, рыжие и лысые; с лицами дружелюбными и враждебными, добрыми и хмурыми, честными и скрытными, грубыми и утончёнными. Большинство принадлежало к европеоидной расе, хотя встречались и чернокожие, и очень смуглые: африканцы, индийцы, китайцы, южноамериканцы, филиппинцы… Все обращались друг к другу и к официантам по-английски, но с самыми разнообразными акцентами. Они съехались сюда со всего мира.
Мужчины в чёрном сидели за столами и слушали стоящего на сцене весёлого толстяка. Толстяк - в серо-полосатом костюме-визитке, в каких ходят на свадьбу - рассказывал о совершённых Добрых Делах. Отправили на отдых детей из бедных семей! Приобрели автобус, чтобы возить на экскурсии неимущих!
Человек по имени Джек сидел за средним столом впереди. Рядом расположился элегантный мужчина с серебристой шевелюрой. Оба ждали кофе.
- Время поджимает, - произнёс седой, - а мы моложе не становимся.
Человек по имени Джек ответил:
- Я тут подумал… То, что случилось в Сан-Франциско четыре года назад…
- …прискорбно, но, как цветы, что раскрылись весной, абсолютно не имеет отношения к делу. Ты напортачил, Джек. Ты должен был прикончить всех до единого. Включая ребёнка. Особенно ребёнка. «Почти» не считается.
Официант в белом смокинге налил кофе всем сидящим за средним столом: невысокому мужчине с тонкими, как карандашом нарисованными, чёрными усиками, крупному блондину с внешностью киноактёра или манекенщика, круглоголовому негру, злобно набычившемуся на весь мир. Все старательно делали вид, что не слушают Джека, смотрели на сцену и даже иногда хлопали.
Седой всыпал в чашку несколько ложек сахара и быстро размешал.
- Десять лет… Время не ждёт. Ребёнок скоро вырастет. И что тогда?
- Есть ещё время, мистер Денди… - начал человек по имени Джек, но седой ткнул в него пухлым розовым пальцем.
- Время у тебя было! Теперь остался последний срок. Берись за ум! Хватит с тебя поблажек. Мы устали ждать. Все устали.
Человек по имени Джек отрывисто кивнул.
- У меня есть зацепки.
Седой шумно отхлебнул кофе.
- В самом деле?
- Да. Думаю, здесь всё-таки есть связь с Сан-Франциско.
- С секретарём говорил? - Мистер Денди кивнул на толстяка, который в этот самый момент рассказывал со сцены, какое оборудование закупила больница на их пожертвования. («Не один аппарат для диализа, не два, а целых три!») Слушатели вежливо аплодировали собственной щедрости.
Человек по имени Джек кивнул.
- Да, говорил.
- И?
- Ему всё равно. Его интересует только результат. Хочет, чтобы я завершил то, что начал.
- Мы все этого хотим, радость моя, - сказал седой. - Мальчик ещё жив. И время не на нашей стороне.
Соседи, которые делали вид, что не слушают, согласно захмыкали - и закивали.
- То-то и оно, - бесстрастно заключил мистер Денди. - Время поджимает.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 216; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!